Главная » Книги

Толстой Лев Николаевич - Том 29, Произведения 1891-1894, Полное собрание сочинений, Страница 18

Толстой Лев Николаевич - Том 29, Произведения 1891-1894, Полное собрание сочинений


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25

ы. Должно, и стоим-то мы недалеко от деревни. Дай закурю. Опять он достал папироску, долго бился, зажег и в то самое время, как он затягивался, ему показалось, что он слышит лай. Так и есть. Должно, Молчановка. Овраг за Молчановкой. - Микит! - крикнул. Никита не шевелился. И вдруг ему пришла радостная мысль сесть верхом и доехать до деревни. Верхом лошадь не станет. - Микит! - опять крикнул он. - Чаго? - откликнулся Никита. -А я хочу верхом ехать. Тут собаки лают, слышно. - Что ж, с богом. Вас[илий] Андр[еич] встал, отвязал лошадь, закинул поводья и, вступив ногой в шлею, с трудом, два раза оборвавшись, влез на лошадь; седелка мешала ему сидеть, но он подмостил под себя полы шубы и поехал. Он выбрался опять из сугробов наверх. Опять та же муть белая, тот же ветер неперестающий. По его расчетам деревня была против ветра. Лошадь, хоть и с трудом, но шла иноходью туда, куда он ногами и концами поводьев посылал ее. Минут 5 он ехал так, как вдруг перед собой и недалеко, казалось, он услыхал начавшийся слабо и всё усиливающийся и усиливавшийся протяжный, дошедший постепенно до высшей силы звук. Это был волк, и недалеко. Мух[ортый] насторожил уши и остановился. И В[асилию] А[ндреичу] стало вдруг холодно. Отобьешься, не найдешь деревни - хуже. Пропал я, подумал он и, повернув лошадь, пустил ее назад, теперь одного желая - вернуться к саням. Следа своего уж почти не видно было. То казался след, то, казалось, не было, но лошадь охотно шла по ветру. Но вот и сугроб в лощине, и в ней следы еще видны. Сейчас будут сани. И точно, Мухортый спустился, и вот и оглобли и платок на них, и вот и сани, наполовину уже занесенные снегом. Вас[илий] Ан[дреич] слез с лошади, привязал ее. - Микит! - Никита не шевелился. - Ох, замерзну я, - и на него нашел страх. Он хотел лечь на прежнее место, но оно было всё занесено. Смерть. За что? Матушки родимые, за что? Как же быков-то? И роща? И быки. Зачем быки? Милые мои, что же это? Остался бы ночевать, ничего бы не было! Ему сперва захотелось плакать, а потом он вдруг рассердился. Он зашел под ветер от саней, сел на корточки и опять достал папироску и стал раскуривать ее. Но он не мог не только зажечь, не мог держать папироски, руки его дрожали, и губы и зубы щелкали. Он выронил спячки, опустил руки и голову замер. "Зачем всё это? Зачем я жил, зачем наживал? И чорт побери и валухов и лес. На кой мне его ляд. Вот и деньги в бумажнике 700 р. серебра. На что их? Вот он крутит, засыпает. Издохнешь, как лошадь. Мужику что? А спит он или замерз. Должно, замерз. Одежонка плохая. Тоже живой был. (1)
   У меня одежа, а у него что, замерзнет. (2) Он встал, посмотрел в сани. Они были полны снегом. Спина и плечи Никиты уже сравнивались, чуть был бугор, где была голова и плечо. - Микит!- крикнул Вас[илий] Анд[реич], сметая с него снег и шевеля его.
   Чаво? - Жив? - Пока жив, - отозвалось из-под кафтана. - Застыл только. Что же, не доехал? Нет. Вернулся.
   - Ложись. А то хуже. И Никита стал ворочаться и жаться, чтобы дать ему место. - - О-ох! - простонал он. - Ноги зашлись! Ложись, ложись.
   И вдруг Василию А[ндреичу] стало жалко Никиту. Кабы не я, не пропал бы мужик. А смирный мужик. Как старался, и мальчонка ласкал. И не пил нынче. А веретьем не укрылся, лошадь пожалел. И Вас[илий] Андр[еич] опахнул с Никиты снег и полез в сани. -Ты не шевелись, я на тебя лягу, - сказал он, встал на отвод и лег на Никиту, покрыв его своим телом и шубой. - То-то хорошо, то-то тоже. Тепло, - проговорил из-под него Ник[ита] и быстро оборвал свою речь и тотчас же заснул. В[асилий] Андр[еич] слышал, как он захрапел под ним. И удивительнее дело, Вас[илию] Андр[еичу] стало вдруг хорошо: в голове мелькнула сноха старикова, подносившая ему вино, оглобли, трясущиеся перед ним, дуга, Никита с его иколкой, иконостас с Николаем угодником, хозяйка с гостями, всё это стало перемешиваться, и он тоже заснул. И видит он во сне, что он лежит на постели в доме и всё ждет того, кто должен зайти за ним. И спрашивает у жены: "Что же, не заходил?" Чей-то голос говорит: "Нет". А вот едет кто-то. Должно, он. Нет, мимо. "Миколавна, а, Миколавна, что же, не заходил?" "Идет", - вдруг проговорил он себе. "Сейчас", - и он проснулся. И что-то совсем новое, такое, чего и назвать нельзя, сошло на него, и он вошел в него, и кончилось старое, дурное, жалкое, и началось новое, свежее, высокое и важвое. Что же такое? - Да это смерть. - А, так это вот что, - сказал он и удивился и обрадовался. Он проснулся совсем, хотел
  
   (1) Зачеркнуто: Я велел ехать. Тоже старался. И вдруг мысль о Никите привлекла его. Он стал вспоминать, как он нанял его, как он служил ему, выхаживал жеребенка, как он мальчишку его ласкал. "Мужик смирный! Кабы не я, не замерз бы.
   (2) Зач.: И ему стало жалко Никиту.
  
  
   встать, пошевелить ногами, но ног не было, хотел подняться на руки, и рук не было, и спину согнуть нельзя было, и спины не было. - Должно, смерть пришла. Что же, я ведь не знал как это, сказал он тому, в чьей власти он был. Я бы и рад теперь. Да я буду, буду. Всё хорошо. Слава богу, - сказал он и сам не знал, что с ним сталось: заснул он или умер.
  
   N 18 (рук. N 4).
  
   (Вас[илий] А[ндреич] между тем тоже неподвижно лежал в санях и чувствовал, как снег насыпается на него. Ему было не холодно, но в душе у него была тревога. Ему было страшно. Чтобы успокоить себя и забыть о своем положении, он стал пере­бирать то, что обыкновенно больше всего занимало его. Стал он думать о своем достатке. Это была его любимая мысль. Начал он почти с ничего.)
   Отец оставил ему только рушку и плохой дворишка постоялый. В 15 лет после родителя он не только не опустил дела, но так поднял, что у него вся округа в руках была, как говорили ему мужики: мы ведь в плену у тебя, В[асилий] А[ндреич]. И точно, у него 5 деревень было в плену. 200 десятин обрабаты­вали за долги да за водку, два кабака торговали, хлеба скупка, скотина, рощи, перечислял он свои богатства, вспоминал по­дробности приобретения их. Но удивительное дело, перечисление и воспоминание об этих делах, всегда прежде занимавшие его так, что он всё забывал и не видал, как проходило время, теперь не развлекали его. Мысль о том, что не выберешься от­сюда и можешь замерзнуть совсем или отморозить руки или ноги, не переставая мучила его. Он вспомнил о той роще, за кот[орой] теперь ехал, и, странное дело, хоть бы и не было ее. И понесла меня нелегкая. На кой мне ее ляд. Затянешься еще с ней. Главное дело, жизнь дорога. Дороже всего. А вот что, главное, мучило его раскаяние, зачем он поехал из Гришкина. Ночевать бы остался. Солдатка, ух, баба хороша, подумал он. Но и этот предмет не развлек его. Напротив, как только он подумал о солдатке, еще скучнее и страшнее стало. - Стал он вспоминать свой расчет с зятем. Это было самое задушевное дело. Дело шло о 3 тысячах, заплаченных за лес, от кот[орого] зять отступился и требовал делить пополам. В этом деле оба они самым мошенническим образом хотели надуть друг друга, и оба считали себя правыми. Но Вас[илий] Андр[еич] одолел, подал в окружной суд, нанял адвоката, жил с ним в номерах в губернии и оттяпал от зятя его часть и взыскал с него еще 1200 рублей убытков. Это был всегдашний предмет радости и гордости для Василия] Андр[еича]. Но, странное дело, теперь это уже не радовало его. Не радовало и то, как у него в гостях был исправник. И как почитал его. Мысль об опасности разрушала всю радость всех успехов. - Замерзнешь тут, думал он. Так-то Егор Федорович заночевал, его как мороженого борова привезли... И напрасно послушал я Микиту, думал он, ехали бы теперь, всё бы выехали куда-нибудь. Напрасно послушал я его. Говорят, пьяным хуже. А я выпил. Вишь, Никита-то догадался, Не пил, пожалуй и жив останется. А на что ему жить? Какая его жизнь. Я по крайности и жить могу в свое удовольствие. Есть чем жить. И поживу еще. Заснуть надо. Он забылся на время, но вдруг что-то дернуло его. Он очнулся и, отворотив воротник шубы, оглянулся. Та же белая муть, только светлее стало и оттого страшнее. Была белая непроглядная темнота. Светает, подумал он и обрадовался, - до утра недолго. Видно, я спал. Но тотчас же он вспомнил, вспомнил, что это месяц взошел, и, стало быть, было не более 8-го часа. Мухортый стоял всё так же. Веретье на нем заворотилось, он был весь засыпан снегом, и на глазах ресницы заиндевели. Очевидно, лошадь боялась не меньше его, и страх ее сообщился В[асилию] А[ндреичу]. Под санями, засыпанная снегом, не шевелилась кучка, под которой лежал Никита. - Что станешь делать. Замерзнешъ. Положим, шубы теплы. Да ведь ночь-то велика. А мороз-то градусов 15, я чай. Ах, ночевать бы. Самоварчик еще поставили, водки бы им купил. Баба хороша. И он вспомнил, как жена его не пускала. Не пускала она больше из ревности. А лучше бы было, кабы послушался. Как она жить-то с сиротами останется. Да нет, поживем еще. Авось бог даст. И он опять лег, заворачивая под себя все уголки шубы, чтобы нигде не продувало, и старался заснуть, но сколько ни старался, он не мог заснуть. И опять он начал считать барыши, капиталы, хвастаться перед собой, вспоминать разврат, но ни то, ни другое, ни третье не занимало его. Покурить надо, подумал он и опять вскочил, оглядываясь, и опять та же светлая, снежная мгла, тот же дрожащий и испуганный Мухортый, весь в снегу, и тот же страх и досада, и раскаяние, зачем поехал, зачем погубил себя. Он достал папироску, лег брюхом вниз, закрыв полами от ветра огонь, но ветер находил ход и тушил спички одну за другою. Наконец, он ухитрился закурить. Это была радость. Казалось, всё разъяснилось. Но продолжалось это успокоение недолго. Папироску выкурил больше ветер, чем он. И он опять лег, укутался, и опять нашел страх. Так было несколько раз. И кругом было всё то же. Тот же дрожащий Мух[ортый], тот же под санями неподвижный, чистый снежный бугор, где лежал Никита, та же белая муть. Ему казалось, что конца нет этой ночи. Иногда ему казалось, что петухи поют, что собаки лают. Но когда пристальнее вслушивался, - только ветер свистел по оглоблям, трепал платком, и Мух[ортый] переступал с ноги на ногу. Раз он совсем было заснул. Вдруг его разбудил какой-то страшно новый приятный звук и утешительный запах. Он вскочил. Это Мухортый стоял, вытянув задние ноги, и мочился.
   Он опять вскочил. Еще было светлее, хотя буря была та же, и мороз, казалось, усилился. Должно, близко к утру, подумал он. Дай, посмотрю на часы. Озябнешь раскутываться. Да всё узнать бы. И он стал полегоньку распускать кушак и, засовавая руку, расстегивать полушубок и доставать часы. Насилу, насилу вытащил он свои серебряные часы. Опять лег ничком и стал зажигать спички. Одна за другой они обшмурыгивались об стальную спичечницу и не зажигались. Он подсунул циферблат и глазам своим не верил. Было всего 10 минут 2-го. Еще больше 7 часов ночи. Ох, плохо, - подумал он и, кое-как сунув часы, запахнулся. Спать надо, так хуже, подумал он и решил лечь и не шевелиться. Долго ли, коротко ли он лежал так, он не знал. Казалось ему, что он заснул, как вдруг кто-то рванул его за спину. Он вскочил. Это Мухортый дернул из-под него солому и, держа ее в зубах, жевал. Где я? Да, замерзаю в поле, как есть замерзаю. Он озяб и дрожал. Матушка, царица небесная, Николай угодник. Всё сделаю, начал он молиться.
   И он приподнялся на локоть и стал креститься. Рублевую свечку поставлю, только бы вызволил, думал он. Да что рублевую. Могу серебряный оклад сделать. Он говорил это, но чувствовал вперед, что если он спасется, он не сделает этого, не сдержит слова, и потому не стоит молиться. Опять он достался папироску, но спички уже все стерлись и он в отчаянии бросил паппиросочницу. А чорт тебя, проклятый. Провались ты. Он, вдруг разозлился на спички, на Мухортого, к[оторый] хотел потереться об него, на Никиту, к[оторый] не шевелился, главное, на себя. Он разозлился и был рад, что он разозлился, и поддерживал эту злобу, п[отому] ч[то] в этой злобе была энергия. Чего я заробел. А, дурак, бранил он себя. Чего лежать-то. Сесть верхом, да и ехать. Верхом лошадь не станет.
   - Микит! - крикнул он.
   - Чаго, - откликнулся Никита.
  
  
  
  
  
  
   - А я хочу верхом ехать. Тут собаки лают, слышно.
   - Что ж, с богом, - отвечал Никита.
   - Подсоби, - говорит.
   Никита колго мялся, наконец встал, дрожа всем телом и хромая, подсобил Василию Андр[еичу] и сам зашатался.
   - Эх напрасно, хозяин. Лежал бы.
  
  
  
  
  
   - Тебя послушал, чуть не замерз. Чего же стоять-то. И Вас[илий] Андр[еич] тронул лошадь и скоро скрылся в белой лой мгле.
   Как только В[асилий] А[ндреич] отъехал, Никита поднял свою дерюжку, подошел к саням, вытряхнул из них снег, перелез в них и лег в солому, завернувшись кафтаном. Нога левая у него, он чуял, мерзла, и во всем теле был холод. Должно, скоро душа выйдет, подумал он и, закутавшись, заснул. Между тем В[асилий] А[ндреич] выбрался из сугробов оврага и погнал лошадь. По его расчетам деревня была против ветра. Лошадь хотя и с трудом, но шла иноходью туда, куда он ногами и концами поводьев посылал ее. Ветер и снег, казалось, еще усилились и слепили ему глаза. Он нагнул голову, ничего не видел и только гнал лошадь, надеясь, что она вывезет его. Минут пять он ехал так, как вдруг перед собой и недалеко, казалось, об услыхал начавшийся слабо и всё усиливающийся усиливающийся протяжный, дошедший постепенно до высшей силы и потом медленно ослабевавший звук. Это выл волк, и неедалеко. Мухортый насторожил уши и остановился. Мороз пробежал по спине В[асилия] А[ндреича]. Ох, кабы тут деревня, не выл бы волк. Не туда я еду, подумал он и повернул лошадь налево. Но ему всё казалось, что лошадь воротит вправо, и он всё поворачивал ее влево. И вдруг он под собой увидал след - лошадиный след. Это, очевидно, был его след, и они кружили на месте. Эх, не выеду к деревне. И на него вдруг нашел новый страх, которого он еще не испытывал. Он заторопился, стал гнать лошадь и задыхался.
   - Что же я делаю, куда же я еду. Пропал я ни за что. И он уж забыл думать о деревне и желал теперь только одного - вернуться к саням, чтобы быть вместе с Никитой и не пропасть одному. Он пустил лошадь. Она куда-то везла его, но туда ли она шла, к саням или совсем прочь от них, В[асилий] А[ндреич] не знал. (1) И когда он думал, что она завезет его прочь, и он останется один без Никиты, на него находил ужас. Лошадь шла, всё не спускаясь, и вдруг спотыкнулась и где-то завязла. В[асилий] А[ндреич] соскочил с нее и тоже завяз в сугробе. Лошадь выбралась, но он остался сзади. Вот когда пропал, подумал он. И лошадь уйдет. Он из всех сил рванулся за лошадью, но она сама ждала его. Влезть он уже не мог и пошел за лошадью, держась ей за гриву. (2) Но вот и сугроб в лощине и в ней следы еше видны. Сейчас будут сани. И точно, Мухортый спустился, и вот и оглобли и платок треплется на них, а вот и Никита и наполовину уже занесенные снегом сани. Василий А[ндреич] порадовался, точно он домой приехал и вся опасность миновала. Микит, - закричал он, - Микит. Но Никита не шевелился. - Микита, где ты? Под отводом его не было. И опять он ужаснулся и усумнился, не во сне ли всё это, не сон ли это, от которого можно проснуться. Микит, - заорал он диким голосом. И губы его дрожали, и зубы щелкали, к радости его в санях зашевелилось и поднялась сначала спина, потом голова Никиты.
   -Чаго? - проговорил он слабым голосом.
   - Пропал было я, Микитушка, - сказал он. - А ты жив?
   - Пока жив, - отозвалось из-под кафтана. - Застыл крепко только. Должно, конец мой пришел. Прости, Христа ради. - И Никита стал ворочаться, очевидно желая встать и дать место хозяину.
  
   (1) Зачеркнуто: Ему казалось, что пора бы ей спускаться в овраг, но она не спускалась. "Не завезла бы она его куда прочь от саней".
   (2) Зач.: Лошадь охотно шла по ветру.
  
   Ох, погубил я человека, подумал В[асилий] А[ндреич]. И вдруг стало жалко Никиту. И Вас[илий] Андр[еич] опахнул с Никиты снег и полез в сани.
  
  
  
  
  
  
  
  
   - Ты не шевелись, я на тебя лягу, - сказал он. И В[асилий] А[ндреич] встал на отвод и лег на Никиту, покрыв его своим телом и шубой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - Что, теплее так, - сказал он.
  
  
  
  
  
  
   - Ровно на печи, - проговорил из-под него Никита и быстро оборвал свою речь и тотчас заснул. В[асилий] А[ндреич] прислушался к тому, как Никита дышал под ним, и радовался тому, что он согревается. О себе он перестал думать, и ему стала спокойно и хорошо. И он не успел опомниться, как тоже заснул. И видят он во сне, что он лежит на постели в доме и всё ждет того, кто должен зайти за ним. И спрашивает у жены: - Что же, не заходил? Чей-то голос говорит: - Нет. А вот едет кто-то. Должно, он. Нет, мимо. Миколавна, а Миколавна. Что же, не заходил? - Нету. - И всё он лежит на полати и ждет. Всё тихо. И вдруг узнает В[асилий] А[ндреич], что он пришел. Иду! - прокричал В[асилий] А[ндреич] так громко, что слышал его крик. - Иду, - весело прокричал В[асилий] А[ндреич] и проснулся. И что-то совсем новое, такое, чего он не знал во всю жизнь свою, сошло на него, и он вошел в него, и кончилось всё старое, пустое, ненастоящее, и началось новое, хорошее и настоящее.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - А, так это вот что, - сказал он себе, понимая, что это смерть и что он умирает, И он удивился тому, как это просто и нестрашно. - А я, дурак, боялся ее, - сказал он себе. Стал он вспоминать про рощу, про дело с зятем, про валухов, и ему жалко и смешно стало; и вспомнил он про Ник[иту], как он сказал ему: прости Христа ради, и как сказал: ровно на печи -и ему радостно стало. - Что же, я ведь не знал этого, - сказал он. - Я бы и рад теперь. Да я теперь буду, - сказал он и сам не знал, что с ним сталось: заснул он или умер.
  
  
   - Погоди гнать, дай я подстроюсь. А то что же, всё одно не возьмут, - говорил себе Никита, вывозивший во сне заевший на переезде в болоте воз с мукою. И он подлез под воз и стал поднимать его, расправляя спину, но удивительное дело: не двигался, а прилип ему к спине и он не мог ни поднять воз, ни уйти из-под него. - Всю поясницу раздавило. Да и холодный же! Видно, вылезать надо. Да будет, - говорил он кому-то, кто давил ему возом спину. Вынимай мешки. Но воз холоднее и холоднее давил его - и вдруг стукнуло что-то, и проснулся и вспомнил всё.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Холодное дерево - это был хозяин, лежавший на нем, А стукнул - это Мухорт[ый] коленкой о сани.
  
  
  
  
   - Андреич. а Андреич, - заговорил Ник[ита], подергивая спиной, но Андр[еич] не отзывался, и брюхо его и ноги были крепкие и холодные. - Помер, должно, подумал Никита. Тоже меня пожалел. Царство небесное. Должно, и мне скоро. Господи помилуй, проговорил он и почувствовал, что умирает.
   Уже в обед, на другой день мужики откопали лопатой Василия Андр[еича] и Никиту в овраге, который обходит дорога, в 30 саженях от нее и в полуверсте от деревни. Снег нанесло выше саней; но оглобли и платок на них были видны. Было светло, снег мел всё так же, но сверху было меньше. Мухортый по брюхо в снегу стоял, прижав голову к кадыку; глаза его заиндевели и выперли, и худая шея вытянулась и закостенела. Он исхудал в одну ночь так, что остались на нем только кожа да кости. В[асилий] А[ндреич] весь застыл и, как были у него расставлены ноги, так раскорячившись его и отвалили от Никиты. Никита же был жив и отморозил только обе ноги и левую руку. Когда Никиту разбудили, он огорчился сначала тем, что на том свете опять всё было то же, такие же люди, такие же лошади, сани, тот же снег. Он думал, что там будет совсем другое и лучше. А это опять всё то же. Ну что же делать. Так, видно, надо. Но когда он понял, что он жив, он скорее огорчился, чем обрадовался, особенно тогда, когда узнал, что едва ли он будет владетъ рукою. Пролежал Ник[ита] в больнице два месяца. Хотели ему отнять ногу, но он не дался, и она зажила. Калекой он остался, но все-таки работал и прожил еще 20 лет и: только в нынешнем году помер в избе у жены, как должно, под святыми и с зажженной восковой свечой в руках, и истинно радуясь тому, что он умирает и избавляет своей смертью и старуху и малого от обузы и греха. Лучше или хуже ему там стало, разочаровался ли он, когда проснулся там, или нашел то самое, что он ждал, мы все скоро узнаем.

Л.Т.

  
  
   N 19 (рук. N 5).
  
   На него нашло такое беспокойство, что он не мог больше не только лежать, но и сидеть на месте. И чего я заробел. То-то дурак, что послушал мужика, бранил он себя. Чего лежать-то. Сесть верхом, да и марш. - вдруг пришло ему в голову. Верхом лошадь не станет. Ему, подумал он на Никиту, всё равно умирать. Какая его жизнь, ему и жизни не жалко, а мне, слава богу, есть чем пожить. Микит, - крикнул он. Никита долго не отвечал. - Чаго? - откликнулся наконец Никита. - А я хочу верхом ехать. - Куда ехать-то, - сказал Никита. - Куда-нибудъ да выеду, чем тут-то сидеть. Ночи еще много. - Напрасно, -проговорил Никита, не изменяя своего положения. - Лежал бы, хуже. - Слушай вас, - проговорил Василий А[ндреич]. - Что ж пропадать даром.
  
   N 20 (рук. N 6).
  
   Нога левая у него, он чуял, отмерзла, и во всем теле был холод. Должно, скоро душа выйдет, подумал он. Господи боже мой, батюшка, отец небесный, - проговорил он, сам не зная, чего он хотел от батюшки отца небесного, но обращение это-к нему, к отцу, было нужно Никите и успокоило его. Он повалился в сани и, натянув опять себе на голову дерюжку, затих.
  
   N 21 (рук. N 9).
  
   Никита ясно понимал, что ему в его рваном полушубке и халатишке с дерюжкой на голове не перетерпеть те 14 часов, к[оторые] оставались до света. Да еще и выедешь ли и днем. Он уже теперь чувствовал, что нога левая отмораживается и чувствовал непреодолимую сонливость, к[оторая], он знал, была признаком замерзания. Но мысль о том, что он умрет здесь в этом месте, в эту ночь не представляла для него ничего ни особенно страшного, ни особенно неприятного. Это было только нечто новое. (1) Ничего страшного он не видел в этом, потому что, как он бывало смеялся людям, боявшимся упасть с высоты, что упадешь не кверху, а книзу, так он всегда и теперь говорил себе, что, умирая, он попадет не куда-нибудь в новое место к новому хозяину, а всё к тому же господу батюшке, под которым и здесь ходил. Упадешь не кверху, а книзу - всё-к тому же господу батюшке царю небесному. Особенно неприятного же он не видел в смерти потому, что вся его жизнь здесь не представляла ничего такого, что бы ему жаль было покинуть. Правда, жутко было уходить из этой знакомой жизни в другую неизвестную. Да что ж поделаешь, не откажешься. Грехи? подумал он, вспоминая свое пьянство, пропитые деньги, обиды жене, ругательства, в особенности злобу на бондаря. Известно, грехи. Да что ж, разве я сам их на себя напустил. Таким, видно, меня бог сделал. Ну и грехи. Куда же денешься. И успокоившись рассуждением, он прикрыл осторожно дырку, сквозь которую дуло в голову, вжал еще более голову в плечи (2) и стал забываться и даже задремал. Окрик хозяина разбудил Никиту. И чего ворочается, думал он. Лежал бы да лежал. Шубы теплые. А что ворочаться, то хуже. Финоген да Митька, те разделись так-то да рядом легли, укрылись, вспомнил Никита. Так говорят, как тепло, вспомнил Никита и хотел сказать это В[асилию] А[ндреичу], но не хотелось ни шевелиться, ни говорить, и Никита ничего не сказал. Когда в другой раз хозяин разбудил его, объявив, что он хочет уехать верхом, Ник[ита], сделав большое усилие над собой, проговорил ему совет не ехать и сказал:
  
   (1) Зачеркнуто: А новое было скорее приятно.
   (2) Зач.: чувствуя себя одинаково готовым к тому, заснуть и проснуться на том свете, или заснуть и проснуться еще на этом и опять кормить лошадей, возить воду, чистить навоз, и ездить на мельницу и в город, и отсылать деньги жене. Он
  
  
   хуже. (1) Это усилие разбудило его. Он вспомнил, что на Мухортом веретье, к[оторое] не нужно ему на ходу, а ему, Никите, бы очень нужно. Он хотел сказать это и взять веретье укрыться им и лечь в сани, но его так разморило, так хотелось ему спать, что он не имел сил сказать этого и не имел сил встать. Но вдруг задок, на кот[орый] он упирался спиной, дернулся, что-то ударило в спину, посыпался сверху снег и упираться спиной уже не на что было. Этот толчок, происшедший от того, что сани откачнулись, когда В[асилий] А[ндреич] садился с них на лошадь, заставил Никиту очнуться. Он с трудом выпрямил ноги и, осыпая с себя снег и держась за сани, хромая обошел задок и раскрыл глаза. Всё та же белая муть была везде кругом. Впереди его в трех шагах еще виднелась спина В[асилия] А[ндреича] в его высокой шапке и спина и зад Мух[ортого) с развевавшимся в одну сторону по бокам его веретьем. Мучительный холод пронизал всё тело Никиты, когда он поднялся на вегер. Он сделал усилие над собой и закричал В[асилию] А[ндреичу]: "Веретье оставь", но В[асилий] А[ндреич] хоть и слышал, чти тот прокричал, не поворачиваясь гнал лошадъ туда, откуда он въехал в лощину, и скоро скрылся в снежной пыли. Никита вздохнул, мотнул головой, и, не снимая с головы дерюжки, повалился в сани на место хозяина. Нога левая у него, он чуял, отмерзла, и во всем теле была слабость, а в душе умильность. -- Должно, скоро душа выйдет, - подумал он.- Господи, батюшки, отец небесный, - проговорил он, сам не зная, чего он хотел от батюшки отца небесного, - но обращение это к нему, к отцу, к господу батюшке, было нужно Никите и успокоило его. Он стал терять сознание, сам не зная, засыпает он или умирает, одинаково готовый на то, чтобы проснуться в этом мире и по-прежнему жить в людях работником, служить людям, отдавать деньги жене и бондарю, бороться с грехом, с водкой, бороться и падать, или проснуться где-то там так же, как он проснулся к жизни этого мира, не зная, когда в люльке, у груди у матери, или когда в первый раз свалился с лавки и ревел на руках у сестры и няньки Аксютки.
  
   N 22 (рук. N 5).
  
   - Что же я делаю, куда же я еду? - говорил он себе и вместе с тем не мог удержаться и всё гнал лошадь. Проезжал он по обледеневшим сдутым зеленям, по высокому косматившемуся жнивью, по глубокому мелкому снегу, ехал против ветра и по ветру. Тело его, особенно в шагу, где оно было открыто и
  
  
   (1) Зачеркнуто: Он слышал, что В[асилий] А[ндреич] отвязывал лошадь и влезал на нее, но когда сани покачнулись набок от ставшего на их край Василия А[ндреича], его толконуло задком, засыпало снегом и расстроило его сиденье. Улегшись, снег обсыпал его, и задок саней отдалился от его спины и концом полоза его ударило в бок. Никита с трудом встал и почувсвовал мучительный холод и хотел тотчас же опять лечь.
  
   прикасалось с седелкой, зябло и болело, и чем больше он зяб, тем отчаяннее он гнал лошадь.
  
   N 23 (рук. N 6).
   Особенно страшно ему стало, когда он проезжал по меже какого-то поля, поросшего высоким бурьяном, торчавшим из-под снега и отчаянно мотавшимся, стремившимся куда-то и только свистевшим на одном и том же месте. Грозно мотавшийся бурьян этот почему-то навел на него самый большой страх.
  
   N 24 (рук. N 8).
  
   Он увидал перед собой уж не однообразие, а что-то чернеющееся. Он поехал на это черное с радостной надеждой увидать что-нибудь живое, спасительное, но черное это была межа, поросшая высоким бурьяном, торчащим из-под снега и отчаянное трепавшимся по ветру, который как-то особенно зловеще свистел через него.
   Он пустил поводья и сжался, закрывая полами коченевшие ляжки. Пропал я, думал он. За что? Лошадь шла медленной иноходью и как будто что-то соображала, поднимая то одно, то другое ухо. Но В[асилий] А[ндреич] ничего не видел этого. Они весь был поглощен ужасом ожидающей его, как ему казалось, неминуемой смерти. И смерть ему представлялась ужасной.
  
   N 26 (рук. N 5).
  
   (Тот ужас смерти, к[оторый] он испытывал сейчас, он нес на Никиту, и ему так жалко стало этого доброго, покорного мужика, что он забыл о себе и только думал о нем.) В санях зашевелилось. - Ну, слава тебе, господи, - проговорил В[асилий] А[ндреич]. - Что, жив? Застыл, я чай. - Помираю я, Андреич, - заговорил слабо Никита. - Зажитое бабе отдай, - прибавил он, и В[асилию] А[ндреичу] показалось, что Ник[ита] заплакал. - Помирает, сердечный, - подумал он. В[асилий] А[ндреич] встал на отвод, расправил шубу и лег на Никиту, покрыв его своим телом.
  
   N 27 (рук. N 9)
  
  
   (В[асилий] А[ндреич] подбежал к саням и схватился за передок. Слава тебе, господи, говорил он себе. Хоть не один. Теперь шабаш. Лягу, укроюсь, не двинуся. Но радость его продолжалась недолго. Всё равно и тут замерзнешь, подумал он, вспоминая всё то, что он испытал в эту ночь. И тут только, заметив жесткое тело в санях, вспомнил о Никите и догадался о том, что он перелез в сани.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Первое чувство В[асилия] А[ндреича] была досада, что место его занято, и он хотел тревожить Никиту. Но потом, вспомнив тот страх, к[оторый] он только что пережил, он задумался. Не уляжемся вдвоем. - Никита, - крикнул он. Но Никита не откликался. - Никита, - повторил В[асилий] А[ндреич], подходя к задку саней и заглядывая на то место, где он оставил Никиту. Там был только снег и не было и следа Никиты. - Погубил я человека, подумал Вас[илий] Андр[еич]. В санях зашевелилось. - А я было пропал, брат, - сказал В[асилий] А[ндреич]. - Что ты, как? Застыл, я чай. Никита заворочался, приподнял голову и с трудом выговорил: - Помираю я, Андреич, зажитое бабе отдай. Конец мой пришел. Прости Христа ради. - Погубил я человека. Он лошадь пожалел, а я что сделал, подумал В[асилий] А[ндреич] и, ничего не говоря, встал на отвод, расправил шубу и лег на Никиту, покрыв его своим телом.)
   В[асилий] А[ндреич] подбежал к саням и схватился за передок. Слава тебе, господи, говорил он себе. Хоть не один. - Микит, - крикнул он в ту же минуту, вспоминая, как Никита, прикрытый дерюжкой, кричал ему что-то. И ему совестно стало. И тут, взглянув в сани, В[асилий] А[ндреич] увидал, что в середине их что-то бугрилось и наполняло их. Ведь это он. Жив ли еще. И Василий Андр[еич] опять позвал Никиту, потрогивая его рукой. Он прислушался. Никита дышал. Никита, откликнисъ. Вдруг Никитина голова, разворачивая снег, поднялась у передка из саней. Дерюжка висела на шапке, шапка сбилась наперед. Никита поднялся на одном локте и странно нагнулся, махая перед своим лицом свободной рукой, точно он обмахивал от мух, заговорил, шамкая и не выговаривая согласных: Помираю я, Андреич. Конец прпшел. Зажитое старухе не давай, малому отдай. Ну да бог с ней. Прости Христа аи, - пробурчал он, спустил локоть, уронил голову и повалился в расшевеленный снег.
  
   N 28 (рук. N 9).
  
   В[асилий] А[ндреич] стоял, смотрел, слушал и чуял, как нижняя скула его плясала: вавававава, и не мог удержать ее. Погоди, я на тебя лягу, сказал он себе (1) и обеими руками выгреб снег из саней, расправил шубу и лег животом на Никиту, покрывая его своим телом.
  
   N 29 (рук. N 5).
  
   Довольно долго пролежал он так молча, стараясь успокоиться и вытирая с воротника иней. - Что, Никита, теплее так, - сказал он наконец. - Тоже, - отвечал Никита. - Согреваться стал. - Пропал было я, Микита, - сказал В[асилий] А[ндреич], совсем отбился было от саней. И я бы замерз, да и ты пропал. А теперь отогреешься, бог даст. Что, как? - Ровно
  
   (1) Зачеркнуто: Я-то жив, да и в шубах. А человек помирает. И ему вдруг жалко стало Никиту, вспоминая, как он не дал ему веретья. И ему так захотелось спасти, согреть Никиту, что он не думал ни на печи, - сказал Никита и вслед за этим стал дышать как дышат спящие люди.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   N 30 (рук. N 10).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В[асилий] А[ндреич] подбежал к саням и схватился за них, тяжело и быстро дыша и отыскивая глазами Никиту. На прежнем месте Никиты не было, и В[асилий] А[ндреич] было испугался, думая, что он также ушел, но тотчас же увидал, что в санях лежало что-то занесенное уже снегом, и догадался, что это б[ыл] Никита.- Никита, жив? Никита пробурчал что-то непонятное. Ну, слава богу, подумал В[асилий] А[ндреич], жив. Страх его совершенно прошел теперь, и если он боялся теперь чего, то только этого самого страха, того ужасного состояния страха, к[оторое| он испытал на лошади и в особенности тогда, когда один остался в сугробе. - Надо было во что бы то ни стало не допустить до себя этот страх, а чтобы не допустить его, надо было не думать о себе, надо было думать о чем-нибудь другом. Надо было делать что-нибудь. Первое дело, к[оторое] представилось ему, было то, чтобы выпростать ногу лошади. Он ношел и сделал это. Но выпростав ногу, он заметил, что веретье, которым была покрыта лошадь, сбилось совсем на одну сторону. Он поправил и это. И вспомнил, что Никита кричал что-то о веретье, когда он отъезжал. Он живо вспомнил про Никиту и решил покрыть и отогреть его. Он привязал лошадь на старое место и подошел к саням, раздумывая о том, как ему разместиться с Никитой. Вдвоем ни за что не усядешься, думал он. Ну я хоть на корточки сяду, прикрою его шубой, думал В[асилий] А[ндреич]. - Подвинься, дай место, я сяду. Тебе теплее будет, - сказал он, выгребая снег из саней и толкая Ник[иту]. - Подвинься - говорю. В санях зашевелилось, Никита с большим усилием оперся на локоть и поднял голову. С нахлобученной шапки и с дерюжки сыпался развороченный снег.-Помираю я, Андреич. Конец пришел...,-проговорил Никита, с трудом выговаривая согласные, и остановился отдыхая как-то странно, точно обмахивая мух, замахал рукой перед носом. - Прости Христа аи, - сказал он, - конец мой, - спустил локоть, уронил голову и повалился в расшевеленный снег.
   - Погоди ж ты, я на тебя лягу, я тебя угрею, - сказал себе Василий А[ндреич] и обеими руками выгреб снег из саней, расправил шубу и лег животом на Никиту, покрывая его своим телом и подтыкая с обеих сторон полы шубы под Никиту. Страха он теперь не испытывал никакого. Он думал только о том, как бы отогреть Никиту.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - Ну что, Никита, потеплее стало? - сказал он, полежав так несколько времени.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Никита вздохнул.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - Пропал было я, Микита,- сказал В[асилий] А[ндреич], - совсем отбился было от саней. И я бы замерз, и ты бы пропал. А теперь отогреемся, бог даст. Потому если... Но дальше В[асилий] А[ндреич] не мог говорить, п[отому] ч[то] совершенно неожиданно нижняя челюсть его быстро запрыгала, он выговорил только: вававава! и в то же время глаза его наполнились слезами. Довольно долго он глотал слезы и вытирал глаза о мех. Наконец успокоился. Но только что спросил опять Никиту, что он? как опять задрожали скулы и глаза наполнились слезами и В[асилий] А[ндреич] замолк. Ему было тепло снизу от Никиты, тепло и сверху в спине и вороте от шубы, но ноги и руки его зябли, но он не замечал этого. Он перестал прислушиваться к метели, а слушал только под собой дыхание Никиты и не переставая радовался тому, что он согревается под ним.
  
   N 31 (рук. N 14).
  
   Первое дело, которое представилось ему, было то, чтобы выпростатъ ногу лошади. И потому, как только он немного отдышался, Василий Андренч подошел к Мухортому, выпростал ему ногу, оправил на нем веретье и сбившуюся шлею и привязал опять к старому месту. Сделав это, Василий Андреич вынул дугу, отряхнул ее и, поставив ее выше, подтянул чресседельней оглобли, достал из саней соломы, подложил ее Мухортому и, став задом к ветру, распустил шубу. Потом он вновь туго и низко, как он подтягивался, когда выхолил из лавки покупать с возов овес и гречу, затянулся кушаком, приготовляясь к деятельнсости. Но делать больше нечего было. Надо было устраиваться на санях и дожидаться света. Но как быть с Никитой? Вдвоем не то что лечь, и не усядешься в маленьких санках. И он решил поднятъ Никиту и стал будить его.
   - Микит! А Микит! - крикнул он, выгребая снег из саней и толкая Никиту. Поднимись-ка. Поднимись говорю. Никита не откликался и не шевелился. Василий Андреич решил приподнятъ его и для этого привычным, бодрым движением засучил рукава шубы. Но только что он хотел взяться за Никиту, как в санях зашевелилось, и из-под снега, которым она была засыпана, поднялась голова Никиты. Очевидно, с большим усилием он приподнялся и оперся на локоть. С нахлобученнои шапки и с дерюжки сыпался развороченный снег, лицо его было опущено книзу. Он бормотал что-то, повторяя одно и то же, и как-то странно, точно отгоняя мух, махал перед носом рукой.
   - Чего ты? Чего говоришь? - переспросил Василия Андреич, нагибаясь к нему. - Помираю я, прости Христа ради, - выговорил яснее Никита. - Зажитое - малому... Но Василий Андреич не дал ему говорить дальше. С той же решительностью, с которой он ударял по рукам при выгодной покупке, он толкнул Никиту назад в сани и обеими руками принялся выгребать снег с Никиты и с саней. - Будет разговаривать, - сказал он своим внушительным голосом на слова Никиты, повалившегося назад в снег и что-то неясно бурчавшего. Будет разговаривать, и выгребши снег, Василий Андреич поспешно распоясался, расправил шубу и, ступив на отвод, лег животом на Никиту, покрывая его своим телом. Он долго лежал так, заправляя полы шубы руками между лубком саней и Никитой и коленами ног придерживая ее подол. Он лежал так ничком, упираясь головой о лубок передка, и теперь не слышал ни движений ло­шади, ни свиста бури, а
  
   N 32 (рук. N 10).
  
   Так пролежал он довольно долго, ничего не видя и не слыша, кроме слабых движений [Никиты] и его дыхания, и наконец (1) и усталость, и выпитое вино подействовали на него, и он заснул тихим и спокойным сном. Сначала в воображении его носились впечатления метели, оглобель и дуги, трясущихся перед гла­зами, хождение Никиты, отыскивавшего дорогу, блуждания верхом; потом стали перемешиваться воспоминания о празд­нике, жене, становом, свечном ящике, но все эти разнообразные впечатления связывались чем-то одним, приятным, успокои­тельным, соединенным с ощущением разкоряченных ног и ося­зания животом туловища Никиты. Только к утру спокойствие и радостность этого сна стали нарушаться. Видит он во [сне], что стоит он будто у свечного ящика
  
   N 33 (рук. N 11).
  
   И В[асилий] А[ндрепч] просыпается и вспоминает всё: где он, и что с ним было. Слышит он тот же свист ветра и шорох снега, видит то же белое море снега, занесенную голову Мухор­того и его подведенные бока, слышит щелканье платка и вспо­минает он про Никиту, что он лежит под ним и что он угрелся, и ему кажется, что он Никита, а Никита - он, и что жизнь его не в нем самом, а в Никите, что если останется жив Никита, то и он будет жить. И радостно слышит он под собою его - свое дыхание. - Жив Никита, значит я жив. - И что-то совсем новое, такое, чего он не знал во всю жизнь свою, сошло на него, и он узнал то, что было в нем, и в чем была его жизнь. -А, так это вот что! - сказал он себе, понимая, что это

Другие авторы
  • Верлен Поль
  • Чернявский Николай Андреевич
  • Львов-Рогачевский Василий Львович
  • Милюков Александр Петрович
  • Доппельмейер Юлия Васильевна
  • Семевский Василий Иванович
  • Ведекинд Франк
  • Вольнов Иван Егорович
  • Антипов Константин Михайлович
  • Незнамов Петр Васильевич
  • Другие произведения
  • Писемский Алексей Феофилактович - Фанфарон
  • Лелевич Г. - Катенин
  • Веселитская Лидия Ивановна - Веселитская Л. И.: Биобиблиографическая справка
  • Тихомиров Павел Васильевич - Библиография. Новые книги по истории философии
  • Есенин Сергей Александрович - Марфа Посадница
  • Курганов Николай Гаврилович - Краткие замысловатые повести
  • Романов Пантелеймон Сергеевич - Машинка
  • Блок Александр Александрович - Роза и крест (К постановке в Художественном театре).
  • Новиков Николай Иванович - (Статьи из "Трутня")
  • Гайдар Аркадий Петрович - Гибель 4-й роты
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 340 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа