Путилин Иван Дмитриевич - 40 лет среди грабителей и убийц

шел в дом, где жил князь, в дворницкую.

   - Здравствуй, Гурьян, как можешь? - проговорил дворник, здороваясь с вошедшим.

   - Князя бы увидать, - как-то неопределенно произнес Гурий, глядя в сторону.

   - В это время он не бывает дома, заходи утром. А на что тебе князь? - спросил дворник.

   - Расчетец бы надо получить, - ответил парень. - Ну, да другой раз зайду. Прощай, Петрович.

   С этими словами пришедший отворил дверь дворницкой, не оборачиваясь, вышел со двора на улицу и скорыми шагами пошел к Невскому. Дойдя до церкви Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился у витрины фруктового магазина и начал оглядываться по сторонам, как бы поджидая кого-то. Ждать пришлось недолго. К нему подошел товарищ - это был Гребенников, - и они вместе пошли по Знаменской.

   - Ну, как?

   - Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает, - проговорил Гурий Шишков.

   - Так завтра, как мы распланировали: на том же месте, где сегодня.

   - Не замешкайся. Как к вечерне зазвонят, ты будь тут, - проговорил тихим голосом Шишков.

   Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.

   На другой день, под вечер, когда парадная дверь еще была отперта. Гурий пробрался в дом и спрятался наверху, под лестницей незанятой квартиры.

   Князь, как мы знаем, ушел вечером из дома. Камердинер приготовил ему постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав его в известном месте. В квартире князя воцарилась тишина.

   Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился. Затем он отворил входную дверь в квартиру и, очутившись в передней, направился прямо к столику, из которого взял ключ. Крадучись, Гурий спустился вниз и отпер парадную дверь. Затем он снова вернулся наверх и стал ждать.

   Около одиннадцати часов ночи парадная дверь слегка скрипнула, кто-то с улицы осторожно приоткрыл и тотчас закрыл ее, бесшумно повернув ключ в замке. Это был Гребенников. Немного погодя он кашлянул. Наверху послышалось ответное кашлянье, и Гребенников стал подниматься по лестнице.

   - Какого черта не шел так долго?! - грубо прикрикнул Шишков на товарища.

   - Попробуй сунься-ка в подъезд, когда у ворот дворник пялит глаза, произнес вошедший, подойдя к Шишкову.

   Оба направились в квартиру князя и вошли в спальню.

   Это была большая квадратная комната с тремя окнами на улицу. У стены, за ширмами стояла кровать, около нее помещался ночной столик, на котором лежала немецкая газета и стояла лампа под синим абажуром, свеча, спички. От опущенных штор в комнате было темно.

   Гурий чиркнул спичку, зажег свечку, взятую со столика, и направился из спальни в соседнюю с ней комнату, служившую для князя уборной. Гребенников шел за ним. В уборной, между громадным мраморным умывальником и трюмо, стоял на полу у стены солидных размеров железный сундук, прикрепленный к полу четырьмя цепями. Шишков нащупал кнопку, придавил ее пальцем, пластинка с треском отскочила вверх, открыв замочную скважину.

   - Давай-ка дернем крышку, - проговорил Гребенников.

   Оба нагнулись и изо всех сил дернули за выступающий конец крышки сундука. Результата никакого. Попробовав еще несколько раз оторвать крышку и не видя от этого толку, Шишков плюнул.

   - Нет, тут без ключей не отворишь, а ключи он при себе носит.

   - А ты не врешь, что князь в бумажнике держит десять тысяч?

   - Камердинер хвастал, что у князя всегда в бумажнике не меньше. И весь сундук, говорил, набит деньжищами! - отрывисто проговорил Шишков.

   - Вот, топора с собой нет, - с сожалением проговорил Гребенников.

   Оба товарища продолжали стоять у сундука.

   - Ну, брат, - прервал молчание Шишков, - есть хочется.

   Гребенников вынул из кармана пальто трехкопеечный пеклеванник, кусок масла в газетной бумаге и все это молча передал Шишкову.

   На часах в гостиной пробило двенадцать. Тогда Шишков и Гребенников опять перешли в спальню и сели на подоконники за спущенные драпировки, которые их совершенно закрывали.

   - Как бы с улицы не увидели, - проговорил робко Гребенников.

   - Не видишь, что ли, что шторы спущены. Рано, брат, робеть начал! - насмешливо проговорил Шишков, жуя хлеб.

   Четвертый час утра. На Миллионной улице почти совсем прекратилось движение. Но вот издали послышался дребезжащий звук извозчичьей пролетки, остановившейся у подъезда.

   Князь, расплатившись с извозчиком, не спеша вынул из кармана пальто большой ключ и отпер парадную дверь, затем, как всегда, запер дверь, оставив ключ в двери. Войдя в переднюю, он зажег свечку и вошел в спальню.

   Подойдя к кровати, князь с усталым видом начал раздеваться. Выдвинув ящик у ночного столика, он положил туда бумажник, затем зажег вторую свечу и лег в постель, взяв со столика немецкую газету. Вскоре он положил ее обратно, задул свечи и повернулся на бок, лицом к стене. Прошло полчаса. Раздался легкий храп. Князь заснул.

   Тогда у одного из окон тихо зашевелилась портьера, послышался легкий, еле уловимый шорох, после которого из-за портьеры показался Шишков. Он сделал шаг вперед и отделился от окна. В это же время заколебалась портьера у второго окна, и из-за нее показался Гребенников.

   Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков направился к столику, поминутно останавливаясь и прислушиваясь к храпу князя. Наконец, Шишков у столика. Надо открыть ящик. Руки его тряслись, на лбу выступил пот... Еще мгновение, и он протянул вперед руку, нащупывая ручку ящика. Зашуршала газета, за которую он зацепил рукой... Гурий замер. Звук этот, однако, не разбудил князя. Тогда Шишков стал действовать смелее. Он выдвинул наполовину ящик и стал шарить в нем, ища ключи. Нащупав их, начал медленно вытаскивать их из ящика, но вдруг один из ключей, бывших на связке, задел за мраморную доску тумбочки. Послышался слабый звон... Храп прекратился. Шишков затаил дыхание.

   - Кто там? - явственно произнес князь, поворачиваясь.

   Послышалось вдруг падение чего-то тяжелого на кровать - это Шишков бросился на полусонного князя. Гребенников, не колеблясь ни минуты, также бросился к кровати, где происходила борьба Шишкова с князем. В первый момент Гурий не встретил сопротивления, его руки скользнули по подушке, и он натолкнулся в темноте на руки князя, которые тот инстинктивно протянул вперед, защищаясь. Еще момент, и Гурии всем телом налег на князя. Тот с усилием высвободил свою руку и потянулся к сонетке, висевшей над изголовьем. Шишков уловил это движение и, хорошо сознавая, что звонок князя может разбудить кухонного мужика, обеими руками схватил князя за горло и изо всей силы повернул его к ногам постели, откуда уже нельзя было достать сонетки.

   Князь стал хрипеть. Шишков из опасения, что эти звуки будут услышаны, схватил попавшуюся ему под руку подушку и ею стал душить князя. Когда тот перестал хрипеть, Шишков с остервенением сорвал с него рубашку и обмотал его горло.

   Гребенников, как только услышал, что Гурий бросился вперед, к кровати князя, не теряя времени, поспешил к нему на помощь. Задев в темноте столик и опрокинув стоявшую на нем лампу, он, не зная и не видя ничего, очутился около кровати, на которой происходила борьба. и тоже начал душить князя. Вдруг он почувствовал, что руки его, душившие князя, начинают неметь. Ощутив давящую боль в руках, Гребенников ударил головой в грудь наклонившегося над ним Шишкова, обезумевшего от борьбы.

   - Что ты, скотина, делаешь! Пусти мои руки!

   Придя в себя от удара и от этих слов, Шишков перестал сдавливать горло князя и вместе с тем и руки Гребенникова. Гребенников высвободил свои руки, а Гурий снова рубашкой перетянул горло князя, не подававшего никаких признаков жизни.

   Оба злоумышленника молча стояли около своей жертвы, как бы находясь в нерешительности, с чего им теперь начать. Первым очнулся Шишков.

   - Есть у тебя веревка?

   Гребенников, пошарив в кармане, ответил отрицательно.

   - Оторви шнурок от занавесей да зажги огонь! - распорядился Шишков.

   Гурий связал шнурком ноги задушенного князя из боязни, что князь, очнувшись, сможет встать с постели. После этого товарищи принялись за грабеж. Из столика они вынули бумажник, несколько иностранных монет, три револьвера, бритвы в серебряной оправе и золотые часы с цепочкой. Из спальни с ключами, вынутыми из ящика стола, Шишков с Гребенниковым направились в соседнюю комнату и приступили к железному сундуку, но все усилия отпереть его не привели ни к чему. Ни один из ключей не подходил к замку. Тогда они еще раз попробовали оторвать крышку, но все было напрасно.

   Со связкой ключей в руке Шишков подошел к письменному столу и начал подбирать ключ к среднему ящику. Гребенников ему светил. Вдруг Гурий прервал свое занятие и прислушался. До него явственно донесся шум от проезжающего экипажа. Гребенников бросился к окну, стараясь разглядеть, что происходит на улице.

   - Рядом остановился... Господин... Пошел в соседний дом, - проговорил почему-то шепотом Гребенников.

   Вдали послышался шум еще одной пролетки. На лицах Шишкова и Гребенникова отразилось беспокойство.

   - Надо уходить... Скоро дворники начнут панель мести, и тогда крышка! - проговорил Гурий, отходя от письменного стола.

   Оба были бледны и дрожали, хотя в комнате было тепло. Шишков вышел в переднюю. Взглянув случайно на товарища, он заметил, что на том не было фуражки.

   - Ты оставил фуражку там... у постели, - сказал он. - Пойди скорее за ней, а я тебя подожду на лестнице.

   Увидя страх, отразившийся на лице Гребенникова, Шишков вернулся, чтобы самому пойти в спальню за фуражкой, но тут его взгляд случайно упал на пуховую шляпу князя, лежавшую на столе в передней. Недолго думая, он нахлобучил ее на голову Гребенникова, и они начали осторожно спускаться по лестнице. Отперев ключом парадную дверь, они очутились на улице и пошли к Невскому.

   Проходя мимо часовни у Гостиного двора, они благоговейно сняли шапки и перекрестились широким крестом. Шишков, чтобы утолить мучившую его жажду, напился святой воды из стоявшей чаши, а Гребенников, купив у монаха за гривенник свечку, поставил ее перед образом Спасителя, преклонив перед иконой колени.

   Затем они расстались, условившись встретиться вечером в трактире на Знаменской. При прощании Шишков дал Гребенникову золотые часы, несколько золотых иностранных монет и около сорока рублей денег, вынутых им из туго набитого бумажника покойного князя.

   После признания преступников дело пошло обычным порядком. Вскоре состоялся суд. Убийцы были осуждены на каторжные работы, на семнадцать лет каждый.

   Впечатление, произведенное признанием Гребенникова, было громадным. Австрийский посол граф Хотек лично приезжал поблагодарить меня и любезно предложил ходатайствовать для меня перед Его Величеством Императором Австрийским награду.

  

   - Вечерня отошла. Братия Александро-Невской лавры, помолясь, разбрелась по кельям. Войдя в свою келью, иеромонах Илларион позвал монастырского служителя Якова:

   - Вот что, чадо, принеси-ка ты мне дровец да купи табачку, нюхательного, знаешь, "березинского".

   - Слушаю, отче! - ответил служитель из бессрочно отпускных рядовых, Яков Петров.

   Он сбегал за дровами, принес их в келью Иллариона.

   - Прикажете, отче, затопить?

   - Нет!.. Оставь, сам после это сделаю. А ты вот насчет нюхательного зелья...

   Яков отправился. Но хоть и в монастыре он живет, а не оставляет его лукавый своими искушениями да наваждениями. Любит Яков выпить, ох, как любит! Так случилось и на этот раз. Отправляясь за табаком для иеромонаха Иллариона, повстречал он за оградой лавры своего приятеля, разболтались они и решили зайти в ближайший трактир раздавить сороковочку.

   - Мне, слышишь, братец, некогда. За табаком послали меня, долго прохлаждаться не будем.

   Но искушение оказалось сильнее. От одной посудины перешли к другой, и время в разговорах прошло незаметно.

   Было около восьми часов вечера, когда Яков возвратился с "березинским" нюхательным зельем. Не без робости подошел он к келье отца иеромонаха. Постучал. Никакого ответа. Позвонил. Молчание. "Верно, к кому из братии пошел Илларион", - подумал Яков.

   Поздно вечером попытался он вторично вручить Иллариону пачку табаку, но келья по-прежнему была заперта. Настала заутреня. Потянулась лаврская братия в церковь, а иеромонаха Иллариона среди них нет. "Что за чудо? - думает Яков. - Неужто отче иеромонах проспал?"

   Настала обедня. Опять среди братии не видит Яков отца Иллариона. "Неладно тут что-то", - решил Яков и, лишь только отошла обедня, подошел к келье Иллариона и стал смотреть в замочную скважину. И почти в ту же секунду тихие, спокойно-величавые коридоры монастыря огласились страшным, полным ужаса криком Якова "Убили! Убили!". Этот крик, глухо подхваченный эхом монастырских сводов, прокатился по лавре. Из келий повыскакивала встревоженная братия.

   - Что такое? Кто убил? Кого убил? - посыпались возгласы испуганных монахов.

   - Убили! Убили! Иеромонаха Иллариона убили! - неистово кричал ошалевший от ужаса Яков, мчась по коридору.

   Монахи бросились за ним. Яков, добежав до кельи иеромонаха Нектария, ворвался туда и прерывистым голосом заговорил:

   - Бегите, отче, к благочинному...Дайте знать... Отец иеромонах убит!

   - Что? Как?!

   - Подошел это я к келье его, дай, думаю, погляжу, что такое значит, что отец Илларион ни к утрене, ни к обедне не выходил. Посмотрел я в замочную скважину да и обмер. Вижу - лежит Илларион на полу, весь в крови...

   - Скорей... Скорей... - заволновался иеромонах Нектарий. - К отцу благочинному... К казначею...

   Невообразимая паника воцарилась в лавре. Братья суетливо перебегали с места на место, охая и крестясь. Через несколько минут к келье иеромонаха Иллариона подошли благочинный лавры, казначей и иеромонах Нектарий. Сзади пугливо жались монахи.

   В три часа дня ко мне в кабинет поспешно вошел, вернее, вбежал правитель канцелярии:

   - Ваше превосходительство, страшное злодеяние! Убит иеромонах Илларион из Невской лавры! Сию минуту нам дали знать об этом!

   Я вскочил.

   - Сейчас же сообщить прокурору и следователю. Через десять минут я уже летел к месту убийства. У ворот лавры я встретился с судебными властями. Наскоро поздоровавшись, мы направились к огромному зданию, в котором находились кельи монашествующих.

   - Сюда... Сюда пожалуйте... - понуро указывал нам дорогу пожилой монах с бледным, скорбным лицом.

   Крупные слезы катились по его лицу.

   У входа в монастырское общежитие нас встретил благочинный.

   - Несчастье у нас, господа... - проговорил он, осеняя нас благословением. Иеромонаха убили.

   Мы вошли в келью убитого. Тело иеромонаха Иллариона лежало в прихожей, поперек комнаты, головой в сторону входных дверей, руки раскинуты. Лицо покойного было обращено вверх. Горло проколото в нескольких местах. Зиявшие раны были полны уже запекшейся кровью. Огромные лужи крови виднелись и вокруг трупа. Он, казалось, плавал в кровавом озере. На правой ладони убитого виднелся глубокий порез.

   - Несчастный отчаянно защищался, - заявил нам доктор. - Видите эти раны на руке? Он хватался за нож убийцы, стараясь его обезоружить.

   - А вот и орудие преступления, - сказал я, поднимая с пола два ножа.

   Один из них был хлебный, другой - перочинный, лезвие которого было согнуто.

   - Убийца, очевидно, во время борьбы поранил изрядно себе руки. Видите, вся ряса убитого испачкана отпечатками кровавых пальцев, - вмешался судебный следователь.

   Вместе с прокурором и следователем мы занялись тщательным осмотром кельи несчастного иеромонаха.

   За перегородкой этой комнаты, у окна виднелась лужа крови. Брызги ее попали и на подоконник, и на лежавший тут расколотый сахар. В большой комнате тоже повсюду следы крови. Комод, шкатулка взломаны, на них кровавые следы от рук. На стуле мы нашли тяпку, употребляемую для колки сахара.

   - Убийство совершено с целью грабежа, - заметил я.

   - Без сомнения, - ответил следователь.

   - Убийца порезал себе руки. Это очень важная улика.

   - Семь проколов горла! - обратился к нам доктор. - Убийца, которому оказали ожесточенное сопротивление, не мог, очевидно, сразу нанести быстрый и сильный удар, поэтому, видите, сколько ран на горле жертвы.

   - Ага! - воскликнул я, заглянув в печь. - Эти пуговицы доказывают, что убийца сжигал в печке свою одежду.

   Покончив с осмотром, мы приступили к первоначальному допросу.

   - Скажите, отец благочинный, слыл ли покойный за человека состоятельного?

   - Не думаю. Мне, конечно, в точности неизвестно, сколько у отца Иллариона было денег, но предполагаю, что о больших суммах не может быть и речи.

   - Нет ли у вас подозрения на кого-либо? Вам, конечно, лучше должны быть известны распорядки вашей монастырской жизни, равно как и лица, здесь бывающие.

   - Откровенно вам скажу, в ум не могу взять, кто бы это мог решиться на столь страшное злодеяние, - развел руками благочинный.

   Надо было нам самим нащупывать след к поимке злодея. Я велел позвать монастырского служителя Якова. Он повторил свой рассказ о том, как покойный посылал его за табаком и как наконец он обнаружил убийство.

   - Покажи-ка, братец, свои руки! - приказал я ему.

   Он спокойно протянул их. Мы все впились в них глазами, особенно доктор. Руки были чистые, без единого пореза. Я отпустил Якова и обратился к казначею лавры:

   - Скажите, отец казначей, кто у вас прежде служил в прислужниках?

   Казначей назвал имена и фамилии. Я приказал агенту Назарову записать их.

   - Ну а кто за последнее время посещал лавру?

   Среди нескольких лиц отец казначей назвал, между прочим, Ивана Михайлова, который до сентября прошлого года был монастырским служителем.

   - А не знаете ли вы, когда в последний раз был в лавре этот Иван Михайлов?

   Тут вперед выступили два монаха и заявили, что видели Михайлова три дня назад, то есть накануне убийства иеромонаха Иллариона. Михайлов явился в лавру без всякой надобности, провел в ней целый день и накануне убийства ночевал в лавре. Затем он появился в монастыре в день совершения преступления. Это было весьма ценное указание.

   - Где же мог ночевать у вас Михайлов? - спросил следователь.

   Мы приказали позвать всех сторожей. Один из них заявил, что Михайлов ночевал у него и собирался в девять часов вечера уехать к себе на станцию Окуловка.

   - Ну, теперь, - тихо сказал я прокурору и следователю, - будьте покойны, господа, я скоро найду убийцу.

   В тот же день, поздно ночью, я позвал к себе нескольких агентов.

   - Вот в чем дело, господа. У Назарова записаны лица, служившие раньше в лавре и бывавшие в ней в последнее время. Ознакомьтесь с этим списком и немедленно начинайте действовать, но с крайней осторожностью, чтобы не спугнуть настоящего преступника. Соберите о них самые тщательные сведения и, по мере их получения, доносите мне.

   Отпустив их, я велел позвать к себе Назарова.

   - Ну-с, Назаров, вам представляется случай отличиться, так как убийство иеромонаха Иллариона является далеко не заурядным преступлением. Завтра первым утренним поездом вы отправитесь на станцию Окуловка. Из расспросов сторожа лавры, у которого провел ночь Михайлов, я знаю, что Михайлов служил раньше на этой станции стрелочником, затем, будучи уволенным, приезжал в Петербург хлопотать о новом месте. Имейте в виду, Назаров, что вы должны соблюдать полнейшее инкогнито, дабы весть о вашем прибытии на станцию не дошла до Михайлова прежде, чем вы его схватите и допросите, учинив, конечно, у него и обыск. Я дам вам открытый лист, в котором предпишу всем местным властям оказывать немедленное и энергичное содействие во всем, что вы найдете необходимым предпринять.

   Я сел за стол, написал эту бумагу и вручил ее Назарову.

   Наутро, в половине девятого, Назаров выехал на станцию Окуловка. Всю дорогу Назаров действовал умно, тонко, осторожно. Зная, как часто совершенно случайно, из обрывка какой-либо фразы удавалось напасть на верный след или хотя бы поймать кончик таинственной нити преступления, Назаров незаметно ко всему приглядывался, прислушивался. Он ловко завязал разговор кое с кем из поездной прислуги и кондукторской бригады.

   - Вы сами не из Окуловки? - спросил он одного кондуктора.

   - Нет, а что?

   - Да так... Человечка одного мне надо там разыскать... О месте он хлопочет.

   - А ты, Степан Кондратьич, слыхал, - вмешался в разговор другой кондуктор, - как раз в Окуловке, о которой господин заговорил, какой-то бывший служащий здорово деньги швыряет?

   - Кто такой? - равнодушно спросил Назаров, хотя сердце его так и запрыгало.

   - А вот этого, господин, не сумею вам сказать. Я от других служащих это слыхал. Рассказывали они, будто этот человек прежде кем-то служил при станции, а потом его уволили. Удивительное дело!

   Разговор прекратился. Этот счастливый случай еще больше укрепил уверенность Назарова, что розыски преступника идут по верному пути.

   Наконец в вагоне раздался выкрик кондуктора: "Станция Окуловка, поезд стоит три минуты!" Был восьмой час вечера. На дворе трещал январский лютый мороз. Темная ночь прорезывалась светом станционных фонарей. Назаров стоял на платформе и нетерпеливо ожидал отбытия поезда. Наконец в морозном воздухе глухо прохрипел паровозный гудок, поезд двинулся. Назаров поспешно подошел к начальнику станции.

   - Господин начальник станции?

   - К вашим услугам.

   - Прошу вас, пройдемте в кабинет. Я - агент сыскной полиции. Нам необходимо переговорить по крайне важному делу.

   В кабинете начальника станции Назаров рассказал ему, в чем дело, и попросил помочь в розысках.

   - Все, что могу... Располагайте мной... - проговорил взволнованный начальник станции.

   - Видите ли, в этом деле необходимо соблюдать величайшую осторожность. Надо, чтобы Михайлов...

   - Их двое. Один - Иван Михайлов, бывший стрелочник, ныне уволенный, и брат его Федор, служащий в трактире, - предупредил станционный начальник.

   - Прекрасно. Надо, чтобы они как-нибудь не пронюхали о готовящейся на них облаве. Поэтому у меня такой план. Прежде всего я, конечно, обращусь в полицию, приглашу ее для помощи. А затем вот что: не можете ли вы из числа ваших служащих назвать какого-нибудь честного, осторожного, осмотрительного, словом, верного и надежного человека, который бы знал лично Михайлова и мог указать его местожительство?

   - Могу порекомендовать вам Лукинского, - ответил начальник. - Он - старший стрелочник Окуловки. за его добросовестность я ручаюсь.

   - Прекрасно. В таком случае будьте любезны послать за ним, а я немедленно распоряжусь о вызове станового пристава. Вы позволите мне послать за ним вашего жандарма?

   - О, пожалуйста...

   Назаров черкнул на карточке несколько слов приставу, приглашая его сейчас же явиться с чинами полиции, и жандарм полетел к нему.

   Между тем на станцию явился Лукинский, так хорошо аттестованный начальником станции.

   - Ты знаешь, любезный, Михайловых? И в особенности Ивана Михайлова? - спросил Назаров, внимательно вглядываясь в наружность старшего стрелочника.

   - Как не знать, ваше благородие, он ведь служил у нас. Пустой человек! А только, ваше благородие, явился он три дня тому назад из Питера и больно много денег с собой привез. Золотые монеты у него объявились и вещи разные. Как приехал, давай кутить с братом своим Федором.

   - Где же кутили они?

   - А в трактире Сметаниной.

   - Скажи, Лукинский, как ты думаешь, где они теперь должны быть? - спросил Назаров.

   - Да где же им быть, окромя трактира? Наверное, там.

   Назаров шепотом еще раз спросил начальника станции, можно ли довериться Лукинскому.

   - Говорю вам, господин агент, - тихо ответил начальник, - я за него ручаюсь.

   - Ну, Лукинский, так ты вот что сделай: отправляйся сейчас же и узнай, где находятся Михайловы. Если их нет в трактире, то ищи в другом месте, но помни - ни единым словом не проговаривайся им о том, что их ищут! Слышишь?

   - Будьте спокойны, ваше благородие... Сам понимаю.

   - И как только ты их найдешь, сейчас же беги сюда! Не мешкай, время дорого. Ну, ступай.

   Прошло около получаса, в течение которого Назаров с нетерпением поджидал прибытия местной полицейской власти. И вдруг произошло то, чего Назаров, да и сам начальник станции, ожидал менее всего. Лукинский вернулся на вокзал, еле держась на ногах - до такой степени он был пьян. Он шатался из стороны в сторону, язык его совсем заплетался!

   - Однако вы хорошо знаете людей, которых рекомендуете и за которых ручаетесь! - обратился Назаров к сконфуженному и перепуганному начальнику станции. - Знаете ли вы, что, благодаря этому весь успех поимки предполагаемых убийц может свестись к нулю?.. Ты что же это, любезный, нализался раньше времени, а? - напустился на стрелочника Назаров. - Ну, говори, отыскал Михайловых?

   - 0-от... отыскал, - еле пробормотал "примерный стрелочник".

   - Где же они?

   - В трактире.

   - В каком?

   - В трак... тире, говорю вам. Как раз в это время прибыл становой пристав всего с одним десятским.

   - Неужели у вас нет еще полицейских служителей? - обратился Назаров к приставу. - Помилуйте, что мы будем делать с одним десятским? Придется, быть может, устраивать засаду, а то и силой забирать этих молодцов... Где же другие? Где урядник?

   - А черт их знает, где их нелегкая носит! - буркнул пристав.

   Взять с собой жандарма со станции было нельзя, так как вскоре должен был прибыть поезд.

   - Нечего делать, времени терять нельзя. Тем более что этот Лукинский мне очень подозрителен. Кто его знает, может, он предупредил Михайловых, - решил Назаров. - Далеко до трактира Сметаниной?

   - Нет, близко, - ответил пристав.

   После бесконечных переходов то вправо, то влево Назаров увидел деревянное здание, довольно ярко освещенное. Это и был трактир Сметаниной.

   - Вот что, господа, вы останьтесь здесь у двери, так как ваше появление может спугнуть Михайловых, а я войду в трактир один с этим пьяным дураком-стрелочником. Как только свистну, спешите ко мне.

   Сказав это, Назаров, пропуская вперед себя Лукинского, смело вошел в заведение окуловской купчихи. Обычная обстановка захолустных трактиров. Столы, покрытые красными скатертями, колченогие стулья, буфет, клубы дыма от махорки и дрянного табака, гам многих голосов и отвратительный, удушливый воздух, пропитанный винным и пивным перегаром.

   - Где же Михайловы? Которые? Указывай! - прошептал Назаров, сжимая руку старшего стрелочника.

   Лукинский выдернул руку и пьяным голосом, заикаясь, дерзко проговорил:

   - А я почем знаю... Никаких Михайловых тут нет. Ничего не знаю.

   - А, вот что! - воскликнул Назаров и, выхватив свисток, протяжно свистнул.

   Немедленно в трактир вошли пристав, десятский и начальник станции.

   - Господин пристав, немедленно распорядитесь оцепить все выходы из трактира. Этот пьяный негодяй играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.

   К счастью, трактир имел только одну дверь, ту, через которую вошли Назаров и его спутники. Около него встали пристав и десятский. В трактире мгновенно наступила мертвая тишина. Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности и испуга.

   - Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? - резко спросил Назаров.

   Оклик остался без ответа.

   - Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц... Вы знаете их? Есть среди них Михайловы?

   - Никак нет.

   - Вам Михайловых? - спросил перетрусивший буфетчик. - Их теперь действительно нет, а только они были.

   - Когда?

   - Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом явился Лукинский, вот этот, что с вами. Подошел к ним, что-то сказал, они вскочили, давай его наскоро потчевать. Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы, - ответил буфетчик.

   Было очевидно, что "примерный" Лукинский предупредил негодяев и те бросились в бегство.

   Назаров сурово взглянул на начальника станции.

   - Удружили-с! - бросил он ему. - Где теперь его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта?

   Они бросились к постоялому двору. Чтобы исключить возможность побега Михайловых из дома Суворовой, если бы они там оказались, Назаров обратился к приставу:

   - Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.

   - Я не могу этого сделать скоро, - ответил пристав.

   - Как не можете?! - вскипел агент. - Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступника? Дать ему возможность скрыться?

   - Но где же я возьму сейчас понятых? - оправдывался пристав.

   Назаров понял, что ему придется рассчитывать только на собственную сообразительность и энергию. По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел ярко освещенный дом. В его окнах мелькнула фигура жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал и жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил о помощи.

   Оставив у каждого выхода дома Суворовой по человеку, Назаров постучал в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший во дворе, услышал какой-то шорох.

   - Ваше благородие, - подбежал он к Назарову, - вроде человек во дворе прячется.

   Назаров, а за ним и остальные бросились во двор. Там стояли экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться в них. Вдруг он радостно воскликнул:

   - Ага! Наконец-то попался...

   За грудой дров лежал притаившийся человек.

   - Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда не спрячешься. Берите его, господа!

   В то время, как полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров поднялся на чердак, где, как оказалось, прятался Федор Михайлов. Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его Федор. Прежде чем приступить к обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:

   - Ну-ка, любезный, покажи свои руки. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха был пойман. Начался обыск. В кармане пальто Ивана Михайлова нашли желтый бумажник, в котором было девяносто семь рублей кредитными бумажками, открытые золотые часы с золотой цепочкой, складной медный образок и еще одни, закрытые, часы с золотой цепью, а также носовой платок. У Федора Михайлова нашли кошелек с окровавленными трехрублевками, тринадцать золотых монет, из которых четыре русских, девять французских, серебро и другие монеты.

   На нижнем белье Ивана Михайлова были обнаружены кровавые пятна. Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. От Окуловки до Петербурга Михайловых сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера - три полицейских надзирателя.

   Через несколько дней оба Михайловых стояли в моем кабинете.

   - Вы убили иеромонаха Иллариона? - спросил я.

   - Не мы, ваше превосходительство, а только я один, - ответил Иван Михайлов.

   - Ну, рассказывай, как было дело.

   - В восьмом часу вечера десятого января, - начал свою исповедь убийца, - я пошел в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.

   - С целью убить и ограбить его? - спросил я.

   - Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь я служил ему. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:

   "Боже наш, помилуй нас!"

   "Аминь!" - послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату. Из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар. Самовар уже стоял в первой комнате, за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа - один для колки сахара, короткий и толстый, другой для хлеба. Я подошел под благословение и получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня, что я теперь делаю, где служу. Я ему рассказал, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.

   "Дело, дело, чадо, работать надо... Жизнь в лености не угодна Богу, заговорил отец Илларион. - А теперь давай чайком побалуемся".

   Он подошел к окну и стал колоть сахар. В эту вот самую минуту я, будучи уже в хмельном состоянии, задумал убить иеромонаха, которого знал за состоятельного. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я пошатнулся, он схватил меня в охапку, но я успел взять перочинный нож и два раза ударил им иеромонаха.

   В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня за волосы, кусал мои руки. Наконец мы оба, по очереди падая и вставая, попали в другую комнату. У отца Иллариона в руках уже был нож, который я силился отнять, а он - удержать. Нож согнулся. Улучив минуту, я схватил отца Иллариона за горло и большим ножом сильно ткнул его. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кончился, я пошел в спальню искать денег. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и процентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика взял золотые монеты и золотые часы с цепью. Надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки отца Иллариона, свои же пальто, брюки и ситцевую рубаху сжег в печи, топившейся в келье. В девятом часу вечера я вышел из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого своему брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил, откуда я взял все это, я сказал ему, что это не его дело. А вскоре меня и забрали... Убийство совершил я один и сообщников никаких не имел.

   Иван Михайлов был приговорен к двенадцати годам каторжных работ.

  

   30 октября 1884 года в двенадцать часов ночи в сыскную полицию поступило сообщение о зверском убийстве в доме по Рузовской улице. Убитыми оказались потомственный почетный гражданин Василий Федорович Костырев и его старая нянька Александра Федорова, семидесяти одного года.

   Когда мы прибыли на место преступления, то увидали такую картину. Убитая нянька лежала с раздробленной головой недалеко от входных дверей, ведущих на черную лестницу. В ее открытых глазах застыло выражение ужаса, боли и страдания. Пряди седых волос, слипшихся от сгустков крови, падали на лицо, почти сплошь залитое кровью. Ближе к дверям, ведущим в первую комнату, по правой стене, лежал распростертый труп Костырева. Голова его также была разбита, очевидно, тем же тупым орудием, которым проломили голову старухе.

   В передней находился взломанный железный сундук. В третьей комнате прямо против лежанки стоял деревянный шкафчик. В нем все было перерыто, вещи и безделушки находились в страшном беспорядке. На полу около шкафа валялась маленькая деревянная копилка, тоже взломанная. В одной из печей квартиры была обнаружена груда золы, характерная для сожженной бумаги.

   - Скажите, - обратился следователь к врачу, осмотревшему трупы, - сколько времени, по-вашему, могло пройти с момента совершения убийства?

   - Более суток. Кровавые пятна и пятна трупные на теле убитых свидетельствуют, что прошло много времени.

   - Убитые боролись, защищались?

   - На Костыреве не видно никаких следов борьбы. По-видимому, он был убит врасплох. Что касается старухи Федоровой, тут картина иная. На обеих щеках, около рта, заметны синяки, кровоподтеки. Можно предполагать, что старухе с большой силой зажимали рот. Эти синяки напоминают следы пальцев.

   - Ее, очевидно, душили?

   - Нет, по-видимому, ей просто закрывали рукой рот, чтобы она не кричала.

   В то время как следователь беседовал с врачом, агенты нашей полиции внимательно осматривали обстановку убийства. Самый тщательный осмотр не дал никаких положительных результатов.

   Между тем начался допрос дворника дома, Николаева.

   - Почему ты дал знать в участок о несчастье в этой квартире спустя чуть ли не двое суток? - спросил следователь.

   - Раньше не знал об этом.

   - А как же ты узнал, что произошло несчастье? - задавая этот вопрос, следователь не сводил пристального взгляда с Николаева.

   - Я стал звонить в квартиру, звонил, звонил, смотрю - не отпирают. Я испугался и побежал в часть заявить.

   - А почему же ты испугался? Разве ты знал наверняка, что Костырев и Федорова должны быть дома?

   Дворник замялся.

   - Нет, конечно, где же знать...

   Таковы были итоги первоначального допроса. Подозрение пало на дворника.

   Следствие закипело. Прежде всего стали собирать сведения о том, что делал дворник Николаев