Толстой Лев Николаевич - Том 42, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

ибудь такое, что губит людей, а то, что вступление в церковь и признание ее статутов или исполнение ее обрядов прини­мается людьми за то, чем они хотят по-настоящему служить богу.

  

  

  

   Когда люди ради обычая или моды или ради какого-либо другого светского соображения исповедуют или говорят, что верят в то, во что не верят, или не могут выставить никакого основания, почему они верят, - они нарушают свою нравст­венность и, не будучи больше честными сами с собой, они легко становятся неправдивыми к другим. "Для счастья человека необходимо, чтобы он духовно был верен себе. Неверность не в том, чтобы верить или не верить, а в том, чтобы исповедывать веру, в которую не веришь. Неисчислимое нравственное зло произведено и производится этой умственной ложью.

   Когда человек настолько развратил и осквернил чистоту своей души, что признал себя верующим в вещи, в которые он не верит, он готов на совершение всех преступлений. Можно ли себе представить что-нибудь более губительное для нравст­венности, чем это.

   С набожной ложью то же, что с дурным делом: оно рождает несчастную необходимость продолжения.

   В той мере, в которой человек скрывает свое убеждение, чтобы спасти от подозрения свое правоверие, или извращает слова от их обычного употребления, чтобы защитить свои, в той мере он туманит и развращает свой разум, подрывает честность своего характера.

  

  

  

   Религия заставляет богов быть участниками самых низких поступков.

  

  

  

   Церковь есть не что иное, как произвольное утверждение святости и непогрешимости тех людей, которые называют себя церковью.

  

  

   Чем неразумнее, вреднее учреждение, тем большим внешним величием оно обставляется, - иначе оно не могло бы привлечь никого. Такова церковь.

   Торжественность и внешний блеск церковных обрядов суть главные признаки ее неразумности и вредности.

  

  

  

   Государственное устройство есть временная форма, в свое время возникшая и в свое время подлежащая уничтожению. Время это наступило. Государственное устройство в наше время несовместимо с сознанием большинства.

   Отречься от идеальной справедливости перед могуществом власти - в этом единственное неверие, единственный атеизм, которого мы должны бояться. Потому что только тогда тот лучший мир, который мы сознаем вокруг себя, - мир нрав­ственной истины и красоты, - разрушается и не стоит жить в развалинах этого мира.

  

  

  

  

   Сила правительств в том, что у них в руках самопитающийся круг власти: ложное учение производит власть, а власть дает возможность распространять ложное учение, устраняя всё противное ему, обличающее его.

  

  

   Нет ничего удивительного в том, что государи и министры, желая сделать свои доходы сколь возможно большими, всегда отдают предпочтение способу, который позволяет им, по посло­вице, "щипать гуся так, чтобы тот не кричал"; и нет ничего удивительного в том, что к такому же предпочтению склоня­ются и лица, стоящие во главе народного правительства. Однако по этой же причине, по какой косвенные налоги бывают столь приятны лицам, устанавливающим налоги, - по той же самой причине народ, желающий сохранить свою свободу, должен настаивать, чтобы налоги, собираемые для дохода, были пря­мыми, а не косвенными.

  

  

  

   Я не говорю, что человек должен отказаться от своих прав, а утверждаю, что эти права существуют лишь как последствия тех обязанностей, которые он должен выполнять, и что нам следует начать с выполнения наших обязанностей, чтобы до­быть свои права.

  

  

  

   Когда великие общественные вопросы настоятельно требуют того или другого решения, тогда лишь в течение короткого времени может быть услышан голос разума. Народные массы, говоря вообще, почти не думают. Бывает страшно трудно за­ставить их спокойно обсудить что-либо даже в трезвые моменты. Когда же ими овладевают страсти, тогда они бывают подобны стадам испуганных быков. Я не боюсь за то, что будет продол­жаться существующий порядок. Это невозможно. Но я боюсь, что плотины будут держаться до тех пор, пока поток не приоб­ретет яростной силы. Я боюсь, что упорное сопротивление на одной стороне может зажечь пламя страстей на другой. Я бо­юсь демагогов и тяжелых случайностей.

  

  

  

   Человек, желающий служить правде и справедливости, должен быть готовым остаться в одиночестве. Он в иные дни и найдет сочувствие, но не в дни междоусобной борьбы и не в то время, когда он особенно будет нуждаться в этом сочув­ствии.

  

  

  

  

   Огромным, всесторонним трудом мысли и слова разумение распространяется между людьми, усваивается ими в самых раз­нообразных формах и, пользуясь самыми странными средствами, оно захватывает людей, - кто из моды, кто из хвастовства, под видом либерализма науки, философии, религии, - оно становится свойственным людям. Люди верят, что они братья, что нельзя угнетать братьев, что надо помогать прогрессу, образованию, бороться с суевериями; оно становится обществен­ным мнением и вдруг... террор французской революции, 1-е марта, убийство Карно, - и все труды пропадают даром. Точно набранная по капле плотиной вода одним ударом уходит и без пользы размывает поля и луга.

   Как могут не видеть вред насилия анархисты.

   Всё так, всё верно то, что они рассуждают и делают, распро­страняя понятия о бесполезности, вреде государственного на­силия. Только одно надо им заменить: насилие, убийство - неучастием в насилиях и убийстве.

  

  

   Общества образуются из наших нужд, а правительства из наших грехов.

  

  

  

   Для уничтожения отжившего государственного устройства есть только одно средство: не участие в том насилии, которым держится государство.

  

  

  

   Церковная вера - рабство.

  

  

   Мне всегда кажется, что тот бог, которого обожают во всех цивилизованных странах, совсем не божественен, хотя он и называется богом. Люди почитают друг друга, а не бога.

  

  

  

   Из всех форм рабства религиозное рабство перед тиранами- богословами - самое ужасное, потому что в нем корень всякого другого рабства.

  

  

   Когда у людей не хватает смелости положиться на свое вну­треннее убеждение (голос божества внутри нас), тогда они делаются жертвой и орудием теологических софистов, сулящих им рай где-то в отдаленном будущем.

  

  

  

   Самый жалкий раб - это человек, отдающий в рабство свой разум и признающий истиной то, чего не признает его разум.

  

  

   Мало истинных христиан, - я говорю даже о вере. Много таких, которые верят только по суеверию, много и таких, ко­торые не верят, но только по распущенности; немного людей, занимающих середину.

  

  

  

   Всякое рабство легче сносить, чем рабство религиозное. Человек, раболепствующий перед церковным деспотизмом, будет рабом всех тех хозяев, которые захотят завладеть им.

  

  

  

   Христианство провозгласило истинный закон бога, но чело­вечество было далеко от него. И вот, чувствуя всю красоту, истинность, благодетельность этого закона и, вместе с тем, несов­местимость его с установленной жизнью, люди приняли хри­стианство на словах, а на деле извратили его так, чтобы не из­менять существующий строй жизни.

  

  

   Истинное богопочитание свободно от суеверия; когда в него проникает суеверие, то оно разрушается. Христос указал нам, в чем истинное богопочитание. Он учил, что из всего того, что мы делаем в своей жизни, одно есть свет и счастие людей, это - наша любовь друг к другу: он учил, что счастья нашего мы можем достигнуть только тогда, когда будем служить людям, а не себе.

  

  

  

  

   Православные религиозные системы разного рода в значи­тельной мере являются ответственными за тот хаос и развра­щение, какие обнаруживаются в наших мирских делах. Касаясь зла, наполняющего повседневную жизнь людей, церков­ные проповедники разного рода в своих собраниях и беседах обыкновенно заявляют, что это не дело религии касаться тор­говли, политики или финансов. "Религия,- говорят они, - должна ведать лишь дело спасения человека в его будущей жизни; ей нужно лишь, чтобы люди верили, что только через Иисуса они могут наследовать небесное блаженство". "Верую­щий пойдет в рай, неверующий пойдет в ад".

   Эти-то учения, вместе с доктринами грехопадения, искуп­ления и телесного воскресения обыкновенно спутывают тот маленький остаток мысли, который православные люди при­лагают к рассуждению о религиозных вопросах, и хаос, насту­пающий затем в их религиозной жизни, естественно отражается и на общественной.

  

  

  

  

   Как ни странно это кажется, церковное христианство не есть формальное, неполное, извращенное христианство, но есть учение, совершенно чуждое христианству и враждебное ему.

   Для того, чтобы исповедывать истинное христианство, надо прежде всего отказаться от ложного.

   Так и поступают все люди, желающие быть христианами.

  

  

   Воскресение Иисуса Христа из мертвых есть в сущности воскресение духовное, открытое одним верующим по степени их разумения, под чем я разумею, что Христос был призван из жизни в вечность и что после его страстей он воскрес из мертвых (в том смысле как Христос говорил: оставьте мертвым хоронпть мертвых), т. е. что он возвысился своей жизнью и смертью, давая пример несравненной святости. В этом же смысле он воскрешает своих учеников из мертвых постольку, поскольку они следуют примеру его жизни и смерти. И я думаю, что легко объяснить всё учение Евангелия при помощи такого способа передачи.

  

  

   Церковные учения до такой степени извратили истинный смысл христианства, что люди, ни во что не верующие, отри­цающие всё христианское учение, ближе к нему, чем церков­ники, мнимо признающие его.

  

  

  

   Много найдется церковных христиан, которые скорее умрут, чем выльют в помойную яму причастие, и как мало найдется таких истинных христиан, которые бы скорее готовы были умереть, чем участвовать в убийстве людей.

   А если могло быть воспитано такое благоговение к вещи, то могло бы быть воспитано такое же благоговение и к жизни людей.

  

  

  

   Признание древних религиозных легенд в наше время непре­рекаемыми истинами есть источник величайших бедствий и страданий людей нашего времени.

  

  

   Могут быть три рода ложной веры, дающие нам возможность нарушать границы нашего разума в виду достижения сверхъесте­ственного.

   Первая ложная вера - это вера в возможность познания через опыт того, что по законам опыта не может быть допу­щено. (Вера в чудеса.)

   Вторая ложная вера состоит в допущении для нашего нрав­ственного совершенствования того, о чем мы нашим разумом не можем составить никакого понятия. (Вера в тайны.)

   Третья ложная вера - это признание возможности при­звать сверхъестественным путем такое таинственное действие, посредством которого божество будет влиять на нашу нравст­венность. (Вера в благодать.)

  

  

  

   Люди вообще труднее верят в чудеса, чем в традиции о чу­десах; и иной турок, еврей и т. д., который теперь позволил бы убить себя за свои традиции, остался бы совершенно хладно­кровным перед чудом. Когда чудо случается, оно не получает другой оценки, кроме той, которую дает ему значение самого чуда.

   Объяснять современное чудо физическими причинами не есть еще вольнодумство, как и не кощунство считать его за обман. Вообще отрицание факта само по себе есть нечто невинное; оно становится в мире опасным лишь постольку, поскольку противоречит убеждению других, которые взяли его непре­ложность под свою защиту. Чудеса нужно рассматривать из­дали, если хочешь признавать их за истинные, так же как и облака, если хочешь считать их за твердые тела.

  

  

  

   Требование чудес есть доказательство маловерия. Истинно­му христианину не надо ни требований, ни чудес...

   Если бы священники твердо держались Евангелия, они пред­почли бы говорить народу об учении Христа, вместо того чтобы рассказывать о мнимых чудесах.

  

  

  

   Мысль о чудесах происходит от нашей гордости, заставляю­щей нас думать, что мы такие важные существа, что ради нас высшее существо должно нарушить весь порядок мира.

  

  

  

   Люди спрашивают свежего хлеба, свежего масла, свежих яиц и т. п., ибо они понимают, что чем свежее пища, тем она здоровее и питательнее; но когда дело касается религии, то тут чем древнее духовная пища, тем больше она ценится.

  

  

  

   То, что в какой-нибудь книге сказано, что она от бога, не есть еще доказательство, что она действительно от бога; но что наш разум от бога, это несомненно, - слово бог можно при этом понимать как угодно.

  

  

  

   Никогда не учите ребенка тому, в чем вы сами не уверены, и если вы хотите что-нибудь внушить ему в нежные годы, чтобы чистота детства и сила первых сочетаний запечатлели это в нем, то берегитесь больше всего, чтобы это не была ложь, про которую вы и сами знаете, что это ложь.

  

  

  

   Богатство тем не существенно, что потребности возрастают с увеличением богатства большей частью так, что чем больше богатства, тем менее достает богатства на удовлетворение их.

  

  

   Трудно, если не невозможно, найти разумный предел нашим желаниям собственности. В самом деле: довольство того или иного человека в этом отношении зависит не от абсолютной, а от некоторой чисто относительной величины, именно от отно­шения между его требованиями и его имуществом.Поэтому по­следнее само по себе так же мало значит, как числитель без знаменателя. Вещи, которых человеку никогда и в голову не приходило требовать, - совершенно излишни ему, и он вполне доволен, не имея их; между тем другой, имеющий во сто раз больше, чувствует себя несчастным потому, что у него нет того, что ему потребовалось.

  

  

  

   Кто имеет меньше, чем желает, должен знать, что он имеет больше, чем заслуживает.

  

  

  

   Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего.

  

  

  

  

   Ничто не может быть "порядочнее", как то, чтобы иметь мало потребностей и самому удовлетворять им, так чтобы быть в со­стоянии отдавать вместо того, чтобы пользоваться всяким случаем захватывать.

   Гораздо более "порядочно" удовлетворять самому своим нуждам, чем быть роскошно прислуживаемым; это может по­казаться не порядочным нынче и малому числу, но это единст­венная "порядочность" всегда и для всех.

  

  

  

  

   Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа ис­требляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

  

  

  

   Наживи себе то богатство, которого воры не могут похищать, на которое тираны не смеют посягать, которое и по смерти за тобою останется, никогда не убавляется и не тлеет.

  

  

   Тот, кто, удержав то, что есть, уменьшит свои потребности, почувствует себя богатым, почувствовав же себя богатым, он ясно увидит бессмысленность и тяжесть богатства.

  

  

  

  

   Богатство не только не дает блага, но всегда лишает чело­века истинного блага.

  

  

   Горе вам, приобретающие дом к дому, присоединяющие поле к полю, пока не будет места, чтобы вам одним только жить на земле.

  

  

  

   Горе вам, богатые! Ибо вы уже получили свое утешение.

   Горе вам, пресыщенные ныне! Ибо взалчете. Горе вам, смею­щиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете.

   Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо, ибо так поступали с лжепророками отцы их.

  

  

  

   Если мы станем только то иметь в виду, как бы побольше приобресть денег, а не то, чтобы пользоваться ими на нужды, то уже превращается порядок, и они владеют нами, а не мы ими. Итак, освободимся от этого жестокого рабства и соделаемся, наконец, свободными. Зачем мы сами для себя выдумываем множество разнообразных уз?.. Не довольно ли для тебя уз естественных, житейских необходимостей и скопления бесчис­ленных дел, а ты сплетаешь для себя еще другие сети и связы­ваешь себя ими по ногам.

  

  

  

   Мы ежедневно хулим бога хищением и любостяжанием. Может быть, кто-нибудь из вас скажет: ты каждый день бесе­дуешь о любостяжании. О, если бы можно было говорить об этом и каждую ночь! О, если бы и тот, кто сопутствует вам на площади и сидит с вами за трапезою, если бы и жены, и друзья, и дети, и рабы, и земледельцы, и соседи, и даже пол и стены могли изливать эту речь, дабы через то хотя немного мы от­стали от любостяжания!.. Этот недуг объял всю вселенную, обладает душами всех, и, поистине, велика сила мамоны!

  

  

  

   Тяжелые одеяла производят кошмар, задерживая и стесняя обращение крови. Подобным же образом влияет обладание большим богатством, вызывая наяву такие же тяжелые состоя­ния своей задержкой и стеснением душевных движений.

  

  

  

   Гораздо легче приобрести богатство, чем избавиться от него.

  

  

  

   Если бы богатые были счастливы, мы бы знали, что нет бога.

  

  

   Лучше недостаток, чем излишество.

  

  

  

  

   Человеческая природа добра.

   Провидение - это божественный порядок. Всё на небе со­действует тому, что живет на земле.

   Созерцание добра получается нами не так, как лучи солнца, яркий блеск которых ослепляет глаз излишком света; созерца­ние это просвещает и усиливает силу видения так, что каж­дый человек понемногу получает эту духовную ясность.

   Эта ясность и успокаивает все чувства. Постоянно светясь в уме, она просвещает всю душу и превращает ее в божественную сущность.

   Потому что душа обоготворяется, созерцая красоту, беско­нечность добра.

   Тот, кто истинно человек, есть существо божественное и не может быть приравнен ни к какому животному, живущему на земле.

   Человек - это смертный бог. Он, не оставляя земли, живет в высоте. Таково величие его природы.

  

  

  

   Добродетель в нас происходит не от природы и не от учения, а вложена в нас божеством.

  

  

  

   Человеку естественно быть добрым так же, как воде естест­венно течь сверху вниз.

  

  

  

  

   Если ты удивляешься, глядя на звезды или глубины моря, взойди в свою душу и дивись.

  

  

  

   Первый шаг к совершенствованию - в том, чтобы научиться отличать в нашей душе от других голосов голос бога.

  

  

  

   Чем проще пища, тем она приятнее - не приедается, тем здоровее и тем всегда, везде доступнее.

  

  

   "Раз уже я начал поверять тебе, с каким увлечением я в юности принимался за учение философии, я не стану скрывать от тебя того преклонения, какое внушил мне Социон (учитель Сенеки) перед учением Пифагора. Социон излагал мне те осно­вания, на которых сначала он сам, а позднее Сектиус реши­лись воздерживаться от мяса животных. У каждого из них была своя причина, но обе были прекрасны. Социон утверждал, что человек имеет возможность находить себе достаточно пи­тания, помимо проливания крови животных, и что жестокость неизбежно становится присущей человеку, лишь только он прибегает к убийству ради удовлетворения похоти обжорства. Он любит повторять, что мы настоятельно обязаны ограничивать нашу потребность в роскоши; что, кроме того, разнообразие пищи вредно для здоровья и несвойственно нашей природе. Если справедливы, говорил он, эти пифагорейские правила, то воздержание от мясной пищи должно приближать нас к бес­порочности; если же они ошибочны, то соблюдение их, по крайней мере, приучит нас к умеренности и простоте жизни! К тому же какой ущерб можете вы понести от потери вашей жестокости? Я хочу только лишить вас той пищи, которая свой­ственна львам и коршунам. Побуждаемый этими и подобными доводами, я стал воздерживаться от мясной пищи, и через год привычка такого воздержания была не только легка, но при­ятна. Я тогда твердо верил, что мои умственные способности стали деятельнее, и теперь считаю ненужным себя уверять в справедливости этого. Ты спросишь, почему же я вернулся к прежним привычкам? Потому, отвечу я, что по воле судьбы мне пришлось в молодости жить во время царствования императора Тиверия, при котором некоторые иноземные религии стали предметом подозрения. В числе признаков принадлеж­ности к заподозренным суевериям было воздержание от мясной пищи. Тогда, уступая мольбам моего отца, я вернулся к своему первоначальному способу питания, после чего ему уже не трудно было убедить меня без разбора участвовать и в самых роскошных пиршествах.

   Говорю я это, - продолжает Сенека, - для того, чтобы доказать тебе, как могущественны ранние порывы молодости ко всему благому и истинному под влиянием увещаний добро­детельных наставников. Если мы в молодости заблуждаемся, то отчасти по вине наших руководителей, учащих нас спорить, а не жить; отчасти же по нашей собственной вине, тем, что ожи­даешь от наших учителей не столько поощрения добрых склон­ностей нашей души, сколько развития способностей нашего ума. От этого и происходит то, что вместо любви к мудрости в нас сказывается только любовь к словам".

  

  

  

   Если бы люди ели только тогда, когда они очень голодны, и если бы питались простой, чистой и здоровой пищей, то они не знали бы болезней и им легче бы было управлять своею ду­шой и телом.

  

  

   Если мы хотим быть здоровыми, то мы должны жить так, как предписывает нам природа,- питаясь плодами, орехами, хлебом, овощами и т. п., а не останками животных.

  

  

   Встарину не было надобности в таком увеличении числа док­торов, ни в таком количестве врачебных инструментов и лекарств. Сохранение здоровья было просто по простой причине. Разные кушания развели разные болезни. Заметьте, какое огромное количество жизней поглощает один желудок - опустошитель земли и морей.

  

  

   Старайся не усложнять, а упрощать свои потребности и са­мую настоятельную из них - пищу. Чем больше упростишь, тем больше выиграешь и ничего не потеряешь.

  

  

  

   Лицемерие людей, не могущих убивать животных и не отка­зывающихся от употребления их в пищу.

  

  

   Своими руками ты не зарезал бы быка и не заколол бы ягненка, а ты хочешь эту кровавую работу возложить на другого. Я мог бы поручиться за то, что многие скажут: "Я не могу убивать". Так неужели же ты думаешь, что ты имеешь право, неужели хватает у тебя совести, духа нанять другого, чтобы делать то дело, которое ты предпочел бы оставить не сделанным скорее, чем самому сделать его. Поверь мне, ты сторож брата своего. Не унижай его до степени твоего раба, прикованного к труду, против которого возмущаются твои высшие инстинкты.

  

  

  

   Так бессмысленно проливать кровь, как проливает ее чело­век,- этот царь мироздания, - не проливает ни один самый свирепый зверь. И для того, чтобы это почувствовать, нужно только хоть раз в жизни посмотреть на благоустроенные бойни, на палачей, именуемых бойцами, и на обжор, именуемых гаст­рономами.

  

  

  

   Истинная ответственность за жестокости, совершаемые мясниками, остается на тех, которые пользуются услугами этих мясников, сохраняя притом свое душевное спокойствие.

  

  

  

   Убийство живых существ так противно природе человека, что немногие из мужчин и женщин могли бы есть тех животных, которых они были бы вынуждены сами убивать, а между тем, лакомясь останками убитого животного, они забывают, или делают вид, что забывают его привязанность к жизни и пред­смертные страдания.

  

  

  

   Если вы ждете, чтобы живое и думающее существо было ли­шено жизни другими, и если вам самим противно вырвать сердце и пролить кровь вашей жертвы, то зачем, спрашиваю я вас, наперекор природе и жалости, вы питаетесь существами, одарен­ными сознательною жизнью.

  

  

  

   Если человек не может или не желает жить без употребления в пищу мяса животных, то, по крайней мере, он должен бы был сам убивать их, но люди так бесчеловечны, что совершают еще новое, худшее, чем самое убийство, преступление: заставляют, развращая их, других бедных и темных людей убивать живые существа.

  

  

  

   Все доводы против мясоедения, как бы сильны они ни были, ничтожны перед основным доводом о том, что в животных мы чуем ту же силу жизни, которая живет в нас. Чуем, что, нару­шая эту жизнь, мы совершаем нечто подобное самоубийству.

   Тот, кто не заглушит в себе это свойственное всем людям чувство, тот не будет нуждаться ни в каких других доводах.

   Мы высказываем бесчеловечную жестокость по отношению низших животных, воспитывая их и убивая ради пищи, и время показывает, что мы этим ничего не выигрываем; напротив, мы лишаемся сами здоровья, хорошего вкуса и теряем в экономи­ческом отношении.

  

  

  

   Мясоедение противно не только нашей физической природе, но и в других отношениях. Ум и мыслительная способность тупеют от пресыщения и тучности; мясная пища и вино, быть может, придают плотность телу, но это только способствует ослаблению ума.

  

  

  

   Потребление спиртных напитков не ведет к убийству, но каждый кусочек мяса, потребленного нами, есть продукт убийства; потребление его вызывает влечение к спиртным напиткам, которое в свою очередь побуждает к убийству.

   Так связывается гармонически посев и жатва и замыкается круг зла.

  

  

  

   Чрезвычайно важно не искажать природного вкуса и не де­лать детей плотоядными, если не ради их здоровья, то хотя бы ради их характера, потому что, чем бы это ни объяснялось, а достоверно, что большие охотники до мяса вообще бывают людьми жестокосердными.

  

  

   Нас могут обвинить в преувеличении, если мы скажем, что мясная пища приводит к преждевременной смерти, однако, не подлежит сомнению, что она составляет причину прежде­временной старости, болезней и расстройств в силу порождае­мых ею привычек: алкоголизма, излишества в половом инстинк­те и невоздержности во многих других отношениях.

  

  

  

   Тот, кто принимает вегетарианство ради улучшения своего здоровья, легко может вернуться к мясоедению из-за тех же соображений о здоровье. Но человечный вегетарианец останется вегетарианцем всегда; он никогда не вернется к мясоедению, никогда ни для своего вкуса, ни для здоровья не потребует убийства и мучения животных со всеми другими сопутствую­щими жестокостями.

  

  

---