Решетников Федор Михайлович - Ставленник

лько не мешайте, пожалуйста. Ведь одни сутки остались.

   - Не беспокойся. Мы тебя не введем во искушение. Егор Иваныч! Егорушка! товарищ... Ведь нам всем жалко тебя, больно... Э, да что толковать!.. Ну, твои дела, значит, что называется, в шляпе. Поп, брат, ты. Благослови, отче.

   - Бога бы ты постыдился...

   . . . . . . . . . . . . . . . .

   - Егор Иваныч, вот что: а жена?

   - Найдем!..

   - А?

   - Не спросим вашего брата.

   - Однако жена... Ты пойми: что такое мужчина и женщина? Что такое, по-твоему, мужчина и женщина?

   Егор Иваныч сначала подумал, что говорить с Троицким не стоит, потому что он переспорит его, а все его резоны "ровно ни к чему не ведут". Однако он сказал:

   - Да что с тобой толковать! Ты человек светский, я - духовный. По-нашему, жена должна быть помощницей мне, должна уважать меня... повиноваться мне.

   - Та женщина, которую ты теперь не знаешь?

   - Женщина против нас ничто.

   - Что?!

   - Плевок.

   - Подлец ты, Попов!

   Егор Иваныча зло взяло...

   - Говорить я с тобой не хочу... Убирайся вон, иначе ректору окажу.

   - На это господин Попов, я вам скажу вот что: во-первых, я не уйду, потому что квартиру я снимаю не у вас; во-вторых, я ректора не боюсь, так как подал в отставку из вашего сословия.

   Попов молчит и ходит по своей комнате.

   - Егор Иваныч, на что вы сердитесь-то?

   Молчание... Троицкий вошел в его комнату. Попов не смотрит на Троицкого.

   - Егорушко! а двенадцать лет дружбы?..

   Это тронуло Попова.

   - Ты мне теперь не можешь быть товарищем.

   - Знаю, почему; но головы на отсечение не дам. Егор Иваныч, к чему эти ссоры? Ведь мы ссорились раньше за идеи и мирились, но не так, как теперь. Вероятно, ты потому сердишься, что скоро получишь место; но, брат, у тебя еще задача - слово. Подумай!

   - Не тронь меня, Троицкий.

   - Не буду трогать. Дай лапочку!

   Друзья поцеловались.

   - Славный ты, Егор, будешь поп. Дай бог тебе успеха, да брюхо растить, ребят меньше. Только вот тебе просьба: не трогай нас, твоих товарищей; не говори проповеди на воздух. Ты лучше печатай что-нибудь в "Духе христианина" или "Православном обозрении", тогда тебя будут читать и семинаристы и отцы разные. Пиши дело, настоящее, говори прямо, а на старинные идеи не упирайся.

   - Знаем, как делать.

   - А знаете, так и знайте...

  

  

   Начали собираться товарищи. Собралось человек восемь, выпили по рюмочке водочки, закусили.

   - Давайте читать.

   Начинается чтение. Все слушают и молча смотрят то на Троицкого, то на книгу. Если что кому-нибудь не понравится и кто-нибудь не поймет чего-нибудь, следует остановка:

   - Стой! он врет.

   - Нет, не врет!..

   - Объясни!

   Следует объяснение.

   - Прочитай снова!

   После чтения опять спор. Каждый критикует по-своему, под конец соглашаются:

   - Ужели и с нами то же будет?

   - Ну, брат, мы не такие люди. Мы им утрем нос.

   - Чем?

   - Утрем!

   - Эх, господа! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   - Я думаю, нам легко будет учиться в университете. Заучивать трудно. Теперь вот мы читаем и разъясняем сами, потому что разъяснить здесь некому, а там умные-то люди налицо, своими ушами будем их слушать. А ведь мы, братцы, в течение двух лет читанья мало еще поняли.

   - Надо допонять.

   - Едем!

   - Кто едет?

   Пять человек сказали: "Я". Это были: Спекторский, Бирюков, Троицкий и двое Кротковых.

   - А вы? - спросил Троицкий у остальных.

   - Мы служить будем. Губернатор уже обещался дать места, - сказал Клеванов.

   - Куда же, господа, ехать? - спросил Петр Кротков, красивый юноша двадцати лет.

   - Да ты куда думаешь?

   - Батюшка советует в духовную академию, а мне хочется в медицинскую. Я в медицине-то смыслю кое-что..

   - Ишь каналья! Любит форму: здесь иподиаконом был, архиерея одевал, а там хочешь форму носить, чтобы порисоваться в губернском городе и перед своим батюшкой. Знаем мы вас, протопопские сынки!

   - Давайте лучше вот что решать: как ехать? Есть ли еще деньги-то?

   - Кротковы богаты.

   - Наш отец на днях будет сюда, вероятно даст, - сказал Алексей Кротков.

   - Мой отец хотел прислать малую толику. Он не препятствует тому, что я еду в университет, даже радуется, - сказал Троицкий.

   - А вот мой не то: что, говорит, тебе за наука? Выпороть, говорит, тебя надо за вольнодумство. И если ты бросишь меня на старости лет, не заступишь мое место, прокляну тебя, - сказал Бирюков.

   - Что за дубина!

   - Что ни говорите, а я удеру в университет... Добро бы, я один был сын у него, а то один уже священником, а другой в философии. На брата, конечно, нечего надеяться. Скверно, денег нет.

   - Я отцу ничего не говорил о поездке, нынче написал ему такое письмо, что, надеюсь, старик расчувствуется. Впрочем, я у него одно детище мужского колена, а место у него такое, что называется - на веретено стрясти: село дрянь, народ бедный, благочинный теснит... - сказал Спекторский.

   - Так как, господа?

   - Не знаем. Призанять бы у кого-нибудь на дорогу.

   - У кого займешь?

   - Мы вот что сделаем, господа, - сказал Троицкий: - все мы друзья и, стало быть, в крайних случаях должны помогать друг другу, как помогали в семинарии и как выручали друг друга из бед. Если мой отец пришлет много, я половину разделю на Спекторского и Бирюкова.

   - У меня всего два рубля. Книги разве продать! - сказал Бирюков.

   - А у меня всего-то пятьдесят копеек, - сказал Спекторский.

   - Господа Кротковы, к вам взываю о благотворительности, - сказал Троицкий Кротковым.

   - Мы не знаем, как отцы.

   - Если не дадите, мы вам не товарищи.

   - Я попрошу батюшку об этом, - сказал Алексей Кротков.

   Разговоры продолжались до четвертого часу утра. Попову очень надоели товарищи, но ему совестно было гнать их.

   - Попов, давай другую книгу.

   Попов дал.

   - Ну, читай, Елтонский.

   - Господа, мне надо проповедь писать, - сказал Егор Иваныч, теряя всякое терпение.

   - Пойдемте к нам, - сказал Петр Кротков.

   - Лучше за реку поплывем. Там хорошо.

   - Марш!

   - Смотри, Егор Иваныч, умненько сочиняй. Мы послушаем твою проповедь в церкви, - сказал Алексей Кротков.

   Товарищи поцеловали Егора Иваныча и пошли к реке.

   Когда ушли товарищи, Егор Иваныч достал из сундучка четыре листа серой бумаги, сделал их тетрадкой в четвертую долю листа, сшил, разрезал, перегнул на половине, очинил перо, попробовал, поправил перо, опять попробовал, ладно - и стал думать. Целый час Егор Иваныч продумал.

   "Задача трудная, - рассуждает Егор Иваныч: - дело в том, что придется говорить в губернском городе, в архиерейскую службу... Троицкий прав. Другое дело, если бы сочинить просто для архиерея, а то для народа. Товарищи будут слушать, шептаться, смеяться, как и я смеялся над выговором священников... Судить станут... Ничего бы, если бы всё чужие, а то своих много, не все разъехались... А певчие - зубоскалы, вслух шикают... И к чему он задал мне... Ну, что я напишу?.." Опять Егор Иваныч стал обдумывать сюжет проповеди. Ничего не выдумывается.

   - Дай умоюсь, - сказал Егор Иваныч вслух и умылся.

   "Уж сочиню же я тебе! Сочиню". Зло взяло Егора Иваныча. Ругаться он стал. Попробовал перо, озаглавил текстом священного писания свое сочинение и начал приступ. Полчаса он писал сплеча, потом вдруг остановился.

   "А дальше?.. Он велел текстов больше... На! наворочаю же я тебе".

   Зазвонили к заутрене.

   Крепко и хлестко стал писать Егор Иваныч. Мысль была, только тексты трудно подбирались. Зазвонили к ранней обедне, Егор Иваныч все пишет. Вошла хозяйка.

   - Здравствуйте, Егор Иваныч, - сказала она.

   - Здравствуйте.

   - Чайку попьете?

   - Некогда.

   Хозяйка, как хозяйка дома, села около стола, возле Егора Иваныча.

   - Что вы это пишите? И ночь-ту, кажись, не спали..

   - Проповедь пишу.

   - Ах, мои мнечиньки! Проповедь?

   - Да. - Егор Иваныч бросил перо, потому что теперь все мысли его сочинения исчезли.

   - Где же вы ее сказывать будете?

   - В кафедральном соборе.

   - Ой! ой!.. при самом архирее?

   - Да.

   - Вот что значит ученье-то!... Уж я послушаю, непременно послушаю. Только вы поскладнее пишите да понятливее, погромче сказывайте... Вот у нас говорят проповеди-то, всё под свой нос говорят... А вы как, в ризе будете сказывать-то?

   - Нет. Стихарь надену.

   - Так, так... А в ризе-то лучше бы... А вы в попы-то скоро постригетесь?

   - Скоро. Только проповедь надо сказать.

   - Дай бог, Егор Иваныч, дай бог!.. Чайку не хотите ли, Егор Иваныч?

   - Да нет чаю.

   - Экие вы какие! Ну что бы мне сказать!.. Сейчас поставлю самоварчик, напою.

   - Покорно благодарю.

   - Полно, Егор Иваныч. Вы у меня такой были постоялец, что мне и не найти таких... Как красная девушка, жили всё тихо, и кашлю, что есть, не слышно... Не то что Павел Иваныч, денег не платит, приятелей водит, содом просто! - Немного помолчав, хозяйка, поправив на голове платок, сказала очень любезно Егору Иванычу: - а я ведь к вам по делу, Егор Иваныч. Денег бы надо, больно надо...

   - Вам сколько следует?

   - Да за комнатку два рубля, за десять фунтов гречневой крупы - помните, велели купить? пять фунтов говядины, молочнице за шестнадцать бураков, всего три рубля восемь гривен без трех копеек.

   Егор Иваныч дал ей пять рублей.

   - Ах, я и забыла, ономедни у вас гости были, стакан разбили, двадцать копеек стоит.

   - Да ведь он от воды лопнул!

   - Знаю, что сам лопнул, только теперича, уж если он у вас был, значит, вы за него и отвечаете.

   - Так вы и двадцать копеек исключите из пяти рублей.

   - Хотелось бы мне еще попросить вас... да совестно.

   - Говорите.

   - Ономедни стекло разбили вот в этом окне.

   - Да ведь оно разбито было!

   - Полноте, Егор Иваныч... Вы коли живете здесь, значит, за комнату и отвечаете... Ну, да бог с вами... Вот еще надо бы за картинку вычесть... Больно уж ваши-то приятели хериков много на лице наделали... хорошему человеку и посмотреть-то страм... Стул таперича сломали.

   - Послушайте, Авдотья Кириловна, ведь я в том не виноват; не я же ведь все это сделал.

   - Знаю, что не вы,- вы такой умница! Дай вам царица небесная невесту хорошую. - Хозяйка встала. - Вы пожалуйте ко мне в комнатку; я вас пирожками говяжьими попотчую.

   - Покорно благодарю.

   - Сделайте милость.

   Егор Иваныч пошел за хозяйкой в ее комнатку. Муж хозяйки сапоги починивал, а дочь, лет четырнадцати, принесла две тарелки жареных пирожков и чашку свежего молока. Егор Иваныч стал кушать.

   - Вот, Егор Иваныч, что значит ученье: ученье свет, а неученье тьма. Если бы я теперича был грамотный, я бы теперича кто был? поди, и дом у меня был бы каменный, и вашей братьи в нем жило бы много, - сказал хозяин.

   - Уж Егор Иваныч, одно слово, прозвитер! - сказала хозяйка, радуясь, что ее постоялец будет говорить проповедь и скоро будет священником. - Мы худых людей не держим, - прибавила она.

   - Егор Иваныч, не напишете ли вы мне письмо к брату?

   - Очень хорошо.

   - Я вам сапожки заштопаю. Покажите.

   Егор Иваныч показал сапоги.

   - У-у какие! Снимите-ка, - сказал хозяин. Егор Иваныч снял сапоги, и так как у него других сапогов не было, то он и остался босиком, а хозяин принялся починивать. Наевшись пирогов, Егор Иваныч написал хозяину письмо, на что и употребил целый час. После этого его приглашали обедать, но он отказался.

   Хозяева все и всегда любезны с богословами. Они гордятся, что у них живут умные люди, которые меньше буянят и ломают вещи, нежели уездники и словесники. Им очень жалко расставаться с ними, и они перед отъездом особенно любезны, надеясь на то, что квартирант их, посвятившись в священники или дьяконы, непременно подарит им рубль или три рубля за ласку хозяйскую и ихнее хорошее расположение.

   После этого проповедь плохо сочинялась, мысли положительно не лезли в голову. Во втором часу пришло двое кончивших курс в семинарии, Ермилов и Гонимедов.

   - Проздравляем! - сказали они, входя. - Вы уж знаете?

   - Троицкий сказал. Молодец! Ну, а проповедь?

   - Да пишу.

   - Ну-ко, прочитай.

   - Не кончил еще. Текстов много надо.

   - Ну, ничего. Мы подсобим.

   Егор Иваныч стал читать, а приятели поправляли его. Чтение, марание, приписывание продолжалось до самого вечера. Проповедь была кончена. Пришел еще богослов. Опять началось чтение и поправки.

   - Кажется, ладно?

   - Еще бы!

   - А как да не понравится ректору?

   - Чего еще ему надо! Постой! Егор Иваныч, размалюем про начальство.

   - Да, господа, послушайте: ведь хвалить начальство следует в семинарии при выпуске, а не в церкви.

   - Да ведь он велел!

   - Я думаю вот что: может, ректор сам хочет сказать проповедь по этой тетрадке.

   - Пожалуй, - это бывает.

   - А может быть и то, что он покажет архиерею, тот прочитает и скажет: хорошо, но сказывать запретит.

   Между тем хозяйка принесла Егору Иванычу чаю, сахару и булок. Началось чаепитие и излияния дружбы.

   - Я слышал, - говорил Ермилов: - что в Столешинске у отца Василия есть две дочери: одной - Наталье - девятнадцатый год, сватались чиновники, да отец Василий не выдал. Не худо бы тебе попросить ректора, чтобы он написал письмо тамошнему благочинному.

   - Возьмется ли он за это дело? Как-то неловко.

   - Попробуй.

   - Пожалуй, наведи справки, нет ли там невест других, и поезжай туда жениться, а оттуда сюда на посвящение.

   - Пожалуй.

  

  

   На другой день к двенадцатому часу проповедь была окончена. Егор Иваныч шел с трепетом к ректору и молился в душе: господи помоги!

   Ректор удивился, что Попов принес проповедь скоро.

   - Сам ли ты сочинил?

   - Сам. - Егору Иванычу обидно сделалось.

   - Хорошо, я прочитаю. Завтра приходи за ответом в это же время.

   От ректора Егор Иваныч пошел в консисторию, к столоначальнику.

   - Ну, что-с? - спросил Егора Иваныча столоначальник.

   - Я к вам за справкой

   - Да ведь вы уже назначены, с вас магарыч надо.

   - Как назначен?

   - Да так. Сами вы просили ректора, а ректор снес вашу просьбу его высокопреосвященству, а тот и назначил.

   - И бумага здесь?

   - Ну, этого я вам не скажу - секрет.

   - Какой же тут секрет?

   - Ну уж, нельзя.

   - Да ведь вы сами сказали, что я назначен!

   - Ну это еще сорока на двое сказала. Я могу отписать на справке, что место ваше занято.

   - А его-то высокопреосвященство?

   - Что вы, жаловаться хотите? Знаете, чем эти жалобы-то пахнут?

   - Чем?

   - Мне, господин Попов, некогда с вами калякать.

   - Я, Яким Савич, пришел к вам не потому, чтобы место просить, а об невестах хочу справиться.

   - Я вам сказал, что мне некогда.

   Егора Иваныча зло взяло. Он вышел в коридор. За ним вышел писец.

   - Что дадите? - пристал он к Егору Иванычу.

   В консистории если и сторож важное лицо, то писцы там уж очень важные лица для ищущих и хлопочущих. Это знают все. Даже сторож за полтинник может выведать от писцов, а писцы - помощники столоначальников по делам поборов.

   - За что?

   - Экой вы чудак. Давайте три рубля, все сделаем.

   - Да денег нет.

   Их окружил синклит подрясниковых и в рясах. Все смотрят как-то с удивлением, сожалением; какое-то заискивание видится, плутовское намерение...

   - В чем дело? - спрашивает храбрый господин в рясе, держа голову набок, разведя ноги на аршин одна от другой и утирая ситцевым платком бороду, на которой присохла скорлупа от яйца.

   - Право, не знаю, - ответил Егор Иваныч.

   - За что вы просите-то?

   - Это не ваше дело, - сказал писец.

   Половина разошлась по своим местам. Господин в рясе и с скорлупой на бороде рьяно вступился за Егора Иваныча.

   - Вы объясните причину!

   - Не ваше дело.

   - А владыку знаешь?

   - Сторож, выгони этова пьянова, - закричал писец и ушел в канцелярию.

   - Что он сказал? что сказал? - спросили человек шесть. Обруганный заступник ворвался было в канцелярию, но его вытолкали оттуда.

   - Что, отец дьякон, с носом!

   - В чужой монастырь со своим уставом не ходи.

   - Еще говорите спасибо, что за шиворот не выгнали на улицу, - говорят, хохоча, остальные.

   - Это все из-за вас, господин семинарист, - обратился дьякон к Егору Иванычу и сию же минуту отошел от него.

   Два священника подошли к Егору Иванычу.

   - В чем дело?

   Егор Иваныч рассказал.

   - Вам надо бы денег дать.

   - Если бы были, дал.

   - Вы лучше к нему на дом сходите. Дайте рубль - и дело в шляпе.

   - Нет, всего лучше к эконому.

   - Эво! к эконому. Ведь вам, разумеется, невесту не голую надо, а с придачею; так лучше справиться у столоначальника.

   - Я к нему не пойду.

   - Как знаете. - Разговор пошел об другом: каков нынче ректор. Потом оба священника и приставшие трое диаконов пожелали послушать проповедь молодого проповедника.

   В углу, налево, один дьячок схватил за нос пономаря; пономарь вскричал и в свою очередь ударил дьячка под микитки, что вызвало всеобщий смех. В другом углу, направо, один подрясниковый уснул на диване.

   - Братцы, смотрите!

   - Ах, он, пес!

   Все хохочут.

   - Наденьте на него бумажный колпак.

   Один причетник подошел к спящему и привязал к волосам его свою косоплетку, а к ней бросовый конверт.

   - Нехорошо. Лучше разбудить, - советует половина глазеющих на спящего.

   - Что он, пьян?

   - Лунатик, должно быть...

   - В беспечности пребывает...

   Один разудалый дьячок потащил со спящего сапоги, тот проснулся. Его стали стыдить. В одном месте идут одолжения.

   - Павел Гаврилович! одолжи рублик.

   - У самого мало...

   - Одолжи... как приду домой - отдам.

   - Олонись я тоже дал так-то, да каналья, Патрушев, надул.

   - Вот те Христос, отдам.

   Павел Гаврилович дает рублик. Какой-то священник одолжил другому священнику пять рублей.

   Егор Иваныч ушел домой, ни с кем не простившись. Троицкий сказал, что его все еще не уволили и он ходил даже к владыке, но до владыки его не допустили.

   Хозяйка предлагала Егору Иванычу свои услуги найти невесту в городе, но Егор Иваныч отложил вопрос о женитьбе до завтрашнего дня.

   На другой день ректор сказал ему:

   - Очень плохо составлено твое слово... Удивляюсь, почему вы болванами выходите?.. Ну как можно сказать такую проповедь? Никакого смысла нет.

   - Я, ваше высокопреподобие, очень торопился.

   - У вас вечно отговорки... Ну какой ты священник, когда и таких пустяков не в состоянии составить?

   - Мне, ваше высокопреподобие, времени не было вовсе. Мешали Троицкий и прочие исключающиеся.

   - Этому я верю. Поэтому я поправил. Возьми. - Ректор подал рукопись. - Сегодня у нас пятница, завтра принеси мне переписанную тетрадку, да смотри - на почтовой бумаге напиши.

   - Очень хорошо-с.

   - Ступай.

   Егор Иваныч переступает с ноги на ногу.

   - Чего еще тебе нужно?

   - Ваше высокопреподобие, осмелюсь вас еще попросить насчет...

   - Ну, говори. Денег, что ли, надо? Все издержал, что ли?..

   - Нет, ваше высокопреподобие.

   - Так что же?

   - Не можете ли вы помочь мне насчет невесты.

   - Это не мое дело. Мое дело выучить вас; а что касается до места, то я из любви христианской помог тебе.

   Егору Иванычу ничего больше не оставалось делать, как только подойти под ректорское благословение и уйти домой.

  

  

   Архиерей принимал с десяти до двенадцати часов. Приемная его - небольшая комната с двумя круглыми столами, мягким диваном и двумя стульями. Стены разрисованы. Духовные лица сначала толкутся на лестнице. На лице каждого и в голосе заметны испуг и робость.

   Каждый трезвый, а кто с похмелья, тот жует ладан или корку от лимона.

   - Вы зачем? - спрашивает один робко другого.

   - Перепрашиваюсь.

   - В первый раз?

   - Нет, уж в третий. А вы?

   - Тоже перепрашиваюсь. В прошлый раз хотел перевести, да на это место пятеро подали.

   В приемную впускают келейные за десять копеек каждого. Деньги эти идут в их пользу.

   В приемной все стоят чинно. Говорят шепотом, на ушко, прикрыв рот правой или левой рукой. Братство тут славное. Все ждут владыку, у всех мысли одни и те же, всякий боится позабыть заученные им слова, какие он должен сказать. Один шепчет: "Ваше высокопреосвященство, по крайней бедности, позвольте перевестись". У одного дьячка так на ногтях написано чернилами, что говорить. Большая половина читают в двадцатый раз свои прошения, складывают их, вытирают бумагу, что-то шепчут про себя и постоянно вытирают платками свои щеки и лбы...

   Егор Иваныч тут же стоит. Он надел сюртук Троицкого, который был поновее, белую манишку и белый галстук. В руке у него проповедь, на боку которой написано ректором: читал и одобряю, ректор архимандрит такой-то. Большая часть трущихся в приемной знают, что Попову назначено место и что в руке у него проповедь. Все завидуют.

   Наконец вышел владыка. Все подошли под благословение. Начались просьбы.

   - Кто ты такой?

   - Дьякон Крестовоздвиженского села, Иоанн Лепосимов.

   - Об чем просишь?

   Тот робко объясняет.

   - Подай прошение.

   Очередь дошла до Егора Иваныча, на которого владыка с самого начала взглядывал.

   - Ты кто такой?

   - Кончивший курс семинарии, диаконский сын, Егор Попов.

   - Об месте просишь?

   - Отец ректор ходатайствовал у вас за меня.

   - Так это ты Попов?

   - Точно так, ваше высокопреосвященство.

   - Хорошо. Ступай туда, - и владыка указал Егору Иванычу на дверь в залу.

   Зала убрана как в богатом барском доме, с тою только разницею, что в ней на стенах висели большие картины духовного содержания в позолоченных рамках.

   Через четверть часа владыка пришел в зал вместе со своим письмоводителем.

   - Где прошение кончившего курс семинарии Попова? - спросил он у письмоводителя.

   - У меня-с, ваше высокопреосвященство!

   - Принеси сюда.

   Письмоводитель ушел.

   - На какое место ты желаешь?

   - На священническое.

   - Отец ректор просил меня. Я справлялся. Место тебе будет в Столешинске.

   Егор Иваныч низко-пренизко поклонился.

   - Нынешний год я туда не поеду. Поэтому после свадьбы ты должен ехать сюда.

   Егор Иваныч опять поклонился и проговорил:

   - Ваше высокопреосвященство! я еще не нашел невесты.

   - Сходи к эконому, он знает. Вчера я ему две просьбы передал от духовных вдов.

   Егор Иваныч поклонился.

   - Написал ты проповедь?

   - Написал, ваше высокопреосвященство.

   И Егор Иваныч подал рукопись. Владыка, увидав засвидетельствование ректора, не стал ее читать. Письмоводитель принес прошение Егора Иваныча. Владыка написал на прошении: "Назначается в столешинскую Знаменскую церковь во иереи. Пострижение в октябре месяце...", а на проповеди: "Благословляю, смиренный...".

   - Позвольте завтра сказать, в ваше служение.

   - Можешь.

   Егор Иваныч подошел под благословение.

   - Послезавтра я уезжаю; можешь и ты ехать за женой.

   Егор Иваныч опять подошел под благословение и ушел из залы.

   Архиерейский эконом посоветовал Егору Иванычу ехать в Столешинск и жениться лучше там на дочери какого-нибудь священника или дьякона.

   Вечером Егор Иваныч стоял в крестовой церкви, а после службы ее подходил под благословение владыки, который стоял в алтаре.

   Ночь провел очень худо. Не спится, а если уснет, то ему представляется народ, и народ этот хохочет, семинаристы ему неприличные кривляния делают руками.

   Утром проповедь была прочитана Егором Иванычем раз семь про себя и два раза вслух. Троицкий боялся за своего товарища, чтобы он не струсил на кафедре, не сделал бы худого выражения на лице. В церковь его проводили шесть семинаристов. Архиерей служил в кафедральном соборе. Егор Иваныч стал в алтарь. Перед концом службы Егор Иваныч надел стихарь и подошел под благословение владыки. Но вот Егору Иванычу нужно идти, а он дрожит, ноги подсекаются. "Иди!" - говорит протодьякон. Егор Иваныч пошел, запнулся за что-то... Вышел в левые двери; певчие ему с хор рожи строят, а костыльник его за стихарь дернул. Кое-как Егор Иваныч дошел до налоя; робко вытащил из кармана рукопись, перекрестился и сказал чуть не шепотом: "Во имя отца" - и стал.... Потом кашлянул, посмотрел на рукопись - буквы вверх ногами стоят... Однако он начал читать; но читал очень тихо - "под свой нос", как выражалась его хозяйка; читал бессознательно, думая: "Ах бы скорее промахать..." Большая половина публики вышла из церкви, а остальная ничего не слышала, потому что Егор Иваныч читал, запинаясь за каждое слово, пропуская где строчку, где две; где не разберет - от себя выдумает и читает, как дьячок часы читает... Промахал он так скоро, что певчие его ругнули, потому что нужно было петь запричастный, а половина их разбежалась курить папиросы. В алтаре удивились, что так скоро Попов кончил проповедь, а ректор строго на него взглянул, когда он подошел под благословение владыки. Когда владыка стал уходить из церкви, то сказал ему, чтобы он зашел к нему.

   Бывшие в церкви семинаристы окружили Егора Иваныча.

   - Ну, брат, и проповедник! Знаешь, тебе где надо проповеди сказывать?..

   - Тебе бы дьячком быть!

   - Неловко, господа, ведь в первый раз, - сказал Егор Иваныч.

   - Ты куда?

   - Да архиерей звал.

   - Уж не обедать ли?

   К ним подошел посвященный в этот день в священники и отвел в сторону Егора Иваныча.

   - Пожалуйте ко мне на поздравку. Я закусочку устроил сегодня.

   - Покорно благодарю.

   - Непременно приходите. Отец протодиакон будет, кафедральные дьяконы будут, певчие.

   - Мне надо к владыке сходить.

   - Так после.

   Владыка оказал Егору Иванычу, чтобы он ехал жениться, что он получит из консистории свидетельство на вступление в брак и что в консисторию же он передал его прошение для исполнения.

   Егор Иваныч пришел с двумя певчими-богословами к новопосвященному во священники. Там сидели протодьякон, два кафедральных дьякона, один приезжий священник и еще один городской дьякон. При протодьяконе все вели себя скромно.

   - А! вот и молодой проповедник! - сказал протодьякон и пожал руку Егору Иванычу. - Однако вы дурно сказали проповедь, - прибавил протодьякон.

   - Даже очень скоро, - прибавил певчий дьякон.

   - В первый раз, отец протодьякон! - оправдывался Егор Иваныч.

   - Ну-ка, выпей водочки, поди, пересохло в горле-то, - сказал протодьякон и налил Егору Иванычу рюмку, Егор Иваныч должен был выпить.

   - А скоро будешь посвящаться? - спросил протодьякон уже по-приятельски.

   - Как женюсь.

   - А!.. А нашел невесту?

   - В том-то и горе, что нет.

   - Я тебе вот что скажу, Егор Иваныч. В Столешинске я хорошо знаком с благочинным, знаю там невест и напишу ему письмо. Письмо это ты сам свезешь.

   - Да ведь вы завтра едете?

   - Тьфу ты! Совсем забыл.

   Протодьякон плюнул.

   - Ну, так я по почте пошлю.

   Через два часа протодьякон ушел с кафедральными и городскими певчими, дьяконами, отзываясь тем, что завтра в шесть часов им ехать надо... По уходе их начались песни, и дело дошло до буйства... Егор Иваныч убежал, но пришел домой "выпивши" до того, что разругался с Троицким и чуть не прибил его.

   - Эк те разобрало! Вот славный выйдет поп! - заметил Троицкий.

   - Знать тебя не знаю. Поищи-ка теперь службы, а я нашел, да еще как!..

   С этим словом Егор Иваныч повалился на кровать и тотчас же уснул.

   Через неделю Егор Иваныч, получивши свидетельство на вступление в брак с девицею духовного звания и справку, что он назначен священником в такое-то место, распростился с приятелями и покатил на обозах с двумя бедными семинаристами к своему отцу.

  

  

   Егор Иваныч Попов поехал к своему отцу в село Ивановское Петровского уезда. Так как это село находится от губернского города в двухстах верстах, то он ехал на обозах целую неделю. Ехать на обозах не то, что на почтовых, на перекладных и с попутчиками. Всякому известно, что обозами называется кладь, и на этой-то клади сидит, точно на какой-то горке, дремлющий ямщик - или хозяин лошади, или просто работник-извозчик. Любитель путешествий, богатый человек, никак не поедет на обозах, он не найдет никакого удобства на обозе. Мужик-крестьянин не стыдится сесть как-нибудь и где-нибудь - лишь бы сесть; не боится дождя и грязи, не боится стужи и вьюги, жары и духоты, потому что ему разбирать вкусы не к чему: во всякую пору и непогоду он пойдет и поедет для хлеба, потому что об нем никто не позаботится, а всякий называет его неучем, да еще требует кое-какой дани... Семинаристы не гнушаются крестьян-извозчиков. Извозчиков они любят потому, что те берут с них дешево, да притом извозчики народ славный, хотя и плуты подчас; но кто же не плут? Семинаристу хочется домой к родным, домой в родное село, нужно ехать куда-нибудь, - хоть невесту искать, а денег нету, пешком идти далеко; поневоле поедет на обозе. Крестьяне знают, что семинаристы народ хороший, мужика не обидят, ничего не украдут, а попросят они семинаристов покараулить обоз и лошадку, когда сами отправятся куда-нибудь, по нужде или в кабак, семинаристы не откажутся; да и как-то веселее с "ребятками": "калякают они больно толково да весело так..." Кроме этого, крестьянин еще и уважает "ребяток" по любви их к вере и почету к духовенству. "Не всяк может попом быть. Штука-то важная..." - рассуждает каждый крестьянин.

   Сидит Егор Иваныч на обозе, свесивши ноги. Очень неудобно сидеть, а прилечь негде. Ноги болтаются; самого "взбулындывает" полегонечку, а в ином месте так тряхнет, что невольно скажешь: да будь оно проклято! С непривычки ехать неловко, а крестьянину ничего, он уже привык; спит себе полдороги на обозе с витнем в руке, только шапка нависла на нос. Оно и лучше - солнышко не жжет. Скука страшная, потому что лошадь везет чуть-чуть; на местность любоваться не стоит, таккак Егор Иваныч проезжает по этой дороге не в первый раз, все места знакомые, да и видов-то хороших нет: где лес, где пальник, где покос, где пашни; деревеньки незавидные, люди бедные, проезжающих мало. Извозчик оказался несловоохотливый... Егор Иваныч всячески старался сблизиться с крестьянином по-нынешнему, как он в книгах вычитал. Прежде он как-то весело ехал, а теперь у него в голове засела мысль, что - "я кончил курс, я много знаю, а крестьянин ничего не знает..." Однако он начал говорить с крестьянином по-нынешнему:

   - Слышь, дядя?

   - Ну?

   - Как те зовут?

   - Зовут меня Митрий.

   - А величают?

   - Величают Егорыч.

   - Значит, ты Митрий Егорыч?

   - Знамо, так.

   - А хлеб-то у вас каков ноне?

   - Нешто.

   - А как?

   - Да так.

   Молчание.

   - Што бог даст, то и ладно... - начал крестьянин. - Вот ныне, што есть, с обозами мало ходим... Времена такие тяжелые... А хлеба в прошлом году не было, потому, значит, земля у нас не такая, как в Прогарине или хоша у соседей. Те, значит, зажиточные, подарили с началу кого должно, и наделили их: значит, старые места дали.

   - А ты какой: государственный или крепостной?

   - Кабы государственный - не то бы было. Никитинской... Барин Иван Лексеич.

   - Худой человек?

   - А кто ево знат... не наше крестьянское дело судить... На то божья воля да милость царская...

   Крестья