Белый Андрей - Крещеный китаец, Страница 10 - Книги

ify"> - да, в Персии эти цветные ковры - оплотнение древнего неба: из Персии видели (издали) иллюминацию с Тигра; летающий фейерверк Рая; туда Заратустра, быть может, - порой приглашался!..

В тверданистых лабрадоровых почвах, пьянея, пенеет Евфрат, ударяющий бисером в берег; а Тигр - колобродит: в крутой Лабрадор (где-то издали); над Лабрадоровым комом, приподнятым выше небес, разорвет, - будто трубами: бубнами:

- "О!"

- "Ом!"

- "Мирамма!"

И - повторяется: "Он, мир, - Брама". И пишется: Махабхарата: -

- я уплотнил в продолжениях жизни моей подымавшийся звук: -

- "Ом-мир-мира-ам-амо!" - - - "Неизреченный

мир, дивный, -

люблю!"

- "Амма-амо-мам-

- "О, кормилица,

мама!"

люба: ты - матерь

материи!"

- в Рам-рама-брам-

- Герой, посвящен-

брама!" -

ный, - как бог!"

- И мы тут распадались на возгласы: и собирался из возгласов возглас ответный:

- "О!"

- "Ом!"

- "Оммирамма!"

. . . . . . . . .

Мы знали: идет Оммирамма по саду - Невидимый; помнится -

- видим состав из Светильников, скрещенных, бурно взрывающих пламень, в котором он ходит, -

- и пламень, как Куст, полыхается, в выси; отсюда, из Свешников, он разливает перловую бороду (а водопад бороды называется богом); свергаются в горсти подставленных нами ладонок кипящие образования, а_с_т_р_ы (иль звездочки); астры влагаем мы в бурю светелицы; и канитель собирается в тело: в астральное; так образуем кругом Животы, иль животных; то акт нарицания.

Бородяной же Поток есть собрание Светочей, или Начал: Борода, излитая Потоком, - Начала: Времен.

Показуется изредка световое двуперстие в Свечниках; и - происшествие странное, странный Состав из Светильников, движется: далее!

. . . . .

Это и было живое прохожее Древо, плодами которого были мы сыты; Коллегия Свечников, или Начал - Времена; они - круг. Но отпала одна из Светилен, Дикирий, - светильня Состава, заползала палкой подсвечника; выставив свечи, как роги, присвоивши имя огромного круга Начал: так явилась Змея - бесконечное Время, начало свое потерявшее; это "н_а_ч_а_л_о" осталось в Составе Начал.

Очень скоро Дикирий распался на Дня и Кирия; так появился в раю самозванец, себя именующий Дивным Владыкою: он научил нас отведывать звезды Потока, которые в горле у нас оплотнели, как грешные яблоки: -

- помню, как, бурей меня выметая из рая, неслась канитель золотая, когда-то святая - неслась, облетая: средь почв и земель, близ Тигра, куда я излил все рабочие поты свои: так развел я близ Тигра просторы болотистых местностей с "c_u_l_e_x'о_м", заражающим малярией меня: -

- ах, спросите, пожалуйста, месопотамца: здоровы ли местности Тигра; почешется он под тюрбаном, сконфузясь:

- "Не очень, саиб!"

. . . . .

Занимаясь сложением каменных, твердых столбов, из которых сложилось потом Вавилонское наше плененье, не очень-то я...; впрочем: было пока еще сносно: -

- пока патриархи водили, я понял: они суть Отцы от Начал, или "папы"; я их разгадал: патриарх - переряженный Свечник Состава, завернутый в ризы: как старый, рождественский Рупрехт, напялит седую, кудластую бороду, солью осыплет ее, чтоб блестела, приставит к Безличию нос (из картона) и, облекаясь в виссоны, торчащие золотыми горбами, как у священника, он выдает свою жизнь лишь концами воздетых светильных огней, - то зубчатой короной, а то бриллиантовой митрой, напоминающей митру вселенского патриарха; и ставит на тумбочку чашу: с заветами, нам об'ясняющими период явленья его; -

- Патриарх открывает период, проводит; потом у порога другого, становится вдруг он "Е_н_о_х_о_м": берется на небо, оставив: пустые виссоны, огромную бороду, нос!..

Ныне водит нас папочка; Мафусаил водил прежде; водил Авраам; поведет... кто еще? -

- Так открылося, что патриархи - "Енохи"; Мафусаил был - "Енох"; Мельхиседек - то же самое; то-есть, которое в небо берется живым, облачась при сошествии с неба на землю в почтенные, патриаршие, стариковские - ризы и раки: -

- да, да: "с_т_а_р_и_к_и" образуют союз; "с_т_а_р_и_к_и" твердо знают, где раки зимуют: зимуют на небе, где все старики, образуя одно "с_т_а_р_и_к_о_в_с_т_в_о" - бормочущим рокотом выгромыхивают заветы; и пшамкают святости; слов не расслышишь: -

- но слышишь: сплошную невнятицу, шопотом выговаривающую беззубо:

- "Бфф!"

- "Бэф, бэф, бэф!? -

- в перекатах, где -

- не-ко-то -

- рр -

- рр -...

Н_е_к_о_т_о_р_ы_е, к_о_т_о_р_ы_е!

В папе - "о_н_и"; и "они" есть лишь "он": электричество, патриаршество, "некоторые, которые..." - в папочке: -

- папочка - тоже Енох: подвязав себе бороду и подвязавши живую лягушку, свой нос, - из-под носа "е_н_о_ш_и_т": священным заветом! Он - в утреннем, сером халате, обшитом малиновым плисом, с кистями, с малиновым плисом обшитыми рукавами, напоминающими патриаршее одеяние, - вкладывал в грудку мою роковые познания эти; испуганный тем, что в столовую часто врывается мамочка, стал запирать по утрам в кабинете меня и рассказывал походя мне, умываясь и фыркая брызгами, про патриархов, навеки связавших нас с ним, священнодействуя перед краном, стуча зубочисткою в жесть рукомойника, за которым на стенке, я знаю, висел и таинственный "гвоздь"; все деяния папочки напоминали деяния архиерея, в сверкающей митре по середине сверкающих заиконостасных пространств - над престолом, скалой Лабрадора; "е_н_о_ш_и_л" он носом и воздевал рукава над фарфоровой чашею: умывального тазика; и из прищуров, мокреющих, широконосого лика, - гласил:

- "Да вот, Котенька: тут..."

- "Братец мой!"

- "Тут: Авраму явилися странники", то-есть, опять-таки "папы"...

- "Явились, сказавши: Аврам, будешь ты - Авраам!"

- "Знаешь ли..."

- "И родишь, знаешь ли, - Исаака!" - меня!..

А когда доходило до жертвы, то мы упирались естественно в гущу семейных забот, потому что моею домашней заботою была именно, - жертва: достойно возлечь на огромнейшем камне, чтобы достойно быть закланным: мамою!

. . . . . .

Вижу я сны, будто папа уроком венчает на царство меня; он приходит с дарами познаний, как с чашею, переполненной драгоценным каменьем, парчами и вкусными фруктами; он безглагольно стоит парчевым алтабазом, стоит с ананасом, с апортом, иль гусевым яблоком, даже с антоновкой, духовым яблоком; днеет; и скатится звездочка - светленьким следиком, к утру возложат атласы, китайские канфы; природы, как древний китаец, древнеет проростами; и из Небесной империи веет в окошко лазоревым воздухом.

КРАСНЫЙ АНИС

Вечерами апреля идет голубое раздолье и алые зореньки; тучи - златые; слагаются: в голубо-алое, в голубо-златое, в золото-алое; август - лиловый; июль - серо-сизый, гнетущий жарою; в июне: закат-золотильня, закат - золотарня; Маруся - заря, златобровая, ходит по улицам мира; золотолеею дождики сеет она на Разваню; полезет Дадон, очень толстое облако: бухарит бубнами!.. Грохотко!

. . . . .

Майское утро; пастух, как петух, забехтит на окошко из строгого рога - от каменной тумбы Арбата; сквозь сон я расслышу бехтение: шесть! Колоколец коровы долд_о_нит; к заставе проходят коровы: краснухи, пеструхи; на улицах очень не-людко; лишь пустомель дворников гонится метлами.

Сплю...

. . . . . . . . . .

Васильковое небо - с коричневым коршуном; коршун от неба на землю сигает - за крышу; захлопотали, расхлопались золотохохлые курицы; коршун - над крышей несется обратно; и слышится папочка, кириелесящий куралесину; носятся желтые моли; а ходим на новых путях: по Пречистенке, Стоженке; тянет сквозь почки ласкательным маем; и видятся дом шоколадного цвета (здесь будет когда-нибудь штаб), дом Ганецкого да колоннада Мариинского института с глухой кавалерственной дамой Чертовой - глухой, а не пиковой; Кистеров дом; вон военный, оттуда выходит: сам Кистер.

А мы возвращаемся: Левшинским!

. . . . . . . . . .

Были мы раз за Москвой-рекой: там за рекой приседает Москва, плотенея домами; там домики обставляют дома; вылезают домовины, каменно виснут домищи; и Кремль разордеется, ставя, под небо Ивана, своей палец в наперстке; золото-жарней огромнеет Спас; колокольни, как пасхи; и башни, как... бабы: совсем, как закусочный столик?

Москва!

. . . . .

По утрам мы украдкой бежим по "Завету", зелененькой книжечке: грехопаденье, потоп, патриархи, Египет, Синай, разделение царства, пророки, цари - позади; прикатилося новое времечко крашенным красным яичком, закусочным столиком, пасхою, чмоком, и говором общим: "Воскресе, воистину!"

И каталажина грохотких, грохлых катанцев - в открытые окна; и то упраздняется бог, у которого - борода; начинается: сын человеческий, прежде меня пострадавший; и тем искупивший; и мне надлежит искупить; кто еще не искуплен?

Да мамочка!

Это рассказано папою, вынуто из лиловенькой книжки с калиновым солнышком новозаветного лета.

О мамочка, ангелица-белица, ты кажешься львицею, уготовляя чистейшую участь: помучить меня! И я мучаюсь мыслями, стоя под окнами: чист ли, очищен ли; -

- а в васильковое небо змеярочка, змей из бумаги, как дернется, дуги рисуя, протянутой дерюзгбй из мочала; но ветер спадает, -

- и -

дергаясь тарантой, дроботунит бумагою змей: обнаружилась желтая рожа над крышею!...

Я за спиною жарит - от додонного тела, от парусинового лепетуна-пиджака: это папочка прижимает к груди; точно участь провидя мою, мне синеет глазами; пойдет златоискр, златосверк от меня, от распятого... мадам Горнунг, -

- которую пригласят из ее стрекоточного заведения для свершения всего этого: Котиково распятие, - эй, вы послушайте! - будет, когда, приготовившись, Котик подаст вам ладонки; и папа прорявкает:

- "Се, человек!"

Под очками сверкнут два бирюзника: папины глазки; заплачет он?

. . . . . .

Да, он заплакал, когда раскатался скандал; анафематила мама и била меня за вступление в Новый завет; папа это увидел; хохлатый, он яркою лицевою багровиной бросился, и дубобоко он вырвал меня, принапялил касторовый серый колпак с очень режущим ластиком мне на вихористый лобик и выпихнул силою; мы покидали навеки родимый вертеп; и бежала за нами собака-вавака; и - амкала-гамкала: Иродов воин!

Мы бросились к первой пролетке; она тарарыхнула; папа накрыл меня крепким об'ятием; старое это моржовье лицо припадало губами ко мне, претяжолко выревывал папа: так жить не возможно; у нас - безысходное злобство; скопилося много: и псины, и зляны; пропсеть можно вовсе - в таком злообразии; -

- и тарарыкала это же самое выцветшим цветом пролетка, подпрыгнув раскоком под кумачевою занавеской, которая кинулась в нас пузыристо с окошка и под которою лопасть зеленого фикуса, точно приветствуя, переплеснулась; -

- а я отвечал, но не помню, что именно; так мы вступили в завет, на извозчике, для очищения нашего дома от псины и пыли; -

- но дернул сухой пылелет вереею крутимых бумажек, быстрее винтами; пошел ветродуй, ветрогар, ветросвист; снова дернулся змей из трубы в пылевое и слетное небо; но, зацепившись за сеть телеграфных столбов упадающей, яркой бумажною мордою, - дрябло повесился; -

- тут я подумал: да, да: я как льстец под словами, - змея под цветами; и мне захотелось: распяться... -

бурели столбищи пылищи Девичьего поля; сквозь них была скачка на нас бело-серых и мраморных коней; блеснул, позумент и простертые сабли драгун, этих мчащихся воинов Ирода, сделанных мамой -

- там - плац для ученья; теперь же, за сквериком, клиники там!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я не помню, что было у дяди Ерша, куда папа привез меня, битого: было - орависто, многосемейно; от капельно-малой постельки на коврик ко мне перевесился с кубиком очень назойливый зоя, двоюрный мой братик, совсем обессиленный; я попытался его исцелить: - не целился; кругом собрались ротыши, сопляки - малыши; -

- Мы тебя "вздедерючим!"

Зад_у_милось мне - на весь день; -

- раз я видел: Дуняша, проплюнувши гвоздик себе на мозоль изо рта, колотила по шляпке железкой, приставивши гвоздик к багету; тяжелую штофную штору повесили: -

- здесь на столе я возлягу; сперва все за_а_довит; знаю: задышит угарным своим газодуем душник; и откроется запах пептонов; и перетопами неизбежного выйдут из двери с ореховым крепким багетом, сломавши мне плечики; будет же шествие: через гостиную с "д_о_р_и_н_о_с_и_м_ы_м_и ч_и_н_м_и", с портнихою-стрекачихою, вызванной мамочкой, Каиаффой моей, - с мадам Горнунг, которая прикал_а_кает с белошвеями к детской, где стелется морок: -

- пространство - изболтано; время - оболгано; и беспричинно причинность чинит-учиняет законы; снимает иконы и дарит законы, где гонят погони - исконные кони; копытом копают по полу, и... -

- "Да минует меня сия чаша" -

- тогда носорогая Горнунг, огромная, черная, в адовом платье (за ней - белошвеи) является, руки свои протянув; и гагакают громко, как черные галки:

- "Распни-ка!"

- "Распните-ка"...

И - придушитикой: гнутым багетом! В сердитую тучу все сгинуло; злыднем прикрыло; моя Генриэтта Мартыновна - в слезь! Знаю, знаю: заадовит перед столовым столом, где разденут и будут смеяться над голеньким мною; и Горнунг, глотая слюну, пропластает мне ручки; велит белошвеям взмахнуть молотками: долдонить по шляпкам гвоздей молоточной железкой - к багету! Уже окровавится десятерн_и_к моих пальчиков; буду висеть на багете, давая свои наставленья Дуняше рыдающей - вплоть до иссопа,

В квартире профессора Помпула будет удар - растяжелый, дубовый; в расселину стен протопорщится Помпул, двухохлый и глохлый, свидетельствуя: совершилось!

Тогда: -

- небеса просветятся таким аксамитово-синим; взлетят облака бархат_а_ны; -

- совсем персиканы! -

- И алтабазом, персидской парчою, обветрится небо, чтоб быть амиантовым, меркнущим в золото-хохлое облако; -

- снимут меня: и двадцаткою демикотона с кровавою меткою "Е_л_и_з_а_в_е_т_а Л_е_т_а_е_в_а" поскорей обвернув, отнесут в сундучок, где упрятаны крупы, откуда раз вынули дохлую мышку; и будут сидеть и молчать; кто-нибудь прикурнет к сундучку; кто-то скажется плачем над мертвеньким Котиком; а уж по комнатам дилиньд_и_кает воркотун; и все - слушают:

- "Что это?" -

- Белобубенчики: я - воркотуню... И все приголубятся; всем просияют: все свечи, все лампы, все звуки, все речи; и папа, поднявшись главою семейства, взволнованно очень поведает:

- "Котик воскрес!"

В этих мыслях провел я весь день у Ерша: о мучениях мне предстоящих на завтра я думал, пока за окошком не высветился студен-камень зеленоватый - из неба; -

- со дворика видел я: -

- мокренький кустик - золотоносец какой-то; оттуда - воняет (и да: золотарь, да и тот не заходит сюда); были там златорылые свиньи; и - чавкали, чавкали золото; но по поднебесью бледносиние шпаты какого-то лунного цвета уложены; -

- то - амианты -

- зензею зензеял комар: зазиньзинькал мне в уши; меня понесли на диван - зевачом. -

Так запомнился вечер!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Проснулся в руках Генриэтты Мартыновны: мама за мною послала ее:

- "Kotik, komm!"

Мама встретила, двери открыв, ангеликою: крыльями шали накрыла; и - плакала вместе со мною:

- "Мой миленький, маленький: ты уж прости, Христа ради!"

Я был, как воскресший; ходил в златоемы зари и смотрел, как над крышным железом, распучась, торчали кипучие зеленодары из листьев: хотелося кануть в оливковый сумрак стволов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Будто этой весною воскрес, пребывая нетленно (и нощно и денно) в событиях галилейской квартиры, пресуществляя ее очень грешную, очень арбатскую жизнь: -

- Иудея - гостиная; и Галилея - столовая; выточи, в_и_сенцы света лежат светославами на алебастровом бюстике, или - апостоле; с озера Тивериадского, коврика, я простираю кисейную руку; от кресла лысеющий папа, зимарь, побежал по воде, - мне навстречу, подставив ладошки (такой дароимец!) за солнечным, брошенным зайкой; меня -

- уже нет! -

Я прошел Галилею; я ножками меряю малый квадратик паркетного пола:

- "Вот здесь, вот на этом паркетике - будет сошествие Духа; а вот на этом оно - не свершится!" -

- Уже на одном ? светов_и_т, светослав, светодуй! На другом -

- маарам_о_рахи пыли!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Одно неизбежное солнце упало на землю; садится на землю: садится за землю!

Другое, возбежное, явится утром: надуто, пурпурово; бегом пройдется; и - скажется -

- маленьким: вот оно, желтая блеснь! Вот малюсенький, яростно скачущий в глазках кружочек, мерцающий до-синя, после же: -

Старый закат - златоуст!

. . . . . .

Или вот, представляется мне: -

- Соберутся у чайного столика -

- папочка,

- мамочка,

- бабушка,

- дядя и

- тетя -

- а Ген-

риэтты Мартыновны -

нет, потому что она

лютеранка; -

- возникну

на столике я перед ними:

- "Даю вам - мой мир!" -

- и простерши ладонки, на них покажу две багровины: выли (волдырики, пробитии); заотделяют от скатерти -

- под потолок! - - где блес_о_чусь я в_ы_течью света; сбегу огонечком над папою, мамою, дядею, тетею; я -

- надвисаю теперь, распа_я_нный на пестрые пятна захожего света, на обагрения подокон-

ников, -

- перед которыми скоро бабуся затеплит лампадку;

лампадка горит;

я - невидим,

неслышим, -

- как речь безглагольная; здесь по ночам проливаю лилею; и мама узнает свое благовестие в ней, когда, вспомнив о Котике, очень бессонною ночью опустится в складочки спущенных штор; из-за складок склоню я свое ангеличье, свое серебричье...

. . . . . . . . . . . . .

- И вижу я -

- папа венчает на царство меня: он приносит дары в

дориносице; передо мною стоит с парчевым алтабазом, стоит

с ананасом, с апортом, или с гусевым яблоком, - даже: с

антоновкой, духовым яблоком; и - утверждает:

- "К Андреям Наливам - нальешься ты знанием!"

- "Будешь - плод зрелый!" -

- И то происходит в Касьянове, где я стою в колос_и_нистых сеянцах, в Тимофеевых травах, в других ароматах. Уже золотянкою, нитью златою, затеяла баба-заря сарафан во все небо. Касьянов-распятель, хозяин имения, где мы летуем, проходит в свою ананасницу - там средь зеленых боскетов; и он есть маркиз с очень-очень нерусскою речью, которую уважают так все.

- "Не пора ли вас, Котика, - а_р_к_е_б_у_з_И_р_о_в_а_т_ь: расстрелять а_р_к_е_б_у_з_о_й моей?"

В ананасниках - раскаленная пещь; выгоняются нам ананасы; туда, Даниил, я могу быть повержен!

Я знаю во сне, что не здесь, на Арбате, мой крест, а в Касьяновских луговинах, в сланных муравицах, где, тихо журкая, брызжет еланный ржав_е_ц и студнеет железистым, водным лазориком, где на заре - Назарея, где сивый старик на кал_и_чине слепо жует а_р_ж_а_н_у_х_у, налобив безухую и кругловерхую а_с_ь_к_у, шапчонку, где зори, достойные бабы, надев сарафаны свои, з_л_а_т_а_р_и, приготовят на небо мой путь, как... Илье, и где все угощаются красным анисовым яблоком.

Папа и тут восстает предо мной, гремит оглушительно:

- "Будет - восстание красных анисов!"

. . . . . . . . .

И я просыпаюсь; и вижу в окошечке, скатится звездочка - светленьким следиком; к утру возложат атласы, китайские канфы; природа, как старый китаец, древнеет проростами; папа - крещеный китаец!

---