Амфитеатров Александр Валентинович - Паутина

23; вещей. Ты теперь богатый человѣкъ, a богатство возбуждаетъ злобу и зависть.

   Симеонъ ходилъ по кабинету, молча, и видъ y него былъ не только гнѣвный, но и озабоченный...

   - Нѣтъ, - вдругъ остановился онъ передъ Вендлемъ. - Такъ нельзя. Это не спроста. Тутъ что-то есть. Давеча - ты о клубскихъ слухахъ, теперь - анонимка. Если это Мерезовъ съ компан³ей кутить и мутитъ, я выведу его на чистую воду...

   - Охота волноваться изъ-за анонимнаго письма!

   - Нѣтъ, нѣтъ. Я люблю видѣть свои карты ясно. Ну, ужъ и если...

   Онъ выразительно тряхнулъ въ воздухѣ кулакомъ... Вендль сморщился и брезгливо возразилъ:

   - Только безъ горячки, мой другъ! безъ бури въ стаканѣ воды! И, въ особенности, безъ татарщины.

   - Нѣтъ, ужъ прошу извинен³я: характера своего мнѣ не мѣнять стать, - оторвалъ, на ходу раздраженный Симеонъ.

   - Да дѣло-то выѣденнаго яйца не стоитъ. Прощай.

   Симеонъ горько улыбнулся.

   - Хорошо тебѣ успокаивать, когда въ наличномъ золотѣ родился, чистюлькою выросъ, борьбы за деньги не знавалъ... папенька твой, я полагаю, лучше понялъ бы меня.

   - О, это несомнѣнно! - воскликнулъ Вендль, выходя. - Это несомнѣнно... Между нимъ и тобою есть несомнѣнное сходство. Я даже больше того скажу: когда ты давеча стоялъ около новаго шкафа своего и любовно его разсматривалъ, ты мнѣ ужасно напомнилъ чѣмъ-то неуловимымъ почтеннаго моего покойника. Совершенно съ тѣмъ же выражен³емъ онъ любовался хорошими вещами, которыя оставались y него въ закладѣ... Еще разъ - au revoir.

   Оставшись одинъ, Симеонъ долго сидѣлъ y письменнаго стола своего, гнѣвный и безмолвный, съ лицомъ мрачнымъ и тревожнымъ. Потомъ нажалъ пуговку электрическаго звонка и держалъ на ней палецъ, покуда не явилась Марѳутка.

   - Епистим³я здѣсь? - спросилъ онъ.

   - На кухнѣ - барышнино платье отчистила, теперь, стало быть, замываетъ.

   - Отходитъ пятно?

   - Уже отошло...

   - Скажи ей: если кончила, - нужна мнѣ, пусть придетъ сюда.

   Тѣмъ временемъ, въ угловой комнатѣ, куда бѣжали средн³е братья отъ Симеоновой воркотни, было тихо. Модестъ, лежа на тахтѣ, опершись подбородкомъ на ладони, читалъ "Maison Philibert" Жана Лорена. Иванъ раскладывалъ на карточномъ столикѣ какой-то сложный пасьянсъ: онъ зналъ ихъ множество, былъ мастеръ этого дѣла и гордился тѣмъ, что самъ изобрѣлъ къ нѣкоторымъ как³е-то сложные вар³анты. Когда въ угловую вошелъ, быстрою, твердою, легкою походкою стройнаго оленя, самый младш³й изъ братьевъ Сарай-Бермятовыхъ - Викторъ, Иванъ съ дружескою улыбкою закивалъ ему изъ-за пасьянса своего. Онъ уважалъ этого строгаго, не улыбающагося юношу, въ черной рабочей блузѣ, точно рясѣ аскетической, и немножко побаивался, такъ какъ чувствовалъ, что, обратно, Викторъ то нисколько его не уважаетъ, a ужъ къ любимцу его, Модесту - пожалуй, питаетъ чувство и поострѣе неуважен³я.

   Сегодня они еще не видались.

   - Не знаете, граждане: братъ Симеонъ y себя? - спросилъ Викторъ, проходя мимо со спѣшнымъ и озабоченнымъ видомъ.

   - A здороваться - упразднено? - насмѣшливо спросилъ съ тахты Модестъ, не отрывая глазъ отъ книги. Викторъ остановился.

   - Здравствуйте и прощайте. Ѣду.

   Модестъ отложилъ книгу на столикъ, нисколько не стѣсняясь тѣмъ, что смѣшалъ Ивановъ пасьянсъ, перевернулся навзничь, закинулъ руки подъ голову, a ноги поднялъ къ потолку и запѣлъ, нарочно гнуся въ носъ:

  

             Мальбругъ въ походъ поѣхалъ.

             Ахъ, будетъ-ли назадъ?

  

   - Надолго исчезаешь?

   - По возвращен³и увидимся, - холодно отвѣтилъ Викторъ.

   - Весьма удовлетворительно. Далеко ѣдешь?

   - Брату Матвѣю адресъ мой будетъ извѣстенъ.

   - Въ высшей степени опредѣленно. Merci.

   - Не за что.

   - Это, вотъ, и называется y васъ конспирац³ей?

   Викторъ поглядѣлъ на него.

   - Нѣтъ, не это, - сказалъ онъ, послѣ минуты молчан³я, когда Модестъ опустилъ глаза и, чтобы скрыть смущен³е, опять заболталъ ногами и завопилъ во все горло:

   - Мальбругъ въ походъ поѣхалъ. Ахъ, будетъ-ли назадъ?

   - Буду, сокровище, буду, - невольно усмѣхнулся Викторъ.

   Модестъ, словно польщенный, что вызвалъ улыбку на лицѣ суроваго брата, опустилъ ноги, пересталъ орать и заговорилъ проникновеннымъ тономъ обычнаго ему глубокомысленнаго шутовства, въ которомъ всегда было трудно разобраться, гдѣ шутка разграничена съ серьезомъ.

   - Люблю я внезапные отъѣзды твои. Пр³ятно видѣть человѣка, y котораго на лицѣ написано сознан³е, что, перемѣщаясь изъ города въ городъ, онъ творитъ как³е-то необыкновенно серьезные результаты.

   Викторъ пожалъ плечами.

   - Если дѣло ждетъ въ Москвѣ или Петербургѣ, полагаю, что напрасно сидѣть въ Одессѣ или К³евъ.

   - Ерунда! - сказалъ Модестъ.

   - Что ерунда? - удивился Викторъ.

   - Москва, К³евъ, Одесса. Всѣ города равны, какъ царство великаго звѣря.

   - И всѣ - ерунда? - усмѣхнулся Викторъ.

   A Модестъ закрылъ глаза и декламировалъ, будто пѣлъ:

   - Города - бредъ. Ихъ нѣтъ. Вы только воображаете ихъ себѣ, но ихъ нѣтъ. Скверные, фальшивые призраки массовыхъ галлюцинац³й. Въ городахъ правдивы только кладбища и публичные дома.

   - То-то ты изъ этой правды не выходишь... - холодно замѣтилъ Викторъ.

   - Господа! - съ тоскою вмѣшался Иванъ. - Неужели нельзя спорить, не оскорбляя другъ друга?

   Но Модестъ надменно остановилъ его:

   - Милѣйш³й Жанъ Вальжанъ, не залѣзай въ чужое амплуа. Ты берешь тонъ всепрощающаго отрока, брата Матвѣя... Пора бы тебѣ знать, что оскорбить меня нельзя вообще, a Виктору это никогда не удается въ особенности...

   И, обратясь къ младшему брату, онъ подчеркнуто отчеканилъ съ тою же нарочною надменностью:

   - Да, я люблю навью тропу между свѣжими могилами. Кресты навѣваютъ бредъ, и плиты журчать легендами плоти. Ты читалъ y Крафтъ-Эбинга? Сержантъ Бернаръ выкапывалъ трупы юныхъ невѣстъ, чтобы любить ихъ.

   - Завидуешь? - коротко спросилъ Викторъ. И Модестъ опять потерялся подъ прямымъ вопросомъ, какъ давеча, когда наивный Иванъ огорошилъ его простодушнымъ сомнѣн³емъ, что онъ бьетъ Эмил³ю Ѳедоровну Вельсъ.

   - Я не рожденъ для дерзновен³й дѣйств³я, - сухо уклонился онъ, - но всѣ они обогнаны дерзновен³емъ моей мечты.

   - Ломайся, братъ, ломайся, - съ такою же сухостью возразилъ Викторъ. - Ничѣмъ не рискуешь. Дерзновен³я мечты въ этой области полиц³ей не воспрещены. Напротивъ.

   - Если ты, Викторъ, ищешь Симеона, - сказалъ Иванъ, сидѣвш³й, какъ на иголкахъ, - то онъ сейчасъ навѣрное y себя въ кабинетѣ. Къ нему, всего нѣсколько минутъ тому назадъ, прошла любезновѣрная Епистим³я...

   - Придется, значитъ, разстроить ихъ tête à tête и ее отъ Симеона выжить.

   - Ахъ, пожалуйста! - громко подхватилъ Модестъ, вслѣдъ уходящему Виктору. - Пришли ее къ намъ. A я то думаю: чего мнѣ сегодня не достаетъ? Сказки! Пришли ее къ намъ.

   - Можешь самъ позвать, если она тебѣ нужна, - сухо отозвался Викторъ, повернувъ къ двери Симеона.

   - Не сомнѣвался въ твоей любезности, - заочно поклонился Модестъ. - Иванъ! Постой y двери, посторожи Епистим³ю, чтобы не пропустить, когда она пойдетъ отъ Симеона... Мы зазовемъ ее къ себѣ, и она будетъ разсказывать намъ русск³я сказки. Никто другой въ м³рѣ не знаетъ такихъ мерзкихъ русскихъ сказокъ, какъ Епистим³я, и никто не умѣетъ ихъ такъ аппетитно разсказывать. Ей дано произносить самыя ужасныя слова съ такимъ ангельскимъ спокойств³емъ, что они расцвѣтаютъ въ ея устахъ, какъ... жабы! - расхохотался онъ. - Знаешь, Иванъ? Мы ляжемъ на тахту, потушимъ лампу, снимемъ сапоги, и она, Епистим³я, въ темнотѣ, будетъ намъ, какъ древнимъ боярамъ, чесать пятки и разсказывать свои мерзк³я сказки.

  

  

   Уславъ Марфутку за Епистим³ей, Симеонъ остался y стола и писалъ крупнымъ, размашистымъ почеркомъ своимъ разныя незначущ³я, отвѣтныя письма, пока въ дверь не постучались и - на окрикъ его:

   - Можно! - вошла въ кабинетъ высокая, худощавая, немолодая женщина - какъ монашенка, въ темныхъ цвѣтахъ платья, теплаго сѣраго платка, покрывавшаго плечи, и косынки на гладко-причесанной русоволосой головѣ. Женщина эта производила странное впечатлѣн³е: точно въ комнату вдвинулся высок³й, узк³й шкафъ или живой футляръ отъ длинныхъ стѣнныхъ часовъ. Все въ ней было какъ-то сжато, узко, стѣснено, точно она нѣсколько лѣтъ пролежала, въ видѣ закладки, въ толстой тяжелой книгѣ. A то серебряныя монеты, на рельсы положенныя, расплющиваются поѣздомъ въ такую длинную, вытянутую, тонкую, пронзительную полоску.

   - Спрашивали? - произнесла она тихимъ голосомъ, держа опущенными богатыя темныя рѣсницы, единственную красоту своего пожилого, увядшаго, блѣднаго, съ лезв³еподобнымъ носомъ, лица. Эта монашенская манера, держать глаза свои скрытыми подъ рѣсницами и опущенными долу, придавала испитымъ, тощимъ чертамъ женщины характеръ какой-то лживой иконописности.

   - Да, - хмуро отозвался, дописывая страницу, Симеонъ. - Очень радъ, что ты еще не ушла. Запри дверь, Епистим³я, чтобы намъ не помѣшали. И садись. Поближе. Вотъ сюда.

   Епистим³я весьма свободно заняла мѣсто въ томъ самомъ креслѣ, въ которомъ только что передъ тѣмъ тонулъ горбатый Вендль, и ждала, сидя, подъ темносѣрымъ платкомъ своимъ, прямо, тонко, точно ее перпендикулярнымъ стальнымъ шестомъ водрузили на плоскости кресла для опытовъ какихъ-нибудь, и - чтобы не отсырѣлъ аппаратъ - окутали его матер³ей. Симеонъ кончилъ письмо и вложилъ его въ конвертъ... Епистим³я видѣла, что онъ волнуется и не случайно, a нарочно избѣгаетъ смотрѣть на нее. Легкая улыбка скользнула по ея синеватымъ, отжившимъ, въ ниточку сжатымъ, губамъ.

   - Да... такъ вотъ видишь ли, - заговорилъ Симеонъ, все такъ же не глядя въ ея сторону, - видишь ли...

   - Покуда, ничего не вижу, - возразила женщина.

   Тогда Симеонъ разсердился, побурѣлъ лицомъ и отрубилъ съ грубымъ вызовомъ:

   - По городу въ трубы трубятъ, будто мы съ тобою украли завѣщан³е, которое дядя оставилъ въ пользу Васьки Мерезова.

   Въ иконописномъ лицѣ не дрогнула ни одна жилка. Епистим³я чуть поправила блѣдною, узкою, точно нерасправленная лайковая перчатка, рукою темносѣрый платокъ на острыхъ плечахъ своихъ и спросила:

   - Такъ что же?

   - Я не кралъ, - проворчалъ Симеонъ, продолжая избѣгать взглядомъ лица ея, и наклеилъ марку на конвертъ.

   Епистим³я улыбнулась, задрожавъ острымъ подбородкомъ.

   - Значитъ, вамъ не о чемъ и безпокоиться, - сказала она. - Кто воръ, того и печаль.

   Но Симеонъ ударилъ ладонью по столу.

   - A сплетня откуда? - вскричалъ онъ.

   Епистим³я равнодушно завернулась въ платокъ свой.

   - Почемъ я могу знать? - сказала она. - Не отъ меня.

   Теперь Симеонъ ей прямо въ лицо - грозно, пристально смотрѣлъ, вертя въ рукѣ тяжелую ясеневую линейку. Ни взоръ этотъ, ни жестъ, откровенно злобный, о большомъ, сдержанномъ гнѣвѣ говорящ³й, не отразились, однако, на женщинѣ въ платкѣ какимъ либо замѣтнымъ впечатлѣн³емъ.

   - Горе тебѣ, если ты продала меня врагамъ моимъ, - съ удушьемъ въ голосѣ произнесъ Симеонъ.

   Епистим³я подняла рѣсницы и показала на мгновен³е глаза, неожиданно прекрасные, глубок³е глаза, голубые, какъ горныя озера. Странно было видѣть ихъ на этомъ нездоровомъ, изношенномъ лицѣ плутоватой мѣщанской ханжи.

   - Если бы я васъ продала, - мягко и учительно, какъ старшая сестра мальчику-брату, сказала она, - такъ теперь здѣсь хозяиномъ былъ бы Мерезовъ, а, покуда, Богъ миловалъ: владѣете вы.

   Симеонъ порывисто всталъ отъ стола.

   - Вотъ этимъ словомъ своимъ - "покуда" - ты изъ меня жилы тянешь.

   Епистим³я опустила рѣсницы. Губы ея опять тронула улыбка.

   - Все на свѣтѣ - "покуда". Одинъ Богъ, говорятъ, вѣченъ, а, что отъ человѣчества - все пройдетъ.

   Симеонъ ходилъ, кружась по комнатѣ съ видомъ человѣка, не рѣшающагося выговорить то главное, для чего онъ началъ разговоръ. Наконецъ, остановился предъ Епистим³ей, со сложенными на груди руками.

   - Не могу я больше пытки этой терпѣть, - глухо сказалъ онъ. - Завѣщан³е должно быть въ моихъ рукахъ.

   Женщина въ платкѣ промолчала.

   - Слышала? - гнѣвно прикрикнулъ Симеонъ.

   Она не подняла рѣсницъ и не измѣнила выражен³я лица, когда отвѣчала:

   - Коп³ю вы имѣли, a подлинникъ мнѣ самой нуженъ.

   Симеонъ, стоя предъ нею, ударилъ себя ладонью въ грудь и заговорилъ, убѣждая, быстро, порывисто:

   - Сплетня плыветъ, Мерезовъ въ городѣ... пойми ты! пойми!.. Вѣдь мы на ниточкѣ висимъ. Стоитъ прокурорскому надзору прислушаться, - и аминь... Сыскъ...Слѣдств³е... Судъ... Пойми!

   - Не пугайте, - холодно возразила Епистим³я, - не вчера изъ деревни пр³ѣхала.

   A онъ грозилъ ей пальцемъ и голосомъ:

   - Пойдешь, за сокрыт³е завѣщан³я, куда Макаръ телятъ не гонялъ.

   Епистим³я, подъ платкомъ своимъ, передернула острыми плечами.

   - Какое мое сокрыт³е? - все тѣмъ же ровнымъ тономъ сказала она. - Документъ понимать я не могу. И грамотѣ то едва смыслю. Велѣлъ мнѣ покойный баринъ бумагу хранить, - я и храню, покуда начальство спросить.

   Симеонъ даже ногою топнулъ.

   - Опять - покуда! Дьяволъ ты жизни моей!

   Епистим³я продолжала тихо и ровно:

   - Кабы еще я въ вашемъ, нынѣшнемъ завѣщан³и хоть въ рублѣ. помянута была. A то напротивъ. По той, мерезовской, бумагѣ покойникъ мнѣ тысячу рублей награжденья отписалъ, a я, дуреха, и понять того не смогла, - не предъявляю. Это и слѣпые присяжные разобрать должны, что моей корысти скрывать тутъ не было ни на копейку.

   Горько и притворно засмѣялся Симеонъ:

   - Что тебѣ теперь тысяча рублей, когда ты съ меня, что захочешь, то и снимешь!

   Епистим³я освѣтила его таинственными огнями голубыхъ очей своихъ.

   - Я, покуда, ничего не просила, - тихо и почти съ упрекомъ произнесла она.

   Но Симеонъ уже не слушалъ. Онъ кружился по кабинету и съ укоромъ твердилъ:

   - Такъ я тебѣ довѣрялъ, a ты мнѣ ловушку устроила!

   Епистим³я слегка пошевелилась въ оболочкѣ платка, и что то вродѣ блѣдной краски проступило на доскообразныхъ плоскихъ щекахъ ея.

   - Что я могла противорѣчить, если покойный баринъ велѣлъ? Благодарите Бога, что съ нотар³усомъ такъ счастливо обладилось... Паче всякаго чаян³я повезло вамъ въ этомъ дѣлѣ. Другой полну душу грѣха наберетъ, a нарочно того не устроитъ, какъ вамъ отъ судьбы задаромъ досталось. Нотар³уса нѣту: застрѣлился. Книгъ его нѣту: сгорѣли. Иначе нотар³альнаго-то завѣщан³я скрыть нельзя было бы, развѣ что съ нотар³усомъ въ сдѣлку войти. A это все равно, что къ себѣ кровососную п³явку припустить бы... шантажъ на всю жизнь...

   - Любопытно это изъ твоихъ добродѣтельныхъ устъ слышать, когда ты шантажомъ возмущаешься!

   - Я шантажничать противъ васъ не собираюсь, a нотар³усъ этотъ, Ѳедоръ Ивановичъ покойникъ, выпилъ бы изъ васъ кровь... съ нимъ не по моему подѣлиться пришлось бы...

   - A свидѣтели? - отрывисто бросилъ ей, шагая, Симеонъ.

   - Вы же знаете. Сродственники мои. Темные люди. Подписали, гдѣ я пальцемъ показала, a что - имъ и невдомекъ. Свидѣтелей не бойтесь. Спровадила ихъ отсюда. Въ дальнихъ губерн³яхъ на мѣстахъ живутъ.

   - Гдѣ? - быстро спросилъ Симеонъ, разсчитывая внезапностью вызвать отвѣтъ.

   Но Епистим³я разсмѣялась.

   - Да, ловки вы больно! Глупа была сказать!

   - Змѣя ты, змѣя!

   Отвернулся отъ нея Симеонъ, - прошелъ, качая головою, къ возлюбленному шкафу своему и припалъ къ его прохладному, полированному дереву. A Епистим³я ласково и поучительно говорила:

   - Вы бы лучше змѣѣ-то спасибо сказали, что она къ этому дѣлу чужого глаза не подпустила. Теперь, что ни есть грѣха, весь - промежъ насъ двоихъ.

   Симеонъ утомленнымъ жестомъ остановилъ ее.

   - Хорошо. Довольно. Сколько?

   - Чего это? - вскинула она на него озерными глазами своими.

   - Говорю тебѣ: я усталъ, не могу больше. Давай торговаться. Объяви свою цѣну: за сколько продашь документъ?

   Епистим³я обиженно поджала губы.

   - Боже мой, сохрани, чтобы я вашими деньгами покорыстовалась. Когда вы меня интересанкою знали?

   - Тогда изъ за чего же ты меня терзаешь? Въ чемъ твой расчетъ? Объяви свой расчетъ...

   - Придетъ время, - говорила Епистим³я мягко и дружелюбно, - я вашу бумагу сама уничтожу и пепелъ въ рѣчку пущу.

   - Говори свой расчетъ! - нетерпѣливо повторилъ Симеонъ.

   Епистим³я смотрѣла на него съ задумчивымъ любопытствомъ.

   - Маленько рано: не вызрѣло мое дѣло, о которомъ я собираюсь просить васъ, - вздохнула она. - Не знаю только, захотите-ли...

   - Говори свой расчетъ.

   - Да... что же? Я, пожалуй... - мялась Епистим³я, все плотнѣе обертываясь платкомъ, такъ что стала похожа на какое-то экзотическое растен³е, закутанное для зимовки подъ открытымъ небомъ. - Конечно, прежде времени это, лучше бы обождать, но, уже если вы меня такъ дергаете, я, пожалуй...

   - Долго ты намѣрена изъ меня жилы тянуть?

   Она зорко взглянула на него и, перемѣнивъ тонъ, произнесла тономъ услов³я строгаго, непреложнаго, внушительнаго:

   - Только, Симеонъ Викторовичъ, заранѣе уговоръ: безъ скандаловъ. Буйство ваше мнѣ довольно извѣстно. Если дадите мнѣ слово, что безъ скандала, - скажу. Если нѣтъ, лучше помолчу до своего времени. Мнѣ спѣшить некуда, надъ нами не каплетъ.

   - Хорошо, должно быть, твое услов³е, - злобно усмѣхнулся блѣдный Симеонъ. - Въ когтяхъ меня, какъ раба плѣннаго, держишь, a вымолвить не смѣешь и - зеленая вся...

   - Даете слово?

   - Даю... Постой... Кто тамъ? - насторожился Симеонъ, потому что въ корридорѣ прошумѣли быстрые, твердые шаги, и затѣмъ такая же быстрая рука ударила въ дверь короткимъ и властнымъ стукомъ. Голосъ молодой, нетерпѣливый и ярк³й, тоже съ властною окраской и, должно быть, очень похож³й на голосъ Симеона въ молодости, отвѣчалъ:

   - Это я, Викторъ. Къ тебѣ по дѣлу. Потрудись отворить.

   - Я не одинъ и занять.

   - Очень сожалѣю и извиняюсь, но не могу ждать.

   - Приходи черезъ полчаса, Викторъ.

   - Не имѣю въ своемъ распоряжен³и даже пяти минуть свободныхъ. Будь любезенъ отворить.

   - Да почему? Что за спѣхъ внезапный?

   - Когда ты меня впустишь, это будетъ тебѣ изложено,

   Симеонъ бросилъ досадливый взглядъ на Епистим³ю, которая поднялась съ кресла, драпируясь въ платкѣ своемъ, какъ высохшая темно-сѣрая огромная ночная бабочка:

   - Я пойду ужъ, Симеонъ Викторовичъ? - вопросительно сказала она.

   - Да... Нечего дѣлать... Сейчасъ, Викторъ! не барабань!.. Только ты, сударыня, не вздумай домой уйти... Мы съ тобой должны этотъ разговоръ кончить... Сейчасъ, Викторъ!.. Я этого сударя быстро отпущу... Ну, входи, Викторъ. Что тебѣ?

   Теперь, когда братья стояли другъ противъ друга въ бѣломъ свѣтѣ ацетиленовой лампы, съ яркостью рисовалось все ихъ разительное родовое сходство при совершенномъ несходствѣ индивидуальномъ. Викторъ, угрюмый лобастый юноша, съ глазами - какъ подъ навѣсомъ, былъ на полъ-головы выше старшаго брата и, въ противоположность послѣднему, совершенно некрасивъ собою. Но, вглядываясь, легко было замѣтить, что его некрасивость обусловлена исключительно свѣтлою окраскою волосъ, темно-синимъ отсвѣтомъ глазъ и мягкимъ славянскимъ тономъ бѣлой кожи, не идущимъ къ сухому, слегка татарскому, скуластому складу сарай-бермятовской семьи. Если бы выкрасить Виктору волосы въ черный цвѣтъ и подгримировать лицо желтыми тонами, то лишь болѣе высок³й ростъ, да тонкая юношеская стройность отличали бы его отъ Симеона; и, пожалуй, лишь здоровая энерг³я взгляда и движен³й, отсутств³е темныхъ круговъ около глазъ и безпокойнаго испуганнаго непостоянства, и подозрительнаго блеска въ самыхъ глазахъ, - отличали бы отъ Модеста. Старш³й братъ теперь, стоя y новаго шкафа краснаго дерева, хмуро соображалъ это жуткое сходство и сердито удивлялся ему. Когда Симеонъ и Викторъ были такъ близко и смотрѣли оба въ упоръ, не надо было быть ясновидящимъ или особенно чуткимъ психологомъ, чтобы понять, что между этими братьями категорическою раздѣльною полосою лежитъ чувство взаимной непр³язни, гораздо болѣе глубокой и острой, чѣмъ простое нерасположен³е; что здѣсь лишь съ грѣхомъ пополамъ облечены въ сдерживающ³я условныя формы родственнаго общежит³я силы очень злой ненависти съ одной стороны - старшей и рѣшительнаго презрѣн³я съ другой - младшей.

   - Еще разъ извиняюсь, что пришлось такъ ворваться къ тебѣ, - заговорилъ Викторъ.

   - Да, - угрюмо возразилъ Симеонъ. - Не могу сказать, чтобы это было деликатно. Ты помѣшалъ дѣловому разговору, который для меня и важенъ, и спѣшенъ...

   - Епистим³ю Сидоровну ты можешь пригласить къ себѣ по сосѣдству, когда тебѣ угодно, тогда какъ я сегодня, въ ночь, уѣзжаю.

   - Что надо? - хмуро и брезгливо началъ Симеонъ, какъ скоро Епистим³я, покорно и преувеличенно согнувшись, со смиреннымъ видомъ безотказно подчиненнаго человѣка, исчезла за дверь въ корридоръ.

   Викторъ отвѣтилъ:

   - Денегъ.

   - Сколько?

   - Все

   Симеонъ вскинулъ на него недоумѣвающ³е глаза.

   - То-есть?.. Не понимаю... объяснись.

   - Все, что осталось мнѣ получить съ тебя по дядюшкиному наслѣдству.

   Прошла минута тяжелаго молчан³я. Симеонъ возвысилъ голосъ, стараясь быть насмѣшливымъ:

   - Ты трезвый?

   - Какъ тебѣ извѣстно, я не пью, - холодно возразилъ Викторъ.

   - Такъ бѣлены объѣлся! - горячо вскрикнулъ Симеонъ.

   Опять примолкли. Потомъ Викторъ вѣско заговорилъ:

   - Ты немедленно уплатишь мнѣ мою долю изъ наслѣдства покойнаго дяди.

   Симеонъ сдѣлалъ удивленное лицо.

   - Развѣ я отказывался когда-нибудь?

   - Нѣтъ, но ты тянешь. Мнѣ больше ждать нельзя.

   - Такъ-таки, вотъ непремѣнно сегодня и загорѣлось? - воскликнулъ Симеонъ не то съ испугомъ, не то съ насмѣшкою. Викторъ, стоя предъ нимъ прямо, какъ стрѣла, отвѣчалъ:

   - Въ часъ ночи я долженъ выѣхать съ этими деньгами.

   - Откуда же я возьму? Такихъ суммъ не держать дома, въ ящикѣ письменнаго стола.

   - Я удовольствуюсь твоимъ чекомъ. Чековая книжка всегда при тебѣ.

   - Мы видѣлись днемъ. Почему ты меня не предупредилъ?

   - Потому что самъ еще не зналъ, что сегодня понадобятся.

   Симеонъ сѣлъ къ письменному столу и, подпершись правою рукою, долго и угрюмо молчалъ, барабаня пальцами лѣвой по бювару. Викторъ, такой же угрюмый и стройный въ черной блузѣ своей, ждалъ спокойный, холодный и увѣренный. Что-то солдатское, неуступчивое появилось въ его лицѣ и фигурѣ, и Симеонъ видѣлъ это, и это раздражало Симеона.

   - Нѣтъ, Викторъ, я не дамъ тебѣ денегъ, - сухо отрѣзалъ онъ, наконецъ.

   - Вотъ какъ? - равнодушно, безъ всякаго удивлен³я, безъ искры въ глазахъ, сказалъ Викторъ.

   - Во-первыхъ, расчеты между нами еще не кончены...

   - Неправда, - остановилъ Викторъ. - Моя доля въ наслѣдствѣ опредѣлена завѣщан³емъ. Мой долгъ тебѣ подсчитанъ. Потрудись выдать разницу.

   Симеонъ тонко посмотрѣлъ на брата и погрозилъ ему пальцемъ.

   - Викторъ! Деньги тебѣ не для себя нужны.

   - Это тебя нисколько не касается.

   - Какъ не касается! Какъ не касается! Выбросить вдругъ ни съ того, ни съ сего изъ своего кармана этакую сумму на руки мальчику, который, чортъ знаетъ, куда ихъ упрочить...

   - Хотя бы я ихъ въ печи сжегъ, онѣ мои, и ты обязанъ выдать мнѣ ихъ по первому моему требован³ю.

   - Нѣтъ! - рѣзко оборвалъ Симеонъ. Викторъ смотрѣлъ на него, въ упоръ, большими темносиними глазами.

   - Странно! - подумалъ Симеонъ, - впервые замѣчаю, что онъ глазами на Епистим³ю похожъ...

   И эта мысль, напомнивъ ему унизительную, оскорбительную зависимость, въ которой онъ находился, вызвала въ немъ нервную дрожь.

   - Нѣтъ, - повторилъ онъ. - Нисколько я не обязанъ. Нѣтъ.

   - Почему?

   Симеонъ принялъ особенно значительный и твердый видъ и отвѣтилъ, раздѣльно скандуя слоги:

   - Потому что я чую запахъ преступлен³я.

   Презрительная складка мелькнула и исчезла на тонкихъ губахъ Виктора.

   - Милая ищейка, на этотъ разъ ты бѣжишь по ложному слѣду.

   - Сказать все можно! - пробормоталъ Симеонъ.

   - Ты слыхалъ когда-нибудь, чтобы я лгалъ? - спокойно возразилъ Викторъ.

   Симеонъ раздражился.

   - Ахъ, всѣ вы, вотъ этак³е, сами по себѣ, ходячая правда, души, растворенныя настежь. Но чуть "Парт³я велѣла", - кончено: глаза, - подъ непроницаемою дымкою дисциплины, слова - на вѣсъ и ничего въ нихъ понять нельзя,

   - Парт³я мнѣ, покуда, ничего не велѣла, - равнодушно отвѣчалъ Викторъ.

   - Тогда - для чего тебѣ деньги?

   - Ты не имѣешь никакого права требовать отъ меня отчета.

   - Я не требую, a прошу, - смягчилъ Симеонъ тонъ свой, - и не отчета, но отвѣта... И ты ошибаешься: имѣю право. Потому что ты требуешь деньги свои необыкновенно, оскорбляя меня подозрительною поспѣшностью, точно онѣ въ рукахъ y вора. Между порядочными людьми должна быть деликатность взаимнаго довѣр³я.

   Викторъ выслушалъ слова эти, провѣряя мысленно ихъ логическое течен³е, и онѣ ему понравились.

   - Хорошо, - сказалъ онъ. - Я объясню, пожалуй. Хотя не обязанъ, но объясню. Но умѣй молчать.

   Симеонъ гордо выпрямилъ стройный станъ свой.

   - Ты говоришь съ Симеономъ Сарай-Бермятовымъ.

   - Я долженъ немедленно... внести залогъ за арестованнаго товарища.

   - Всю-то сумму?

   - Вѣроятно, всю.

   - Хорошъ, должно быть, гусекъ попался! - протяжно произнесъ Симеонъ.

   A Викторъ объяснялъ:

   - Онъ попался подъ ложнымъ именемъ на пустомъ дѣлѣ. Его необходимо выкупить, во что бы то ни стало, прежде, чѣмъ жандармы напали на слѣдъ, кого они сцапали.

   - A если догадаются?

   - Висѣлица, - коротко сказалъ Викторъ.

   Симеонъ съ шумомъ оттолкнулъ бюваръ и всталъ съ порывистымъ жестомъ негодован³я.

   - И ты воображаешь, что я выдамъ тебѣ хоть копѣйку? - рѣзко почти прикрикнулъ онъ. Развѣ ты не знаешь моихъ политическихъ взглядовъ?

   На этотъ разъ искорки въ глазахъ Виктора зажглись.

   - Такихъ политическихъ взглядовъ, чтобы чуж³я деньги присваивать, до сихъ поръ за тобою не зналъ.

   Симеонъ бросалъ ему быстрыя, готовыя фразы, которыми не столько его, сколько самъ себя убѣждалъ:

   - Когда я увѣренъ, что деньги пойдутъ на преступлен³е? Когда ты собираешься выкрасть какого то отчаяннаго злодѣя? Ни за что. Задержать твои деньги - теперь моя гражданская обязанность. Если бы я отдалъ ихъ тебѣ, то сталъ бы соучастникомъ твоихъ замысловъ.

   - Оставь мои замыслы и подай мои деньги.

   - Никогда. Я желаю сохранить уважен³е къ самому себѣ.

   - И потому становишься воромъ, - ледяною насмѣшкою обжегъ его Викторъ.

   Симеона перекрутило внутреннею судорогою, и страшно запрыгала его правая щека, но бѣшеный взглядъ его встрѣтился съ глазами Виктора, и было въ нихъ нѣчто, почему Симеонъ вдругъ опять сдѣлался меньше ростомъ и сталъ походить на большую собаку, избитую палкой.

   - Ты уже не въ состоян³и меня оскорбить, - сказалъ онъ голосомъ, который, - онъ самъ слышалъ, - прозвучалъ искусственно и фальшиво. - Отъ твоихъ ругательствъ меня защищаетъ мораль истинно-русскаго патр³ота и дворянина.

   - Въ броню зашился? - усмѣхнулся Викторъ.

   Но Симеонъ обрадовался занятой позиц³и и побѣдоносно твердилъ:

   - Пеняй самъ на себя. Зачѣмъ проговорился?

   Викторъ пожалъ плечами.

   - Все равно, ты добромъ не отдалъ бы. Знаю я твои комед³и. Ну, a насил³емъ...

   - Ты не смѣешь насиловать меня въ моихъ убѣжден³яхъ! - придирчиво и не желая слушать, перебилъ Симеонъ.

   Въ головѣ его быстро строился планъ - разрядить объяснен³е съ братомъ въ мелкую поверхностную ссору, чтобы въ ея безтолковомъ шумѣ погасить главную суть объяснен³я. Онъ зналъ, что, несмотря на свой холодный видъ и внѣшнюю выдержку, брать его, по натурѣ, горячъ и вспыльчивъ. Въ былыя ссоры, ему не разъ удавалось сбивать Виктора съ его позиц³и и затягивать въ ловушку мелочей, привязавшись къ какой-либо неудачной фразѣ или даже просто къ интонац³и.

   - Да! Это непорядочно! Не трогай моихъ убѣжден³й. Я не трогаю твоихъ.

   - То-есть - какъ же это ты не трогаешь? - воскликнулъ Викторъ.

   Симеонъ съ удовольств³емъ услышалъ, что червячокъ его брошенъ удачно, рыбка клюнула. Но самъ то онъ былъ уже слишкомъ разгоряченъ и мало владѣлъ собою. Вмѣсто отвѣта, языкъ его непроизвольно брякнулъ совершенно невѣроятную угрозу:

   - Такъ, что тебѣ давно пора въ Якутскѣ гнить, однако, ты на волѣ ходишь!

   Сказалъ, и самъ испугался, потому что Викторъ вдругъ поблѣднѣлъ, какъ бумага, сдѣлалъ широк³й шагъ впередъ, - и въ глазахъ его загорѣлся острый огонь, сквозь враждебность котораго Симеону почудилось теперь лицо уже не Епистим³и, но смерти.

   - Берегись, Симеонъ! - прозвучалъ ледяной голосъ. - За так³я признан³я страшно отвѣчаютъ.

   Сконфуженный Симеонъ безсмысленно бормоталъ:

   - Ну, что же? вынимай свой браунингъ! Стрѣляй въ брата! стрѣляй!

   A самъ тоскливо думалъ:

   - A мой въ потайномъ ящикѣ. Что за глупость держать оруж³е такъ, чтобы не всегда подъ рукою!

   Никакого браунинга Викторъ не вынулъ, но, спокойно глядя брату въ глаза, отчеканилъ еще раздѣльнѣе, чѣмъ тотъ давеча:

   - Я не вѣрю тебѣ больше ни въ одномъ словѣ. Садись къ столу и пиши чекъ.

   Симеонъ понялъ, что онъ проигралъ свою игру безнадежно.

   - A если не напишу? - въ послѣдн³й разъ похрабрился онъ.

   - Я убью тебя, - просто сказалъ Викторъ.

   - Экспропр³ац³я? - криво усмѣхнулся Симеонъ.

   - Экспропр³ац³я - съ твоей стороны... Я, напротивъ, веду себя, какъ добрый буржуа: защищаю свою собственность отъ хищника.

   Симеонъ, молча, повернулся къ письменному столу, сдѣлалъ два шага, остановился, еще шагнулъ, взялся за спинку кресла своего и, съ силой потрясши его, обернулъ къ брату бурое лицо, искаженное болью унижен³я:

   - Викторъ, я никогда не прощу тебѣ этой сцены.

   - Садись и пиши чекъ, - не отвѣчая, приказалъ Викторъ.

   - Викторъ, я уступаю тебѣ не потому, чтобы я тебя боялся. Достаточно мнѣ нажать вотъ эту кнопку, и сюда сбѣжится весь домъ. Достаточно нажать вотъ эту, и я буду вооруженъ: тутъ y меня parabellum, какого тебѣ и во снѣ не снилось.

   - Мнѣ рѣшительно безразлично, почему ты уступаешь. Садись и пиши чекъ.

   Симеонъ опустился въ кресло и, доставъ изъ бокового ящика длинную синюю чековую книжку, взялся за перо и два раза ткнулъ имъ вмѣсто чернильницы въ вазочку-перочистку, наполненную дробью...

   - На чемъ бишь мы въ послѣднюю выдачу кончили?.. - разбитымъ голосомъ произнесъ онъ. 9.200?

   - 11.350.

   Симеонъ бросилъ перо.

   - Я не помню... Ты привелъ меня въ такое разстройство...

   Но Викторъ сѣлъ на уголъ письменнаго стола.

   - Счетъ мой имѣется и y меня въ записной книжкѣ, и y тебя. Провѣримъ. Отдай мнѣ ровно то, что мое. Отъ тебя я копейки лишней не возьму.

   Симеонъ злобнымъ усил³емъ исказилъ лицо свое въ презрительную улыбку:

   - Даже, если бы я пожелалъ возложить жертву на алтарь революц³и?

   - Даже. И предупреждаю тебя, Симеонъ. Чтобы все было на чистоту: безъ хитростей и подлыхъ шутокъ. Если съ чекомъ выйдетъ какая-либо заминка, или если лицо, которое будетъ получать по чеку, наткнется на полиц³ю... Да! да! не дѣлай негодующихъ движен³й: ты способенъ... Такъ, если хоть какое-нибудь несчаст³е стрясется въ этомъ родѣ, даю тебѣ слово Виктора Сарай-Бермятова: завтрашн³й день - твой послѣдн³й день. Понялъ?...

   Симеонъ молчалъ. Стараясь овладѣть собою, онъ нарочно долго рылся въ книгѣ записей, чтобы провѣрить цифру, на которую долженъ былъ написать чекъ, хотя отлично зналъ, что Викторъ назвалъ ее точно. Переносъ вниман³я на дѣловыя рубрики и цифры немножко успокоилъ его, и чекъ написалъ онъ довольно твердою рукою. Очень хотѣлось ему не подать, a бросить Виктору чекъ этотъ, но - не посмѣлъ и только, молча, передвинулъ бумагу по столу рукой... Викторъ взялъ чекъ, внимательно прочиталъ, посмотрѣлъ, нѣтъ-ли на обратной сторонѣ безоборотной надписи, перечиталъ и, прежде чѣмъ спрятать, вынулъ изъ кармана брюкъ и подалъ Симеону заранѣе приготовленную расписку въ получен³и.

   - Предусмотрительно! - криво усмѣхнулся Симеонъ.

   - Надо только N чека проставить, - предупредилъ Викторъ. - Позволь мнѣ перо.

   Онъ сдѣлалъ нужную вставку и вѣжливымъ жестомъ лѣвой руки передалъ Симеону документъ въ то самое время, какъ правою пряталъ чекъ.

   - За симъ - до свиданья.

   - Не вѣрнѣе-ли: прощайте? - злобно оскалилъ серпы свои Симеонъ. - Надѣюсь, что y тебя, какъ все-таки Сарай-Бермятова, достаточно ума и такта, чтобы догадаться, что ты больше никогда не переступить порога моего дома....

   Викторъ повернулся къ нему отъ дверей.

   - Твоего - да, - можешь быть увѣренъ. Но, къ сожалѣн³ю, вмѣстѣ съ тобою живутъ братъ Матвѣй и сестры. Ихъ я буду посѣщать, когда хочу.

   - A я тебя, въ такомъ случаѣ, прикажу метлою гнать! - завизжалъ, вскакивая, бурый, съ раскаленными углями, вмѣсто глазъ, - чортъ чортомъ, - махая руками, топая ногами, изступленный Симеонъ.

   Викторъ пожалъ плечами.

   - Попробуй.

   И затворилъ за собою дверь.

   Проходя мимо угловой, темной съ отворенною въ корридоръ дверью, чтобы замѣнить яркость погашенной лампы полумракомъ отраженнаго свѣта изъ корридора, - Викторъ услышалъ нервный, болѣзненно-чувственный смp