Амфитеатров Александр Валентинович - Паутина

   - Ты же, помнится, о женитьбѣ по любви мечталъ? - со спокойнымъ удивлен³емъ возразила Эмил³я. Симеонъ кивнулъ головою.

   - И мечтаю.

   - Не похоже...

   - Женюсь на той, которую полюблю, - объяснилъ Симеонъ.

   - A она?

   Онъ горько усмѣхнулся.

   - A она мнѣ вѣрна будетъ. Я стану ее беречь, какъ зѣницу ока, и она мнѣ будетъ вѣрна. Дѣти будутъ... много дѣтей... хорошихъ... Сарай-Бермятовыхъ!

   Алмазные глаза Эмил³и Ѳедоровны затуманились не то презрѣн³емъ, не то жалостью.

   - Это... любовь? - спросила она съ разстановкою. Онъ пожалъ плечами.

   - Чего же ты хочешь? Я не дуракъ и знаю жизнь. Въ мои годы, съ моей изломанной жизнью, я не могу разсчитывать на большее... Ландыши отлично растутъ на перегноѣ и, вѣроятно, очень ему благодарны за питан³е, но врядъ ли они пылаютъ къ нему нѣжною страстью.

   Эмил³я Ѳедоровна, зажавъ янтарное лицо въ бѣлыя ручки, ос³янныя изумрудами, глядѣла на него, изъ-подъ чернаго лѣса прически, долго, вдумчиво, серьезно.

   - Несчастный ты человѣкъ, Симеонъ! - вздохнула она.

   Сарай-Бермятовъ дрогнулъ щекою.

   - Ну, вотъ, - пробормоталъ онъ съ усил³емъ перевести гримасу въ улыбку, - дожилъ и волкъ до того, что жалѣть его стали...

   - Несчастный, истинно несчастный, - повторила она. - Жалѣла я тебя и тогда, когда ты за этимъ своимъ наслѣдствомъ охотился, a теперь вдвое жалѣю. Плохо твое дѣло. Погубить оно тебя. Лучше для тебя было бы никогда не прикасаться къ нему...

   - Ну, я другого мнѣн³я, - сухо возразилъ онъ, - и притомъ, милая Сивилла...

   Онъ выразительнымъ кивкомъ указалъ на мѣсто, куда Эмил³я Ѳедоровна только что спрятала полученныя отъ него деньги. Янтарь лица ея чуть покраснѣлъ, будто зажегся внутреннимъ огнемъ, но отвѣчала она спокойно, голосомъ равнодушнымъ, ничуть не дрогнувшимъ и не повышеннымъ.

   - A что мнѣ? Я тутъ оруд³е, человѣкъ посторонн³й... Ты попросилъ y меня помощи, я тебѣ сказала, что помощь моя будетъ стоить столько то, ты заплатилъ, я помогла, - и сегодня, вотъ, ты самъ же, какъ только пр³ѣхалъ, поспѣшилъ заявить мнѣ, что мы квиты... Ну, квиты, такъ квиты. Но права психологической критики чрезъ это я, надѣюсь, не лишена...

   - Зачѣмъ же помогла, если вѣрила, что помогаешь во вредъ мнѣ? - недовѣрчиво усмѣхнулся Симеонъ.

   Она искусственно удивилась, широко открывая алмазы глазъ.

   - Да кто ты мнѣ? Мужъ? братъ? отецъ? любовникъ? Э, миленьк³й! "Було колькы", какъ говоритъ мой кучеръ Ничипоръ... Имѣешь свой разумъ въ головѣ, на что тебѣ моя маленькая женская смѣтка... Квиты, голубчикъ, - квиты !

   Онъ, насупясь, молчалъ въ табачномъ дыму, a Эмил³я Ѳедоровна, смѣнивъ ироническ³й тонъ на дѣловой и согнавъ улыбку съ лица, говорила строго и раздѣльно, совѣтуя такъ, будто приказывала:

   - Однако, квиты, да не совсѣмъ. Въ наши коммерческ³е расчеты вмѣшалась, къ несчастью, психолог³я, и она, увы, не удовлетворена. Я рѣшительно не могу позволить тебѣ пустить Васю Мерезова нищимъ по м³ру...

   - Нищ³й съ двадцатью пятью тысячами рублей! - огрызнулся Симеонъ.

   - Велики деньги! У него, я думаю, долговъ вдвое.

   - Я ихъ дѣлалъ, что ли, чтобы за него платить?

   - Ты не ты, но кредитъ Мерезову оказывали, какъ вѣрному и законному наслѣднику покойнаго Лаврухина, и, конечно, если бы ты не перехватилъ завѣщан³я...

   - Что за выражен³я, - вспыхнулъ Симеонъ. - Понимаешь ли ты, что говоришь!

   Она съ любопытствомъ смотрѣла на его дергающуюся щеку.

   - Извини, пожалуйста, - этимъ грубымъ, но короткимъ словомъ я хотѣла только сказать: если бы, покуда мы съ Мерезовымъ были за-границей, ты не сумѣлъ заставить старика Лаврухина написать завѣщан³е въ твою пользу... ничего болѣе!

   - Да, да, - сердито проворчалъ онъ, - но вышло y тебя болѣе... и много... очень много болѣе! Ты думаешь, я не знаю, как³я сплетни распространяются обо мнѣ по городу? У меня сегодня Вендль былъ... анонимки получаю... смыслъ фразы твоей я очень хорошо понимаю, Эмил³я... очень...

   - Я не думала сказать тебѣ что-либо непр³ятное и обидное, - возразила она. - Если такъ вышло нечаянно, то еще разъ извиняюсь. Но... разъ уже нашъ разговоръ коснулся этихъ слуховъ, я позволю себѣ спросить тебя: какъ ты къ нимъ относишься?

   Онъ всталъ съ мѣста и, стоя, положилъ руки въ карманы брюкъ, дерзкимъ, фамильярнымъ жестомъ, котораго не позволилъ бы себѣ при посторонней женщинѣ, и отвѣчалъ, дергая щекою, съ смѣлымъ вызовомъ:

   - Прежде чѣмъ отвѣчу, мнѣ любопытно знать: какъ ты къ этому относишься?

   Она, молча, шевельнула плечомъ... Онъ вглядѣлся въ окаменѣлый янтарь лица ея и, въ внезапномъ ужасѣ, выставилъ впередъ руки съ растопыренными ладонями, будто для самозащиты.

   - Вѣришь?!

   Она, молча, сомкнула рѣсницы.

   - Вѣришь, что я...

   Въ голосѣ его зазвучали страшныя ноты... Она взвѣсила ихъ въ умѣ своемъ, - потомъ открыла глаза и мягко сказала:

   - Я не вѣрю, что ты тутъ прямо при чемъ либо, но вѣрю, что въ пользу Мерезова было составлено какое то завѣщан³е, и что завѣщан³е это исчезло неизвѣстно куда...

   - Вѣришь?!

   Она, молча, склонила голову.

   И оба молчали.

   И тихо было въ пестрой и блеклой турецкой диванной, подъ фонаремъ, который расцвѣчалъ ея узоры своею острою, не мигающею, электрическою жизнью.

   Наконецъ, Симеонъ поднялъ опущенную, будто раздавленную, голову и произнесъ значительно, рѣзко, твердо:

   - Вѣрить подобнымъ слухамъ, Эмил³я Ѳедоровна, все равно, что считать меня воромъ.

   - Далеко нѣтъ, - спокойно остановила она, - это значитъ только, что ты пришелъ и сѣлъ на пустое мѣсто, не поинтересовавшись тѣмъ, почему оно опустѣло.

   - Ты мнѣ помогала въ томъ, чтобы я сѣлъ на мѣсто это, да, ты мнѣ помогала! - воскликнулъ онъ, обращаясь къ ней почти съ угрозою. - Помни это!... Если ты берешь на себя смѣлость меня осуждать, то не исключай и себя: значить, ты моя соучастница.

   Она рѣзко возразила:

   4- Поэтому то я и не безразлична къ тому, какъ городъ это принялъ и что говоритъ... Я совсѣмъ не желаю быть припутана въ молвѣ людской къ грязному дѣлу... Ты опять киваешь, что мнѣ заплачено? Ошибаешься. Мнѣ заплачено за дѣлежъ, a не за грабежъ.

   Онъ угрюмо молчалъ, a она, сверкая глазами, насѣдала на него все строже и строже.

   - Ты, когда рѣшилъ раздѣть Васю Мерезова, не учелъ его значен³я въ городѣ, ты позабылъ, что онъ всеобщ³й любимецъ...

   Презрительно засмѣялся Симеонъ.

   - Завтра я открою домъ свой всякому встрѣчному и поперечному, устрою разливанное море вина за обѣдомъ и ужиномъ, наприглашаю гитаристовъ, цыганистовъ, разсказчиковъ изъ русскаго и еврейскаго быта, найму двѣ-три тройки безсмѣнно дежурить y моего подъѣзда - и буду, если захочу, такимъ же любимцемъ... вдвое... втрое!

   - Сомнѣваюсь. Ты не изъ того тѣста, изъ котораго вылѣпливаются общ³е любимцы. Тутъ надо тѣсто разсыпчатое, a ты... уксусный ты человѣкъ, Симеонъ! - засмѣялась она, сверкая живыми алмазами глазъ и каменными огнями серегъ. Да и, во всякомъ случаѣ, это будущее, a Мерезова любятъ и въ прошломъ, и въ настоящемъ.

   - Чѣмъ же я виноватъ, если, для того, чтобы угодить вашему милому обществу, надо быть не порядочнымъ человѣкомъ, a пьяницей, мотомъ и развратникомъ? - угрюмо откликнулся изъ табачнаго облака Симеонъ. - На этихъ стезяхъ бороться съ Васил³емъ Мерезовымъ y меня не было ни времени, ни средствъ, ни охоты, ни натуры... Притомъ, - презрительно усмѣхнулся онъ, - наблюдая за любезнымъ братцемъ моимъ, Модестомъ Викторовичемъ, не замѣчаю, чтобы способъ Мерезова былъ уже такъ непреложно дѣйствителенъ. Негодяйства и безпутства въ Модестѣ не менѣе, однако не очень то красива его городская репутац³я. Скоро ни въ одинъ порядочный домъ пускать не будутъ.

   - Чему же ты радуешься? - холодно остановила его Эмил³я. И, такъ какъ онъ не отвѣчалъ, a только курилъ и дымилъ гнѣвно, она покачала съ грустью темнымъ снопомъ волосъ своихъ, заставивъ сквозь ночь ихъ блеснуть зелеными звѣздами, изумрудныя серьги.

   - Какъ вы, Сарай-Бермятовы, всѣ ненавидите другъ друга... Какая ужасная семья! Всѣ одичали, озвѣрѣли... Только Матвѣй, да Аглая и сохранили въ себѣ искру Бож³ю...

   - Юродивый и блаженная, - презрительно бросилъ Симеонъ. - Виктора еще помяни! Не достаетъ въ коллекц³и.

   - Виктора я слишкомъ мало знаю, - грустно сказала Эмил³я Ѳедоровна, - онъ всегда чуждался меня... A ужъ съ тѣхъ поръ, какъ я сошлась съ Аникитою Васс³ановичемъ, повидимому, я совершенно утратила его уважен³е... Что же? онъ правъ. Мое общество не для такихъ послѣдовательныхъ ригористовъ...

   Симеонъ сердито курилъ и зло улыбался.

   - Вотъ какъ въ одинъ прекрасный день, - грубо сказалъ онъ, - этотъ самый ригористъ прострѣлитъ твоему Аникитѣ его татарское брюхо, тогда ты достаточно узнаешь, что за птица этотъ господинъ Викторъ нашъ.

   Эмил³я оглядѣла его съ внимательнымъ недовольствомъ.

   - Удивительный ты человѣкъ, Симеонъ!

   - Ну и удивляйся, если удивительный... - пробормоталъ онъ, безсознательно повторяя "Гамлета".

   - Очень удивительный: неужели ты не понимаешь, что ты вотъ сейчасъ на брата доносъ сдѣлалъ?

   - Кому?... Тебѣ?... Ты, кажется, ни генералъ-губернаторъ, ни полицеймейстеръ, ни жандармск³й полковникъ, ни прокуроръ...

   - Такъ ли ты увѣренъ въ томъ, что говоришь? - остановила она его ледянымъ голосомъ. Онъ, смущенный, умолкъ.

   - То-то вотъ и есть! Эхъ ты!...

   - Ты сегодня нервная какая то, - бурѣя лицомъ, пробормоталъ онъ, - говорить нельзя: придираешься къ словамъ... Кажется, не трудно понять шутку... между своими...

   - Ты думаешь? Наивенъ же ты, если не лжешь. Между своими! A Аникита Васс³ановичъ мнѣ чужой? Подобныя шутки въ наше время отправляютъ людей на висѣлицы и въ зерентуйск³я стѣны...

   Симеонъ молчалъ, и по упрямому лицу его Эмил³я ясно видѣла, что, собственно говоря, онъ рѣшительно ничего не имѣетъ противъ того, чтобы Викторъ именно въ зерентуйск³я стѣны и былъ заключенъ... И было ей и жаль, и противно...

   - Глупая сантиментальность! - произнесла она, думая вслухъ, - и за что только я васъ, Сарай-Бермятовыхъ, люблю? Такъ, вотъ, застряли зачѣмъ то вы всѣ въ душѣ моей съ раннихъ годовъ дѣвическихъ... и давно бы пора выкинуть васъ вонъ изъ сердца, какъ изъ вазы букетъ завядш³й. A вотъ - не могу, держитъ что-то... Глупая сантиментальность!.. Но - берегись, не злоупотребляй, Симеонъ! не злоупотребляй!

   Эмил³я Ѳедоровна встала, хмуря, сдвигая къ переносью полуночныя брови свои.

   - Ну-съ, - произнесла она рѣшительно и опять какъ бы приказомъ, - время не раннее... Еще разъ спасибо за честь, что вспомнилъ новорожденную, и тысяча эта, которую ты привезъ, - merci, - пришлась мнѣ кстати, a теперь отправляйся: y меня дѣловыя письма не дописаны... A Мерезова ты мнѣ, какъ хочешь, изволь устроить, - иначе поссоримся, это я тебѣ не въ шутку говорю...

   - Странная ты женщина, Эмил³я! Ну, сама подумай, чего ты отъ меня требуешь? Сама же говоришь, что y него долговъ на пятьдесятъ тысячъ... Что же - прикажешь мнѣ, что-ли, ни за что, ни про что подарить ему стотысячный кушъ: половину на расплату съ долгами, половину на новый пропой?

   - Зачѣмъ сразу гиперболы?

   - Да дешевле его на ноги не поставить...

   - Долги можно и не сразу гасить. Если онъ половину заплатить, то обновить кредитъ и будетъ въ со стоян³и жить, a Аникита Васс³ановичъ дастъ ему хорошее мѣсто...

   - Украсите вѣдомство! - злобно засмѣялся Симеонъ.

   - Э! не хуже другихъ!

   - Слушай, - быстро заговорила она, поспѣшно, обѣими руками поправляя прическу, что всегда дѣлала, когда оживляла ее вдохновляющая мысль. - Я укажу тебѣ путь къ примирен³ю... благодарить будешь! И волки сыты, и овцы цѣлы... Слушай: отчего бы тебѣ не прикончить всей этой родственной непр³ятности въ родственномъ же порядкѣ? Давай женимъ Васю на Аглаѣ... вотъ и сплетнямъ конецъ.

   Сарай-Бермятовъ хмуро молчалъ, размышляя. Идея ему нравилась.

   - За Аглаей всего пять тысячъ рублей, - нерѣшительно сказалъ онъ. - Какая же она Мерезову невѣста?

   - Отъ себя накинешь...

   - Да! все отъ себя, да отъ себя!

   - Знаешь, Симеонъ: иногда во время подарить единицу значитъ безопасно сберечь сотню.

   Тонъ ея былъ значителенъ, и опять Симеонъ почувствовалъ угрозу, и опять подумалъ про себя:

   - Вотъ оно!

   - Я подумаю, - отрывисто произнесъ онъ, поднося къ губамъ руку Эмил³и.

   - Подумай.

   - Сомнѣваюсь, чтобы вышло изъ этого что-нибудь путное, но... подумаю... доброй ночи.

   - До свиданья... A подумать - подумай... и совѣтую: скорѣй!...

   - Вотъ оно! - снова стукнуло гдѣ-то глубоко въ мозгу, когда Симеонъ, мрачный, выходилъ отъ Эмил³и Ѳедоровны и, на глазахъ козырявшихъ городовыхъ, усаживался въ экипажъ свой... - Вотъ оно! Гдѣ трупъ тамъ и орлы...

   Съ унылыми, темными мыслями ѣхалъ онъ унылымъ, темнымъ городомъ, быстро покинувъ еще шевелящ³йся и свѣтящ³йся центръ для спящей окраины, будто ослѣпшей отъ затворенныхъ ставень... На часахъ сосѣдняго монастыря глухо и съ воемъ пробило часъ, когда, поднимаясь въ гору, завидѣлъ онъ издали въ дому-казармѣ своемъ яркое окно, сообразилъ, что это комната Матвѣя, и, приближаясь, думалъ со злобою, росшею по мѣрѣ того, какъ росла навстрѣчу сила белаго огненнаго пятна:

   - Жги, жги, ацетиленъ то, святъ мужъ!... Горбомъ не заработалъ, не купленный... О, отродья проклятыя! Когда я только васъ расшвыряю отъ себя? Куда угодно... только бы не видали васъ глаза мои, только бы подальше!

  

  

   За окномъ, позднее освѣщен³е котораго такъ возмутило Симеона Бермятова, происходилъ, между тѣмъ, разговоръ странный и лукавый... Гости давно разошлись. Иванъ, со слипшимися глазами, и Зоя, громко и преувеличенно зѣвая и браня Аглаю, которая не возвратилась съ десятичасовымъ поѣздомъ и, стало быть, заночевала въ дачномъ мѣстечкѣ y знакомой попадьи, - распростились съ братьями и пошли по своимъ комнатамъ спать. Остались вдвоемъ Матвѣй, сѣвш³й къ столу писать письма, да Модестъ, - онъ лежалъ на кровати Матвѣя, подъ красивымъ пледомъ своимъ, и, облокотясь на руку, смотрѣлъ на согнутую спину брата горящимъ взглядомъ, злымъ, насмѣшливымъ, хитрымъ...

   - Такъ въ ложку меня? въ ложку пуговочника по тринадцати на дюжину? не годенъ ни на добро, ни на яркое зло? Ни Богу свѣча, ни чорту ожегъ? A вотъ посмотримъ...

   И онъ лѣниво окликнулъ:

   - Матвѣй!

   - Что, Модя?

   - Какъ тебѣ понравилась нынѣшняя аллегор³я остроумнаго брата нашего Симеона Викторовича, иже данъ есть намъ въ отца мѣсто?

   - О Рахили?

   - Да.

   Матвѣй повернулся на стулѣ, держа перо въ рукахъ, почесалъ вставочкой бровь и серьезно сказалъ:

   - Я думаю, что, хотя онъ, по обыкновен³ю, говорилъ въ грубомъ практическомъ смыслѣ, но символъ удаченъ, можетъ быть расширенъ, одухотворенъ... и, въ концѣ концовъ, Симеонъ, въ своемъ обобщен³и, правъ...

   - Я того же мнѣн³я.

   Модестъ закурилъ и нагналъ между собою и Матвѣемъ густой пологъ дыму.

   - Этотъ споръ, - сказалъ онъ серьезно, - y насъ, какъ водится, соскочилъ на общ³я мѣста и, за ними, тоже, какъ водится, всѣ позабыли начало, откуда онъ возникъ... Ты, вотъ, все съ Скорлупкинымъ возишься...

   - Да, - грустно вспомнилъ огорченный Матвѣй, - бѣдный парень... грубо и безжалостно мы съ нимъ поступаемъ...

   - Ну, положимъ, и дубину же ты обрящилъ, - скользнулъ небрежно аттестац³ей Модестъ, закутывая правою ногою лѣвую въ пледъ. - Знаешь, что я тебѣ предложу? Пригласи меня на помощь. А? Отдай своего протеже мнѣ. Я его тебѣ обработаю, - даю слово... въ конфетку! право!

   Матвѣй съ укоризною покачалъ головой.

   - Послѣ того, какъ ты его сейчасъ самъ назвалъ дубиною?

   - А, быть можетъ, именно это то обстоятельство и подстрекаетъ мое усерд³е? Это очень гордый и лестный воспитательный результатъ - именно дубину взять и обтесать въ тонк³й карандашъ, коимъ потомъ - чернымъ по бѣлому - что хочешь, то и пишешь...

   - Я стараюсь дать образован³е Григор³ю совсѣмъ не для того, чтобы онъ былъ моимъ карандашемъ, - слегка съ обидою возразилъ Матвѣй.

   - Да? Я всегда говорилъ, что ты y насъ въ семьѣ нѣчто вродѣ бѣлаго дрозда или зеленой кошки... Почему Симеонъ не показываетъ тебя за деньги? Впрочемъ, время еще не ушло. A покуда мы обезпечены наслѣдствомъ.

   - Развѣ я сказалъ что-нибудь дикое?

   - Въ достаточной мѣрѣ... Полагаю, всяк³й учитель беретъ учениковъ съ тѣмъ, чтобы въ нихъ отразить и продолжить самого себя, a не враговъ и оппонентовъ себѣ вырабатывать... Естественная сила эгоизма, мой другъ, въ творчествѣ педагогическомъ властвуетъ и дѣйствуетъ столько же, какъ и во всякомъ другомъ... И - какого убѣжденнаго учителя ты ни изслѣдуй, именно лучш³е то изъ нихъ и оказываются совершеннѣйшими эгоистами по вл³ян³ю... Понимаешь меня? Болѣе того: тутъ, если хочешь, въ томъ то и наибольш³й альтруизмъ заключается, чтобы быть какъ можно большимъ эгоистомъ и дѣлать изъ питомца человѣка не по тому образу и подоб³ю, какъ онъ самъ хочетъ или друг³е совѣтуютъ, но - куда тянутъ симпат³и воспитателя...

   - Ты отчасти правъ, - съ грустью сказалъ Матвѣй, - въ воспитан³и, на днѣ гдѣ то, есть осадокъ насил³я... Можетъ быть, слабый, можетъ быть, парализованный прекрасной цѣлью, но есть... Когда я пробовалъ быть педагогомъ, я его чувствовалъ - этотъ внушающ³й эгоизмъ вл³ян³я, какъ ты говоришь, эту жажду перелиться въ душу учениковъ своею личностью, настоять, чтобы именно вотъ ты, такой-то, a не другой кто отразился въ зеркалѣ души, которое ты шлифуешь... Потому и бросилъ...

   - Вотъ видишь... Стало быть, о карандашѣ я не такъ ужъ нелѣпо сказалъ.

   - Ты не нелѣпо сказалъ, - тихо возразилъ Матвѣй, - a цинично... Всякое образован³е всякое воспитан³е - конечно, временная условность. Когда всѣ люди дойдутъ до сознан³я въ себѣ Бога и поймутъ его истину, воспитан³е и образован³е станутъ не нужными...

   - Но покуда Иванъ-Дураково царство не наступило, и земля не залита океаномъ неблаговоспитанности...

   Матвѣй проницательно смотрѣлъ на брата и говорилъ:

   - Что ты, что Симеонъ - странные люди. Вы оба на ближнихъ, какъ на пѣшки, смотрите, которыя будто для забавы вашей сдѣланы, для шахматной игры, и каждаго вы принимаете именно съ этой точки зрѣн³я: на что онъ годится? не самъ по себѣ на что годится, a вамъ, вамъ на что годится? какъ бы въ него сыграть?

   - Скажите пожалуйста?! - думалъ, въ дыму, изумленный и нѣсколько даже сконфуженный, Модестъ: - Матвѣй Блаженный характеристики закатываетъ... Вотъ и не вѣрь послѣ этого въ прозорливость юродивыхъ! Преядовито въ любимую точку попалъ, шельмецъ, да еще и жалѣетъ...

   Размахалъ дымъ рукою и заговорилъ.

   - Если ты самъ не хочешь обратить Григор³я Скорлупкина въ карандашъ свой, то уступи его мнѣ...

   Матвѣй отрицательно покачалъ головою.

   - Не хочешь? Но вѣдь кто же нибудь да сдѣлаетъ изъ него свой карандашъ? Ты знаешь: res nullius cedit primo occupant!

   - Я не могу ни уступать живого человѣка, ни задерживать его при себѣ. Но я не скрою отъ тебя, Модестъ, что я былъ бы очень огорченъ, если бы Григор³й оказался, какимъ либо случаемъ, подъ твоимъ вл³ян³емъ.

   - Да? Мило и откровенно! Почему?

   - Потому что - я боюсь - въ твоихъ рукахъ этотъ карандашъ напишетъ вещи, очень нехорош³я для себя и для другихъ...

   Модестъ улыбнулся съ превосходствомъ и сказалъ:

   - Ахъ, Матвѣй, хоть отъ тебя то такихъ словъ не слышать бы... Когда вы, окружающ³е меня, умные и добродѣтельные люди, поймете, что вся моя страшная и развратная репутац³я гроша мѣднаго не стоитъ и, въ сущности, я совсѣмъ ужъ не такой чортъ, какъ...

   - Я и не боюсь твоей репутац³и, Модестъ, - серьезно и мягко остановилъ его братъ. - Я знаю очень хорошо, что въ слухахъ и толкахъ, которые о тебѣ распускаютъ по городу разные легкомысленные люди, все преувеличено, по крайней мѣрѣ, во сто разъ...

   - Ну, положимъ, не во сто, - проворчалъ Модестъ: - если во сто, то - что же останется?

   - A въ преувеличен³яхъ ты самъ виноватъ, потому что они тебѣ нравятся...

   - Скажите, какой сердцевѣдъ! - отозвался Модестъ съ искусственнымъ смѣхомъ.

   Но Матвѣй спокойно повторилъ.

   - Да, Модя, нравятся. Я не знаю почему, но въ послѣднее время встрѣчаю ужасно много людей, которымъ нравится, чтобы ихъ считали жестокосердными злодѣями, безчувственными развратниками и сладострастными Карамазовыми... Ты, къ сожалѣн³ю, изъ нихъ.

   - Изъ нихъ? - насильственно усмѣхнулся Модестъ. - Это прелестно - твое обобщен³е: изъ нихъ... До сихъ поръ я имѣлъ слабость думать, что я самъ по себѣ... единица... Оказывается, я - дробь, часть какого то неопредѣленнаго цѣлаго... "изъ нихъ"... Гм...

   - Нѣтъ, нѣтъ, - въ невинности душевной поспѣшилъ успокоить его Матвѣй, - ты напрасно боялся и обособлялъ себя... Такихъ сейчасъ множество, безконечное множество...

   - Молчи! - едва не крикнулъ ему Модестъ, чувствуя судорогу бѣшенства въ горлѣ и видя зеленыя облака, заходивш³я передъ глазами. Но во время сдержался, перевелъ злобный окрикъ въ кашель и, прикрывъ лицо рукавомъ, будто отъ яркаго свѣта лампы, слушалъ, притаясь, и думалъ, во внутреннемъ кипѣн³и, будто въ немъ съ какихъ-то органовъ самолюб³я заживо кожу снимали:

   - Везетъ же сегодня мнѣ... разжалованному Мефистофелю... ну-съ, дальше? - думалъ онъ. A Матвѣй говорилъ:

   - Я увѣренъ, что, как³я бы нехорош³я вещи ты ни говорилъ, - быть можетъ, иногда ты ихъ даже дѣлалъ, - это въ тебѣ не твое главное, это - сверху, это - не ты...

   - Я не я, и лошадь не моя! - презрительно бросилъ Модестъ, притворяясь, будто согласенъ.

   - Ты можешь вовлечься во что либо отвратительно грязное, сальное, унижающее твою человѣчность. Но я увѣренъ: если-бы случай или чья либо злая воля поставили тебя лицомъ къ лицу съ конечнымъ грѣхомъ и зломъ...

   - Чья-либо? - усмѣхнулся Модестъ. - A не своя собственная?

   - Твоя собственная воля никогда тебя на такой конецъ гибели не приведетъ.

   Модестъ круто повернулся носомъ къ стѣнѣ.

   - Ну, конечно! - пробормоталъ онъ, - гдѣ же мнѣ... Перъ Гюнтъ! Ну-съ, такъ лицомъ къ лицу съ конечнымъ грѣхомъ и зломъ.

   - Я увѣренъ, что ты найдешь въ себѣ силу предъ ними устоять... и повернуть на другую дорогу.

   - То-есть - струсить, - горько переводилъ себѣ Модестъ.

   - И, быть можетъ, только тогда ты найдешь въ себѣ себя самого. Потому что вѣдь ты себя совершенно не знаешь и собою себя обманываешь. Ты совсѣмъ не Мефистофель какой-нибудь...

   - Слышалъ уже сегодня! знаю!

   - Не Донъ-Жуанъ, не Неронъ, не Фоблазъ...

   - A просто кандидатъ въ ложку Пуговочника: Знаю!..

   Модестъ смѣялся долго и нервно, такъ что и Матвѣй засмѣялся.

   - Я очень радъ, что ты все это такъ просто и весело принимаешь, - сказалъ онъ. - Это очень хорош³й знакъ... Въ тебѣ много дѣтскаго, Модестъ. Знаешь ли ты это?

   - О, да! Ужасно! Купи мнѣ матросскую курточку и панталончики... и лакированную шляпу съ надписью: "Орелъ".

   - Ну, a вотъ видишь ли, - перешелъ Матвѣй въ серьезный тонъ, - тотъ, кого ты предлагаешь взять въ свою опеку, Григор³й Евсѣичъ мой Скорлупкинъ, человѣкъ совсѣмъ другого сорта... Можетъ быть, онъ не весьма уменъ, и вотъ - наши образовательные опыты показываютъ, что онъ не талантливъ, даже не способенъ... Но я искренно счастливъ, что намъ удалось извлечь его изъ среды, въ которой онъ росъ и получилъ первыя воспитывающ³я впечатлѣн³я. Потому что среда эта - насквозь отравленная жадностью, мелкою злобою, лицемѣр³емъ, ханжествомъ, сластолюбивая, похотливая, полная коварства, лести и лжи... Мѣщанство и черная сотня, въ полномъ объемѣ этихъ понят³й. Если онъ нашелъ въ себѣ достаточно сознательной силы, чтобы отдалиться отъ родного м³рка и стать подъ наше вл³ян³е - ну, мое, Аглаи, Грубина, Немировскаго... - это очень благополучно не только для него, но и для общества. Потому что, видишь ли: онъ - весь - человѣкъ средн³й, даже, можетъ быть, ниже средняго, но y него, знаешь, характеръ этак³й... какъ бы тебѣ сказать? - корневой... Забираетъ жизнь вглубь, пристально, знаешь, этакъ властно, какъ щупальцами, впивается во все, что ему попадается на избранной имъ дорогѣ. Вотъ онъ въ насъ, интеллигентахъ, сейчасъ полубоговъ какихъ-то видитъ, - даже совѣстно. И истинно говорю тебѣ: среди насъ, въ глубокой вѣрѣ, въ насъ, онъ лучше всѣхъ насъ, - онъ борется со своею низменностью такими свѣтлыми и тяжкими напряжен³ями, что я любуюсь имъ, онъ трогателенъ и прекрасенъ! Но онъ самъ разсказывалъ мнѣ, что, покуда онъ вѣрилъ въ свой домашн³й укладъ, то не было такой гадкой мѣщанской выходки, такой черносотенной гнусности, которыхъ онъ не одобрялъ бы и не готовъ былъ самъ совершить въ самой острой и грубой формѣ. И я совершенно увѣренъ, что, если-бы и нынѣшн³й новый Григор³й Скорлупкинъ, на поискахъ образован³я, заблудился и попалъ въ ту праздную среду чувственныхъ людей, которую ты любишь, подъ вл³ян³емъ тѣхъ - извини мнѣ выражен³е - грязныхъ словъ, мыслей и идей, которыми вы тамъ, утонченники, небрежно обижаете въ себѣ человѣческое достоинство, - я увѣренъ, Модя, что этотъ молодой человѣкъ не сталъ бы плавать на поверхности вашей утонченной культуры. Стоитъ ему однажды убѣдиться, что она хороша и именно ея то ему и не доставало, и онъ спокойно и сознательно нырнетъ на самое дно...

   - И въ то время, какъ насъ Пуговочникъ будетъ переплавлять въ ложкѣ по тринадцати на дюжину, твой краснорылый Григор³й прекрасно сдастъ экзаменъ въ дѣйствительные черти?

   Матвѣй кивнулъ головой.

   - Если хочешь, да. Пойми: это - воля сильная, гораздо сильнѣе всего интеллекта. Онъ не знаетъ, чего хотѣть - хорошо, чего - дурно. Но, однажды рѣшивъ, что вотъ того то онъ хочетъ, онъ хочетъ уже твердо, послѣдовательно, методически. Сейчасъ онъ на дорогѣ въ порядочные люди - и, если выдержитъ эту лин³ю, можетъ весь вѣкъ прожить прекраснымъ, кругомъ порядочнымъ, полезнымъ человѣкомъ. Но если-бы чье-либо вл³ян³е выбило его изъ чистой колеи и бросило въ низменныя симпат³и и искан³я, я ждалъ бы результатовъ жуткихъ... Отвлеченностей онъ не смыслить, умозрѣн³я онъ не воспринимаетъ, a - какую идею пр³емлетъ, сейчасъ проникается ею дѣйственно и до конца... Онъ практикъ... Наше интеллигентское наслажден³е мыслью для мысли и игрою культурнаго воображен³я, оставляющее жить въ воздухѣ столько хорошихъ позывовъ, но, за то, сколько же и порочныхъ, злыхъ, - ему совершенно чужды... Всякая идея трудно въ него входить, - даже не входить она, a лѣзетъ, пыхтя и въ поту лица, тискается. Но, когда она втолкалась въ его голову, онъ считаетъ, что мало имѣть ее въ головъ - она ровно ничего не значить, если по ней не жить... Повторяю тебѣ: онъ теперь на хорошей дорогѣ, но три года тому назадъ онъ, въ компан³и такихъ же дикихъ парней, мазалъ дегтемъ ворота провинившихся дѣвушекъ, и мнѣ пришлось битыхъ три дня убѣждать его, чтобы онъ не принялъ участ³я въ еврейскомъ погромѣ... Понимаешь? Не отъ чувства убѣждать, a отъ логики - не внушать, что это вообще не хорошо, a доказывать, что это для него нехорошо... И, когда я доказалъ, a онъ понялъ, то и самъ не пошелъ и пр³ятелей своихъ удержалъ и даже очень смѣло и рѣшительно велъ себя во время погрома - еврейскую семью спряталъ, за дѣтей вступался, дѣвушку отъ насил³я спасъ... Видишь? Поставлена машина на рельсы, пары разведены, - ну, значить, и пойдетъ прямехонько на ту станц³ю, на которую направить путь стрѣлочникъ. Да. Воля y него желѣзная, a умъ не твердый, темный, мысли неразборчивыя, спутанныя... Машина! Просвѣти его какимъ нибудь вашимъ сверхчеловѣческимъ девизомъ, вродѣ "все позволено", такъ, чтобы онъ крѣпко почувствовалъ и повѣрилъ, и онъ, въ самомъ дѣлѣ, все позволять себѣ... И все это будетъ въ немъ не буйною страстью какою-нибудь, которая бушуетъ грѣхомъ, и сама себя боится и трепещетъ въ тайныхъ раскаян³яхъ, - нѣтъ, - съ чувствомъ своего права, спокойно, прямолинейно, холодно: все позволено, - такъ чего же стѣсняться-то? дѣйствуй!..

   Модестъ выслушалъ брата съ любопытствомъ, лежа на спинѣ, руки подъ голову и глядя въ потолокъ.

   - Характеристика твоя интересна, - сказалъ онъ, - я не подозрѣвалъ въ немъ такихъ способностей къ дисциплинѣ... Если ты не ошибаешься, конечно.

   - Нѣтъ, Модестъ, не ошибаюсь.

   - Но именно то, что ты мнѣ сообщаешь, еще болѣе разжигаетъ меня вмѣшать въ развит³е твоего протеже свой, такъ сказать, авторитетъ... Видишь-ли...

   Онъ спустилъ ноги съ кровати и сѣлъ.

   - Видишь-ли: ты въ совершенномъ заблужден³и, воображая, будто я хочу явиться около этого Григор³я чѣмъ-то вродѣ новаго Мефистофеля или "Перваго Винокура"... Напротивъ, я хочу сыграть на самой идеалистической стрункѣ, какая только звучитъ въ его душѣ... Вотъ - Симеонъ распространялся о Рахиляхъ... Извѣстна тебѣ Рахиль твоего протеже? Мнѣ очень извѣстна... Это прозрачный секретъ... Хочешь-ли ты, чтобы твой Григор³й Скорлупкинъ сдалъ экзаменъ зрѣлости, защитилъ диссертац³ю объ эхинококкахъ, получилъ Нобелеву прем³ю, открылъ квадратуру круга, изобрѣлъ аэропланъ и подводную лодку?

   - Ты все дурачишься.

   - Нисколько. Я только поддерживаю теор³ю брата Симеона. Ты и теперь не понимаешь меня?

   - Нѣтъ.

   Модестъ взглянулъ на него съ какимъ-то завистливымъ недовѣр³емъ и пожалъ плечами.

   - Ну, и слѣпъ же ты, святъ мужъ! Все зависитъ отъ Аглаи.

   - Отъ какой Аглаи? - удивился Матвѣй.

   Модестъ отвѣтилъ съ быстрымъ раздражен³емъ, точно его переспрашиваютъ о томъ, что стыдно и непр³ятно повторить:

   - Отъ нашей Аглаи... о какой же еще?... Отъ сестры Аглаи...

   - Она имѣетъ на него такое большое вл³ян³е?

   Модестъ засмѣялся самоувѣренно.

   - Пусть Аглая обѣщаетъ ему выйти за него за мужъ, и онъ лбомъ стѣну прошибетъ.

   Матвѣй, изумленный, высоко поднялъ изтемна-золотистыя брови свои, a Модестъ, поглядывая сбоку, сторожилъ выражен³е его лица и будущ³й отвѣтъ.

   - Развѣ это возможно? - сказалъ наконецъ Матвѣй и, закинувъ руки за спину, загулялъ по кабинету.

   - A твое мнѣн³е? - отрывисто бросилъ ему Модестъ, водя вслѣдъ ему тревожно-насмѣшливыми глазами.

   Матвѣй остановился предъ нимъ.

   - Если бы я былъ дѣвушка, и отъ моего соглас³я выйти замужъ зависѣло какое-нибудь счастье человѣческое, я не колебался бы ни минуты.

   - Даже не любя?

   Матвѣй, опять на ходу, спокойно отвѣтилъ:

   - Какъ можно человѣку человѣка не любить, - этого я себѣ совершенно не представляю.

   - Женятся и замужъ выходить не по юродивой любви!

   - То-то, вотъ, что есть какая-то спец³альная. Всѣ вы придаете ей ужасно много значен³я, a мнѣ она совершенно не нужна и незнакома.

   Все съ тѣмъ же не то завистливымъ, не то презрительнымъ лицомъ слѣдилъ за нимъ Модестъ.

   - Выросъ ты въ коломенскую версту, а, кажется, до сихъ поръ вѣришь, что новорожденныхъ дѣтей повивальныя бабки въ капустѣ находятъ?

   - Нѣтъ, я физ³олог³ю изучалъ. Но я не понимаю, почему надо подчинять дѣторожден³е капризу какой-то спец³альной любви? Въ природѣ все просто, a среди людей все такъ сложно, надменно, не доброжелательно.

   Модестъ грубо, зло засмѣялся.

   - Возблагодаримъ небеса, сотворш³я тя, все-таки, до извѣстной степени мужчиною. Воображаю, какимъ зятемъ ты наградилъ бы славный Сарай-Бермятовск³й родъ!

   Матвѣй сѣлъ рядомъ съ нимъ и сказалъ вдумчиво, разсудительно:

   - Видишь ли, наша Аглая - прелестная и большой мой другъ. Но я, все-таки, не знаю. Пожалуй, и она еще не на полной высотѣ... Предразсудки сослов³я, воспитан³я...

   Модестъ встрепенулся, какъ отъ неожиданности, и воззрился на брата съ любопытствомъ большого удивлен³я.

   - Ты, оказывается, еще не вовсе обезпамятѣлъ? - процѣдилъ онъ сквозь зубы. - Гм. Не ожидалъ.

   Матвѣй серьезно отвѣчалъ:

   - Многое въ дѣйствительности мнѣ дико и непримиримо, но ея повелительную силу я разумѣю.

   Оба примолкли. Модестъ сдулъ пепелъ съ папиросы...

   - Я, впрочемъ, и не предлагаю, - выговорилъ онъ какъ бы и небрежно, - не предлагаю, чтобы Аглая въ самомъ дѣлѣ вышла за Скорлупкина, но только, чтобы пообѣщала выйти.

   - A потомъ?

   Модестъ пожалъ плечами.

   - Видно будетъ. Тебѣ что нужно? Срокъ, чтобы высвѣтлить Григор³ю его дурацк³е мозги. Ну, и выиграешь времени, сколько назначишь.

   - Всяк³й срокъ имѣетъ конецъ. Что обѣщано, то должно быть исполнено.

   - Лаванъ разсуждалъ иначе, - криво усмѣхнулся Модестъ.

   Матвѣй всталъ, тряся кудрями.

   - Въ обѣщан³и, которое дается съ тѣмъ, чтобы не быть исполненнымъ, я участ³я не приму.

   Модестъ съ досадою потянулъ къ нему худое свое, блѣдное лицо, странно сверкающее пытливыми возбужденными глазами:

   - Ты забываешь, что сейчасъ браки Рахилей зависятъ не столько отъ Лавановъ, сколько отъ нихъ самихъ.

   - Такъ что же?

   - Повѣрь мнѣ, - сказалъ Модестъ вѣско и раздѣльно, дробя слоги взмахами руки съ папиросою, - если ²акову легко работать за свою Рахиль, то и Рахиль рѣдко остается равнодушна къ ²акову, который ради нея, запрягся въ каторжную работу.

   - A если останется? - спросилъ Матвѣй, круто остановясь. Модестъ сдѣлалъ равнодушно-сожалительное лицо.

   - Что же дѣлать? Лоттерея! Придется Григор³ю перестрадать нѣкоторое разочарован³е.

   - За что?

   - За науку, что въ жизни не все медъ, случается глотнуть и уксусной кислоты.

   Матвѣй рѣзко отвернулся отъ него и сталъ безцѣльно перекладывать книги на столѣ.

   - Несправедливо и звѣрски жестоко, Модестъ.

   Модестъ всталъ, бросилъ папиросу и подошелъ къ Матвѣю.

   - Погоди. Давай разсуждать хладнокровно. Сейчасъ Григор³й влюбленъ въ Аглаю, какъ дикарь, грубо, слѣпо, безразсудно. Отдать Аглаю ему, такому, какъ онъ есть, было бы позоромъ, нравственнымъ уб³йствомъ, скотствомъ. Не возражай: это я говорю, не ты говоришь. Соглас³я не требую. Свою мысль развиваю. Но Аглая для него именно Рахиль, ради которой, если бы дана была ему хоть малѣйшая надежду, онъ готовъ работать семь и еще семь лѣтъ. Затѣмъ двѣ возможности. Развиваясь, онъ - либо сдѣлается достойнымъ Аглаи, и тогда почему ей, въ самомъ дѣлѣ, не выйти за него замужъ? Либо онъ пойметъ, что выбралъ себѣ Рахиль неподходящую, и тогда обѣщан³е падаетъ само собою.

   Матвѣй глубоко задумался.

   - Можетъ быть, ты и правъ... - произнесъ онъ медленно, голосомъ человѣка, нашедшаго неожиданный выходъ изъ трудной задачи, - можетъ быть, ты и правъ...

   Модестъ, ободренный, подхватилъ.

   - Григор³й парень, по-своему, по первобытному, не глупый. Онъ оцѣнитъ, что мы, всѣ трое, ему добра желаемъ. Въ случаѣ краха нашей интриги, мы, такъ и быть, попросимъ y него прощен³я, a онъ насъ, тоже такъ и быть, извинитъ.

   Матвѣй, не отвѣчая, задумчиво его разглядывалъ. Потомъ, безъ отвѣта же, улыбнулся.

   - Мног³е считаютъ тебя злымъ, a вѣдь, въ сущности, ты добродушенъ.

   Что-то язвительно укусило Модеста за сердце.

   Матвѣй продолжалъ:

   - Я не умѣю не вѣрить людямъ, и потому посмѣяться надо мною легко... Но, если ты вполнѣ серьезно...

   - Я серьезенъ, какъ три дня похороненный нѣмецъ и, притомъ, неокант³анецъ, докторъ философ³и.

   - Тогда - вотъ. Григор³й - благодарная натура. Изъ него можетъ выйти и долженъ выйти, если мы его не погубимъ, хорош³й человѣкъ. Если бы между нимъ и Аглаей возникла искренность любви, то - да освятится ихъ бракъ. A классовыя перегородки, въ моихъ глазахъ, - чепуха. Съ моей точки зрѣн³я, - если ужъ браки непремѣн