Толстой Лев Николаевич - Том 29, Произведения 1891-1894, Полное собрание сочинений

смерть, и что он умирает. - А я, дурак, боялся ее, - сказал он себе. - И он вспоминает свою жизнь и в чем она была, вспоминает про рощу, про дело с зятем, про валухов, и ему не верится, чтобы были люди, которые могли жить этак. И вспоминает он Никиту, как он сказал ему: прости Христа аи, т. е. прости Христа ради, и как от этих слов ёкнуло в нем сердце и загоре­лась жизнь. - Что же, я ведь не знал этого, - думал он. - Я бы и рад теперь, да поздно! Нет, не поздно, напротив, рано еще. Только рассветает, и вдруг стало темно и всё исчезло.

  

   (1) Зачеркнуто: и сам заснул

  

  

  

   * N 1 (План статьи. Из черновых материалов).

  

   1. Описание положении.

   2. Упреки бездеятельности немправедливы. Деятельность зем­ства.

   3. Но достигнет ли она результатов? (Нет.) Ответ труден, главное п[отому], ч[то] самый голод и степень его - спор­ный вопрос.

   4. Pro и contra теоретически.

   5. Действительность. Харибда и Сцилла.

   6. Задача распределения невозможная.

   7. Не достигнет главного - не предупредит смертей.

   8. Что же делать? Сказать правду, перестать лгать. Признать свое равнодушие. Вольтер.

   9. А если есть равнодушие - есть вина, то, не заботясь о на­роде, исправить вину.

   10. Исправление вины спасет.

   Что именно делать. (Писать.) Жить.

   (11) 12. Последствия какие могут быть.

  

   * N 2 (рук. N 6).

  

   (Если говорить правду, а в серьезном деле нельзя не гово­рить правду, результаты, достигнутые (1) до сих пор деятель­ностью правительства и общества, (2) очень малы и неудовлетвори­тельны. До сих пор сделано было одно дело: выдача семян на обсеменение. Не стану говорить про другие губернии, но сколько можно судить по доходящим до нас известиям, выдача эта не достигла цели, но скажу о том, как сделано было это дело в Тульской губернии. У нас, смело можно сказать, что обсемени­лись крестьяне своими семенами. Выдано же было или слишком мало, в большинстве случаев по три меры, где нужно было во­семь, и выдано было поздно; так что крестьяне везде раздобылись

  

   (1) Переправлено из: результатов, достигнутых

   (2) Зачеркнуто: почти нет

  

   на семена. В некоторых же и многих местах семена выданы были без надобности людям, которые не нуждались в них, так что во многих уездах семена эти продавались и (1) пропивались, (так что земский начальник в одном уезде, решил за­крыть кабак, в котором происходила эта продажа) так что можно сказать, что успех этого дела далеко не соответстиовал тому труду, который был положен на него.

   А между тем работа земства для приобретения этих семян, закупка, доставка, раздача их, была огромная. Деятельность земства, насколько я знаю, была самая внимательная и напря­женная, и если последствия были не плодотворны и малоплодо­творны, то вина в этом - не отсутствие труда и заботы. Добыть деньги, исполнить все нужные для этого формальности, закупить по дешевым ценам, привезть, ссыпать, сделать списки, распре­делить, раздать, хотя бы по 3 пуда на душу нуждающимся уезда, то 100, 150 тысяч душ есть дело сложное и трудное и сделано оно было везде с величайшим вниманием, усердием, и скажу даже, самоотвержением; но если результаты ничтожны, то виною труд­ность самого дела при том отношении к народу, в котором нахо­дится к нему правительство и земство.

  

   * N 3 (рук. N 6).

  

   Если говорить правду, то как администрация, так и земства по отношению к этому делу народного продовольствия до сих пор не знают, что и как они будут делать, или скорее знают, что они ничего не в состоянии будут сделать. Они хлопочут, но с не­уверенностью, почти с уверенностью, что из их хлопот почти ни­чего не выйдет.

  

   * N 4 (рук. N 1).

  

   Нищета же в этой деревне, положение построек (половина деревни сгорела прошлого года), одежд женщин и детей и отсут­ствие всякого хлеба, кроме как у двух дворов, ужасно. Большей частью испекли последний раз хлебы с лебедой и доедают их - осталось на неделю или около того.

   Назначить продовольствие, обеспечить людей, сделать то, чтобы эта масса народа, 40, ну хоть 1/2-20 м[иллионов] навали­лась на руки правительству и земству, было бы ужасно. Это не только не спасло, но погубило бы народ, отняв от него главное средство помощи - самодеятельность. Ни правительство, ни земство не выдержало бы этого, и вся помощь пропала бы даром. Ведь это нечто подобное тому, что происходит с кормом скотины. Кормите ранней весной скотину на стойле, т. е. лишите ее дви­жения и возможности самой собирать корм - и вам понадобятся

  

   (1) Зачеркнуто: происходило особенное, необычайное пьянство. Вообще смело можно сказать, что последствия выдачи семян были безразличны и принесли столько же вреда, сколько и пользы.

  

  

   страшные усилия, чтооы соорать с пастбищ корм, нужным для нее. Но дайте ей возможность самой участвовать в труде собирания корма, и она легко насытится.

   Прокормить то огромное количество народа, который бедству­ет, теперь может только сам народ. Если неурожай сделал то, что народ имеет меньше средств для прокормления себя и ему надо прийти на помощь, то все-таки большая, главная доля питания может быть припасена самим народом. Степень энергии, которая может быть приложена народом в годины бедствий, неисчислима, она огромна. Образцом этого могут служить по­жары. Кто из деревенских жителей не видал последствий пожа­ров и деятельности крестьян для исправления своих потерь и результаты этой деятельности. Кажется, всё сгорело - ничего не осталось и не с чего потянуть. Смотришь: оттуда, отсюда - трудом, займом, помощью родных понемногу восстановляется и через год-два мужик обстроился и обзавелся лучше прежнего.

   Степень растяжимости энергии в годины бедствий огромна, и потому страшно уменьшить эту энергию и заменить ее апатией. А помощь извне делает это. И потому страшно назначать посо­бие, но еще страшнее не назначать его. Ведь можно рассуждать о проявлении энергии во время бедствий, можно желать про­явления ее, но рассчитывать на нее нельзя. Ведь данные тут перед глазами. Стоит пройти, учитывая каждый двор, одну деревню, чтобы убедиться, что люди, без проявления каких-то особенных сил, не могут прожить до новины, а должны поби­раться или голодать и умирать с голода. Вот деревня Крапи­венского уезда. Дворов 57, из них в 15-ти хлеба и картофеля, рассчитывая на проданный овес купить ржи, хватит средним числом до ноября. Овса многие совсем не сеяли за неимением семян прошлого года. 20 дворам хватит до февраля. Все едят очень дурной хлеб с лебедой. Остальные прокормятся.

   Кроме недостатка пищи, бедствие составляет отсутствие топ­лива. Соломы немного, оставлена на корм. Изрубили всё, что могли. Дров нужно по ценам, там существующим, рублей на 12, 15 на двор. С этой деревни собрано в сентябре 400 р. податей. Бедные, не сеявшие овса, преимущественно пьяницы, есть даже известные как воры, остальные слабые физически или духовно, те, к[оторые] при лучших условиях не выдерживали борьбы за существование, теперь уже вовсе не могут выдержать ее.

   Что будут делать эти семьи? Как будут кормиться их жены, старики, дети? Как не выдавать им на прокормление?

   Крапивенский уезд меньше пострадал, но вот деревня Богородицкого уезда. Здесь положение хуже, ровнее. Из 60 дворов 30 совсем бедных.

  

   * N 5 (рук. N 1).

  

   Средств во всей деревне, если даже и богатых присоединить ко всем остальным, нехватит и на половину зимы; кроме того, люди этя опустились, отчаялись и не протянут своих средст даже и на половину того времени, на к[оторое] они могли бы про­тянуть их. Если они ничего не предпримут, то погибнут. Усло­вия, в которых они находятся, среда, те богатые люди, к[оторые] окружают их, не придут, не могут прийти им на помощь. Если эти богатые люди берут с них теперь по 5 руб. ботовья карто­фельные с десятины, к[оторые] никогда не продавались и не имели цены, то очевидно, что помощи от этих людей быть не мо­жет.

   * N 6 (рук. N 7).

  

   Но вопрос в том, предпримут ли они что, или нет. До сих пор похоже, что нет, только один из них распродал всё и уезжает в Москву. Остальные чего-то ждут. Прошел между ними не­лепый слух, что всех кормить будут, и они положились на это. И их может постичь страшная беда. Всех таких деревень ведь, может быть, тысячи; кормить их подряд всех не будут, это не­возможно, а если сами они не озаботятся о себе, то они погибнут.

  

   * N 7 (рук. N 2).

   На прокормление всего голодающего населения нужно бы затратить весь доход государства. И потому четвертая часть 10-а миллионов всего пострадавшего, т. е. 10 миллионов людей, должны неизбежно умереть голодной смертью. 10 миллионов людей, т. е. количество населения Росгтт на 200 лет назад. Должен умереть целый народ.

  

   * N 8 (рук. N 6).

  

   (Мы, господа, озабочены тем, чтобы прокормить народ, тот народ, который всегда кормил себя и нас. Мы, господа, паразиты народа, кормящиеся на народе, задались задачей прокормить его, спасти, облагодетельствовать его. Что-то тут не так. Мы как будто совсем уже забыли, кто мы. Путаница в том, что мы зада­лись невозможной задачей прокормить кормильца. Прокормить его нельзя.)

  

   N 9 (рук. N 7).

  

   Удивительное дело: грудной ребенок хочет кормить свою кор­милицу; паразит собирается кормить то растение, которым он питается; мы, высшие классы, живущие все им, не могущие сту­пить шагу без него, мы его будем кормить.

   Хорошо, что он не верит нам! Если бы он, избави бог, поверил тому, что кто-то его будет кормить, и перестал бы сам кормиться и кормить нас, то ведь он погиб бы и мы с ним!

  

   * N 10 (рук. N 2).

  

   Народ начинает волноваться, отбивать запасы хлеба, задер­живать их, направлять, куда он хочет, и даже рассыпать.

   Распродается и отдается задаром весь скот и ожигаются постройки на топливо, мужики сами поджигают свои дворы, чтобы получить страховые. Уже были случаи голодной смерти.

  

   * N 11 (рук. N3).

  

   У каждой семьи этпх дворов от 3-х до 8 человек, которые хо­тят есть и не будут иметь, по всем вероятиям, ни пищи, ни топлива. В обыкновенный год они прокормились бы около дру­гих, но в нынешний год, когда богатый уже ест хлеб с лебедой, семьи эти ожидает тяжелая, страшная участь. Очевидно, что ни надобно помочь. Но тут собственно не помощь голодающим, а помощь разоренным крестьянам, которая стала особенно нуж­на в нынешний голодный год.

   Нет, нельзя говорить, что нет голода, есть голод.

  

   N 12 (рук. N 5).

  

   Здесь [в деревне Богородицкого уезда] положение бедствующих уже в прежние года, не сеявших овес, опустившихся дворов еще хуже. Здесь доедают уже последнее. Уже теперь нечего есть, и в одной деревне, к[оторую] я осматривал, поло­вина дворов уехала на лошадях в даль побираться. Точно так же же у богатых, составляющих везде около 20%, много овса и других ресурсов, но кроме того в этой деревне живут безземельные сол­датские дети. Целая слободка этих жителей не имеет земли и всегда бедствует, теперь же находится при дорогом хлебе и при скупой подаче милостыни в страшной, ужасающей нищете.

   Из избушки, около которой мы остановились, вышла обо­рванная грязная женщина и подошла к кучке чего-то, лежащего на выгоне и покрытого разорванным и просетившимся везде кафтаном. Это один из ее 5-х детей. Трехлетняя девочка больна в сильнейшем жару чем-то в роде инфлуэнцы. Не то что об ле­чении нет речи, но нет другой пищи, кроме корок хлеба, которые мать принесла вчера, бросив детей и сбегав с сумкой за побо­ром. И нет более удобного места для больной, как здесь на выгоне в конце сентября, потому что в избушке с разваленной печью хаос и ребята. Муж этой женщины ушел с весны и не воротился. Таковы приблизительно многие из этих семей.

   Но и у наделенных землей крестьян, принадлежащих к раз­ряду опустившихся, не лучше.

  

   N 13 (рук. N 7).

  

   В таком положении не она одна, а домов восемь. И в таком положении они были и прошлого и третьего года, и в таком по­ложении не они одни, а вокруг нас всегда людей в таком поло­жении миллионы. В таком положении всегда все семьи слабых, пьющих людей, все семьи сидящих по острогам, часто семьи солдат.

   Такое положение только легче переносится в хорошие года. Всегда и в урожайные годы бабы ходили и ходят по лесам украд­кой, под угрозами побоев и острога, таскать топливо, чтобы со­греть своих холодных детей, и собирали и собирают от бедняков кусочки, чтобы прокормить своих заброшенных, умирающих без пищи детей.

   Всегда это было! Мы среди этого живем. В нынешний неуро­жайный год положение это не хуже, потому что хуже того, чтобы у матери без помощи умирали дети, ничего ведь не может быть, но в нынешний год только больше "этого худого".

  

   N 14 (рук. N 5).

  

   (Сочтите все богатства, сосредоточенные в столицах, - в Пе­тербурге, в Москве, в губернских городах, да тут же, среди голод­ных, в великолепных домах помещиков со всей роскошью евро­пейской жизни, с садами, цветниками, лаун-теннисами, охота­ми, конными заводами, экипажами, туалетами - и подумайте только о том, кто всё это сделал и делает.) Все эти дворцы, театры, музеи, вся эта утварь, все эти богатства, всё это выра­ботано этим самым голодающим народом, который делает все эти ненужные для него дела только потому, что он этим кормит­ся, т. е. всегда этой вынужденной работой спасает себя от голод­ной смерти.

  

   N 15 (рук. N 5).

  

   Нам, взрослым, если мы не сумасшедшие, можно, каза­лось бы, понять, откуда голод народа.

   Прежде всего он - и это знает всякий мужик- он 1) от мало­земелья, оттого, что (1) половина земли у помещиков и купцов, которые торгуют и землями и хлебом.

   2) от фабрик и заводов с теми законами, при которых ограж­дается капиталист, но не ограждается рабочий. (2)

  

   3) от водки, которая составляет главный доход государства и к которой приучили народ веками.

   4) от солдатчины, отбирающей от него лучших людей в луч­шую пору и развращающей их.

   5) от чиновников, угнетающих народ.

   6) от податей.

   7) от невежества, в котором его сознательно поддерживают правительственные и церковные школы.

  

   (1) Зачеркнуто: половину земли отняли и держат помещики. Если бы у него были все земли, а не так, как теперь, земли в хороший год столько, чтобы кормиться до Рожества, то не было бы голода.

   (2) Зач.: оттого, что если запрещены стачки рабочих, то не запре­щены стачки землевладельцев и капиталистов, сбивших цены на работы до последней степени.

  

   N 16 (Из письма к И. И. Гроту от 23 октября 1891 г.).

  

   [Народ] голоден, потому что мы слишком сыты.

   Нам, русским, это должно быть особенно понятно. Могут не видеть того промышленные, торговые народы, кормящиеся колониями, как англичане. Благосостояние богатых классов таких народов не находится в прямой зависимости от положения их рабочих. Но наша связь с народом так непосредственна, так очевидна, что наше богатство обусловливается его бедностью или его бедность нашим богатством, что нам нельзя не видеть, отчего он беден и голоден.

  

   * N 17 (рук. N 7).

  

   Всё дело в распределении. Если есть бедный, то всегда только потому, что распределение, производимое законами о приобрете­нии собственности, труде и отношениях сословий, неправильно; и потому, чтобы исправить это неправильное распределение, надо устроить иное. Взять же у богатых и бросить это в сторону бедных не значит сделать новое распределение, а значит - сде­лать только большую путаницу в старом распределении.

   Как бы хорошо и просто было разрешить вопросы роскоши и нищеты тем простым средством, чтобы взять немного у богатых и поделить бедным.

   Так бы это хорошо было и просто!

   Я сам когда-то думал, что это так.

   Но, не к несчастью, а к счастью, это не так.

   Казалось бы, маленькое неудобство, - но никак нельзя обой­ти его, нельзя распределить.

  

   * N 18 (рук. N 5).

  

   Газеты и журналы с чрезвычайным пафосом описывают со­вершающееся и имеющее совершиться бедствие, (и общество относится к нему совершенно равнодушно. Это факт, который нельзя отрицать) все друг друга укоряют в равнодушии, и все остаются совершенно равнодушны. Жизнь людей общества не подвергается никаким изменениям и продолжает течь по-старому.

   В самых голодных местностях, у помещиков среди голодных деревень те же сады, цветы, прогулки, катанья, охоты. Ни в ка­кой год я не видал столько охотников, разъезжающих с сотнями собак по голодным деревням, как в нынешнем.

   Люди остаются вполне равнодушны. Я говорю про огромное большинство. Исключения только подтверждают правило.

   И я не говорю этого в осудительном смысле, а говорю просто то, что есть.

  

   * N 19 (рук. N 2).

  

   В нашем обществе лет 30 тому назад появилось нечто в роде не моды, но непрестан[ного?] требования приличия, состоящего в исповедании любви к меньшому брату, т. е. к народу. Счи­тается, что всякий должен любить и уважать народ, всегда говорить не только с сочувствием к самому народу, сколько, главное, к его эксплоататорам, к кулакам, к Разуваевым и Колупаевым, считая, что кулаки такие всегда живут по дерев­ням, торгуют вином и хлебом и носят рубашку навыпуск, чего мы не делаем. Только редкие люди русского интеллигентного общества (1) не признают этого исповедания, прямо говоря, что они к народу никаких чувств не имеют, кроме желания, чтобы мужик работал.

   Люди такого рода постоянно укоряют других за несочувствие к народу и вследствие того, что они укоряют других, они сами убеждаются в своем сочувствии. Я 30 лет ругаю людей за несо­чувствие народу. Какого же еще доказательства, что я сочув­ствую ему?

   Это-то приличие сочувствия к народу и есть та ложь, рас­пространенная в нашем общество, к[оторая] и производит то странное явление всеобщего исповедания любви к народу и со­вершенного равнодушия к нему во время страшного постиг­шего его бедствия. Сочувствия этого к народу в нашем интелли­гентном обществе нет и не может быть, потому что вся жизнь интеллигентного общества построена так, что для удовлетворе­ния потребностей их жизни необходима бедность и нужда на­рода. Для того, чтобы существовали все предметы потребления от табаку, спичек и белого хлеба до зеркал, бронзы и железных дорог, необходимо, чтобы люди были так бедны, чтобы губили свои жизни на этих работах.

   Большинство людей нашего времени считает приличным исповедывать любовь к меньшому брату, и так как все они обма­нывают себя и друг друга, то обман этот и не разоблачается: каждый не обличает другого, чтобы его не обличили, и обман укореняется. Все люди нашего общества смело говорят про свою любовь к народу, к меньшому брату, а между тем этой люб­ви нет и не может быть.

  

   N 20 (рук. N 7).

  

   Мы уверяем себя и других, что мы очень озабочены голодом, что мы встревожены положением русского народа, что мы готовы на всякие жертвы, а между тем нашей жизнью показываем, что всё это одни слова и что мы лжем, говоря это, смело лжем, потому что ложь эта сделалась условною, общею всем

  

   (1) Зачеркнуто: искренни в своем отношении к народу: это те, которые прямо презирают и даже ненавидят народ, считая его грубым, рабочим скотом, и те, которые уважают народ и стараются слиться с ним, не делая между им и собою никакого различия; большинство же, огромное боль­шинство исповедует эту любовь, выражающуюся преимущественно, глав­ное, в том, чтобы это не мешало работать на них.

  

   ложью. И никто не изобличает один другого, чтобы его не изобличили.

   Если свести вместе то, что писалось и пишется в газетах о теперешнем положении русского народа, то получится прибли­зительно следующее: сорок миллионов русских людей голо­дают и помочь этой беде почти нет возможности. Хлеба в Рос­сии, если даже допустить, что весь тот хлеб, который есть, попа­дет голодным, чего допустить невозможно, - хлеба все-таки недостанет одной четвертой той части, которая нужна для про­кормления всех голодающих.

   Купить и привезти из-за границы требуемый хлеб так, чтобы он пришел к нам по доступным ценам, мало вероятий, и потому четвертая часть сорока миллионов, т. е. десять миллионов, людей находятся в опасности голодной смерти.

   Голодные смерти, по сведениям газет и слухам, уже начались. Были такие случаи, что матери приводили детей в волостные правления и бросали их там, говоря, что им нечем кормить их.

   Рассказывают про мать, которая убилась со своими детьми; другая повесилась, чтобы не видеть умирающих детей. Описы­вают трех детей, умерших от голода. Во многих местах люди болеют, пухнут от голода, распространяется повальный голод­ный тиф, теперь, в теплое осеннее время. Что же будет зимою, когда наступят холода в тех местах, где топят обыкновенно соломой, которой нет в нынешнем году, и в которых дров нельзя достать ближе 100, 150 верст?

   Мы все читаем это, или если не читаем, то неизбежно слышим это, из приличия пожимаем плечами, вздыхаем, делаем малень­кие жертвы деньгами, говорим: "да, ужасно!" и продолжаем нашу обычную жизнь.

   Если и есть люди и учреждения, которые жертвуют деньги, и если есть другие, служащие в администрации и земстве, кото­рые заняты делом продовольствия нуждающихся, скупают хлеб, продают его по удешевленным ценам, делают списки дворов и т. п., то все-таки, несмотря на денежные жертвы, которые де­лают некоторые, и на заботы служащих о продовольствии, общество наше, т. е. все люди, и жертвующие и не жертвующие, и служащие и не служащие, остаются, несмотря на взаимные обвинения друг друга в равнодушии, совершенно спокойны и равнодушны к совершающемуся и предстоящему, по предпо­ложениям, - страшному, никем не отрицаемому бедствию.

   Я говорю, что общество остается совершенно равнодушно к предстоящему бедствию, не потому, что мне так кажется и хо­чется так говорить, а потому, что есть всем известный и несо­мненный признак неравнодушия, который теперь отсутствует в русском обществе.

   Только тогда мы все знаем, что человек неравнодушен и истинно сочувствует совершившемуся или имеющему совер­шиться, когда известие это изменяет его жизнь: когда он перестанет делать то, что делал, есть, как он ел, спать, как он спал, жить, как он жил. Тем более признак этот равнодушия или неравнодушия относится к событию еще не совершившемуся, а только угрожающему.

   Если человек, за обедом получив известие о том, что человек тонет в реке подле его дома, продолжая обедать, делает распоря­жение о том, чтобы выдать веревку, которая нужна для спа­сения тонущего, то, что бы он ни говорил о своем сочувствии то­нущему, мы не верим ему и знаем, что он равнодушен к со­вершающемуся событию. Такое равнодушие царствует в нашем обществе теперь к тому бедствию, которое описывают и пред­сказывают газеты. Люди, продолжая обедать, показывают свое сочувствие тем, что не жалеют ни времени, потраченного на распоряжения о веревке, ни самой веревки. Жизнь людей на­шего общества продолжает свое обычное течение: те же кон­церты, театры, - если нет балов, то только благодаря примеру государя, - те же обеды, наряды, скачки, лошади, экипажи, охоты, выставки, цветы, романы и т. д. Жизнь нисколько не изменилась и не подогнулась под существующее бедствие, а напротив, голод подогнут под общее течение жизни, голод fait les frais de la conversation (1) в гостиных, наполняет столбцы газет и составляет интересный сюжет корреспонденции, служит поводом к устройству базаров, театров, концертов, сборников. Не только жизнь не изменилась, чтобы служить голоду, но голод сделался нужною частью жизни; голод занял то место современного модного предмета увлеченья, которое всегда нужно чем-нибудь наполнить. И это не может быть иначе: голод ка­сается не нас, а, как нам представляется, людей совершенно чуждых нам, связанных с нами только отвлеченным представ­лением, что они и мы - русские.

  

   * N 21 (рук. N 1).

  

   Вольтер говорит, что если бы возможно было, пожав ши­шечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий человек лишил бы себя этого удовольствия. И он прав. (2) И мы все знаем, что в этом кажущемся шуточном афоризме есть глубокая правда. Мы знаем, что парижанин не воздержится от пожатия пуговки для забавы, потому что между ним и китайцем нет ни духовной связи сознания братства, ни материальной связи воздействия вида страдания умирающего мандарина.

  

   (1) [сделался предметом разговора]

   (2) Зачеркнуто: Я видел (и испытал) на войне, как самые добрые люди стреляли по чуть видному неприятелю только для того, чтобы попробовать, как ложатся снаряды, и радовавшихся, если попадали. Между парижани­ном и Вольтеровским мандарином нет никакой связи, точно так же как и между стреляющим артиллеристом и чуть видным неприятелем нет ни связи духовного сознания братства, ни материального воздействия вида страдания умирающего мандарина или раненого или убитого неприятеля.

  

  

   * N 22 (рук. N 1).

  

   И точно так же как редкий парижанин, по мнению Вольтера, мог бы воздержаться от пожатия пуговки, убивающей мандари­на, так редкий господии может воздержаться от убиванья этих чуждых ему существ для удовлетворенья своих похотей и при­хотей. И это не шутка, как шутка Вольтера, а факт, огромный факт, повторявшийся веками и с неменьшей, если, не с большей очевидностью повторяющийся последние 30 лег, после так на­зываемого освобождения.

   Есть господа и рабы. И господа ие пожимают пуговки, а устраивают свои всякого рода потехи, стоящие жизни рабочих.

  

   N 23 (рук. N 7).

  

   И это я говорю не потому, что это мне так вздумалось гово­рить неприятности богатым русским людям, к которым я при­надлежу, а потому, что это так есть. Доказательством и под­тверждением этого служит вся русская жизнь, всё то, что не переставая происходит во всей России. Все богатые русские люди не переставая пожимают шишечку и даже не для удоволь­ствия интересного эксперимента, а для самых ничтожных целей.

   Не говоря о фабричных поколениях, гибнущих на нелепой, мучительной и развращающей работе фабрик для удовольствия богатых, всё земледельческое население, или огромная часть его, не имея земли, чтобы кормиться, вынуждено к страшному напряжению работы, губящей их духовные и физические силы, только для того, чтобы господа могли увеличивать свою роскошь. Всё население спаивается, эксплоатируется торговцами для этой же цели. Народонаселение вырождается, дети преждевременно умирают, всё для того, чтобы богачи-господа и купцы жили своей отдельной господской жизнью, с своими дворцами и музеями, обедами и концертами, лошадьми, экипажами, лекциями и т. п.

  

   * N 24 (рук. N 2).

  

   Между человеком нашего богатого круга, господином и теми миллионами мужиков земледельцев, из которых теперь 40 миллионов собираются умирать с голода, если говорить правду, нет никакой другой связи, кроме зависимости инте­ресов.

   Если мы хотим что-нибудь делать, то надо прежде всего говорить правду. Для того, чтобы лечить болезнь, надо прежде всего понять и определить ее, а не обманывать себя и других. А правда в том, что между большинством русских богатых людей и мужиками такое же отношение, как между вольтеров­ским парижанином и мандарином. Различие только в том, что китаец не может выйти из терпения и рассердиться и отомстить парижанину, и его бояться нечего; русские же мужики могут как-нибудь выйти из терпения и повиновения и рассердиться. И еще то, что парижанин живет своими средствами совершенно независимо от мандарина, а русские либералы, хотя и ста­раются скрыть это от самих себя и забыть, живут теми самыми мужиками, которые теперь находятся в опасности голодной смерти.

   Так что дать умереть мужику значит дать умереть курице, несущей золотые яйца.

  

   * N 25 (рук. N 5).

  

   Между человеком нашего богатого круга, господином в крах­маленной рубашке, чиновником, помещиком, коммерсантом, офицером, ученым, художником и мужиком, если говорить правду, так же мало связи, как между парижанином и китай­цем. Различие только в том, что парижанин не исповедует любви к китайцу, а русский цивилизованный человек считает условием приличия исповедывать эту любовь к мужику, называя его при этом меньшим братом. И еще то, что парижанин живет своими средствами совершенно независимо от мандарина, а русские господа, хотя и стараются уверить себя, что они очень нужны мужикам, знают очень хорошо, что живут только этими чуж­дыми для них мужиками.

  

   * N 26 (рук. N 5).

  

   Все богатые русские люди, не переставая, пожимают такие шишечки и даже не для удовольствия интересного эксперимента, а для самых ничтожных целей, для того, чтобы построить дом роскошнее соседа, для того, чтобы объехать и обскакать сопер­ников на лошадях, для того, чтобы делать балы, наряды, делать всё то, что всем самим уже давным-давно скучно. Я не говорю метафор и преувеличений, а прямо утверждаю, что связи между богатыми людьми нашего общества и рабочим народом так же мало, как между парижанином и мандарином, и что богатый человек не пожалеет убить рабочего человека для своего удовольствия, если только он не будет видеть этого, и имею основание утверждать это потому, что (1) это самое не пере­ставая происходит на всем огромном протяжении русской земли.

   Нельзя скрывать того, что режет глаза всякому. Между гос­подами - теми, к[оторых] полиция пропускает в чистые места, и теми, к[оторых] не пропускают - мужиками - лежит про­пасть.

  

   (1) Зачеркнуто: господа или похожие на них, обедающие с приборами и испражняющиеся в комнатах, составляют совершенно отдельную касту, никогда не смешивающуюся с рабочими, с мужиками.

  

   N 27 (рук. N 7).

  

   Между нами и народом нет иной связи, кроме враждебной, господина и раба. Чем лучше мне, тем хуже ему. Чем лучше ему, тем хуже мне. И при этих-то условиях мы вдруг стали уве­рять себя и других, что мы очень желаем вывести его из того состояния бедности, в которое мы сами поставили его и которое нужно нам.

   Вот эта-то условная ложь, принимаемая всеми за правду, и составляет причину страшной путаницы понятий у людей наше­го круга, обсуждающих теперешнее бедственное положение народа.

  

   N 28 (рук. N 7).

  

   Разве теперь, когда люди, как говорят, мрут с голода, по­мещики, купцы, вообще богачи не сидят с запасами хлеба, ожидая еще большего повышения цен? Разве они не сбивают цен с работы? Разве чиновники перестают получать жалование, собираемое с голодных? Разве все эти интеллигентные люди не продолжают жить по городам для своих, послушаешь их, самых возвышенных целей, -пожирая там, в городах, эти, свозимые для них туда, средства жизни, от отсутствия которых мрет народ?

   Все интересы каждого из господ: ученые, служебные, худо­жественные, семейные - такие, которые не имеют ничего общего с жизнью народа. Народ не понимает господ, а господа, хотя и думают, что понимают народ, не понимают его, потому что его интересы не только не одинаковы с господскими, но всегда прямо противоположны им.

  

   * N 29 (рук. N 1).

  

   Отношение же наше - господ к народу - то, что мы высасы­ваем его кровь и живем им и потому настоящей деятельной любви к нему никакой не имеем и иметь не можем, а отчасти боимся его, отчасти же боимся потерять тот рабочий скот, ко­торым мы живем. И поняв это действительное свое отношение к народу, люди могут поступить двояким образом. Первое, не изменяя существующего отношения, постараться сделать без­опасным для себя народное возбуждение, происходящее от голо­да, и сохранить как можно больше той рабочей силы, к[оторая] нас кормит, или, поняв всю жестокость, бесчеловечность, анти­христианство, всю гадость и подлость того отношения, в к[отором] мы находимся к народу, покаяться в своем грехе и грехе наших предков, с начала до конца изменить это отношение, разорвать кастовую черту, разделяющую нас от народа.

  

   * N 30 (рук. N 2).

  

   ...Люди нашего общества, действительно искренно сочув­ствующие народному бедствию, могут двумя путями помочь ему. Первый состоит в том, чтобы, не изменяя своего отношения к народу, господ к рабам, эксплуататоров к эксплуатируемым, позаботиться о том, чтобы те рабочие руки, hands, как называют англичане, не погибли бы и были в состоянии и впредь на нас работать и для этой дели на время render gorge, (1) возвратить на­роду то, что мы постоянно отнимаем от него, заняться распре­делением этого - и другой путь, тот, чтобы покаяться в своем грехе и грехе наших предков и разорвать кастовую черту, раз­деляющую нас от народа и как не только к равным, но к лучшим нашим братьям, таким, перед которыми мы давно виноваты, придти к ним с раскаянием, смирением и любовью.

   Первая деятельность начата и ведется, как мы видим, с боль­шой энергией и малым успехом. Остается вторая, которая есть изменение своего отношения к народу, к бедным, покаяние в грехе отцов и своем, смирение и само собой вытекающее из покаяния и смирения всё спасающее, всего достигающее, всё побеждающее чувство деятельной любви, выражающейся делами и изменением жизни.

   Только посредством такой деятельности устраняются все те затруднения, к[оторые] стоят на пути первой, общей правитель­ственной деятельности, и казавшееся невозможным делается легким и возможным. Только с точки зрения кастового отделе­ния господ, правителей, представляются прежде столь смущав­шие цифры 40 000 000 населения и миллионы пудов хлеба и столь неразрешимые вопросы, откуда их взять, и самый главный неразрешимый вопрос, как распределить и как сделать так, чтобы выдача этого пособия не ослабила бы самодеятельность народа.

   Стоит только каждому отдельному богатому человеку пере­стать считать себя особым существом, а признать свое братство с мужиком, для того чтобы вопросы о прокормлении сорока мил­лионов населения и о нужном для этого количестве хлеба, о закупке в Америке, фрахтах, элеваторах, варантах, суррогатах и т. д. заменились бы вопросом о том, как мне прожить этот тяжелый не для народа, а для нас с братьями год. Как наилуч­шим образом употребить на пользу братьев то, что люди считают моим, и, главное, мои силы, мою деятельность, которая действи­тельно принадлежит мне.

  

   * N 31 (Из черновых материалов).

  

   Первая деятельность уже началась и ведется, как мы видели, с большой энергией и с малым успехом. Малый успех происхо­дит преимущественно оттого, что к делу предъявляются ложные требования. Люди делают одно дело, а требуют от себя и от дру­гих таких результатов, которые не могут быть достигнуты этим делом.

  

   (1) [возвратить награбленное,]

  

   Правительственная и земская и (даже) общественная деятельность может иметь целью только поддержание податной и рабочей силы. Продолжая прежнее сравнение, люди, озабо­ченные тем, чтобы ехать, могут желать переменить лошадей или покормить их настолько, чтоб они могли везти дальше, но ни­как не могут в одно [и] то же время быть озабочены благосо­стоянием везущих их лошадей. И потому, если люди озабочены тем, чтобы сохранить платежную и рабочую силу, то так надо и знать, и говорить, и делать, а не притворяться, что деятельность наша имеет целью сострадание и желание избавить людей от лишений и страданий.

   (Деятельность первого рода, правительственная и земская, имеет целью сохранить рабочую и податную единицу, и цель эта может быть отчасти достигнута, если правительство выдаст на прокормление народа хоть крошечную часть того, что оно в продолжение веков собирало с народа.)

   Правительственная и общественная деятельность может вне­сти опять назад в крестьянство малую, крошечную часть тех бо­гатств, к[оторые] постоянно всеми самыми различными сред­ствами отбираются от него, и этим может отчасти помочь неко­торым платежным и рабочим единицам удержаться на той сте­пени, к[оторая] нужна обществу для его целей; но ни исправить общего упадка населения, ни избавить самых низко упавших из них от болезни и голодной смерти правительственная и обще­ственная деятельность, не изменив своего отношения к народу, никак не может.

  

   * N 32 (рук. N 1).

  

   Мало того, что любовь нужна для деятельности частной помо­щи, она необходима и для деятельности общеправительственной, земской, для того, чтобы она была плодотворна. Только в той мере, в которой деятели эти будут проникаться любовью, в той мере, в которой изменят свою жизнь, отдадутся все делу, пред­стоящему им, только в той мере они и достигнут чего-либо. И сколько я видел, это свойство есть в деятелях земства и оттого деятельность их была до сих пор успешна. Но деятельность их по самому существу своему не может проникнуть до самой глав­ной цели - спасти людей от голодной смерти. Для этой цели нужна частная деятельность, и вот к этой деятельности, к пере­селению на нынешнюю зиму в деревню и устройству вокруг себя помощи, хорошо бы было, если бы обратились свободные люди.

  

   * N 33 (рук. N 7).

  

   Вот эта-то деятельность, имея только внутреннюю цель, всегда спасала, спасает и теперь спасет людей.

   Вот эта-то деятельность должна быть усвоена людьми, желаю­щими в нынешнее трудное время служить другим людям.

   Деятельность эта требует прежде всего прекращения противно­го любви кастового отношения к народу, эксплуатации его и тре­бует прямого общения с ним, изменения, упрощения жизни, - требует жизни вместе с ним, с тем народом, которому мы хотим служить.

  

   N 34 (рук. N 7).

  

   Помощь людям может быть только жертвой.

   Таков закон. Желать без жертвы сделать добро - всё равно, что желать двинуть тело без затраты сил.

   Внешняя правительственная деятельность на пользу голодаю­щих есть деятельность без жертвы и оттого ее неуспешность до сих пор - и по моему мнению, да и по мнени