Амфитеатров Александр Валентинович - Паутина

3;шокъ Модеста и ровно-тих³й, смѣшливый, вкрадчивый говоръ Епистим³и:

   - И вотъ, значить, поутру, Модестъ Викторовичъ, приходитъ молодая то къ мужнину дядѣ и говорить ему...

   Двойной взрывъ хохота - басомъ Ивана, теноромъ Модеста - покрылъ окончан³е.

   - A дядя, значитъ, Модестъ Викторовичъ, сидитъ на лавкѣ, повѣсилъ голову и говорить: - продать можно, отчего не продать? Только это вещь заморская, рѣдкостная, и цѣна ей немалая, 50 тысячъ рублевъ...

   - Го-го-го! - басомъ загрохоталъ Иванъ.

   - Тоже недурны ребята!.. - со злобою подумалъ Викторъ. - Порода! Было бы перетопить насъ всѣхъ маленькими, какъ неудачныхъ щенятъ.

   И хотѣлъ пройти мимо, но Модестъ съ тахты замѣтилъ на бѣлой стѣнѣ корридора тѣнь его и окликнулъ:

   - Викторъ!

   - Я? - неохотно остановился Викторъ.

   - Такъ ѣдешь сегодня?

   - Да.

   - Ну, счастливаго пути... Если хочешь пожать мнѣ руку, не полѣнись зайти... Я не могу встать, потому что - безъ ботинокъ... Епистим³ия Сидоровна разсказываетъ мнѣ сказки и, извини меня, чешетъ мнѣ пятки... Для брата столь суроваго Катона рѣшительно непристойное баловство, но - что будешь дѣлать? Крѣпостническая кровь, Сарай-Бермятовск³й атавизмъ... Изумительная мастерица... рекомендую испытать...

   Викторъ, не отвѣчая, пошелъ корридоромъ, но голосъ Модеста опять догналъ его и заставилъ остановиться:

   - Викторъ, съ чего это Симеонъ такъ бѣсновался?

   - Спроси y него.

   - Ужасно вопилъ. Я ужъ думалъ, что вы деретесь. Хотѣлъ идти разнимать.

   - Что же не пришелъ?

   - Ахъ, милый мой, въ разговорѣ между Каиномъ и Авелемъ трет³й всегда лишн³й.

   Модестъ язвительно засмѣялся въ темнотѣ.

   - Викторъ Викторовичъ, - возвысила голосъ Епистим³я, - извините, что я хочу васъ спросить. Какъ Симеонъ Викторовичъ приказали мнѣ, чтобы, послѣ разговора съ вами, я опять къ нему въ кабинетъ возвратилась, - позвольте васъ спросить: какъ вы его оставили? въ какомъ онъ теперь будетъ духѣ?

   - Подите и взгляните, - сухо отвѣчалъ Викторъ.

   Онъ очень не любилъ этой госпожи.

   - Ой, что вы!.. послѣ этакаго-то крика?.. Да я - лучше въ берлогу къ медвѣдю... Нѣтъ, ужъ видно до другого раза. Я за чуж³е грѣхи не отвѣтчица... Прощайте, Модестъ Викторовичъ, до пр³ятнаго свидан³я... Попадешь ему въ такомъ духѣ подъ пилу то, - тогда отъ него не отвяжешься. Иванъ Викторовичъ, до пр³ятнаго свидан³я... Лучше мнѣ побѣжать домой.

  

  

   Викторъ вошелъ къ брату Матвѣю, не стуча. Матвѣй не любилъ, чтобы стучали. Онъ говорилъ, что стукъ въ дверь разобщаетъ людей, какъ предупрежден³е, чтобы человѣкъ въ комнатѣ успѣлъ спрятать отъ чело вѣка за дверью свою нравственную физ³оном³ю, - значитъ, встрѣтилъ бы входящаго, какъ тайнаго врага. Между тѣмъ, человѣкъ всегда долженъ быть доступенъ для другихъ людей и никогда не долженъ наединѣ съ самимъ собой быть какъ-нибудь такъ, и дѣлать что либо такое, что надо скрывать отъ чужихъ глазъ, чего онъ не могъ бы явить публично.

   - Однако, ты самъ всегда стучишь, - возражали ему товарищи.

   - Потому что не всѣ думаютъ, какъ я. Я не считаю себя въ правѣ насиловать чуж³е привычки и взгляды. Къ тѣмъ, кто раздѣляетъ мои, въ комъ я увѣренъ, что это не будетъ ему непр³ятно, я вхожу, не стучась...

   - Чудакъ! Но вѣдь ты же не знаешь, кто стоитъ за дверью? Ну, вдругъ, женщина, дама? A ты, между тѣмъ, въ безпорядкѣ?

   - Я не дѣлю своихъ отношен³й къ людямъ по полу. Если меня можетъ видѣть мужчина, можетъ видѣть и женщина.

   - Ну, другъ милый, это - не согласно съ природою, какъ ты всегда проповѣдуешь, a противъ природы: и птицы, и звѣри - всѣ самцы для самокъ особо прихорашиваются.

   - Да, - строго соглашался Матѣй, - но когда? - въ пер³одъ полового возбужден³я.

   - Да, бишь... извини!.. вѣдь ты y насъ принцип³альный дѣвственникъ.

   Матвѣй и отъ того отрекался.

   - Что значитъ "принцип³альный"? - возражалъ онъ. - Такого принципа никто никогда не устанавливалъ. Я тѣмъ менѣе.

   - A христ³анск³й аскетизмъ?

   Матвей закрывалъ глаза, - онъ не умѣлъ вспоминать иначе, - и читалъ наизусть изъ "Перваго послан³я къ Коринѳянамъ":

   - A о нихже писасте ми, добро человѣку женѣ не прикасатися. Но блудодѣян³я ради, к³йждо свою жену да имать, и каяждо своего мужа... Глаголю же безбрачнымъ и вдовицамъ: добро имъ есть, аще пребудутъ, якоже и азъ: аще ли не удержатся, да посягаютъ: лучше бо есть женитися, нежели разжизатися.

   - Я могу удержаться, не разжигаясь, - вотъ и весь мой принципализмъ, - объяснялъ онъ. - Если-бы я почувствовалъ, что начинаю "разжизатися", то, конечно, поспѣшилъ бы женитися...

   - Ну, гдѣ тебѣ!

   Еще проходя залою, за двѣ комнаты до Матвѣевой комнаты, Викторъ слышалъ молодой ревъ спорящихъ голосовъ, которые всѣ старался перекричать козлиный теноръ студента Немировскаго:

   - Я стою на почвѣ наблюден³я, a ты валяешь a priori.

   A мягк³й женственный альтъ Матвѣя возражалъ:

   - Предвзятому наблюден³ю цѣна - мѣдный грошъ.

   И жаль стало Виктору, что не можетъ онъ сейчасъ остаться съ этою шумною, веселою, спорчивою, смѣшливою, зубатою товарищескою молодежью, - покричать и поволноваться, покурить и помахать руками въ ея безконечныхъ, всегда готовыхъ вспыхнуть, диспутахъ, для которыхъ каждая тема люба, точно сухая солома, только ждущая искры изъ мимо летящаго паровоза, чтобы воспламениться въ пожаръ. Но суровый и угрюмый рокъ звалъ его далеко, - не мѣшкая, на жутк³й путь, на трудное дѣло. И, когда жалъ онъ руки друзьямъ, опять лицо его стало солдатское, простонародное, и глаза утратили индивидуальность, точно y рядового, шагающаго въ составѣ роты своей, - и движется та рота въ далек³й, тяжк³й, безрадостный походъ...

   Народу въ комнату Матвѣя набралась труба нетолченая. И длинный, тощ³й, съ прыгающими впередъ, точно бѣлые шары на веревочкахъ, глазами, студентъ Немировск³й; и красивый, важный, съ лицомъ сентиментальнаго неудачника, помощникъ присяжного повѣреннаго Грубинъ; и методическ³й, точный, на параллелограммъ похож³й, бѣлобрысый остзеецъ, учитель мужской гимназ³и, историкъ Клауд³усъ. На окнѣ, въ полутѣни широкихъ синихъ занавѣсокъ, сидѣла, забравшись съ ногами на подоконникъ, въ коричневомъ гимназическомъ платьѣ, Зоя, младшая изъ двухъ сестеръ Сарай-Бермятовыхъ: некрасивая, почти дурнушка, очень полная дѣвочка-блондинка, лѣтъ пятнадцати, но съ грудью, точно она троихъ ребятъ выкормила. Лицо калмыцкое, пухлое, дерзкое; губы толстыя, слегка вывороченныя, на очень бѣломъ лицѣ производили впечатлѣн³е кроваваго пятна, точно она во рту держала кусокъ сырого мяса; глазъ почти не видать, а, когда блеснутъ, не успѣешь разобрать, какого они цвѣта: сверкнетъ въ упоръ что-то смышленое, наглое и спрячется, будто театральный дьяволъ въ трапъ, за длинныя золотыя рѣсницы. Дѣвочка уже ушла изъ этого подростка, a дѣвушка входитъ въ нее недоброю поступью... еще молчитъ, но скоро заговорить... и врядъ ли хорошо и на благо людямъ будетъ слово ея жизни... Подлѣ Зои, верхомъ на стульяхъ, качались два юноши - одинъ сухопарый гимназистъ, съ зеленымъ лицомъ, освѣщеннымъ бутылочными сумасшедшими глазами; другой - студентъ-первокурсникъ, изъ тѣхъ, которые "и въ кинематографъ при шпагѣ ходятъ", румяный франтъ, чувственный, самовлюбленный. Глядѣлъ на Зою побѣдителемъ, - на что та, впрочемъ, не обращала ни малѣйшаго вниман³я, - и, вообще, посматривалъ вокругъ себя съ видомъ самодовольств³я неисчерпаемаго. Каждая черточка этого сытаго, счастливаго собою, лица, каждое движен³е, умышленно сильное, расчетливо выпуклое, холенаго, тренированнаго на мускулы, тѣла въ щегольскомъ мундирѣ - такъ и воп³яли на встрѣчу приближающимся смертнымъ.

   - Ахъ, да посмотрите же, полюбуйтесь же, какой я лейтенантъ Гланъ и даже самъ Санинъ!

   A зеленолицый гимназистъ читалъ Зоѣ наизусть хриплымъ, гробовымъ голосомъ:

  

             Полюбила, заалѣлась,

             Вся хвосточкомъ обвертѣлась,

             Завалилась на луга.

             Ненаглядный мой, пр³ятный,

             Очень миленьк³й, занятный,

             Гдѣ ты выпачкалъ рога?¹.

             ¹"Черняка" г. С. Городецкаго.

  

   - Тише вы! - носовымъ лѣнивымъ голосомъ повелѣвала Зоя. - Услышитъ Матвѣй стыдно будетъ...

   - A вы еще умѣете, что вамъ бываетъ стыдно? - съ роковой санинскою улыбкою спросилъ студентъ.

   Зоя холодно посмотрѣла на него изъ-подъ золотистыхъ рѣсницъ, которыя умышленно держала опущенными, потому что онѣ были очень красивы, и сказала тономъ безапелляц³оннаго начальства:

   - Не ломайтесь, Васюковъ!..И какой дуракъ выучилъ васъ такъ говорить по-русски: "умѣете, что вамъ бываетъ"... А еще орловецъ и филологъ!... Леониду Андрееву землякъ! Читайте дальше, Ватрушкинъ.Только не орите: вы не на пароходѣ въ бурю,- слышимъ и безъ рупора.

   A гимназистъ прохрипѣлъ:

   - Не безпокойтесь,Зоя Викторовна: имъ не до насъ... они теперь до утра кричать будутъ...

  

             До утра не разставались,

             Яснымъ небомъ любовались

             На востокъ и на закатъ.

  

   Викторъ мигнулъ Матвѣю. Тотъ понялъ и вышелъ съ нимъ въ темный залъ, освѣщенный лишь четверо-угольникомъ двери, будто врѣзавшимъ правильное, изжелтабѣлое пятно свое въ стареньк³й паркетъ.

   Матвѣй, стоя спиною къ свѣту, зажигавшему пламенемъ его золотые кудри, былъ еще на полголовы выше своего высокаго брата и слегка наклонялся къ нему тонк³й, узк³й, худой, слабо сложенный, чуть сутуловатый.

   - Ѣдешь? - спокойно спросилъ онъ

   - Да. Прощай, братъ. Спѣшу. И то запоздалъ.

   - Симеонъ задержалъ тебя?

   - Немножко. Не слишкомъ. Я ждалъ худшаго. Теперь - аминь. Въ чистую.

   - Я очень радъ, - серьезно сказалъ Матвѣй. - Теперь вамъ обоимъ будетъ лучше. Люди начинаютъ понимать другъ друга только тогда, когда между ними исчезаетъ эта страшная плотина - деньги. Пока она существовала, я боялся, что между вами произойдетъ что-нибудь ужасное.

   - Ну, ломать эту плотину пришлось довольно грубо, - усмѣхнулся Викторъ, - и врядъ ли обломки ея годятся, какъ фундаментъ для дружества.

   - Простился съ Иваномъ, Модестомъ?

   - Не могъ, - сухо сказалъ Викторъ: - оба были заняты слишкомъ важнымъ дѣломъ... Ивану кланяйся, a Модестъ... Матвѣй! искренно, съ убѣжден³емъ прошу тебя: будь осторожнѣе съ этимъ господиномъ!

   - Ты говоришь о братѣ, Викторъ! - мягко и грустно упрекнулъ Матвѣй.

   Викторъ нетерпѣливо тряхнулъ головой.

   - Въ полѣ встрѣчаться - родней не считаться.

   - Что ты имѣешь противъ него?

   - То, что y него - вмѣсто души - всунута грязная тряпка.

   - Полно, Викторъ! Ну... выпить слишкомъ любитъ... ну... немножко черезчуръ эстетъ... Но...

   - Оставь! - съ отвращен³емъ остановилъ Викторъ. - У насъ такъ мало минуть, что, право, жаль ихъ на него тратить. Знаемъ мы этихъ эстетовъ изъ публичныхъ домовъ, съ гнилымъ мозгомъ и половой неврастен³ей вмѣсто характера. По мѣрѣ ихъ удобства и надобности, изъ нихъ вырабатываются весьма гнусные сводники и провокаторы...

   - Викторъ! Викторъ!

   Но онъ хмурился и упрямо говорилъ:

   - Во всей нашей семьѣ, ты - единственный, кого я еще чувствую своимъ... И жаль же мнѣ тебя, бѣдняга!

   - Что меня жалѣть? - кротко возразилъ Матвѣй, и глаза его теплились въ полумракѣ. Я такъ устроенъ, что мнѣ въ самомъ себѣ всегда хорошо. A на Модеста не сердись. Онъ больной.

   - По нашему времени, это иногда гораздо хуже, чѣмъ безсовѣстный, - холодно оборвалъ Викторъ и, вдругъ, внезапнымъ, нѣжнымъ порывомъ, положилъ брату обѣ руки на плечи:

   - До свиданья, святъ мужъ! Сестеръ поцѣлуй. Я съ ними не прощаюсь. Аховъ и визговъ боюсь. Да Аглаи и дома нѣтъ.

   Матвѣй нерѣшительно не одобрилъ:

   - Жаль, все-таки... Какъ знать? Можетъ быть, на смерть ѣдешь.

   - Этого я имъ сообщить, все равно, не могу, - угрюмо проворчалъ Викторъ, опуская голову.

   Матвѣй грустно обнялъ его.

   - Отрѣзалъ ты себя отъ насъ!

   Викторъ ласково, но рѣшительно высвободился.

   - Да. И не надо по отрѣзанному мѣсту пальцемъ водить. Мнѣ сейчасъ всѣ мои нервы нужны, весь характеръ нуженъ.

   Матвѣй кивнулъ головою, что согласенъ.

   - Надѣешься на успѣхъ?

   Викторъ выпрямился, глаза сверкнули въ полутьмѣ.

   - Если деньги не помогутъ, лбомъ стѣну прошибу, на проломъ полѣзу. Ну, прощай, святъ мужъ. Обнимемся. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь... Ты дальше меня не провожай. Возвратись къ товарищамъ. Совсѣмъ лишнее, чтобы отъѣздъ мой вызвалъ разговоры...

   Матвѣй крѣпко сжалъ его сильныя плечи въ нѣжныхъ, худыхъ рукахъ своихъ и произнесъ голосомъ звучнымъ, глубокимъ, трепетнымъ, проникновеннымъ:

   - Брать! Если возможно... умѣй щадить!

   По мрачному лицу Виктора пробѣжала судорога, и радъ онъ былъ, что полумракъ комнаты скрылъ ее.

   - Не умѣю! - нарочно грубо оторвалъ онъ.

   И оторвался отъ брата. И ушелъ. И больше его никогда уже не видѣли въ этомъ домѣ.

   Матвѣй коротко посмотрѣлъ ему вслѣдъ, облегчилъ вздохомъ стѣснившееся сердце и возвратился къ себѣ въ комнату, гдѣ, въ свѣту и дыму, продолжалъ еще бурлить и шумѣть прежн³й, неоконченный споръ... Матвѣй, подъ гулъ его, думалъ о Викторѣ. Ему было жаль брата и не чувствовалъ онъ, непротивленецъ, симпат³и къ дѣятельности, въ которую тотъ себя уложилъ. Но онъ любилъ, чтобы человѣкъ, принявш³й на себя обязанность, исполнялъ ее свято, и людей, страдавшихъ и даже погибавшихъ на служен³и долгу своему, только любилъ съ умилен³емъ, но не сокрушался о нихъ и не скорбѣлъ. И лицо его было спокойно, и съ ясною головою прислушался онъ къ товарищамъ, и самъ быстро вошелъ въ шумъ ихъ.

   Споръ кипѣлъ изъ-за образовательнаго опыта, которому Матвѣй подвергалъ того самаго Григор³я Скорлупкина, что давеча рекомендованъ былъ Модестомъ Ивану, какъ субъектъ, обрѣтающ³йся всегда при деньгахъ и обложенный въ пользу Модеста кредитною повинностью за то, что онъ будто бы влюбленъ въ красавицу Аглаю. Крѣпостной дѣдушка этого Скорлупкина состоялъ при дѣдушкѣ нынѣшнихъ Сарай-Бермятовыхъ въ егеряхъ, a тятенька - при папенькѣ Сарай-Бермятовыхъ въ вольнонаемныхъ разсыльныхъ. A самого Скорлупкина Вендль, неугомонный изыскатель и коллекц³онеръ людей, любилъ иногда поэкзаменовать, встрѣчая его y Сарай-Бермятовыхъ, либо на улицѣ, либо въ ресторанѣ, потому что съ нѣкотораго времени молодой человѣкъ этотъ началъ, по какимъ-то особымъ, не вы сказаннымъ причинамъ, чрезвычайно интересовать его.

   - Ну, что вы? какъ? а? - спрашивалъ Вендль, обдавая некурящаго Скорлупкина благовон³емъ рублевой сигары и проницательно разглядывая его сквозь дымное облако.

   Скорлупкинъ, питавш³й къ Вендлю большое уважен³е за то, что онъ, наслѣдникъ богатаго дисконтера, не только не промоталъ родительскихъ капиталовъ, но еще адвокатской практикой зарабатываетъ больш³я деньги, - свободно кланялся и отвѣчалъ:

   - Слава Богу. Живемъ. Покорнѣйше благодарю.

   - Преуспѣваете? а?

   - По мѣрѣ своихъ способностей. По распоряжен³ю Матвѣя Викторовича, посѣщаю народный университетъ.

   - Интересно?

   Къ удивлен³ю Вендля, Скорлупкинъ отвѣчалъ безъ всякаго восторга:

   - Однако, о серьезномъ читаютъ. Приблизительно весьма многаго не могу понимать. Все больше наблюдаютъ о простомъ народѣ, какъ ему жить легче. Намъ ни къ чему.

   - Ангелъ мой, - воскликнулъ Вендль, - да вы то сами - кто же? Аристократомъ почитаете себя, что ли? Въ бархатной книгѣ записаны?

   - Какая наша аристократ³я! - усмѣхнулся Скорлупкинъ. - Родня моя, сказать абсолютно, - черная, и образован³е - одинъ пшикъ.

   - Въ такомъ случаѣ, почему же вы недовольны лекц³ями о простомъ народѣ? Среду свою изучить всякому любопытно.

   - Да я ее самъ лучше всякаго профессора знаю. Помилуйте, Левъ Адольфовичъ, - воодушевился Скорлупкинъ, - мнѣ ли народа не понимать? Дѣдъ былъ дворовый, родитель крестьянствовалъ, лишь передъ смертью, спасибо ему, догадался въ мѣщане выписаться. Маменька, и по сейчасъ, въ божественности своей, совершенно сѣрая женщина. Кабы не тетеньки Епистим³и настоян³е, да не Матвѣй Викторовичъ, было бы мнѣ съ дураками въ черномъ тѣлѣ, пропасть.

   - Не возноситесь, мой другъ, не возноситесь! Помните, что гордость - грѣхъ смертный и нѣкогда погубила сатану, - насмѣшливо вставилъ Вендль. Семитическая кровь его, благоговѣйная къ семьѣ и родовому союзу, была возмущена тономъ презрительнаго превосходства, которымъ этотъ даже еще не выскочка, a только отдаленная возможность выскочки говоритъ о своемъ родѣ-племени. Скорлупкинъ замѣтилъ и осторожно поправился:

   - Нѣтъ, вы не извольте думать: я родителей своихъ не стыжусь. Но, самъ возросши въ темной дурости, я во всякомъ другомъ слѣпоту подобную насквозь вижу за сто шаговъ.

   - Матвѣй готовитъ васъ къ экзамену зрѣлости?

   - Улита ѣдеть - когда-то будетъ, - усмѣхнулся Скорлупкинъ.

   - Не въ охоту?

   Скорлупкинъ замялся, но, не встрѣчая въ любопытныхъ глазахъ Вендля рѣшительнаго порицан³я, признался съ искренностью:

   - Не то, что не въ охоту. Результатъ чрезвычайно отдаленный. Это съ дѣтства начинать надо, a мнѣ двадцать трет³й годъ. Теперь мнѣ - жить въ пору, капиталъ дѣлать, a не уроки долбить.

   - Такъ что Матвѣй васъ, въ нѣкоторомъ родѣ, въ ученый рай свой на арканѣ тянетъ? - засмѣялся Вендль.

   A Скорлупкинъ объяснилъ:

   - Покойнаго родителя моего непремѣнное желан³е было, чтобы я получилъ господское образован³е и гимназ³ю кончилъ. Но здоровьишкомъ я былъ въ то время слабъ, никакихъ способностей не оказывалъ, - силенки, значить, мои ребячьи того не дозволяли. Опредѣлили меня по торговой части, закабалили на годы въ мальчики въ бѣльевой магазинъ. тѣмъ не менѣе, родитель мой мечты своей не оставилъ. Умирая, просилъ Мотю, чтобы содѣйствовалъ мнѣ осуществить завѣтъ образован³я.

   - Что же Мотя могъ сдѣлать для васъ? - удивился Вендль. - Онъ тогда мальчикъ былъ. Слѣдовало просить Симеона.

   Скорлупкинъ, усмѣхаясь, покрутилъ головой.

   - Предъ Симеономъ Викторовичемъ родитель мой пикнуть не смѣлъ, - сказалъ онъ, опять съ недавнимъ превосходствомъ. - Вѣдь мы, Скорлупкины, искони Сарай-Бермятовск³е слуги, еще съ крѣпости, изъ рода въ родъ. Я - первый, что самъ по себѣ живу и свою фортуну ищу. A маменьку, либо тетеньку Епистим³ю до сихъ поръ спросите: гдѣ были? - не сумѣютъ сказать: y господъ Сарай-Бермятовыхъ, - говорить: y нашихъ господъ.

   - Вамъ смѣшно? - съ брезгливостью спросилъ Вендль: развязность этого потомка на счетъ ближайшихъ предковъ опять его покоробила.

   Но на этотъ разъ Скорлупкинъ чувствовалъ себя на твердой почвѣ и нисколько не смутился.

   - Да - какъ же, Левъ Адольфовичъ? - возразилъ онъ. - Конечно, что должно быть смѣшно. Крѣпости не знали, въ свободномъ крестьянствѣ родились, вольными выросли, a умъ и языкъ - крѣпостные. Полувѣкомъ изъ нихъ рабское наслѣдство не выдохлось.

   Вендль подумалъ, прикинулъ умомъ, воображен³емъ, и - согласился.

   - Да... жутковато! - вздохнулъ онъ. - Дрессировали же людей! Достало на два поколѣн³я!

   A Скорлупкинъ продолжалъ:

   - Родитель мой, при Мотѣ, маленькомъ, когда господа Сарай-Бермятовы въ упадокъ пришли, остался вродѣ какъ бы дядькою. Мы съ Мотею - однолѣтки, вмѣстѣ росли, въ дѣтск³я игры играли.

   - Такъ что просьба отца вашего попала по адресу? - одобрительно сказалъ Вендль. Скорлупкинъ отвѣчалъ съ гордымъ удовлетворен³емъ и почти нѣжностью въ глазахъ:

   - Да, ужъ, знаете, если Мотя что обѣщалъ, такъ это стѣна нерушимая. Чуть самъ въ возрастъ вошелъ и свободу поступковъ получилъ, сейчасъ же и за меня принялся. Второй годъ тормошимся... Обижать его жаль, - тихо прибавилъ онъ, опуская голову, - a надлежало бы къ прекращен³ю.

   Вендлю захотѣлось помочь Матвѣю, котораго онъ уважалъ и любилъ, хоть легкимъ ободрен³емъ скептическаго его ученика:

   - Однако, изъ учителей вашихъ, Аглая Викторовна отзывалась мнѣ о вашихъ занят³яхъ хорошо.

   - Да? - удивился и обрадовался Скорлупкинъ, - покорнѣйше благодарю. Только это она, - подумавъ и съ печалью, добавилъ онъ, - по ангельской добротѣ своей. A мнѣ съ нею, признаться, всѣхъ труднѣе. Потому что, знаете, Левъ Адольфовичъ, стыдно ужасно, - съ довѣрчивостью пояснилъ онъ. - Съ мужчинами осла ломать - еще куда ни шло. Но когда долженъ ты мозги свои выворачивать предъ этакою чудесною барышней, и ничего не выходить, и должна она подумать о тебѣ въ самомъ низкомъ родѣ, что оказываешься ты глупый человѣкъ, оно, Левъ Адольфовичъ, выходить ужасно какъ постыдно.

   - Вы въ своего ангелоподобнаго профессора, конечно, влюблены? - спросилъ Вендль, съ улыбкой нѣсколько высокомѣрной.

   Но Скорлупкинъ сердито покраснѣлъ, точно услышалъ неприличность.

   - Это Модестъ Викторовичъ на смѣхъ выдумали, дразнятъ меня. Развѣ я дерзнулъ бы?

   - Ну, влюбиться, - на это большой дерзости не надо, - холодно возразилъ Вендль, посасывая сигару. - Вотъ признаться въ томъ этакой красавицѣ и взаимности искать - другая статья...

   Но, если Аглая Викторовна, въ кроткой нетребовательности своей, удовлетворялась успѣхами, которые съ грѣхомъ пополамъ оказывалъ взрослый ученикъ ея, то друг³е наставники - нетерпѣливые мужчины - далеко не были такъ снисходительны. Нынѣшн³й споръ между Матвѣемъ и его товарищами именно и возгорался изъ за того, что Немировск³й, дававш³й Скорлупкину уроки алгебры и геометр³и, пришелъ отъ нихъ отказываться:

   - Не могу, усталъ. Даромъ время тратимъ. Совершенно дубовая башка.

   Матвѣй возмутился и запротестовалъ, но остальные поддержали Немировскаго.

   - Когда кто-нибудь не въ состоян³и вообразить себѣ четвертаго измѣрен³я, - насмѣшливо говорилъ красивый Грубинъ, - то я его только поздравляю. Но если ему не удается усвоить первыхъ трехъ, дѣло его швахъ.

   Матвѣй, взметывая золотые кудри свои - ореолъ молодого апостола - и сверкая темными очами, упрямо кивалъ головою, какъ норовистая лошадь, и твердилъ:

   - Я далъ слово, что сдѣлаю Григор³я человѣкомъ, и онъ будетъ человѣкомъ.

   - Въ ресторанѣ, можетъ быть, - сострилъ Немировск³й, - въ жизни - сомнѣваюсь.

   Матвѣй посмотрѣлъ на него, плохо понимая каламбуръ: онъ былъ совершенно невоспр³имчивъ къ подобнымъ рѣчамъ. Потомъ сморщился и сказалъ съ короткою укоризною:

   - Плоско.

   Немировск³й сконфузился, но желалъ удержать позиц³ю и потому еще нажалъ педаль на грубость:

   - Нельзя взвьючивать на осла бремена неудобоносимыя.

   - Ругательство - не доказательство, - грустно возразилъ Матвѣй.

   Тогда вмѣшался Клауд³усъ, параллелограмму подобный, со спокойными, размѣренными продолговатыми жестами, голосомъ, похожимъ на бархатный ходъ маятника въ хорошихъ стѣнныхъ часахъ:

   - Теоретически я высоко цѣню просвѣтительные опыты въ низшихъ классахъ общества, но, какъ педагогъ, научился остерегаться ихъ практики.

   - Остановись, педагогъ, - воскликнулъ Матвѣй, всплеснувъ худыми бѣлыми руками, - еще шагъ, и ты, какъ Мещерск³й, договоришься до "кухаркина сына".

   Но Клауд³усъ не остановился, a покатилъ плавную рѣчь свою дальше, точно по рельсамъ вагонъ электрическаго трамвая.

   - При малѣйшей ошибкѣ въ выборѣ, мы не возвышаемъ, но губимъ субъекта.

   - A обществу даримъ новаго неудачника, неврастеника, пьяницу, - подхватилъ Грубинъ.

   - Либо сажаемъ на шею народную новаго кулака, - язвительно добавилъ Немировск³й.

   Но Матвѣй зажалъ ладонями уши и говорилъ:

   - Ненавижу я интеллигентскую надменность вашу. Барѣ вы. Важнюшки. Гдѣ вамъ подойти вровень къ простому человѣку!

   Грубинъ пожалъ плечами.

   - Какъ тебѣ угодно, Мотя, но - что тупо, того острымъ не назовешь.

   - Хорошо тебѣ съ прирожденною то способностью! - возразилъ Матвѣй.

   - Не доставало еще, чтобы мы увязли въ прирожденности идей! - захохоталъ Немировск³й, a Клауд³усъ, молча, улыбнулся съ превосходствомъ. Но Матвѣй стоялъ посреди комнаты и, потрясая руками, говорилъ:

   - Вы дѣти культурныхъ отцовъ. Ваши мозги подготовлены къ книжной и школьной муштрѣ въ наслѣдственности образовательныхъ поколѣн³й. За васъ ваши батьки и дѣды сто лѣтъ читали, учились, писали. А, когда какой-нибудь Григор³й Скорлупкинъ ползетъ изъ тьмы къ свѣту, онъ - одинъ, самъ за себя работаетъ, никакихъ тѣней помогающей наслѣдственности за нимъ не стоить, его мозгъ дѣвственный, мысль прыгаетъ, какъ соха на цѣлинѣ: здѣсь - хвать о камень, тамъ - о корень.

   - Позволь, Матвѣй! - остановилъ Грубинъ. - Двоюродный брать Скорлупкина, Илья, - такой же темный мѣщанинъ. Однако, съ нимъ - говорить ли, читать ли - наслажден³е.

   - То есть, тебѣ нравится, что вы распропагандировали его на политику! - возразилъ Матвѣй.

   - Положимъ, не мы, a твой брать Викторъ, - поправилъ точный Клауд³усъ.

   Матвѣй же, грустно усмѣхаясь, продолжалъ критиковать:

   - Ленина съ Плехановымъ разбираетъ по костямъ, Чернова съ Дѣлевскимъ критикуетъ, какъ артистъ, a "весело" черезъ два ять пишетъ.

   - Велика бѣда! - равнодушно замѣтилъ Грубинъ. - За то - товарищъ.

   - Для меня это человѣка не опредѣляетъ, - возразилъ Матвѣй. - Я самъ соц³алистъ лишь на половину...

   - На которую, святъ-мужъ? - ехидно отмѣтилъ Немировск³й. - Съ головы до живота или отъ пупка до пятокъ?

   Но Матвѣй, не чувствительный къ насмѣшкамъ и трудно и поздно ихъ понимавш³й, стоялъ на своемъ:

   - Я не считаю себя вправѣ тянуть въ соц³ализмъ человѣка, который не имѣетъ выбора доктринъ.

   Клауд³усъ засмѣялся торжественнымъ гулкимъ смѣхомъ, точно теперь величественные часы, въ немъ заключенные, стали полнозвучно бить:

   - Да ужъ не вернуться ли намъ ко временамъ культурной пропаганды?

   - Вербовка въ парт³ю - не просвѣщен³е! - сказалъ Матвѣй.

   - Равно какъ и фабрикац³я полуграмотныхъ буржуа, - возразилъ Грубинъ.

   A y окна зеленолицый гимназистъ Ватрушкинъ уныло гудѣлъ:

  

             - Ты пришла съ лицомъ веселымъ.

             Розы - щеки, бровь - стрѣла.

             И подъ небомъ-нѣбомъ голымъ

             Въ пасти улицы пошла.

             Продалась кому хотѣла.

             И вернулась. На щекахъ

             Пудра пятнами бѣлѣла,

             Волосъ липнулъ на вискахъ.

             И опять подъ желтымъ взоромъ

             Въ тѣнь угла отведена,

             Торопливымъ договоромъ

             Цѣловать осуждена...¹

        ^{       1} Per Aspera, г. С. Городецкаго

  

   - Задерните меня! - вдругъ испуганнымъ шепотомъ приказала Зоя, сильно пошевелившись на окнѣ, студенту Васюкову.

   - Чего?

   "Санинъ" выпучилъ глаза, не понимая, a Зоя торопливо командовала:

   - Задерните меня... Боже, какой недогадливый... занавѣскою задерните... Я слышу: въ залѣ ходитъ Симеонъ... - пояснила она, исчезая за синимъ трипомъ.

   Матер³я еще не перестала колыхаться, когда на порогѣ комнаты, дѣйствительно, показался Симеонъ. Онъ былъ въ пальто и шляпѣ-котелкѣ, съ тростью въ рукахъ, и - неожиданно - въ духѣ. Причиною тому была, какъ ни странно, грубая сцена, происшедшая между нимъ и Викторомъ. Оставшись одинъ, Симеонъ внимательно перечиталъ расписку Виктора и трижды вникалъ въ послѣдн³я ея строки, что "все причитавшееся мнѣ изъ наслѣдства дяди моего Ивана Львовича Лаврухина получилъ сполна и никакихъ дальнѣйшихъ претенз³й къ брату моему, Симеону Викторовичу Сарай-Бермятову, по поводу сказаннаго наслѣдства имѣть не буду". И чѣмъ больше онъ вчитывался, тѣмъ яснѣе просвѣтлялся лицомъ, ибо эта категорическая расписка неожиданно оставила въ его карманѣ - чего Викторъ, конечно, и не подозрѣвалъ, - не малый капиталецъ...

   - "Все"... - думалъ Симеонъ, саркастически оскаливая зубные серпы свои. - То-то "все"... Юристы тоже! И чему только ихъ въ университетѣ учатъ?... Напиши онъ даже "всю сумму", "всѣ деньги", и вотъ уже - другая музыка... Все!... съ этимъ "все" ты y меня, другъ милый, на недвижимости то облизнешься!... Поздравляю васъ, Симеонъ Викторовичъ, съ подаркомъ. Теперь я этому мальчишкѣ покажу, какъ брать за шиворотъ старшаго брата, права свои, видите ли, осуществлять чуть не съ револьверомъ въ рукахъ. Изъ недвижимости, что хочу, то и вышвырну негодяю - и все будетъ съ моей стороны еще милостью, благодѣян³емъ, потому что - могу и ничего не дать: расписка-то вотъ она, право-то за меня... Ахъ, мальчишка! мальчишка!

   Эти соображен³я настолько развеселили Симеона, что онъ даже не особенно разгнѣвался, узнавъ, что Епистим³я, вопреки его приказан³ю ждать новой бесѣды, убоялась идти къ нему и убѣжала домой.

   - Ну, и чортъ съ ней! - рѣшилъ онъ. - Въ концѣ концовъ, можетъ быть, къ лучшему. Я слишкомъ много нервничалъ сегодня. Съ возбужденными нервами вести новый отвѣтственный разговоръ - того гляди, попадешь въ ловушку... Епистим³я - не Викторъ... Холодная бест³я, вьющаяся змѣя... Съ нею держи ухо востро: эта безграмотная троихъ юристовъ вокругъ пальца окрутитъ...

   Вмѣсто того, онъ рѣшилъ поѣхать къ Эмил³и Ѳедоровнѣ Вельсъ, разсчитывая въ салонѣ этой дамы, какъ въ центральномъ бассейнѣ всѣхъ городскихъ вѣстей и слуховъ, "понюхать воздухъ", - авось, ненарокомъ, и нанюхаетъ онъ волчьимъ чутьемъ своимъ какой-нибудь слѣдокъ къ источнику обезпокоившихъ его клубской болтовни и анонимокъ...

   Проходя заломъ и слыша горяч³й споръ молодежи, Симеонъ пр³остановился, послушалъ и, презрительно улыбнувшись, хотѣлъ пройти мимо, но Клауд³усъ замѣтилъ его въ дверь и издали раскланялся. Симеону пришлось войти къ Матвѣю, чтобы пожать руки Клауд³усу и Немировскому, которыхъ онъ еще не видалъ...

   - О чемъ шумите вы, народные вит³и? - спросилъ онъ, прислоняясь къ притолкѣ и посасывая набалдашникъ палки своей - художественную японскую рѣзьбу по слоновой кости, изображавшую женщину съ головою лисицы: японскую лам³ю.

   Клауд³усъ объяснилъ:

   - Матвѣй громитъ насъ за то, что мы отказываемся непроизводительно тратить трудъ и время на занят³я съ его протеже Скорлупкинымъ.

   Симеонъ вынулъ палку изо рта, поправилъ шапку на головъ и сказалъ внушительно, съ авторитетомъ:

   - Матвѣй правъ. И я сожалѣю. Парень дѣльный.

   Матвѣй, никакъ не ожидавш³й отъ него такой поддержки, взглянулъ на брата съ изумлен³емъ. Потомъ вскричалъ:

   - Слышите, фуфыри? Даже Симеонъ оцѣнилъ!

   "Даже" Матвѣя не очень понравилось Симеону, и онъ строго разъяснилъ:

   - Симеонъ всегда любилъ энерг³ю, уважалъ трудъ и людей, которые понимаютъ и исполняютъ его обязательность.

   - Я не умѣю подчиняться обязательности труда, - холодно зѣвнулъ красивый Грубинъ, садясь на Матвѣеву постель.

   - Въ моихъ рукахъ спорится только трудъ излюбленный, - вторя отозвался ему Немировск³й.

   Симеонъ закурилъ папиросу и учительно возразилъ:

   - Всяк³й обязательный трудъ можно обратить въ излюбленный. Надо только придать ему излюбленную цѣль.

   - То есть? - спросилъ, будто полчаса пробилъ, Клауд³усъ.

   - Цѣль, способную раскалить въ человѣкѣ величайшую пружину воли: эгоизмъ любимой страсти. Чтобы изъ статическаго состоян³я онъ перешелъ въ динамическое, изъ недвижимаго сбережен³я силъ въ энерг³ю дѣятельнаго достижен³я.

   Грубинъ зѣвнулъ.

   - Вы, Симеонъ Викторовичи, сегодня говорите, будто русск³й магистрантъ философскую диссертац³ю защищаетъ. Оставьте. Я двѣ ночи не спалъ.

   Но Симеонъ курилъ, посмѣиваясь, и говорилъ:

   - Вы всѣ нехристи и безбожники...

   - Меня исключи, - остановилъ Матвѣй.

   - Его исключи: онъ еще донашиваетъ ризы божеск³я, - глумясь, подхватилъ Немировск³и.

   - По Владим³ру Соловьеву, - пробилъ курантами своими Клауд³усъ. Симеонъ, все посмѣиваясь и покуривая, продолжалъ:

   - Я не очень большой ораторъ и д³алектикъ, обобщать не мастеръ, люблю говорить образами и притчами. Ну-ка, кто изъ васъ, еретиковъ, помнить "Книгу Быт³я"? ²акова, влюбленнаго жениха прекрасной Рахили?

   Матвѣй взялъ съ письменнаго стола своего черную толстую Библ³ю и, быстрою привычною рукою листая ее, нашелъ желаемый текстъ:

   - ²аковъ полюбилъ Рахиль и сказалъ Лавану: "я буду служить тебѣ семь лѣтъ за Рахиль, младшую дочь твою. И служилъ ²аковъ за Рахиль семь лѣтъ. И они показались ему за нѣсколько дней, потому что онъ любилъ ее".

   Симеонъ вынулъ папиросу изо рта и повторилъ съ выразительнымъ кивкомъ:

   - "Потому что онъ любилъ ее". - Слышали, аггелы?

   - Такъ что же? - отозвался съ постели Грубинъ.

   Симеонъ направилъ на него папиросу, какъ указку, и сказалъ:

   - То, что безъ Рахили въ перспективѣ нѣтъ труда успѣшнаго и пр³ятнаго. A съ Рахилью въ мечтѣ, семь лѣтъ труда кажутся ²акову за недѣлю.

   - Какъ всегда, ты - грубый матер³алистъ, Симеонъ, - раздумчиво сказалъ, ходивш³й по комнатp