Белый Андрей - Крещеный китаец, Страница 7 - Книги

y"> И - из углов вылетают летучие мыши над папой, который горбато метается п_о_ столу: спинником! -

- Точно стараясь укрыться от громких упреков; а мамочка, топнув ногой, повернется развеянной кофточкою, обнаружив открытую грудку с нечесаной шапкою полураспущенных кос, рассыпающих шпильки; -

- и вспыхнула лампа (надет абажур); и - оранжевый свет побежал по сукну, полосато улегся на желтых, вощеных квадратиках пола; и бывшее серо-свинцовым и серо-зеленым теперь превращается в яркое все: в шоколадно-оранжевое и в зелено-оранжевое (шоколадного цвета обои, шкафы; на шкафах - занавеска зеленого цвета; зеленого цвета сукно - на столе); и я вижу сутулую спину лохматого папы; и вижу затылок, упрямый тяжелым решением: перемолчать что бы ни было, или же - лопнуть; и слышу: из громкого ротика в спину ударится жужелжень желто-оранжевых ос:

- "Есть такие вот, н_е_к_о_т_о_р_ы_е, к_о_т_о_р_ы_е..."

- "Не имея ни сердца, ни чувства, сидят, погружаясь в дурацкие вычисления эти..."

Забарабанили пальцы по краю стола -

- тарарах-тахтахтах! -

- Очень дерзко и твердо: отчаянным вызовом; но -

- топ-топ-топ! -

- побежали к спине очень твердые ножки и, выпятив гордый животик, нарочно стояли такой раскарякою; локти гуляли, перетиралась у сердца протертая пробочка; пенился ротик от всхлипов и выкриков:

- "На-те же: вот вам!"

И плюнула н_а_ пол...

. . . .

- "Ага-с: хорошо-с!" -

- повернулось лицо с очень злыми, раскосыми глазками, с очень взлохмаченной вдруг головой: -

- так и пес: загоните его в кануру, он - покорно свернется, под хвост положив свою морду; но там, в кануре, не дразните его: с громким лаем он кинется -

- да: повернулось лицо с очень злыми, раскосыми глазками, с переклокоченной головой; и - распалось в морщины лицо с очень злыми татарскими глазками; стало совсем, как сморчок, угрожая колючей щетиной; и стало дырой, из которой вдруг хлынули: -

- не-

-ко-

-то-

-ры-

-е-

-ко-

-то-

-ры-

-е!!....

. . . . . .

- "Ах!"

- "Вы - тираны!"

- "Вы - деспоты!"

Вижу я: мамина правая прядь развернулась; и - св_и_тым кольцом нависает; а левая прядь раззмеилась на плечике; рот - растянулся от страха и злобы; пятно лицевое - медуза, которая шлепнется; губы - накусаны, губы опухли кроваво; она - отступает от папы, которого красная маска лица, разлагаяся, озеленела; которого пятипалая лапа протянута:

- "Если не смолкнете..."

- "Я..."

- "Вас заставлю молчать".

- "Я - даю пять минут" -

- и положена тяжеловесная луковица часовая: на край рукомойника.

. . . .

Мамочка спряталась в тени, отшлепав к алькову и взвизгнув оттуда собачкой, которую пнули:

- "Не позволяете мыться, насильник: мой, мой рукомойник - не ваш!"

Но ответствует кто-то с отчетливой злобою:

- "Так-с!"

- "Умывальник поставлен не мною ко мне!"

. . . . . . .

О, я знаю, что будет: ужасное будет!

Н_е_к_о_т_о_р_ы_е, к_о_т_о_р_ы_е... ничего не боятся, которые обрывают министров и топают на попечителя округа и превращают Пафнутия Львовича просто в котлету (сырую и красную), неко- то-ррр-

-ррр-

-кото-

-ррр-

- Законодательством страшным, Синайским -

ррр-

-ррр -

- перерявкают, мир, перетявкают, пере... -

- иные боятся оттенка чудовищно-рыжей, таящей в себе шаровидную молнию, тучи, которая посылает не грохот, а прямо за красною молнией, - "бац", расщепляющей сосны под домом, -

- а я ужасаюсь молчанию этих пяти проползающих тихо минут -

- ("Я даю пять минут!") -

- где секунда есть вечность; и - затыкаю, присевши на корточки, уши-до... до... до... -

до чего?.. -

- Между тем: до... до... до... до "т_о_г_о" (т_о_г_о с_а_м_о_г_о!): "н_е_к_о_т_о_р_ы_е, к_о_т_о_р_ы_е": -

- в воздух взлетев, пиджаком припадают увесисто на бок, на левый, лицом, разлагаемым черной морщиной, щербимой китайскою тушью, и оттеняющей старый мертвак неживого лица с разорвавшимся ртом до ушей, и с прищуром раскосых глазенок, окрашенных суриком, -

- напоми- нающим маску лица самурая, взмахнувшего саблей, -

- его показал Хокусай! -

- Эту маску лица самурая, взмахнувшего саблей -

- являет лик папы, припавшего носом к руке, зажимающей... ржаво-оранжевый гвоздь, чтоб ударить гвоздем оглушительно: в жесть рукомойника! -

- Этот прием он придумал; прием укрощенья строптивой, которая звуком гвоздя... повергается в обморок: головою в подушки; и - тонет от слез...

. . . . . .

Протекают минуты до... страшного "баца", и ухает в красно-оранжевый свет кабинетика тьма, из открытых дверей, где отчетливо-желтое кружево злого, фонарного света легло... саламандрою; мама оттуда поносит (не долго ей!) всех: математиков, бабушку, дедушку (папу и маму - не маминых: папиных...), всех четырех моих теть и шестнадцать племянников; я затыкаю от ужаса ручками уши и носик, упавши коленками на пол; и кланяюсь:

- "Господи, господи, господи, господи: ты - пронеси, пронеси, пронеси! Ты спаси и помилуй, спаси и помилуй, о, господи, господи, господи, господи!" - - вдруг: я, обвеянный клубами рыжего ужаса громких китайских тайфунов, - я слышу сквозь пальцы, которыми уши заткнул:

- "Остается - пятнадцать секунд!.."

О!

. . . . .

Открываю глазу; вижу -

- бац! -

- упадает нога, голова и рука; нога - на пол; рука - к рукомойнику; и перержавленный до-желта гвоздь ударяет о жесть рукомойника:

- "Бац!? -

- Из раз'ятого рта выбегает кровавый язык своим загнутым кончиком; в воздух слетают очки; и дугою взлетает платок носовой из кармана; "о_н" бегает сп_и_нником, вертится, машет руками, и бьется оранжево-ржавым гвоздем по железной кровати, по тазу, по жести; -

- своей пятипалой рукою схвативши зажженную лампу, стоит с этой лампой, стараясь и лампу раздрызгать о пол и закракать стеклянником, взвеявшим черно-кровавое пламя и копоть, чтобы просунуться в пламя, пропасть в клубах копоти... -

- Лампа рукою опущена снова на стол; и наверное: -

- нет кабинетика: в красных кругах разлетелися стены: -

- и папа; -

- копьем свирепея, затиснувши круто ногами мохнатую лошадь, на собранной коже, в раздолье далекого прошлого гонится - согнутым скифом: за персом; вернее: за кожею перса! И пламенем лопнуло солнце; и степи дымят перегаром; и перс от него удирает, прижав свою голову к гриве коня, перекинув за шею косматую руку с обтянутым кожей щитом, на который вдруг звукнул удар пудового копья, раздробившего щит и к загривку споткнувшейся лошади перса пришившего: проткнутой шеей... -

. . . . . . . .

Когда я очнулся: то - кабинетик был заперт; и было молчание: -

- только в трубе завелся этот ветер, опять зажужукавший трутень: опять завелся этот дудень: средь дующих будень летим: в -

- в веретенники дней и теней: без огней!..

СКИФ

- Да: -

- во вращениях времени: -

- пленное тело, галдя, оголтело; а в облаке пыли: обличье сутулого скифа, согнутого в рыжие пыли, копытами взбитые, трясшего красным, оранжевым древком из дремлющей древности, дико оскалясь, - скакало, скакало (за персом, мерцающим митрою): -

- скиф же - босой, толстопятый, в исплатанных старых штанах, обвисающих с кожи не содранной шкурой, косматый, щербатый; зеленый и бабий живот выпирающий выше штанов, улыбается пупом в косматые ребра, откуда болтаются слабо обвислины: - - прянно несло одуряющим запахом: тминными травами; взвизги копья через воздух, - дугою; и - шеей приколотый перс, прилипая к загривку, безумный от болей, блистающий золотыми металлами митры, - и скачет, и плачет; а красное солнце, садясь в перегары, - коричневый круг: густота, темнота; только топают ноги коней, бременея во времени; только колотятся в облаке пыли два тела, сутулые: - косоглазого, дикого скифа, кричащего ярым оскалом, и мертвого перса; -

- и - да: временами писалась большая дуга: -

уплотнением пыли связалось скакание; плотная пыль - мое тело; и скачет под грудкою, скачет в головке; и я разрываюсь в скаканиях мысли, в скаканиях сердца: -

- так в теле: -

- в моем! -

- совершается бег по минутам: и мертвого перса, и дикого скифа; копыта колотятся; в грудке - растущий комочек, кровавый комочек: мой скиф! -

- посылающий красными копьями сонных артерий отраву; и от нее переливная пестрень персидских орнаментов мысли, перемеркает туманными массами в матовый, в мягкий, -

- в мой! -

- мозг!..

И свинцовыми болями скачет мертвак по головке...

. . . . . . .

Картина, которую видел я, - папа с гвоздем, - поднимает огромный обломок былого: -

- о, вспомнилось! -

- папа горящею лампой однажды поджег занавески, склонившись над массами книг, у окна; стены вспыхнули ярко, но он, оборвав занавески, своими совсем тупоносыми пятками перетопт_а_л прилипавшие к полам халата багровые клочья в суровую сажу; стоял, перемазанный сажею, в саже; и, очень довольный, смеялся на возгласы:

- "Вам бы пожарную каску!.."

Так стал он пожарным!..

За этим событием памяти, чувствовал я, приседает другое Событие - древнее, древнее: в ярости пламени -

- вспомнились -

- вящшие ярости: дикие, скифские!

. . . . . .

Все, что ни есть, обвисает: бумагой, обоями, слетными шторами, шопотом штофных материй; и все превращается в кружево копоти после того, как из лампы, которую не привернули, забьет в потолок керосиновый, красно-черный, пфуфукнувший столб: -

- истлевают во мне паутинники, волосы, войлоки нашей квартиры в кровавый пожар; и взлетает, как занавес, вспыхнувший морок обставшего, - в прошлое: вижу - из пыли, из тминников: скифа и перса (борьбу их во мне)!- - вот затопал комочек под грудкой; и - к горлышку; жила на шейке колотится; екнуло в ребрышке -

- жду, что -

- взовьется глухая стена, как подлетная штора, мягчайшими красными складками в красном луче пронизавшего лобик копья: обнаруживать ужасы множества тлеющих комнат, ширеющего от меня, как ущелье; в просторы туда - прохожу, мимо стен, развороченных, метко рассеченных красными кирпичами и справа, и слева: туда - в мое прошлое, -

- вижу -

- стенные проломы, окрасились солнечным хохотом, бьющим из далей, распались в ваянные, голованные лбанности басом болтающих каменных баб, разорвавших губанные рты; отболдела направо какая-то злая башка и двулапо схватилась над каменным пузом, как глупая тумба, беспалыми камнями; вижу налево: уставился кто-то продолбленным пупом; и - кажется ярко-оранжевым, ржавым, охваченным пламенем грозных костров; перешмякают щебни с трухлявого лика на мергели: -

- ки -

- ка! -

- какие-то лики, какие-то кики! -

- оттуда, из красного вижу я: скифа; он гикает дико, схватив пятипалой рукою блеснувшее в воздух копье и старается воздух раздрызгать вдруг свиснувшим, как метеор, острием, круто пишущим злую дугу на мой лобик; и кракает лобик, - разбитый стеклянник; я падаю, перс, окровавясь; на красных кругах, выбиваемых быстро из глазок, разбрызгана жизнь моя!

ПФУКИНСТВО

В нашей квартире давно поселился "старик", прибывающий в комнаты ночью: из комнат, им замкнутых; там - кладовая, в которой я не был; туда, вероятно, проходят чрез темную комнатку (водопроводчик выходит оттуда); "старик" коренится давно в кладовой - в паутиннике: Пфука! босой, толстопятый, в исплатанных старых штанах, обвисающих с кожи не содранной шкурой, косматый, щербатый; зеленый и бабий живот, выпирающийся выше штанов, улыбается пупом в косматые ребра, где слабо болтаются две полу-бабьих отвислины: проборадеет он жеванным войлоком, тихо открывши скрипучие двери; и -

- комнаты! -

- комнаты! - - строятся по коридорному строю: -

- дичая, висят паутинники; шлепают громко босые ножонки - туда, к старику, привалившему в свой паутинник, припавшему к собственной лапе и серой, и грязно обросшей - сосать; ковыряется ей, сжавши ржаво-оранжевый гвоздь; ковыряет грибное, сушеное ухо; а лапа окована ржавым кольцом, восклицающим связкой ключей: от квартиры.

Он пфукнет, -

- как еж! -

- равнодушно кидаясь на всякого, кто ни просунется; и от усталости быстрого бега протянет слюнявый язык; побежит через комнаты (ах, путь далек, путь далек!) до столовой, где бабушка скорбно гадает, боясь, что червонный король, или староста наш, Светославский, покроется пиками; и - ей в колени.

- "Чего ты, Котеночек?"

- "Это - Петрович!"

- "Войдите, Петрович!"

Петрович и входит.

Задохнешься в беге - одно остается: упасть, закрыв личико - лбом в паутинники: в пол; и ты ясно горячее пфуканье мокрого носа в затылок: услышишь; нет, нет, не кусается...

Ночью откроется скрытая дверь; и со связкою ржавых ключей Босоногий - "топ-топ" по квартире; завозится: нюхает, перебирает, ворочает, вдруг начиная чесаться ногою за ухом; и слышу я топот старичьей ноги, ударяющей в пол, и зачмоки слюнявой губы, деловито вцепившейся в шерсть: щелкать блох у хвоста меж зубами; он ищется там; и - потянет, потянет: -

- босыми ножонками топаю в прошлое; ах, - там все огненно: вспыхнут два глаза, как свечки; я, схваченный, - в диких прыжках (на спине!) с половицы - на стул, да на стол, да на дверь: по годам, по векам, - к подоконнику: вынута вата, стаканчики с ядом; повис берендейкой, повис над Арбатом; от каменных виноградин: вот желоб зеленый, - по желобу к крыше, туда, к безотцовью: не взлезем; двенадцатый, двадцать пятый, сто первый этаж; нет и стен; только желоб - тычком в необ'ятности... кончился!

Желоб, расшатанный, вот подо мной закачается; время течет из него подо мной в расширение желоба; дрыгая свешенной ножкой, - над чем я - свалюсь, в безызвестие - ах, потому что "в т_а_к_о_м п_о_л_о_ж_е_н_и_и" сесть! Коренится решимость: отсиживать здесь без обхвата чего бы то ни было; то, за что можно схватиться, - во мне; чтоб схватиться, я вывернусь; что же? Превысивши грани, я вышел и - сел: на тычок математики!

Я - математик, благуша - кричу благим матом. -

- И-ах! -

оглашая "н_и_ч_т_о", я стремительно падаю так, -

- как копье одичавшего скифа на мертвого перса, и как звезда, прободавшая землю, - раскрытое темя младенца - воспламеняется: в мозге -

- все вспыхнуло: -

- блеском свечи!..

. . . . . . . . . . . .

- "Котик, Котеночек мой, Котосёночек мой: что с тобою, мой маленький? Что ты, голубчик? Мы - здесь: успокойся!" - болтакает что-то.

- "Ах, что с тобою?" - болтнуло.

- "Что, что? Это - мы, это - мы: это папа и мама!" Я, тихий безумок, я вижу худышку-голышечку, маму, волною волос мне покрывшую грудку мою и об'ятьем, мне радостным, жарко припавшую; вижу и папу, со свечкою: в сером халате, косматый, он пфукает, морщится заспанно так, изуверски; раскрытая грудь - волосата; на ней чуть намечена вислость - какая-то полубабья; он - бекает: "Ты, братец мой, как же так, стало быть... да!"

- "Предаешься, брат, ты атавизму: переживанию первобытного человека..."

- "До свайных построек!"

. . . .

Но мама бобыней надулась на папу.

- "А я говорю вам всегда: вот плоды от науки..."

- "Ребенку играть! Ну чего пристаете к нему вы: все "с_и_л_ы" да "с_и_л_ы"...

- "Какие там "с_и_л_ы"...

- "Ребенку - попеть, порезвиться, а вы с "м_а_т_е_м_а_т_и_к_о_й"... Он и кричит: "А_ф_р_о_с_и_м".

- "Это что же такое, мой маленький?"

- "Кто это там Афросим?"

Безупокои ночные уходят, сменясь упокоями.

. . . . . . . . . . . . . .

Светоедная ночь об'едает мне все, даже сон; и - заводится около; и чернодумно опустится в кресло: сидеть до рассвета - глубокими "мраками, мне говорящими:

- "Нету пределов!"

Везде - неизменность отсутствий чего бы то ни было; и - неизменная верность темнот, неизменная злоба пустот; вдруг - она протупеет предметами; и просинеет меж ними присутствие утра: -

- чернильные сини развеются в синие сини; и серые бесы заводятся; серые бесы уселись на спинку сутулого стула; я знаю: когда расцветет, - это будет белье; облекусь я в него: так все бесы оденутся утром, и - снимутся утром, чтоб бегать по комнатам: -

- серые бесы -

- сомненья мои -

- зацветает: сблизилось все; вот и стул, и на стуле белье, дозиравшее только что мертвенной мордой; стена выступает уже над кроваткою в месте отсутствий чего бы то ни было; и - закрывается мрак; прилепляется детская комнатка гнездышком к малой кроватке, висящей над пропастью; в гнездышке - я; чтоб оно не упало - подставился дом Косякова, а под него подставляется весь земной шар; -

- прилетели из ночи опять на Арбат!

Уже белое, белое все: Генриэтта Мартыновна там папильоткой встает над постелью.

- "Genug!"

- "Genug schlafen: neun Uhr!"

- "Ах, какое "genug": я без сна провалялся!"

Квартира скалой выступает: потоки событий ударятся, пеной своей облизнут непробойные стены; скрипят половицы под качкою временных волн; все составы событий, увы, расстаются в неставы безбытий: лишь стены одни остаются; в пробежное время бежим неизбежно: я - с кубиком, мама - со шляпной картонкой, а папочка с новой брошюркой своей: "О радикале е-и_к_с"; но всеедное время грызет все, что есть, загрызет все, что есть: будет нечего есть! Семиноги недель пробегают стремительно; громко скрипят половицы под тяжкой ногою: то время проходит все ту же дорогу: хромает часами на черную ногу; и все оседает под действием времени: пол, доктор Пфеффер, живущий под ним; Пильс, кондитер, живущий под доктором Пфеффером; дом Косякова давно оседает; под ним оседает земля; надувающий ветер погромом проходит по крышам!..

Да, все изменяется в ветре и времени: более всех изменяются люди; Предметы - прочнее; но им я не верю: -

- поблескивает позолотой картина Маршана - резьбою украшено кресло; но в спинке - дыра с пропирающим зубом пружины и с войлочным волосом; за позолоченной рамой - пылища; пианино, откуда звучит - э_т_о в_с_е, отодвинув, увидели доски; а то, о чем пелось, и что накричали под пальцами клавиши, - где оно, где? Коленкор? Да он порван... Игрушки, в которых мне виделась жизнь, как в малиновом клоуне, щелкавшем в бубен, когда нажимали на грудь, - оказались набитыми: волосом, войлоком, -

- как и малиновый клоун

набит этим войлоком! -

- Что ни сломаешь, - увидишь пружину, которую я вынимал отовсюду, ломая игрушки.

О, серые бесы, - сомненья мои; недобудно коснею я в вас!

. . . .

Любопытство мое оттого, что не верю я сказке предметов; и - знаю, что за картиной Маршана не дали, а пыль на стене; за узором обой - безобойные стены; и то, что приставлено к ним, отлетит и иначе расставится, как кабинетик, который явился в том месте, где были постели: две рядом; перелетели предметы; и мамочка спит в комнатушке при нашей гостиной, распространяясь в гостиную и выгоняя оттуда захожего папу:

- "Идите отсюда: чего вы слоняетесь!"

Помню: -

- проснешься: столовая - здесь, а гостиная - там; это - мамочка: все-то она суетилась, перетирала, меняла, покрикивала, перегоняла меня, Генриэтту Мартыновну, папу из комнаты в комнату и заставляла надеяться, что наступает теперь, после всех изменений - прекрасная жизнь; оставалось по-прежнему, волосом, войлоком, пылью и псиною; псиною пахло разлапое кресло. -

- Напрасно старается мамочка все украшать очень сложным составом предметов, обильно свезенных с Кузнецкого Моста; составы предметов - неставы: распались!

. . . .

Два важных события в жизни предметов я помню; атласная мебель протерлась: ее просидели; мотались оборвыши; грязная вата торчала; в местах, где обычно профессор клонил седину, обозначились темные пятна его непромытого волоса; тут появился закройщик с Кузнецкого Моста: и показал лоскуточки материи; нравился синий, с глазочками; но - заказали оливковый; перебивали материей кресла, оклеили стены; нарядно висели густейшие шторы оливковых, темных оттенков; а кресла нахмурились, новым атласом; такие же точно обои глядели со стен; был повешен тусклейший зеленый фонарь, освещавший все это рассеянным светом; нарядно, но - пасмурно; цвет надоел: я грустил о пунцовых обоях, о прежней обивке; я помнил пунцовый сквозной абажур, с черным клювом, с совиными глазками; отблеск пунцовый дробился в паркетах, - не этот, зеленый и бледный; теперь вот войдут; и - померкнут зелеными лицами; смотрят зелеными лицами; кажется мне: с появленьем оливковых кресел - нахмурилась мамочка: красная сказка предметов померкла в зеленую прозу: -

- Напрасно старался утешить - Иван Николаевич Горожанкин, заведующий ботаническим садом, когда подарил неожиданно он тростники, рододендроны, фикусы, пальмы; обставили нашу квартиру горшками цветов; что же - пальмы хирели с немых подоконников, напоминая: все - бренно; все - войлок и волос!

- Так - да: так и все... Николай же Ирасович - тоже вот: пыль, - так и все!"

- Это - Пфука.

. . . . . .

Гляжу в коридорчик; он - кажется мне подозрительным местом; уж сумерки: сели все крыши в темнейшие ниши; грызунчики-мыши - играют все тише; из коридора опять принялся к нам заглядывать... Пфука: -

- выходит, садится на спинку сутулого стула; когда рассветет, - обернется штанишками он; иль - рубашечкой станет, да, да: эти бесы-одежды; оденутся утром; и снимутся вечером; будут по комнатам бегать они, повисая чехлами и... мертвенной мордою; и я кричу:

- "Афросим" -

- непонятное слово, ключ к тайне, смыкающий жары и шар!

Расширяется жар по ночам, развивается очень отчетливо шар - по утрам: географией Индии, Персии, Скифии; шарик земной - жаровой; жар ночной - шаровой:

- "Афросим!"

Уверяли меня, утешали, что нет "Лфросима", а есть "Афросинья", "Петрович", "мужик"; но я знаю: то самое расширение органов тела без кожи, в сплошной неохватности, - не от Петровича, не от Антона (Янтонов огонь-это что!); нет, "м_у_ж_и_к" ни при чем: -

- знаю: желоб, которого не одолеешь сто тысячу лет: позвоночник; я полз от червя до гориллы, до... до... расширения шара: моей головы, на которой пытаюсь усесться; и падаю вновь: в допотопное прошлое.

Слышал от папочки:

- "Перевоплощенье, Лизочек, - гипотеза древних, согласно которой мы, так сказать..."

- "Индусы - верили и Пифагор признавал; и я, знаешь ли, так сказать!" -

- Нежно глядел за окно: на персидские краски павлиньих закатов: -

- вселенная, мне подпиравшая пяточки, тут отставлялась; я - жил без подпоры; ударные мнения папы о маму, и мамы о папу

(- "Перевоплощение - вздор!") -

- превращались в толчки двух свинцовых шаров, быстро пущенных справа и слева по слабому пятилетнему телу: сплошные раздавы!

Я - выдавом бреда был выперт в закожное; и ощущение гибели - крепли: в крушенье устоев - физических, нервных и нравственных; поколебалась "зависимость" мне в независимость: да - и пустую, и черную.

Этот тычок в "н_и_к_у_д_а" - преступленье.

. . . . .

Сырой, многокапельный желоб - закапал; и - капает; из желобов слабым треском везде вылетали сосульки; халвели снега, прорыхали; полозья, как ножики, резали прямо до камня; пошли сквозняки в ветрогонные дни; снегопады сырели.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так стал независимой переменною я, несогласный с законами папы, что силами тяготения дом не летит вверх тормашками; ночью летаем мы все вверх тормашками, ширясь; закон тяготенья не действует; все разобщается, не тяготея ни к папе, ни к маме (шлепками ее я отшлепнулся прочь).

Началось - разобщение: -

- американец, сидевший над нами, себя ощущал очень крепко, а мы, - разобщенные, - падали крышею дома на пламень созвездия Пса... -

. . . . .