Амфитеатров Александр Валентинович - Паутина

  

  

  

  

   Весною 190* года, въ холодныя и дождливыя сумерки, по тихой окраинной улицѣ очень большого губернскаго города тихо пробирался, - щадя свои резиновыя шины отъ колдобинъ и выбоинъ мостовой и осторожно объѣзжая лужи, которыя могли коварно оказаться невылазными провалами, - щегольской "собственный" фаэтонъ, везомый парою прекраснѣйшихъ гнѣдыхъ коней въ строжайшей вѣнской упряжкѣ, но съ русскимъ бородатымъ кучеромъ-троечникомъ на козлахъ. Сочетан³е получалось смѣшное, но экипажъ принадлежалъ мѣстному руководителю модъ, настолько признанному въ авторитетѣ своемъ, что не только никто изъ встрѣчныхъ прохожихъ и проѣзжихъ господъ интеллигентовъ, но даже ни единый изъ дворниковъ y воротъ, либо верхомъ на доживающихъ вѣкъ свой, архаическихъ тумбахъ, и лавочниковъ въ дверяхъ лавокъ своихъ, ни единый и никто не смѣялись. Напротивъ, всѣ провожали фаэтонъ взглядами одобрен³я и зависти: вотъ это, дескать, шикъ такъ шикъ! Смѣшно было, кажется, только самому хозяину фаэтона, губернскому Петрон³ю, arbitre elegantiarum. То былъ маленьк³й, горбатый человѣчекъ, съ огромною головою, покрытою превосходнымъ парижскимъ цилиндромъ, - haut de forme, a huit reflets, - a ниже сверкали подъ золотымъ пэнснэ умные, живые, семитическ³е глаза, бѣлѣлъ тонк³й длинный носъ малокровнаго больного человѣка, и роскошнѣйшая черная борода спускалась по груди на... русск³й армякъ тончайшаго англ³йскаго сукна, украшенный... значкомъ присяжнаго повѣреннаго!..

   - Вендль шикуетъ, - сказалъ, глядя на страннаго господина въ странномъ экипажѣ, изъ-за гераней, заростившихъ кособок³я окна низенькой столовой, учитель городского, имени Пушкина, училища, Михаилъ Протопоповъ.

   Тогда тощая, на зеленую кочергу похожая, жена его сорвалась изъ-за стола съ самоваромъ и бросилась къ окну, оставивъ безъ вниман³я даже и то обстоятельство, что тяжело шмякнула о полъ дремавшаго на ея колѣняхъ, любимаго желтаго кота.

   - А-а-а.. скажите, пожалуйста... а-а-а..., - стонала она, покуда, медленнымъ и грац³ознымъ движен³емъ, точно танцуя на своихъ четырехъ колесахъ классическ³й босоног³й танецъ какой-нибудь, эластически влачился мимо оконъ учительскихъ безукоризненный вѣнск³й экипажъ. - Ну, до чего-же, однако, люди въ прихотяхъ своихъ доходятъ!.. удивлен³я достойно... а-а-а...

   Супругъ внимательно гладилъ кустистую рыжую бороду и, не то съ сожалѣн³емъ, не то съ умиленною гордостью, повторялъ:

   - Шикуетъ, Вендль, шикуетъ... Жжетъ батькины денежки... Только, братъ, дудки! Сколько ни состязайся, Эмильки тебѣ не перешиковать...

   Супруга безпокойно оглянулась на дверь въ кухню и, убѣдившись, что она плотно заперта, сказала мужу съ упрекомъ:

   - Ты бы, Михаилъ, потише...

   - A что? - пр³осанился учитель Протопоповъ, услышавъ въ голосѣ жены привычную ноту житейскаго трепета, на которую онъ, въ качествѣ мужчины, интеллигента и выборщика, долженъ приготовить привычную же ноту мужественнаго гражданскаго протеста. - Что я сказалъ особеннаго? Кажется, ничего.

   - То, что нехорошо: какая она намъ съ тобою Эмилька? Не сломаешь языкъ назвать и Эмил³ей Ѳедоровной.

   - Очень надо! Не велика пани. Обыкновеннѣйшая помпадурша изъ сочинен³й Щедрина.

   - Ужъ этого я не знаю, изъ какихъ она сочинен³й, но только Воздуховъ вылетѣлъ изъ-за нея со службы по телеграммѣ изъ Петербурга. A потомъ едва укланяли ее, чтобы генералъ-губернаторъ простилъ, оставилъ его въ предѣлахъ губерн³и. A Воздуховъ былъ не тебѣ чета: податной инспекторъ, со связями, свой домъ...

   Учитель Протопоповъ взглянулъ на жену съ снисходительнымъ презрѣн³емъ къ ея бабьему робкому разуму и возразилъ:

   - Сравнила! Воздуховъ гулялъ передъ ея окнами въ пьяной обнаженности и, съ мандолиною черезъ плечо, спѣлъ ей испанскую серенаду. Это публичный скандалъ и притомъ было среди бѣлаго дня. За это, брать, кого угодно. Каковъ ни есть нашъ городъ, но голымъ ходить по улицамъ и на мандолинѣ бряцать податному инспектору не полагается... A я что-же? Я въ четырехъ стѣнахъ...

   - А, вотъ, подслушаетъ кто-нибудь, - такъ и будутъ тебѣ стѣны.

   - Ѳедосья, что-ли, донесетъ?

   - A то нѣтъ? - зловѣще кивнула госпожа Протопопова лысоватымъ проборомъ бурыхъ и жиденькихъ волосъ своихъ. - Акцизный Ѳедоровъ черезъ кого въ политикѣ увязъ? Катька, горничная, любовника-сыщика имѣла. Ну, и обличилъ.

   - Ну, тамъ политика... A я, кажется...

   - То-то... кажется! - со вздохомъ заключила учительша, отходя отъ окна, такъ какъ интересный экипажъ уже исчезъ изъ виду за угломъ, и вновь подбирая на колѣни обиженнаго кота своего.

   - Это Вендль опять къ Сарай-Бермятовымъ поѣхалъ, - сказалъ супругъ, присаживаясь къ самовару. - Часто ѣздитъ.

   - Друзья съ Симеономъ Викторовичемъ-то, - почему-то вздохнула учительша, передавая мужу дымящ³йся стаканъ. - Съ университета товарищи.

   - Товарищи! - недовѣрчиво ухмыльнулся учитель. - A я такъ думаю: онъ тамъ больше по барышенской части. Ты, Миня, не гляди на него, что онъ горбатый и, съ виду, въ чемъ душа держится. Этакого другого бабника поискать. Онъ, да еще вотъ Мерезовъ Васька. Два сапога пара - аѳинск³я ночи-то устраивать.

   - Для аѳинскихъ ночей извѣстно, кого нанимаютъ, - перебила учительша, не безъ досады. - A къ благороднымъ барышнямъ съ подобными пошлыми намѣрен³ями мужчина обратиться не можетъ. Это глупо и безполезно - то, что ты говоришь. A ужъ въ особенности, что касается Сарай-Бермятовыхъ. Слава Богу, съ малолѣтства ихъ знаемъ. Аглаечка, конечно, красавица, и соблазнъ ей отъ вашей мужчинской козлячьей породы предстоитъ мног³й. Но характеръ y нея совсѣмъ не такой категор³и, чтобы какой-нибудь бабникъ вокругъ нея пообѣдалъ. Дѣвушка серьезная, - хоть Богу не молится, a живетъ святѣй иной монашенки. A Зоечка еще ребенокъ, - что ей? Много, если пятнадцать минуло... Да и собой нехороша.

   - Ребенокъ-то ребенокъ, - возразилъ супругъ съ нѣсколько сконфуженною язвительностью, - но въ какой гимназ³и этотъ ребенокъ воспитан³е свое получаетъ?

   Госпожа Протопопова насторожилась:

   - Извѣстно, въ какой: y Авдотьи Васильевны... Чѣмъ гимназ³я нехороша?

   Протопоповъ захихикалъ надъ стаканомъ своимъ:

   - Сегодня въ "Глашатаѣ" видѣлъ замѣтку, будто y китайцевъ въ Пекинѣ въ женской школѣ имени Лао Цзы открыта "лига любви"... Вотъ они каковы, ребенки то ваши!

   Госпожа Протопопова, въ волнен³и, поставила чашку на блюдце, всплеснула худыми руками и трепетно опустила ихъ на кота своего, который, сквозь дремоту, вообразилъ, будто его ласкаютъ, a потому пренѣжно замурлыкалъ. A Протопоповъ многозначительно сказалъ:

   - То-то вотъ и оно то... Эмил³и Ѳедоровны школа... Прежде, чѣмъ въ помпадурши свихнуться, сколько времени она y Сарай-Бермятовыхъ гувернанткою была?.. Ну-ка, посчитай.

   Не получивъ отъ взволнованной супруги отвѣта, онъ вздохнулъ и продолжалъ, обжигаясь въ мѣрныхъ перерывахъ горячимъ чаемъ.

   - Но, тѣмъ не менѣе, относительно Вендля я, дѣйствительно, такъ полагаю, что понапрасну мальчикъ ходитъ, понапрасну ножки бьетъ... Еще, если бы годъ, два тому назадъ, то, по тогдашней бѣдности Бермятовыхъ, можетъ быть, и очистилось бы ему что нибудь...

   - Женатому то? - съ негодован³емъ воскликнула супруга, и костлявые пальцы ея непроизвольно вонзились въ кота съ такою силою, что тотъ взвизгнулъ и, хвостъ трубою, дернулъ отъ хозяйки, однимъ прыжкомъ, черезъ всю комнату, на триповый син³й диванъ. - Женатому то? Да ты, Михаилъ, съ ума сошелъ! Ты въ развратномъ настроен³и ума!

   Но Михаилъ вдругъ почувствовалъ подъ собою твердую почву и осѣнился вдохновен³емъ къ радикальнымъ идеямъ.

   - Другъ мой Миня! - прочувствованно воскликнулъ онъ, - при нынѣшнемъ торжествѣ гражданскаго брака и расшатанности моральныхъ устоевъ, какое препятств³е можетъ быть бѣдной дѣвушкѣ въ дилеммѣ: ухаживаетъ за нею холостой женихъ или женатый претендентъ?.. Теперь, конечно, все это - другой коленкоръ. Какъ скоро Симеонъ Викторовичъ отвоевалъ дядюшкино наслѣдство, - теперь, брать, шалишь! Теперь дѣвицы Сарай-Бермятовы будутъ первыя по городу невѣсты... Полъ-милл³она, чистоганчикомъ, хватили Сарай-Бермятовы! Шутка! Теперь Аглаю съ Зоею женихи наши съ руками рвать будутъ...

   - Наслѣдство прекраснѣйшее, - съ осторожностью замѣтила скептическая супруга, - но вѣдь Аглаи съ Зоей оно мало касается. Я слыхала такъ, что главный капиталъ назначенъ по завѣщан³ю ему - Симеону, a сестрамъ и прочимъ братьямъ оставлено всего по несколько тысячъ...

   - Ну, все-таки! По нынѣшнимъ нашимъ губернскимъ временамъ, когда невѣста стала дешевая, a женихи вздорожали, - и то хлѣбъ!..

   Тѣмъ временемъ Вендль - господинъ въ армякѣ и въ цилиндрѣ, возбудивш³й эти супружеск³е - господъ Протопоповыхъ - разговоры, подъѣхалъ въ вѣнскомъ экипажѣ своемъ съ русскимъ кучеромъ на козлахъ къ длинному, какъ казарма или больница, одноэтажному дому, за заборомъ съ гвоздями, надъ которымъ розгами торчали частые, еще безлистые тополя, a за тополями чернѣли стеклами, далеко не всегда цѣлыми, далеко не весьма опрятныя окна. По деревяннымъ мосткамъ, вдоль забора этого, спѣшно шагалъ высок³й господинъ, тоже въ армякѣ и въ цилиндрѣ, точнѣйше скопированныхъ съ Вендля: только значка присяжнаго повѣреннаго не доставало, да матер³алъ одежи былъ грубѣе и хуже, дешевеньк³й. Увидавъ Вендля, господинъ всею фигурою своею выразилъ и смущен³е, и гордость перваго счастливаго подражателя и гоголемъ шелъ мимо, пока не исчезъ въ сѣрыхъ сумеркахъ, которыя лишь теперь и очень вдали, въ туманномъ центрѣ города, подъ горою, начали пестриться электрическими фонариками. Вендлю стало совсѣмъ весело.

   - Максимъ! - окликнулъ онъ кучера слабымъ, звенящимъ, дѣвичьимъ почти, голосомъ.

   - Чего изволите? - откликнулся тотъ съ козелъ, не оборачивая бородатаго лица.

   - Видѣлъ?

   Тотъ помолчалъ и сказалъ:

   - Видѣлъ.

   - Хорошъ?

   - Чего лучше!

   Вендль залился тоненькимъ дробнымъ стекляннымъ смѣхомъ, грустнымъ, нѣжнымъ и переливчатымъ, - какъ тритоны звенятъ въ лѣтнихъ болотахъ.

   - Выросъ въ соборную колокольню, a - увидалъ на горбунчикѣ Вендлѣ цилиндръ и армякъ. - сейчасъ же и повѣрилъ, что такъ надо, и - давай себѣ!... Экой дуракъ! Вотъ дуракъ! Ты не знаешь, кто такой?

   Максимъ подумалъ и улыбчивымъ голосомъ отвѣтилъ:

   - Да, кажись... какъ его, бѣса?.. Въ желѣзнодорожной конторѣ служить... Антифоновъ, что ли... песъ ли ихъ разберетъ!

   Вендль еще ярче залился смѣхомъ, отчего звукъ смѣха сталъ еще грустнѣе, и продолжалъ:

   - Ну, скажите, пожалуйста! Антифоновъ!.. Поповичъ по фамил³и, a за жидомъ тянется... Если мы съ тобою, Максимъ, еще съ недѣльку поѣздимъ такъ по городу, ты увидишь: всѣ наши здѣшн³е чудаки вырядятся намъ подобными гороховыми шутами... А? Максимъ?

   Максимъ качнулъ кучерскою своею шляпою съ павлиньими перьями и отвѣчалъ равнодушнымъ басомъ:

   - Стадо-народъ... Чего отъ нихъ ждать?... A ужъ вы тоже, Левъ Адольфовичъ! Только бы вамъ состроить дурака изъ каждаго человѣка...

   - Развѣ я строю, Максимъ? - звенѣлъ тритоньимъ смѣхомъ своимъ Вендль. - Сами строятся... Я только произвожу опыты. Глупость и пошлость тутъ сами прутъ изнутри. Я только готовлю формы, да подставляю ихъ подъ кранъ. Какую форму ни подставь, сейчасъ же полна сверхъ краевъ. Развѣ же не смѣшно? Максимушко! другъ единственный! Знаешь, что я тебѣ скажу! Придумалъ я...

   - Мало ль y васъ придумокъ, - усмѣхнулся въ бороду свою Максимъ.

   - Собственно говоря, я вру. Собственно говоря, не придумалъ, но вычиталъ въ книжкѣ Эдгара По. Помнишь, мы однажды пили портвейнъ, и я читалъ тебѣ вслухъ "Паден³е дома Ашеровъ" - о братѣ, который нечаянно похоронилъ живую свою любимую сестру? Такъ вотъ этого же самаго писателя... Слушай, Максимъ! Давай - въ слѣдующемъ мѣсяцѣ - обваляемся въ паклѣ и шерсти и въ этомъ самомъ вотъ фаэтонѣ... или нѣтъ! чортъ съ нимъ! лучше съѣздимъ въ имѣн³е къ Фальцъ Фейну и купимъ пару ѣздовыхъ страусовъ. Такъ больше стиля: выѣдемъ двумя обезьянами, въ шерсти и паклѣ, на одноколкѣ, запряженной парою страусовъ.

   - Эка васъ разбираетъ!

   - Да вѣдь ты пойми, - завизжалъ Вендль, - ты пойми же, Максимъ: вѣдь - черезъ недѣлю послѣ того, ну, много двѣ недѣли, - въ городѣ не останется ни одного человѣка: однѣ обезьяны будутъ ходить... въ шерсти и паклѣ... однѣ обезьяны! Вѣдь это же надо будетъ умереть со смѣха.

   - Полиц³я, чай, не позволить, - возразилъ Максимъ.

   - Да, вотъ, развѣ что полиц³я! - пожалѣлъ Вендль.

   Смѣясь и качая головою, вышелъ онъ, маленьк³й, горбатеньк³й, изъ экипажа и пошелъ къ калиткѣ каменныхъ, съ облупившеюся штукатуркою, воротъ, надъ которыми еще виднѣлись постаменты разрушенныхъ львовъ. Толкнулъ калитку ногою и, по кирпичному выбитому тротуару, направился, хромая, къ дворовому крыльцу того стараго, длиннаго, казарменнаго дома... Было оно съ навѣсомъ и сѣнцами, точно опущенная крыша громаднаго старомоднаго тарантаса.

   Вендль давно зналъ, что въ этомъ домѣ не звонятъ и не стучать, a прямо входятъ, кто къ кому изъ обитателей пришелъ, ибо двери никогда не заперты, и обитателямъ рѣшительно все равно, когда, кто и какъ ихъ застанетъ. Изъ передней, гдѣ, на ворохѣ наваленнаго платья, весьма сладко спала довольно неприглядная дѣвчонка-подгорничная, которую приходъ гостя нисколько не потревожилъ, Вендль осторожно, изъ-за дверной притолоки, стараясь быть невидимымъ, заглянулъ въ залъ, откуда слышался бодрый шумъ юныхъ голосовъ, взрывы молодого хохота. Съ дюжину молодыхъ людей - студенты въ тужуркахъ, молодые военные, офицеры и вольноопредѣляющ³еся, въ дешевыхъ мундирахъ, барышни, похож³я на курсистокъ и начинающихъ драматическихъ актрисъ, - сумерничали въ папиросномъ дыму вокругъ стола съ самоваромъ... Одинъ - длинноног³й, не мундирный, въ очкахъ - влѣзъ на столъ и, съ серьезнымъ лицомъ жреца, отправляющаго таинство, зажигалъ висячую лампу-молн³ю, стоически вынося помѣху со стороны двухъ, не весьма красивыхъ дѣвицъ, которыя дергали его за ноги. Вендлю захотѣлось войти въ веселый кругъ рѣзвой молодежи. Но онъ вспомнилъ, что сейчасъ онъ пр³ѣхалъ въ этотъ домъ по серьезному дѣлу и, слегка вздохнувъ про себя, постарался остаться незамѣченнымъ и заковылялъ изъ передней не въ залъ, но въ длинный бѣлый корридоръ, опять таки говоривш³й не столько о жиломъ семейномъ домѣ, сколько о больницѣ или арестантскихъ ротахъ, либо казенномъ пр³ютѣ, что ли, какомъ нибудь для матросскихъ или солдатскихъ сиротъ.

   Минувъ двѣ затворенныя двери, Вендль остановился y третьей и, на этотъ разъ, постучалъ. Отвѣта не послѣдовало, но, когда Вендль терпѣливо постучалъ во второй разъ, дверь распахнулась, и, на порогѣ ея, въ сильномъ бѣломъ свѣтѣ ацетиленовой лампы, появился самъ хозяинъ этого длиннаго, стараго, скучнаго дома - Симеонъ Викторовичъ Сарай-Бермятовъ. Нахмуренный и недовольный, что его потревожили, съ привычною сердитою складкою между густыми бровями, какъ черными п³явками, на желтомъ лбу желчнаго, сорокалѣтняго лица, онъ нѣсколько прояснился, узнавъ Бендля. Черные, безпокойные глаза повеселѣли. Замѣтно было, что этотъ сухощавый, средняго роста, стройный брюнетъ когда то былъ очень красивъ, да еще и сейчасъ можетъ быть красивъ, если захочетъ, - несмотря на начинающую свѣтиться со лба лысину. Черты лица сухи, но благородны и почти правильны; только легкая расширенность скулъ выдаетъ старую примѣсь татарской крови. Голова на широкихъ плечахъ сидитъ гордо и мощно, движен³я тѣла, въ красивомъ и изящно сшитомъ темно-синемъ, почти черномъ костюмѣ, смѣлы, сильны и гибки. Словомъ, былъ бы молодцомъ хоть куда, лишь бы избавились глаза его отъ тревожнаго выражен³я не то гнѣва, не то испуга, точно человѣкъ этотъ - не то обдумываетъ преступлен³е, не то только что сейчасъ укралъ y сосѣда часы и ищетъ въ каждомъ новомъ лицѣ сообщника, какъ бы ихъ спрятать. Подъ гнетомъ же этого выражен³я, лицо Симеона Сарай-Бермятова производило довольно отталкивающее впечатлѣн³е, особенно, когда правую щеку его начиналъ подергивать нервный тикъ. Подъ острымъ, пронзительнымъ взглядомъ его, принимавшимъ, по мѣрѣ его любопытства къ разговору, почти лихорадочный блескъ, становилось непр³ятно и тяжело, такъ что долгой бесѣды съ Симеономъ Сарай-Бермятовымъ никто почти не выдерживалъ. Въ обществѣ губернскомъ этотъ господинъ далеко не пользовался любовью. Вендль, одинъ изъ немногихъ, умѣлъ приблизиться къ этому непривѣтливому, нелюдимому, съ темною душою, существу. И Симеонъ Сарай-Бермятовъ тоже, по своему, любилъ Вендля, вѣрилъ ему, насколько умѣлъ, и почти всегда былъ радъ его видѣть.

   Комната, въ которую Симеонъ ввелъ Вендля, была довольно неожиданна въ такомъ старомъ, некрасивомъ и облупленномъ снаружи домѣ, ибо наполнялъ ее не только большой и умѣлый, со вкусомъ сдѣланный, кабинетный комфортъ, но было даже не безъ претенз³й на хорошую дорогую роскошь... Вендль сразу замѣтилъ, что хозяинъ не весьма въ духѣ, и, какъ опытный врачъ этой мрачной души, сейчасъ же принялся "разрѣжать атмосферу". Медленно снимая армякъ свой, - онъ неугомонно звенѣлъ тритоньимъ своимъ смѣхомъ.

   - Извини, Симеонъ Викторовичъ, что я вхожу въ твое святилище въ этой хламидѣ. Но - откровенно говоря: вестибюль вашъ въ такомъ образцовомъ порядкѣ, что страшно оставить тамъ верхнее платье. Во первыхъ, ваша дѣвственница - какъ ее? Марѳутка? Михрютка? - имѣетъ обыкновен³е избирать пальто гостей ложемъ своихъ отдохновен³й. Это еще не такъ важно, но дѣвственница - чудовище признательности. Всяк³й разъ, что она выспится на моемъ плащѣ, она непремѣнно, въ благодарность, оставляетъ въ немъ двухъ-трехъ клоповъ. A они потомъ выползаютъ здороваться съ публикою въ самые неожиданные моменты, нисколько не заботясь, кстати они или нѣтъ. Въ послѣдн³й разъ было на скетингѣ, - третьяго дня, благотворительный праздникъ въ пользу новорожденныхъ глухонѣмыхъ. Подлецъ выползъ на воротникъ и непремѣнно желалъ, чтобы я его представилъ генералъ-губернаторшѣ, съ которою я велъ эстетическ³й разговоръ о превосходствѣ Брюсова надъ Блокомъ. Если-бы, не мое израильское происхожден³е, оно еще куда бы ни шло. Клопъ на росс³янинѣ, - на тебѣ бы, напримѣръ, - это что-то даже стильное, патр³отическое, истинно-русское. Но клопъ на нашемъ братѣ, жидо-масонѣ, это уже вызывающая претенз³я, персонажъ изъ буренинскаго фельетона. Затѣмъ: y васъ бывая, каждый разъ надо опасаться, что назадъ придется ѣхать, вмѣсто своего платья, въ попонѣ или одѣялѣ. О такой мелочи, какъ калоши, я уже не говорю. Твои собственные, кожаные, по ногѣ, непремѣнно должны исчезнуть неизвѣстно куда, a тебѣ, взамѣнъ, останутся неизвѣстно чьи резиновыя драныя, одна съ литерой Д, a другая съ литерой О, которую, однако, надо почитать за Ю, потому что это, видите ли, y нея только палочка и хвостикъ отвалились отъ древности...

   - Да, - отвѣчалъ съ досадою Симеонъ. Голосъ y него былъ глухой и мрачный, говоръ отрывистый, быстрый, угрюмо-вдумчивый, - скрытной и одинокой мысли голосъ. - Ты, къ сожалѣн³ю, правъ. У насъ вѣчный хаосъ. Безобразный и непристойный. A ужъ теперь, когда Аглая и ея вѣрная Анюта скитаются по пригородамъ, выискивая дачу, исчезъ послѣдн³й порядокъ, и повсюду въ домѣ совершенный цыганск³й таборъ или даже адъ. Садись, пожалуйста.

   Онъ пододвинулъ Вендлю кресла, въ мягкой кожѣ которыхъ тотъ, съ удовольств³емъ усталости, утопилъ горбъ свой. Оглядывая знакомую обстановку, Вендль остановилъ глаза на обновкѣ: великолѣпномъ книжномъ шкафѣ, еще безъ книгъ, краснаго дерева, въ стилѣ empire, съ бронзовыми колонками и кар³атидками ручной работы, поддерживающими углы верхняго и средняго карниза.

   - Ба! новый шкафъ?

   - Новый.

   - Хорошая вещь. Я третьяго дня на выставкѣ видѣлъ подобную модель.

   Симеонъ съ довольнымъ видомъ осклабилъ, между черными, будто нарисованными, усами и такою же, чуть сѣдѣющею бородкою a l'Henri IV, два серпа превосходныхъ бѣлыхъ зубовъ, острыхъ, сильныхъ, волчьихъ. Онъ былъ польщенъ, что Вендль, знатокъ въ вещахъ такого рода, одобряетъ его покупку.

   - Да это та самая модель и есть, - сказалъ онъ, улыбаясь. - Когда покупалъ, мнѣ говорили, что ты хвалилъ. Потому и купилъ.

   - Тысяча?

   - Тысяча сто пятьдесятъ.

   Вендль съ уважен³емъ склонилъ голову.

   - Деньги-съ!

   Симеонъ бросилъ на него подозрительный взглядъ, точно вдругъ усумнился въ искренности похвалы, и буркнулъ, нахмурясь:

   - Пора и мнѣ пожить въ свое удовольств³е.

   Вендль, улыбаясь, закурилъ сигару.

   - Разумѣется... Отдыхай, братъ, отдыхай!.. Ты теперь, въ нѣкоторомъ родѣ, покоишься на лаврахъ... Сегодня былъ я y Эмил³и Ѳедоровны. Говорила, что можно поздравить тебя съ окончан³емъ всѣхъ хлопотъ?

   Симеонъ гордо выпрямился - такъ, что даже сталъ казаться большого роста:

   - Да. Завѣщан³е дяди окончательно утверждено.

   - Процессъ, значить, больше не грозитъ?

   - Да, господинъ Мерезовъ остался съ носомъ.

   - Удивительно это все!

   Симеонъ посмотрѣлъ на него мрачными глазами, опять сдѣлался антипатиченъ и некрасивъ, уменьшился въ ростѣ и проворчалъ:

   - Ничего нѣтъ удивительнаго,

   - Ну, нѣтъ, Симеонъ, не скажи. Удивительнаго много. Въ клубѣ до сихъ поръ не хотятъ вѣрить, что все досталось тебѣ.

   - Потанцовалъ я вокругъ дяденькина одра то! - угрюмо возразилъ Симеонъ.

   - Да, - но Мерезовъ былъ фаворитъ, a васъ, Сарай Бермятовыхъ, покойникъ терпѣть не могъ, это всѣ знали.

   Симеонъ поднялъ на Вендля взглядъ - торжествующ³й, ясный, ястребиный взглядъ хищника, зажавшаго въ когтистыя лапы свои неотъемлемую добычу.

   - Вольно же дураку Мерезову, когда богатый дядя умираетъ, рыскать гдѣ то тамъ въ Монтекарло или по парижскимъ бульварамъ.

   Вендль невольно отвелъ глаза. Жестк³й, холодный взглядъ, тяжелый, хладнокровно ненавистный голосъ нехорошо давилъ на его мягкую добродушную натуру. Презрѣн³е этого грубаго побѣдителя къ простосердечному побѣжденному оскорбило его деликатность. Ему захотѣлось слегка наказать злые глаза за жестокость, голосъ за спокойств³е торжествующей ненависти.

   - Обставился ты недурно, - насмѣшливо сказалъ онъ, - но одной вещицы y тебя въ кабинетѣ не хватаетъ.

   - Именно? - насторожился Симеонъ.

   - Хорошаго портрета Эмил³и Ѳедоровны Вельсъ. Я бы, на твоемъ мѣстѣ, стѣнной заказалъ и рядомъ съ иконами его во весь ростъ въ к³отъ поставилъ.

   Всѣ эти ироническ³я слова Симеонъ выслушалъ совершенно невозмутимо.

   - Не спорю, подрадѣла она мнѣ вояжемъ своимъ, - равнодушно согласился онъ.

   - A это правду разсказываютъ, - поддразнивалъ Вендль, - будто на вояжъ этотъ ты ей денегъ далъ, лишь бы она увезла Васю Мерезова?

   Симеонъ такъ же равнодушно поправилъ:

   - Не далъ, a досталъ. Это я теперь могу давать, a тогда нищ³й былъ. Она просила, я досталъ. A кто куда за чьимъ хвостомъ треплется, я знать не обязанъ.

   - Да теперь и не все ли равно ? - усмѣхнулся Вендль. - Побѣдителей не судятъ.

   Симеонъ стоялъ y письменнаго стола, выпрямившись съ видомъ гордымъ и мрачнымъ, какъ вызывающ³й борецъ, который знаетъ, что публика его не любитъ и охотно ждетъ его поражен³я, но ему все равно: онъ знаетъ свои силы и пойдетъ на арену бороться, на зло всѣмъ имъ, этимъ недоброжелающимъ.

   - Я человѣкъ, можетъ быть, грубый, но прямой, - сказалъ онъ наконецъ. - Скрывать не хочу и не стану. Конечно, наслѣдство я фуксомъ взялъ. Завѣщан³е въ мою пользу дядя написалъ со зла, подъ горячую руку, когда Мерезовъ ужъ очень взбѣсилъ его своимъ безпутствомъ.

   Вендль смотрѣлъ на него съ участ³емъ.

   - Ты пожелтѣлъ и тебя какъ-то дергаетъ, - замѣтилъ онъ.

   Симеонъ пожалъ плечами.

   - Любезный мой, - тономъ даже какъ бы хвастливаго превосходства возразилъ онъ, - я продежурилъ нѣсколько лѣтъ, a послѣдн³е слишкомъ два года почти безвыходно, при больномъ, свирѣпомъ старичишкѣ на положен³и только что не лакея. Это не сладко.

   - Особенно при твоемъ характерѣ.

   - Каждый день, каждый часъ я дрожалъ, - говорилъ Симеонъ, и голосъ его, въ самомъ дѣлѣ, дрогнулъ на словахъ этихъ, - что дядя смѣнитъ гнѣвъ на милость, и господинъ Мерезовъ пустить меня босикомъ по морозу.

   - Я не выдержалъ бы! - улыбнулся Веядль. - Чертъ и съ наслѣдствомъ!

   - Два года я сидѣлъ, какъ въ помойной ямѣ. Только и глотнулъ свѣжаго воздуха, когда ѣздилъ въ Казань, по старикову же приказу, продавать домъ.

   - Мерезовъ тогда былъ уже за границей? - послѣ нѣкотораго молчан³я, спросилъ Вендль.

   Симеонъ опять пожалъ плечами: какъ, молъ, этого не понимать?

   - Развѣ иначе я рискнулъ бы уѣхать? И то лишь потому рѣшился, что могъ приставить къ кладу своему надежнаго дракона.

   - Любезновѣрную Епистим³ю? - засмѣялся Вендль.

   - Да. У нея къ фамил³и нашей - собачья привязанность.

   - A къ тебѣ наипаче?

   Симеонъ тоже удостоилъ улыбнуться,

   - Ко мнѣ наипаче.

   - Шаливали смолоду-то, - я помню!

   - Студенческихъ дней моихъ утѣшительница! - презрительно скривился Симеонъ.

   Вендль вздохнулъ.

   - Романтизмъ этотъ въ ихней сестрѣ какъ-то долго живетъ.

   Симеонъ согласно двинулъ бровями.

   - И въ дѣвкахъ-то изъ-за меня осталась. Горда была, что съ бариномъ любилась, такъ не захотѣла уже итти въ чернь.

   Примолкли, и оба долго слушали тих³й, мягк³й бой столовыхъ французскихъ часовъ, изображавшихъ Сатурна, тоскливо махающаго надъ Летою маятникомъ косою, каждый отдѣльно думая свои отдѣльныя думы.

   - Ты въ ней вполнѣ увѣренъ? - возвысилъ голосъ Вендль, и было въ тонѣ его нѣчто, заставившее Симеона насторожиться. Онъ подумалъ и отвѣчалъ медленно, съ разстановкой:

   - Вполнѣ вѣрить я не умѣю никому.

   Примолкли. Симеонъ ждалъ, a Вендль конфузился.

   - Объ этой казанской поѣздкѣ твоей сплетни ходятъ, - нерѣшительно намекнулъ онъ, наконецъ. Симеонъ пренебрежительно отмахнулся.

   - Знаю. Чепуха.

   Но Вендль ободрился и настаивалъ.

   - Увѣряютъ, будто старикъ въ твое отсутств³е переписалъ-таки завѣщан³е въ пользу Мерезова.

   - Гдѣ же оно? - усмѣхаясь, оскалилъ серпы свои Симеонъ.

   - То-то, говорятъ, твою Епистим³ю надо спросить.

   Послѣдовало молчан³е. Сатурнъ стучалъ надъ Летою косою. И когда онъ достучалъ до боя, и часы стали звонить восемь, Симеонъ, медленно ходивш³й по кабинету своему, медленно погасилъ въ пепельницѣ докуренную папиросу и заговорилъ глухо и важно:

   - Борьба за состоян³е покойнаго дяди изсушила мое тѣло, выпила мою кровь, отравила мой умъ, осквернила мою душу. Если-бы дядя, послѣ всѣхъ жертвъ моихъ, угостилъ меня такимъ сатанинскимъ сюрпризомъ, я, можетъ быть, задушилъ бы его, либо Ваську Мерезова, я, можетъ быть, пустилъ бы себѣ пулю въ лобъ. Но выкрасть завѣщан³е... брр... Я, милый мой, Сарай-Бермятовъ.

   - Еще бы! - радостно подхватилъ Вендль.

   A Симеонъ, угрюмо улыбаясь, говорилъ:

   - Я сейчасъ, какъ Лорисъ-Меликовъ. Взялъ Карсъ штурмомъ, - нѣтъ, не вѣрятъ, говорятъ: врешь, армяшка! купилъ за милл³онъ!

   - Только не я. Преклоняюсь передъ фактомъ и покорно кричу: да здравствуетъ Симеонъ Побѣдитель!

   Симеонъ сдѣлалъ скучливую гримасу и, опять закуривъ папиросу, опустился съ нею на диванъ y окна.

   - Прибавь: побѣдитель въ одиночку. Потому что съ нелѣпою оравою моихъ братцевъ и сестрицъ - не чужое завоевать, a гляди въ оба, - своего бы не потерять.

   - Да, твои братья... признаться... - сомнительно началъ добродушный и всеизвиняющ³й Вендль. Но Симеонъ холодно оборвалъ:

   - Мразь!

   Вендль сконфузился.

   - Н-ну... ужъ ты слишкомъ.

   Симеонъ все такъ же холодно утвердилъ:

   - Вырожденцы, поскребыши, безнадежники, глупцы. Я очень радъ, что они не женятся. Лучше прекратить родъ, чѣмъ плодить психопатовъ.

   - Викторъ - не психопатъ, - заступился Вендль.

   Но Симеонъ ему и Виктора не уступилъ.

   - Такъ соц³алистъ, революц³онеръ, анархистъ, коммунистъ или - какъ ихъ тамъ еще? Его скоро повѣсятъ.

   Лицо его пожелтѣло и приняло выражен³е угрюмой сосредоточенности. Вендль наблюдалъ его и думалъ, что, если когда-нибудь Виктора въ самомъ дѣлъ станутъ вѣшать, и отъ Симеона зависѣть будетъ спасти, то врядъ ли онъ согласится хотя бы только ударить для того пальцемъ о палецъ. Симеонъ молча докурилъ папиросу и перешелъ черезъ комнату, чтобы аккуратно потушить ее въ той же пепельницѣ на письменномъ столѣ. Потомъ сталъ передъ Вендлемъ, заложилъ руки въ карманы брюкъ и, съ рѣшающимъ дѣло вызовомъ, сказалъ:

   - Я смотрю на себя, какъ на послѣдняго изъ Сарай-Бермятовыхъ.

   - До женитьбы и собственныхъ дѣтей?

   Симеонъ кивнулъ головою.

   - Да, теперь я женюсь и хорошо женюсь.

   - Доброе дѣло. Пора.

   - Скажи лучше: поздненько.

   - Гдѣ же? Мы съ тобою однокурсники, a мнѣ еще нѣтъ сорока.

   Симеонъ горько усмѣхнулся.

   - Хорошъ женихъ - въ сорокъ лѣтъ! Но что дѣлать? Раньше я не имѣлъ права. Я никогда не могъ вообразить ее - въ бѣдности, безъ комфорта.

   - Ахъ, - удивился Вендль - такъ и невѣста уже есть на примѣтѣ? Не зналъ. Поздравляю!

   - Не съ чѣмъ, - спокойно возразилъ Симеонъ. - Я еще самъ не знаю, кто она будетъ.

   - Позволь, ты сказалъ...

   Симеонъ объяснилъ:

   - Жену свою вообразить бѣдной не могу я. Понимаешь? Вообще жену, кто бы она ни была.

   - Такъ женился бы на богатой, - усмѣхнулся Вендль. - Съ твоей фамил³ей - легко. Симеонъ, стоя y новаго шкафа, медленно качалъ головою и говорилъ съ глубокимъ убѣжден³емъ.

   - Это я за подлость считаю. Богатъ долженъ быть я, a не жена. Пусть она будетъ мнѣ всѣмъ обязана, какъ птичка въ готовомъ гнѣздѣ.

   Онъ любовно погладилъ красивое гладкое, точно кровью облитое, дерево шкафа цѣпкою рукою своею, съ крѣпкими, нервными, чуть изогнутыми пальцами когтями, и продолжалъ мягкимъ, пониженнымъ голосомъ:

   - Когда я женюсь, Вендль, ты не узнаешь меня. Я всю душу свою вложу въ семью мою.

   - Милый мой, да ты, оказывается, тоже идеалистъ въ своемъ родѣ? - насмѣшливо удивился Вендль.

   - Я семьянинъ по натурѣ. Настолько люблю семью, что до сихъ поръ не смѣлъ приближаться къ ея святынѣ. А, между тѣмъ, я мечтаю о женитьбѣ съ восемнадцати лѣтъ. И въ университетѣ, и послѣ... всегда! Объ этакой, знаешь ли, простой, красивой, дворянской женитьбѣ, по тихой, старомодной любви, которая теплится, какъ лампадка предъ иконой.

   - Да, - усмѣхнулся Вендль. - Это хорошо, что ты наслѣдство получилъ. Въ наше время подобной лампадки безъ пятисотъ тысячъ не засвѣтишь.

   Симеонъ не слушалъ его ироническихъ a parte. Гладя и лаская любезный шкафъ свой, онъ задумчиво говорилъ, глядя въ полировку, какъ въ зеркало:

   - Странна моя судьба, Вендль. Я - семьянинъ, a къ сорока годамъ пришелъ старымъ холостякомъ. Всю жизнь я маялся, какъ добычникъ, по ненавистнымъ го родамъ, a вѣдь я, весь, человѣкъ земли. Съ головы до ногъ - баринъ. Хозяинъ. Усадебникъ.

   - Идилл³и жаждешь?

   Симеонъ одобрительно склонилъ голову.

   - Да, чего нибудь вродѣ семьи Ростовыхъ изъ "Войны и Мира" или хоть Левиныхъ въ "Аннѣ Карениной".

   Вендль, съ усмѣшкою, возразилъ:

   - Боюсь, мой другъ, что въ усадьбѣ Левина сей часъ стоить усмирительный отрядъ, a клавесинъ Наташи Ростовой перепиленъ пополамъ пейзанами во время аграрнаго погрома.

   Но Симеонъ продолжалъ мечтать - и даже лицомъ прояснѣлъ.

   - Десятинъ триста верстахъ въ пятнадцати отъ желѣзной дороги. Старинный барск³й домъ. Липовая аллея. Конск³й заводъ. Патр³архальные сосѣди. Подъ больш³е праздники - домашняя всенощная.

   - Или - красный пѣтухъ, - вставилъ неумолимый Вендль.

   - По воскресеньямъ - семейный выѣздъ въ церковь...

   - Если въ субботу мужички не подсѣкли лошадямъ ножныя сухожил³я.

   - Встрѣчные крестьяне кланяются...

   - Ну, ужъ это - изъ историческаго музея!

   Симеонъ очнулся, какъ отъ сна, мрачно взглянулъ на Вендля, исказился лицомъ и сказалъ, тряхнувъ въ воздухѣ кулакомъ, точно кузнецъ молотомъ:

   - У меня закланяются.

  

  

   Въ то время, какъ Симеонъ и Вендль бесѣдовали о дѣлахъ своихъ въ кабинетѣ, a въ залѣ шумѣла и спорила вокругъ младшихъ братьевъ Сарай-Бермятовыхъ, исключеннаго студента Матвѣя и не только исключеннаго, но и разыскиваемаго техника Виктора, пестрая, разношерстная, мужская и женская, учащаяся молодежь, - въ одной изъ проходныхъ комнатъ между кабинетомъ и залою, почти безмебельной и съ повисшими въ лохмотьяхъ, когда-то дорогими обоями, тускло освѣщенной малосильною лампою подъ зеленымъ абажуромъ, лежалъ на весьма шикарной, дорогимъ краснымъ мебельнымъ бархатомъ обитой, кушеткѣ, прикрытый полосатымъ тонкимъ итальянскимъ одѣяломъ изъ шелковыхъ оческовъ, молодой человѣкъ лѣтъ 27, очень похож³й на Симеона. Такой же желтый, черный, но съ еще болѣе безпокойнымъ, раздражительно подвижнымъ взглядомъ, ни секунды не стоявшимъ твердо, все блуждавшимъ, - безцѣльно и какъ бы съ досадою невольной каждый разъ ошибки, - съ предмета на предметъ... Словно глазамъ молодого человѣка встрѣчалось все не то, что надо, a того, что онъ, въ самомъ дѣлѣ, искалъ, никакъ не могъ вокругъ себя найти. Подлѣ, на вѣнскомъ стулѣ, сидѣлъ офицеръ въ пѣхотномъ мундирѣ, грузный блондинъ между тридцатью и тридцатью пятью годами, краснолицый, долговязый и преждевременно лысоватый со лба и висковъ, что дѣлало огромными уши его, совсѣмъ ужъ не такъ больш³я отъ природы. Первое впечатлѣн³е отъ офицера этого было: вотъ такъ баба въ мундирѣ! И, только внимательно вглядываясь въ его ранѣе времени состарѣвшееся, нетрезвое лицо, можно было открыть въ уголкахъ губъ подъ темнорыжими усами, въ разрѣзѣ добродушныхъ желтокрасныхъ глазъ, въ лин³и татарскихъ скулъ, нѣчто какъ будто тоже Сарай-Бермятовское, но расплывшееся, умягченное, безхарактерное... Офицеръ быль второй по старшинству за Симеономъ, брать, - Иванъ Сарай-Бермятовъ, лежащ³й молодой человѣкъ - трет³й, Модестъ. Въ семьѣ Сарай-Бермятовыхъ они двое составляли, такъ сказать, среднюю группу. Много младше Симеона и много старш³е остальныхъ братьевъ и сестеръ, они жили обособленно отъ перваго и другихъ и были очень дружны между собою. То есть, вѣрнѣе сказать: Иванъ былъ нѣжнѣйше влюбленъ въ брата Модеста, котораго искренно считалъ умнѣйшимъ, ученѣйшимъ, красивѣйшимъ, изящнѣйшимъ и благороднѣйшимъ молодымъ человѣкомъ во всей вселенной. A Модестъ благосклонно позволялъ себя обожать, весьма деспотически муштруя за то податливаго Ивана.

   Сейчасъ между ними происходилъ довольно горяч³й споръ. Модестъ вчера вернулся домой поздно и, по обыкновен³ю пьяный. Утромъ съ похмелья былъ злой. А, со злости, принялся, за чаемъ, дразнить старшую сестру, юную красавицу Аглаю, нарочно разсказывая ей невозможно неприличные анекдоты, такъ что та расплакалась и, - бросивъ въ него полотенцемъ, - ушла вонъ изъ комнаты. A Модестъ, отъ злости-ли, отъ стыда-ли за себя, вытащилъ изъ буфета графинъ съ коньякомъ и опять напился. И вотъ теперь, снова выспавшись, дрожитъ отъ алкогольной лихорадки и нервничаетъ, кутаясь въ итальянское полосатое шелковое одѣяло. Иванъ уговаривалъ Модеста извиниться предъ сестрою, когда Аглая вернется изъ поѣздки: она, въ номинальномъ качествѣ хозяйки дома, вотъ уже въ течен³е цѣлой недѣли уѣзжала каждое утро на поиски дачи и возвращалась только съ вечернимъ поѣздомъ, послѣ десяти часовъ. Модестъ капризничалъ, доказывая, что Аглая сама оскорбила его, бросивъ въ него полотенцемъ, a что онъ - рѣшительно ничѣмъ не виноватъ:

   - Что за лицемѣр³е? Читаетъ же она Кузьмина и Зиновьеву-Аннибалъ... Я выражался очень сдержанно... У нихъ все это изображено откровеннѣе.

   - Неловко такъ, Модестъ. Ты уже слишкомъ. Все таки, сестра... дѣвушка...

   Модестъ сильно повернулся на кушеткѣ своей и, приподнявшись на локтѣ, сказалъ съ досадою:

   - A чортъ-ли ей велитъ оставаться въ дѣвушкахъ? Шла бы замужъ. Чего ждетъ? Дяденька помре. Завѣщан³е утверждено. Приданое теперь есть.

   Иванъ потупился и скромно возразилъ:

   - Не велики деньги, Модестъ. По завѣщан³ю дяди,Аглаѣ приходится всего пять тысячъ.

   Модестъ презрительно засмѣялся и сдѣлалъ гримасу.

   - Отче Симеонт³й изъ своихъ прибавить. Ему выгодно поскорѣе свалить съ плечъ обузы опекъ родственныхъ. Недолго намъ въ кучѣ сидѣть.

   - Да, - вздохнулъ Иванъ, - разлетимся скоро. Сестры - замужъ, я - за пол