| Главная » Книги |
Воронский Александр Константинович - Гоголь, Страница 6
Воронский Александр Константинович - Гоголь чувствуется биение сильного
исторического пульса. В соответствии со своей философией истории Гоголь
старается проникнуть в прошлое интуицией, художественно пережить его и
обобщить в образах. Он не анализирует, а синтезирует. Огромное значение при
изучении минувшего он придает сказаниям, песням, живым характеристикам,
живописным изображениям событий.
Итак, занятия историей Гоголя - не случайность, не прихоть, не
шарлатанство. У Гоголя были свои мысли, он знал, что сказать. Стараясь
понять исторический процесс, Гоголь остался верен себе, своей основной
теме, своим главным идеям, и в этом он имел бесспорные преимущества перед
многими экстраординарными и ординарными профессорами своего времени.
Вероятно, эти продуманные и прочувствованные мысли он и имел в виду, когда
с горечью заявил, что покидает кафедру неузнанным. В отзывах о
Гоголе-профессоре, кажется, больше других прав некий М-н:
"Гоголь, - заявил он, не был никогда научным исследователем, и по
преподаванию уступал специальному профессору истории Куторге, но
поэтический свой талант и некоторый даже идеализм, а притом особую прелесть
выражений, делавших его несомненно красноречивым, - он влагал и в свои
лекции..."*.
/* М-н. "Воспоминания". Русская Старина, 1881, кн. V.
Другой вопрос, следовало ли Гоголю так упорно добиваться кафедры
профессора, как он это делал. Добиваться этого не следовало уже потому, что
преподавание истории отвлекло его от художественного творчества, то-есть
уводило в сторону от настоящего призвания. Тем более не следовало прибегать
к окольным путям, к протекциям, держаться по временам очень заносчиво с
коллегами, требовать оплаты своих долгов. В оправдание Гоголя можно
сказать, что в то время кафедры, в том числе и университетские, раздавались
очень легко и часто их занимали люди не по специальностям. В известном
легкомыслии здесь можно, упрекать не только Гоголя, но и Пушкина. Домогаясь
университетской киевской кафедры, Гоголь просил Пушкина:
"Если зайдет речь обо мне с Уваровым, скажите, что вы были у меня и
застали меня еле живым, при этом случае выбраните меня хорошенько за то,
что живу здесь и не убираюсь сей же час из города".
На что Пушкин ответил Гоголю:
"Я совершенно с вами согласен. Пойду сегодня же навещать Уварова о
смерти "Телеграфа", кстати поговорю и о вашей. Авось уладим" (Шенрок.)
Гоголь пробыл профессором полтора года. Успеха среди студентов не
имел. Они считали, что их профессор сам не тверд в исторических науках и
подвязывал зубы при экзаменах слушателей, опасаясь обнаружить свое незнание
пред более сведущими экзаменаторами.
В декабре 1835 года, когда вышло постановление, по которому Гоголь
должен был сам сдать экзамен, он благоразумно оставил профессуру, охладев к
историческим наукам.
"МИРГОРОД"
В начале 1835 года Гоголь издал "Арабески" и сборник повестей
"Миргород". В "Миргороде" прежде всего бросается в глаза большая, чем в
"Вечерах" зрелость.
Слово звучит увереннее, тверже, повествовательная ткань сделалась
добротнее, плотнее; замысел находит более полное, совершенное и свободное
воплощение. Творческий рост Гоголя необычаен: за четыре - пять лет он
развернулся в художника гигантской силы и, когда читаешь страницы
"Миргорода", поразительные по своей живописи, по творческой выдумке, по
богатству оборотов, характеристик, и сравниваешь с ними неуклюжие и
натянутые вирши "Ганца", невольно удивляешься; неужели "идиллия" и
миргородские повести принадлежат одному и тому же автору и отделяются друг
от друга всего лишь немногими годами? Рост поразительный и по этому росту
можно представить, какую неимоверную работу проделал над собою художник.
Меньше, однако, стало непосредственности и непринужденной веселости.
Видно, серое петербургское небо, холода, туманы, департаменты, чиновники,
пришибленный мелкий люд, чванливые сановники поубавили юношеской
самонадеянности, надежд, радости и житейская проза заставила трезвее
взглянуть на себя. Меньше танцуют гопаков и казачков; прекрасны описания
украинских степей, но упоение природой потеряло свою свежесть; веселые
парубки и обольстительные дивчата уступили место другим персонажам, Иван
Ивановичам и Иван Никифоровичам, старосветским помещикам; глубже сделался
подход к изображаемым людям, больше размышлений о них, об их жизни; и смех
уже стал терпким как полынь и стали чаще вырываться тоскливые признания.
Поубавилась и фантастика. Она сохранилась только в повести "Вий" и
сделалась более мрачной.
Из миргородских повестей "Вий" теснее всего примыкает к "Вечерам" и в
частности к "Страшной мести". В "Вии" тоже два мира: мир обычной
действительности и мир нежити, мертвецов, страшилищ. Еще более, чем в
"Вечерах" оба эти мира сделались осязательными и сблизились. Характеры
бурсаков, сотника, его слуг очень жизненны, но нисколько не менее жизненны
и панночка-ведьма, и Вий, и нечистая сила. Недаром Шевырев упрекал Гоголя,
что ужасное у него слишком подробно описано: призрак, - утверждал он, -
только тогда страшен, когда в нем есть нечто неопределенное, незаконченное.
Шевырев не обратил внимания на то, что при всех своих подробностях ужасное
у Гоголя таит в себе много недосказанного и странного.
"Вий" вообще очень странная повесть, может быть, самая странная из
всего написанного Гоголем. В пояснение повести автор почел необходимым
отметить, что "Вий" есть народное предание и что он не хотел "ни в чем
изменить его": "рассказываю почти в такой же простоте, как слышал".
Исследователи показали, что Гоголь соединил в повести не одно, а целых три
предания, изменив их почти до неузнаваемости; достаточно сказать, что все
три сказки оканчиваются благополучно, а в одной из них ведьма даже
принимает крещение. О Вии в сказках не упоминается. Очевидно, своим
примечанием Гоголь хотел лишь тщательнее зашифровать и без того
таинственный смысл повести. "Просто", как мы уже видели в "Вечерах", Гоголь
преданий не передавал, а всегда влагал в них свой смысл, свое мироощущение
и миропонимание; он по преимуществу был писатель-творец, а не бытописатель,
не собиратель преданий и сказок и в "Вии" надо искать не предание, а прежде
всего творческое художественное произведение. В критической литературе
"Вию" не повезло: повесть обычно только "отмечают": в основу положено
старинное сказание; повесть де фантастическая, но не лишени и черт
современной Гоголю действительности, этим больше и достойна внимания,
причем, изображая быт бурсаков, Гоголь удачно воспользовался романом
Нарежного "Бурсак".
Оставим все это в стороне и присмотримся в первую очередь к Хоме
Бруту.
Хома Брут - бурсак-философ. Этот "философ" ничем не выделяется из
среды своих школьных товарищей, ни из среды киевских и окрестных
обитателей. О нем известно: нрава он веселого, любит лежать, курить трубку;
размышлением и умствованием голову обременять не склонен, очевидно,
полагая, что во многой мудрости много печали; скорее всего, он ничего не
полагает, а просто существует. Лихо пьет горилку; когда напивается,
нанимает музыкантов, отплясывает трепака. В положенные сроки с философским
равнодушием отведывает "крупного гороха", то-есть семинарского сечения.
Прожорлив; от прожорливости даже не чист на руку; благодушен, здоров,
крепковыен, незадачлив.
И вот именно его облюбовывает красавица, ведьма-панночка. Она
заставляет Хому переживать странные, болезненные очарования, судя по
натуре, ему как бы совсем и не свойственные. Еще недавно он вытащил у
богослова Халявы из кармана карася, которого тот тоже "взял" с воза, а вот
уже несется Хома по полям и долинам со старухой-ведьмой на спине, испытывая
нечто колдовское: "Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе
сладкое чувство, подступившее к его сердцу. Он опустил голову вниз и видел,
что трава, бывшая почти под ногами его, казалась, росла глубоко и далеко, и
что сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась
дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря... Он видел, как
вместо месяца светило там какое-то солнце, он слышал, как голубые
колокольчики, наклоняя свои гловки, звенели. Он видел, как из-за осоки
выплывала русалка, мелькала спина, выпуклая, упругая, вся созданная из
блеска и трепета... Но там что? Ветер, или музыка: звенит, звенит и вьется,
и подступает и вонзается в душу какою-то нестерпимой трелью..."
Какое-то томительно страшное наслаждение потрясает все его бурсацкое
естество. Он, впрочем, от этих чувств освобождается, как только удается ему
убежать от панночки-ведьмы. В Киеве Хома вскоре утешается со
вдовой-торговкой и, надо думать, его утешения не носят никакой заумности.
Хома даже забывает о чудесном происшествии.
Хому привозят к сотнику читать по умершей псалтырь. Когда сотник
предполагает, что Хома, вероятно, известен святою жизнью, бурсак
изумляется: это он-то святой жизни! Да он против самого страстного четверга
к булочнице ходил: "сам я чорт знает что". Хому подводят ко гробу панночки,
он думает о житейском: как-нибудь отдежурю три ночи, за то пан набьет мне
оба кармана чистыми червонцами. Все это в духе его сословия, у которого, по
народному выражению, "глаза завидущие, руки загребущие". Взгляд Хомы падает
на усопшую и тут им опять овладевает болезненное и странное очарование:
"Она лежала, как живая. Тело прекрасное, нежное, как снег, как серебро,
"казалось, мыслило..."
"Но в них же, в тех же самых чертах он видел что-то страшно
пронзительное. Он чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть,
как будто вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь
песню похоронную. Рубины уст ее, казалось, прикипали кровью к самому
сердцу".
Поразительно это изображение мертвой красоты, более живой, чем сама
жизнь! Из каких темных недр черпал Гоголь вдохновение на такие
изобразжения?
Но за что, почему свалились на самого обыденного бурсака странные и
страшные обольщения? Неужели красавица панночка не нашла себе более
интересного героя, чтобы "задать ему страху"? И не сделал ли грубой
психологической ошибки писатель, заставив вполне заурядного бурсака
испытать необычайные состояния и пережить ряд фантастических происшествий?
Не мертвая красавица - ведьма, подстать Хоме Бруту, а розовощекая матушка в
пышных телесах, да дюжина детей, да побольше пирогов да коржиков.
Никакой психологической ошибки писатель однако не допустил в повести.
По его воззрению, человек есть существователь, обитатель, покрытый корою
земности и ничтожного самодовольствия; но этого человека посещают чудные и
в то же время болезненные и гибельные обольщения, он подвержен самым
фантастическим событиям.
И тот и другой мир совершенно действительны, переплетены друг с
другом, и в этом причудливом сожитии, может быть, и заключается трагическое
и смешное в бытии. Вырвались же у Гоголя в те года знаменательные слова:
"Н а м н е р а з р у ш е н и е, н е с м е р т ь с т р а ш н ы; н а п р
о т и в, в э т о й м и н у т е е с т ь ч т о-т о п о э т и ч е с к о е, с т
р е м я щ е е в и х р е м д у ш е в н о е н а с л а ж д е н и е; н а м ж а
л к а н а ш а м и л а я ч у в с т в е н н о с т ь; н а м ж а л к а п р е к
р а с н а я з е м л я н а ш а..." ("Последний день Помпеи".)
В "Вии" "милая чувствительность", земное, "существенное" ведет борьбу
со смертными очарованиями, с темными душевными наслаждениями, стремящие
вихрем, с погибельным миром, но таящим "неизъяснимые наслаждения". Хома
Брут также общечеловечен и в то же время национален, как Чичиков,
Хлестаков, как Манилов, Петух. Самое характерное в нем - именно это
соединение полной заурядности, утробности, незадачливости со способностью
переживать болезненно-мечтательные обольщения.
Два мира приобрели предельную реальность. Панночка-мертвячка так же
жива, как и Хома Брут. Панночка-мертвячка ведет за собой рой томительных
очарований, но в то же время и рой всякой нежити. Нежить уже обступила
бедного бурсака, готова наброситься на него. Хома еще держится: он чертит
вокруг себя волшебный круг, читает святые молитвы, творит заклинания,
старается не глядеть на усопшую, забыть ее пронзительную красоту. Он знает,
что панночка есть ведьма, что мертвая красота ее несет ему смерть, здоровая
чувственность не покидает его.
После наполненной последними ужасами ночи бурсак подкрепляется целой
квартой горилки, справляется с довольно старым поросенком, шляется по
селению, и одна молодка даже хватила его по спине лопатой за то, что он
вздумал пощупать, из какой материи у нее сорочка. Жизнь, как она есть,
простая и неистребимая, старается взять свое среди смерти и страхов. Не
сдается бурсак и после второй ночи: он пытается убежать, а когда его ловят
вместе с Дорошем, он опорожняет почти полведра сивухи, требует музыкантов и
та долго отплясывает, что дворня, не дождавшись конца, разошлась, плюнув.
Жуткий пляс, когда перед глазами мертвец на волшебной черте с
расставленными руками, когда опять надо идти в церковь и ожидать, как
поднимется ведьма из гроба!
Упрям, упорен по-бурсацки Хома Брут, но упорна и ведьма-панночка. В
третью ночь происходит решительное столкновение двух миров.
Хома напуган; он заметил, что читает с о в с е м н е т о, ч т о н а п
и с а н о в с в я т о й к н и г е. Когда вновь встал из гроба мертвец, по
церкви поднялся вихрь и иконы попадали на землю.
"Д в е р и с о р в а л и с ь с п е т л е й, и несметная сила чудовищ
влетела в божью церковь. Страшный шум открыл и от царапанья когтей наполнил
всю церковь. Все летело и носилось, ища повсюду философа". В помощь
чудовищам появляется Вий. "Весь он был в черной земле. Как жилистые,
крепкие корни, выдавались его засыпанный землею, ноги и руки. Тяжело ступал
он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли. С ужасом
заметил Хома, что лицо на нем было железное.
"Поднимите мне веки: - не вижу, - закричал Вий и уставил на него ж е л
е з н ы й палец. И все, сколько ни было, кинулось на философа. Бездыханный
грянулся он на землю, и тут же вылетел дух от него о т с т р а х а".
"Раздался петушиный крик. Это был уже второй крик; первый прослышали
гномы. Испуганные духи бросились кто попало в окна и в двери, чтобы
поскорее вылететь, но не тут-то было: т а к и о с т а л и с ь о н и т а м,
з а в я з н у в ш и в д в е р я х и о к н а х. Вошедший священник
остановился при виде такого посрамления божьей святыни, и не посмел служить
панихиду в таком месте".
Два мира, мир действительности и мир болезненных, ночных видений и
нежити, противоборствуя друг другу, все больше и больше делались в
произведениях Гоголя живыми и сближались. Но в "Вечернах на хуторе" победу
одерживала явь; чудища, свиные рыла, ведьмы, проникая в обычную жизнь, в
конце концов осиливались ею. Даже колдун в "Страшном месте" погибает. В
"Вии" заумь, мертвое, нежить победили явь, сделались частью ее.
Писатель-христианин не пощадил и "святого места", церковь. Нежить з а с т р
я л а в ее окнах. Мерзостные хари ворвались в жизнь и целиком воплотились.
Они заслонили собою простую, грубоватую, но милую чувственность, наивный и
простодушный мир, пахнувший душистой черемухой, потопленный "багрянцем
вишен и яхонтовым морем слив, покрыты свинцовым налетом", славный мир
парубков, дивчин, гопаков, звонких песен, свадеб, ярмарок, веселых
перебранок и проделок. Еще не удастся как следует, в подробностях
разглядеть мерзостные рожи, но они уже мелькают в самой житейской
обстановке: в усадьбах, в дороге, на Невском проспекте, в департаментах, в
министерствах. Повсюду - искревленные хари, их свалявшиеся волосы, отвислые
брюха, слышны их зычные голоса, раздается их наглый, раскатистый смех.
Отныне с железной неотвратимостью прикован к ним взор художника, ибо
он не вытерпел, взглянул и увидел, ибо мир, родная земля переполнена
несметной силой образин и некуда скрыться от них поэту-философу. Подобно
священнику, уже не посмеет он отправлять службу, а когда отважится на это,
бессильными и безжизненными прозвучат его слова, неубедительными и
выдуманными покажутся его образы и характеры, долженствующие по мысли
изображать примерение и святое. Кисть художника будет сильна только тогда,
когда она станет рисовать эту несметную силу во всей их живописной и
ужасной отвратности. К этому присужден художник.
После "Вия" фантастическое почти исчезает у Гоголя. Правда, оно дает
еще о себе знать, в некоторых петербургских повестях: в "Носе", в "Шинели",
но оно не имеет там самостоятельного значения, а носит подсобный характер;
оно там анекдотично.
"После "Вия" фантастическое почти исчезает у Гоголя; но, странное и
чудное дело; действительность сама приобретает некую призрачность и порою
выглядит фантастичной. Эту фантастичность придают ей жуткие хари, свиные
рыла, помесь нежити с человеком, мерзкие отребья.
Что-то произошло с Гоголем в 1833 году, когда он писал "Вия". Недаром
он сообщал о страшных переворотах, которые все растерзали внутри его и
часто не давали возможности работать. Об этих переворотах иносказательно,
тщательно зашифровав, может быть, самое главное, и сообщил нам писатель в
своей повести "Вий". "Вий" - автобиографическая повесть; мрачная повесть.
Многое остается в ней и по сию пору еще не раскрытым, обо многом можно
строить одни лишь догадки, многое требует дополнительных и тщательных
исследований; как бы то ни было, автобиографическая сущность повести
заключается, на наш взгляд, в том, что "непринужденная веселость", здоровая
чувственность, молодая свежесть были побеждены миром Иван Ивановичей,
городничими, Хлестаковыми, Чичиковыми и иными свиными харями. И чудится,
что старуха-ведьма - это старая Россия; оседлав бедного философа, она
превратила живую явь в страшные и томительные видения, привила ему больные
и мертвые обольщения.
Много общего у писателей с судьбой незадачливого бурсака. Настанут
дни, когда художнику вплотную приблизится ведьма-мертвец, станет на
волшебной черте, будет ловить его синими, цепкими руками, когда не помогут
ни искусство - заклинания, ни вера - молитвы, и когда темная, земляная,
железная сила "Вия" и человеческой нежити бросится на него и он падет
бездыханным.
Панночка-ведьма, тоже, как бурсак Хома, двойственна. Она безобразная
старуха и она молодая красавица. Она живая и она мертвая. Она олицетворяет
собой плотское, тленное, мертвое, трупное и одновременно таит в себе нечто
болезненно-мечтательное и прекрасное.
Но сущность - в трупном, в мертвом, в том, что губит живую
человеческую душу.
В "Вии" чувственный мир предстал мертвым. Все материальное мертво.
Космос - мертв. Красота - мертва. В мертвой вселенной, населенной
образинами, живыми на особый лад, как жива смерть, заблудился со своей
душой одинокий человек. Если омертвеет его душа, все превратится в один
тлен.
Одну особенность еще следует отметить в Хоме Бруте. Бурсак околдован
пронзительной красотой мертвячки-панночки и в то же время он ищет
натурально-физического удовлетворения своих страстей: он не брезгует
вдовой-торговкой, пристает к молодкам. Там нездешние, томительные и сладкие
очарования, здесь грубое и простое влечение. У Х о м ы Б р у т а ф и з и ч
е с к а я и п с и х и ч е с к а я с т о р о н а п о л о в о й ж и з н и р е
з к о р а з о б щ е н ы. Ч у в с т в е н н о е в л е ч е н и е н е с о в п
а д а е т с в ы с ш и м и п с и х и ч е с к и м и с о с т о я н и я м и.
Когда у людей наблюдается подобное разобщение, не только половая, но и вся
материальная жизнь представляется низменной, грязной, грешной, а высшая
духовная жизнь - отрешенной от всего земного, вещественного.
Не осложнились ли "страшные перевороты" в жизни Гоголя какими-то
интимными, половыми происшествиями?!
Это весьма вероятно.
Да, страшные события происходят в окрестностях Киева и Миргорода, где
"пекутся бублики из черного теста, но довольно вкусные...".
Художника-писателя окружили чудища.
...Не сразу, однако, отдает свой талант он изображению пакостных морд
и страшилищ. Он попытается от них отвести глаза, он оглянется назад, в
прошлое своей ставшей теперь далекой родины, своей прекрасной Украины. В
истории своего народа будет стараться он найти забвение от мертвого мира
старухи-ведьмы, в отважной и буйной жизни своевольных запорожцев-казаков
захочет найти он утешение и ободрение.
...Вот держат свой путь в разгульную Сечь по девственным степям Тарас
и два его сына: Остап и Андрий. Прекрасны, тучны украинские степи днем, но
еще обольстительнее они по ночам, когда погружают человека в героическую и
кровавую пору тех дней.
"Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от
выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и темная вереница лебедей,
летевших на север, вдруг освещалась серебрянно-розовым светом, и тогда
казалось, что красные платки летали по темному небу...".
Полковник Тарас толст, любит выпить горилки; он - груб, дик,
своеволен, упрям, жесток до свирепости, ограничен и традиционен в своих
верованиях и воззрениях. Но в то же время он прямодущен, отважен,
непривередлив.
"Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепие
прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы, Тарасу это было не по сердцу. Он
любил простую жизнь казаков". Он стоял за православие, еще больше за Сечь.
У Тараса - поместье, достаток, слуги, но он нисколько не дорожит ими; у
себя он только гость, да и то редкий. Жизнь, помыслы Тараса связаны с
Сечью. С казацкими походами. В те боевые времена поместью сегодня
изобиловали пшеницей, медом, утварью, награбленным, завтра все это
беспощадно выжигалось врагом. Оседлости и стяжательства такая жизнь в
казаке не развивала. Сечь, как и Тарас, лишена корыстолюбия и стремления к
роскоши. В спокойное время она представляла собой беспрерывное пиршество.
Здесь гулял великолепный сброд.
"Здесь были те, у которых уже моталась около шеи веревка... которые по
благородному обычаю не могли удержать в кармане своем копейки.. которые
дотоле червонец считали богатством..."
Сечь жила на основах своеобразного первобытного коммунизма.
"Никто ничем не обзаводился и не держал у себя; все было на руках у
куренного атамана, который за это обыкновенно носил название батьки. У него
были на руках деньги, платья, вся харчь, саламата, каша и даже топливо, ему
отдавали деньги под-сохран". "Отправляясь в поход, кошевой приказывал брать
с собой по сорочке и по двое шаровар на казака, да по горшку саламаты и
толченного проса".
У неприятеля отнимали преимущественно оружие и червонцы. Кровава, дика
и свирепа была Запорожская Сечь, но это была легкомысленная, подвижная
вольница, не жалевшая ни других, ни себя, лишенная приобретательских
навыков. Что думать, что гадать о будущем, все равно оно покрыто туманом.
"Неизвестно будущее, и стоит оно перед человеком подобно осеннему
туману, поднявшемуся из болот. Безумно летают в нем вверх и вниз, черкая
крыльями, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка - не видя
ястреба, ястреб - не видя голубки, и никто не знает, как далеко летает от
своей погибели".
Когда набег удавался, парчу и бархат драли на онучи, пропивали
столько, что и счесть тогда было нельзя. Остатки закапывали в землю, да
так, что забывал и сам хозяин, где хоронил он свое добро. Главное, что
ценилось в Сечи - крепкое, нерушимое товарищество. Золото, хозяйство,
имущество не разобщали людей, не воспитывали в них зависти; стяжательства.
Тарас учил запорожцев перед битвой:
"Нет уз святее товарищества. Отец любит свое дите, мать любит свое
дите, дитя любит отца и мать; но это не то, братцы, - любит и зверь свое
дите! Н о п о р о д н и т ь р о д с т в о м п о д у ш е , а не по крови,
может только один человек... Знаю, подло завелось на земле нашей; думают
только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да
были бы целы в погребах запечатанные меды их... Свой с своим не хочет
говорить: с в о й с в о е г о п р о д а е т, как продают бездушную тварь на
торговом рынке".
Если не владеет человеком корысть, привязанность к имуществу, если нет
уз святее товарищества, то легка бывает и смерть человеку; не томит, не
грозит ему костлявым пальцем. Тогда, идучи на смерть, не о жалкой шкуре
своей помышляет человек:
"Уже пусто было в ковшах, а все еще стояли казаки поднявши руки; хоть
весело глядели очи на всех, просиявшие вином, но сильно загадались они. Не
о корысти и военном прибытке теперь думали они, не о том, кому
посчастливится набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и
черкесских коней; но загадалися они, как орлы, севшие на вершинах
каменистых гор, обрывистых, высоких гор, с которых далеко видно
расстилающееся беспредельное море, усыпанное, как мелкими птицами,
галерами, кораблями и всякими судами...
Как орлы озирали они вокруг себя очами все поле и чернеющую вдали
судьбу свою. Будет, будет все поле с облогами и дорогами покрыто торчащими
их белыми костями, щедро обмывшись казацкою их кровью и покрывшись
разбитыми возами, расколотами саблями и копьями; далече раскинутся чубатые
головы с перекрученными и запекшимися в крови чубами и запущенными книзу
усами; будут, налетев, орлы выдирать и выдергивать из них казацкие очи. Но
добро великое в таком широко и вольно разметавшемся смертном ночлеге! Не
погибнет ни одно великодушное дело и не пропадет, как малая порошинка с
ружейного дула, казацкая слава. Будет, будет бандурист, с седою по грудь
бородою, а может, еще полный зрелого мужества, но белоголовый старец, вещий
духом, и скажет он про них свое густое, могучее слово. И пойдет дыбом по
всему свету о них слава, и все, что ни народится потом, заговорит о них;
ибо далеко разносится могучее слово, будучи подобно гудящей колокольной
меди, в которую много повергнул мастер, дорогого, чистого серебра, чтобы
далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая
равно всех на святую молитву".
Вот о чем думает человек, когда им не владеет собственность, когда у
людей все общее, когда - товарищество и ратная жизнь. Он думает о славных
подвигах, он помышляет о добром имени в потомках.
Нет корысти у казаков, нет корысти у упрямого Тараса, но даже и им
надо опасаться странной и страшной власти над собой вещей. Казалось бы,
малое дело люлька с добрым табаком, а и она подвела Тараса. Не потеряй ее
Тарас в пылу битвы, не пожалей он совсем остаться без неразлучной спутницы,
может быть, и пробился бы он со своими казаками сквозь вражье войско!
Роковая, погибельная сила в вещах, даже в люльке! Вещи создают привычки,
привязывают к себе человека.
Повесть испорчена юдофобством, православием; вторая более поздняя
редакция ухудшила повесть, но при всем том "Тарас Бульба" является в нашей
литературе до сих пор лучшей исторической повестью, уступая разве только
"Капитанской дочке". Бесспорно, Гоголь овеял романтикой прошлое, но в
основном он с замечательной интуицией проникнул в это прошлое запорожской
сечи, в ее быт, походы, с подлинным мастерством воссоздан ряд характеров.
До скульптурности выразителен Тарас. Освещенный багровым пламенем, он
поражает своей жизненностью. Он национален.
Тарас, как и Хома, двойственен. В Тарасе силен существователь: он ,
как уже отмечалось, грузен, груб, упрям, прожорлив. Но наряду с этим он
самоотвержен, непоседлив, во имя боевого содружества, он презирает смерть,
он готов все претерпеть. Жена Тараса, остап, Андрей, кошевые, казаки,
битвы, казнь Остапа, смерть Тараса очерчены властной и точной рукой
мастера. Лирические отступления напоминают песни и вся повесть написана как
эпическая поэма. "Иллиада" Гомера несомненно повлияла на дух и содержание
повести.
"Тарас Бульба" в сущности проповедует потребительский коммунизм в
христианской оболочке: для того времени это явилось делом неслыханным.
Черты этого коммунизма Гогольт щательно местами затемнил, моэжет быть,
опасаясь цензурных преследований. Вполне понятно, что нашим "заслуженным "
профессорам, ученым жукам и составителям "трудов" даже и такой коммунизм
показался не понутру и они предпочли, разбирая повесть, говорить о чем
| |
| Просмотров: 470 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры