Толстой Лев Николаевич - Том 42, Произведения 1904-1908, Полное собрание сочинений

  

  

   Не делай того, что осуждает твоя совесть, и не говори то­го, что несогласно с правдой. Поступай так, и ты исполнишь всю задачу своей жизни.

   Никто не может насиловать твою волю; на нее нет ни вора, ни разбойника; не желай неразумного, желай общего блага, а неличного, как большая часть людей.

   Задача жизни не в том, чтобы быть на стороне большинст­ва, а в том, чтобы жить согласно с внутренним, сознаваемым тобою законом.

  

  

  

   Тысячи внешних голосов зовут нас куда-то в сторону, но только один внутренний, слабый голос совести может быть нашим надежным руководителем.

  

  

  

   Всем людям свойственно грешить.

   Различие между людьми бывает в степени угрызений со­вести после греха.

  

  

  

   Нельзя бороться с требованиями совести - это требования бога, и потому лучше сразу покориться им.

  

  

  

   Если бы основа жизни всех нас не была бы одна и та же, ничем нельзя бы было объяснить испытываемое нами чувство сострадания.

  

  

   Ничем нельзя смягчить нашего гнева, даже справедливо­го, так быстро, как сказавши гневающемуся: "Да ведь он - несчастный!" Ибо что дождь для огня, то и сострадание для гнева. Пусть всякий человек, вспылив гневом против другого человека и задумав причинить ему страдание, живо предста­вит себе, что он уже сделал это, и видит теперь его страдаю­щим духовно или телесно или в борьбе с нуждой и нищетой и может сказать себе: это дело моих рук. Если не другое что, то это может потушить его гнев.

  

  

  

   Прямой путь или правило поведения, которому надо сле­довать, недалеко от людей. То, что далеко от людей, т. е. несо­гласно с их природой, не должно быть принимаемо за правило поведения. Плотник, вытесывающий топорище, имеет перед собою образец того, что делает. Взяв в руки топорище того топора, которым он тешет, он смотрит на него с той и другой стороны и, после того как сделал новое топорище, рассматривает их оба, чтобы видеть, насколько они сходны; так и мудрый человек, который питает к другим такие же чув­ства, какие он питает к себе, находит верное правило поведения. Он не делает другим того, что он не желает, чтобы ему сделали.

  

  

  

   Когда ты бранишь человека и враждуешь с ним, ты забы­ваешь, что люди - твои братья, и ты делаешься им врагом, вместо того чтобы быть их другом. Этим ты сам себе вредишь, потому что, когда ты перестал быть добрым и общительным существом, каким тебя бог создал, и вместо того стал диким зверем, который подкрадывается, раздирает и губит свою жертву, тогда ты потерял самую дорогую свою собственность. Ты чувствуешь потерю кошелька с деньгами, почему же ты не чувствуешь своего убытка, когда ты потерял свое лучшее богатство: доброту души?

  

  

   Есть много людей, более несчастных, чем ты. Это изречение, правда, не служит кровлей, под которой можно было бы жить, однако оно достаточно для того, чтобы под ним укрыться от ливня.

  

  

  

   Ты стонешь от своих несчастий. Если б ты помнил то, что испытывают другие, ты меньше жаловался бы на свои страда­ния.

  

  

  

   Истинное сострадание начинается только тогда, когда, поставив себя в воображении на место страдающего, испыты­ваешь действительное страдание.

  

  

  

   Человек, сознающий свое назначение, этим самым и со­знает свое достоинство. Сознает же свое назначение только человек религиозный.

  

  

   Царь спросил святого человека: думаешь ли ты обо мне? Святой отвечал: думаю, когда забываю бога.

  

  

   Мы чтим бога каждый раз, когда чувствуем жизнь наших ближних так же, как нашу собственную жизнь.

  

  

  

   Ничто так не характеризует человека, как его обращение с дураками.

  

  

  

   Стоит освободить себя от обязанности уважения к одному человеку на том основании, что он дурной, глупый, неиспра­вимый, и не будет уже того предела неуважения к людям, до которого мы допустим себя.

  

  

   Пора бы, наконец, человеку узнать себе цену. Что же, в самом деле, разве он какое-нибудь незаконнорожденное су­щество? Подобает ли ему прятаться и робко озираться по сторонам? Нет, пусть голова моя твердо и прямо держится на плечах. Жизнь дана мне не напоказ, а для того, чтобы я жил ею. Я сознаю свою обязанность говорить правду, чистую правду на всех перекрестках. Я должен заботиться не о мнении людей обо мне, а об истинном своем назначении.

  

  

  

  

   Свобода лица - величайшее дело, на ней и только на ней может вырасти свобода народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, чем в ближнем, чем в целом народе.

  

  

  

   Только человек, сознающий себя духовным существом, может сознавать человеческое достоинство свое и других людей, и только такой человек не унизит ни себя, ни ближнего поступком или положением, недостойным человека.

  

  

  

   Для нравственной жизни важность дела измеряется не ве­щественным значением дела и его возможными последствия­ми, а только степенью доброго усилия.

  

  

   Большинство людей, желая исправить свою жизнь, более желают совершить что-нибудь трудное и необыкновенное, чем очистить свои желания и отказаться от самоугождения в обыкновенных обязанностях своего положения. А между тем последнее гораздо важнее первого.

  

  

  

   Тот, кто не исполняет того дела, которое он чувствует, что должен бы сделать, только потому, что оно кажется ему слишком малым, обманывает самого себя. Он не делает его не потому, что оно слишком мало, а потому, что оно слиш­ком велико для него.

  

  

  

   Ты не обязан доводить работу до конца, но и не должен уклоняться от нее.

   Поручивший тебе работу надежен.

  

  

  

   Если человек не считает себя призванным к исполнению поручения, посольства, он не может быть просвещенным че­ловеком.

  

  

  

  

   Человек познает себя не думая, но действуя. Только в усилиях исполнить должное он узнает себе цену.

  

  

  

   Перенести свое я из телесного в духовное - значит созна­тельно желать только духовного. Тело мое может желать те­лесного, но душа не желает и не хочет желать ничего телесного, но не может уйти из тела точно так же, как я не желал бы того, чтобы меня тянуло к земле, но, что бы я ни делал, где бы я ни был, я не уйду от этого. И так же, как, несмотря на то, что тело мое не переставая тянется к земле, я отделяюсь от нее, двигаюсь, хожу, прыгаю, в этом моя телесная жизнь, то же самое с душою и телом. Тело не переставая тянет меня к себе, а я отделяюсь от него, даже пользуюсь им, живу духовно. В этом моя истинная жизнь.

  

  

   Ничто так не вредит нравственному совершенствованию, как пренебрежение к делам, которые считаются неважными в мирском смысле.

  

  

  

   Истинная религия не может быть противна разуму.

  

  

   Не верьте тому, чтобы в деле религии можно бы было не доверять разуму. Вера в силу разума лежит в основании вся­кой другой веры. Нельзя верить в бога, если мы умаляем зна­чение той способности, посредством которой мы познаем бога. Если после добросовестного и беспристрастного ис­пользования наших лучших способностей известное вероуче­ние кажется нам противоречивым или не согласным с глав­ными истинами, в которых мы не сомневаемся, мы, несо­мненно, должны воздержаться от веры в это учение. Я более убежден в том, что моя разумная природа от бога, чем в том, что какая-либо книга есть выражение его воли.

  

  

  

   Если бог, как предмет нашей веры, выше нашего разуме­ния и мы не можем обнять его разумом, то из этого еще не следует, что мы должны пренебрегать деятельностью разума, считая ее вредною.

   Хотя предметы веры, без всякого сомнения, находятся вне круга нашего разумения, выше его, однако разум и по от­ношению к ним имеет такое важное значение, что мы без не­го обойтись никак не можем.

  

  

  

   Еще наивен, как взрослый ребенок, тот, кто может се­рьезно верить, что когда-то какие-то нечеловеческие сущест­ва растолковали нашему человеческому роду существование и цель его и всего мира. Нет иного откровения, кроме мыслей мудрецов, хотя мысли их и подвержены заблуждению, - по участи всего человеческого, и часто облекаются в форму уди­вительных аллегорий и мифов, принимая тогда название от­кровений. И потому, казалось бы, все равно, полагаться ли на свои мысли или на чужие, потому что мысли, которые пере­даются нам как откровения, все-таки только человеческие мысли. И все же - обыкновенно люди более склонны пола­гаться на чужие головы, обладающие будто бы сверхчелове­ческими источниками мысли, чем на свои собственные. Впро­чем, если принять в расчет все умственное неравенство лю­дей, то, пожалуй, мысли одного действительно могут казаться сверхъестественным откровением для другого.

  

  

  

   Стараются сделать невозможным не только высказывание и передачу истины, но даже самое размышление о ней и от­крытие ее, с самого детства отдавая голову на обработку духо­венству, которое так глубоко вдавит колею, в которой впредь будут двигаться основные мысли, что они в большинстве случаев сложатся и установятся на всю жизнь.

  

  

  

   Свет остается светом, хотя слепой и не видит его.

  

  

   Доколе свет в вас, веруйте в свет, да будете сынами света.

  

  

  

   Не подавлять свой разум, как этому учат лжеучители, нужно для того, чтобы познать истину, а напротив, очищать напрягать его, проверять им все, что предлагается.

  

  

  

   То, что выдают за откровение бога, только унижает бога, приписывая ему человеческие страсти. Вместо того, чтобы уяснить понятие о Великом Существе, частные догматы только запутывают его; вместо того чтобы облагородить наше поня­тие о боге, они унижают его, к тайнам непостижимым, кото­рые окружают его, они прибавляют бессмысленные противо­речия, делающие человека гордым, нетерпимым, жестоким; вместо того чтобы установить мир на земле, они вносят борь­бу. Я спрашиваю себя, зачем это, и не знаю, что отвечать. Я вижу в этом только преступление людей и несчастие чело­вечества.

   Мне говорят, что необходимо было откровение для того, чтобы научить людей служить богу: в доказательство этого приводят различия верований, которые учреждены в мире, и не хотят видеть того, что это различие происходит именно от откровений. Как только народы вздумали заставить говорить бога, каждый заставил его говорить по-своему, заставил его сказать то, чего сам хотел. Если бы мы слушали только то, что бог говорит в сердце человека, была бы только на религия на земле.

   Говорят: нужно однообразной богопочитание; но богопочитание, которого требует себе бог, это богопочитание сердца; оно всегда однообразно, если оно искренно. Безумно воображать, что для бога так важно одеяние священника, пос­ледовательность слов, которые он произносит, и движения, которые он совершает перед алтарем, и его коленопреклоне­ния. Нет, друг мой, стой во весь рост, и ты будешь все-таки достаточно близок к земле. Бог хочет, чтобы ему поклоня­лись в духе и истине, и в этом обязанность всех религий, всех стран и всех людей.

   Рассматривая развитие сект, которые царствуют на земле и которые взаимно упрекают друг друга во лжи и заблужде­нии, я спрашивал: какая же из них настоящая? и все отвечали мне: моя. Каждый говорил: "Только я один и мои сторонники думают правильно, все остальные заблуждаются". "Но почем вы знаете, что ваша секта истинная?" - "Потому что бог ска­зал это". - "А кто вам сказал, что бог сказал это?" - "Мой священник, он хорошо знает. Мой священник говорит, чтобы я верил так, как он говорит, - я так и верю, он уверяет меня, что все, не согласные с ним, лгут, и я их не слушаю".

   Как! - думал я: неужели истина не одна? И то, что спра­ведливо у нас, может быть несправедливо у вас? Если способ убеждения того, кто идет верным путем, и того, кто заблужда­ется, один и тот же, то чем же отличается один от другого? Выбор, стало быть, есть дело случая; и обвинять людей за это значит обвинять их за то, что они родились в такой, а не в другой стране.

   Или все религии хороши и приятны богу, или есть одна, которую он предписал сам людям и за непризнание которой он наказывает, в таком случае он, верно, дал несомненные и явные признаки, по которым можно узнать эту истинную ре­лигию. Признаки эти должны быть одинаково доступны всем людям, великим и малым, ученым и невеждам, европейцам, индейцам, африканцам, диким.

   Если бы была религия на земле такая, за неисповедание которой накладывают вечные мучения, и если где бы то ни было есть хоть один искренно. ищущий правды смертный, ко­торый бы не был убежден ее очевидностью, то бог такой ре­лигии самый жестокий и несправедливый тиран.

   Мне говорят: "Подчини свой разум". Но это может ска­зать мне только тот, кто меня обманывает. Мне нужно дока­зательство, чтобы подчинить мой разум.

   Так как все люди одной породы со мною, то все, что чело­век может постигнуть естественным путем, могу постигнуть и я, и всякий человек может ошибаться так же, как и я: если я верю тому, что мне говорят, то верю не потому, что это гово­рит тот или другой человек, но потому, что он доказывает мне то, что говорит. И поэтому свидетельства людей в сущности суть только свидетельства моего же разума и ничего не при­бавляют к тем естественным средствам, которые бог дал мне для познания истины. Апостолы истины, что можете вы ска­зать мне такого, в чем бы я не был судья? - "Сам бог сказал это: слушайтесь его откровения. Вот как бог сказал". - "Это великое слово, но кому же он сказал это?" - "Он сказал это людям". - "Почему же я ничего не слыхал об этом?" - "Он поручил другим людям передать вам его слова". - "Хорошо: стало быть, люди будут говорить мне о том, что сказал бог? Не лучше ли было бы, если бы бог прямо сказал мне? Для него бы было это не труднее, а я бы был избавлен от возмож­ности обмана". - "Но он свидетельствует истину своих слов, утверждая посланничество своих апостолов". - "Ка­ким образом?" - "Чудесами". - "Где эти чудеса?" - "В книгах". - "А кто сделал эти книги?" - "Люди". - "А кто видел эти чудеса?" - "Люди, которые утверждают их". - "Как, опять свидетельства людские! Все люди, которые рассказыва­ют мне о том, что рассказывают другие люди. Сколько людей между богом и мною! Однако все-таки рассмотримте, све­римте. Ах, если бы бог избавил меня от всего этого труда, разве я с меньшим усердием служил бы ему!"

   И заметьте, в какое ужасное рассуждение мы теперь во­влекаемся, какая нужна ученость для того, чтобы различать все эти древности, рассматривать, взвешивать, сличать про­рочества, откровения, факты, все памятники веры, предло­женные во всех странах мира, для того чтобы определить время, место, авторов и условия. Какую точность критики нужно иметь, чтобы разобраться между памятниками настоя­щими и предполагаемыми, чтобы сличить возражения с отве­тами, переводы с оригиналами; чтобы судить о беспристрас­тии свидетелей, об их здравом смысле, об их просвещении, чтобы решить, не исключили ли, не прибавили ли, не пере­ставили ли чего-нибудь; чтобы уничтожить те противоречия, которые остаются, для того, чтобы судить о значении молча­ния противников, о том, что против них говорилось, узнать, известно ли было им то, что говорили против них, и т. д. и т. д.

   Признав, наконец, эти памятники несомненными, нам придется перейти к доказательствам действительности посланничества их авторов. Надо знать вероятия возможности осуществления предсказания без вмешательства чудесного, надо знать дух языков, чтобы уметь различать, что в этих язы­ках предсказания и что в них только ораторская форма, какие события естественные и какие сверхъестественные, решить, до какой степени человек ловкий мог обмануть глаза простых людей, удивить даже людей образованных, найти признаки настоящего чуда и ту степень действительности, по которой оно должно быть признано и за непризнание его можно нака­зывать, сравнить доказательства истинных и ложных чудес, найти верные правила, чтобы различать их, решить наконец для чего бог для утверждения своего слова употребляет сред­ства, нуждающиеся в подтверждении, точно как будто он на­рочно забавляет людей и умышленно избегает средств, кото­рые бы могли убедить их.

   Допустим, что величие божие может спуститься до того, чтобы сделать одного человека органом своей священной воли; разумно ли, справедливо ли требовать, чтобы весь род человеческий повиновался голосу этого избранного, не сде­лав явным его призвания? Справедливо ли, в виде утверждения его призвания, сделать несколько особенных знаков перед небольшим количеством темных людей, тогда как все остальные люди узнают про это только по слухам? Если при­знать справедливыми все чудеса, которые народ и темные люди говорили, что видели, то всякая секта была бы одна на­стоящая и было бы больше чудес, чем естественных событий. Неизменный порядок вещей более всего утверждает меня в признании мудрости божией. Если бы порядок этот допускал так много исключении, я не знал бы, что и думать о нем, и я слишком твердо верю в бога, чтобы верить в такое количест­во чудес, недостойных его. Чудеса же, про которые вы гово­рите, совершались в темных углах, в пустынях, там, где легко удивить зрителей, уже готовых всему поверить. Кто скажет мне, сколько нужно очевидцев для того, чтобы сделать чудо достоверным? Если ваши чудеса, которые делаются для дока­зательства вашего учения, нуждаются еще в доказательстве, то к чему они? Можно было и вовсе их не делать.

   Остается теперь еще рассмотреть самый главный вопрос в провозглашаемом учении, а именно то, что если те, которые говорят, что бог делает чудеса, говорят тоже, что и дьявол часто подражает им, то самые лучшие засвидетельствованные чудеса не решают дела: и так как волхвы фараона при самом Моисее производили те же чудеса, которые он делал по воле бога, то ничто не мешало им утверждать в отсутствие Мои­сея, что чудеса их делаются во имя бога. Так что, доказав уче­ние посредством чудес, чтобы не смешать дело дьявола с де­лом божиим, приходится доказывать чудеса посредством уче­ния.

   Учение, происходящее от бога, должно иметь священ­ный, божественный характер. Оно должно не только уяснить смутные представления наши о божестве, но оно должно предложить нам нравственное учение и правила, соответствующие свойствам, которые мы приписываем божеству.

   Так что, если бы учение представляло нам только бес­смысленные положения, если бы оно возбуждало в нас чувст­во отвращения к нашим ближним, если бы оно представляло нам бога гневного, ревнивого, мстительного, пристрастного, ненавидящего людей, бога войны и сражений, всегда готово­го уничтожить и раздавить, всегда говорящего о мучениях, наказаниях и хвастающегося тем, что он наказывает невин­ных, мое сердце не было бы привлечено к такому ужасному богу. Ваш бог не мой бог, сказал бы я этим сектантам. Бог, который начинает с того, что избирает себе один народ и ис­ключает остальной род человеческий, не может быть общим отцом людей; тот, кто предназначает к вечному мучению большинство своих созданий, не есть милосердый и добрый бог, которого мне открыл мой разум.

   Относительно догматов разум говорит мне, что они долж­ны быть ясны, прозрачны и поразительны своей очевидностью. Вера утверждается пониманием, лучшая из всех религий самая ясная; та же, которая наполняет тайнами, противоре­чиями то богопочитание, которое она проповедует, заставля­ет меня вследствие этого самого остерегаться ее. Обожаемый мною бог не бог мрака. Он дал мне разум не для того, чтобы запретить мне употребление его. Когда мне говорят, чтобы я подчинил свой разум, я вижу в этом оскорбление его творцу.

  

  

  

   Как ощущение боли есть необходимое условие сохране­ния нашего тела, так и страдания суть необходимые условия нашей жизни от рождения и до смерти.

  

  

   Как наше тело лопнуло бы, если бы прекратилось давле­ние на него атмосферы, так если бы прекратилось давление на людскую жизнь нужды, тягостного труда и всякого рода превратностей судьбы, - надменность людей возросла бы хотя и не до опасности лопнуть, но все же до явлений необузданнейшей дури и даже умопомешательства.

  

  

  

   Врач прописывает одному больному одно лечение, друго­му другое, так и провидение прописывает нам болезни, уве­чья и прискорбные потери.

   Как предписание врача клонится к восстановлению здо­ровья больного, так точно и случайности, которым провиде­ние подвергает человека, клонятся к нравственному оздоровлению его, к восстановлению связи его оторванного личного существования с общей жизнью всего человечества.

   Итак, принимай все то, что выпадает тебе на долю, как принимают больные лекарства врача. Восстановление здоро­вья тела - вот смысл этих горьких лекарств: но ведь для все­общей разумной природы сохранение каждым существом своего назначения так же важно, как для больного сохране­ние здоровья тела.

   Поэтому тебе надо приветствовать все то, что с тобой при­ключается, даже самое горькое, и по смыслу таких случай­ностей есть здравие и цельность мироздания. Природа, живая его разумом, действует разумно, и все, что от нее исходит, безошибочно содействует сохранению единства.

  

  

  

  

   Страдание - это побуждение к деятельности, а только в ней мы чувствуем нашу жизнь.

  

  

  

   Благо для человека переносить несчастия этой земной жизни, ибо это влечет его в священное уединение его сердца, где он находит себя как бы изгнанником из своей родной земли и обязанным не доверяться никаким мирским радостям. Благо для него также встречать противоречиям упреки, когда о нем дурно думают, говорят, хотя бы намерения его были чисты и поступки правильны, ибо такой образ действий дер­жит его в смирении и является противоядием пустой славе. В этом благо, главным образом, потому, что в такие минуты, когда нас в миру презирают, не уважают и лишают любви, мы можем беседовать с тем богом, который живет в нас.

  

  

  

   Если бы бог давал нам таких наставников, о которых мы знали бы достоверно, что они посланы им, то мы ведь пови­новались бы им свободно и радостно.

   Мы и имеем таких наставников: это нужда и вообще все несчастные случаи жизни.

  

  

  

   Только в буре вполне выказывается искусство мореплава­теля, только на поле сражения испытывается храбрость воина; мужеству же человека познается только по тому, чем он явля­ется в затруднительных и опасных положениях жизни.

  

  

  

   И то, что мы называем счастием, и то, что мы называем несчастием, одинаково полезно нам, если мы смотрим на то и на другое как на испытание.

  

  

   Не привыкай к благоденствию - оно преходяще: кто вла­деет учись терять, кто счастлив - учись страдать.

  

  

  

   Мучения, страдания испытывает только тот, кто, отделив себя от жизни мира, не видя тех своих грехов, которыми он вносил страдания в мир, считает себя не виноватым и потому возмущается против тех страданий, которые он несет за грехи мира.

  

  

   Как справедлива по мысли легенда о вечном жиде, в наказа­ние обреченном на вечную жизнь без смерти, так же справедли­ва была бы легенда о человеке, в, виде наказания обреченном на жизнь без страданий.

  

  

  

   Для каждой входящей в сознание людей истины, заме­няющей прежнее заблуждение, бывает период, когда заблуж­дение явно и очевидна истина, долженствующая заменить его, но заблуждение продолжает по инерции владеть людьми. В такие периоды не столько нужны разъяснения истины, сколько пример жизни, согласной с нею.

  

  

   Я всегда удивляюсь тому, как могут короли так легко ве­рить тому, что в них все, и народ - верить про себя, что он ничто.

  

  

  

   Нет ничего заразительнее примера. Он заставляет нас со­вершать поступки, которые мы никогда не совершили бы без воздействия примера. И потому общение с развратными, чувственными и жестокими людьми губит душу. И наоборот.

  

  

   Кто не мыслит самостоятельно, тот находится под внуше­нием другого, мыслящего за него. Отдать кому-нибудь в собственность свою мысль есть более унизительное рабство, чем отдавать кому-нибудь в собственность свое тело.

  

  

   Если ты чувствуешь желание подражать тому, что делают вокруг тебя люди, непременно остановись и подумай, разум­но ли или нет следовать общему примеру. Великие преступ­ления и бедствия личные и общественные происходят только от необдуманного следования внушению.

  

  

   Кто боится нестрашного и не содрогается перед действи­тельно страшным, тот, следуя ложному мнению, вступает на злой путь погибели.

  

  

  

   Наша главная и самая трудная обязанность, как членов общества, состоит в том, чтобы уметь пользоваться благами общества, но не подчиняться его ярму: быть готовым воспри­нимать мысли и убеждения других, но твердо держаться священного права своего суждения; воспринимать побуждения от других, но действовать по требованиям своей души; дейст­вовать с другими, но следовать своей совести; уметь соеди­нять уважение к мнению других и самоопределение.

  

  

  

   Злое внушение уничтожается только добрым внушением. Средство же доброго внушения самое могущественное есть добрая жизнь.

  

  

  

   Себялюбие, переходящее известные пределы, есть душев­ная болезнь. Доведенное до высшей степени, оно проявляется той душевной болезнью, которая называется манией величия.

  

  

   Люди думают, что самоотречение нарушает свободу. Та­кие люди не знают, что только самоотречение дает нам ис­тинную свободу, освобождай нас от нас самих, от рабства нашей развращённости. Наши страсти - самые жестокие ти­раны; только уступи им, и будешь в самом жестоком рабстве без силы вздохнуть свободно. Только самоотречение избавляет от этого рабства.

  

  

  

   Себялюбие нужно только для сохранения отдельной жиз­ни тела, и когда оно проявляется в этих пределах, оно естественно и законно. Когда же разум, по свойству своему предназначенный на разрешение всякой отделенности, употребляется на утверждение этой отделенности, тогда себялюбие становится вредным и мучительным.

  

  

   Полное отречение от себя есть жизнь божеская, себялюбие не нарушаемое ничем, есть жизнь ниже животной. Разумная жизнь человека есть постепенный переход от жизни животной к жизни божеской.

  

  

   Беспристрастие также редко, как и справедливость. Лич­ный интерес есть неисчерпаемый источник самообманов для самооправдания. Число людей, желающих видеть правду, чрезвычайно мало. Над людьми властвует страх перед исти­ной, если только эта истина им не полезна. Люди житейской философии считают истину чем-то таким, что может быть до­пущено, может быть и не допущено в жизни. И вот таким об­разом предрассудок самолюбия защищает все предрассудки мышления, которые вытекают из этой уловки эгоизма. Единственный желаемый человечеством прогресс - это увеличе­ние наслаждений. Самопожертвование - это наслаждение великих душ - никогда не было законом общества.

  

  

  

  

   Наслаждающихся и самодовольных мыслителей и худож­ников не бывает. Единственный несомненный признак присутствия призвания есть самоотвержение, есть жертва собой для проявления вложенной в человека на пользу другим людям силы. Без мук не рождается и духовный плод.

   Учить тому, сколько козявок на свете, рассматривать пятна на солнце, писать романы и оперу - можно с личными целями, но учить людей их благу, которое не только в отрече­нии от себя и в служении другим, и выражать сильно это уче­ние нельзя без самоотречения.

   Недаром умер Христос на кресте, недаром жертва страда­ния побеждает все.

  

  

   Трудность необходимого освобождения себя от себялю­бия заключается в том, что себялюбие есть необходимое ус­ловие жизни. Оно необходимо и естественно в детстве, но должно ослабевать и уничтожаться по мере уяснения разума и, главное, проявления истинной любви. Ребенок не чувствует укоров совести за свое себялюбие, но по мере уяснения разу­ма и проявления любви себялюбие все более и более ослабе­вает и при приближении смерти должно совершенно уничто­житься.

  

  

  

   Ничто не препятствует так сильно распространению ис­тины, как упорство в удержании древнего, освященного вре­менем предания.

  

  

   Говорят: бог создал человека по образу своему. Это зна­чит, вероятно, то, что человек по своему образу создал бога.

  

  

  

   В склонности верить в то, что нам говорят, заключается добро и зло. Именно эта склонность делает возможным по­ступательное движение общества и именно она делает это поступательное движение столь медленным и мучительным; каждое поколение, благодаря ей, без усилия получает достаю­щееся ему по наследству знание, приобретенное тяжелым трудом, и каждое поколение, благодаря ей, оказывается пора­бощенным ошибками и заблуждениями своих предшествен­ников.

  

  

  

   Человечество медленно, но не останавливаясь, движется вперед, к все большему и большему уяснению истины о смысле и значении своей жизни и установлению жизни, сообразной с этим уясненным сознанием. И потому понимание людьми своей жизни и самая жизнь человеческая постоянно изменяются. Люди, более чуткие к истине, понимают жизнь сообразно тому высшему свету, который им виден, и соответственно этому свету устраивают свою жизнь, люди менее чуткие держатся прежнего понимания жизни и прежнего строя жизни и стараются отстоять его.

   Так что в мире всегда есть рядом с людьми, указывающи­ми передовое, последнее выражение истины и старающимися жить соответственно этому выражению, люди, отстаивающие прежнее - отжившее и уже ненужное понимание ее и преж­ние порядки жизни.

  

  

   Из всех обманов веры самый жестокий - внушение ложной веры детям. Он состоит в том, что ребенку, спрашивающему у старших, живших прежде его и имевших возможность познать мудрость прежде живших людей, о том, что такое этот мир и его жизнь и какое отношение между тем и другим, отвечают не то, что думают и знают сами эти старшие, а то, что думали люди, жившие тысячи лет тому назад и во что никто из больших уже не в