Белый Андрей - Крещеный китаец

  - "И Спинозу, и Канта?" - а пальцы по скатерти пляшут горошками.

  - "Ja, selbstverstandig!"

  - "Ну, хорошо же!"

  Привскочит, бежит в кабинет своим правым, покатым плечом, раскачавши по воздуху левую руку; и выбегает оттуда с огромною математической книгою: фыркать на нас тарабардою:

  - "Це на аш два, фи-би-ку, корень энный из "и", минус, плюс: дельта "а", дельта "бэ", дельта "це", дельта "де"... Понимаете?"

  - "Ja, о gewiss!"

  - "Повторите!"

  - "Плюс, миньюсь... Ja, ja: und so welter!"

  И папочка бурно подскачет (и даже подшаркнет) -

  

  

  

  

  

  

   - любил, подшутивши, подпрыгнуть, подшаркнув: от этого падали бюстики (Пушкин себе отколол таким образом баку); и -

  

   - и руки свои разведет юмористикой он, - наклонясь шепоточком над дядечкой:

  - "Видите, видите!.."

  - "Я - говорил!"

  - "Недалекая вовсе: бедняжка!"

  Она - развивала во мне бледнодушие.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  А завелась просто т_а_к (очень многое в жизни заводится так: блошки, крошки, пылинки!); подуешь из ротика; и - помутнело от ротика; ты нарисуешь на потном пятне угловатую рожу трясущимся пальчиком, а от нее потекут к подоконнику капельки влаги дыханья; пятно отечет, и появится снова тот розовый дом Старикова напротив; под ним людогон побежал по дороге времен; знаю: омути есть осаждение влаги дыханья; и вот надышали на зеркало мне Генриэтту Мартыновну; кто-то дохнул перед зеркалом; и потеряв отражение, зеркало стало - белесым туманом; дохнули еще: и - сидит Генриэтта Мартыновна с очень хорошеньким личиком, белым, как мел, с бело-желтой косою, - такая какая-то вся; бледногубая, бледно-безвекая, немо вперяясь в себя перед маминым зеркалом, лучше ее отражавшим; невыразительно смотрит, оскаливши рот, на бескровные, бледные десны; и... -

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  В хлопнувших, лопнувших громко железных листах закаталась погромная крыша под ветром - над нами; и хриплою психою ветер поднялся в трубе; и уж Яльмочка песинской песней ему подвывает из темной передней:

  - "Чего ты?"

  Да, снегопись вызвездит свой серебрянник, когда ветрогон побежит в небосклон - по дороге времен, когда в лопнувших, хлопнувших громко железных листах закатается крыша над нами: -

  

  

  

  

  - то - ветер!

  . . . . . .

  Как мама уйдет, - Генриэтта Мартыновна тихо идет за альков: посмотреться; глядится, глядится - и эдак и так; завернет безответственный носик; и - силится, глазки скосивши, увидеть свой собственный профиль; я знаю уже: она - вымутень зеркала; пальчиком тронешь - ощупаешь только стекло; за стеклом же увидишь: херр Цетта, иль Германа; знаю: она - не она; это - Цетт, о котором с подругой они говорят на бульваре, когда мы гуляем; они называют херр Германа - Цеттом; и "Цетт" этот прочно засел у нее в голове.

  Тереблю за рукав, - обернется, уставится бледною немочью; и, поморгав, мне покажет бескровные десны над глянцами ровных, фарфоровых зубок; едва я расслышу:

  - "О du: dummes Kind!"

  И - уткнется опять: и - не жди ничего; занимая себя самого, я брожу по пустой, отишавшей квартире; под рукомойником сяду на корточки; дверцы открою - смотрю; и стоит там ведро; я - потрогаю: склизкая "тля-тля". Граненая, медная ручка от двери меня занимает; она - зеленеет: ее ототрут кирпичом; он - толченый; украдкой лизнул я: не вкусен кирпич; ручку хочется мне отвертеть; ну - а ну-ка, а ну-ка! Разлапое кресло косится ореховым деревом; мне улыбается лак; подойду и грызну его зубками; нет, - он невкусен! -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  - А ну-ка: пойду выковыривать глину из печки; я выковыряю кусочек, да - в ротик: мне - нравится; эдакое какое-то в привкусе! Глинка!

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Из каждого зреет свое, чего мне не понять: "десять" - это: поднятие пальчиков ручек; и я - не ответил; "свое" - не "мое"; и "свое" это - скрытый предмет, у другого, у всякого: мне - непонятный; раз мама сказала:

  - "Да, да: он же - с "шиком..." И да: у него есть т_а_к_о_е в_о_т: э_д_а_к_о_е - с_в_о_е!

  - "Как? Какое?"

  - "Такое вот!" - ручкой помахала под лобиком; глазки же - в скатерть: такая, какая-то вся - возбужденная.

  И улыбнулась.

  Меня осенило: у каждого спрятано где-то "с_в_о_е", о котором нельзя говорить, что оно: можно только, шептаться, как... громко шепталась с подругою Генриэтта; "с_в_о_е" у ней - Цетт, или Герман; херр Герман таится - под "Ц_е_т_т_о_м"; его называют "п_р_е_д_м_е_т_о_м"; у каждого этот "предмет"; он у мамы; у папы - иной: тот же самый, какой у мужчин; свой предмет укрывают они; но раздень их - "п_р_е_д_м_е_т" обнаружится.

  . . . . .

  Знаю, у каждого "эдакое такое" растет, копошася отчетливым шорохом шопота, а об'яснение - спрятано в складках зажатого рта под ресницами; внятно я слышал: Дуняша - гуляет с приказчиком; эту Дуняшу держать невозможно; гуляю и я с Генриэттой Мартыновной; помню: увидев меня, мама сделала глазками:

  - "Ах!"

  - "Помолчите!"

  - "Оставьте!"

  - "Ребенок..."

  - "Нельзя..."

  Понимаю: я - сделал "ребенка": кувырк! мама, косу на грудь перекинув, кусала ее и покосилась на тетю:

  - "Смотри-ка: на К_о_т_и_к_а".

  - "Он кувыркается..."

  - "И невдомек!.."

  Захватила в охапку меня, да и "бац" - на кроватку: хохочет, играет, катает: подшлепнула; я - завизжал; мы - визжали; а после... -

  

  

  

  

  

  

  

   - Намек стал д_о_м_е_к_о_м; расширились внятно врата пониманья - в завратные дали; -

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  - толкую:-

  - Дуняша гуляет с приказчиком: это - не важно; Дуняша заходит с гуляний к приказчику: делают что-то, и это - важнее. -

  

  

  

  

  

   - Кухарка имеет "свое": появленье Петровича в кухне допущено; и - что-то, делают; что-то наделали; -

  - после являются: "Котики"; как это там происходит, - не знаю; но, - знаю -

  - явился откуда-то очень крикливый Егорка, - в прошедшем году; и - отправился он в "Воспитательный дом"; и Дуняша сказала, что ей очень стыдно, когда Афросинья ночует с своим "мужиком"; -

  

  

  

  

  

  - да: так вот оно что: -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - неприлично лежать с мужиком; и Дуняшу держать невозможно за то, что она, нагулявшись с приказчиком, ходит к приказчику: спать.

  Не мужик ли приказчик?

  - "Да, как сказать, Котик, пожалуй, что, - да..."

  И невидящим взглядом обмерив меня исподлобья, как будто ему предложили ученый вопрос, папа в двери толкнулся из комнаты, чтобы вшептывать что-то в страницы: там все у него ведь "с_в_о_е".

  Всего более это "свое" ("вот такое вот", жуткое) - в папочке; я чрез него сотрясался от страха не раз: -

  

  

  

  

  - так: племянника папы я увидел однажды; и он мне понравился; а между тем - государственный был он преступник, отправленный в жаркий Ташкент с Кистяковским: -

  

  

  

  

  

   - поднес ему кубики, вывалил их на колени к нему:

  - "Выстрой домик!" Но он отмахался:

  - "Нет, нет!"

  - "Не умеем..."

  - "Мы все разрушаем..." А я ему:

  - "Выстрой!"

  Он - выстроил: прелесть какой! -

  

  

  

  

   - папа после потер подбородок трясущимся пальцем и выставил армию доводов против племянника, тяжко ногой припадая на пол и разрезавши в воздухе фразы свои разрезалкой, как книгой:

  - "Единая целость России..."

  - "Да, да, Вячеславенька, - знаешь ли - созидалась годами!.."

  - "А вы - все разрушить!"

  И мнение папы разрезанной книгой открылось пред нами:

  - "Ну вот-с, Вячеславенька, ты осознал уж отчасти свои заблужденья..."

  И долго ходил он, разохавшись:

  - "Все Антонович!"

  - "Да, да!" -

  

   - "Антонович" - подтопнет на слове, бывало, настаивает и глазом и носом - "науськает, знаешь ли, ты, Вячеславенька, вас, молодежь, а сам - в сторону, в сторону!" -

  

  

  

   - Охнет: и знаю; в глазах у него совершится при этом разгром, будто вынесли все: вместо полной мыслительной жизни квартиры - пустое осталося место; пустое - от ужаса, что Антонович и шайка его несомненно погубят единство России.

  В моем представленьи давно Антонович, давно провонял на весь Киевский округ решеньем украсть убежденья: Володечки, Гореньки, Силочки, Димки, Вадимки, Олежки, - так точно, как он обокрал Вячеславеньку: -

  

  

  

  

  

  

  

   - да, несомненно тут э_т_а_к_о_е т_а_к_о_е с_в_о_е, -

  

  

  

  

  - потому что старик Антонович-профессор, как папа: из Киева; это - обман, это - "ц_е_т_т", или - маска: под ней Антонович, как кажется, - душемутительный каверзник, банный плескун, даже шайник, а это скверней, чем разбойник; тот просто, присев при дороге, кидается острым ножом, передзызганным прежде точильщиком, прямо пыряет в живот, и - уходит, кряхтя, с очень толстым мешком на спине, - залегать в лопушиннике; этот от'явленный каверзник, скромно надевши профессорский форменный фрак, вылезает из бани - сплошным "А_н_т_о_н_о_в_и_ч_е_м", то-есть, таким, кто приходит в парами пыхтящую баню, повесивши форменный фрак, обнаруживать ужасы голых мужчин; и, весь мыльный и пахнущий плесенью, бросит туда, в свою шайку, племянника папы, которого только что выкрал он, - пустит туда кипятку из-под банного крана; племянник - еще неустойчивый молодой человек - растворится, как мыло: да, да: понимание - девочка в беленьком платьице - пляшет; и темные няни приходят бормочущим роем: ужасно невнятно, но - страшно занятно! -

  

  

  

   - уже побежал ветрогон, по дороге времен; само время, испуганный заяц, бежало, прижав свои уши.

  . . . . . . . . . .

  Оторванно хлопает гнутым железным листом под окошком громимая вывеска в трудной натуге: аукает, охает, ахает все, что ни есть; и - потом все, что есть, приседает молчать под окошком до нового выбега: слышу из кухоньки звуки:

  - "Дзан, дзан!" -

  

  

  - Это, знаю, толбузят тупеющим пестиком в кухне миндаль.

  И задумаюсь я надо всем этим миром - и бранным и тленным! Прислушаюсь я, как безглаво, безруко проходят немейшие тени в чернейшие ниши; там - сходка теней; там их многое - множество; угол прессует их мрачно; в углу закатались шуршащие шарики: мыши; и - быстроногие домыслы из головы побежали по комнатам; и безголово повисли сквозным руконогом теней; руконог побежал по паркетам - на стены; со стен - к потолку; -

  

  

  

  

  

   - из теней приподымется вдруг чернорогий-безног, упадет многоручьем, обручит, обхватит и будет высасывать все, что ни есть, из меня, изливая в себя; и я буду метаться совсем невесомою тенью в его существе; и - упляшет со мною в огромные дали, за окна, где -

   - в лопнувших, хлопнувших громко железных листах закаталась погромная крыша, громимая свистом:

  - "Ай, ай!"

  Прибегаю - назад: к Генриэтте Мартыновне; и тереблю за рукавчик ее; отвернется от зеркала, тихо уставится бледною немочью, тихо покажет бескровные десны и - скажет:

  - "Was willst du?"

  - "О du, dummes Kind".

  И - не жди ничего: ничего не придумает.

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  Помню - она все белела; кругом же бледнело; и бледно серело, и серо темнело - в углах; так

  50

  часами сидела пред маминым зеркалом; вдруг она - вскочит, возьмет меня за руку: быстро бежим мы от зеркала - через гостиную - в детскую; это-звонок, очень громкий: скрипят половицы; пошел самоход; это папа идет коридором из темной передней, закашлявшись, в форменном фраке, свисая большой головою направо и глядя на все исподлобья; он правой рукою прижал очень толстый портфель, бросив в воздухе левую и барабаня по стенам дрожащими пальцами; все умолкает; лишь ветер погромом проходит по крышам; в окошке посыпался снегом сплошной серебрянник; и хриплою психой завыла из папиной комнаты печка; из труб выкидными клочкастыми дымами хлещет по крышам и окнам; смотрю из окошка: уселись в темнейшие ниши белейшие крыши; грызунчики мыши - играют все тише...

  Не жди ничего!

  Разве вот - Малиновскую...

  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  В хмурый октябрь перебили нам кресла в оливковый цвет; да: и в хмурый октябрь появилась у нас -

  

  

   - Малиновская! -

  

  

  

  

   - зеленоносая, зеленолобая: серый одер в черно-серой косыночке! -

  

  

  

   - едко вошла переплющенным плющиком: воздух испортила маме вопросиком:

  - "А почему, дорогая, у вас появилась отдельная спальня? Так - да: так - и все!"

  "Т_а_к и в_с_е" у нее прибавлялось ко всякому слову; такое уж свойство, заметил я в ней: появляться туда, где свершался процесс разобщенья чего бы то ни было; все сообщенья ее приводили всегда к разобщенью; она сообщит что-нибудь, - разобщится веселое общество в злые фонтанчики ссор: -

  

  

  

  

  

  

  

  

   - и фонтанчик такой начинал забивать между папой и мамой; да, да, говорят, людоед поедом ест людей; говорят про нее, что она поедом ест людей: людоеда такая!

  Я помню события года и строй мерных месяцев именно с этого времени: да, с октября (в октябре я родился); октябрь этот был очень снежный!

  Зима! Все дома, точно гробы: суровы сугробы; в трубе свищет злостью; ворона под окнами перебегает с обглоданной костью. Гляди: Малиновская будет тебе:

  - "Так и все!" -

  

  

  - И она появлялась: ее уважали ужасно в профессорском круге; что скажет Варвара Семеновна, то есть закон; и она говорила такие приятные вещи; бывало истают они сладко-грушевым вкусом в устах, коль отведаешь этих вещей; и наверное вскрикнешь потом: от желудочной рези и боли в кишках; -

   - говорила такие приятные вещи мужьям о мужьях; и - такие невкусные вещи: мужьям об их женах; мужья говорили:

  - "Варвара Семеновна, - да! Человек уважаемый: двадцать пять раз прочитала она от доски до доски Соловьева, историка".

  Жены же их отвечали:

  - "Ужасный педант!"

  И прибавил однажды у нас дядя Ерш:

  - "Она - просто зеленый одер!"

  Появилась в зеленой гостиной (при красной гостиной не помню ее!)

  Содержала квартиру свою в лакированном блеске она; у нее было два только платья: одно - бледно-серое; и другое - зеленое; в первом она выезжала; а во втором - принимала; у нас говорила она, обнимая за талию мамочку:

  - "Да, так и все, - дорогая... Везде у всех - пыль... Так и все... Как приеду домой... Так и все... Я сейчас же срываю с себя это платье... Так и все.