Слепцов Василий Алексеевич - Трудное время

аконец спросил он. - Ты, должно быть, болен, болен, что ли?

   - Да, брат; у меня ужасно голова болит. Прощай!

   Рязанов посмотрел ему вслед, пожал плечами, опять раскрыл книгу и принялся читать.

   Щетинин, вернувшись домой, прошел прямо в спальню, зажег свечу и сел на стул у кровати. На подушках лежала ночная кофта и чепчик Марьи Николавны. Постель, как была постлана, так и осталась неизмятою. На столике, рядом с подушками, стоял графин с водою. Щетинин налил стакан, выпил и долго, со стаканом в руке, глядел на подушку, потом поставил его на столик, поправил одеяло и ушел в кабинет.

   На другое утро приказчик несколько раз приходил за делом, - Щетинин все спал. Часов в девять подали самовар, Марья Николавна вышла в столовую, заварила чай; в передней показались мужики. Наконец разбудили Щетинина, приказчик вошел в кабинет. Барин сидел за письменным столом, протирая глаза, и ничего не понимал. Приказчик постоял у двери, поглядел, сделал шаг вперед, поклонился, подождал и, кашлянув, решился спросить:

   - Лексан Васильич.

   - А?

   - Во флигаре прикажете потолки настилать, или погодить до вас?

   - Погодить, погодить...

   - Стало быть, сами изволите быть?

   - Ну, да. Конечно.

   Щетинин все протирал себе глаза и никак не мог их протереть.

   Приказчик еще немного помолчал.

   В это время Щетинин уж начал дремать, облокотившись на стол. Приказчик кашлянул еще раз; Щетинин вздрогнул и открыл глаза.

   - Насчет крюковских мужиков будет ваше приказание? - спросил приказчик погромче.

   - Как же, как же, брат...

   - Леску позволите им отпустить?

   - Что ж, пусть их!..

   - Все маненько почистится лесок.

   - А?

   - Почистится, мол.

   - Ну, да. Чего тут еще...

   - Глядеть так-то быдто лучше, веселей.

   - Хх! отличная, брат, штука!

   Щетинин улыбнулся и сейчас же опять задремал.

   Через несколько минут приказчик спросил:

   - Так когда же изволите приехать?

   - Куда?

   - А на футор-с?

   - Ну, вот еще! за коим чертом я туда поеду? Не видал я тваво футора, - говорил Щетинин недовольным голосом и опустил голову на стол.

   - Что ты к нему пристаешь? - из столовой вполголоса сказала приказчику Марья Николавна.

   - Разве ты не видишь, что он спит?

   - Кто спит? Я сплю? Это неправда! - вскочив со стула, говорил Щетинин. - Я не сплю.

   Приказчик все еще стоял в дверях. Щетинин широко открыл глаза, потянулся, посмотрел вокруг, наморщил брови и задумался.

   - Да, - как будто припоминая что-то, произнес он. - Это так... - потом, заметив приказчика, прибавил: - Ты, брат, вот что: ты там... Как это сказать?.. Ты, любезнейший... Ну, да; ты вели лошадей поскорее заложить, - говорил он, уже совершенно очнувшись. - А насчет дел, это там после, мы увидим. Ступай!

   - Мужички тоже было... - заговорил приказчик, указывая на мужиков, стоявших в передней.

   - Гони их, - крикнул Щетинин.

   Пришел Рязанов; Щетинин наскоро выпил стакан чаю, умылся. Во все это время никто из них не сказал ни одного слова. Как только выехали в поле, Щетинин заснул и проспал до самого города.

  

  

  

  

   Действительно, в городе был мировой съезд и к тому же - крестьянская ярмарка. По улицам бродили пьяные мужики и разряженные бабы; на базарной площади стояли палатки и шалаши с товарами; в подвижном трактире играла музыка и пели песни; солнце пекло, пыль тучею стояла над толпою мужиков, двигавшейся во все стороны; между возов пробирался на паре караковых исправник 1, с верховым полицейским служителем позади. В толпе ходили управляющие, барыни с узлами и с раскрасневшимися лицами.

   В сторонке, у весов, стояло шесть человек гарнизонных солдат в суконных галстухах и в белых холщовых мундирах. Перед ними прохаживался капитан: он делал им смотр и ругался, а сам был пьян. Солдаты тоже были пьяные и, вздыхая, равнодушно посматривали на проходящих.

   Тут же стояли дрожки 2, на которых приехал капитан. Он все собирался уехать, несколько раз подходил к дрожкам и поднимал ногу, но сейчас же опять возвращался и опять принимался ругаться. На правом фланге стоял солдат с заплаканным лицом. Он был пьянее всех; стоя ввытяжку, он плакал и не сводил глаз с своего командира.

   - Я тебе по-ка-жу, твою мать, я тебе покажу! - кричал капитан, наступая на солдата.

   - Готов, завсегда готов, - Вытягивая лицо вперед, отвечал солдат.

   - Молчать!

   - Слушаю, васскрродье.

   - В гррроб заколочу!..

   - С радостью...

   Бац.

   Солдат заморгал глазами и выставил свое лицо еще больше вперед. Проходящие мужики останавливались. Солдат всхлипывал и, не утирая слез, прямо смотрел в глаза начальнику.

   - У! Рраспротак, - рычал капитан, косясь на солдата и подходя к дрожкам.

   - С моим с удовольствием! - крикнул солдат.

   - Молчать! - заревел капитан, снова подлетая к солдату.

   По улицам ездили и бродили помещики; в домах тоже везде виднелась водка и закуска; из отворенных окон вылетал табачный дым вместе со смехом и звоном графинов.

   В этот день назначено было открытие по возобновлении дворянского клуба, с переименованием его в соединенный, так как в новом клубе предполагалось соединить все сословия.

   Мировой съезд помещался в том же здании, а потому у ворот и на крыльце толпились мужики, вызванные посредниками в город по делам.

   Щетинин с Рязановым прошлись по ярмарке и отправились в клуб. На дороге им попались дворяне; они шли вчетвером, обнявшись, в ногу и наигрывали марш на губах.

   Впереди маршировал маленький толстенький помещик и размахивал планом полюбовного размежевания вместо сабли.

   - Здравия желаем, ваше-ство-о! - гаркнули дворяне, поравнявшись со Щетининым, и пошли дальше.

   - Спасибо, ребята! - крикнул высунувшийся из окна помещик.

   - Рады стараться...

   - По чарке на брата! Идите сюда! - кричал он, махая рукою.

   - Правое плечо вперед, - марш! - скомандовал начальник, и отряд завернул в ворота.

   По улице пронесся легонький тарантас, запряженный тройкою маленьких лошадок. В нем сидел полный мужчина в военной фуражке, но с бородою, и делал Щетинину ручкою. Он поклонился.

   Из окон выглядывали дамы и говорили, показывая на Щетинина с Рязановым: "вон они, коммунисты!"

   Щетинин шел молча и рассеянно глядел по сторонам, рассеянно отвечая на поклоны. В клубе у подъезда стояли и лежали сельские власти: старшины, сотские 3, старосты и проч.; некоторые пристроились в тени, а шляпы их торчали на заборе.

   Заседание мирового съезда еще не кончилось. В зале, посреди не, стоял большой стол, за которым сидели посредники с цепями на шее и с председателем во главе. Вокруг них толпились помещики, управляющие и поверенные; прочие дворяне бродили по зале и, по-видимому, скучали. Из буфета слышался бойкий разговор, смех и остроты.

   - Да будет вам, - уговаривал один помещик посредников. - Ну что в самом деле пристали! водку пора пить.

   - Погодите, - с озабоченным видом отвечали посредники. - Не мешайте!

   - Позвольте мне, господа, прочесть вам, - громко заговорил один из посредников, обращаясь к съезду, - письмо, полученное мною на днях от землевладельца, господина Пичугина.

   - Слушаем-с, - ответил председатель и сделал серьезное лицо.

   Посредник начал читать: "Милостивый государь, Иван Андреевич, не имея чести быть лично с вами знаком, имею честь довести до сведения Вашего следующий анекдот. 1863 года, мая 12-го числа, крестьянин-собственник сельца Ждановки, Антон Тимофеев, приидя ко мне на барский двор в развращенном виде, с наглостию требовал от меня, чтобы я отдал ему его баб, угрожая мне в противном случае подать на меня жалобу мировому посреднику. И когда я выслал ему сказать через временно обязанную 4 женщину мою Арину Семенову, что по условию я могу пользоваться его бабами все лето, то он за это начал женщину мою всячески ругать, называя ее стерва и при том показывая ей язык. После этого что же, всякая скотина может безнаказанно наплевать мне в лицо! Конечно, они теперь вольные и могут все делать. Но я этого так не оставлю и буду просить высшие власти о защите меня от притеснения и своеволия мужиков. Нет, это много будет, если всем их пошлостям подражать. Им и без того отдано все, а мы лишены всего. Имею честь быть..." и проч.

   - Господа! - воскликнул один из стоявших у стола помещиков, - господа, кому угодно пари, что господин Пичугин этого, как его, собственника-то, собаками затравил?

   - Ну, вот!

   - Да не угодно ли на пари? Я его знаю. Вы не верьте тому, что он пишет. Это он все врет, все сам сочинил.

   Начался спор. Собрание между тем, поручив посреднику исследовать дело на месте, перешло к рассмотрению проекта, представленного одною помещицею, желавшею переселить крестьян в безводную пустыню. Немец, поверенный этой барыни, развернул план и положил его на стол перед собранием. Посредники стали рассматривать план: пустыня и на плане оказалась безводною; но, несмотря на это, поверенный утверждал, что для самих же крестьян так будет лучше. Позвали крестьян. Они вошли, осторожно ступая по крашеному полу, поклонились и встряхнули головами. Председатель начал им объяснять желание помещицы и указал на плане участок. Мужики выслушали и сказали - слушаем-с; только один из них как-то боком косился на план и, прищурив один глаз, шевелил губами. Но когда спросили их, согласны ли они на это, мужики все вдруг заговорили, полезли к плану и стали водить пальцами. Доверитель вступился и просил председателя не дозволять мужикам пачкать план. Мужикам запретили трогать его пальцами и велели отойти от стола.

   - Ну, что, батюшка, как у вас свободный труд процветает? - спрашивал Щетинина один помещик, доедая бутерброд.

   - Да ничего, - нехотя отвечал Щетинин.

   - Ну, и славу богу, - улыбаясь, сказал помещик. - Мужики ваши все ли в добром здоровье, собственнички-то, собственнички? А? То-то, чай, богу за вас молят? Теперь какие небось каменны палаты себе построили. Че-ево-с?

  

  - Почем я знаю, - с неудовольствием сказал Щетинин.

   - Да; или вы нынче уж в это не входите? Так-с. Нет, вот я, признаться, - немного погодя прибавил помещик, - все вот хожу да думаю, как бы мне своих на издельную повинность переманить; а там-то бы уж я их пробрал; я бы им показал кузькину мать, в чем она ходит, они бы у меня живо откупились. Да, главная вещь, нейдут, подлецы, ни туда ни сюда.

   - Как поживаете? - говорил Щетинин, раскланиваясь с другим, только что вышедшим из буфета помещиком.

   - Вот как видите, - отвечал тот. - Закусываем. Как же нам еще поживать? Ха, ха, ха! Вот с Иван Павлычем уж по третьей прошлись. Да, черт, их не дождешься, - говорил он, указывая на посредников. - Господа, что же это такое наконец? Скоро ли вы опростаетесь? В буфете всю водку выпили, уж за херес принялись.

   - Да велите накрывать, - заговорили другие.

   - Стол нужен.

   - Господа, тащите их от стола!

   - Эй, человек, подай, братец, ведро воды, мы их водой разольем. Одно средство.

   - Ха, ха, ха!

   - Нет, серьезно, господа. Ну, что это за гадость! Все есть хотят. Кого вы хотите удивить?

   - Что тут еще разговаривать с ними! Господа, вставайте! Заседание кончилось. Дела к черту! Гоните мужиков! Эй, вы, пошли вон!

   Таким образом кончилось заседание. Посредники, с озабоченными и утомленными лицами, складывали дела, снимали цепи, потягивались и уходили в буфет.

   - Александр Васильич, голубчик, давно ли вы здесь? - говорил один из них, подходя к Щетинину. - Позвольте вас поцеловать, душа моя. Et, madame votre Иpouse, comment ce porte't'elle? 5

   - Благодарю вас. Мой товарищ, Яков Васильич Рязанов; мировой посредник нашего участка, Семен Семеныч, - познакомьтесь, - говорил Щетинин.

   - Очень рад, очень рад, - говорил посредник, расшаркиваясь и пожимая руку Рязанову. - Ах, позвольте, ваша фамилия мне знакома - Рязанов. - Да. Теперь я помню. Мы с вашим батюшкой вместе служили.

   - Что же вы с ним, всенощную или обедню служили? - спросил Рязанов.

   - То есть как?..

   - Я не знаю, как. Должно быть, соборне. А то как же еще?

   Посредник с недоумением смотрел на Рязанова.

   - Да разве ваш батюшка не служил в гродненских гусарах?

   - Нет; он больше в селах пресвитером служил.

   - То есть...

   - Попом-с.

   - Да. Ну, так это не тот Рязанов, которого я знал, - конфузясь, говорил посредник.

   - Я думаю, что не тот.

   Стали стол накрывать. В ожидании обеда дворяне прохаживались по зале, закусывали и разговаривали.

   - Господа, послушайте-ка!

   - Ну!

   - Не слыхал ли, или не читал ли кто, - земство 6, что за штука такая?

   - Ну, вот еще что выдумал? Давай я тебя за это поцелую.

   - Да нет, постой, братец, нельзя же.

   - Чего тут нельзя! Иди-ка, брат, лучше водку пить. Разговаривать тут еще... Земство! Тебе какое дело?

   - Как какое дело? Это вы отчаянные головы, вам все нипочем, а у меня, брат, дети. Господа, нет, серьезно, скажите, коли кто знает!

   - Вот пристал!

   - Пристанешь, брат. Ты небось за меня не заплатишь.

   - Изволь, душка, заплачу, только пойдем вместе выпьем по рюмочке.

   - Уйди ты от меня, сделай милость! Иван Павлыч, вы, батюшка, не знаете ли? Вы, кажется, журналами-то занимаетесь.

   - Что такое?

   - О земстве не читали ли чего?

   - Как же, читал.

   - Ну, что же?

   - А ей-богу не знаю, голубчик.

   - Да нет ли газет каких-нибудь?

   - Какие тут газеты? Вон поди в буфете спроси! Эй, человек, подай ему порцию газет!

   - Черти! Всю водку вылакали. Налей мне хоть рому, что ли!

   - Так как же насчет земства-то? А? Так никто и не знает?

   - Спроси у предводителя.

   - Предводитель, скажи, братец, на милость, никак я толку не добьюсь, какая такая штука это земство? Что за зверь? ПСдать, что ли, это какая? А?

   - А это, вот видишь ты, какая вещь...

   - Да ты сам-то знаешь ли?

   - Ну, вот еще. Мне нельзя не знать.

   - То-то. Смотри не ври. Ну!

   - Это дело, как бы тебе сказать? Государственное.

   - Ну, да ладно. Об этом ты нам не рассказывай; а вот суть-то, главная суть-то в чем?

   - Тут, брат, вся сила в выборах.

   - Вот что. Кого же выбирать-то?

   - Выборных.

   - Да. Опять-таки выборных же и выбирать. Ну, а за коим же чертом их выбирать-то станут?

   - А они там это будут рассуждать.

   - Да, да, да. О чем же это они будут рассуждать?

   - Об разных там предметах: об дорогах, о снабжении мостов и так далее.

   - Да. Это, значит, по дорожной части. Ну, и за это мы им будем деньги платить? Так, что ли?

   - Так.

   - Ну, брат предводитель, спасибо, что рассказал. Теперь пойдем по рюмочке дернем.

   За несколько минут до обеда на улице загремели бубенчики, и у крыльца остановилась взмыленная тройка отличных серых коней. В залу вошел полный, румяный молодой помещик в английском пиджаке, с пледом на руке.

   - Петя! Душка! Вот он, урод! Мамочка! Давно ли?..

   - Что у вас тут такое? Сословия сближаются? Ах, вы, шуты гороховые! Где же мужики-то?

   - Какие мужики? Они там, на крыльце.

   - А как же сословия-то?

   - Ну, вот еще, сословия!

   - Зачем же вы наврали?

   - Кто тебе наврал? Вон, гляди, видишь, Лаков сидит. Чего же тебе еще?

   На диване действительно сидел купец с красным носом и бессмысленно водил глазами.

   - Да он, скотина, и теперь уж пьян. Лаков, что, брат, ты уж успел?

   - Успел, - кивая головой и улыбаясь, отвечал купец.

   - Экое животное!

   - Нельзя... Ярмонка.

   Из буфета выглядывал другой купец и, стоя в дверях, подобострастно кланялся, не решаясь войти в залу.

   - А! И ты здесь, чертова перечница! Что же ты сюда нейдешь?

   - Он не смеет.

   - Я не смею-с.

   - Ну, хорошо, братец; стой там, стой! мы тебя после обеда посвятим.

   - Посвятим, посвятим...

   Купец кланялся.

   Подали суп. Стали садиться за стол. Купец лаков тоже взялся за стул.

   - Что ж, господа, мне-то можно?

   - Садись, чучело, садись, ничего.

   Купец сел.

   - Эй, половой, подай графин водки!

   - За стол водку не подают. Что ты? Разве здесь кабак? - говорили купцу соседи.

   - Ну, шампанского. Черт те дери!

   - Много ли-с?

   - Полбутылки.

   - Эх ты! Полбутылки! Мужик! Где ты сидишь, вспомни!

   - Что ж такое? Ну, мы полдюжину спросим. Подай полдюжины!

   - Слушаю-с.

   - Да закусить чего-нибудь, солененького. Проворней! Эх, в рот те шило...

   - Лаков, веди себя скромней, - кричали ему с другого конца.

   - Я и так скромно.

   - Господа, слышали, в Саратове какой случай был?

   - Какой?

   - Поджигателей поймали 7. Теперь там такое дело... Оказывается, что тут замешаны разные лица...

   - Эка штука! У нас мужики двоих поймали; взяли, дурачье, и отпустили.

   - А что, позвольте вас спросить, - спросил Рязанова его сосед, уездный учитель, - телеграмму посылать будут 8?

   - Я не знаю.

   - Что он такое говорит?

   - Я говорю-с насчет телеграммы.

   - Какой телеграммы?

   - То есть от всех сословий, вот теперь, во время обеда. Разве не будут?

   - Нет; телеграммы не будет, а вот речь Петр Михайлович произнесет - на латинском языке.

   - Ах, в самом деле! Петя, - кричал один посредник, - речь, брат, непременно сегодня речь!

   - Уж это после обеда, - отвечал Петя.

   - Нет, он на прошлой неделе, - мы с ним на охоте были, - уморил: собрал мужиков и им латинскую речь сказал.

   - Ха, ха, ха!

   После супа захлопали пробки и стали разносить шампанское.

   - Господа, за соединение сословий! Лаков, слышишь, чучело?

   - А, дуй вас горой!

   - Ха, ха, ха! Однако ты, чертов сын, не ругайся!

   - "Устюшкина мать собиралась умирать..." - затянул Лаков.

   - Этих свиней никогда не надо пускать, - рассуждали дворяне.

   - Вот посадили его за стол, а он и ноги на стол.

   - "Умереть не умерла, только время провела". Что ж такое? Я за свои деньги... Ай у нас денег нет?

   - Иван Павлыч, ваше здоровье, - чокались через стол помещики.

   - Эх, драть-то вас на шест, - кричал между тем Лаков.

   - Господа, что же это такое?

   - Mais, mon cher, que voulez-vous donc? C`est un paysan 9.

   - Эй, послушай, ты, мужик, - говорил Лакову один помещик. - Если ты, скотина, еще будешь неприлично себя вести, тебя сейчас выведут.

   - Ты недостоин сидеть с порядочными людьми за столом.

   Лаков струсил.

   - Будешь смирно сидеть?

   - Я смирно. Истинный бог... Подлец хочу быть, - смирно.

   - Ну, так молчи же, не ругайся!

   - В тринклятии провалиться - не ругался.

   - Господа, за процветание клуба, - провозгласил предводитель.

   - "Устюшкина мать..." - заревел Лаков. - Ай у нас денег нет? Всех вас куплю, продам и опять выкуплю.

   - Нет, это из рук вон. Его нужно вывести.

   - Вот они деньги, - получай! Эй! Кто у вас тут получает, - получай! Триста целковых... На всех... Жертвую, раздуй вас горой!..

   - Вывести, вывести его! - кричали дворяне.

   - Стой, - говорил Лаков. - За четыре бутылки назад деньги подай! Ладно. Ну, теперь выводи!

   Через час после обеда дворяне ходили по комнатам, как во сне, все что-то говорили друг другу, кричали, пели и требовали всё шампанского и шампанского. В одной комнате хором пели какую-то песню, но потом образовалось два хора, и уж никто никого не слушал; только и можно было разобрать:

   - Кубок янтарный...

   - Чтобы солнцем не пекло...

   - Полон давно...

   - Чтобы сало не текло.

   - Господа, это подлость!.. Ура-а - шампанского!.. Пей, пей, пей!.. Позвольте вам сказать!.. Чтобы солнцем... Поди к черту! Ура - шампанского!..

  

  В то же время один помещик, сидя на столе, выводил тоненьким голоском: "Век юный, пре-елестный, дру-у-зья-аа, про-о-ле-етит..." 10

   - Во-одки! - вдруг заорал кто-то отчаянным голосом.

   В другой комнате происходило посвящение купца Стратонова. Судья, сидя на кресле, произносил какие-то слова, а хор повторял их. Два посредника держали под руки купца Стратонова и заставляли его кланяться судье. Купец кланялся в ноги и просил ручку. Судья накрывал его полою своего сюртука и произносил "аксиос" 11, "аксиос"; хор подхватывал; третий посредник махал цепью, как будто кадилом.

   Щетинин с Рязановым вышли на крыльцо. Смеркалось. У ворот клуба их уже дожидался запряженный тарантас. На дворе видно было, как один помещик стоял, упершись в стену лбом, и мучительно расплачивался за обед.

   Перед освещенными окнами клуба стояли мальчики и вели между собою следующий разговор:

   - Ты туда не ходи! Там мировой.

   - Это съезд.

   - Он тебя съест.

   - Кто?

   - А мировой-то. Ишь ты! Ишь! Вон он какой страшный! Глядите, братцы! зубы-то, зубы!..

   - Ур-а-а! - ревели в клубе дворяне и кидали в окна пустые бутылки.

   По улицам бродили пьяные мужики. Ярмарка кончилась.

   - Что ты такое начал рассказывать, когда я приехал, помнишь? - про какое-то социальное дело? - спросил Рязанов своего товарища, когда они выехали в поле.

   - Нет, оставь это, прошу я тебя, сделай милость, оставь, - ответил Щетинин.

  

  

  

  

   Щетинин с Рязановым вернулись из города ночью, часу в первом; Рязанов отправился к себе во флигель, а Щетинин прошел прямо в кабинет, разделся, прочел письма, развернул газету и, облокотившись над нею, задумался.

   Прошло несколько минут.

   - Кушать не будете? - угрюмо спросил его лакей.

   - А?

   Щетинин как будто очнулся.

   - Кушать не будете? - тем же тоном и так же угрюмо повторил лакей.

   - Нет, не буду.

   Лакей хотел было уйти.

   - Постой! Что... А-а... Барыня уж легла, не знаешь? - сбиваясь и разглядывая газету, спросил Щетинин.

   - Не могу знать.

   - А-а... Здоровы... Здорова она?

   - Не могу знать.

   Щетинин нахмурился и исподлобья посмотрел на лакея: лакей, заложив одну руку за спину, а в другой держа сапоги, стоял у притолоки и исподлобья смотрел на барина.

   - Что это у вас за привычка, - раздражительно начал Щетинин: - "Не могу знать", да "Никак нет"? Черт знает, точно рекруты какие-то.

   Лакей переступил с ноги на ногу и продолжал молча смотреть на барина.

   - Просишь, кажется, ведь, - нет!

   Молчание.

   - Последний раз прошу: не говори так, сделай милость!

   - Слушаю-с.

   Щетинин махнул рукой.

   - Ступай! Ступай уж, - говорил он умоляющим голосом.

   Лакей ушел...

   Щетинин поправил газету, хлопнул по ней ладонью и принялся было читать; но сейчас же забарабанил пальцами по столу и загляделся на подсвечник. Тихо стало; слышно, как на дворе лошадей отпрягают... Вдруг где-то, в дальних комнатах, что-то стукнуло, и зашуршало женское платье... Щетинин вздрогнул, поднял голову и начал прислушиваться: пол заскрипел... Шелест все ближе и ближе... Вот прошла в залу... Задела платьем за стул... Повернула в столовую...

   - Друг мой, прости меня, - говорила Марья Николавна, входя в кабинет.

   Щетинин бросился к ней и крепко схватил ее за обе протянутые к нему руки.

   - Я тебя огорчила, - прости! Я сама теперь вижу, что ты все-таки хороший, хороший человек.

   Щетинин положил ей на плечи свои руки и нежно смотрел ей в глаза.

   - Это совсем не нужно было, что я наговорила тебе. Я ужасно раскаивалась...

   Она сказала все это нежным, но твердым голосом; в глазах были слезы.

   - Ну, полно, полно, - говорил Щетинин, целуя ее в голову.

   - Нет, знаешь, я после, как ты уехал, целый день и тогда ночью тоже все думала, думала... Все свои мысли передумала сначала.

   - Сядем, - сказал он, обняв жену и усаживая ее на диван. - Ну, что же ты выдумала?

   Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.

   - Как же ты меня измучила-то!

   - Прости!

   - Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уж вообразил, что... Впрочем, рассказывай, рассказывай!

   - Что ты вообразил?

   - Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?

   - Да как тебе сказать? - Не знаю. Мне кажется, что со мной ничего особенного не случилось; а так вдруг представилось мне, что все это, - лечение там и что хозяйством я занимаюсь, что все это ужасные глупости.

   - Да почему же? Ведь прежде это тебе не приходило в голову?

   - Прежде? Видишь ли! Как бы тебе это рассказать?.. До сих пор я все еще чего-то ждала, до последней минуты ждала; я не рассуждала, я и не думала даже ничего, я просто верила, что так нужно почему-то. Ты мне сказал тогда, давно еще: "Маша, займись хозяйством, пожалуйста!" ну, я и стала заниматься; потом пришли больные мужики, ты мне сказал: "Маша, ты бы там пошла поглядела, что у них". Я и стала лечить. Ну, и ничего. Я так все и жила и жила... Я точно будто во сне была все это время. А тут вдруг эти споры начались.

   - Так это, значит...

   - Что?

   - Нет, ничего, ничего. Так что же дальше-то?

   - Сначала мне казалось, что это он так, нарочно; потом одно время, помнишь, когда он все советовал тебе судиться с мужиками? Ведь он смеялся тогда. В это время я не знаю что, я просто готова была его убить. Я только не говорила тебе, а я все об этом разговоре думала, припомнила каждое слово... А ведь это все правда.

   - Что правда?

   - Да он говорил. Правда ведь? Да?

   - Мм...

   - Нет, в самом деле, подумай; что мы такое делаем? Помещики как помещики. Меня это мучило ужасно. Ну, положим, ты вот все говоришь, что ты там пример, что ли, им хочешь показать, ну, я не знаю. Нет, а я-то что же тут?

   Щетинин ничего не отвечал. Он, нахмурившись, глядел в окно и отвертывал кисть у своего халата. На дворе начинало светать.

   - Вспомнила я, - помолчав немного, заговорила опять Марья Николавна, - вспомнила, как мы с тобой сначала говорили там о разных жертвах, а теперь посмотрела: какие же это жертвы?

   Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, - решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, - так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого.

   Я ведь не училась быть доктором, я ничего не умею. Так что же я могу сделать?

   - Ну, расскажи-ка лучше, что же ты придумала, - прервал ее Щетинин.

   - А вот что, - сказала она, приложив палец к щеке и как будто во что-то всматриваясь. - Я теперь все поняла. Ты тут совсем не виноват.

   Щетинин немного повел бровями.

   - Помнишь, тогда с мужиками ты все хлопотал, чтобы они... Как это?

   - Ну, да; ну, да, - нетерпеливо сказал Щетинин.

   - Чтобы у них все было общее. Как это называется?

   - Да все равно. Так что же ты-то думаешь теперь?

   - Погоди, не перебивай меня! Что я хотела? Да. Вот ведь ты тогда ошибся?

   - Ошибся, - тихо ответил Щетинин.

   - Ведь ты им добра желал?

   - Да...

   - Так почему же это не удалось?

   - А потому, что они дураки, - резко ответил Щетинин.

   Марья Николавна приостановилась.

   - Своей же пользы не понимают, - прибавил Щетинин и, привстав на локте, потянул к себе подушку.

   - Так за что же ты на них сердишься? - с удивлением спросила Марья Николавна.

   - И не думаю. С какой стати мне на них сердиться?

   - Ну, да. Ведь они в этом не виноваты, что не понимают. Они ошибаются. Ты и сам тоже ошибался. Их надо учить, тогда они поймут. Так ведь?

   - Конечно, - размышляя, ответил Щетинин. - Только кто же это их будет учить? Уж не ты ли? - поднимая голову, спросил он.

   - Да, я. Что ты на меня смотришь? Ну, да. Я буду их учить. Наберу детей и заведу у себя школу. Ведь это хорошо я придумала? А?

   Щетинин опять опустил голову на подушку и сказал:

   - Разумеется. Что ж тут. Только я не знаю...

   - Что ты не знаешь? Сумею ли я справиться с этим делом?

   - То-то, сумеешь ли? Ведь тут терпенье страшное...

   - Не беспокойся. Насчет терпенья я... Да притом, вот и Рязанов, - Ведь он проживет здесь все лето, - он мне поможет, расскажет, как надо все делать.

   -Рязанов?!. Да. - Щетинин поморщился. - Нет, уж ты лучше с этим к нему не обращайся.

   - Почему же?

   - Да так. Он вообще...

   - Что вообще?

   - Вообще... Он на это смотрит как-то странно.

   Марья Николавна задумалась.

   - Да разве ты с ним говорил что-нибудь об этом?

   - Нет, не говорил, но мне так кажется, судя...

   - Да нет; не может быть. Он не такой. Я, впрочем, сама с ним поговорю.

   - Да. Ну, так, стало быть, - говорил Щетинин, приподымаясь и заглядывая Марье Николавне в лицо, - стало быть, ты не сердишься. Это главное.

   - Нет: да ведь я и тогда не сердилась. Ведь это совсем не то. Ну, что же там в городе?

   - ЧтС, в городе такая мерзость! Перепились все, как сапожники. Только всего и было. Однако уж светает.

   - В самом деле, - сказала Марья Николавна вставая. - Так я завтра же начну это. Переговорю, во-первых, с Рязановым...

   - Да, да; это хорошо.

   - А потом... И начну. Только вот... Погоди!

   Щетинин хотел ее обнять.

   - Только вот книг нужно достать.

   - Достанем, всего достанем.

   - Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!

   - А что?

   - Ты там бы мог купить.

   - Что ж такое? Можно послать.

   - Так ты завтра же... Постой! Завтра же пошли!

   - Пошлю. Как же я устал-то, господи! - говорил Щетинин, потягиваясь. - Ну, теперь спать!

  

  

  

  

   На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.

   Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, - оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить; потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу.

   Так просидела она с полчаса, отвернувшись в сторону и в раздумье перебирая пальцами свое платье; только глаза ее медленно переходили с одной вещи на другую, ни на чем не останавливаясь и ничего не выражая, кроме одной какой-то мысли, которая не давала ей покоя. Пасмурный свет из окна, проходя сквозь зеленую занавеску, бледно ложился на одну сторону ее красивого, но и без того печального лица, неясно обозначая щеку, висок с неподвижною бровью и далеко откинутую назад темную косу.

   Вошла горничная.

   - Что ты, Поля? - мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.

   - Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед - иголку?

   - Все равно. Сама увидишь, как лучше.

   Горничная молчала.

   - Ну, запошей, что ли.

   - Там вон девочку привели, - улыбаясь, сказала горничная.

   - Какую девочку?

   - Да мать привела, крестьянскую. Больная.

   Горничная фыркнула.

   - Что ж ты смеешься?

   - Очень уж смешно. У девочки в ухе...

   Горничная опять засмеялась.

   - Что ж у ней в ухе?

   - Горох вырос.

   - Как горох вырос?

   - Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.

   Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток.

   Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.