Амфитеатров Александр Валентинович - Паутина

   - На наслѣдника моего экзаменъ, - насильственно засмѣялся Лаврухинъ.

   Вендль съ шумомъ высморкался.

   - Ну, и что же тутъ для васъ дурного?

   - A что хорошаго, Адольфъ? Ходитъ вокругъ тебя человѣкъ и мѣрку для гроба твоего снимаетъ. Я въ каждомъ взглядѣ его читаю: скоро-ли ты, старый чортъ, околѣешь и оставишь мнѣ приличную часть твоихъ капиталовъ?

   - Но вѣдь вы капиталовъ ему не оставите?

   - Гроша не дамъ... мало-ли y меня босой родни?

   Вендль спряталъ платокъ и пожалъ плечами:

   - Тогда я васъ опять спрашиваю: ну, и что же тутъ для васъ дурного? Нехай!

   - Нехай?

   - Вамъ это нисколько не стоить, потому что денегъ вы ему не оставите, a молодому человѣку удовольств³е мечтать, и онъ будетъ лучше стараться.

   Зашатался Иванъ Львовичъ въ креслахъ тучнымъ тѣломъ своимъ и оглушительнымъ хохотомъ огласилъ свои покои. И съ этой минуты пересталъ онъ бояться Симеона, и сталъ ему Симеонъ смѣшонъ, какъ всѣ.

   Часто старики вели рчѣи о дѣйствительныхъ наслѣдникахъ своихъ, и тутъ уже не только Вендлю приходилось утѣшать Ивана Львовича, но и Ивану Львовичу - Вендля. Потому что и уменъ, и талантливъ, и удачливъ, и съ характеромъ кроткимъ вышелъ его единственный горбатеньк³й сынокъ, и уже самостоятельно сталъ на ноги и зарабатываетъ кучу денегъ адвокатурою, но пересталъ онъ быть евреемъ: оторвался отъ родительскаго корня, жениться не хочетъ, водится только съ самою, что ни есть, золотою молодежью и безпутничаетъ такъ, словно они съ Васею Мерезовымъ пари держали, кто кого переглупитъ. И страшно старому Вендлю за сына, не отшатнулся бы Левъ вовсе отъ него и отъ своего народа.

   - Ну, что онъ синагогу забылъ, Богъ съ нимъ... я и самъ отъ молодыхъ костей вольнодумецъ... Но еврей долженъ быть еврей... Мы знаемъ эту скользкую тропинку: сегодня трефникъ и эпикуреецъ, a завтра - цѣлый выкрестъ...

   - Потому что, Иванъ Львовичъ, онъ, мой Левъ, ужасно увлекающ³йся, a въ обществѣ его балуютъ. Онъ таки себѣ довольно остроуменъ и теперь сталъ самый модный человѣкъ въ городѣ. И, такъ какъ онъ, бѣдняжка, имѣетъ неправильное сложен³е, то это его забавляетъ, что онъ, при такомъ своемъ тѣлосложен³и, можетъ быть самый модный человѣкъ. И ему подражаютъ богатые христ³ане, весь нашъ губернск³й совѣть, даже князья и графы, потому что всѣ знаютъ,- Левъ Вендль - парижская штучка, ужъ если что надѣто на Львѣ Вендлѣ или принято y Льва Вендля, то это, значитъ, шикъ, самое, что теперь есть модное, послѣдн³й парижск³й шикъ. И ему нравится, что ему подражаютъ, и, такъ какъ онъ y меня, слава Богу, живой мальчикъ и ужасно насмѣшливый, то онъ дѣлаетъ глупыя мистификац³и, за которыя его когда-нибудь изувѣчить какой-нибудь кацапъ или убьютъ его на дуэли, какъ Лассаля. И онъ волочится за христ³анскими барышнями и пишетъ имъ смѣшные стихи, a въ обществѣ нашихъ еврейскихъ дѣвицъ онъ зѣваетъ и увѣряетъ, что напрасно ихъ выводили изъ Вавилонскаго плѣна. A христ³анск³я дѣвицы знаютъ, что онъ богатъ и будетъ еще богаче, когда я умру, и онѣ его зовутъ - "нашъ губернск³й Гейне", и вы увидите, Иванъ Львовичъ: которая нибудь его влюбить въ себя, a какъ влюбить, то и выкреститъ, a какъ выкреститъ, то и женитъ, а, какъ женитъ, то и заведетъ себѣ любовника съ настоящимъ ростомъ и прямою спиною, a моего горбатаго Лейбочку оставитъ безъ роду, безъ племени. И онъ все шутитъ собою, все шутитъ, шутить. Въ прошломъ году онъ увезъ изъ оперетки примадонну, которая годами вдвое старше моей покойницы Леи, его матери, и толще колоннъ Соломонова храма. Ну, я васъ спрашиваю: на что задалась молодому человѣку одна такая археологическая колонна? И онъ ѣздилъ съ нею въ какую-то Исланд³ю и влѣзалъ на какую-то Геклу, и я долженъ былъ переводить ему деньги въ города, назван³я которыхъ отказывается выговорить честный человѣческ³й языкъ. Я не знаю, кто тамъ живетъ, въ ихъ Исланд³и, можетъ быть, медвѣди, можетъ быть, обезьяны, но знаю, что ни одинъ разумный еврей не поѣдетъ вдругъ вотъ такъ себѣ, ни за чѣмъ, въ какую-то Исланд³ю. A Левъ мой ѣздилъ и возилъ съ собою примадонну, которая старѣе всякой Исланд³и и толще Геклы. И все это удовольств³е стоило ему двадцать двѣ тысячи триста шестьдесятъ два рубля, какъ одну копейку. А? Хорошо? И вы думаете: ему жаль? Нѣтъ, онъ хохочетъ, что въ этомъ году еще два дурака уже потащились за нимъ, въ его Исланд³ю: губернаторшинъ племянникъ и городского головы сынъ, и оба тоже взяли съ собою по примадоннѣ... Ну, скажите мнѣ, пожалуйста, Иванъ Львовичъ: есть ли въ этомъ человѣческ³й смыслъ, и чѣмъ себя забавляетъ это еврейское дитя?!

  

  

   Въ одинъ печальный день мѣстныя газеты огласили траурное объявлен³е о скоропостижной кончинѣ Адольфа Исааковича Вендля. Смерть пр³ятеля поразила Лаврухина страшно. Повл³яла она и на Симеона, только иначе. На глазахъ его свершилось какъ разъ то, о чемъ онъ мечталъ, только - не по его адресу. Его университетск³й товарищъ и близк³й пр³ятель, Левъ Адольфовичъ Вендль, получилъ въ наслѣдство отъ отца громадное богатство. И зрѣлище этого "счастья", которое оказалось такъ возможно и близко, наполнило его мысли новою завистью и новою рѣшимостью.

   Вскорѣ послѣ смерти стараго Вендля старикъ Лаврухинъ сказалъ Симеону:

   - Переѣзжай-ка, братъ, ко мнѣ на житье, a то въ домѣ y меня Сахара какая-то... однѣ лакейск³я рожи... скучаю... еще зарѣжутъ... ха-ха-ха! боюсь...

   - Вася же всегда при васъ, - осторожно возразилъ Сарай-Бермятовъ, котораго это предложен³е и обрадовало, и смутило, какъ шагъ, быстро приближающ³й къ задуманному завоеван³ю.

   Старикъ нахмурился и сказалъ:

   - Васька - онагръ, a не человѣкъ... Рыщетъ, да свищетъ... Вотъ уже десять дней, что я его не вижу, потому что онъ теноромъ въ цыганск³й хоръ опредѣлился и необыкновенно серьезно относится къ своимъ служебнымъ обязанностямъ... A мнѣ, старику, не съ кѣмъ словомъ обмѣняться... Да и по дѣламъ моимъ необходимо имѣть тебя ближе... Пожалуйста, переѣзжай... A то и дружба врозь...

   Симеонъ исполнилъ желан³е старика. Сестеръ и меньшихъ братьевъ онъ устроилъ на житье въ учительск³е панс³оны, Модестъ былъ уже студентъ, Иванъ выходилъ въ офицеры. Старый Сарай-Бермятовск³й домъ заколотили, a ключъ къ нему и надзоръ за нимъ получила любезновѣрная Епистим³я.

   Она въ это время стала относиться къ Сарай-Бермятовымъ не только напоказъ, но и въ самомъ дѣлѣ много мягче, чѣмъ раньше. Подкупало ее то участливое вниман³е, съ которымъ относился къ ея Гришуткѣ ровесникъ его, подростающ³й Матвѣй, и ровный, мягк³й характеръ, вырабатывавш³йся y старшей изъ дѣвочекъ, Аглаи.

   - Что-й-то, право? - изумлялась она, неизмѣнно встрѣчая со стороны дѣвочки кроткую ласку, отзывчивую сердечность. - Словно и не Сарай-Бермятовская кровь... И на Лаврухиныхъ не похожа... Тѣ всѣ злыдни, шпыни, коршунники... вонъ - Зойка въ ихъ родъ удалась... A Аглаюшка... ужъ не согрѣшила-ли часомъ покойница Ольга Львовна съ какимъ-нибудь хорошимъ человѣкомъ?

   Повл³яло на нее и зрѣлище той энерг³и, съ которою Симеонъ боролся съ бѣдностью, и ставилъ на ноги осиротѣвшую семью. Любовь къ нему давно угасла въ ея сердцѣ, только злая тяжесть осталась отъ нея. Но тяжести было много и носить ее было трудно. И все, что могло облегчить и уменьшить эту тяжесть, было пр³ятно и принималось съ благодарностью. A въ числѣ такого было немаловажно сознан³е, что, хоть и растоптана ея молодость Симеономъ, да все же не вовсе безсердечному подлецу она себя подъ ноги кинула: вонъ какой вышелъ изъ него работникъ и дому старатель... Простить она ему ничего не простила и при случаѣ сосчитаться была не прочь, но той настойчивой ярости, въ которой раньше кипѣли и смѣшивались въ ней отчаян³я отвергнутой, но не умершей любви, и безсильной ненависти, уже не было; ее смѣнило не столько враждебное, сколько равнодушное и немножко злорадное любопытство: какъ Симеонъ вертится и выкручивается, - а, ну! "вывернись, попъ будешь!"

   Къ тому же видѣла она, злорадно видѣла, что въ борьбѣ своей Симеонъ страшно одинокъ. Онъ былъ изъ тѣхъ благодѣтелей семьи, отъ которыхъ благодѣян³я принимаютъ, но благодарности за нихъ не чувствуютъ, и все, что они ни дѣлаютъ для другихъ, вызываетъ въ этихъ послѣднихъ скорѣе досаду какую-то, удивлен³е и скрытую насмѣшку. Семья, для которой тянулся онъ изъ послѣднихъ силъ, рѣшительно не любила старшаго брата. И больше всего тѣ, кто чувствовалъ себя наиболѣе на него похожимъ: Модестъ, котораго коньякъ и ранн³й развратъ, быстро разлагали въ совершеннѣйшую и небезопасную дрянь; и волченокъ Викторъ, наоборотъ, съ четырнадцатилѣтняго возраста заковавш³йся въ суровый аскетизмъ, неутомимый читатель серьезныхъ книгъ и мучитель напуганной фантаз³й гимназическихъ директоровъ и инспекторовъ, потому что изъ трехъ гимназ³й его удаляли за организац³ю кружковъ саморазвит³я, которые до тѣхъ поръ принимались за кружки политической пропаганды, покуда, съ досады на придирки, въ самомъ дѣлѣ, ими не стали... Этотъ мальчикъ, одинъ изъ всей семьи, почти ничего не стоилъ Симеону и раньше всѣхъ ушелъ изъ семьи, пробивая себѣ одиночную, суровую дорогу въ жизнь грошевыми уроками, перепискою, корректурою...

   Глухое презрѣн³е, которое Симеонъ чувствовалъ въ отношен³и семейныхъ къ труду своему, волновало его жестоко.

   - Точно я имъ щепки даю, a не деньги, потомъ и кровью добытыя! - жаловался онъ другу своему Епистим³и Сидоровнѣ, запираясь съ нею для совѣтовъ, совершенно какъ запирался покойный отецъ.

   Мало-по-малу онъ потерялъ терпѣн³е, озлобился, начались столкновен³я, крики въ домѣ, ссоры... Въ представлен³и братьевъ и сестеръ, Симеонъ пересталъ быть братомъ Симеономъ, a превратился въ полу-комическую, полу-страшную фигуру "отче Симеонт³я"... Когда онъ объявилъ о временномъ распадѣ семьи и о своемъ переѣздѣ къ Лаврухину, никто не огорчился, a мног³е неприлично обрадовались. Съ своей стороны Симеонъ, разставаясь съ братьями и сестрами, думалъ крѣпкую думу:

   - Я далъ слово покойницѣ-матери не покинуть ихъ и вывести въ люди. И выведу, слово Симеона Сарай Бермятова крѣпко. Но я достаточно знаю васъ, каковы всѣ вы, голубчики! И, если сбудутся планы мои, вы въ нихъ не участники. Не мы будемъ богаты, a я буду богатъ.

   Итакъ, разсыпались Сарай-Бермятовы по чужимъ семьямъ. Ушла искать пр³юта въ какой-нибудь новой семьѣ и послѣдняя гувернантка Аглаи и Зои, красавица Эмил³я Панталыкина, весьма облегчавшая Симеону его холостой быть. Сперва задумался было Симеонъ, не устроить-ли ее вмѣстѣ съ собою при старикъ Лаврухинѣ, въ качествѣ лектриссы, что-ли, или переписчицы. Но струсилъ:

   - Нѣтъ, слишкомъ хороша и умна. И жадная. Это - вводить волка въ овчарню. Если она захочетъ, то - не успѣемъ оглянуться, какъ старикъ окажется y ея ногъ. И тогда капиталовъ его не удастся понюхать не только мнѣ, но даже и самому оберъ-любимчику, Васенькѣ Мерезову.

   Вотъ когда Иванъ Львовичъ Лаврухинъ, если-бы зналъ разсужден³е Симеона, могъ бы записать въ альбомъ свой, что Симеонъ сдѣлалъ большую глупость. Эмил³я крѣпко любила его, вдесятеро больше, чѣмъ сдержанная натура ея показывала, и была бы любовнику своему вѣрною союзницею. Но основною чертою характера Симеона было глубокое, подозрительное недовѣр³е ко всѣмъ, кто его любилъ. Онъ почему-то рѣшилъ однажды навсегда, что его нельзя любить искренно, и потому съ тѣми, съ которыми сближался, бывалъ насмѣшливъ, жестокъ, коваренъ, презрителенъ - не хуже байроническаго героя какого-нибудь, свысока издѣвающагося надъ людьми. Нѣкоторое исключен³е онъ дѣлалъ для Епистим³и, слишкомъ наглядно доказавшей ему свою преданность. Да, кромѣ того, онъ считалъ ее, съ барскаго высока, - достаточно, можетъ быть, даже необычайно смышленою для той низменной среды, изъ которой она происходила и въ которой вращалась, но между умомъ этой среды и своимъ дворянскимъ интеллектомъ онъ предполагалъ разную породу и стѣну непроходимую.

   Иванъ Львовичъ началъ часто хворать. Подагра гуляла по его тучному тѣлу и, въ дни ея, старикъ становился невыносимъ настолько, что даже самъ сознавалъ это. Злость свою срывалъ на Симеонѣ, глумился, шутовалъ. Унижалъ племянника всячески. Открыто, при людяхъ, говорилъ ему, что видитъ его насквозь, какъ онъ за наслѣдствомъ охотится, да шишъ получить. Это былъ единственный разъ, когда нервы Симеона не выдержали, и онъ крѣпко отчиталъ дядю.

   - Если подобная шутка повторится, - твердо сказалъ онъ, - то мы должны будемъ разстаться, при всемъ моемъ уважен³и къ вамъ и желан³и быть вамъ полезнымъ.

   Сконфуженный старикъ просилъ извинен³я. И онъ самъ, и Симеонъ отлично знали, что разстаться сейчасъ невозможно, и они должны другъ друга терпѣть, какъ бы ни было трудно обоимъ. Одолѣваемый немощами, обезноживш³й Иванъ Львовичъ почти былъ лишенъ возможности вступаться въ свои дѣла, a Симеона онъ, считавш³й всѣхъ людей ворами, мошенниками и подлецами, все-таки, обучился считать воромъ, мошенникомъ и подлецомъ въ нѣсколько меньшей степени, чѣмъ остальныхъ своихъ ближнихъ.

   Холостякъ и большой циникъ по женской части, Иванъ Львовичъ смолоду отдалъ усерднѣйшую дань наукѣ страсти нѣжной, обращая ее, по увѣрен³ю губернской сплетни, даже на родныхъ сестеръ. Но, чѣмъ становился онъ старше, тѣмъ дальше отходилъ отъ сложныхъ романическихъ интригъ и приключен³й, тѣмъ больше укрощалъ свою "проблему пола" и свелъ ее на конецъ къ тому откровенному разрѣшен³ю, что въ домѣ его всегда жила очередная сожительница по вольному найму и договору - до первой провинности, a тамъ паспортъ въ зубы, деньги за два мѣсяца впередъ - на, подавись! и маршъ!

   - Я, - говорилъ Иванъ Львовичъ, - въ этомъ случаѣ поклонникъ и подражатель великаго нашего композитора Михаила Ивановича Глинки: кому нужна жена, кому любовница, a мнѣ, старику, по немощамъ моимъ, требуется нянюшка... ха-ха-ха... нянюшка!

   Нянюшекъ этихъ, на глазахъ Симеона, Иванъ Львовичъ смѣнилъ великое множество. Одинъ годъ былъ такой неудачный, что, по своей системѣ выдавать увольняемымъ вознагражден³е за два мѣсяца впередъ, Лаврухинъ сосчиталъ, что жилъ онъ въ году этомъ двѣнадцать мѣсяцевъ, a безпрерывно мѣнявшимся "нянюшкамъ" оплатилъ сорокъ восемь. Это привело его въ негодован³е, особенно послѣ того, какъ послѣдняя нянюшка, изъ нѣмокъ, украла y него дорогой старинный хронометръ,

   - Нѣтъ ли хоть y тебя, Симеонъ, - жаловался онъ, - такой на примѣтѣ, чтобы была не вовсе дура и можно было бы положиться, оставшись съ нею вдвоемъ, что она не впуститъ любовника - перерѣзать мнѣ горло и взломать несгораемый шкафъ?

   Симеонъ усмѣхнулся.

   - A это тоже входить въ мои обязанности? - сказалъ онъ.

   - Ну, для дяди то...

   - Пожалуй, есть, - подумавъ, протяжно молвилъ Симеонъ. - Только ужъ не первой молодости и свѣжести. A то и человѣкъ надежный, и женщина занимательная, и даже, какъ товарищъ скуки, не ударитъ въ грязь лицомъ, - можетъ и поговорить интересно, и почитать вслухъ, и въ пикетъ отлично играетъ, и въ шахматы, и, когда вамъ нездоровится, припарки сдѣлаетъ, и первую помощь подастъ... Но повторяю: немолода и уже порядкомъ увяла.

   - Однако, не вовсе рожа? - хладнокровно вопросилъ Лаврухинъ.

   - Напротивъ!.. Иконописна нѣсколько, но...

   - Это ничего... ха-ха-ха!.. это я даже люблю, чтобы - подъ визант³йское письмо...

   - Въ такомъ случаѣ, найдете ее весьма привлекательною... глаза даже рѣдкой красоты...

   - Другъ мой, - воскликнулъ старый циникъ, - тогда я ничего лучшаго и не желаю: это даже роскошь. Ибо я преслѣдую цѣли не эстетики, но физ³олог³и... Я вѣдь, слава Богу, русск³й человѣкъ, милый мой Симеонъ. A слыхалъ ты выразительную русскую поговорку о рожѣ, которую можно фартукомъ прикрыть? Это, братъ, эстетическая квинтъ-эссенц³я истинно-русскаго любовнаго романа...

   И вотъ... - Епистим³я въ "нянюшкахъ" при старомъ, больномъ, рѣшительно, хотя и медленно, пошедшемъ къ могилѣ, Иванѣ Львовичѣ Лаврухинѣ. Ради этого она должна была разстаться съ Гришуткою и, такъ какъ не хотѣла довѣрить его Соломонидѣ, то, въ самомъ дѣлѣ, предпочла отдать въ мальчики знакомымъ купцамъ, хорошимъ людямъ.

   - Ну, Епистим³я, - думала она въ первые дни, когда убѣдилась, что успѣла заслужить совершенное благоволен³е Ивана Львовича, - теперь только не зѣвать, будетъ богатъ Гришутка... Это не y Сарай-Бермятовыхъ - по мелочамъ... тутъ, при умѣ, сотнями и тысячами пахнетъ...

   Шли недѣли, мѣсяцы, потомъ пошли годы. Иванъ Львовичъ день ото дня становился капризнѣе, требовательнѣе, сердитѣе, a "нянюшка" не мѣнялась. Ровная, спокойная, безгнѣвная, всегда тактичная, Епистим³я - и черезъ пять лѣтъ послѣ того, какъ вошла въ лаврухинск³я палаты, - не сдѣлалась хоть сколько-нибудь фамильярнѣе со старикомъ, a преданность и безкорыст³е свое доказала ему въ столькихъ выразительныхъ случаяхъ, что еще разъ поколебался дряхлѣющ³й скептикъ:

   - Кой чортъ? Неужели я доживу до такого чуда, что на старости лѣтъ буду окруженъ порядочными людьми? Сперва Симеонъ, потомъ эта...

   Симеонъ долго приглядывался къ Епистим³и, покуда ввелъ ее въ свой планъ. Онъ былъ простъ и даже формально - до извѣстной своей ступени - не преступенъ. Такъ какъ Иванъ Львовичъ, дряхлѣя, пр³обрѣлъ страсть, вѣрнѣе, болѣзнь многихъ стариковъ писать завѣщан³я, то увеличивая, то уменьшая суммы, которыя онъ назначалъ Васѣ Мерезову, глядя по тому, какъ былъ имъ доволенъ, a остатокъ назначая на разныя просвѣтительныя и благотворительныя учрежден³я, то надо было добиться того, чтобы однажды какое нибудь изъ завѣщан³й этихъ онъ подписалъ въ пользу Симеона Сарай-Бермятова, a затѣмъ постараться, чтобы новыхъ завѣщан³й уже не было, и это осталось послѣднимъ. Вотъ - какъ этого то достичь, чтобы послѣ завѣщан³я въ пользу Симеона Иванъ Львовичъ не сдѣлалъ новаго, которымъ бы отмѣнилъ то, - и было самымъ мудренымъ. И это Симеону казалось даже невозможнымъ безъ преступлен³я. И, съ непр³ятнымъ содроган³емъ внутри себя, чувствуя себя почти ман³акомъ охватившей его идеи, Симеонъ боялся сознаться самому себѣ, что, въ случаѣ надобности, онъ готовъ и на преступлен³е. Что же касается Епистим³и, она, съ тою рѣшительною легкостью, которая такъ свойственна женщинамъ большого характера одинаково на путяхъ подвига и злодѣйствъ, давно уже приняла за необходимость, что придется ей, рано или поздно, въ Симеоновыхъ и Гришуткиныхъ интересахъ, попоить Ивана Львовича чѣмъ нибудь такимъ, что прекратило бы навѣкъ его завѣщательныя вдохновен³я, остроум³е и самые дни. Въ случаѣ успѣха интриги, Симеонъ обѣщалъ Епистим³и выплатить десять тысячъ рублей. Это ее втайнѣ обидѣло: безъ награды и большой она, конечно, не надѣялась остаться, но ей хотѣлось, чтобы Симеонъ понималъ, что она для него не изъ за денегъ старается, и удостоилъ бы, съ уступкою своей барской спеси, быть съ нею въ ровныхъ товарищахъ, a не видѣть въ ней только продажную - за корысть, нанятую деньгами, слугу. Однако, не подавъ вида неудовольств³я, она, съ насмѣшливою заднею цѣлью, спросила Симеона:

   - Вы мнѣ это и на бумагѣ напишете?

   Симеонъ посмотрѣлъ проницательно и сложилъ пальцы правой руки въ выразительную фигу.

   - Я, любезнѣйшая моя, не дуракъ и въ Сибири гнить отнюдь не желаю.

   Большою бы глупостью имѣлъ право записать, кабы зналъ, Иванъ Львовичъ эту фразу Симеона Сарай-Бермятова о Сибири и дорого заплатилъ Симеонъ впослѣдств³и за фигу свою. Потому что, вмѣсто друга и союзницы, снова воскресилъ онъ въ Епистим³и оскорбленную женщину и тайнаго врага.

   Подумала Епистим³я:

   - A для чего я буду стараться въ пользу этого Симеона? Поработаю-ка я лучше сама на свой коштъ. A его - чѣмъ я ему теперь помогаю - заставлю-ка лучше мнѣ помогать...

   И стала строить новую, свою собственную сѣть, тонкую, смѣлую, дальновидную, въ которой мало по малу завязли и Иванъ Львовичъ, и Вася Мерезовъ. и Симеонъ, и всѣ Сарай-Бермятовы.

   A Симеону казалось, что Епистим³я слушается только его и работаетъ только на него.

   Вести интригу противъ Васи Мерезова Симеону съ Епистим³ей было легко: Вася небрежностью своей къ старику дядѣ самъ давалъ имъ оруж³е въ руки. Но Епистим³я никогда не выступала предъ Иваномъ Львовичемъ обвинительницею Васи: напротивъ, защищала его отъ слуховъ и сплетенъ съ такою энерг³ей, что казалась даже въ него влюбленною...

   - Ну, еще бы! - дразнилъ ее старикъ, втайнѣ довольный, что предъ нимъ оправдываютъ его любимца, - Васька бабникъ... Конечно, за него всѣ бабы горой.

   Съ Симеономъ Епистим³я была преднамѣренно и условленно холодна, почти враждебна. Когда Иванъ Львовичъ спрашивалъ ее о причинахъ, она откровенно разсказала, что значилъ въ ея жизни Симеонъ. Открыть, что Симеонъ и Епистим³я тайные враги, между которыми не можетъ быть заговора, было пр³ятно подозрительному старику.

   A Вася Мерезовъ, тѣмъ временемъ, увлекался безъ ума, безъ памяти новою губернскою красавицею, Эмил³ей Ѳедоровной Вельсъ. Бывшая гувернантка дѣвочекъ Сарай-Бермятовыхъ и любовница Симеона, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ авантюръ и сомнительнаго образа жизни въ Петербургѣ и за-границею, вдругъ явилась на родину, въ качествѣ "помпадурши" вновь назначеннаго генералъ-губернатора, куртизанкою столь высокаго полета и тона, что провинц³я рты поразинула, a молодежь поголовно влюбилась, - Вася же Мерезовъ больше всѣхъ... A красавица надменно говорила, что скучнѣе города не знавала, - одинъ на весь городъ шикарный человѣкъ - Вендль, да и тотъ горбунъ... Вася Мерезовъ изъ кожи вонъ лѣзъ, чтобы доказать Эмил³и Ѳедоровнѣ, что онъ тоже чрезвычайно шикарный человѣкъ, но красавица убѣждалась что то туго... Траты Вася сталъ позволять себѣ так³я, что даже Иванъ Львовичъ сталъ морщиться, a ужъ имени Эмил³и Ѳедоровны, ради которой творились всѣ эти безумства, онъ слышать не могъ безъ пѣны y рта...

   И вотъ пришла ему въ голову идея: впервые въ жизни пугнуть любимаго Васю серьезно - безъ обычнаго шума и крика, кончающихся примирен³емъ, съ тѣмъ, чтобы завтра все началось сызнова по старому. Онъ призвалъ Васю и спокойно объяснилъ ему, что усталъ терпѣть, и что Васѣ недурно бы помнить: не монополистъ онъ какой нибудь по чаемому наслѣдству, есть y Ивана Львовича племянники и помимо его.

   Вася немножко призадумался, но очень мало: въ головѣ y него звучала первая ласковая фраза, вчера сказанная ему Эмил³ей Ѳедоровной:

   - На дняхъ я ѣду за границу... одна... хотите быть моимъ спутникомъ?

   Хотѣлъ ли онъ! Съ того времени, какъ услышалъ, онъ только и дѣлалъ, что ломалъ голову, гдѣ найти ему денегъ на этотъ соблазнительный вояжъ...

   Разсѣянно выслушалъ онъ дядины нотац³и, промурлыкалъ что то о непремѣнномъ намѣрен³и исправиться, a самъ поскакалъ къ Вендлю - разживаться прогонами.

   - Послушай, - сказалъ ему Вендль, - я дамъ тебѣ денегъ, мнѣ для тебя не жаль... Но, Вася, ты играешь въ опасную игру... Вчера y меня былъ Симеонъ Сарай-Бермятовъ... Ты знаешь, какой онъ благородный человѣкъ... Ну, и онъ въ страшномъ смущен³и... Говорить, будто Иванъ Львовичъ такъ золъ на тебя за Эмил³ю, что грозитъ лишить тебя наслѣдства и отдать все ему. И это страшно его испугало и взволновало, такъ какъ спорить съ бѣшенымъ старикомъ онъ не можетъ: того, при каждомъ противорѣч³и, того гляди, кандрашка хватить, - а, между тѣмъ, при вашихъ хорошихъ отношен³яхъ, ему въ высшей степени непр³ятно...

   - A чортъ съ нимъ! - съ безпечностью возразилъ Мерезовъ, - лишитъ, такъ лишитъ... Прокачусь съ Эмил³ей въ Парижъ и по озерамъ... Это - одинъ разъ въ жизни, a жизнь, брать Вендль, не велика.

   - A капиталъ?

   - Выиграю въ Монтекарло.

   - Ахъ, Васька! Васька!

   - Вендль, милый! Знаешь ли ты, какой я человѣкъ? Мою душу надо понимать.

   - Быть тебѣ на мостовой, Вася.

   - Ну - въ актеры пойду, ну - въ акробаты, таперомъ въ публичный домъ... Или y меня талантовъ нѣтъ?... Да вретъ старикъ: не лишитъ...

   И на той же недѣлѣ поѣздѣ на Варшаву умчалъ его въ Берлинъ, гдѣ онъ долженъ былъ встрѣтиться съ Эмил³ей...

   Иванъ Львовичъ серьезно взбѣсился. Сгоряча онъ, дѣйствительно, призвалъ нотар³уса и составилъ завѣщан³е, по которому все свое состоян³е отдавалъ племяннику Симеону Викторовичу Сарай-Бермятову, мелк³я суммы его братьямъ и сестрамъ, a Васѣ Мерезову - всего лишь 25.000 р. деньгами и кое как³я завѣтныя родовыя вещи. Тщетно отговаривала его Епистим³я отъ этого шага. Разсвирепѣвш³й старикъ ничего не хотѣлъ слышать и разлютовался до страшнаго припадка грудной жабы, послѣдств³я котораго уложили его въ постель на цѣлыя три недѣли. Когда онъ оправился, Епистим³я очень рѣшительно и смѣло заговорила со старикомъ, что онъ слишкомъ жестоко обидѣлъ Васю, и такъ нельзя...

   - Ты глупа, - отвѣтилъ Иванъ Львовичъ, - я хотѣлъ ему только острастку дать... Конечно, все его будетъ... Неужели ты вообразила, что это серьезно?

   - Нѣтъ, извините, не глупа, - смѣло возразила Епистим³я. - Вы человѣкъ немолодой, здоровье ваше слабое. Вотъ вы, черезъ острастку свою, едва живы остались. Докторъ говорить: если бы припадокъ чуточку посильнѣе, и былъ бы конецъ. И тогда осталась бы духовная ваша въ пользу Симеона Викторовича послѣднею дѣйствительною, и получилъ бы Симеонъ Викторовичъ нежданно-негаданно всѣ ваши капиталы, a Васѣ пришлось бы, съ долгами, кое-какъ расплатившись, опредѣлиться въ писаря или околодочные как³е нибудь... Вотъ чѣмъ грозятъ острастки то ваши.

   Старикъ нашелъ, что Епистим³я права, и хотѣлъ тотчасъ же исправить ошибку, старое завѣщан³е уничтожить, a новое написать опять въ пользу Мерезова. Но Епистим³я возстала и противъ этого плана. Она говорила, что Симеонъ не изъ тѣхъ людей, которыми можно такъ швыряться: сегодня ты богачъ, завтра - нищ³й. Онъ золъ, гордъ, мстителенъ, игрушкою быть не захочетъ, роль пугала не приметъ, оскорблен³я не простить. A отомстить y него средствъ въ рукахъ много: мало того, что онъ умышленно можетъ нанести Ивану Львовичу страшные убытки по управляемымъ имъ дѣламъ, но - просто - уже одинъ уходъ его сейчасъ отъ дѣлъ вызоветъ въ нихъ жестокую путаницу и обойдется во мног³я тысячи.

   - Вольно же вамъ было довѣриться этакому чорту, прости Господи!

   Иванъ Львовичъ сильно растерялся. Васю обидѣть - и стыдъ, и грѣхъ, и жаль. Симеона обидѣть - не шутъ же онъ, въ самомъ дѣлѣ, чтобы надъ нимъ ломаться, какъ надъ опереточнымъ халифомъ на часъ... вполнѣ правъ будетъ оскорбиться и мстить. A отомстить - вѣрно - есть чѣмъ...

   - Какъ же, по твоему, намъ теперь быть то? - впервые зашамкалъ онъ, въ волнен³и, омертвѣлыми губами, выдавая, какой онъ дряхлый старикъ.

   - Ой! что вы! какая я вамъ совѣтница! У меня умъ баб³й: комаръ мозгу на носу принесъ, по дорогѣ половину растресъ...

   Но, такъ какъ Иванъ Львовичъ настаивалъ, то высказалась, что она бы стараго завѣщан³я не уничтожила: пусть Симеонъ Викторовичъ думаетъ, что онъ наслѣдникъ, - и не злобится, но старается, a на Васеньку, дѣйствительно, будетъ хоть какая нибудь острастка. Но, такъ какъ въ животѣ и смерти Богъ воленъ, то, на случай внезапной кончины своей, Иванъ Львовичъ долженъ составить новое завѣщан³е, но тайно - такъ, чтобы о немъ не знали ни Вася Мерезовъ, ни Симеонъ Сарай-Бермятовъ, и поручить его на хранен³е нотар³усу, въ банкъ, либо вообще вѣрному человѣку...

   Иванъ Львовичъ замоталъ головою и рѣшительно сказалъ:

   - Тебѣ. Держи y себя, a послѣ смерти моей передашь Васил³ю... Пусть знаетъ, какая онъ противъ меня, старика, былъ свинья.

   Самое трудное теперь было составить завѣщан³е, - такъ какъ предшествующее было нотар³альнымъ, то и это, его отмѣняющее, должно было быть нотар³альнымъ же, - въ секретѣ отъ Симеона. Для этого старикъ Лаврухинъ услалъ Симеона въ Казань продавать принадлежавш³й ему домъ. A когда Симеонъ возвратился, y Епистим³и въ сундукѣ лежалъ документъ, по которому Лаврухинск³е капиталы опять переходили главною своею массою къ Васѣ Мерезову; ему же, Симеону Сарай-Бермятову, въ вознагражден³е понесенныхъ имъ трудовъ, Иванъ Львовичъ завѣщалъ пожизненную пенс³ю въ 3750 р. въ годъ. Самой Епистим³и Иванъ Львовичъ записалъ не весьма щедро - всего тысячу рублей единовременно. Ей было все равно, - хоть и ничего не оставляй: сознательно отдавая въ ея руки документъ, Иванъ Львовичъ безсознательно отдалъ въ ея же руки и судьбу обоихъ своихъ наслѣдниковъ - и Васил³я, и Симеона.

   - Оба вы тутъ подо мною, мои голубчики, - думала она, посиживая худымъ, костлявымъ тѣломъ своимъ на крышкѣ сундука. Чѣмъ хочу, тѣмъ обоихъ и оберну.

   A Вася Мерезовъ все метался за границею по слѣдамъ своей обольстительницы. И не было о немъ ни слуха, ни духа.

   А, три мѣсяца спустя, по написан³и того завѣщан³я, которое лежало теперь подъ крышкою Епистимьина сундука, въ ночь съ 31 августа на 1 сентября, вторичный припадокъ грудной жабы задушилъ Ивана Львовича Лаврухина. И, такъ какъ отмѣняющее завѣщан³е осталось спокойно лежать подъ крышкою Епистимьина сундука, то Симеонъ Викторовичъ Сарай-Бермятовъ сдѣлался капиталистомъ, a передъ Васею Мерезовымъ насмѣшливо осклабила ротъ свой нетерпѣливо поджидавшая нищета.

   Не сразу, все-таки, дались Симеону Викторовичу лаврухинск³е капиталы. Если самъ Мерезовъ оказался достаточно безпечнымъ, чтобы затѣять процессъ, то нашлось довольное число бѣдныхъ родственниковъ, къ тому охочихъ, въ расчетѣ не столько его выиграть, сколько сорвать отступного. Но не на таковскаго напали. Въ тяжкихъ усил³яхъ завоевавъ свое достоян³е, суровый побѣдитель держался, будто когтями желѣзными, за каждую копейку. По смерти дяди, онъ, до разрѣшен³я всѣхъ споровъ по наслѣдственному имуществу, переѣхалъ изъ Лаврухинскихъ палатъ въ старый Сарай-Бермятовск³й домъ. Созвалъ на жительство братьевъ и сестеръ, которые, за время его похода за золотымъ руномъ, успѣли всѣ вырости въ взрослыхъ людей, - одна Зоя еще оставалась на положен³и подростка. И тогда-то сложился тотъ быть, который въ домѣ Сарай-Бермятовыхъ застало начало этой повѣсти.

   Претенз³й противъ Симеона выставлено было множество, - даже Вася Мерезовъ не устоялъ противъ соблазна атаковать его черезъ какого-то болѣе веселаго, чѣмъ толковаго, адвоката. Но кончались эти претенз³и безъ процессовъ, встрѣчаясь съ опредѣленнымъ правомъ наслѣдователя, уничтожавшимъ всякую спорность. Такъ прошло полтора года до того дня, когда Вендль поздравилъ "Симеона Побѣдителя" съ счастливымъ окончан³емъ всѣхъ хлопотъ, и Симеонъ гордо принялъ поздравлен³е.

   Что такое человѣческая молва?

   Ни одна душа въ городѣ, кромѣ Епистим³и, не знала объ исчезнувшемъ завѣщан³и. Подписавш³еся сѣрые свидѣтели усланы были ею чуть не за тридевять земель, одинъ жилъ въ Керчи, другой въ Архангельскѣ, да, по темнотѣ своей, даже и не подозрѣвали важности документа, подъ которымъ заставили ихъ расписаться тетенька Епистим³я и хорошо оплаченный нотар³усъ. Послѣдн³й рѣшительно не видѣлъ ничего незаконнаго въ совершающемся актѣ, a потому и легко уважилъ просьбу самого же Лаврухина, чтобы не посвящать въ тайну его и свидѣтелей. Онъ такъ отбарабанилъ имъ текстъ завѣщан³я, что простаки, подъ словеснымъ горохомъ этимъ, только хлопали глазами, пока не услыхали протяжно-повелительнаго :

   - Распишите-есь...

   И, тѣмъ не менѣе, молва о томъ, что было завѣщан³е въ пользу Мерезова, да исчезло, упорно плыла по городу. И особенно усердно поплыла она, когда досуж³е умы и злые языки открыли фактъ, что кончина Ивана Львовича Лаврухина въ ночь съ 31 августа на первое сентября почти совпала съ пожаромъ, до тла опустошившимъ одну изъ нотар³альныхъ конторъ, пользовавшуюся незавидною репутац³ею; a самъ нотар³усъ, игравш³й тѣмъ временемъ въ клубѣ въ карты, будучи извѣщенъ о пожарѣ, чѣмъ бы спѣшить домой, пошелъ въ уборную и пустилъ себѣ пулю въ високъ. Увѣряли, будто извѣст³е объ этомъ пожарѣ и самоуб³йствѣ и вызвало y Ивана Львовича тотъ припадокъ, который свелъ его въ могилу. Слѣдств³е по дѣлу о пожарѣ y нотар³уса и самовольной его смерти хорошо выяснило, что причиною были растраты крупныхъ ввѣренныхъ суммъ и мошенничества по документамъ одного изъ мѣстныхъ банковъ. Но молва упряма. Безъ всякихъ данныхъ и доказательствъ твердила она, прозорливая, наобумъ, что все это, можетъ быть, и такъ, но при чемъ то тутъ и покойный Лаврухинъ, и неожиданная его милость къ Симеону Сарай-Бермятову, и попранныя права Васи Мерезова, и любезновѣрная Епистим³я.

   A въ одинъ грозный для Симеона день, когда онъ хотѣлъ заплатить Епистим³и обѣщанныя ей десять тысячъ рублей, она вдругъ отклонила деньги, говоря, что платить ей не за что, такъ какъ она не сумѣла отстоять Симеона отъ новаго завѣщан³я; что молва совершенно права, и оно, дѣйствительно, существуетъ, и она - его хранительница; но пусть Симеонъ Викторовичъ не безпокоится: она ему не злодѣйка, a другъ, и ежели онъ къ ней будетъ хорошъ, то и она къ нему будетъ хороша:

   - И владѣйте вы лаврухинскими капиталами спокойно, - ничего то ничегошенько мнѣ отъ васъ не надо, памятуя вашу ласку и питая благодарность къ вашимъ родителямъ.

   Тщетно испуганный, уничтоженный, разбитый, Симеонъ пробовалъ торговаться и деньгами выкупить себѣ свободу отъ проклятаго документа. Епистим³я только обиженно поджимала губы, да отемняла грустью непонятаго благородства свои прекрасные син³е глаза.

   Много съ тѣхъ поръ имѣли они такихъ свидан³й - и каждое изъ нихъ доводило Симеона до бѣлаго кален³я и очень тѣшило ее, мстительную, a еще болѣе практическую - не спѣша, систематически проводящую давно задуманный, трудный, ей одной извѣстный планъ.

   Онъ не совсѣмъ вызрѣлъ въ событ³яхъ, но - нечего дѣлать, приходится съ нимъ спѣшить. Сегодня она видѣла Симеона въ состоян³и такой взвинченности, когда дальше нельзя: лопнетъ слишкомъ натянутая струна, и пошла къ дьяволу вся музыка... Онъ не можетъ больше выносить неизвѣстности... Такъ или иначе, добромъ или худомъ, a надо имъ развязаться...

   Уже сегодня договорились было, да, спасибо, Викторъ Викторовичъ застучалъ, помѣшалъ. Все лучше подготовившись то... утро вечера мудренѣе... ночку продумай, складнѣе день заговорить...

   Завтра она сама пойдетъ къ Симеону и объявитъ ему свою цѣну, которой онъ такъ добивается... большую цѣну... Охъ, собьетъ же она съ него спѣсь Сарай-Бермятовскую! Дорого станетъ ему съ нею расквитаться. Великъ счетъ ею на немъ накопленъ... Узнаетъ онъ, платя по счету этому, изъ какихъ она большихъ графинь...

   Звонокъ.

   Это Гришутка вернулся. Экъ его носитъ, полуночника! Вотъ я тебя, пострѣла.

   Набрасываетъ платокъ на плечи и идетъ тощая, худая, желтая, изъ темнаго чулана, сквозь разсвѣтныя, солнцемъ розовыя, комнаты отворить племяннику. И, хотя бранныя слова на устахъ ея, но радостною ласкою наполнились - сами син³е, какъ синее утро, - прекрасные глаза.

   - Недуренъ соколъ! Ты это гдѣ же бражничалъ до бѣлаго утра?

   - Какое - бражничалъ, тетенька. Всю ночь просидѣли на Завалишинской станц³и... барышня Аглая Викторовна, Анюта горничная и я... Поѣзда ждали... Между Завалишинымъ и городомъ крушен³е произошло... Ужъ мы ждали, ждали... Съ девяти часовъ вечера, тетенька, до двухъ по-полуночи... Страсть!

   Григор³й веселъ, счастливъ, возбужденъ.

   Епистим³я смотритъ на него съ материнскимъ во сторгомъ.

   И то, что онъ говорить, радуетъ ее, кажется хорошимъ предназначен³емъ.

   - Такъ ты говоришь, - улыбается она, - трое васъ было? Аглая Викторовна, Анюта и ты?

   - Аглая Викторовна, Анюта и я... Устали - бѣда... Подвезъ я ихъ на извозчикѣ къ дому, на соборѣ половину четвертаго било... Мнѣ - что, a y Аглаи Викторовны глаза слипаются, a Анюта, какъ пьяная, качается, носомъ клюетъ... Ужъ я ее держалъ, чтобы не свалилась съ пролетки то...

   Долго разсказываетъ Гришутка свои приключен³я, пока и его не беретъ сонъ и не гонитъ въ свой мезонинчикъ - отдохнуть хоть два-три часа передъ тѣмъ, какъ идти отпирать магазинъ.

   Медленно уходитъ и Епистим³я въ темный чуланчикъ свой, медленно ложится и медленно засыпаетъ, подъ новый, какую-то особую торжественность пр³обрѣтш³й къ утру, храпъ Соломониды...

   - Аглая Викторовна, Анюта и Гришутка... Это хорошо... это къ добру...

   Завтра она пойдетъ къ Симеону и объявитъ... Посмотримъ, Симеонъ Викторычъ, каковъ-то ты окажешься предо мною большой баринъ, даромъ что я не изъ большихъ графинь... Охъ, сколько еще труднаго! сколько еще грѣшнаго! A все ради тебя, Гришутка милый, глупый! все изъ за тебя!...

  

  

   Утромъ рано прибѣжала отъ Сарай-Бермятовыхъ Марѳутка - звать тетеньку Епистим³ю Сидоровну: баринъ Симеонъ Викторовичъ ее ждетъ.

   - Скажите, какой нетерпѣливый сталъ! - усмѣхнулась про себя Епистим³я. - Когда влюбленъ былъ, и то этакъ не поторапливалъ!

   Накинула сѣрый платокъ свой на голову и пошла, странная по улицѣ въ с³ян³и голубого дня, будто не во время вылетѣвш³й нетопырь.

   Симеонъ, замѣтивъ изъ окна ее во дворѣ, вышелъ къ ней, черезъ кухню, на заднее крыльцо. Измятое, шафранное лицо и мутный блескъ въ усталыхъ глазахъ ясно сказали Епистим³и, что въ истекшую ночь Симеонъ спалъ не больше ея и думалъ не меньше.

   - Подожди нѣсколько минутъ здѣсь или y барышень, - угрюмо сказалъ онъ, дергая щекою, - я уже опять занятъ... y меня сидитъ архитекторъ... планъ привезъ перестройки дома... ни минуты покоя!..

   - Хорошо-съ, я подожду, мнѣ торопиться некуда.

   - Только не по вчерашнему! - пригрозилъ, уходя, съ порога Симеонъ.

   Епистим³я усмѣхнулась.

   - Вчерась ужъ больно вы грозны были, - ласковымъ смѣшкомъ послала она вслѣдъ.

   Онъ обернулся и еще разъ пригрозилъ ей поднятымъ пальцемъ, съ недобрымъ выражен³емъ лица, точно предупредилъ:

   - Ты молъ эти шутки оставь. Фамильярной канители тянуть съ тобою я больше не намѣренъ. Дѣло - такъ дѣло. Разъ, два, три - клади его на столъ...

   - Смѣлющая же вы, сударыня Епистим³я Сидоровна, - льстиво заговорила съ нею отъ плиты краснолицая, съ пьяными, лживыми глазами, толстуха-кухарка. - Свободно такъ разговариваете ! Мы на него, аспида, и взглянуть то боимся.

   - A тебѣ бы, дѣвушка, - сурово оборвала Епистим³я, - такъ о господинѣ своемъ не выражаться. Каковъ ни есть, a - нанялась, продалась. Жалованье получаешь. Сойди съ мѣста, - тогда и ругай, сколько хочешь. A покуда на мѣстѣ, онъ тебѣ не аспидъ, a баринъ: аспиды хлѣбомъ не кормятъ и жалованья не даютъ...

   - Да, сударыня ты моя, развѣ я съ чѣмъ дурнымъ... - залепетала было сконфуженная кухарка. Но Епистим³я прошла уже мимо, ворча лишь такъ, чтобы она слышала:

   - То-то - ни съ чѣмъ дурнымъ... Распустились вы всѣ... Революц³онерки... Забастовщицы... Хозяйки настоящей въ домѣ нѣтъ... подтянуть некому...

   Барышень она застала въ комнатѣ Зои, которая сегодня "проспала гимназ³ю" и потому рѣшила, что вставать и одѣваться до завтрака не стоитъ.

   - Трет³й разъ на этой недѣлѣ, Зоя! - упрекала ее, сидя на постели, въ ногахъ, красивая, съ утра одѣтая, свѣжая, бодрая, спокойная Аглая.

   - Наплевать! - равнодушно отвѣчала Зоя, лежа, подобно сфинксу, на локтяхъ и животѣ и скользя лѣнивыми глазами по книгѣ, перпендикулярно воткнутой между двухъ смятыхъ подушекъ, a ртомъ чавкая булку съ масломъ, въ прихлебку съ кофе, который наливала изъ стакана на блюдце и подносила къ губамъ барышни смѣющаяся горничная Анюта, хорошенькая, стройная, съ чистымъ и смышленнымъ ярославскимъ личикомъ, блондинка. - Корми меня, столпъ царства моего!

   - Какъ тебѣ не противно, право? - замѣтила Аглая. - Такая неопрятная привычка... Вонъ, смотри: подушку кофе облила... крошки сыпятся...

   - Это не я, - Анютка.

   - Да, какъ же! - засмѣялась Анюта, - во всемъ Анютка виновата! Сами Анютку головой подъ локоть толкнули...

   - Молчи, столпъ царства! Вѣдь знаешь: рѣшено однажды навсегда, что я никогда не бываю виновата, и всегда передъ всѣми права... А! наша собственная хим³я, мадмуазель Епистим³я! - привѣтствовала она вошедшую, посылая ей рукою воздушный поцѣ