Толстой Лев Николаевич - Том 42, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

а - тайны; причина всякой индивидуальной или коллективной жизни - тайна, т. е. нечто не поддающееся разуму, неизъяснимое, неопределенное. Одним словом, всякая индивидуальность есть неразрешимая загадка, и никакое начало не может быть объяснено. В самом деле, все то, что сделалось, объясняется прошедшим, но начало чего бы то ни было не сделалось. Оно представляет всегда начальное чудо творения, потому что оно не есть следствие чего-либо друго­го: оно является только между прежними вещами, которые составляют ему среду, случай, обстановку, которые сопутствуют его появлению. Само же появление остается непонятно.

  

  

  

  

   Благодаря твоему превосходному воспитанию, ты мо­жешь измерять круги и квадраты и все расстояния между звездами. Все стало достижимо для твоей геометрии. Если ты такой прекрасный механик, измерь же ум человеческий. Ска­жи мне, как он велик или как он мал. Ты знаешь, что такое прямая линия. Какая тебе в этом польза, если ты не знаешь прямого пути в жизни. Все свободные науки оказываются несостоятельны для научения добродетели. Если они и пригод­ны для чего другого, для добродетели они ничего не стоят. Они не приводят ум к добродетели: они лишь расчищают путь.

  

  

  

   Тайна жизни растения - такая же, как тайна нашей жиз­ни, и физиолог напрасно надеется объяснить ее механичес­ким законом так же, как он объясняет машину, которую сам сделал. Мы не должны щупать пальцами святую святых жизни животной или даже растительной. Делая это, мы ниче­го не откроем, кроме внешности.

  

  

  

   Вещь, которую мы видим через микроскоп и телескоп, становится незначительной.

  

  

  

   Большая библиотека скорее рассеивает, чем поучает чита­теля. Гораздо лучше ограничиться несколькими авторами, чем необдуманно читать многих.

  

  

  

   Лучше не знать многого из того, что можно знать, чем пы­таться познать то, что не может быть познано.

   Ничто так не развращает и не ослабляет умственной силы и не возбуждает так самомнения, как витание в областях непознаваемого. Хуже всего притворяться, что понимаешь то, чего не понимаешь.

  

  

  

   Тот, кто перенес сознание своей жизни в свое духовное "я", не может испытать зла ни в жизни, ни в смерти.

  

  

   Та материальная форма, в которой застает нас в этом мире пробуждение нашего сознания истинной жизни, пред­ставляет как бы пределы, ограничивающие наше духовное существо.

   Материя есть предел духа. Истинная же жизнь есть постепенное разрушение этого предела, кончающееся полным раз­рушением, полным освобождением - смертью. Такое понимание жизни дает человеку полное спокойствие и в жизни и в смерти.

  

  

   Куда бы судьба тебя ни забросила, всюду с тобою твоя сущность, твой дух, средоточие жизни, свободы и силы, когда он верен закону бытия своего. Нет в мире внешних благ или величия, для которых стоило бы человеку нарушать единение свое с духом, расторгать свой союз с ним и подрывать цельность своей души внутренним разладом с самим собою.

   Укажи, что мог бы ты купить ценою такой жертвы?

  

  

  

   Человека иногда томит, радует живо сознанная им страш­ная противоположность между чем-то бесконечно великим и всемогущим, которое он сознает в себе, и чем-то узким и сла­бым, которое он чувствует в себе же.

  

  

   Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от духа есть дух.

   Не удивляйся тому, что я сказал тебе: должно вам родить­ся свыше.

   Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким рожденным от духа.

  

  

  

  

   По многим соображениям душа добрых людей представ­ляется мне божественной и вечной, но, главным образом, по­тому, что душа лучших и мудрейших людей так переносится в будущее состояние, что кажется, будто все ее мысли сосредо­точены на вечности.

  

  

  

  

   Только деятельное, нравственное, духовное, глубокое и религиозное сознание придает жизни все ее достоинство и энергию. Оно делает неуязвимым и непобедимым. Землю можно победить только именем неба. Все блага даются, кроме того, тому, кто ищет только мудрости. Только тогда бываешь сильнее всего, когда вполне бескорыстен, и мир у ног того, кого он не может обольстить. Почему? Потому что дух властвует над материей, и мир принадлежит богу. "Мужайтесь, - сказал небесный голос, - я победил мир".

   Боже, дай силы слабым, желающим доброго!

  

  

  

   Есть один высший разум, превосходящий все человеческие умы. Он далек и близок. Он выше всех миров и вместе с тем проникает во все существующее.

   Человек, который видит, что все вещи содержатся в высшем духе и что высший дух проникает все существа, не может относиться с презрением ни к какому существу.

   Для того, для кого все духовные существа одинаковы с высшим, не может быть места для заблуждения или для печали.

   Те, кто исполняют одни обряды, находятся в густом мраке, но те, кто предаются только бесплодным размышлениям о высшем разуме находятся в еще большей темноте.

  

  

  

   Бог притягивает тех, которые хотят подняться до него. И потому неудивительно, что человек стремится к богу. Бог идет к людям, входит в людей. Нет ни одной души, которая была бы хороша без бога.

  

  

  

   Спасение от всего - это сознание своей духовности. Что бы ни случилось с человеком, сознающим свою духовность, зло не может коснуться его.

  

  

  

   Человек, как животное, не может не противиться смерти; как духовное же существо, он не знает смерти и потому не может ни противиться смерти, ни желать ее.

  

  

   Причина, почему представление о смерти не оказывает того действия, какое оно могло бы оказать, заключается в том, что мы по своей природе, в качестве деятельных существ, по-настоящему совсем не должны думать о ней.

  

  

  

   Жизнь не имеет ничего общего со смертью. Поэтому-то, вероятно, никогда не оставляет нас смутная надежда, затем­няющая разум и заставляющая сомневаться в верности наше­го знания о неизбежности смерти. Жизнь стремится упорст­вовать в бытии. Она повторяет, как попугай в басне, даже в ту минуту, когда его душат: "Это, это ничего!"

  

  

  

  

   В последние предсмертные минуты духовное начало остав­ляет тело и, оставляя его, соединяется ли с безвременным, внепространственным началом всего или переходит в другую, опять ограниченную форму, мы не знаем, знаем только то, что вслед­ствие смерти тело оставляется тем, что живило его, и стано­вится только предметом наблюдения.

  

  

   Смерть есть перемена или исчезновение предмета созна­ния. Само же сознание так же мало может быть уничтожено смертью, как перемена зрелища может уничтожить зрителя.

  

  

   Ты пришел в эту жизнь, сам не зная как, но знаешь, что пришел тем особенным я, которое ты есть, потом шел, шел, дошел до половины и вдруг не то обрадовался, не то испугался и уперся и не хочешь двинуться с места, идти дальше, по­тому что не видишь того, что там. Но ведь ты не видал тоже и того места, из которого ты пришел, а ведь пришел же ты. Ты вошел во входные ворота и не хочешь выходить в выходные.

   Вся жизнь твоя была шествие через плотское существова­ние; ты шел, торопился идти, и вдруг тебе жалко стало того, что совершается то самое, что ты не переставая делал. Тебе страшна большая перемена твоего положения при плотской смерти, но ведь такая большая перемена совершилась с тобою при твоем рождении, и из этого для тебя не только не вышло ничего плохого, но, напротив, вышло такое хорошее, что ты и расстаться с ним не хочешь.

  

  

   Если мы верим, что все, что случалось с нами в нашей жизни, случалось с нами для нашего блага, - а человек, ве­рующий в благое начало жизни, не может не верить в это, - то мы не можем не верить, что и то, что совершается снами, когда мы умираем, совершается для нашего блага.

  

  

  

   Люди большей частью гордятся не тем, что достойно ува­жения, а тем, что им не нужно или вредно: властью, богатством.

  

  

   Нет того негодяя, который, поискав, не нашел бы негодя­ев в каком-нибудь отношении хуже себя и который поэтому не мог бы найти повода быть довольным собою.

  

  

   Кто сам не умеет читать и писать, не может учить этому других; как же может указывать людям, что им делать, тот, кто не знает, что ему самому делать?

  

  

  

   Есть люди, которые едва только послушают мудрых по­учений, как уже сами начинают поучать других. Они делают то же самое, что и больной желудок, который тотчас изверга­ет принятую пищу. Не подражай таким людям. Сначала хорошенько перевари в себе то, что ты услыхал, а не извергай прежде времени, - иначе выйдет такая гадость, которая не может служить никому пищей.

  

  

  

   Гордость совсем не то, что сознание, человеческого досто­инства. Гордость увеличивается по мере внешнего успеха, со­знание своего человеческого достоинства, напротив, по мере внешнего унижения.

  

  

   Человек гордый уважает не себя, а то мнение, которое о нем составляют люди; человек с сознанием своего достоинства уважает только себя и презирает людское мнение.

  

  

   Есть еще ум в глупце, сознающим свою глупостъ; но, наверняка, нет ума в том, кто твердо уверен в своей мудрости.

  

  

  

   Всю жизнь проведет глупец подле мудрого и нимало не познает истины, как никогда ложка не поймет вкуса пищи.

  

  

  

   У человека, влюбленного в себя, есть то преимущество, что у него мало соперников.

  

  

  

   Самонадеянный человек всегда ограничен. Одно - при­чина другого. Он всегда ограничен, потому что самонадеян. И он самонадеян потому, что ограничен. Он сознает в себе невозможность произвести хорошее и потому уверяет себя, что хорошо все то, что он производит.

  

  

   Гордость сначала так озадачивает, что люди поддаются внушению и начинают приписывать гордому человеку то самое значение, которое он себе приписывает; но внушение проходит, и гордый человек скоро становится смешным.

  

  

  

   Большого усилия требует всякое отступление от принятых обычаев. А между тем первый шаг к совершенствованию всегда связан с таким отступлением.

  

  

   Я должен поступать так, как я думаю, а не так, как думают люди. Правило это одинаково необходимо как в практичес­кой, так и в духовной жизни. Правило это трудно, потому что всегда вы найдете таких людей, которые думают, что они знают ваши обязанности лучше, чем вы сами. В мире легко жить согласно мирскому мнению, а в одиночестве легко сле­довать своему собственному; но велик тот человек, который среди толпы придерживается независимости своего уединения.

  

  

  

   Приноравливание к обычаям, до которых вам, в сущности, нет дела, - вот на что тратятся ваши силы, что лишает вас досуга и стирает всю самобытность вашей природы. При за­нятии таким делом как трудно распознать, что вы такое на самом деле, не говоря уже о трате на пустяки наилучших ваших способностей. Такая жизнь губит душу и тело.

  

  

  

   Общество говорит человеку: "Думай, как думаем мы; верь, как верим мы; ешь и пей, как мы едим и пьем; одевайся, как мы одеваемся, - или будь проклят". Если же кто не под­чинится ему, то оно превратит жизнь его в ад своими на­смешками, сплетнями, ругательствами, бойкотом и остракиз­мом. Но мужайся.

  

  

   Человеку, отступающему, до требованию своей совести, от установленных обычаев той среды, в которой он живет, надо быть очень строгим и внимательным к себе: всякая ошибка его, всякая слабость будет поставлена в вину ему и, главное, его отступление от раз принятого им решения.

  

  

   Когда мы, живя добродетельно, подвергаемся преследо­ванию злых людей и за привязанность к добродетели терпим от них осмеяние, не будем печалиться и скорбеть. Таково уж свойство добродетели, что она обыкновенно в людях злых возбуждает к себе ненависть. Завидуя тем, кто хочет жить праведно, и думая самим себе приготовить оправдание, если очернят славу других, злые люди ненавидят добрых, как идущих противоположным путем, и всячески стараются обесславить их жизнь. Но не будем сокрушаться, потому что ненависть злых служит признаком добродетели.

  

  

   --------

  

   Дурно раздражать людей, отступая от принятых ими обы­чаев, но еще хуже отступать от требований совести и разума, потворствуя людским обычаям.

  

  

  

   Государственное устройство - какое бы то ни было - до такой степени противно самым основным положениям хрис­тианства, что достаточно сказать, что люди живут государственной жизнью, чтобы этим сказать, что люди живут жизнью, вполне противной учению Христа.

  

  

   Там, где великие мудрецы имеют власть, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют невеликие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а там, где еще меньшие, народ презирает их.

  

  

  

   Для непробудившегося человека государственная власть - это некоторые священные учреждения, составляющие орга­ны живого тела, необходимое условие жизни людей. Для про­будившегося человека - это люди очень заблудшие, приписывающие себе какое-то фантастическое значение, не имеющее никакого разумного оправдания, и посредством насилия приводящие свои желания в исполнение. Все это для пробудившегося человека заблудшие и большею частью подкуп­ленные люди, насилующие других людей, точно такие же, как те разбойники, которые схватывают людей на дорогах и наси­луют их. Древность этого насилия, размеры насилия, органи­зация его - не может изменить сущности дела. Для пробу­дившегося человека нет того, что называется государством; и потому нет оправдания всем совершаемым во имя государст­ва насилиям; и потому для него невозможно участие в них. Насилие государственное уничтожится не внешними средст­вами, а только сознанием пробудившихся к истине людей.

  

  

   Сила - в обоюдной любви, слабость - во взаимном со­перничестве. Соединяясь в любви - мы держимся: разделя­ясь в раздоре - мы падаем.

  

  

  

   Может быть, что для прежнего состояния людей было нужно государственное насилие, может быть, оно нужно еще и теперь, но люди не могут не видеть, не предвидеть того состояния, при котором насилие может только мешать мирной жизни людей. А видя и предвидя это, люди не могут не стремиться к осуществлению такого порядка. Средство осуществления этого порядка есть внутреннее совершенствование и неучастие в насилии.

  

  

   Старайся жить так, чтобы насилие было не нужно тебе.

  

  

  

   Одна только вера может сохранить человека в мире от за­блуждений и козней дьявола: она одна учит нас распознавать добро и зло; ею одною мы приобщаемся предметам духовным и божественным.

   В наше время верят многому тому, чему не следует ве­рить; истинную веру христианскую считают заблуждением и ересью, а мертвые обычаи принимают за веру. Между людьми произошло разделение: одна сторона обвиняет другую в ереси, и из-за этого возникают войны и распри, убийства, сожжение людей и многие другие грехи; так что веру теперь не легко уз­нать, ибо вся она смердит ересью и враждою. В таких обстоя­тельствах разумные люди должны хранить истинную веру, которая изложена апостолами и единожды дана была богом через И. Христа, и не увлекаться теми новыми верованиями, к которым теперь побуждают людей.

   Между первыми христианами апостолы установили равенство: никто не был ничем обязан друг другу, но все должны были любить друг друга и служить друг другу из любви, составляя одно тело, соединенное из многих членов, и имея главою Христа. Между ними не было правителей с языческими должностями: судей, городских советников. Хотя хрис­тиане жили под властью язычников, которым должны были платить дань, но сами не занимали языческих должностей. Так продолжалось более трехсот лет, до Константина: он первый вмешался в среду христиан с языческим господством и с чиновниками, которые приличествовали язычникам. Цель, к которой вели христиан апостолы, была гораздо возвышеннее и совершеннее, чем та, которую преследовали языческие влас­ти, ибо составлять одно тело и руководиться одним духом божиим в целях религиозных и нравственных гораздо выше, чем соблюдать ту земную справедливость, которая поддержи­вается языческими властями посредством разных принуди­тельных мер.

   Суды в судилищах хотя и помогают возвращению отнятой собственности, вводят в грехи, от которых христиане не ина­че могут избавиться, как отказавшись от таких судов. Христиане не должны никому причинять несправедливость и никого не обманывать, а причиненную несправедливость должны терпеливо переносить, не воздавая злом за зло.

   Взаимные отношения, установленные апостолам и между первыми христианами, основаны были на законе Христове, который определяет, как должно поступать с противниками веры, соблазнителями, еретиками их нужно увещевать и обличать сначала один на один, в случае же неуспеха - при свидетелях, наконец, поведать о них церкви; если же они и церковь преслушают, то поступать с ними, как с язычниками и мытарями, т. е. не общаться с ними. В таком же смысле апостол запрещает общение с прелюбодеями и др. Такое евангельское устройство общества скорее может исправить испорченный род человеческий, чем языческое, при помощи царей земных и городских судей: при первом грешник может снова приобресть благодать божию, которой лишили его грехи, а при втором всем таким грешникам определена смерть.

   Итак, одного закона Христова было вполне достаточно для устроения общин первых христиан, и, руководясь им одним, они преуспевали в нравственном отношении: но потом, когда примешались к ним два закона, гражданский и папский, нравственность стала падать. Это признают те, ко­торые пишут хроники, и мы своими глазами видим, как эти два закона разрушают и умерщвляют веру и закон божий. Поэтому мы, поздние потомки, сидя как бы под тенью этих законов, неуверенно говорим о законе божием и управлении божием, ибо тьма этих двух законов заслоняет очи. Поэтому, так сказать, ощупью и гадая, я задаю вопрос: достаточно ли закона Христова, без приданных к нему законов человечес­ких, для того чтобы основать и устроить здесь, на земном пути, вполне христианскую религию? Я отвечаю, хотя и с тре­петом: да, достаточно и теперь, потому что и прежде его было достаточно для устроения христианского общества. Закон Христов не ослабляется ни от сопротивлений, которые ему оказывают, ни от множества обращенных к нему: напротив, от этого он приобрел еще большую силу, а потому его одного всегда достаточно. Далее, если его было достаточно для обра­щения неверующих к вере, то достаточно и для устроения в жизни и нравах, ибо последнее легче. А так как управление при помощи учения Христова лучше, чем с помощью челове­ческих примесей, то кто усомнится, что люди были бы совер­шеннее, руководясь законом божиим, чем напояя себя, как ядом, разными примесями.

   Право гражданское, или право языческих царей, имеет цель установить между людьми справедливость во всем, что касается тела человека и телесного имущества; напротив, право евангельское имеет целью духовное совершенствова­ние людей. Так как язычники полагают свое благо только ­безопасности тела и имущества, то они и держатся гражданского управления. Точно так же и те христиане, которые об­ратились в язычество, отвергнув бога и его закон, и стремятся только к земным удовольствиям, к свободе и покою в мире к телесному обогащению, те также стоят за светскую власть, которая ублажает их желаниям, а в случае опасности, угро­жающей их жизни или имуществу, употребляет в дело оружие или дает возможность судом возвратить потерянную собственность. Справедливость, которую стремится водворить светская власть, необходима для самих правителей: если бы один пошел на другого и вообще делал зло другому, то и царство бы разрушилось. О других добродетелях светская власть не заботится и потому кроме несправедливости допускает всякие другие грехи.

  
Управление Христово устрояет человека духовно в добро­детелях и приводит его к такой невинности, при которой он может угодить богу и заслужить награду в вечности. При этом управлении человек совершенно иначе относится к телесным лишениям: не мстит за них и не ищет удовлетворения на суде, терпеливо переносит их.

   Между христианами установлено было равенство, и никто не должен был возвышать себя над другими; поэтому истинный христианин никогда не посмел бы сделаться царем над христианами. Кроме того, для христиан обязательна апостольская заповедь - друг друга тяготы носить: как же добрый христианин может решиться сам быть бременем для других, сделавшись царем?

   Что царская власть есть тяжкое бремя для подданных, видно из того, что по смерти Соломона иудеи просили сына его об­легчить их от работы отца его жестокой и от ярма его тяжкого, а Ровоам, посоветовавшись с такими же безумцами, каким был сам, отвечал сурово: "Перст мой будет вам тяжелее хребта отца моего". Из этого видно, что и наимудрейший Соломон своей властью был тяжким бременем для народа.

   Сам Иисус Христос запретил ученикам своим возносить­ся друг над другом: "Цари господствуют над народами, и вла­деющие ими благодетелями называются. А вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий как служащий". И в Ветхом завете Гедеон отказался от предложения иудеев быть над ними царем и отвечал: "Не возобладаю аз вами, и не возобладает сын мой вами: господь да владеет вами".

   Вызвать в человеке любовь к богу нельзя принудительны­ми мерами: она основана на свободной воле человека и по­рождается словом божиим. Если же царь будет исправлять злых людей проповедью слова божия, то он обратится в свя­щенника и не станет прибегать к той власти, которая не иначе исправляет людей, как только вешая их.

   К людям, которые присваивают языческую власть для то­го, чтобы ценою страданий других устраивать себе роскош­ную жизнь, может быть применена ветхозаветная притча о деревьях, которые обратились к маслине, смоковнице и вино­градной лозе с просьбою царствовать над ними. Ни та, ни другая, ни третья не согласились, потому что должны были лишиться всего, что составляло их прелесть, и только тернов­ник ответил: "Если вы выбрали меня царем, то войдите под мою сень, а если не хотите, то пусть выйдет из меня огонь и пожрет кедры ливанские".

   Люди, обладающие дарами благодати божией, не променяют их на блага тела и света, на господство и повышение, зная, что все это влечет за собою жестокость, немилосердие, насилие, грабеж над своими же братьями: а терновник, ост­рый и жестокий, смело говорит: "Так как вы меня выбрали господином, то знайте, что я ваш господин и буду властвовать над вами так, что на иных и кожа не останется целою: я им обрежу крылья, обдеру мужика, как липу". А другой еще ска­жет на это: "Ничего! дери с мужика: оправится, как верба у воды". Люди, живущие в роскоши, с толстым брюхом, про­росшим салом, оправдывают такое отношение к простому на­роду.

   Ни один человеческий закон не может в такой степени содействовать нравственному совершенствованию людей, как закон божий. Закон Моисеев был хороший закон, но христи­анский правитель не может руководствоваться этим законом, так как он уже перенесен и заменен другим законом - зако­ном Христовым, а закон Христов весь основан на любви к богу и ближнему.

   Вмешательство двух владык, светского и духовного, в христианскую церковь нарушило то состояние чистоты и не­винности, в котором она была установлена апостолами и пре­бывала триста двадцать лет. И хотя многие люди считают это вмешательство полезным для веры, но этот яд никогда не был и не будет верою, а всегда останется ядом, отравляющим лю­дей и мертвящим веру, а потому христиане должны помнить, что, соблюдая истинную веру, они не могут господствовать над другими по обычаю языческому. А между тем апостолы антихристовы считают эту светскую власть третьего частью церкви.

   По учению римской церкви, светская власть основана на св. писании и прежде всего на следующем тексте: "Спраши­вали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: нико­го не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жало­ваньем" (Луки 3, 14).

   Эти слова сами по себе не могли бы наточить меча хрис­тианам, дабы они могли ими проливать человеческую кровь, но великий столп церкви римской (Августин), который силь­но поддерживает ее, чтобы она не пала, придал этому месту смысл острого меча между христианами. Он выражается так: "Если бы христианское учение совершенно осуждало войну, то обратившимся к Иоанну воинам скорее был бы дан спаси­тельный совет сложить оружие и оставить воинское звание; если же он велит им быть довольными своими оброками, то воинского звания не отвергает и войну не порицает".

   Второе место, на которое ссылается римская церковь, следующее: "Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога; существующие же власти от бога установлены" и т. д. (Римл. 13, 1 и дал.). Это главное основа­ние, на котором утверждают светскую власть ученые, и один магистр Пражского университета сказал мне, что и я должен признавать это, а если не признаю, то буду еретиком.

   Вот еще некоторые из доводов магистра в доказательство того, что закон человеческий, наказывающий людей за неко­торые поступки смертью, не противоречит закону божию: 1) заповедь "не убий" не запрещает наказание виновных смер­тью, ибо в таких случаях не судья убивает, а закон его к этому понуждает; 2) бог размножает жизнь и смерть, поэтому он может и убить: Аз убию и жити сотворю: цари же поставлены богом и потому могут так же поступать; 3) ап. Павел говорит: "Таковая творящий достойни смерти суть и небо без ума меч носит"; 4) в Евангелии: "Врагов же моих, тех, которые не хо­тели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною"; 5) Киприан по поводу ветхозаветной заповеди убивать идолопоклонников говорит, что, если такая заповедь была до пришествия Христова, тем более она должна соблю­даться по его пришествии, как это подтверждается словами ап. Павла: "Таковая творящий достойни смерти суть".

   В таком же роде толкуют заповедь "не убий" Августин и Иероним.

   Так же рассуждает об этом св. Григорий и снова св. Авгус­тин. Из всех этих доводов выходит, что бога хотят учинить двуустым так, чтобы одним устами он говорил: не убий, а другими - убий.

   Иисус теперь очень беден; не ходят больше за ним толпы народа, разве какой-нибудь отверженный и неразумный жалко тащится за ним, как муха из помой. Зато ученые очень богаты и славны в свете, много породили слуг божиих с ме­чом, и весь мир взирает на них. Взглянет мудрый света на Ии­суса, увидит, что он покинут всеми, облечен бедностью, терпит невзгоды, и бросит его и пойдет к ученым, что, по зако­нам своим, целыми толпами служат богу в церквах, на войне, при пытках, в государственных учреждениях под позорными столбами и у виселиц. За такую широкую службу Богу и ухва­тится мудрый света, а за Иисусом пойдет только безумец, и свет освищет его.

   Более всего противна учению Христову служба мечом потому что вся она состоит в оплате злом за зло. Хотя и огова­риваются, что меч поднимается за дело не свое, а божье; но бог ведает, насколько искрения эта оговорка: если бы так было, то люди, за причиненные себе обиды и несправедли­вости, не мстили бы: на деле же оказывается, что они не ос­тавляют без возмездия самой легкой обиды словом, а поруга­ние богу допускают. Христос, напротив, заповедал любить врагов своих и платить им добром за зло. Не принятый самарянами, он не позволил апостолам низвести огонь с неба. Христос больше заботился о душах врагов своих, чем о своих временных страданиях. Если бы люди верили словам Христа и следовали его примеру, то не было бы войн на земле. И бит­вы, и иные убийства, и всякие враждебные посягательства на других, и всякое возмездие злом за зло происходит только от­того, что не любим врагов своих и не переносим с терпением причиняемые нам обиды.

   С устройством истинно христианского общества, указан­ным в св. писании, меч и все деяния его, т. е. бои и всякие кровопролития, не имеют ничего общего, как противные призванию христиан и тем добродетелям, которые им прили­чествуют. Христиане соединены одною верою Христовой, молятся друг за друга: остави нам долги наша, якоже и мы ос­тавляем должником нашим, связаны между собою союзом любви и мира: может ли, после всего этого, какой-нибудь из давних монахов, прославленных святыми, доказать на осно­вании веры, что у христиан должны быть бои и убийства? Христиане, воздвигающие войны и совершающие другие кро­вопролития, только по имени христиане и последуют языч­никам, с тою только разницею, что язычники не знали бога и не имели участия в тех духовных благах, на которые имеют притязание христиане. Нельзя сравнивать бои между христи­анами и с боями иудейскими, ибо последние были допущены законом.

   Христиане, убивающие друг друга в боях, во всяком слу­чае лишены участия в духовных благах, обетованных Хрис­том. Если они будут оправдываться тем, что им приходится иметь слишком много дела с светом, и потому некогда думать о высших духовных предметах и постигать их, в таком случае им можно ответить коротко: напрасно они веруют во Христа, напрасно крестятся. Если же христиане считают себя участ­никами в страданиях Христовых и надеются на спасение, а в то же время распинают в себе Христа, убивая друг друга, тогда их ждет наказание и проклятия большие, чем язычников.

   Бои между христианами противны закону христианской любви, который возбраняет всякое враждебное посягательство на ближнего, на его тело душу имущество, честъ, - делом или словом, а учит переносить безропотно несправедливости, которые причиняют нам другие.

   Взаимные же отношения между христианами апостол оп­ределяет так: "Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви (Римл. 13, 8). В этих словах сказывается разница между делами веры и делами языческого гос­подства: одни не могут быть другими. Поэтому и соединение язычества с христианством не могло состояться в самом нача­ле. Вначале одни находили утешение пить кровь Христову, другие проливать кровь человеческую; теперь же и те и другие соединились в общем служении богу: пьют кровь Христову и точат кровь своих ближних.

   Есть две крайности: или совершенно отвергнуть бога и отступиться от него, или всем сердцем прилепиться к нему. Но людям не легко ни то, ни другое: ибо человек не так порочен, чтобы всецело отвергнуть бога; с другой же стороны, не много найдется и таких, которые захотели бы всем сердцем прилепиться к богу. Вера, основанная на папских законах, представляет нечто среднее между тем и другим, и на этом большинство людей успокаивается. Она предписывает раз­личные добрые действия, лживые и мнимые, которые выра­жаются в разных внешних обрядах, и люди думают, что они соблюдают истинную веру, исповедая бога одними устами и выражая свое почитание одними внешними знаками.

  

  

  

  

   Искусство есть человеческая деятельность, соединяющая людей в одном и том же чувстве. Если чувства эти хорошие, то деятельность искусства благотворна; и наоборот.

  

  

   Всегда, во всякое время и во всяком человеческом обще­стве есть общее всем людям этого общества религиозное со­знание того, что хорошо и что дурно, и это-то религиозное сознание и определяет достоинство чувств, передаваемых ис­кусством.

  

  

   Христианское искусство должно сделать то, чтобы чувства братства и любви к ближним, доступные теперь только лучшим людям общества, стали привычными чувствами, инстинктом всех людей. Вызывая в воображении всех людей чувства братства и любви, христианское искусство приучит людей в действительности испытывать те же чувства. Оно прокладывает в душах людей те рельсы, по которым естест­венно пойдут поступки людей, воспитанных таким искусством.

  

  

   Сущность христианского сознания состоит в признании каждым человеком своей сыновности богу и вытекающего из него единения людей с богом и между собой, как и сказано в Евангелии (Иоан. 17 - 21), и потому содержание христиан­ского искусства - это такие чувства, которые содействуют единению людей с богом и между собой.

  

  

   Произведениями христианского искусства могут быть только те произведения, которые соединяют всех людей без исключения, или тем, что вызывают в людях сознание одина­ковости их положения по отношению к богу и ближнему, или тем, что вызывают людях одно и то же чувство, хотя и самое простое, но не противное христианству и свойственное всем без исключения людям.

  

  

   Христианское учение так изменило идеал людей, что, как сказано в Евангелии, то, что было велико перед людьми, ста­ло мерзостью перед богом. Идеалом стало не величие фарао­на и римского императора, не красота грека или богатства Финикии, а смирение, целомудрие, сострадание любовь.

   Героем стал не богач, а нищий Лазарь; Мария Египетская не во время своей красоты, а во время своего покаяния; не приобретатели богатства, а те, которые отказываются от него, живущие не в палатах, а в катакомбах и хижинах.

  

  

   Назначение искусства в наше время в том, чтобы перевес­ти из области рассудка в область чувства истину о том, что благо людей в их единении между собою, и установить на место царствующего теперь насилия, то царство божие, т. е. любви, которое представляется всем нам высшею целью жизни человечества.

  

  &n