Амфитеатров Александр Валентинович - Паутина

Свахою прихожу къ вамъ, Симеонъ Викторовичъ, - любезно и пѣвуче чеканила она звонк³я ехидныя слова. - На счетъ сестрицы вашей, Аглаи Викторовны. У васъ товаръ, y насъ купецъ. Ваша дѣвица на выданьи, a нашъ молодецъ на возрастѣ. Племянникъ мой, Григор³й Евсѣичъ, руки проситъ, челомъ бьетъ...

   Симеонъ, въ долгомъ молчан³и, такомъ мертвомъ, будто никто и не дышалъ уже въ комнатѣ, - и только часовой Сатурнъ тихо и мѣрно щелкалъ надъ Летою косою своею, - медленно поднялся съ дивана своего, бѣлый въ лицѣ, какъ полотно. Епистим³я смотрѣла на него въ упоръ, и страшный взглядъ его не заставилъ ее ни дрогнуть, ни отступить ни шага. Онъ отвернулся, вынулъ портсигаръ, закурилъ папиросу и, послѣ нѣсколькихъ затяжекъ, тяжелыми, рѣшительными шагами, подошелъ къ письменному столу, на которомъ блестѣлъ ключъ отъ двери... Сатурнъ махалъ косою... Все молча, докурилъ Симеонъ папиросу свою и, лишь погасивъ ее въ пепельницѣ, уставилъ холодные, уничтожающ³е глаза на зеленое лицо Епистим³и и - голосомъ, нѣсколько охриплымъ, но ровнымъ и спокойнымъ - произнесъ:

   - Возьми ключъ. Я далъ тебѣ слово, что не трону тебя. Поди вонъ.

   Свѣтъ не измѣнился въ глазахъ Епистим³и, въ лицѣ не дрогнула ни жилка. Медленно и спокойно подошла она за ключемъ, медленно и спокойно прошла къ двери и только, когда вложила ключъ въ замочную скважину, вдругъ, съ правою рукою на немъ, еще разъ обернулась къ Симеону съ усмѣшливымъ вызовомъ:

   - А, можетъ быть, еще подумаете?

   Симеонъ, вмѣсто отвѣта, показалъ ей рукою на портретъ на стѣнѣ.

   - Если-бы на моемъ мѣстѣ былъ покойный папенька, онъ не посмотрѣлъ-бы на новыя времена, на всѣ ваши революц³и и конституц³и. Изъ собственныхъ рукъ арапникомъ шкуру спустилъ-бы съ тебя, негодяйки, за наглость твою.

   Какъ ни рѣшительно было это сказано, - "эге! разговариваешь!" - быстро усмѣхнулась въ себѣ Епистим³я и, безъ приглашен³я, сама, отошла отъ двери и стала на прежнее мѣсто y шкафа.

   - Время на время и человѣкъ на человѣка не приходится, - спокойно возразила она. - Съ папенькою вашимъ мнѣ торговаться было не о чемъ, a съ вами есть о чемъ.

   Обычная судорога не дергала, a крючила щеку Симеона и правый глазъ его тянуло изъ орбиты, когда онъ, напрасно зажигая трясущуюся въ рукѣ папиросу, заикался и хрипѣлъ:

   - Шкура! Продаешь мнѣ собственное мое состоян³е за безчест³е сестры моей?

   - Чести Аглаи Викторовны я ничѣмъ не опозорила. Это вы напрасно.

   - Вотъ какъ?... Ты находишь? Вотъ какъ? Не честь ли еще дѣлаешь? Дьяволъ!

   - Мы люди простые, маленьк³е, но смотрѣть вверхъ намъ никто запретить не можетъ. Попытка не пытка, отказъ не торговая казнь. Аглаю Викторовну я уважаю настолько, что и другого кого въ этомъ домѣ поучить могу. Но сватать Гришу я, Симеонъ Викторовичъ, вольна - хоть къ самой первой во всѣхъ Европахъ принцессѣ.

   - Отъ твоей холопской наглости станется! - рванулъ Симеонъ.

   Епистим³я, не отвѣтивъ ни слова, не удостоивъ его взглядомъ, поддернула шаль свою и, повернувшись, какъ автоматъ, пошла къ двери...

   - Стой! -заревѣлъ Симеонъ, бросаясь за нею изъ за письменнаго стола.

   Она возразила, съ рукою на ключѣ:

   - Что - въ самомъ дѣлѣ? У меня тоже своя амбиц³я есть. Холопка, да наглянка, да дура, да негодяйка. Не глупѣе васъ, и честность въ насъ одна и та же. Ежели вы намѣрены такъ, то вѣдь мнѣ и наплевать: могу все это дѣло оставить...

   A онъ, въ безумномъ, озвѣренномъ бѣшенствѣ, трясся передъ нею, коверкался лицомъ, вывертывалъ глаза, скалилъ серпы зубовъ своихъ, колотилъ кулакомъ по ладони и шипѣлъ, не находя въ себѣ голоса:

   - Къ Васькѣ перекинешься, тварь? къ Мерезову?

   Епистим³я отвѣчала внушительно и вѣско:

   - Намекни я только господину Мерезову, что завѣщан³е существуетъ, - онъ двадцать, тридцать, пятьдесятъ тысячъ не пожалѣетъ. Я сразу могу богатой женщиной стать. A для васъ стараюсь даромъ.

   Горько усмѣхнулся на это слово ея Симеонъ.

   - Душу и тѣло сестры моей требуешь. Это - даромъ? Въ старый дворянск³й родъ мѣщанскимъ рыломъ лѣзешь. Это - даромъ?

   Онъ отошелъ, усталый, волоча ноги, и опять бросился на диванъ, лицомъ къ стѣнкѣ... Епистим³я, зорко приглядываясь, послѣдовала за нимъ по пятамъ.

   - А, разумѣется, не за деньги, - говорила она, великодушно рѣшивъ на этотъ разъ простить ослабѣвшему врагу "мѣщанское рыло". Ни-ни-ни! Боже сохрани! Денегъ никакихъ. Если сами не соблаговолите, то мы съ васъ даже и приданаго не спросимъ. A родъ вашъ знаменитый - Богъ съ нимъ совсѣмъ! Собою надоѣдать вамъ не будемъ: не семьи вашей ищемъ, a дѣвушки. Вы собою гордитесь и хвастайте, сколько вамъ угодно, a я, Симеонъ Викторовичъ, не очень-то васъ, Сарай-Бермятовыхъ, прекрасными совершенствами воображаю. Наглядѣлась всякаго y васъ въ дому, - знаю, каковы ляльки и цацки! Только одна Аглая Викторовна, между вами, и на человѣка-то похожа, если хотите знать мое мнѣн³е. И льщусь я совсѣмъ не на родство съ вами, a только - что барышня-то ужъ очень хороша. И это, Симеонъ Викторовичъ, такъ вы и знайте, - желан³е мое непремѣнное. Давно я это намѣтила, чтобы, ежели мой Гриша въ люди выйдетъ, искать ему Аглаечку въ законный бракъ. И если вамъ опять-таки угодно слышать правду до конца, то изъ-за этого одного я вамъ и помогала обстряпать старика Лаврухина...

   - Не Лаврухина ты, a меня обстряпала! - глухо отозвался Симеонъ.

   Епистим³я пожала плечами и улыбнулась съ лукавствомъ побѣды.

   - Должна же я была себя обезпечить, чтобы не быть отъ васъ обманутой и получить свою правильную часть. Ваше - вамъ, наше - намъ. Подѣлимтесь по чести. Капиталъ - вамъ, Аглаю Викторовну - мнѣ съ Гришуткой...

   Симеонъ долго молчалъ. Мысль о сдачѣ на предлагаемое соглашен³е ему и въ голову не приходила, но онъ чувствовалъ безполезность спора и теперь думалъ только, какъ сейчасъ-то изъ него выйти, не окончательно истоптавъ уступками израненное свое самолюб³е и въ то же время не обозливъ тоже окончательно Епистим³ю, злобу которой противъ себя онъ теперь впервые видѣлъ и слышалъ во всю величину...

   - Возьми деньги! - еще разъ, какъ вчера, предложилъ онъ, все не поворачиваясь, все уткнутый носомъ съ стѣну.

   Епистим³я сѣла на тотъ же диванъ y ногъ Симеона и спокойно сказала, спуская шаль по спинѣ:

   - Нѣтъ, Симеонъ Викторовичъ, не предлагайте. Не пройдетъ. Тутъ есть такое, чего деньгами не купишь.

   A Симеонъ лежалъ и думалъ:

   - Чуетъ власть свою... Ишь - осмѣлѣла: сѣла подъ самый каблукъ и не боится, что я ее, дохлятину, могу однимъ пинкомъ отправить къ чертямъ, y которыхъ ей настоящее мѣсто... Знаетъ, что уже не посмѣю... связаны руки мои!.. въ кандалахъ!.. Плохо мое дѣло... На компромиссѣ тутъ не отъѣдешь... Да вертитесь же вы, мозги мои, чортъ бы васъ дралъ! Шевелитесь! Подсказывайте, какъ мнѣ ее надуть? Проклятые, выдумайте что-нибудь, лишь бы отсрочку взять, a ужъ въ отсрочкѣ то надую...

   Вслухъ же онъ спросилъ:

   - Милл³онъ что-ли ты нашла, что тысячами швыряешься?

   И получилъ спокойный отвѣтъ:

   - Ужъ если судьба мнѣ разстаться съ этимъ дѣломъ только на денежномъ интересѣ, то для меня спокойнѣе будетъ продать документъ не вамъ, a господину Мерезову.

   - Ты полагаешь? - отозвался Симеонъ, чувствуя, что отъ словъ этихъ замерзло въ немъ сердце.

   - Вы же такъ растолковали, Симеонъ Викторовичъ. Васѣ завѣщан³е отдать - законъ исполнить, вамъ - законъ нарушить, судомъ, тюрьмою, ссылкою рисковать... Ясное дѣло, куда мнѣ выгоднѣе повернуть. A ужъ въ добродѣтели Васиной я, конечно, нисколько не сомнѣваюсь: душа-человѣкъ, что спросишь - тѣмъ и наградить.

   - Сказать ей или нѣтъ, что Эмил³я надумалась тоже сватать Аглаю за Мерезова? - размышлялъ Симеонъ, машинально изучая глазами на обивкѣ дивана лучеобразныя морщины коричневой кожи, складками сбиравшейся къ пуговицѣ. Пугнуть? Нѣтъ, погоди... Не такъ y меня хороши карты, чтобы всѣ козыри на столъ... Это - тузъ про запасъ... Покуда можно, придержимъ - поиграемъ въ темную... И сказалъ вслухъ:

   - A кто порукою, что ты меня не надуешь?

   Епистим³я засмѣялась.

   - То есть какъ же это - вы предполагаете - я могу васъ надуть?

   - Очень просто: Аглаю я за племянника твоего выдамъ, a ты мнѣ, завѣщан³е не возвратишь и будешь терзать меня по прежнему - какъ теперь мучишь.

   - A какая мнѣ тогда польза васъ надуть? Если Аглаечка выйдетъ замужъ за моего Григор³я, то прямая наша выгода - не разорять васъ, a чтобы вы, напротивъ, состоян³е свое упрочили и какъ можно цѣлѣе сохранили. Потому что свояки будемъ. Какъ вы насъ тамъ ни понимайте низко или высоко, любите, не любите, a свой своему поневолѣ братъ, и отъ вашего большого костра мы тоже нѣтъ-нѣтъ, да уголечками погрѣемся... Да будетъ ужъ вамъ лежать-то! Как³е узоры на диванѣ нашли? Я же отъ васъ обругана, я же осмѣяна, да вы же мнѣ трагед³ю представляете! Эхъ, Симеонъ Викторовичъ! Грѣшно вамъ воображать меня злодѣйкою своею... Старымъ попрекнули... Кабы я стараго-то не помнила, развѣ такъ-бы съ вами поступила? Чего я отъ васъ прошу? Того, что вамъ совсѣмъ не нужно, только лишн³й грузъ на рукахъ? Что вы, - скажите, - любите, нешто, ее, Аглаечку-то? бережете очень? Ничего не бывало: одна дворянская фанабер³я въ васъ взбушевалась... Кабы другая-то на моемъ мѣстѣ оказалась, былого не помнящая, молодыми чувствами съ вами не связанная, она бы васъ, какъ орѣшекъ отъ скорлупки облупила, да и скушала... A я съ вами - вотъ она вся, прямикомъ, какъ на ладони, на всей моей искренней чести... Чтобы мнѣ было хорошо, да и вамъ не худо... Чего намъ ссориться-то? Слава тебѣ, Господи! Не первый годъ дружбу ведемъ, - y насъ рука руку завсегда вымоетъ.

   Симеонъ повернулся къ ней, злобно, печально улыбаясь.

   - Соловей ты, мой соловей! голосистый соловей! - произнесъ онъ съ глубокимъ, насквозь врага видящимъ и не желающимъ того скрывать, сарказмомъ.

   - Вы не издѣвайтесь, a вѣрьте, - серьезно возразила Епистим³я, вставая, чтобы дать ему мѣсто - опустить съ дивана ноги на полъ.

   - Хорошо. Попробую повѣрить. Ну, a теперь - слушай и ты меня, прекрасная моя синьора! Предположимъ, что ты настолько забрала меня въ когти свои, и что я окажусь такой подлецъ и трусъ; пожертвую этому проклятому наслѣдству ни въ чемъ неповинною сестрою моею и соглашусь утопить ее за твоимъ хамомъ-племянникомъ...

   Епистим³я остановила его суровымъ, мѣднымъ голосомъ:

   - Кто на землѣ отъ Хама, кто отъ Сима-Яфета, - это, Симеонъ Викторовичъ, на Страшномъ Судѣ Христосъ разберетъ.

   - Молчи! не мѣшай, я не диспутировать о правахъ намѣренъ съ тобою... Такъ - вотъ - предположимъ, какъ я сказалъ... Поняла?

   - Предположимъ.

   - Хорошо. Скажи же мнѣ теперь, голосистый соловей: дальше-то что? Пусть я согласенъ, - какъ съ Аглаей-то быть? Вѣдь нынче невѣстъ въ церковь силкомъ не возятъ, связанными не вѣнчаютъ?

   Епистим³я рѣшительно потрясла головою.

   - Мы и не желаемъ. Насильно взятая жена не устройство жизни, a дому разруха. Надѣемся взять Аглаю Викторовну по согласу.

   Симеонъ поднялъ на нее глаза, полные искренняго удивлен³я.

   - Что же, ты воображаешь, будто Аглая плѣнится твоимъ Гришкою, и ему на шею повиснетъ?

   Епистим³я смущенно опустила глаза, но отвѣчала уклончиво и спокойно:

   - Я вѣнцомъ не тороплю. Только бы съ вами, - старшимъ, - между собою дѣло рѣшить и по рукамъ ударить. И Аглаечка молода, и Гриша не перестарокъ. Сколько угодно буду терпѣть, лишь бы свыклись, и сталось, какъ я хочу, благое дѣло.

   Симеонъ усмѣхнулся, съ презрительнымъ сомнѣн³емъ качая черною, стриженою головою, на которой чуть оживало и находило обычныя смуглыя краски измученное, желтое, татарское лицо.

   - Долго тебѣ ждать придется!

   - A, батюшка! - выразительно и настойчиво, съ подчеркиван³емъ подхватила Епистим³я. - Тутъ ужъ и на васъ будетъ наша надежда, и вы старайтесь, Симеонъ Викторовичъ, батюшка мой. Мы съ своей стороны будемъ рѣпку тянуть, a вы съ своей подталкивайте...

   Симеонъ раздумчиво прошелъ къ письменному столу своему...

   - Какъ нибудь обойдусь, вывернусь, надую... - прыгало и юлило въ его растревоженномъ, разгоряченномъ умѣ. - Во всякомъ случаѣ, это ея соглас³е ждать очень облегчаетъ мое положен³е и открываетъ возможности... Неужели это опять какой-нибудь подвохъ? Ну, если и такъ, то онъ не удастся... Хитра, хитра, a изъ капкана меня выпускаетъ... уйду!

   A вслухъ говорилъ:

   - Ты не забывай, что въ этомъ случаѣ мой голосъ - не одинъ. Вопросъ фамильный. У Аглаи, кромѣ меня, четыре брата, каждый имѣетъ право свое слово сказать...

   Епистим³я отвѣтила презрительною улыбкою:

   - Э, Симеонъ Викторовичъ! Не вамъ бы говорить, не мнѣ бы слушать. Если будетъ Аглаечкино соглас³е, да вы благословите, такъ остальнымъ то - каждому - я найду, чѣмъ ротъ замазать... Вы за себя рѣшайте, до прочихъ мой интересъ не великъ.

   Симеонъ слушалъ и внутренно сознавалъ, что она говоритъ правду. Матвѣй и Викторъ - демократы: что имъ Сарай-Бермятовск³й гоноръ и дворянская честь? Къ тому же Матвѣй любить этого Григор³я, возится съ его образован³емъ, въ люди его выводить... Еще радъ будетъ, пожалуй, сдуру, блаженъ мужъ, этакому опрощенному союзу... Иванъ - тупое эхо Модеста, a Модестъ... выкинетъ ему вотъ эта госпожа Епистим³я тысячу-другую рублей взаймишки, онъ и самъ не замѣтитъ, какъ обѣихъ сестеръ не то, что замужъ, - въ публичный домъ продастъ... только и пожалѣетъ, что третьей нѣту!.. Да и безъ денегъ даже... Просто выставить ему Епистим³я своевременно коньяку подороже, да подведетъ двухъ-трехъ дѣвокъ пораспутнѣе... вотъ и весь онъ тутъ. Дальше непристойнаго анекдота взглянуть на жизнь не въ состоян³и. Все - анекдотъ, и сестра - анекдотъ. Еще пикантнымъ найдетъ, декадентъ, Д³онисъ проклятый...

   - Э-эхъ - томила сердце тоска и обижала истерзанный умъ. - Э-эхъ! Одинъ я, - одинъ, какъ всегда, ни друга, ни брата нѣтъ, опереться не на кого...

   И зубы просились сжаться и скрипѣть, и рука нервно комкала на письменномъ столѣ; попадавш³я подъ нее газеты... Розовый листокъ подъ прессъ-папье привлекъ вниман³е Симеона... Онъ машинально потянулъ листокъ къ себѣ, пробѣжалъ, и губы его затряслись: это была вчерашняя оскорбительная анонимка, которую Анюта, убирая поутру комнату, нашла брошенную на полу и, думая, что ненарокомъ обронено что нибудь важное, сунула, на всяк³й случай, подъ прессъ-папье...

  

             Честное созданье,

             Душка Симеонъ,

             Слямзилъ завѣщанье

             Чуть не на милльонъ...

  

   - Епистим³я! - позвалъ Симеонъ придушеннымъ голосомъ, разрывая оскорбительный листокъ на мелк³е клочки и трясущеюся рукою высыпая ихъ въ корзинку.

   - Что, баринъ?

   И, когда она подошла, онъ положилъ свою руку на острое плечо ея и, глядя своими безпокойными черными татарскими глазами въ ея выжидающ³е бездонно морск³е син³е глаза, произнесъ спокойныя, почти дружеск³я слова:

   - Развяжи меня съ позоромъ моимъ, Епистим³я. Я не могу жить подъ его гнетомъ... Это адъ!

   - Симеонъ Викторовичъ! Да развѣ же есть что нибудь противъ съ моей стороны?.. Вы слышали: я всею душою...

   Но онъ остановилъ ее, говоря еще спокойнѣе, рѣшительнѣе, проще:

   - Прямо тебѣ говорю: сдѣлка эта - объ Аглаѣ - мнѣ претить. Я не въ состоян³и тебѣ помогать. Но я въ твоихъ рукахъ, бороться съ тобою не могу, за тобою сила, долженъ уступить. Но не требуй отъ меня больше того, на что моя натура способна податься. Союзникомъ тебѣ въ этомъ дѣлѣ я быть не могу. Не заставляй. Больше того скажу: заставишь, - себѣ, на бѣду: не выйдетъ y меня ничего, только твое же дѣло тебѣ испорчу. A - что я могу обѣщать тебѣ и обѣщан³е сдержу, - это - полное невмѣшательство. Поле - предъ тобою, - дѣйствуй, какъ знаешь. Я закрываю глаза. Удастся, - твое счастье. Не удастся, - не моя вина. Не буду ни мѣшать, ни помогать. Знать ничего не знаю и вѣдать не вѣдаю...

   - A намъ отъ васъ больше ничего и не надо! - весело подхватила, съ зас³явшими глазами, Епистим³я, наклоняя лицо, чтобы благодарно поцѣловать лежащую на ея плечѣ Симеонову руку.

   Онъ медленно убралъ руку и безсознательно осмотрѣлъ ее, точно недоумѣвая, - да его ли эта нервная, съ короткими, изогнутыми пальцами, цѣпкая рука, съ темными волосами изъ-подъ манжетъ, съ красно-подушечною желчною ладонью, съ налитыми, синими венами на тылу.

   - Контрактъ-то - будемъ кровью писать? - зло усмѣхнулся онъ, разминая большимъ пальцемъ лѣвой руки надутыя вены эти на правой.

   Епистим³я поджала, въ шутливой обидѣ, блѣдныя тонк³я губы свои: угрюмая шутка пришлась ей по нраву.

   - Что вы, Симеонъ Викторовичъ, - засмѣялась она, почти уже кокетничая прекрасными своими глазами: - вы не Фаустъ изъ оперы, и я не красный демонъ съ перомъ... Какая тамъ кровь!.. Мы вамъ - вотъ какъ даже безъ чернилъ - на одно ваше благородное словѣ повѣримъ!..

  

   Конецъ.

   Fezzano. 1912. II. 15.