комнаты вывели какого-то лохматого человека и увели куда-то. А Михаила Михайловича ввели в номер накуренный, наплеванный и надышанный.
...........................................................................................................................
Через полчаса, однако, всё устроилось, и Михаил Михайлович сидел за самоваром, разложив на свою чистую салфетку домашний белый хлеб, сыр, масло и альберт-бисквитс. Он уже напился, согрелся, и уже дурное расположение духа заменилось самым хорошим.
- Позови кучера.
-Ефим, пей чай.
- Благодарю покорно, сейчас только сена задам.
Когда Ефим вернулся, Михаил Михайлович вложил аккуратно свернутую и вставленную в черешневый пахучий мундштучок папироску и, со вкусом закурив душистый, свежий табак, пуская большой струей синеватый дым, поднялся.
- Садись, пей, - сказал он Ефиму и вышел в коридор узнать, кто приехал, кого нет, что слышно, нет ли знакомых, - разогнать скуку.
Разумеется, были знакомые. Знакомый был и толстый Савельев, бывший предводитель, и новый помещик Эванов, не- давно купивший именье, и доктор. Михаил Михайлович был холостой помещик средней руки (800 десятин чернозему), бывший мировой судья, назначенный присяжным на эту сессию. Знакомый был и купец Берескитов, торговец хлебом, недавно разбогатевший и водивший компанию с дворянами. Всё это были присяжные. Тут же стоял и товарищ прокурора Матвеев, тоже знакомый.
С Михаилом Михайловичем все обращались осторожно, как бы боясь оскорбить его. Он был такой застенчивый, тихий, робкий и сам осторожный и до крайности учтивый в обращении. Даже громогласный толстяк Савельев и то был осторожен с ним. Такое он производил впечатление, заражая своим "не тронь меня".
- Ну вот хоть на суд вас вытащило, - сказал он, отдуваясь своими толстыми щеками, - а то сидите - он хотел [сказать]: как медведь, но остановился и сказал: дома.
- А холодно нынче.
- Да, 26 было утром. Милости прошу ко мне, - сказал Эванов. - Да не хотите ли закусить?
- Нет, благодарю.
Не прошло еще получаса, как Михаил Михайлович уже сидел за карточным столом и соображал, назначать черви пли трефы, и можно ли доверить показанию доктора, сказавшего бескозырного, но неверно назначающего.
После 3-х роберов закусили, потом еще сели, сто сыграли, потом поужинали, поговорили о ценах на хлеб, о завтрашних делах. Одно дело интересно, об убийстве. Поговорили еще о соседях, выборах и разошлись. Веселого, разумеется, ничего не было, но было то самое, что требовалось: убить время. Эта цель была достигнута, и Михаил Михайлович не видал, как прошли эти 6 часов, от 5 до 11. -
Войдя в свой номер, Михаил Михайлович разделся и слышал, как без него начался громкий хохот и говор в номере Эванова. Очевидно, он стеснял их. И ему стало грустно. Он совсем не хотел стеснять и никого не осуждал, напротив, хотел бы о ними и поврать, но как-то это не шло, и где он был, всем было неловко и скучно и ему тоже. Он разделся, убрался, похвалил Ефима за то, что он так всё разложил хорошо, и, оставив на перевернутом дне стакана откушенный сахар и достав начатую книгу. лег в постель, приготовил папироску, мармеладину и приготовился наслаждаться: лежа читать - это был роман Мопассана начатый, - он очень любил Мопассана, лежа есть мармелад круглый, рябинный и потом закурить славную папироску, аккуратно закрученную и заклеенную слюной.
- Славно! - сказал он себе, сам не зная, что славно.
Он почитал, доел, выкурил и потушил свечу, но долго не заснул: ему мешал женский голос, что-то шептавший за дверью. И по случаю этого женского голоса он вспомнил, как Савельев спрашивал его, давно ли он видел Виденеевых. Это были соседки - две дочери были. И если Савельев подозревал, что Михаил Михайлович был влюблен в них, то это была правда: он был влюблен в меньшую, и очень даже. Но то робость, что она откажет, то робость, что она только этого и ждет и примет, оттолкнули его, и он перестал ездить. "Поздно уже, поздно 35 лет, поздно жениться, - думал Михаил Михайлович. - Проживу и так, только бы не увлекаться - глупо".
Михаил Михайлович давал себе такой совет потому, что он, очень целомудренный по натуре человек, ведший очень воздержную жизнь, постоянно влюблялся и в влюбленном состоянии мучался, хотя и не делал внешних глупостей. Женщины были для него какими-то богинями, и это главное мешало ему жениться. Он считал себя недостойным их.
Действие происходит в III столетии в Сирии
Площадь перед домом. Сидят нищие: две женщины, трое мужчин, проходят жители. Нищие просят, им подают.
Здорово, товарищ.
Откуда?
Из Каира. Хорошо ли собираете?
Плохо, богатых мало.
Странник.
Как мало? А вот какие богатые дома (указывает). У этого, должно быть, тысячи.
Да, у этого богатства много, да он удавится, а ничего нищему не подаст.
Все знают Петра Хлебника. С тех пор, как я здесь живу, 30 лет, никогда никому корки хлеба не дал.
И жена и дочь такие же.
Нет, дочь все-таки добрее. Служанка сказывала.
Нет на свете скупее человека этого Петра, никогда никому не подаст.
Как не даст. Кто умеет просить, выпросит.
Как же, попробуй.
А вот выпрошу. Нет того человека, кто бы мне не дал, если я пристану.
Как же, выпросишь, не даст.
Странник.
Об заклад.
О чем?
Странник. Да вот хочешь об заклад на три деньги?
Идет (бьют по рукам и смеются). Давай деньги.
Странник и нищий отдают деньги первой нищей.
Вот он как раз идет. Несет князю хлебы.
Выходит Петр с рабом, несущим корзину хлеба.
Странник (подходит к Петру).
Христа ради страннику бездомному. Вы наши отцы, смилуйтесь. Кормилец, Христа ради, с голода умираю и т. д.
Петр (идет не оборачиваясь. Странник пристает, падает в ноги, хватает за полы). Отвяжись.
Родимый, батюшка и т. д.
Пошел прочь.
Странник (забегая с другой стороны, падает в ноги).
Батюшка и т. д.
Отстань, убью (нагибается, берет камень).
Милостивец. Пожалей. (Хватает за руку и т. д.)
Говорил, изобью. Отстань. (Схватывает хлеб из корзины, бросает в него и уходит.)
Странник (подхватывает хлеб и бежит к нищим).
Что, говорил? Моя взяла. Вот она Петрова милостыня. (Показывает хлеб.) Давай деньги мои.
Ну, брат, счастлив ты. Выиграл, угости за это.
Внутренность дома. На первом плане сидят жена и дочь Петра. В глубине сцены кровать, на которой лежит Петр, мечется и бредит.
Разбойники, разорили. Куда столько муки всыпали. Плати деньги. Режь. Царь. Цветы заиграли. Прощайте. (Затихает.)
Вот уже вечером третий день будет, а всё не лучше. Как бы не помер.
Здравствуй, девонька. Всё плачешь. Мужа хоронить хочешь. Не робей, но помрет. Не готов еще он. 30 лет деньги собирал, теперь столько сто лот надо деньги расшвыривать. Тогда только готов будет.
Будет тебе, Дунюшка, пустяки говорить. Поесть хочешь?
Не надо мне есть. Эй, старик, спишь, что ли? Дочь уходит.
Нельзя богатому внить в царство божие. Не пролезешь, зацепишься. А не пролезешь, в ад к муринам попадешь.
Входит врач. Те же и врач, без дочери.
Петр (вскакивает и кричит).
Тебе что нужно? И ты меня душить хочешь?
Успокойся, болезнь твоя пройдет. (Берет его за руку и усаживает на постель.)
Дурак, дурак, глупости делаешь, мое дело портишь. Не хочу смотреть. (Убегает.)
Держите его. (Ощупывает, остукивает и говорит про себя.) Здесь нет. Здесь начинается. Слышу, вот он. Этого я выгоню. Вся болезнь тут. Исцелишься, будь спокоен. Лежи смирно. (Вынимает стклянку, дает ему пить и передает жене другую, чтобы растирать его.) Вечером разотрите его. Вот так. (Врач уходит, жена за ним.)
Петр (один, долго лежит молча, вдруг вскакивает и садится).
Что же это? Это смерть. Чувствую, что умираю. Вот он и ангел за душой пришел. Он говорит, исцелеешь. Какое исцеление, когда смерть. Боже мой, что же будет со мной там? Неужели правда, что нельзя войти богатому и царство божие? Неужели правда, что зачтется мне вся жестокость моя, что но давал и просящему, пожалел вдову, сироту, больного, убогого? Неужели это правда? Как же не понимал я этого? Лучше бы мне не половину, а всё отдать, чем итти теперь к этим черным. Вот они, вот они, уже тащат к себе мою душу. (Смотрит вверх.) Да, вот они, весы, на них будут вешать мои добрые и злые дела. Вот они принесли на одну сторону деньги, что я поотнимал у вдов и сирот, жалованье, что я не отдал рабочим, обиды, ругательства, побои. Вот они верхом наложили эту чашу весов, и уже пошли весы к низу, и вот они возрадовались, дьяволы. Ай, ай, пропал! Что теперь положат на другую сторону?.. Что же это? Хлеб. Только один хлеб, тот хлеб, что я тогда бросил в надоедливого нищего. Батюшки, поднялись весы, перетянул хлеб все злые дела мои... Так вот оно что значит милосердие. Только бы не умереть мне теперь. Знал бы я, что бы сделал. По слову Христову, роздал бы всё имение нищим, не оставил бы себе ничего. (Падает на постель и засыпает.)
Перед крыльцом дома Петра. Петр на крыльце, кругом огромная толпа нищих и всякого народа. Петр из мешка оделяет деньги.
Ты уж другой раз берешь.
Врешь, ты сам три раза брал.
Ай, батюшки, задавили.
А ты не лезь.
Мне, мне, пять человек детей, мал-мала меньше...
Берите, берите, достанет, только не обижайте друг друга. Довольно я обижал всех, простите Христа ради.
Чти же ты это, разбойник, делаешь? Нищими нас оставить хочешь? То не в меру скуп, а теперь не в меру щедр стал. Разбойник. (Отнимает у него деньги и вталкивает в дом. Кричит на народ и разгоняет.)
IIетр Хлебник выходит с рабом Елизаром.
Так обещай же, что сделаешь то, о чем буду просить тебя.
Всё сделаю, потому что люблю тебя теперь больше, чем люблю отца с матерью. Люблю потому, что вижу в тебе дух божий.
Обещаешь, клянешься?
Обещаю, клянусь.
Видишь ли, семья не дозволяет мне раздать последнее имение мое. Не могу я силой итти против них, и не могу я остаться так, как я был. Понял я теперь грех мой и хочу искупить его и служить одному богу. Сказано: "Продай имение свое и отдай его нищим". Мне не дают раздать остального имения моего. Я не волен в нем, но в себе я волен, и себя я хочу отдать людям. Так пойдем же со мной на базар, где продают невольников, свяжи мне руки и выведи меня и продай как невольника своего. А деньги, которые выручишь, отдай нищим.
Хозяин, не могу сделать этого.
А как же ты обещал и клялся мне?
Не делай этого, жаль мне тебя.
Что же не жалел ты меня, когда я делал зло и губил себя? А жалеешь теперь, когда хочу спасти себя.
Пусть будет воля твоя
Что вы делаете здесь? Будет вам растабарывать. Идите в дом.
Базар. Невольницы и невольники связанные, в цепях, и их хозяева. 1-й хозяин с 2 - м я невольникам и. 2-й хозяин с стариком невольником и с сыном, мальчиком невольником. Елизар с Петром. Покупатели.
Что ты просишь за эту? (Показывает на невольницу.)
200 гривен.
Стряпать умеет?
Для стряпни возьми старую.
Не нужно.
2-й покупатель (подходит к старику и молодому).
Что просишь за двух?
130.
Кто же тебе это даст. (Трогает за руку старика.) В нем силы нет, а тот молод.
Да я дешевле не возьму.
Не надо, не надо. (Подходит к Петру.) На какую годен работу?
Не могу, уволь.
Помни, что ты поклялся, не погуби меня. (К покупателю) Гожусь на всякую. Могу и черную работу, и писать и считать могу.
Что просишь?
Говори: сто гривен.
Сто гривен.
1-й египтянин (к покупателю).
Для чего торгуете?
Мне и черную работу надо. А этот и писать и считать умеет, а такие на тяжелый труд ненадежны.
А мне такого и нужно. По нашей торговле дорогими каменьями нужно не тяжелую работу, а чистоту, расчетливость и верность.
Хозяин, возьми меня, будешь доволен. Буду служить, как сын отцу родному.
Ты мне нравишься. (К Елизару.) Какая цена?
Сто гривен.
Получи деньги.
Не могу.
Прощай. Отдай же деньги, как я сказал тебе.
Всё сделаю, только бы душа твоя была покойна. Прощай, дорогой хозяин.
Молчи. (
Уходит с египтянином.)
Действие происходит в Египте. Немой привратник пропускает врача и купца в двери и объясняет знаками, что хозяин сейчас придет. Уходит.
Должно быть, он говорит, что хозяин дома, и просит нас взойти. Пойдем.
Да я знаю, что они гостеприимные люди.
1-й египтянин (обращаясь к кущу).
Радуюсь видеть вас у себя. Милости просим. Вы, должно быть, устали от дороги и не откажетесь вкусить моей хлеба.
Благодарю. Мы и друг мой врач из далекой Сирии приехали по делам торговли в ваш город и очень рады посетить вас.
Египтянин (хлопает в ладоши и зовет).
Мефодий! (К гостям.) Прошу садиться.
Входит Петр в одежде прислуживающего раба и, увидев врача. пугается и отворачивается.
Что прикажет хозяин?
Принеси дорогим гостям: хлеба, вина и винограду. Гости с твоей стороны. Ты не знаешь их?
Нет, я не знаю. (Уходит.)
А ты был когда-либо в нашем городе?
Был восемь лет тому назад. В то самое время, как купил того самого раба, которого вы сейчас видели.
Да это было в то самое время, как в нашем городе случилось то необыкновенное дело, которого никто не может понять до сих пор.
Какое же это было необыкновенное дело?
А это было то, что один из самых богатых людей нашего города, Петр Хлебник, обладавший огромными садами и землями и бывший самым скупым человеком в стране, вдруг поверил христианскому закону и роздал всё, что мог раздать, а так как не мог всего раздать, то как рассказывают, сам себя продал в рабство, цену за себя отдал нищим и исчез неизвестно куда.
Жена его до сих пор повсюду рассылает людей, чтобы найти его, но никто не знает, где он, и что он.
Какая удивительная история. Каких он был лет и какого вида.
В это время входит Петр, неся кувшин о вином и плоды.
Ему было уже лет под 50 и из себя был роста среднего, скорее худой, чем толстый, подобно рабу этому.
Петр закрывает себе лицо и поспешно уходит. Какое славное лицо у этого раба.
Он не раб, а золото. С тех пор, как он у меня, все дела мои процветают. Я много раз отдавал ему свободу, но он не хочет брать ее. Он раб, но один из самых лучших людей, которых я знал когда-либо. Мефодий, пойди сюда.
Посмотри, он, право, похож на Петра Хлебника.
Немой, отопри.
Дверь отворяется, Петр убегает. Немой входит и говорит.
Это был святой, я видел, когда он вышел в ворота, как сияние окружило его, и он исчез.
Чудо, немой заговорил.
Это он, это он, он скрылся, чтобы люди не восхваляли его.
Это было в 70-х годах, на другой день после зимнего Николина дня. В приходе был праздник, и дворнику Василию Андреичу нельзя было отлучиться, надо было быть в церкви - он был церковным старостой, надо было принять и угостить родных и гостей. Но вот последние, дальние гости на другой день уехали после обеда, и Вас[илий] Андр[еич] велел Никите, старому Никите, Никите Дронову, запречь Мухортого в пошевеньки с тем, чтобы выехать вместе с гостями. Вас[илий] Андр|еич] торопился ехать, п[отому] ч[то] слух про продажу Пироговской рощи теперь уже разошелся, и Логинов, другой дворник-купец, мог перебить покупку, а покупка должна была быть особенно выгодная. Продавалась роща на сруб; продавец - молодой, прожившийся барин, не знающий толку в своем добре, так что рощу можно было надеяться купить, если не за пятую часть, то за треть цены. Никита выехал. Вас[илий] Андр[еич], одевшись в полушубок, подтянутый ремнем, и крытый тулуп, вышел на крыльцо, заправляя воротник тулупа мехом внутрь.
- Как же ты, Вася, один поедешь, видишь, закурило как, - сказала жена, выйдя за ним в утоптанные снегом сени. - Хоть Никиту возьми, всё веселее ехать.
- И на что его!
Василий Андреич был немного выпивши, красен и весел, каким он всегда бывал с первых рюмок.
- Право, возьми - дело к ночи. Всё веселей, мне думаться не будет.
- Слышь, Никита, хозяйка велит ехать. Что скажешь?
- Да мне что? Ехать так ехать, всё одно.
Никита был мужик из дальней деревни, уже лет за 50, сухой, здоровый старик. Он всю свою жизнь прожил в людях, подавая всё в дом сначала отцу, а теперь меньшому брату. Теперь он уж 6-ой год жил у Вас[илия] Андреевича.
- Коли ехать, так оденься, - сказал Вас[илий] Андр[еич], глядя на прорванный подмышками и в спине полушубок Никиты.
- Ей, Семка, подержи лошадь, - крикнул Никита во дворе работнику.
- На что его, я подержу, - сказал В[асилий] А[ндреич], | сходя с крыльца. - Ну, поживей.
- Одним духом, - крикнул Никита и, выкинув из саней свои ноги в подшитых валенках, побежал рысью во двор в рабочую избу. Никита тоже выпил нынче, но уже и выспался после обеда и выпил как всегда впору, не теряя ума.
- Ну-ка, Арина, халат давай, с хозяином ехать, - крикнул он, входя в избу и охлопывая с себя снег. Баба подала суконный домодельного сукна халат, Никита снял кушак с гвоздя, втянул в себя брюхо, велел бабе обвести: узенький свалявшийся кушачок и затянулся, что было силы, сунул рукавицы за пояс и выбежал на улицу.
На дворе было за навесами тихо, но на улице мело и снежок мелкий и сухой, морозный, косо и ровно сыпался на сарай, крышу, на дорогу, на хомут, на сани.
- И не холодно тебе будет, Никитушка? - сказала хозяйка.
- Вона холодно, тепло вовсе, - отвечал Никита, садясь на краешек и наперед выпуская одну ногу. Весь гнутый задок был полон спиною Василия Андреича в его двух шубах. Никита хотел взять вожжи, но хозяин не дал их ему. Так Никите осталось только достать кнут в головашках и расправить в них наложенную под сиденье свежемолоченную овсяную солому.
- Совсем, что ль? - сказал хозяин и, не дожидая ответа, чмокнул, и добрый некрупный, но ладный и сытый гривистый жеребец - его недавно задешево выменял Вас[илий] Андр[ейч] у попа - с легким скрипом полоза по дороге сдвинул санки и бойкой рысцой тронулся по накатанной в поселке дороге, не переставал падать, и не успели они выехать из домов, как уж и шапки, и рукава, и спины, и хомут, и грива, и хвост, и седелка были уже засыпаны слоем мелкого морозного снега.
Снег всё шел так же, а ветер, как только они выехали изволок, показался сильнее. Он дул им в бок со стороны Никиты и запахивал ему его воротник, и давил его в бок, и засыпал мелким снегом. Наверху местами совсем не видно было дорога, но добрый жеребец, несмотря на то, что местами снег был ему кое-где выше бабки, не изменял хода и легко бежал, изредка пофыркивая и не сбиваясь с дороги.
Оба ездока были возбуждены, веселы и надежны.
- На Карамышево поедем, али проселком?-спросил хозяин.
- Вали проселком, только тут лощинку проехать, а лесом хорошо будет.
Вас[илий] Андреевич так и сделал и, отъехав с полверсты, свернул влево.
<