Толстой Лев Николаевич - Том 29, Произведения 1891-1894, Полное собрание сочинений

   (Издание: Л. Н. Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 29, Государственное Издательство Художественной Литературы, Москва - 1954; OCR: Габриел Мумжиев)

  

   Редакционные пояснения ....................... XXVII

  

   Хозяин и работник (1894-1895) ................... 3

   Суратская кофейная (1887-1892) ................... 47

   СТАТЬИ

   Первая ступень (1891) .......................... 57

   О голоде (1891) ............................. 86

   Страшный вопрос (1891) ......................... 117

   О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая (1891) ... 126

   Отчет с 3 декабря 1891 г. по 12 апреля 1892 г. ........... 145

   Отчет об употреблении пожертвованных денег с 12 апреля по 20 июля

   1892 г. .............................. 157

   Отчет об употреблении пожертвованных денег с 20-го июля 1892 г.

   по 1-е января 1893 г. ....................... 169

   "Неделание (1893) ............................ 173

   Отчет об употреблении пожертвованных денег с 1 января 1893 г. . . 202

   Заключение к последнему отчету о помощи голодающим (1893) . . . 205

   Предисловие к дневнику Амиеля (1893) ............... 209

   Предисловие к "Крестьянским рассказам" С. Т. Семенова (1894)...213

   Голод или не голод? (1898) ...................... 215

  

   Хозяин и работник ........................... 233

  

   Мать (1891) ............................... 251

   Памяти И. И. Раевского (1891) ..... ............. 260

   Кто прав? (1891) ............................ 264

   [О суде] (1891). ............... ............ 278

   Петр Хлебник (1884-1894) ...................... 281

  

   Хозяин и работник ........................... 295

   О голоде ................................. 325

   Страшный вопрос ............... ............ 343

   О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая ... 344

   Отчет с 3 декабря 1891 г. по 12 апреля 1892 г. .......... 348

   Отчет об употреблении пожертвованных денег с 12 апреля по 20 июля

   1892 г. ............................... 349

   Отчет об употреблении пожертвованных денег с 20-го июля 1892 г.

   по 1-е января 1893 г. ....................... 351

   Заключение к последнему отчету о помощи голодающим ...... 351

   Предисловие к дневнику Амиеля ................... 360

   Предисловие к "Крестьянским рассказам" С. Т. Семенова ...... 362

   Кто прав? ................................ 363

   Петр Хлебник .............................. 364

  

   А.С. Петровский

   "Хозяин и работник"

   История писания и печатания ................ 375

   Описание рукописей...................... 378

  

   В. С. Мишин

   "Суратская кофейная"

   История писания и печатания ................ 381

   Описание рукописей ..................... 382

  

   Н.В. Горбачев

   "Первая ступень"

   История писания и печатания ................ 383

   Описание рукописей ...................... 386

  

   А.И.Опульский

   "О голоде"

   История писания и печатания ................ 388

   Описание рукописей и корректур .............. 393

  

   "Страшный вопрос"

   История писания и печатания-. ............... 395

   Описание рукописей ...................... 397

  

   "О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая"

   История писания и печатания ................ 398

   Описание рукописей...................... 400

  

   "Отчет с 3 декабря 1891 г. по 12 апреля 1892 г."

   История писания и печатания ................ 401

   Описание рукописей ...................... 402

  

   "Отчет об употреблении пожертвованных денег с 12 апреля по 20 июля 1892 г."

   История писания и печатания ................ 403

   Описание рукописей ...................... 405

  

   "Отчет об употреблении пожертвованных денег с 20 июля 1892 г. по 1 января 1893 г."

   История писания и печатания ................ 406

   Описание рукописей ...................... 407

  

   Н. В. Горбачев

   "Неделание"

   История писания и печатания ................ 408

   Описание рукописей. ..................... 411

  

   А. И. Опульский

   "Отчет об употреблении пожертвованных денег с 1 января 1893 г."

   История писания и печатания ................414

  

   "Заключение к последнему отчету о помощи голодающим"

   История писания и печатания ................415

   Описание рукописей......................415

  

   Н. В. Горбачев

   "Предисловие к дневнику Амиеля"

   История писания и печатания ...............417

   Описание рукописей .....................419

  

   "Предисловие к "Крестьянским рассказам" С. Т. Семенова"

   История писания и печатания ................

   Описание рукописей ......................

  

   Н. Д. Покровская

   (Голод или не голод?"

   История писания и печатания ................422

   Описание рукописей ......................423

   Н. К. Гудзий

   "Мать"

   История писания и печатания ................425

   Описание рукописей ......................427

  

   А. И.Опульский

   "Памяти И. И. Раевского"

   История писания и печатания .................429

   Описание рукописей ......................429

  

   Н. К. Гудзий

  

   "Кто прав?"

   История писания и печатания ................430

   Описание рукописей ......................431

  

   "О суде"

   История писания и печатания ................432

  

   В. С. Мишин

   "Петр Хлебник"

   История писания и печатания ................433

   Описание рукописей ......................434

   Указатель собственных имен .....................435

  

  

   Автотипия: Л. Н. Толстой составляет списки нуждающихся крестьян.

   1892 г. Фотография. Между IV и V стр.

   Автотипия страницы черновой рукописи статьи "О голоде". Между 338 и 337 стр.

  

  

  

  

   Тексты, публикуемые в настоящем томе, печатаются по общепринятой орфографии, но с сохранением особенностей правописания Толстого.

   При воспроизведении текстов, не печатавшихся при жизни Толстого (произведения, окончательно не отделанные, неоконченные, только начатые и черновые тексты), соблюдаются следующие правила.

   Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется.

   Пунктуация автора воспроизводится в точности, за исключением тех случаев, когда она противоречит общепринятым нормам.

   Слова, случайно не написанные, если отсутствие их затрудняет понимание текста, печатаются в прямых скобках.

   В местоимении "что" над "о" ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание текста.

   Условные сокращения типа "к-ый", вместо "который", и слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в прочтении.

   Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.

   Слова, написанные ошибочно дважды, воспроизводятся один раз, что всякий раз оговаривается в сноске.

   После слов, в прочтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках.

   На месте неразобранных слов ставится: [1, 2, 3 в т. д. неразобр.] , где цифры обозначают количество неразобранных слов.

   Из зачеркнутого в рукописи воспроизводится (в сноске) лишь то, что имеет существенное значение.

   Более или менее значительные по размерам зачеркнутые места (в отдельных случаях и слова) воспроизводятся в тексте в ломаных <> скобках.

   Авторские скобки обозначены круглыми скобками.

   Многоточия воспроизводятся так, как они даны автором.

   Абзацы редактора даются с оговоркой в сноске: Абзац редактора.

   Примечания и переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие Толстому, печатаются в сносках (петитом) без. скобок. Редакторские переводы иностранных слов и выражений печатаются в прямых скобках.

   Обозначение * как при названиях произведений, так и при номерах вариантов, означает, что текст печатается впервые; ** - что текст напечатан был впервые после смерти Толстого.

  

  

  

  

  

   Это было в 70-х годах, на другой день после зимнего Николы. В приходе был праздник, и деревенскому дворнику, купцу 2-й гильдии Василию Андреичу Брехунову, нельзя было отлучиться: надо было быть в церкви,- он был церковный староста,- и дома надо было принять и угостить родных и знакомых. Но вот последние гости уехали, и Василий Андреич стал собираться тотчас же ехать к соседнему помещику для покупки у него давно уже приторговываемой рощи. Василий Андреич торопился ехать, чтобы городские купцы не отбили у него эту выгодную покупку. Молодой помещик просил за рощу десять тысяч только потому, что Василий Андреич давал за нее семь. Семь же тысяч составляли только одну треть настоящей стоимости рощи. Василий Андреич, может быть, выторговал бы и еще, так как лес находился в его округе, и между ним и деревенскими уездными купцами уже давно был установлен порядок, по которому один купец не повышал цены в округе другого, но Василий Андреич узнал, что губернские лесоторговцы хотели ехать торговать Горячкинскую рощу, и он решил тотчас же ехать и покончить дело с помещиком. И потому, как только отошел праздник, он достал из сундука свои 700 рублей, добавил к ним находящихся у него церковных 2300, так чтобы составилось 3000 рублей, и, старательно перечтя их и уложив в бумажник, собрался ехать.

   Работник Никита, один в этот день не пьяный из работников Василия Андреича, побежал запрягать. Никита не был пьян в этот день потому, что он был пьяница, и теперь, с заговен, во время которых он пропил с себя поддевку и кожаные сапоги, он зарекся пить и не пил второй месяц; не пил и теперь, несмотря на соблазн везде распиваемого вина в первые два дня праздника.

   Никита был 50-летний мужик из ближней деревни, не хозяин, как про него говорили, большую часть своей жизни проживший не дома, а в людях. Везде его ценили за его трудолюбие, ловкость и силу в работе, главное - за добрый, приятный характер; но нигде он не уживался, потому что раза два в год, а то и чаще, запивал, и тогда, кроме того что пропивал все с себя, становился еще буен и придирчив. Василий Андреич тоже несколько раз прогонял его, но потом опять брал, дорожа его честностью, любовью к животным и, главное, дешевизной. Василий Андреич платил Никите не 80 рублей, сколько стоил такой работник, а рублей 40, которые выдавал ему без расчета, но мелочи, да и то большей частью не деньгами, а по дорогой цене товаром из лавки.

   Жена Никиты, Марфа, когда-то бывшая красивая бойкая баба, хозяйничала дома с подростком-малым и двумя девками и не звала Никиту жить домой, во-первых, потому, что уже лет 20 жила с бондарем, мужиком из чужой деревни, который стоял у них в доме; а во-вторых, потому, что, хотя она и помыкала мужем, как хотела, когда он был трезв, она боялась его, как огня, когда он напивался. Один раз, напившись пьян дома, Никита, вероятно чтобы выместить жене за все свое трезвое смиренство, взломал ее сундук, достал самые драгоценные ее наряды и, взяв топор, на обрубке изрубил в мелкую окрошку все ее сарафаны и платья. Зажитое Никитой жалованье все отдавалось его жене, и Никита не противоречил этому. Так и теперь, за два дня до праздника Марфа приезжала к Василию Андреичу и забрала у него белой муки, чаю, сахару и осьмуху вина, всего рубля на три, да еще взяла пять рублей деньгами и благодарила за это, как за особую милость, тогда как по самой дешевой цене за Василием Андреичем было рублей 20.

   - Мы разве с тобой уговоры какие делали? - говорил Василий Андреич Никите. - Нужно - бери, заживешь. У меня не как у людей: подожди, да расчеты, да штрафы. Мы по чести. Ты мне служишь, и я тебя не оставляю.

   И, говоря это, Василий Андреич был искренно уверен, что он благодетельствует Никите: так убедительно он умел говорить и так все зависящие от его денег люди, начиная с Никиты, поддерживали его в этом убеждении, что он не обманывает, а благодетельствует их.

   - Да я понимаю, Василий Андреич; кажется, служу, стараюсь, как отцу родному. Я очень хорошо понимаю,- отвечал Никита, очень хорошо понимая, что Василий Андреич обманывает его, но вместе с тем чувствуя, что нечего и пытаться разъяснять с ним свои расчеты, а надо жить, пока нет другого места, и брать, что дают.

   Теперь, получив приказание хозяина запрягать, Никита, как всегда, весело и охотно, бодрым и легким шагом своих гусем шагающих ног пошел в сарай, снял там с гвоздя тяжелую ременную с кистью узду и, погромыхивая баранчиками удил, пошел к затворенному хлеву, в котором отдельно стояла та лошадь, которую велел запрягать Василий Андреич.

   - Что, соскучился, соскучился, дурачок? - говорил Никита, отвечая на слабое приветственное ржанье, с которым встретил его среднего роста ладный, несколько вислозадый, караковый, мухортый жеребец, стоявший один в хлевушке. - Но, но! поспеешь, дай прежде напою,- говорил он с лошадью совершенно так, как говорят с понимающими слова существами, и, обмахнув полой жирную с желобком посредине, разъеденную и засыпанную пылью спину, он надел на красивую молодую голову жеребца узду, выпростал ему уши и челку и, скинув оброть, повел поить.

   Осторожно выбравшись из высоко занавоженного хлева, Мухортый заиграл и взбрыкнул, притворяясь, что хочет задней ногой ударить рысью бежавшего с ним к колодцу Никиту.

   - Балуй, балуй, шельмец! - приговаривал Никита, знавший ту осторожность, с которой Мухортый вскидывал задней ногой только так, чтобы коснуться его засаленного полушубка, но не ударить, и особенно любивший эту замашку.

   Напившись студеной воды, лошадь вздохнула, пошевеливая мокрыми крепкими губами, с которых капали с усов в корыто прозрачные капли, и замерла, как будто задумавшись; потом вдруг громко фыркнула.

   - Не хочешь, не надо, так и знать будем; уж больше не проси,- сказал Никита, совершенно серьезно и обстоятельно разъясняя свое поведение Мухортому; и опять побежал к сараю, подергивая за повод взбрыкивающую и на весь двор потрескивающую веселую молодую лошадь.

   Работников никого не было; был только один чужой, пришедший на праздник кухаркин муж.

   - Поди спроси, душа милая,- сказал ему Никита,- какие сани велить запрягать: пошевни али махонькие?

   Кухаркин муж пошел в железом крытый на высоком фундаменте дом и скоро вернулся с известием, что ведено впрягать махонькие. Никита в это время уже надел хомут, подвязал седелку, обитую гвоздиками, и, в одной руке неся легкую крашеную дугу, а в другой ведя лошадь, подходил к двум стоявшим под сараем саням.

   - В махонькие так в махонькие,- сказал он и ввел в оглобли умную лошадь, все время притворявшуюся, что она хочет кусать его, и с помощью кухаркина мужа стал запрягать.

   Когда все было почти готово и оставалось только завожжать, Никита послал кухаркина мужа в сарай за соломой и в амбар за веретьем.

   - Вот и ладно. Но, но, не топырься! - говорил Никита, уминая в санях принесенную кухаркиным мужем свежеобмолоченную овсяную солому. - А теперь вот давай дерюжку так постелим, а сверху веретье. Вот так-то, вот так-то и хорошо будет сидеть,- говорил он, делая то, что говорил,- подтыкая веретье сверх соломы со всех сторон вокруг сиденья.

   - Вот спасибо, душа милая,- сказал Никита кухаркину мужу, - вдвоем все спорее. - И, разобрав ременные с кольцом на соединенном конце вожжи, Никита присел на облучок и тронул просившую хода добрую лошадь по мерзлому навозу двора к воротам.

   - Дядя Микит, дядюшка, а дядюшка! - закричал сзади его тоненьким голоском торопливо выбежавший из сеней на двор семилетний мальчик в черном полушубочке, новых белых валенках и теплой шапке. - Меня посади,- просил он, на ходу застегивая свой полушубочек.

   - Ну, ну, беги, голубок,- сказал Никита и, остановив, посадил просиявшего от радости хозяйского бледного, худенького мальчика и выехал на улицу.

   Был час третий. Было морозно - градусов 10, пасмурно и ветрено. Половина неба была закрыта низкой темной тучей. Но на дворе было тихо. На улице же ветер был заметнее: с крыши соседнего сарая мело снег, и на углу, у бани, крутило. Едва только Никита выехал в ворота и завернул лошадь к крыльцу, как и Василий Андреич, с папироской во рту, в крытом овчинном тулупе, туго и низко подпоясанный кушаком, вышел из сеней на повизгивающее под его кожей обшитыми валенками, утоптанное снегом, высокое крыльцо и остановился. Затянувшись остатком папироски, он бросил ее под ноги и наступил на нее и, выпуская через усы дым и косясь на выезжавшую лошадь, стал заправлять с обеих сторон своего румяного, бритого, кроме усов, лица углы воротника тулупа мехом внутрь, так чтобы мех не потел от дыханья.

   - Вишь ты, прокурат какой, поспел уж! - сказал он, увидав сынишку в санях. Василий Андреич был возбужден выпитым с гостями вином и потому еще более, чем обыкновенно, доволен всем тем, что ему принадлежало, и всем тем, что он делал. Вид своего сына, которого он всегда в мыслях называл наследником, доставлял ему теперь большое удовольствие; он, щурясь и оскаливая длинные зубы, смотрел на него.

   Закутанная по голове и плечам шерстяным платком, так что только глаза ее были видны, беременная, бледная и худая жена Василия Андреича, провожая его, стояла за ним в сенях.

   - Право, Никиту бы взял,- говорила она, робко выступая из-за двери.

   Василий Андреич ничего не отвечал и на слова ее, которые были ему, очевидно, неприятны, сердито нахмурился и плюнул.

   - С деньгами поедешь,- продолжала тем же жалобным голосом жена. - Да и погода не поднялась бы, право, ей-богу.

   - Что ж я, иль дороги не знаю, что мне беспременно провожатого нужно? - проговорил Василий Андреич с тем неестественным напряжением губ, с которым он обыкновенно говорил с продавцами и покупателями, с особенной отчетливостью выговаривая каждый слог.

   - Ну, право, взял бы. Богом тебя прошу! - повторила жена, перекутывая платок на другую сторону.

   - Вот как банный лист пристала... Ну куда я его возьму?

   - Что ж, Василий Андреич, я готов,- весело сказал Никита. - Только лошадям корма бы без меня дали,- прибавил он, обращаясь к хозяйке.

   - Я посмотрю, Никитушка, Семену велю,- сказала хозяйка.

   - Так что ж, ехать, что ли, Василий Андреич? - сказал Никита, ожидая.

   - Да уж, видно, уважить старуху. Только коли ехать, поди одень дипломат какой потеплее,- выговорил Василий Андреич, опять улыбаясь и подмигивая глазом на прорванный под мышками и в спине и в подоле бахромой разорванный, засаленный и свалявшийся, всего видавший полушубок Никиты.

   - Эй, душа милая, выдь подержи лошадь! - крикнул Никита во двор кухаркину мужу.

   - Я сам, я сам! - запищал мальчик, вынимая зазябшие красные ручонки из карманов и хватаясь ими за холодные ременные вожжи.

   - Только не больно охорашивай дипломат-то свой, поживей!-крикнул Василий Андреич, зубоскаля на Никиту.

   - Одним пыхом, батюшка Василий Андреич, - проговорил Никита и, быстро мелькая носками внутрь своими старыми, подшитыми войлочными подметками валенками, побежал во двор и в рабочую избу.

   - Ну-ка, Аринушка, халат давай мой с печи - с хозяином ехать! - проговорил Никита, вбегая в избу и снимая кушак с гвоздя.

   Работница, выспавшаяся после обеда и теперь ставившая самовар для мужа, весело встретила Никиту и, зараженная его поспешностью, так же как он, быстро зашевелилась и достала с печи сушившийся там плохонький, проношенный суконный кафтан и начала поспешно отряхивать и разминать его.

   - То-то тебе с хозяином просторно гулять будет,- сказал Никита кухарке, всегда из добродушной учтивости что-нибудь да говоривший человеку, когда оставался с ним с глазу на глаз.

   И, обведя вокруг себя узенький свалявшийся кушачок, он втянул в себя и так тощее брюхо и затянулся по полушубку что было силы.

   - Вот так-то,- сказал он после этого, обращаясь ужа не к кухарке, а к кушаку, засовывая его концы за пояс,- так не выскочишь,- и, приподняв и опустив плечи, чтобы была развязность в руках, он надел сверху халат, тоже напружил спину, чтобы рукам вольно было, подбил под мышками и достал с полки рукавицы. - Ну вот и ладно.

   - Ты бы, Степаныч, ноги-то перебул,- сказала кухарка,- а то сапоги худые.

   Никита остановился, как бы вспомнив.

   - Надо бы... Ну да сойдеть и так, недалече!

   И он побежал на двор.

   - Не холодно тебе будет, Никитушка? - сказала хозяйка, когда он подошел к саням.

   - Чего холодно, тепло вовсе,- отвечал Никита, оправляя солому в головашках саней, чтобы закрыть ею ноги, и засовывая ненужный для доброй лошади кнут под солому.

   Василий Андреич уже сидел в санях, наполняя своей одетою в двух шубах спиною почти весь гнутый задок саней, и тотчас же, взяв вожжи, тронул лошадь. Никита на ходу примостился спереди с левой стороны и высунул одну ногу.

  

  

   Добрый жеребец с легким скрипом полозьев сдвинул сани и бойкой ходою тронулся по накатанной в поселка морозной дороге.

   - Ты куда прицепился? Дай сюда кнут, Микита! - крикнул Василий Андреич, очевидно, радуясь на наследника, который примостился было сзади на полозьях.- Я тебя! Беги к мамаше, сукин сын!

   Мальчик соскочил. Мухортый прибавил иноходи и, заекав, перешел на рысь.

   Кресты, в которых стоял дом Василия Андреича, состояли из шести домов. Как только они выехали за последнюю, Кузнецову избу, они тотчас же заметили, что ветер гораздо сильнее, чем они думали. Дороги уже почты не видно было. След полозьев тотчас же заметало, и дорогу можно было отличить только потому, что она была выше остального места. По всему полю кружило, и не видно было той черты, где сходится земля с небом. Телятинский лес, всегда хорошо видный, только изредка смутно чернел через снежную пыль. Ветер дул с левой стороны, заворачивая упорно в одну сторону гриву на крутой, наеденной шее Мухортого, и сворачивал набок его простым узлом подвязанный пушистый хвост. Длинный воротник Никиты, сидевшего со стороны ветра, прижимался к его лицу и носу.

   - Бегу ей настоящего нет, снежно,- сказал Василий Андреич, гордясь своей хорошей лошадью. - Я раз в Пашутино ездил на нем же, так он в полчаса доставил.

   - Чаго? - спросил, не расслышав из-за воротника, Никита.

   - В Пашутино, говорю, в полчаса доехал,- прокричал Василий Андреич.

   - Что и говорить, лошадь добрая! - сказал Никита. Они помолчали. Но Василию Андреичу хотелось говорить.

   - Что ж, хозяйке-то, я чай, наказывал бондаря не поить? - заговорил тем же громким голосом Василий Андреич, столь уверенный в том, что Никите должно быть лестно поговорить с таким значительным и умным человеком, как он, и столь довольный своей шуткой, что ему и в голову не приходило, что разговор этот может быть неприятен Никите.

   Никита опять не расслышал относимый ветром звук слов хозяина.

   Василий Андреич повторил своим громким, отчетливым голосом свою шутку о бондаре.

   - Бог с ними, Василий Андреич, я не вникаю в эти дела. Мне чтобы малого она не обижала, а то бог с ней.

   - Это так,- сказал Василий Андреич. - Ну, а что ж, лошадь-то будешь покупать к весне? - начал он новый предмет разговора.

   - Да не миновать,-отвечал Никита, отворотив воротник кафтана в перегнувшись к хозяину.

   Теперь уж разговор был интересен Никите, и он желал все слышать.

   - Малый возрос, надо самому пахать, и то всё наймали,- сказал он.

   - Что же, берите бескостречного, дорого не положу! - прокричал Василий Андреич, чувствуя себя возбужденным и вследствие этого нападая на любимое, поглощавшее все его умственные силы, занятие - барышничество.

   - А то рубликов пятнадцать дадите, я на конной куплю,- сказал Никита, знавший, что красная цена бескостречному, которого хочет ему сбыть Василий Андреич, рублей семь, а что Василий Андреич, отдав ему эту лошадь, будет считать ее рублей в двадцать пять, и тогда за полгода не увидишь от него денег.

   - Лошадь хорошая. Я тебе желаю, как самому себе. По совести. Брехунов никакого человека не обидит. Пускай мое пропадает, а не то чтобы как другие. По чести,- прокричал он своим тем голосом, которым он заговаривал зубы своим продавцам и покупателям. - Лошадь настоящая!

   - Как есть,- сказал Никита, вздохнув, и, убедившись, что слушать больше нечего, пустил рукой воротник, который тотчас же закрыл ему ухо и лицо.

   С полчаса они ехали молча. Ветер продувал Никите бок и руку, где шуба была прорвана.

   Он пожимался и дышал в воротник, закрывавший ему рот, и ему всему было не холодно.

   - Что, как думаешь, на Карамышево поедем али прямо? - спросил Василий Андреич.

   На Карамышево езда была по более бойкой дороге, уставленной хорошими вешками в два ряда, но - дальше. Прямо было ближе, но дорога была мало езжена и вешек не было или были плохонькие, занесенные.

   Никита подумал немного.

   - На Карамышево хоть и подальше, да ездовитее,- проговорил он.

   - Да ведь прямо только лощинку проехать не сбиться, а там лесом хорошо,- сказал Василий Андреич, которому хотелось ехать прямо.

   - Воля ваша,- сказал Никита и опять пустил воротник.

   Василий Андреич так и сделал и, отъехав с полверсты, у высокой, мотавшейся от ветра дубовой ветки с сухими, кое-где державшимися на ней листьями, свернул влево.

   Ветер с поворота стал им почти встречный. И сверху пошел снежок. Василий Андреич правил, надувал щеки и пускал дух себе снизу в усы. Никита дремал.

   Они молча проехали так минут десять. Вдруг Василий Андреич заговорил что-то.

   - Чаго? - спросил Никита, открывая глаза.

   Василий Андреич не отвечал и изгибался, оглядываясь назад и вперед перед лошадью. Лошадь, закурчавившаяся от пота в пахах и на шее, шла шагом.

   - Чаго ты, говорю? - повторил Никита.

   - Чаго, чаго! - передразнил его Василий Андреич сердито. - Вешек не видать! Должно, сбились!

   - Так стой же, я дорогу погляжу,- сказал Никита и, легко соскочив с саней и достав кнут из-под соломы, пошел влево и с той стороны, с которой сидел.

   Снег в этом году был неглубокий, так что везде была дорога, но все-таки кое-где он был по колено и засыпался Никите в сапог. Никита ходил, щупал ногами и кнутом, но дороги нигде не было.

   - Ну что? - сказал Василий Андреич, когда Никита подошел опять к саням.

   - С этой стороны нету дороги. Надо в ту сторону пойти походить.

   - Вон что-то впереди чернеет, ты туда дойди погляди,- сказал Василий Андреич.

   Никита пошел и туда, подошел к тому, что чернелось,- это чернелась земля, насыпавшаяся с оголенных озимей сверх снега и окрасившая снег черным. Походив и справа, Никита вернулся к саням, обил с себя снег, вытряхнул его из сапога и сел в сани.

   - Вправо ехать надо,- сказал он решительно. - Ветер мне в левый бок был, а теперь прямо в морду. Пошел вправо! - решительно сказал он.

   Василий Андреич послушал его и взял вправо. Но дороги все не было. Они проехали так несколько времени. Ветер не уменьшался, и пошел снежок.

   - А мы, Василий Андреич, видно, вовсе сбились,- вдруг сказал как будто с удовольствием Никита. - Это что? - сказал он, указывая на черную картофельную ботву, торчавшую из-под снега.

   Василий Андреич остановил уже вспотевшую и тяжело водившую крутыми боками лошадь.

   - А что? - спросил он.

   - А то, что мы на захаровском поле. Вон куда заехали!

   - Вре? - откликнулся Василий Андреич.

   - Не вру я, Василий Андреич, а вправду говорю,- сказал Никита,- и по саням слышно - по картофелищу едем; а вон и кучи,- ботву свозили. Захаровское заводское поле.

   - Вишь ты, куда сбились! - сказал Василий Андреич. - Как же быть-то?

   - А надо прямо брать, вот и все, куда-нибудь да выедем,- сказал Никита. - Не в Захаровну, так на барский хутор выедем.

   Василий Андреич послушался и пустил лошадь, как велел Никита. Они ехали так довольно долго. Иногда они выезжали на оголенные зеленя, и сани гремели по колчам мерзлой земли. Иногда выезжали на жнивье, то на озимое, то на яровое, по которым из-под снега виднелись мотавшиеся от ветра полыни и соломины; иногда въезжали в глубокий и везде одинаково белый ровный снег, сверху которого уже ничего не было видно.

   Снег шел сверху и иногда поднимался снизу. Лошадь, очевидно, уморилась, вся закурчавилась и заиндевела от пота и шла шагом. Вдруг она оборвалась и села в водомоину или в канаву. Василий Андреич хотел остановить, по Никита закричал на него:

   - Чего держать! Заехали - выезжать надо. Но, миленький! но! но, родной! - закричал он веселым голосом на лошадь, выскакивая из саней и сам увязая в канаве.

   Лошадь рванулась и тотчас же выбралась на мерзлую насыпь. Очевидно, это была копаная канава.

   - Где ж это мы? - сказал Василий Андреич.

   - А вот узнаем! - отвечал Никита. - Трогай знай, куда-нибудь выедем.

   - А ведь это, должно, Горячкинский лес? - сказал Василий Андреич, указывая на что-то черное, показавшееся из-за снега впереди их.

   - Вот подъедем, увидим, какой такой лес,- сказал Никита.

   Никита видел, что со стороны черневшегося чего-то неслись сухие продолговатые листья лозины, и потому знал, что это не лес, а жилье, но не хотел говорить. И действительно, не проехали они еще и десяти саженей после канавы, как перед ними зачернелись, очевидно, деревья, и послышался какой-то новый унылый звук. Никита угадал верно: это был не лес, а ряд высоких лозин, с кое-где трепавшимися еще на них листьями. Лозины, очевидно, были обсажены по канаве гумна. Подъехав к уныло гудевшим на ветру лозинам, лошадь вдруг поднялась передними ногами выше саней, выбралась и задними на возвышенье, повернула влево и перестала утопать в снегу по колена. Это была дорога.

   - Вот и приехали,- сказал Никита,- а незнамо куда.

   Лошадь, не сбиваясь, пошла по занесенной дороге, и не проехали они по ней сорока саженей, как зачернелась прямая полоса плетня риги под толсто засыпанной снегом крышей, с которой не переставая сыпался снег. Миновав ригу, дорога повернула по ветру, и они въехали в сугроб. Но впереди виднелся проулок между двумя домами, так что, очевидно, сугроб надуло на дороге, и надо было переехать его. И действительно, переехав сугроб, они въехали в улицу. У крайнего двора на веревке отчаянно трепалось от ветра развешанное замерзшее белье: рубахи, одна красная, одна белая, портки, онучи и юбка. Белая рубаха особенно отчаянно рвалась, махая своими рукавами.

   - Вишь, баба ленивая, а либо умираеть, белье к празднику не собрала,- сказал Никита, глядя на мотавшиеся рубахи.

  

  

   В начале улицы еще было ветрено, и дорога была заметена, но в середине деревни стало тихо, тепло и весело. У одного двора лаяла собака, у другого баба, закрывшись с головой поддевкой, прибежала откуда-то и зашла в дверь избы, остановившись на пороге, чтобы поглядеть на проезжающих. Из середины деревни слышались песни девок.

   В деревне, казалось, и ветра, и снега, и мороза было меньше.

   - А ведь это Гришкино,- сказал Василий Андреич.

   - Оно и есть,-отвечал Никита.

   И действительно, это было Гришкино. Выходило так, что они сбились влево и проехали верст восемь не совсем в том направлении, которое им нужно было, но все-таки подвинулись к месту своего назначения. До Горячкина от Гришкина было верст пять.

   В середине деревни они наткнулись на высокого человека, шедшего посередине улицы.

   - Кто едет? - крикнул этот человек, останавливая лошадь, и, тотчас же узнав Василия Андреича, схватился за оглоблю и, перебирая по ней руками, дошел до саней и сел на облучок.

   Это был знакомый Василию Андреичу мужик Исай, известный в округе за первого конокрада.

   - А! Василий Андреич! Куда же это вас бог несет? - сказал Исай, обдавая Никиту запахом выпитой водки.

   - Да мы в Горячкино было.

   - Вона куда заехали! Вам бы на Малахово надо.

   - Мало что надо, да не потрафили,- сказал Василий Андреич, останавливая лошадь.

   - Лошадка-то добрая,- сказал Исай, оглядывая лошадь и затягивая ей привычным движением по самую репицу ослабший узел завязанного густого хвоста.

   - Что же, ночевать, что ли?

   - Не, брат, обязательно ехать надо.

   - Нужно, видно. А это чей? А! Никита Степаныч!

   - А то кто же? - отвечал Никита. - А вот как бы, душа милая, нам тут не сбиться опять.

   - Где же тут сбиться! Поворачивай назад, по улице прямо, а там, как выедешь, все прямо. Влево не бери. Выедешь на большак, а тогда - вправо.

   - Поворот-то с большака где? По летнему или по зимнему? - спросил Никита.

   - По зимнему. Сейчас, как выедешь, кустики, насупротив кустиков еще вешка большая дубовая, кудрявая стоит,- тут и есть.

&