Решетников Федор Михайлович - Ставленник

же поеду. Здесь просто помрешь; здесь ничего не услышишь хорошего, здесь слова сказать не с кем, - все положительно неучи и все развращены..."

   Сошедши с сенника, Егор Иваныч увидел своего отца на улице. Он сидел без шапки на скамейке у ворот. Около него сидел Павел и трое ребят, крестьянских мальчиков. Иван Иваныч учил их грамоте по церковной азбуке. Егор Иваныч подошел к отцу.

   - С добрым утром, тятенька.

   - Спасибо. Равным образом. Долгонько, брат, ты, Егорушко, спал.

   - А который час?

   - Не знаю, Егорушко, должно быть, что десятый.

   - А вы учением занимаетесь?

   - Да. Так-то скучновато, да и Павлушка так-то скорее выучится. Ты, Егорушко, ел ли?

   - Еще и не умывался.

   - Экой ты какой! Все такой же, как и прежде: спишь долго, баню не надо, ешь мало. Ты поди, поешь!..

   - Мне, тятенька, курить хочется, а табаку нет.

   - А ты понюхай.

   - Да я не нюхаю.

   - А прежде нюхал. Пашка, сбегай к матери; скажи, мол, дядя денег просит. Дай, мол, десять копеек.

   Пока Павел ходил за корешками, Егор Иваныч, умывшись, выпил стакан молока и сел к отцу.

   - Ну, ну, шельма, читай! Не то голиком в бане отдую, - кричит Иван Иваныч одному мальчику. Тот читает.

   - А ты что склады-то не твердишь? Ах ты, шельма!

   Виновный твердит: "бру, врю, вру, мрю", а дальше ничего не знает.

   - Прочитай "Верую"! - приказывает Иван Иваныч другому мальчику.

   Мальчик читает. Иван Иваныч теребит мальчика за ухо.

   - Песни петь знаешь, а молитвы не знаешь!.. Ванька, неси голик! Песни тебе знать?

   - Песни знаю.

   - А "Верую" зачем не знаешь?

   Мальчик смеется.

   - Посмейся ты у меня, безрогой скот, я те выдеру крапивой! Ванька, неси голик! Тебе говорю или нет?

   - Ты погляди в книгу и выучи, - говорит Егор Иваныч.

   - Ну, он, Егорушко, еще не умеет читать. Это я его так учил, только он "Верую"-то с "Отче наш" смешал.

   - Это хорошо, что вы так учите. Нынче даже и азбуки совсем другие сделаны.

   - Видел я, да как ни коверкал так-ту учить, ничего никто не понял, да и сам-то я по ним не умею учить. Уж лучше бы, как по-старому учили.

   - Теперешнее обученье несравненно лучше прежнего.

   - Ну, уж, Егорушко, ты так-то учи, а я уж по-своему, по-старому, буду.

   - У нас нынче в простом народе хотят сделать наглядное обучение.

   - Это как?

   - Наглядным образом воспитать ребенка, приохотить его к ученью. Можно ребенка учить с двух годов.

   - Ну, не ври.

   - Люди, воспитанные самою матерью и отцом и воспитанные как следует, бывают впоследствии образованные люди.

   - Ты, Егорушко, не мешай мне.

   Егор Иваныч замолчал. Немного погодя Иван Иваныч сказал ему:

   - Ну-ко, Егорушко, поучи.

   - Ловко ли будет?

   - А что?

   - Да дело, видите ли, в том, что если учить, так надо учить толком, нужно быть вполне учителем.

   - Так, по-твоему, я глуп? Грех тебе, Егорушко, говорить такие слова про родителя, который выучил тебя.

   - За это я вас благодарю. Но все-таки я у вас научился только читать.

   - Так что ж? На что же семинарии-то заведены?

   - А чтобы учить - нужно выучиться не одному чтению и письму, а надо знать многое. Даже вот и нас учили, а выучили очень немногому.

   - Чего же еще тебе надо?

   - Мы, как говорит большинство нашей братии, только и умеем, что хорошо читать да складно, умно сочинить, а самой жизни, то есть общества, различных сословий, и не знаем, потому что в наши головы много вбили ни к чему не ведущей теории.

   - Красно ты, Егорушко, говоришь, хоть куды новый дьякон наш; на одну бы вас доску поставить... Вы должны спасибо сказать, что вас обучили, истягались на вас... Коли бы ты ничего не смыслил, то не вышел бы прямо в священники.

   Егору Иванычу ничего больше не оставалось говорить с отцом, и время до обеда прошло скучно. За обедом Егор Иваныч спросил отца, когда ехать. Отец сказал, что завтра именинница жена отца Федора, и надо бы Егору Иванычу сегодня сходить к нему в гости. Егор Иваныч обещался сходить вечером, но отец Федор сам пришел. Это был здоровый мужчина, с брюшком, с огромной бородой. Он пришел, как подобает старшему священнику, в рясе и с палкой. При входе его в комнату Ивана Иваныча все бывшие тут, в том числе и Петр Матвеич, встали и подошли под благословение, кроме Егора Иваныча, которому отец Федор пожал руку.

   - Здравствуйте, Егор Иваныч!

   - Здравствуйте, отец Федор!

   - Садитесь, отец Федор, покорнейше просим! - сказал робко и с трепетом Петр Матвеич.

   - А! и ты дома!.. Что, еще не пьян? - сказал Петру Матвеичу отец Федор.

   - Никак нет-с.

   - То-то. Всю семью загубил... Ну-с, кончили? - обратился отец Федор к Егору Иванычу.

   - Да.

   - Я слышал, вы уже бумагу получили?

   - Получил.

   - Можно полюбопытствовать?

   Егор Иваныч вытащил указ и подал отцу Федору,

   - Хорошо, - сказал он, прочитав. - Слава богу. Вчуже сердце радуется... Дай бог, дай бог! А Будрин куда делся?

   - Будрин помер.

   - Что вы?! Вот, живем здесь, ничего не знаем. Ну, да ему туда и дорога. А этот-то, Раскарякин, каков? - спросил отец Федор про члена, подписавшего указ.

   - Говорят, хороший человек.

   - Так-с!.. Дай бог, дай бог! Ну-с, вы когда едете?

   - Да еду завтра утром.

   - Что вы! что вы! Завтра моя супруга именинница. Прошу покорно пожаловать с Иваном Иванычем. Дедко, приходи!

   - Покорнейше благодарим! - отозвались Поповы.

   - Непременно. Я сердиться буду, если вы не придете.

   - Очень хорошо-с.

   - Прощайте. Так приходите. У меня соберется много людей: становой, зять, с моею дочерью, мировой посредник, голова с женой, отец Василий с женой, дьякон с женой... Да, Анна Ивановна, ты должна прийти ко мне на исповедь сегодня вечером. Слышишь?

   Анна Ивановна струсила.

   - Да, батюшка, отец Федор, - ныне не пост, - сказала она.

   - Я того требую.

   - Что ты отнекиваешься? - крикнул на нее супруг.

   - Очень хорошо.

   - Прощайте. Я жду вас завтра. После обедни так и приходите.

   - Покорно благодарим.

   Отец Федор ушел.

   - Вот что значит, Егорушко, кончить курс! На что отец Федор - гордый человек, и тот пришел поздравить! - торжествует Иван Иваныч.

   - Што, попалась, гад ты экой?.. Он те проберет, - кричит на Анну супруг.

   - И не пойду.

   Следует брань и побои, которые разнимает Егор Иваныч. Егор Иваныч ушел с отцом из дому, оставив сестру с мужем.

   - Неужели, тятенька, сестра испортилась?

   - Лучше и не спрашивай. Беззаконие такое, что хоть вон беги из дому.

   - Сестра говорит, что будто муж ее...

   - Верь ты ей! Мало ли чего она говорит. Врет.

   - Нам надо уехать скорее отсюда.

   - Уедем... Егорушко, зайдем выпить?

   - Не могу. Неловко как-то ходить в кабак; еще этот отец Федор в Столешинск напишет.

   - Правда, правда.

   Поповы прошли несколько домов. Встречные мужчины и женщины кланяются низко и, оглядываясь, смотрят на Егора Иваныча.

   - Гляди-ко, сынок-то отца дьякона как вырос!

   - Бают, в попы приделят. Старше отца будет: отец ему в церкви кланяться станет.

   - Чудное дело!

   У небольшого пруда Поповы сели.

   - Так-тось, Егорушко! - сказал Иван Иваныч, в раздумье понюхивая табак. - Дела как сажа бела.

   - Все пока хорошо. Одно только мучит - невеста.

   - А там-то, ты думаешь, поди-кось, мало расходов надо?

   - Да меня прямо посвятят: об этом будет хлопотать сам ректор.

   Поповы замолчали. Егору Иванычу вдруг пришла мысль: а что, если в это время переведут ректора? О переводе его говорили в семинарии все профессора. А что, если сам владыка умрет или раздумает? Вот и живи женатый. Это он сообщил своему отцу потому, что один женатый богослов целый год жил без места, и у жены дочь родилась, так что он принужден был в светские выйти. Старик, зная по опыту, как даются места, и познакомившись назад тому семь лет с ставленниками в губернском городе, запечалился.

   - Да, Егорушко, плохи дела-то. Ведь и рясу нужно новую, хорошую. У меня есть ряска, да на твой рост маловата будет. Разве перешить?

   - Когда женюсь, рясу дадут.

   - Надо бы тебе и сертучок сшить, а денег нет. Стащить разе у Петрушки подрясник?

   - Нет уж, вы его не троньте.

   Пошли назад мимо дома станового пристава. У окна сидела Степанида Федоровна с мужем. Поповы шапки им сняли.

   - Здравствуй, Иван Иваныч! Что, сынок приехал? - спросил становой пристав.

   - Да, Максим Васильич! Уже место получил, скоро свадьба будет.

   - Радуюсь.

   - А вы, Егор Иваныч, где берете невесту? - спросила Егора Иваныча Степанида Федоровна.

   - В Столешинске же, у отца Василья Будрина.

   - Хороша собой?

   - Не видал еще.

   Степанида Федоровна захохотала и что-то проговорила так, что Попов не расслышал.

   - Полно ты, дурочка, смеяться. А что, приданое большое? - спросил становой пристав.

   Поповы пошли было, но становой стал расспрашивать Егора Иваныча про губернские новости; Егор Иваныч на эти вопросы отвечал ясно и коротко: не знаю.

   На другой день, по случаю именин жены отца Федора, в церкви служили обедню всем собором, то есть два священника, отцы Федор и Василий, дьякон Никита Фадеич. Очередь подавать кадило, ставить налой и исправлять служительские обязанности приходилась Петру Матвеичу. Он всячески старался выслужиться перед отцом Федором, но тот все глядел на него косо. Поповы и пономарь Кирил Антоныч пели на клиросе. У Егора Иваныча голос - ни тенор, ни бас, и он не умеет петь по-сельски, хоть как ни старается спеть. Отец его. поет охриплым голосом. Зато Кирил Антоныч заливается себе каким-то тоненьким голоском. Он поет скоро, так что Иван Иваныч унимает его: Кирила, тише!

   - Откачаем! - говорит Кирила и поет снова.

   В то время, когда на клиросе не поют, наши певчие разговаривают.

   В церкви народу было немного, двое нищих и шесть женщин. Служба кончилась рано. После молебна отец Федор пригласил к себе Поповых. Поповы пошли домой, для того чтобы принарядиться получше и умыться. Егор Иваныч оделся в то же, в чем приехал, только на шею надел белый галстук, сапоги помазал свечным салом, чтобы они не были слишком пепельного цвета. Иван Иваныч надел единственную серенькую ряску, сшитую назад тому семь лет, перед тем как ехать в губернский город. Волосы оба напомадили деревянным маслом, причем Иван Иваныч заметил сыну, что хотя и пахнет от волос, зато волоса хорошо растут. Егор Иваныч никогда не бывал в таких обществах, какое ему приводилось видеть. Положим, он бывал на свадьбах, похоронах, но, не бывши певчим, он бывал только в обществе своих сельских знакомых да у жителей деревень, прихожан Ивановской церкви. Здесь ему нужно было быть в обществе станового пристава; да он еще узнал, что в село приехала какая-то комиссия по какому-то делу, и в этой комиссии находятся два чиновника из губернского города; а так как отец Федор тоже находился в этой комиссии, то, вероятно, и она тоже будет приглашена на сбед. Поэтому Егору Иванычу на обед идти не хотелось; не хотелось еще и потому, что от этого обеда ему пользы мало, а лучше бы ехать за невестой. Но делать нечего, такой уж обычай, что если пригласили, то надо идти, а то обидятся.

   Когда пришли Поповы к отцу Федору, там уже были становой пристав с женой, священник Василий Гаврилыч с женой Марьей Кондратьевной и детьми, сыном Василием одиннадцати лет и дочерью Марьей трех лет, дьякон Никита Фадеич с женой Ольгой Семеновной, голова Максим Тарасыч и староста Сидор Павлиныч. Все они, за исключением дьякона Никиты Фадеича, его жены и детей, люди здоровые, что называется, откормившиеся. Поповых встретил сам хозяин.

   - Опоздали, Иван Иваныч! - сказал весело уже выпивший водки хозяин.

   - С дорогой именинницей! - сказал Иван Иваныч; это же повторил и Егор Иваныч с прибавлением: имею честь поздравить.

   - Покорно благодарю. Проходите.

   Иван Иваныч поклонился всем, Егор Иваныч поклонился каждому особо, кроме некоторых женщин.

   - Это ваш сынок? - спросил Ивана Иваныча становой.

   - Мой.

   - Мое вам почтение! - сказал он и, подойдя к Егору Иванычу, протянул ему руку. - Я вас, право, не узнал. Извините.

   - Вчера я виделся с вами.

   - Виноват, сто тысяч раз виноват.

   Пошли расспросы о губернских новостях, о женитьбе Егора Иваныча.

   - Вы жену непременно богатую берите да здоровую такую... - сказал голова.

   - Как же вы, Егор Иваныч, не знавши невесты, хочете жениться? Это выходит - на ком-нибудь, - сказала Степанида Федоровна.

   - Что же делать, если наше положение такое! - сказал Егор Иваныч.

   - Эдак не годится, Егор Иваныч.

   - Не знаю.

   - Э, полно вам бестолочь говорить! Ты вот начиталась светских книг, а тоже вышла за старика, - сказал, смеясь, хозяин и попросил гостей пройтись по рюмочке. Вошла хозяйка. Поповы поздравили ее со днем ангела. Она поблагодарила и удивилась, что Егор Иваныч вырос и получил место. Петр Матвеич и пономарь прислуживали.

   Началась чаепитие. Разговаривали сначала мало, потом, выпивши больше, говорили о предметах, касающихся хозяйства. Всех больше ораторствовали становой и хозяин, и каждый из них, повидимому, хотел, чтобы все его слушали. Становой рассказывал о следственных делах, ругал станового Кирьянова, который сдал ему не все дела, и по его милости Антропов должен был заплатить деньги какие-то, ругал исправника и говорил, что он непременно уедет в губернский город, чтобы похлопотать об месте судебного следователя или заседателя в уездном суде; хозяин рассказывал о разных поездках в город и проч., причем спрашивал Егора Иваныча, каково там житье, каковы члены консистории ныне и т. д. Женщины сплетничали. Одна только Степанида Федоровна редко отвечала на вопросы, она часто уходила в комнаты и говорила с детьми, своими сестрами. Она уже облагородилась, научилась поднимать голову вверх, говорить свысока. Егор Иваныч сидит с своим отцом. Говорить нечего, ему неловко, и думает он: уйти бы отсюда домой скорее; а то как на иголках сидишь. Послушать нечего, говорят всё вздор какой-то.

   - Что это, Федор Терентьич, Александр Алексеич нейдет? - спрашивает хозяйка хозяина.

   - Не знаю.

   - Вероятно, дела, - отвечает становой.

   - И что это нынче за мировые за такие? Без них было можно обойтись. Заставили бы нас исправить это дело, мы бы то же сделали. А то теперь жалованье маленькое такое, доходов мало, можно бы и нам дать жалованье; меньше бы даже можно дать, - говорил хозяин.

   - Это так. Можно бы нам половину из того жалованья дать, - подтверждает отец Василий.

   - Правда ваша. Однако можно бы и нам поручить, - не соглашается становой. - Вот теперь судебные следователи, - совсем лишние.

   - Все казна.

   - Казна. А ведь начало-то у нас?.. Доходов теперь мало стало.

   Пришел мировой посредник; поздравил хозяйку с днем ангела, хозяина с именинницей, остальным поклонился фамильярно и как-то гордо посмотрел на Егора Иваныча. Хозяин представил ему Егора Иваныча. Александр Алексеич сказал только: очень приятно познакомиться. Он сел к Степаниде Федоровне. Егор Иваныч стал следить за ними.

   - И вы здесь? - спросил Александр Алексеич жену станового шепотом.

   - Нельзя. Папаша обидится, - сказала она тоже шепотом.

   - Вам нужно учиться французскому языку; вы еще так молоды.

   - Я Максимку буду просить... Да к чему?

   - Говорить здесь, в этой берлоге, нельзя обо всем.

   - Они не осердятся.

   - Видите ли, есть такие слова, которые не понравятся этой публике.

   - Чем же вам эта публика не нравится?

   - А вы послушайте, что они говорят.

   - Они всё хорошо говорят.

   - Они говорят то, что меня не займет.

   - Пожалуйте хересу, Александр Алексеич, - сказал хозяин.

   Александр Алексеич выпил со всеми гостями. Пришли чиновники следственной комиссии. Они поздоровались только с хозяевами, становым приставом и мировым посредником, прочих только обвели глазами. На Егора Иваныча они не обратили внимания. Они часто говорили между собой и с Александром Алексеичем на французском языке. Начался обед. Хозяин знал приличия светского общества, и потому обед был не за общим столом, а гости обедали каждый особо. Поповы сидели с дьяконом, дьяконица с женой головы.

   - Вы давно кончили курс? - спросил Егор Иваныч дьякона.

   - Четыре года, да два года жил без места, а вам так счастье.

   - Ну, что же, теперь хорошо?

   - И не приведи бог! Доходов мало.

   - Плохо! А скоро женились?

   - Я-то?.. Я выпью водочки... Пойдемте. - Дьякон выпил сразу две рюмки и начал рассказывать про женитьбу.

   - Вы, Никита Фадеич, о чем рассуждаете? - спросил его становой.

   - Тут роман, Максим Васильич. Отец дьякон ставленника учит... Не мешайте, - сказал хозяин.

   - Вы в священники? - спросил Егора Иваныча мировой посредник.

   - Точно так.

   - Вы бы в университет шли.

   - Куда уж нашему брату туда соваться! - сказал Иван Иваныч.

   Начался всеобщий разговор. Дьякон продолжал. Гости были, что называется, навеселе.

   - Знаете ли, какое у нас пакостное было дело! - говорил становой: - баба мужа зарезала.

   - Ну, это у нас сплошь и рядом. А я вам скажу вот что, - начал хозяин: - приходит ко мне баба и говорит: "Батюшка, что я стану делать, муж меня бьет за все, слова никакого не дает сказать. Я, говорит, уж отравить его хотела, да совесть мучит, помоги ты мне".

   - Экая барыня! - сказали женщины и становой.

   - Что же вы? - спросил один чиновник.

   - Ну, я положил на нее эпитимию.

   - Вот так славно. Хорошенько бы ее, каналью, розгами. Вы бы ее ко мне послали, задал бы ей перцу с горошком, - сказал становой.

   - За что же вы наказывать-то ее вздумали? - спросил мировой.

   - А по-вашему, не следует?

   - Она не виновата, потому что муж ее бьет.

   - По-вашему, уж муж не волен бить свою жену? - спросил хозяин.

   - Не имеет права.

   - Как?

   - Потому что женщина должна быть равна своему мужу.

   - Это откуда вы взяли?

   - А оттуда, что женщина такой же человек, как и мужчина, только разница в телесном ее сложении.

   - Вы сами себе противоречите, Александр Алексеич, она должна детей рождать.

   - Так что же? детей рождают даже все животные, которые между собой все равны.

   - Ничего вы не знаете! В писании прямо сказано; жена да боится своего мужа. Что взяли? А?! - Все захохотали.

   - Каково вас, Александр Алексеич, батька-то отделал! - сказал становой, хлопая в ладоши и хохоча.

   - Да отделывать-то надо фактами, опытом.

   - Уж вы лучше молчите.

   - А я вам скажу вот что, например: наша Екатерина Вторая кто была?

   - Женщина.

   - Стало быть, она имела же право управлять целым царством... Королева Виктория тоже женщина...

   - Эк вы куда хватили? Разве можно равнять царей о людьми?

   - Я не хочу этого сказать, но доказываю, что женщина должна быть равна мужчине. Это у нас уже, вводится. В Петербурге я знаю многих магазинщиц - женщин, занимающихся мастерством и торговлей без помощи мужчин: они совершенно не зависимы от мужчин и из своих заработков платят разные повинности.

   - Ну, это еще не доказано.

   - Как не доказано! Какое же вам еще доказательство, когда это все существует?

   - Может быть, это только в вашем Петербурге, а здесь не то. Там все люди не такие.

   - И духовные не такие?

   Хозяин замолчал. Он обиделся.

   Чиновники стали рассуждать о равенстве крестьян с чиновниками и прочею людскою братиею.

   - Крестьяне должны быть равны, - спорил Александр Алексеич.

   - Да, - подтвердил один приезжий чиновник.

   - Нет, врете. Я чиновника не променяю на крестьянина и руки ему не дам, - спорит пристав.

   - А староста разве не крестьянин?

   Староста обиделся.

   - Вы мою честь изволите задевать?

   - Чести вашей мы не тронем, а только говорим, что вы такой же крестьянин, как и другой - бедняк.

   - Эк куда заехали! Умны больно! А что сказано в писании: всяка душа властей предержащим да повинуется, - сказал хозяин.

   - Если палочку я поставлю, то я могу сказать крестьянину: "Кланяйся, каналья", и поклонится! - прибавил становой.

   - Не та пора, батюшка, ныне. За обиду крестьянину вы, по закону, сами должны будете в ноги кланяться ему, - сказал мировой посредник.

   - А вот что, батюшка, отчего это крестьяне на вас жалуются? А? это отчего? - спросил мирового хозяин.

   - А вам какое дело?

   - Я пастырь, я должен защитить их.

   - Вероятно, они жалуются на то, что им не нравится надел, хотя я их наделил даром.

   - А! дали им землю такую, которая никогда не даст хлеба, а себе хорошую взяли?

   - И на вас, Федор Терентьич, жалуются крестьяне, что вы даром не крестите ребят. - Начался спор, ругань, и если бы тут были люди равные, непременно дошло бы до рукопашного боя.

   - Что такое священник?

   - Пастырь народа.

   - Священник должен быть равен всем.

   - Дудки.

   - Господин ставленник, потрудитесь объяснить. Moжет быть, у вас поновее науки были.

   - По наукам нас малому выучили, но я с вами согласен. - Я хочу быть священником именно таким, каких еще не бывало.

   Начался гвалт. Чиновники хвалили Егора Иваныча, прочие все остервенились на него. Однако мировой уладил все дело.

   - Господа, не будемте говорить серьезно. Будемте праздновать именины дружески.

   - Образованные люди не должны сердиться из-за убеждений, - сказал один чиновник.

   - Господа, сыграемте в карты! - сказал становой.

   - Нам некогда, Максим Васильич: у нас комиссия, - сказал один из чиновников.

   - Успеете еще. Пойдемте в сад.

   Гости согласились сыграть в стуколку. Ушли в сад. В саду были поставлены два стола: один с винами и закуской, а другой для играющих. Сели играть два губернаторских чиновника, становой, хозяин и Василий Гаврилыч. Александр Алексеич ходил по саду со Степанидой Федоровной, Иван Иваныч прикурнул в саду, а Егор Иваныч сидел с детьми.

   Во дворе пировали крестьяне с женами. Федор Терентьич, по заведенному порядку, созвал несколько хороших крестьян с женами и детьми, выставил им ведро водки, два ведра пива и выдал из кухни два пирога с рыбой и две латки с двумя поросенками. Крестьяне напились: одни запели песни, другие кричали:

   - Ай да отец Федор!

   - Угостил, голубчик!

   - Дай ему бог много лет здравствовать!

   - Эй, Терентьич! скличь-ко матушку.

   - Уж мы поблагодарим ее... Зови ее, Анну-то Митревну!

   Терентьич ушел и воротился:

   - Анна-то Митревна спать изволит.

   - Умаялась, голубушка! Дай бог ей здоровья! - вопят бабы и крестятся.

   Трое крестьян борются, прочие хохочут.

   - Эй ты, Егорко! ногой-то его, ногой! Вот так!

   - Да вы вдвоем лучше.

   - А что, братцы, кто лучше: отец Федор али отец Василей?

   - Ништо. Отец Федор лучше.

   - Нет, по-моему, отец Василей лучше.

   - Всё однако. А што, ребя! водки-то маловато... вали еще! Митюха, сбегай-ко в кабак за четвертной!

   - Будет вам, лешие! Налопались и так! - кричат бабы.

   - Ну вас к лешим! пошли домой!

   - А кто это там в саду-то?

   - Да следственники, бают, по монеткам приехали.

   - Братцы, подем домой... Они, знаешь, штука!

   - Подем. Поди, Митюха, зови отца Федора.

   К крестьянам подошел Егор Иваныч.

   - А, Егор Иваныч! Наше вам-с! Как поживаете, Егор Иваныч?

   - Слава богу.

   - Присядьте, Егор Иваныч, с нами.

   - Не трог! Што беспокоишь?..

   Егор Иваныч сел.

   - Ну как, братцы, поживаете?

   - Ништо. Вашими молитвами, слава те господи.

   - А што, Егор Иваныч, бают, опять бытьто б набор; бают, пятнадцать человек с тысячи?

   - Не слыхал.

   - Бают, война такая ли начнется - ужасти!

   - Не знаю.

   - Полно, Егор Иваныч! Вы ведь, бают, в священники скоро приделитесь. Уж вам эфти дела все известны, на то что нам.

   - А война будет!

   - Уж это так, без войны нельзя, потому, значит, отец Федор так баял.

   - Ономедни в церкви читал, читал...

   - Когда?

   - А ономедни, помнишь, как ты ошшо прикурнул. Сколь смеху-то было!

   Крестьяне захохотали; началась свалка: прикурнувшего в церкви крестьянина один дружески ударил по голове, другой щелкнул по носу, прикурнувший сдачи дал; пристали прочие. Егор Иваныч ушел в сад. За ним ушел и один крестьянин, старик Петр Егорыч. Он пользовался в селе всеобщим почетом и потому пошел от крестьян благодарить хозяина на угощении.

   - Что, Егорыч? - спросил его хозяин.

   Петр Егорыч поклонился и сказал:

   - Покорно благодарим, батюшко, на вашем на угощении. Славно напились и наелись.

   - Спасибо. Наелись ли ребятки-то? Сыты ли?

   - Оченно благодарны остаемся.

   - Ну, спасибо. Да скажи им, чтобы они завтра мою траву скосили.

   - Оченно хорошо-с.

   Петр Егорыч стоит.

   - Ну, что тебе еще?

   - Мне бы, батюшко, поговорить с вами надобно.

   - Теперь некогда.

   Петр Егорыч все стоит.

   - Убирайся, каналья! тебе сказано, что некогда! - закричал становой.

   Петр Егорыч, почесав затылок, ушел.

   - Егор Иваныч, потрудитесь спросить, что ему надо, - сказал отец Федор Егору Иванычу.

   Егор Иваныч ушел, Петр Егорыч пришел к крестьянам во двор.

   - Ну, что, Петр Егорыч?

   - Ништо. Некогда, бает.

   - А, дуй те горой. Подем все! Вали!

   - Да, некогда! Дела, вишь ты, в карты играют!

   - Ну их к лешим!..

   Крестьяне пошли на улицу.

   - Отец Федор велел мне спросить тебя, Петр Егорыч, что вам надо? - спросил Егор Иваныч.

   - Уж эфто дело мы сами знаем. Уж ему и скажем, а тебе нет.

   Егор Иваныч ушел назад.

   Высшее сельское общество только после ужина разошлось по домам.

   - Ну, Егорушко, насмотрелись мы на людей. Говорят - просто уши вянут. Это, по-моему, оттого, что зазнались больно, заважничались, - говорил Иван Иваныч, возвращаясь домой и пошатываясь.

   - Нет, тятенька, это не от барства, а оттого, что они светские люди.

   - Бойся ты этих людей. Ради бога, бойся... A я, Егорушко, пьян! О, э-э, как пьян!.. А я, брат, хошь и пьян, а знаю, что у меня лошадка не поена стоит. Анна, дура, не напоит. Я хоть и пьян, Егорушко, а позови меня на требу - все сделаю... А позови Федора Терентьича или Василия Гаврилыча - не пойдут, ей-богу не пойдут...

   "Экая скука!" - думает Егор Иваныч.

   - А ты, Егорушко, не пьян?

   - Голова болит.

   - А ты, Егорушко, много пил. Грешно... Стыдно, Егорчик... Ты еще молодой, пример должен другим показывать... Уж больно мне не понравилось, как ты там с мировым в слово сказал. Они люди такие скверные... Ну, как можно обижать отца Федора?

   - Я его не боюсь. Ведь я сам буду священником, да еще городским.

   - У! ты моя чечечка! золото ты мое! - Иван Иваныч обнял сына и поцеловал пять раз. - Голубчик ты мой... - Иван Иваныч захныкал.

   - Полно, отец.

   - Сыночек ты мой!

   - Будет, завтра ехать надо.

   Старик очнулся.

   - А что, разве я не поеду? Я, брат, такую пляску задам! Всех удивлю.

   - Надо бы сюртучок сшить.

   Старик задумался.

   - Ну, Егорушко, не тужи, все справим.

   Рано утром Поповы закусили, запрягли лошадь в повозку, наклали в нее необходимые туалетные принадлежности, хлеба, пирогов и стали прощаться с Анной и ее мужем.

   - Смотри, Анна, живи скромненько да домишко береги, - наставляет отец.

   - Все, тятенька, исполню. Ты, тятенька, скорее приезжай.

   - Ну уж, не знаю. Вы меня здесь совсем измучили. Живите скромненько. А ты, Петр Матвеич, смотри, не бей Анну: бог тебя накажет.

   Петр Матвеич молчит. Ему, как видно, жалко расстаться с стариком. Анна плачет. На прощаньях всегда как-то на человека грусть находит. Каков бы человек ни был: зол ли он, капризен ли, или просто дурак, но с которым живешь несколько лет, так оно грустно делается в то время, когда он уезжает. Поповы поцеловались со своими родными, те заплакали, заплакал и Иван Иваныч, хотя ему не следовало бы плакать; вероятно, он оттого заплакал, что ему представилось то, как Петрушка будет тиранить свою жену. Крестьяне и мальчишки хотя и не плакали, но им было жалко своего дедушки.

   - Иван Иваныч, смотри, скорей приезжай.

   - Как женишь своего сына, так и приезжай.

   - Прощайте, ребятки! - Старик со всеми поцеловался.

   - Прощайте, братцы! - сказал Егор Иваныч.

   Поповы тронулись. Крестьяне долго глядели на них, а встречные шапки скидывали и говорили: прощайте. Они поехали мимо дома отца Федора. Он уже встал и сидел в рубахе у окна, с папироской во рту.

   - Прощайте, Федор Терентьич! - сказал Иван Иваныч.

   - Прощайте! С богом!

   Старик погнал лошадь, и лошадь припустила шагу.

   - В которую же сторону дорога идет в Столешинск? - спросил отца Егор Иваныч,

   - А вот выедем, спросим.

   - Куда это, Иван Иваныч? - спросил старика попавшийся письмоводитель станового пристава, шедший с пруда с удилишком.

   - В Столешинск, сына женить.

   - Какое им, тятенька, дело, куда мы едем? Как глуп этот сельский народ!

   - Экой ты глупый, Егорушко!.. Уж обычай такой. А вот ты женись-ко да посвятись - проходу не дадут, всё будут спрашивать... Пустяки, пустяки, а тоже накось, попробуй, женись да посвятись!.. Раскуси-ко!..

  

  

   Столешинск город старый. Построен он между двумя горами и разделяется маленькой речкой, которая в июле месяце делается ручейком. Иной завод лучше выглядит, чем Столешинск. Он только и славится, что пятью каменными церквами архитектуры XVII и XVIII столетий. В нем только два частных каменных дома: один городничего, вышедшего назад тому десять лет в отставку, и благочинного Тюленева; остальные дома, за исключением казенных, все старые, построенные назад тому, может быть, сорок, шестьдесят лет. Тротуары существуют только около здания присутственных мест, здания, вмещающего в себе, за исключением духовного правления и почтовой конторы, все присутственные места, в том числе и тюрьму, называемую попросту острогом. Фонарей и извозчиков не имеется, нет также ни одного бульвара или места для гулянья, кроме кладбища да леса, которого очень много около гор и дальше за городом, между горами; нет фотографии, типографии, театра, даже нет ни одного фортепьяно или рояля, и аристократия увеселяет себя органом городничего и шарманкой земского исправника. Все необходимые вещи для живота и наружного украшения получаются: первые - раз в неделю, именно в понедельник, а последние - каждый день или раз в месяц на Здвиженской площади и в гостином дворе, состоящем из деревянного амбара с двенадцатью лавками с двух боков, из которых торгуют только в пяти, а в последних, говорят, торговать нельзя, потому будто, что эти лавки устроились не на пригожем месте. Самая местность города до того, говорят, непривлекательна, что город надо бы построить не внизу, а на которой-нибудь горе, потому, говорят горожане, что весной и осенью грязь бедовая: "вода непроходимая, и такая-то ли неприятность происходит по ночам от воров и разных ссыльных, что ужасти..." Уж если говорят так старые жители, никуда невыезжающие из города, то, должно быть, Столешинск незавидный город. Говорят, что кто-то из купцов хотел перевести город на другое место, именно на одну из гор, да жители не согласились: побранили того, кто первый выдумал строиться тут, посудили, что эти домишки денег стоят, а там опять стройся, да и камешек на одном месте обрастает, так и бросили вопрос о перенесении города на другое место и об улучшении этого города, решив, что ладно и так: жили же люди до нас, и мы прожили много лет... Нечего!

   Столешинские жители люди бедные, а бедные люди только при больших деньгах, полученных неожиданно, разбирают вкусы и проявляют барские замашки. Столешинск от губернского города в трехстах верстах, и от него до губернского города идет одна дорога, летом грязная и до того трясучая, что каждый проезжий проклянет ее не один раз, а зимой по ней ездят гусем и вываливаются в ухабах, от станции до станции, раз по пяти. Эту дорогу поправляют крестьяне только тогда, когда губернатору вздумается проехать в Столешинск для своего удовольствия. Торговля тут очень плохая. Мука привозится только зимой, потому что ее приплавляют летом в губернский город из других смежных губерний, и потому мука дорога; спросу на работы мало; сбыту различных материалов еще меньше. Город населяют две тысячи мужчин и женщин. Мужчины - народ почти весь занятой; женщины, которых больше мужчин, или - народ, работающий на мужчин и на разные семейства, или - народ праздный. В число этих классов дети до восьмилетнего возраста не входят. Мужчины состоят из чиновников, служащих в разных присутственных местах, отставных и подсудимых, купцов, мещан, из которых тридцать человек портные и сапожники, четырнадцати крестьян, занимающихся постройкой и поч