| Главная » Книги |
Воронский Александр Константинович - Гоголь, Страница 7
Воронский Александр Константинович - Гоголь угодно, только не об этом коммунизме.
"Тарас Бульба" воскрешает слишком древние, давние времена. Не поискать
ли однако отрады, или по крайней мере, покоя, скажем, в уединенной жизни
старосветских помещиков? Совсем иная жизнь, не похожая на ту, какую вела
запорожская вольница. Там - битвы, походы, грабежи, гульба, здесь
насиженные места, однообразие, тишина: "ни одно желание не перелетает за
частокол, окружающий небольшой дворик". Обитателей не волнуют "беспокойные
порождения злого духа", алчность, приобретательство меркантильных людей
"мануфактурного века".
И Афанасий Иванович, и Пульхерия Ивановна добродушны, гостеприимны. Их
на глазах обкрадывают, кому не лень, они это знают и терпят. Но забыться с
ними можно лишь не надолго. И в помине нет в их усадьбах ничего
самоотверженного, героического. Когда-то Афанасий Иванович был даже
секунд-майор, может быть, принимал участие в походах, теперь он изредка
только подзадоривает Пульхерию Ивановну: вот возьмет ружье, саблю, или
казацкую пику и пойдет воевать; но уже давно заржавели "пистоли".
Повседневная жизнь завалена хламом и дребезгом. У Тараса была одна
верная спутница, которой он дорожил, - люлька. Имущество не прикрепляло его
к месту. Не то у старосветских помещиков: у них все уставлено сундуками,
ящиками6 мешками, узелками, столиками, диванами, безделушками, застлано
коврами, настилками. Барские амбары, клетушки, чуланы, несомтря на хищение,
завалены мукою, снедью. Жизнь целиком покорена этим дрязгом. Имущество
сделало людей домоседами, развило гостеприимство: надо же кому-нибудь
поесть соления и варения. Отсюда же и снисходительность к воровству, и
обжорство Афанасия Ивановича. Он ест утром, перед обедом, после обеда,
перед ужином, после ужина, даже по ночам.
Усадьба, мебель, вещи кажутся нерушимыми, данными от века.
Мысль о том, что можно остаться без дома, без кухни кажется
сумасброднойф. Не люди владеют имуществом, а имущество владеет людьми.
Имущество это поместное, крепостное, средней руки, натуральное и еще в
упадке. "От нее все качества". Полковник Тарас любит, ненавидит. У бывшего
секунд-майора ни любви, ни ненависти, одна только п р и в ы ч к а,
рожденная поместной, захолустной собственностью. Ни цели, ни смысла.
Существователи. Полковник Тарас грудью стоит за боевое, за крепкое
товарищество. Секунд-майор в отставке только гостеприимен. Товарищество
выродилось в гостеприимство. Полковник Тарас презирает смерть. В уединенных
поместьях помирают от худых примет, от того, что сбежала кошка, что позвал
какой-то таинственный голос. Умирая, Тарас думает о родине, о вере, о
подвигах, о товаризах. Афанасий Ивановиич жалеет одного:
"Положите меня возле Пульхерии Ивановны", - вот все, что произнес он
перед кончиною.
По Тарасу и казакам остаются песни, остается добрая слава. По
старосветским помещикам ничего не остается. Появляется "страшный
реформатор" и пускает на ветер поместье.
Тарас соединяет грубость, гульбу, упрямство с доблестью, с мужестовм.
В нем все живет, горит, он одержим страстями. У секунд-майора в отставке
"низменная буколическая жизнь". Чувства измельчали, раздробились.
Чем ближе к современности, тем хуже, тем ничтожнее жизнь. Вот и
добродушие, вот и гостеприимство старосветских помещиков тоже уже в
прошлом. Уже надо писать повести не о товариществе, не о гостеприимстве, а
о ссорах, о сутяжничестве.
Чем известен Иван Иванович? "Славная бекеша у Иван Ивановича,
отличнейшая! А какие смушки!..." "Какой дом у него в Миргороде! Вокруг него
со всех сторон навес на бдубоых столбах, под навесом везде скамейки...
Какие у него яблони и груши под самыми окнами!" Кроме того он любит дыни...
К тому же он богомолен.
А чем известен Иван Никифорович?
"Его двор возле двора Ивана Ивановича". "Иван Никифорович целый днеь
лежит на крыльце, любит в жару купаться, и когда сядет по горло в воду,
вели поставить также в воду стол и самовар, и очень любит пить чай в такой
прохладе".
Вот что осталось от доброй казацкой славы!
Иван Иванович и Иван Никифорович владельцы поместий, свиней, уток,
гусей, рухляди. Во многом жизнь их напоминает "низменную буколическую
жизнь" старосветских помещиков, но есть и значительные отличия: у
старосветских помещиков, но есть и значительные отличия: у старосветских
помещиков имущество, вещи пассивны, тихи, незамысловаты, добродушны, как их
владельцы. Эта собственность натуральная, сельская, не разварщенная рынком,
наивная. собственность миргородских помещиков уже нечто вкусила от
"беспокойного порождения злого духа", она городская, у нее рынок под боком,
она знает себе цену, ей ведома корысть. Надо вообще заметить: впервые у
Гоголя вещи получают такую яркую жизненность.
"Тощая баба выносила по порядку залежалое платье и развешивала его на
протянутой веревке выветривать. Скоро старый мундир, с изношенными
обшлагами, протянул на воздух рукава и обнимал парчевую кофту, за ним
высунулся дворянский с гербовыми пуговицами с отъеденным воротником, белые
казимировые панталоны с пятнами, которые когда-то натягивались на ноги
Ивана Никифоровича и которые можно теперь натянуть разве на его пальцы. За
ними скоро повисли другие в виде буквы Л. Потом синий казацкий бешмет...
Наконец, одно к одному, выставилась шпага, походившая на шприц, торчавший
ввоздухе. Потом завертелись фалды сего-то похожего на кафтан... Из-за фалд
выглянул жилет... Жилет скоро закрыла старая юбка покойной бабушки6 с
карманами, в которые можно было положить по арбузу".
Вещь перестала домоседствовать, ожила, стала вздорной, потеряла
наивность. Ее можно купить, продать. Она сеет соблазн, она разобщает людей.
Первоначальной причиной ссоры двух приятелей было н е с л о в о г у с а к
а, а р у ж ь е И в а н а Н и к и ф о р о в и ч а. На ружье особый
отпечаток: о н о к у п л е н о в с в о е в р е м я у т у р ч и н а, о н о с
т о и т д е н е г. Этим оно отличается от натуральной собственности и не
случайно Иван Никиифорович напоминает Ивану Ивановичу, что у них никогда не
происходило никаких ссор, когда волы Ивана Ивановича паслись на его, Ивана
Никифоровича, лугах: волы - естественный приплод в хозяйстве, натура; луга
тоже натура. Иное дело ружье. Ружье непреиенно надо купить. Иван
Никифорович прямо говорит своему другу: о н н е м о ж е т е м у п о д а р и
т ь р у ж ь е, п о т о м у ч т о о н о к у п л е н о. Напрасно Иван
Иванович в обмен на ружье предлагает свинью, два мешка с овсом: свинья и
овес тоже натура; притом, как узнать, можно ли за них отдать ружье. Другое
дело деньги, деньги сразу определяют ценность вещи. В купленном ружье по
сравнению с натурой - нечто таинственное, как бы даже мистическо, оно
обладает особым свойством, оно - м е н о в а я с т о и м о с т ь. Иван
Иванович и Иван Никифорович выступили не как приятели, а как
товаропроизводители; тут и пришел конец их дружбе: известно -
товаропроизводители друг другу не друзья, а враги, конкуренты, причем дело,
как мы видели, осложнилось тем, что Иван Иванович за вещь купленную
предложил продукты натуры, которые в то время в Миргородах е щ е т о ч н о
р а с ц е н е н ы н е б ы л и.
Вещь-товар кажется живой, наделенной роковой, злой способностью
ссорить людей, превращать приятелей в смешных и сумашедших сутяг. Вот
почему ссора кажется порождением нечистой силы. Узнав о ней, судья
восклицает по адресу Ивана Ивановича: "Да не спрятался ли у вас кто-нибудь
сзади и говорит вместо вас?" Ивану Никифоровичу недавний приятель тоже
представляется сатаной.
А в конце концов: "Скучно на этом свете, господа!" Скучно потому, что
давным давно миновались стародавние времена, когда имущество ставилось ни
во что, когда все награбленное шло в общий котел; скучно потому, что вместо
товарищества, вместо подвигов, героизма, призрения к смерти, сильных
страстей господствуют мелкие привычки, дрязги, ссоры, ничтожная вражда
из-за рухляди, из-за копейки. Произошло же все это благодаря тому, что
жизнь завалена имущественными дрязгами, что люди собственность-товар
делаются алчными и корыстными.
В повести о ссоре двух приятелей свиные рыла и образины нашли впервые
свое наиболее реальное и житейское воплощение, если не считать отрывка о
Шпоньке и его тетушке. Иван Иванович, Иван Никифорович, судья, городничий,
Антон Прокофьевич, несмотря на свою обыденность, напоминают рожи, хари,
застрявшие в окнах церкви: у Ивана Ивановича голова похожа на редьку
хвостом вниз, а у Ивана Никифоровича - на редько хвостом вверх; и в
остальном они не уступают рожам и харям. Свиные рыла вошли в обиход,
обзавелись домами, дворами, мебелью, вещами, заседают в судах, управляют и
начальствуют. Все, чем раньше Басаврюки, ведьмы, черти, соблазняли людей:
клады, червонцы, красные свитки тоже приобрело житейский облик мелко- и
средне-поместной собственности, "натурально-крепостной, гибнущей в условиях
наглого "мануфактурного века".
Вот почему стала пропадать веселая непринужденность "Вечеров", и смех
делается тяжелым и тоскливым.
Критикой справедливо отмечалось влияние на Гоголя разных писателей. На
"Тарасе Бульбе" отразился исторический роман Вальтер-Скотта, "Иллиада"; В
повести "Вий" заметны следы влияния "Бурсака" Нарежного, в "Повести о
том..." - того же Нарежного "Два Ивана, или страсть к тяжбам". Упомянем
таже Вельтмана, Загосткина, Лажечникова. Эти влияния, однако, носят внешний
характер; по своему внутреннему содержанию повести Гоголя совершенно
самобытны, органически раскрывая богатый мир писателя.
Появление "Миргорода" и "Арабесок" Пушкин отметил похвальным отзывом.
"Читатели наши,- писал он в "Современнике", - конечно помнят
впечатление, произведенное над нами появлением "Вечеров на хуторе": все
обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим
картинам малороссийской природы, этой веселости, простодушной и вместе
лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставила нас смеяться,
мы, не смеявшиеся со времен Фонвизина! Мы так были благодарны молодому
автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога,
бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов, представляя сии
недостатки на поживу критики. Автор оправдал такое снисхождение. Он с тех
пор непрестанно развивался и совершенствовался. Он издал "Арабески", где
находится его "Невский проспект", самое полное из его произведений. Вслед
на тем явился "Миргород", где с жадностью все прочли и "Старо-светских
помещиков", эту шутливую, трогательную идиллию, которая заставляет вас
смеяться сквозь слезы грусти и умиления, и "Тараса Бульбу", коего начало
достойно Вальтер-Скотта. Г. Гоголь идет еще вперед. Желаем и надеемся иметь
часто случай говорить о нем в нашем журнале". (1836 год, т. I, стр. 312 -
313.)
С большой горячей статьей выступил В. Г. Белинский. Белинский прежде
всего определяет место Гоголя среди писателей. Отметив его, как настоящего
повествователя и как поэта действительной жизни в противовес всему
надуманному, романтическому, отвлеченному, что господствовало тогда в
литературе. Белинский писал:
"Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют - простота
вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое
одушевление, всегда побеждаемое глубоким чуством грусти. Причина всех этих
качеств заключается в одном источнике: г. Гоголь - поэт, поэт жизни
действительной.
...Тут нет эффектов, нет сцен, нет драматических вычур, все просто и
обыкновенно, как день мужика, который в будень ест и пашет, спит и пашет, а
в праздник ест, пьет и напивается пьян. Но в том-то и состоит задача
реальной поэзии, чтоби извлекать поэзию жизни из прозы жизни и потрясать
души верным изображением этой жизни".
Белинский называет далее Гоголя истинным чародеем, он считает, что
после "Горя от ума" у нас нет ничего, чтобы отличалось такою "чистейшей
нравственностью", как повести Гоголя. Отметив, что фантастическое не совсем
удается Гоголю, Белинский в заключение говорит, что Гоголь владеет
"талантом необыкновенным, сильным и высоким". "По крайней мере, в настоящее
время он является г л а в о ю л и т е р а т у р ы, г л а в о ю п о э т о в;
он становится на место оставленное Пушкиным", ("О русской повести и
повестях Гоголя".)
Отзывы Белинского нуждаются в некоторых поправках; фантастическое,
например, очень удалось Гоголю, но здесь важнее отметить, что Белинский, за
исключением Пушкина, первый заметил огромный дар Гоголя, реалистическое
направление его творчества во время, когда еще господствовал отвлеченный
романтизм. В этой части мысли Белинского не старели и по сию пору.
Касаясь вопроса об отношении прозы Пушкина к повестям Гоголя, напомним
справку Чернышевского в его "Очерках". Чернышевский указал, что Гоголь -
повествователь явился раньше Пушкина. Правда, "Повести Белкина" были
напечатаны в 1831 году, но, по мнению Чернышевского, они не имели большого
значения. Затем до 1836 года была напечатана только "Пиковая дама",
прекрасная повесть, но тоже и ей нельзя приписать особой важности. Между
тем, Гоголь напечатал "Вечера" в 1831-32 гг., "Повесть о том..." в 1833 г.,
"Миргород", "Портрет", "Невский проспект", "Записки сумасшедшего" в 1835 г.
От себя скажем, проза Пушкина событие в русской литературе единственное, но
она лишена той с о ц и а л ь н о й н а с ы щ е н н о с т и, какой
отличаются повести Гоголя, несмотря на фантастическую оболочку некоторых из
них.
Любопытные подробности приводит Кулиш о черновых тетрадях Гоголя, куда
он вписывал свои первые повести.
Гоголь писал их в переплетенные тетради из простой бумаги.
"Перелистывание их - я уверен, говорит Кулиш, - доставило бы многим
такое грустное удовольствие, какое испытывал я, когда они очутились у меня
в руках. Содержа в памяти блестящие вымыслы поэта и глядя на эти сероватые
листы бумаги, исписанные мелким, нечетким и несвободным почерком, без
всякой системы или порядка, без всяких заглавий и нумераций, едва веришь,
что между теми и другими есть что-нибудь общего. Кто бы мог предположить,
что этот нетвердый почерк, напоминающий почерки женских рук, эти неровные
строки, тесно прижатые одна к другой, эти каракульки, написанные часто
бледными или рыжими чернилами, часто заплывшие, часто выдвинувшиеся из
своей плохо построенной шеренги, выражали душу столь чистовозвышенную, и
ум, одаренный благороднейшими способностями..."
"Он вписывал свое сочинение в книгу почти без всяких помарок, и редко
можно было найти в его печатных повестях какие-нибудь дополнения или
переделки против черновой рукописи. Часто его сочинения прерываются, чтобы
дать место другой повести или журнальной статье; потом, без всякого
обозначения или пробела продолжается прерванный рассказ или перемешивается
с посторонними заметками, или выписками из книг..."
"Чтобы дать понятие, до какой степени сгущал Гоголь строки мелкого
почерка в черновых повестях, скажу, что весь "Тарас Бульба" поместился у
него на шестнадцати полулистах". ("Записки", том I, стр. 162, 163, 170.)
В письме к Максимовичу Гоголь назвал "Арабески" сумбуром, смесью,
кашей. Шутка не лишена правды. Статьи о скульптуре, о музыке, о Пушкине, об
архитектуре перемеживаются с историческими заметками о средних веках, с
конспектами по всеобщей истории, с отдельными лекциями, мыслями о
географии, о малороссийских песнях, с лирическими отрывками, наконец, с
законченными повестями. Помещение конспекта и лекций производит невыгодное
и неприятное впечатление, как будто Гоголь намеренно старается перед
сильными людьми показать товар лицом, он-де вполне владеет предметом
истории. Ссылки на провидение, на божий промысел должны подчеркнуть полную
благонамеренность.
Белинский по поводу этой части "Арабесок" выразил удивление: "как
можно, - спрашивал он, - так необдуманно компроментировать свое
литературное имя... Если подобные этюды - ученость, то избави нас бог от
такой ученности". (О русской повести), "Северная пчела", "Библиотека для
чтения" тоже дали статьям суровую оценку. Но в "Арабесках" даже и в статьях
содержится много интересного. О заметках, посвященных искусству уже
говорилось: при разных своих недостатках, они имеют одно крайне важное
положительное свойство: они выражают задушевные мысли Гоголя. Интересны
также его высказывания о Пушкине:
"Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление
русского духа: это русский человек в конечном его развитии, в каком он,
может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа,
русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой же
очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности
оптического стекла".
Точно определил далее Гоголь и отличительные достоинства пушкинского
творчества:
"Они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в необыкновенном
искусстве немногими чертами означать весь предмет. Его эпитет так отчетист
и смел, что иногда одни заменяет целое описание; кисть его летает. Его
небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы". Весьма характерны для Гоголя и
следующие за этим строки:
"Сочинения Пушкина, где дышит у него русская природа, так же тихи и
беспорывны, как русская природа. Их только может совершенно понять тот, чья
душа носит в себе чисто-русские элементы, кому Россия родина, чья душа так
нежно организована и развилась в чувствах, что способна понять не блестящие
с виду русские песни и русский дух; потому что, чем предмет обыкновеннее,
тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это
необыкновенное было, между прочим, совершенная истина".
Упоминая о "мелких сочинениях", то-есть о стихах, Гоголь указывает,
что для самых лучших из них надо иметь слишком тонкое обоняние и вкус.
"Слов немного, но они так точны, что обозначают все. В каждом слове
бездна пространства".
Заключается статья по-гоголевски, грустным заявлением:
"...Неотразимая истина, что чем более поэт становится поэтом, чем
более изображает он чувства, знакомые одним поэтам, тем заметней
уменьшается круг обступившей его толпы, и, наконец, так становится тесен,
что он может перечесть по пальцам всех своих истинных ценителей".
Вот как чувствовали тогда себя в России гениальные писатели и вот
какие признания прорывались у них сквозь верноподанные славословия!
Наиболее ценное в "Арабесках", однако, не статьи, не этюды, а повести
"Невский проспект", "Портрет", "Записки сумасшедшего". Они открывают собой
серию петербургских повестей. К ним надо отнести также "Нос", "Коляску",
"Шинель". Хотя "Шинель" написана значительно позже, - наброски сделаны в
1839 - 40 гг., - но ее удобнее рассматривать в связи с первыми
петербургскими повестями, тем более, что, по замечанию Анненкова, мысли об
этой повести у Гоголя появились еще в 1834 году.
Петербургские повести составляют как бы особый этап в творчестве
Гоголя и историки литературы не без оснований говорят о втором,
петербургском, периоде в его литературной дятельности.
Еще сильней поблекли краски и цвета. Мир сделался серым, вытянулся
однообразными линиями, проспектами. Уже и в помине нет ловких парубков и
прекрасных дивчин. Не поют бандуристы о славных казацких делах, о страшных
стародавних былях; Рудый Панько не заказывает отведать дивного грушевого
квасу. Не сыплется величественный гром украинского соловья и Днепр не
серебрится по ночам от луны, как волчья шерсть. Да и нежить потеряла свою,
как бы лучше сказать захолустность что-ли, и непритязательность.
Какая груда домов, людей, колясок, магазинов, вещей, бакенбардов,
платьев, носов, советников, жуиров, лакеев! Все громоздится, заслоняет,
толпится, назойливо и нахально лезет в глаза, манит. И все в сумерках, во
мгле, в туманах; все зыбится, все неверно.
"Все перед ним окинулось каким-то туманом; тротуар несся под ним,
кареты со скачущими лошадьми казались недвижными, мост растягивался и
ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему
навстречу, и алебарда часового, вместе с золотыми словами вывески и
нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз"
("Невский проспект").
Здесь истоки - позднейшего импрессионизма, при этом в его классической
форме.
Верно и то, что Гоголь выступает первым русским урбанистом, но
урбанистом на свой лад и образец.
Необыкновенное изобилие всякой вещественности, но все призрачно.
Призрачны предметы, люди, их поступки.
"Все обман, все мечта, все не то, чем кажется. Вы думаете, что этот
господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? - Ничуть
не бывало; он весь состоит из своего сюртучка. Вы воображаете, что эти два
толстяка, остановившиеся пред строющеюся церковью, судят об архитектуре ее?
- Совсем нет; они говорят о том, как странно сели две вороны одна против
другой... Он лжет во всякое время этот Невский проспект, но более всего
тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него... и когда сам демон
зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде".
Мир будто настоящий; дома, как дома, платья, как платья, люди, как
люди; фантастические образины будто исчезли, но этот действительный мир
выглядит неестественным; пожалуй, он фантастичнее всяких фантазий.
Почему же это случилось?
В Диканьке, в Миргороде имущественно, вещи властвуют над человеком, но
они спокойны, основательны, незамысловаты, нужны, просты. В "Невском
проспекте" все баловство, роскошь, вещи раздроблены, непоседливы,
превратились в мелочь, в шушеру. То же и с людьми.
"Необыкновенная пестрота лиц привела его (художника Пискарева - А. В.)
в совершенное замешательство; ему казалось, что какой-то демон искрошил
весь мир на множество разных кусков, и все эти куски, без смысла, без толку
смешал вместе."
Вот почему люди исчерпываются какою-либо внешней подробностью и для
того, чтобы изобразить человека, довольно указать на нее, не заглядывая во
внутрь.
"Вы здесь встретите бакенбарды, единственные, пропущенные с
необыкновенным и изумительным искусством под галстук, бакенбарды бархатные,
атласные, черные, как уголь... Здесь вы встретите усы чудные, никаким
пером, никакой кистью неизобразимые; усы, которым посвящена лучшая половина
жизни. Предмет долгих бдений во время дня и ночи; усы, на которые излились
восхитительные духи... усы, которые завораиваются на ночь тонкою веленевою
бумагой. Тысячи сортов шляпок, платьев, платков, пестрых, легких...
Кажется, как будто целое море мотыльков подняловь вдруг со стеблей и
волнуется блестящею тучею над черными жуками мужского пола... А какие
встретите вы дамские рукава на Невском проспекте! Ах, какая прелесть! Они
несколько похожи на два воздухоплавательных шара, так что дама вдруг бы
поднялась на воздух, если бы не поддерживал ее мужчина...".
И чорт здесь особый. Миргородский и диканьский бес по сравнению с ним
наивен и простодушен: он орудует прямо, соблазняя кладами, червонцами.
Столичный чорт-щелкопер, тонок в обращении, он подвижен, вертляв, речист,
ловок, одет с иголочки. "Он - точно мелкий чиновник, забравшийся в город
будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится". В
сущности он даже не чорт, а просто "столичная штучка".
Лживы, хладны, бездушны люди Невского проспекта. Что делать среди них
мечтателям, с настоящей искрой художественного таланта? "О, как
отвратительна действительность! Что она против мечты?" "Боже, что за жизнь
наша! - вечный раздор мечты с существенностью!". Подобно обольстительному
сновидению мелькнула перед художником красавица; ее уста были "замкнуты
целым роем прелестнейших грез". Но она привела его в отвратительный притон,
где женщины продаются мужчинам. Художник переживает крушение, он отравляет
себя опием, расстраивает силы. Красавица в грезах является пред ним то
царицей бала, то в мирной обстановке у окна деревенского дома. Он долго не
видел ее, а когда нашел, вот что от нее услышал:
"А я только-что теперь проснулась, меня привезли в семь часов утра. Я
была совсем пьяна". Художник стал уговаривать ее покинуть приют. Они будут
жить вместе, вместе работать.
"Как можно! - прервала она речь с выражением какого-то презрения.
" Я не прачка и не швея, чтобы стала заниматься работой".
Спустя несколько дней Пискарева нашли бездыханным, он перерезал себе
горло. Никто не провожал его гроба, кроме квартального и лекаря.
Неизменная существенность и отрешенная от жизни упоительная и
губительная мечта. Пискарев - мечтатель. Его приятель офицер Пирогов -
представитель существенности. Пирогов тоже увлекся женщиной. Блондинка
оказалась женой мастера жестянных дел немца Шиллера. Но у Пирогова не
любовь, не преклонение, а волокитство. Кончается оно тоже плачевно: его
изрядно побили немцы. Но Пирогов скроен из другого материала, чем художник
Пискарев. Он, вообще говоря, очено доволен собой, он отнюдь не мечтатель. У
него множество талантов, но мелких. Он любит потолковать о литературе,
причем заодно хвалит Булгарина, Пушкина, Греча, декламирует стихи из
"Дмитрия Донского" и "Горя от ума". Когда Пирогова поколотили ражие немцы,
он от огорчения... забежал в кондитерскую, съел два слоеных пирожка,
вечером отличился в мазурке. Спасительная "существенность"!.. "Дивно
устроен свет наш... Как странно, как непостижимо играет нами судьба наша...
Все происходит наоборот". А впрочем, Пироговым в отличие от Пискаревых
живется недурно.
В "Невском проспекте" есть моменты, напоминающие "Вий":
Красавица-брюнетка напоминает ведьму-панночку; обольщения красавицы также
мертвенны, опийны, губительны, как и обольщения ведьмы. Так же, как и в
"Вии", художника находят бездыханным. Но Хома Брут раздвоен на Пискарева и
Пирогова.
Мечтатели и люди реальной существенности... Мечтателем является и
мелкий канцелярист Поприщин. Мечтает Поприщин о человеке. "М н е п о д а в
а й т е ч е л о в е к а", - к р и ч и т о н. "Я т р е б у ю д у х о в н о й
п и щ и, т о й, к о т о р а я б ы п и т а л а и у с л а ж д а л а м о ю д у
ш у". Но кругом мусор, бестолоч, мелочи. Людей встречают и провожают только
по чинам, по табели о рангах, по модному фраку, по достатку. Права собачка
Меджи, утверждавшая, что любой камер-юнкер хуже Трезора. А между тем все
существует только для камер-юнкера и ничего для Поприщиных:
"Все, что есть на свете лучшего, все достается или камер-юркерам, или
генералам. Найдешь себе бедное богатство, думаешь достать его рукой, -
срывает у тебя камер-юнкер или генерал. Чорт побери! Желал бы я сам
сделаться генералом, не для того, чтобы получить руку и прочее, - нет,
хотел бы быть генералом для того только, чтобы увидеть, как они будут
увиваться и делать все эти разные придворные штучки и экивоки, и потом
сказать им, что я плюю на вас".
В чиновном, николаевском Петербурге все для генералов, а бедняки
Поприщины, трудясь десятки лет в пыльных и заплеванных канцеляриях, не
могут приобрести галстука и вынуждены бегать на унизительных побегушках у
своих начальников. "Существенность", оказывается отнята; Поприщины
созерцают ее только, когда их пускают очинять перья в кабинеты их
превосходительств.
Поприщин ищет человека. Его нет. Поприщин требует человеческого с
собой обращения; им помыкают. Поприщин жаждет духовной пищи. Ее тоже нет.
Поприщин в сорок два года, очиняя перья, мечтает о дочери директора. Но у
него нет ни положения, ни грошей. А человека и столичные женщины тоже ценят
только за положение и за гроши. Поприщин заболевает манией величия,
вообразив себя испанским королем. Его болезнь носит на себе социальный
отпечаток. В сумасшедшем доме ему кажется, что земля, тяжелое, грузное
вещество скоро сядет на луну, вещество легкое. В моменты просветлений
Поприщин взывает:
"Нет, я больше не имею сил терпеть! Боже! Что они делают со мною! Они
льют мне на голову холодную воду!... Спасите меня"... Дайте мне тройку
быстрых, как вихрь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик.
Взвейтеся кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобе не видно
было ничего, ничего. Вон неб 
| |
| Просмотров: 448 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры