Дружинин Александр Васильевич - Обрученные

  

  

   Въ одномъ изъ маленькихъ, во щегольскихъ домиковъ англ³йской набережной, въ уголку гостиной, заставленной цвѣтами и зеленью, сидѣло двое молодыхъ людей, мужчина лѣтъ двадцати шести и бѣлокурая дѣвушка, моложе его годами пятью. Нѣжная откровенность ихъ обращен³я ясно показывала въ нихъ жениха съ невѣстою, хотя въ минуту начала нашего разсказа разговоръ не могъ назваться совершенно нѣжнымъ. Оба, не переставая ласково смотрѣть другъ на друга, о чемъ-то сильно спорили. Юноша безпрестанно вскакивалъ съ кресла, шагалъ по комнатѣ, портилъ цвѣты и снова подходилъ къ собесѣдницъ своей, все время не перестававшей на него поглядывать съ тонкою, немного насмѣшливою улыбкою.

   Дѣвушка была стройна, высока ростомъ и очень хороша собою, но лицо ея, полное, нѣжное, съ какимъ-то оригинальнымъ лѣниво-насмѣшливымъ выражен³емъ, постоянно хранило на себѣ какой-то оттѣнокъ усталости. На немъ уже не сохранялось той обворожительной свѣжести, которая краситъ собой лица женщинъ, мало выѣзжающихъ въ свѣтъ. Молодая невѣста, не взирая на свои двадцать лѣтъ, какъ кажется, давно ужь отвыкла ложиться въ постель ранѣе трехъ часовъ по-полуночи.

   - Берите меня такимъ, каковъ я есть, миссъ Мери,- говорилъ молодой человѣкъ, безъ всякой причины толкая отъ себя сосѣднее кресло:- я перемѣнюсь, если мнѣ придетъ время перемѣниться, а до тѣхъ поръ, говорю вамъ по совѣсти, не вижу я пользы отъ вашихъ совѣтовъ.

   - Смотрите, какое самолюб³е! Да развѣ я вамъ даю совѣты? Кто нынче даетъ совѣты? холодно спросила дѣвушка.

   - Кто? да что же вы мнѣ толковали цѣлые полчаса?

   - Я говорила только о томъ, что всѣ смѣются надъ вами - объ этомъ можно толковать болѣе получасу.

   - Смѣются дураки, смѣются изподтишка! какое мнѣ дѣло до скрытыхъ насмѣшекъ? Я правъ, я къ несчаст³ю часто правъ, я не намѣренъ ломать себя наизнанку... Чему вы улыбаетесь?

   - Говорите, продолжайте, а я пока посмотрю картинки. Что вы, Владиславъ?...

   - Слушайте, m-lle Marie, перебилъ молодой человѣкъ, полушутя, полусерьозно, отнимая у дѣвушки модныя картинки, и кидая ихъ на коверъ,- слушайте, надобно же вамъ произнести наконецъ послѣдн³й судъ надъ моей юношеской восторженностью.

   - Не надо употреблять такихъ словъ. Въ женскомъ обществѣ порядочные люди не говорятъ учеными выражен³ями.

   - Благодарю васъ. Только слушайте. Я молодъ - моложе васъ, если не годами, такъ по образу жизни, потому что вы уже успѣли порядочно затаскаться на балахъ и посреди шума.

   - Ladislas! закричала Мери, смѣясь и кусая губы, я удивляюсь самой себѣ. Я должна бы васъ выгнать с³ю минуту, а я не могу даже сердиться. Да развѣ говорятъ такъ съ дѣвицами, со своей невѣстой? Боже мой! что изъ васъ выдетъ!

   - Меня радуетъ, Мери, что вы не сердитесь. По душъ вы добрая и любящая дѣвушка. Вы любите обращать лишнее вниман³е на мелочи, на перчатку, на неловк³й поклонъ; но умѣете слушать горьк³я истины. Свѣтъ васъ не совсѣмъ испортилъ.

   - Слава Богу, что не совсѣмъ. Извольте продолжать, иначе мы не кончимъ до завтра. Да вспомните еще о ложѣ. Если вы опять войдете ко мнѣ въ сюртукѣ, я васъ уничтожу однимъ взглядомъ.

   - Опять ваша манера! я вижу васъ насквозь, миссъ Мери! Вы играете комед³ю, вы хотите меня дразнить вашей холодностью и спокойств³емъ. Это извѣстная тема романовъ и водевилей. Юный энтуз³астъ и противъ него резонеръ... Глупая пылкость и рядомъ съ нею величественное самообладан³е!.. Все это старо, миссъ Мери. Все это я видѣлъ на театръ и читалъ въ книгахъ.

   Молодая дѣвица еще разъ закусила губы, но не потеряла хладнокров³я. Замѣчан³е жениха сдѣлано было вѣрно и мѣтко. Mepи дѣйствительно принадлежала къ разряду женщинъ, на которыхъ ранн³й успѣхъ въ свѣтѣ накладываетъ печать ранней насмѣшливости, а что еще хуже, заставляетъ видѣть въ этой насмѣшливости и нераздѣльной съ ней холодности высок³й идеалъ, драгоцѣнное оруд³е модной женщины. Владиславъ Сергѣичъ Мережинъ (такъ звали жениха), могъ назваться любимой игрушкою своей невѣсты, его горячность и молодость представляли много пищи для ума и самообладан³я юной красавицы. Не смотря на давнюю свою привязанность къ Владиславу, Марья Александровна находила какое-то особое, не совсѣмъ доброе наслажден³е въ безпрерывномъ поддразниван³и своего жениха, въ спорахъ съ нимъ, въ безпощадныхъ шуткахъ надъ лучшими сторонами его сердца. Изо всѣхъ деликатныхъ распрь, невѣста выходила побѣдительницей, благодаря своей свѣтской находчивости. Еслибъ ей предложили совершить какое-либо чудо, въ слѣдств³е котораго Владиславъ Сергѣичъ могъ бы мгновенно превратиться въ сухого и систематическаго льва, Мери отклонила бъ такое предложен³е съ ужасомъ. Мало того, что ей были дороги юношеск³е порывы Мережина,- она, въ лучш³я свои минуты, умѣла отдавать дань полной справедливости и достоинствамъ молодаго человѣка, и его независимому взгляду на жизнь и на общество. Но кошка не можетъ жить безъ мыши, модная дѣвушка безъ своей утренней забавы. Когда Владиславъ, огорченный какимъ нибудь бальнымъ споромъ, опаздывалъ приходить по утру, Мери начинала тревожиться, упрекать себя; но чуть въ комнату входилъ женихъ, прежняя игра начиналась и прежн³я мин³атюрныя несоглас³я шли своимъ чередомъ. Для того, чтобъ поперечить своему избранному, Марья Александровна часто рѣшалась являться рѣшительно въ недостойномъ свѣтѣ. То она упрекала жениха за его чорный галстухъ на вечерѣ, то она потѣшалась надъ фигурами людей, особенно имъ любимыхъ, то она холодно и небрежно принималась говорить обо всемъ, что чтилъ и любилъ Владиславъ Сергѣичъ. Въ минуты подобнаго поддразниван³я, для невѣсты нашей все казалось смѣшнымъ и дурнымъ по тону. Въ настоящее утро, предметъ къ спору подало одно неважное обстоятельство, случившееся наканунѣ. Мери съ подругами и нѣсколько молодыхъ щеголей, не зная, что дѣлать послѣ обѣда, нещадно подсмѣивались надъ какимъ-то иностраннымъ музыкантомъ, который, по правдѣ сказать, уже нѣсколько лѣтъ считался за шута въ лучшихъ петербургскихъ гостиныхъ, ни мало не огорчаясь своей ролью. Владиславъ Сергѣичъ, уже нѣсколько часовъ бывш³й въ сумрачномъ расположен³и духа, счелъ рыцарскимъ долгомъ заступиться за артиста. Нѣтъ въ обществѣ роли хуже, какъ роль чьего нибудь защитника, особенно если защитникъ молодъ, не обладаетъ высокимъ чиномъ и скоро сердится. Такимъ образомъ вечеръ былъ испорченъ, иныя дамы разсердились, Meри посмотрѣла на жениха прищурившись, окинула его какимъ-то страннымъ взглядомъ отъ волосъ до кончика сапоговъ, а затѣмъ отвернулась и дала себѣ слово разсчитаться съ женихомъ завтра по утру. Обратимся однако къ нашей парѣ.

   - Я васъ слушаю, тихо продолжала Мери, лѣниво откинувъ голову, положивъ ножки на вышитую скамейку и повернувшись въ полоборота на своей кушеткѣ.

   - Вы знаете, душа моя, началъ Владиславъ, самъ усаживаясь поближе къ своей мучительницѣ, вы знаете, что я человѣкъ хорош³й... чему же вы смѣетесь? Неужели мы такъ неблизки между собой, что не можемъ даже позволить себѣ откровеннаго разговора, прямой оцѣнки нашихъ качествъ?

   - Это что-то новое, замѣтила невѣста, приглаживая свою прелестную прическу во вкусѣ XVIII столѣт³я.

   - Не совсѣмъ новое; я всегда откровененъ съ вами. Я дѣйствительно человѣкъ хорош³й и добрый, можетъ быть болѣе добрый, нежели это нужно.

   - Vous y êtes, сказала Мери,- то-есть вы рыцарь, и должны знать, что въ наше время не любятъ рыцарей...

   - Мнѣ дѣла нѣтъ, Мери, перебилъ женихъ, вспыхнувъ, ни никакого дѣла нѣтъ до того, что любятъ и чего не любятъ въ наше время. Каждыя три минуты я слышу отъ васъ: кто нынче дѣлаетъ то-то и то-то, кто ѣздитъ туда-то? кто въ наше время говоритъ о такихъ-то предметахъ? Мнѣ скученъ этотъ языкъ, мой другъ. Говорите отъ своего лица. Не колите мнѣ глазъ фразами и идеями людей, до которыхъ ни вамъ, ни мнѣ нѣтъ дѣла...

   - Какое вы еще дитя! перебила дѣвица.

   - Вы дитя, моя милая Мери, а не я. Вы дитя избалованное и ваша жизнь - жизнь дитяти. Когда вы едва не свели меня съ ума, поѣхавши по морозу съ вашей новой шляпкой на затылкѣ и затѣмъ прохворали двѣ недѣли, и были даже въ опасности, вы поступили какъ истинный ребенокъ. Вамъ угодно называть меня рыцаремъ.

   - Печальнаго образа, перебила Мери (то-есть она не оказала печальнаго образа, а гораздо благозвучное: de la triste figure, разговоръ шелъ по французски).... который все-таки былъ великимъ человѣкомъ, что узнаете вы, если позволите мнѣ, въ хорошую минуту, передать вамъ приключен³я рыцаря de la triste figure. Но мы вѣчно отклоняемся отъ нашей темы. Въ слѣдств³е вашихъ безпрерывныхъ споровъ и стычекъ, въ слѣдств³е холодности, которую вы на себя накинули, вы меня знаете мало. Вы изслѣдовали мои худыя стороны и не заботитесь о хорошихъ...

   - Нѣтъ, я знаю и хорош³я: энтуз³азмъ, готовность довѣриться всякому wildness, какъ говорятъ по англ³йски! Лучше, еслибъ не было этихъ достоинствъ, впрочемъ всяк³й можетъ думать по своему...

   - графъ Павелъ Антоновичъ Фонъ-Штромменбергъ, прервалъ такими словами бесѣду вошедш³й камердинеръ отца Марьи Александровны.

   - Проси, проси въ эту комнату, живо сказала Мери.

   - Опять этотъ величественный болванъ, угрюмо замѣтилъ Владиславъ.

   - И все-таки у него можно выучиться многому, лукаво перебила невѣста.- Вы забыли насъ, графъ. Папа сейчасъ выдетъ.

   Павелъ Антоновичъ пожалъ руку невѣсты, потомъ дружески поклонился жениху, потомъ усѣлся и пять минутъ говорилъ очень мило о новой оперѣ, только изъ его рѣчей нельзя было вывести ровно никакихъ заключен³й по музыкальной части. О пѣвицахъ онъ выражался опредѣленнѣе; та, что была въ модѣ, получила много похвалъ, соперница же ея сравнена съ улиткой. Вся рѣчь отличалась простотой, гладкостью, нѣкоторой пустотой, но отнюдь не глупостью.

   A между тѣмъ графъ Павелъ Антоновичъ, не смотря на свое состоян³е и ожидан³я наслѣдствъ впереди, не взирая на свои рѣчи, гладк³я и безукоризненныя, не смотря на знан³е шести языковъ, могъ назваться смертнымъ, тупоумнымъ до замѣчательной степени. Природа, истощивъ всѣ свои дары на его благородное, свѣжее лицо, на его станъ гибк³й и атлетическ³й, на его густые волосы и проч³я наружныя совершенства, на томъ и пр³остановило свои благодѣян³я. Павла Антоныча можно было встрѣтить двадцать пять разъ и всяк³й разъ счесть за человѣка не глупаго, но за то если вамъ, на двадцать шестое свидан³е, удавалось постичь его натуру, вы останавливались, смущенные, передъ всей пучиной его необразованности, безпредѣльной, какъ море. Впрочемъ то былъ добрый и незловредный человѣкъ, иногда однакоже способный нападать на бѣдняка, на котораго всѣ нападаютъ, или смѣрить презрительнымъ взглядомъ задушевнаго друга, одѣтаго не совсѣмъ тщательно. Безполезнѣе графа нельзя было найти ни одного человѣка въ Петербургѣ, но имѣлись въ немъ люди болѣе неловк³е нравственно, болѣе дик³е и болѣе способные прорваться. Подъ управлен³емъ бойкой и ловкой жены, Павелъ Антонычъ могъ со временемъ прослыть за дѣльнаго человѣка, впрочемъ пустымъ человѣкомъ его никто не называлъ открыто, уважая его отличное состоян³е и хорош³я связи.

   Миссъ Мери нѣсколько разъ смѣялась, слушая разсказъ объ оперѣ; выслушала всю рѣчь со вниман³емъ и еще разъ упрекнула графа за то, что онъ въ послѣднее время забылъ и ее, и ихъ домъ, и ихъ вечера по средамъ.

   - Нѣтъ, я не забылъ васъ, отвѣтилъ красавецъ со своей тихой и ясной улыбкой.- Я не забываю даже того, что слѣдовало бъ забыть, для своего собственнаго спокойств³я.

   Семейство Штромменберговъ издавна было дружно съ семьей Марьи Александровны, потому Павелъ Антонычъ имѣлъ полное право дозволить себѣ этотъ нехитрый, но совершенно приличный и даже тонк³й отвѣтъ, будто нарочно импровизированный для дѣвушки-невѣсты. Владиславъ внутренно отдалъ дань уважен³я свѣтской рутинѣ, противъ которой такъ ополчаются философы; рутина, съ помощью которой человѣкъ, не имѣющ³й ровно ничего, кромѣ хорошаго воспитан³я, человѣкъ съ камнемъ въ головѣ, умѣетъ говорить глаже и приличнѣе, нежели любой философъ. Мережинъ почти подумалъ: не права ли Мери съ своими свѣтскими афоризмами? И подумавъ это, онъ угрюмо поникнулъ головою, что тотчасъ же заставило молодую невѣсту усмѣхнуться и еще разъ обратиться къ новому гостю съ какимъ-то новымъ, обязательнымъ вопросомъ.

   Марья Александровна была убѣждена въ томъ, что Владиславъ Сергѣичъ пылаетъ ревностью. Такого убѣжден³я было достаточно для ея счаст³я. Столько шалостей впереди! столько нетронутыхъ еще средствъ поддразнивать юнаго энтуз³аста!

   Къ сожалѣн³ю, она ошиблась въ своемъ предположен³и: молодой женихъ не имѣлъ въ своей душѣ никакихъ ревнивыхъ наклонностей. Ему было просто скучно въ присутств³и Павла Антоныча; до того скучно, что нашъ молодой пр³ятель два раза поглядѣлъ на часы, будто приглашая лишняго собесѣдника поскорѣе отправиться во свояси.

   - Гдѣ вы сегодня обѣдаете, графъ? поспѣшила сказать лукавая Мери, замѣтивши этотъ жестъ и перетолковавши его по своему.

   - Я никому не давалъ слова. Мнѣ сегодня взгруснулось и я стану обѣдать одинъ, то-есть почти не обѣдать вовсе.

   - Оставайтесь съ нами. Папа два раза про васъ спрашивалъ. Мы обѣдаемъ одни, только Владиславъ Сергѣичъ представитъ намъ какого-то своего друга. Вы съ нами?

   Павелъ Антонычъ отвѣчалъ поклономъ, женихъ въ свою очередь сдѣлалъ знакъ неудовольств³я.

   - Впрочемъ, готовьтесь скучать, улыбаясь прибавила Мери. Mr. Мережинъ не въ духѣ, а другъ его, какъ слышно, сильно преданъ нѣмецкой философ³и.

   Павелъ Антонычъ улыбнулся въ свою очередь, сказалъ что-то очень лестное для Владислава, очень хорошо отозвался о людяхъ, занимающихся философ³ею и, не желая мѣшать молодымъ людямъ заниматься самой пр³ятнъйшей изъ всѣхъ философ³й на свѣтѣ, тихонько скользнулъ въ анфиладу комнатъ, отдѣлявшихъ гостиную Марьи Александровны отъ кабинета ея вѣчно занятаго родителя.

   Съ полминуты времени женихъ и невѣста молча глядѣли другъ на друга. "А! вы ревнивы!" думала Мери. Владиславъ Сергѣичъ не любилъ думать про себя, онъ придвинулъ свое кресло ближе къ кушеткѣ, сказавши съ выражен³емъ истинной, непритворной горести:

   - За что вы испортили нашъ день, миссъ Мери?

   - Это какими судьбами? въ свою очередь спросила дѣвушка.

   - Для чего вы пригласили къ обѣду Павла Антоныча?

   - Для чего же мнѣ не пригласить его, Владиславъ?

   - Мери! Мери! произнесъ женихъ съ неудовольств³емъ. Я двѣ недѣли не могу допроситься у васъ одного тихаго, дружескаго вечера, безъ лишнихъ людей, безъ суматохи, безъ бароновъ и графовъ. Неужели вы, будущая хозяйка, не видите ничего хорошаго въ моей претенз³и? Я хотѣлъ привезти къ вамъ, сегодня, человѣка, который въ нравственномъ отношен³и замѣнилъ мнѣ отца. Этотъ человѣкъ (я уже предувѣдомлялъ васъ) не любитъ общества. Чтобъ разшевелить его и ему понравиться, нужно сойтись съ нимъ не иначе, какъ въ тихомъ и небольшомъ кругѣ. Я такъ разсчитывалъ на сегодняшн³й обѣдъ и вечеръ, я такъ желалъ, чтобъ сегодня вы показались и мнѣ и ему своей самой лучшею стороною? За что вы охолодите нашу семейную радость присутств³емъ ненужнаго гостя, который сейчасъ можетъ повѣситься въ той комнатѣ, не огорчивъ насъ обоихъ нисколько? Для чего посреди насъ будетъ нѣсколько часовъ торчать эта добрая, но глупая фигура, во фракѣ и бѣломъ галстухѣ. Я знаю, что онъ сейчасъ, на минуту уѣдетъ домой и надѣнетъ къ обѣду, по англ³йски, бѣлый галстухъ. Отъ этой мысли я несчастенъ! Будемъ ли мы смѣяться, шутить, разсказывать другъ другу свои маленьк³я тайны, въ присутств³и этого денди? Выпьемъ ли мы при немъ, за здоровье другъ друга, лишнюю рюмку шампанскаго? Наконецъ даже обычные споры наши, въ которыхъ все-таки бездна пр³ятности, могутъ ли эти споры имѣть мѣсто въ присутств³и такого свидѣтеля, какъ Павелъ Антонычъ? Вы испортили цѣлый веселый день, душа моя Мери!...

   Невѣста задумалась, ей стало немножко совѣстно, а еще болѣе досадно по случаю своей недавней ошибки на счетъ ревности.

   - Не гнать же мнѣ человѣка, который приходитъ за полчаса до обѣда, сухо отозвалась она.

   - Все-таки, сказалъ Владиславъ, пожимая руку невѣсты:- все-таки, моя душа, вы мнѣ задолжали одинъ обѣдъ. Сегодня проскучаемъ - дѣлать нечего. Я пойду и скажу моему пр³ятелю, что наше дружеской собран³е состоится завтра.

   - Завтра обѣдъ у Сергѣя Юрьевича, возразила Мери, недовольная все болѣе и болѣе.

   - Тѣмъ болѣе причинъ обѣдать здѣсь, втроемъ, даже обѣдать въ вашихъ комнатахъ. Согласитесь, Marie, я такъ люблю ваши комнаты....

   - Ни за что въ свѣтѣ! возразила дѣвица, сердясь сама не зная на что. Вы забыли, по обыкновен³ю, чѣмъ можетъ быть для васъ по службѣ Сергѣй Юрьевичъ.

   - Этого уже слишкомъ много, Marie, неужели вы хотите быть моей опекуншей даже по части служебныхъ занят³й?..

   - Для вашей же пользы! и дѣвушка пожала плечами.

   Пламенный юноша едва не вскочилъ со стула. Капризы невѣсты зашли слишкомъ далеко. Она уже захватывала своего возлюбленнаго цѣликомъ, и рѣшительно не хотѣла предоставятъ ему никакой самостоятельности, даже на счетъ обѣдовъ. Споръ на прежнюю тему готовился вспыхнуть въ огромныхъ размѣрахъ, но къ счаст³ю, шумъ разговора въ сосѣдней залъ остановилъ на устахъ Владислава всѣ упреки, готовивш³еся изъ нихъ вырваться.

   - Такъ вы не даете мнѣ завтрашняго дни, Marie? спросилъ онъ, взявшись за шляпу.

   - Не могу, холодно оказала дѣвушка.

   - Въ такомъ случаѣ извините, я сегодня не буду обѣдать съ вами.

   - Ваша воля, отвѣтила Мери.

   - Sans rancune?

   - Je n'en garde jamais.

   - Веселитесь съ вашимъ графомъ.

   - A вы съ вашимъ философомъ.

   - Мы ссоримся шестой разъ эту недѣлю, Marie.

   - Я не считала. Я никогда не ссорюсь.

   - Прощайте, душа моя. Вы не уступите завтрашняго дня?

   - Не уступлю... Хотите на той недѣлѣ?

   - Я и такъ много уступалъ, Мери.

   - Это ваше дѣло,

   - Прощайте, Marie.

   - Прощайте, Владиславъ.

   - Опять поссорились! пробормоталъ папа Марьи Александроввы, проводивъ глазами уходящаго юношу.

   - Лѣтн³я бури! очень поэтически замѣтилъ графъ Павелъ Антоновичъ, снисходительно улыбнувшись.

  

  

   Владиславъ Сергѣичъ Мережинъ родился за границей, гдѣ отецъ его провелъ почти всю свою жизнь по дѣламъ службы, первое воспитан³е получилъ онъ въ Парижъ, затѣмъ слушалъ курсы въ германскихъ университетахъ. Благодаря своему серьозному воспитан³ю, нашъ молодой пр³ятель составлялъ рѣдкое и рѣзкое исключен³е въ ряду петербургской молодежи: свѣтъ находилъ его образованнымъ, даже можетъ быть черезъ-чуръ образованнымъ человѣкомъ, но такъ какъ онъ никогда не совался впередъ, въ рѣчахъ рѣдко бывалъ задоренъ, и со смерт³ю отца получилъ въ руки большое состоян³е, то на непривѣтливость петербургскаго общества Владиславъ не могъ жаловаться. Покойный отецъ его былъ великимъ англоманомъ, почти не умѣлъ говорить по русски, и - странное дѣло для человѣка старыхъ временъ - стыдился этого послѣдняго обстоятельства. При жизни своей онъ часто посылалъ сына въ Росс³ю, держалъ при немъ русскихъ гувернеровъ, всѣми мѣрами заботился о сохранен³и святой связи между юношей и его родиной, но къ сожалѣн³ю, достигъ своей цѣли лишь до нѣкоторой степени. Тому, кто не провелъ своего дѣтства въ отечествѣ, всегда будетъ трудно съ нимъ сблизиться, полюбить родное общество наперекоръ его слабостямъ, искренно примириться съ его временными неутѣшительными явлен³ями. Владиславъ Сергѣичъ, не смотря на свой умъ и доброе сердце, во многихъ отношен³яхъ оставался чужестранцемъ въ Петербургѣ. французское воспитан³е надѣлило его сосредоточенною пылкостью нрава, изъ Герман³и вывезъ онъ юношескую идеальность понят³й съ юношеской нетерпимостью во взглядахъ, а странническая и независимая жизнь ученическихъ годовъ дала ему великую и упорную молодость, отъ которой онъ и не думалъ исправляться съ каждымъ днемъ, наперекоръ анекдоту, с³яющему во всѣхъ учебныхъ книгахъ.

   По всей вѣроятности, петербургская жизнь и петербургская служба не легко пришлись бы по сердцу нашему пр³ятелю, если бы судьба, всегда почему-то балующая смѣлыхъ и красивыхъ юношей, не наградила его двумя сильными привязанностями. Онъ былъ обрученъ съ дочерью своего начальника и бывшаго опекуна, генерала Озерскаго, да сверхъ того привезъ съ собой въ Росс³ю друга, съ которымъ сошелся на скамьяхъ берлинскаго университета. Если невѣста была хороша и блистательна, за то другъ Владислава, по мнѣн³ю многихъ людей его знавшихъ, былъ ничто иное, какъ чудакъ, смѣшной философъ и человѣкъ чуть-чуть не юродивый. Во-первыхъ онъ былъ вдвое старѣе Владислава, во-вторыхъ онъ не имѣлъ гроша за душой и жилъ на счетъ молодаго человѣка, въ-третьихъ онъ принадлежалъ къ разряду людей совершенно безполезныхъ въ обществѣ. Однако кратк³й разсказъ о сближен³и двухъ пр³ятелей покажетъ лучше всего, что иногда и самый безполезный философъ можетъ имѣть полезное и даже благотворное вл³ян³е на другаго человѣка.

   Дѣло происходило лѣтъ за шесть до начала разсказа нашего. Владиславъ Сергѣичъ, имѣя отъ роду девятнадцать лѣтъ, присланъ былъ изъ Парижа въ Берлинъ, съ кучей рекомендательныхъ писемъ и кредитивами на большую сумму къ банкиру Магнусу и К°. Для помѣщен³я его уже были приготовлены комнаты въ домѣ одного изъ знаменитѣйшихъ профессоровъ того времени. Мальчикъ, избалованный французами и сильный своимъ зван³емъ парижанина, съ перваго шага очаровалъ и своего ученаго хозяина, и все его тихое семейство. На первомъ же вечери у профессора, онъ курилъ изъ его завѣтной трубки, рылся въ его книгахъ, рекомендовалъ себя лѣнивѣйшимъ изо всѣхъ будущихъ слушателей, смѣшилъ его дочерей и копировалъ передъ ними m-lle Rachel, буффа Фредерика-Леметра. Онъ вмѣшивался во всѣ разговоры, судилъ о самыхъ трудныхъ вопросахъ съ рѣшимостью говоруна-француза, и всѣ ученые мужи глядѣли на него съ снисходительною привѣтливостью: такъ милъ и увлекателенъ казался новый гость въ своихъ ребячествахъ. При концѣ бесѣды Владиславу, вдругъ, безъ всякой видимой причины, приглянулся одинъ некрасивый, бѣдно одѣтый посѣтитель, весь вечеръ молчавш³й и глядѣвш³й на него изъ уголка съ какимъ-то стариковскимъ восторгомъ.

   - Что это за мудрецъ? отчего не говоритъ онъ ни слова? спросилъ мальчикъ у бѣлокурой племянницы хозяина. Та засмѣялась и сказала: онъ вашъ соотечественникъ, русск³й.

   - Какъ его зовутъ?

   - Фонъ-Тальгофъ.

   - У насъ такихъ русскихъ нѣтъ. A мудрости у него очень много?

   - Богъ знаетъ, отвѣчала дѣвушка, онъ ходитъ въ университетъ лѣтъ пять, говорятъ всѣ, что по напрасну.

   - Я страшно хочу съ нимъ подружиться сказалъ Владиславъ.

   - Перестаньте, неодобрительно замѣтила нѣмочка, не хорошо смѣяться надъ бѣднымъ человѣкомъ.

   Но Владиславъ сошелся съ Фонъ-Тальгофомъ, что-то невыразимо-пр³ятное тянуло его къ этому смирному, недаровитому и отчасти безтолковому человѣку. Онъ перевезъ его къ себѣ, потому что Тальгофъ жилъ гдѣ-то въ подвалѣ. Въ свободные мѣсяцы послѣ курса, оба друга ушли пѣшкомъ въ Швейцар³ю. Когда нашему пр³ятелю пришлось поселиться въ Росс³и, Осипь Карлычъ Фонъ-Тальгофъ безпрекословно послѣдовалъ за Мережинымъ. Что бы обезпечить своего товарища, Владиславъ поручилъ ему управлять своими имѣн³ями, Тальгофъ согласился. Дѣлъ по управлен³ю ему никакихъ не было, деревнями правили выборные старосты - Осипъ Карлычъ тѣмъ не обижался. Наши друзья переписывались, скучали другъ безъ друга, и очень часто Тальгофъ не зная что дѣлать въ деревнѣ, пр³ѣзжалъ въ Петербургъ, конечно въ домъ Владислава Сергѣича.

   Повидимому, во всей этой истор³и Владиславъ былъ господиномъ и повелителемъ, благодѣтельнымъ покровителемъ добраго, но ни на что не пригоднаго человѣка. На дѣлѣ же выходило противное. Есть какая-то химическая связь между людьми, та связь, отъ недостатка которой двѣ одинак³я натуры, будто созданныя на сближен³е, не даютъ ничего одна другой, тогда какъ рядомъ съ ними самая благотворная дружба соединяетъ сильнаго съ слабымъ, мыслителя съ весельчакомъ, практическаго человѣка съ идеалистомъ. Подобнаго рода связь была между мальчикомъ Владиславомъ и сорокалѣтнимъ искателемъ мудрости, надъ которымъ даже германская молодежь не разъ подсмѣивалась и забавлялась Золотыя качества лифляндца Тальгофа, скрытые для самыхъ опытныхъ и снисходительныхъ глазъ, съ перваго раза были поняты вѣтренымъ русскимъ юношей, до тѣхъ поръ болѣе готовымъ посмѣяться надъ ближними, нежели вглядываться въ нихъ снисходительно-зоркимъ взглядомъ. Тальгофъ былъ романтикомъ до послѣдней степени - реальное развит³е новой науки сбивало его съ толку, вотъ почему ученые труды его были безплодны, а посреди Герман³и новыхъ временъ, онъ чувствовалъ себя слабымъ и потеряннымъ. Для чего онъ скитался за границей, почему онъ по годамъ поселялся въ университетскихъ городахъ, никто не зналъ, и самъ онъ не зналъ хорошенько,- но Владиславъ зналъ лучше всякаго. Мережинъ зналъ, что безъ слушан³я просвѣщеннаго слова, безъ созерцан³я людей великой учености, безъ общества людей благихъ и мыслящихъ, жизнь для Тальгофа не имѣла никакого значен³я. Старый чудакъ былъ чтителемъ всего славнаго и выдающагося впередъ изъ ряда житейскихъ явлен³й, ко всему мудрому и великому прилѣплялось его простое, поэтическое сердце, и Мережинъ зналъ это, и не смѣялся, когда Тальгофъ, при насмѣшливыхъ взглядахъ студентовъ, подавалъ теплый сюртукъ такому-то профессору, и важно относилъ въ квартиру знаменитаго мужа зонтикъ, забытый имъ у швейцара. Разъ оцѣнить чудака Фонъ-Тальгофа значило признать его превосходство надъ собою, потому что эта чистая, любящая душа, не загрязненная ни одною постыдною слабостью, прошедшая жизненный путь безъ малѣйшей уступки пороку или себялюб³ю, возвышенностью своею не могла не поразить всякаго, кому лишь было дано разглядѣть ее подъ ея тусклой и шероховатою оболочкою.

   Неизмѣримый запасъ добра былъ принесенъ Владиславу черезъ сближен³е его съ Тальгофомъ, но никогда еще это сближен³е не давало юношъ болѣе благихъ плодовъ, какъ по возвращен³и нашихъ двухъ друзей въ Росс³ю. Безспорно, молодой Мережинъ, имѣя двадцать лѣтъ отъ роду, могъ назваться блистательнымъ молодымъ человѣкомъ, но мы всѣ знаемъ, какъ кончаютъ всѣ блистательные юноши, обезпеченные богатствомъ отъ житейской борьбы, отдѣленные отъ родныхъ интересовъ чужеземнымъ воспитан³емъ, да еще и надѣленные большимъ запасомъ самонадѣянности. Свѣтск³я удачи опошли ли бы Владислава въ самое короткое время, неудачи могли раздражить его на первыхъ порахъ и окончательно склонить къ праздной жизни, потому что въ натурѣ юноши не было стойкости, а самъ онъ не имѣлъ еще ни здраво-поэтическаго, ни здраво-практическаго взгляда на задачу жизни. Можно сказать утвердительно, что безъ Тальгофа Владиславъ не могъ быть ничѣмъ, кромѣ увеселительнаго члена столичныхъ гостиныхъ - жизненная пошлость охватила бы его со всѣхъ сторонъ и охватила бы тѣмъ скорѣе, что Мережинъ ѣхалъ въ Петербургъ съ предубѣжден³емъ, съ ребяческою вѣрою въ то, что ему тамъ нечего дѣлать, что его рѣдкихъ достоинствъ тамъ никто не пойметъ и не оцѣнитъ.

   Не убѣжден³ями и не рядомъ глубокихъ афоризмовъ Тальгофъ имѣлъ вл³ян³е на душу Владислава; нашъ чудакъ отъ всей души считалъ своего молодаго друга великимъ человѣкомъ и "существомъ, отмѣченнымъ перстомъ Бож³имъ". Но два или три неважныхъ примѣра покажутъ всего лучше, какъ совершался процессъ вл³ян³я, о которомъ оба пр³ятеля и не подозрѣвали. Всѣ знаютъ, какъ утомительна и некрасива дорога отъ прусской границы до Петербурга. Владиславъ, совершая этотъ путь, рѣшительно умиралъ отъ грусти. Сердцу его ровно ничего не говорила русская природа, при видѣ широкихъ полей и дремучаго лѣсу онъ могъ думать лишь о томъ, что его родина страшно обижена судьбою. Тальгофъ съ нимъ не спорилъ и даже внутренно не осуждалъ молодаго человѣка. Но самъ онъ провелъ дѣтство въ Росс³и, его поэтически одаренная душа видѣла скрытую, никѣмъ еще не разъясненную прелесть родной природы, и онъ увлекался ею, и радостно глядѣлъ на необозримый просторъ встрѣчныхъ полей, на сонныя воды широкихъ рѣкъ, на зеленовато-холодные тоны осенняго яснаго неба. Владиславъ видѣлъ, что спутникъ его, недавно безъ особеннаго восторга бродивш³й по берегамъ швейцарскихъ озеръ, здѣсь отчего-то испытываетъ какое-то тихое, могущественное наслажден³е. Примѣръ дѣйствуетъ яснѣе всѣхъ описан³й, слово человѣка, проникнутаго сильнымъ чувствомъ, бьетъ вѣрнѣе всякаго другаго слова. Всю вторую половину переѣзда, Мережинъ совершилъ въ задумчивости; его понятливому сердцу сказалась та не сокрушимая связь мыслящаго человѣка съ родиной, о которой когда-то его покойный отецъ говорилъ ему такъ много.

   Петербургская служба за старое время представляла мало радостей для молодаго человѣка, пылкаго и жаждущаго широкой дѣятельности. Положен³е Мережина; принятаго въ домъ своего главнаго начальника и вытягиваемаго впередъ всѣми средствами, положен³е завидное для всѣхъ его сверстниковъ, самому Владиславу казалось унизительнымъ и противнымъ. Никакого дѣла серьознаго онъ не имѣлъ, жажда дѣятельности пропадала напрасно, а на глазахъ его поминутно совершались несправедливости и злоупотреблен³я, противъ которыхъ даже и лица, надѣленныя властью, останавливались въ безотрадномъ сознан³и своего безсил³я. Владиславъ, отъ вл³ян³я ли французскихъ нравовъ на его дѣтство, отъ собственной ли своей нравственной организац³и, былъ съ дѣтства склоненъ къ временнымъ припадкамъ душевнаго унын³я. Не успѣлъ онъ прослужить нѣсколько мѣсяцевъ, какъ на него нашелъ одинъ изъ такихъ припадковъ. Жизнь показалась юношѣ несноснымъ бременемъ, ему захотѣлось бросить столицу, отказаться отъ своей будущности и уѣхать навѣки куда нибудь къ Средиземному морю, гдѣ безъ сомнѣн³я, черезъ полгода напала бы на него тоска еще болѣе сильная. Къ счаст³ю, чудакъ Тальгофъ находился тогда при Владиславѣ. Онъ не возмутился противъ плановъ своего молодаго пр³ятеля, не прочелъ ему никакихъ наставлен³й, но, увлекшись собственными воспоминан³ями, разсказалъ нѣсколько случаевъ изъ своей собственной жизни, ознаменованныхъ годами добровольнаго изгнан³я и долгой жизнью между чужими людьми. Душевная тоска молодаго человѣка прошла такъ же быстро, какъ и появилась. Владиславъ понялъ, какъ мелки, какъ ничтожны его собственныя огорчен³я передъ испытан³ями человѣка, ѣвшаго чужой хлѣбъ со слезами, и просиживавшаго горьк³я ночи, безъ сна, на своей постели, подъ чужимъ небомъ.

   Годы шли, событ³я жизни начинали улыбаться молодому Meрежину: въ свѣтѣ стали его уважать, на службѣ оцѣнили и берегли къ чему-то важному. При всей безплодности своего должностнаго положен³я, Владиславу удалось выполнить нѣсколько полезныхъ дѣлъ, показать въ себѣ человѣка, сжившагося съ дѣйствительностью, готоваго на честный и сильный трудъ, когда въ такомъ трудѣ повстрѣчается надобность. Онъ уже не былъ новичкомъ и мальчикомъ въ петербургскихъ кругахъ, и не смотря на то, вл³ян³е Тальгофа не ослабѣвало на Владислава. Въ этомъ человѣкѣ для юноши таилось противояд³е отъ всѣхъ сухихъ сторонъ столичной жизни, живая память о счастливыхъ ученическихъ годахъ, полныхъ поэз³и и высокихъ мыслей. Случалось ли уму его погрузиться въ праздность, Тальгофъ былъ тутъ со своей пламенной идеолог³ей, со своимъ стремлен³емъ къ м³ру умственной дѣятельности, поселялись ли въ душѣ Владислава начатки тщеслав³я или честолюб³я, одна мысль о бѣдномъ и старомъ товарищѣ какъ бы убивала всѣ эти злые ростки въ ихъ зародышѣ. Чѣмъ тверже дѣлался Владиславъ въ нравственномъ отношен³и, тѣмъ необходимѣе становилась ему привязанность простодушнаго Тальгофа, чѣмъ зорче дѣлался онъ на распознаван³е людей, тѣмъ яснѣе видѣлъ онъ все благо, данное ему дружбой Тальгофа. И въ довершен³е всего, какъ читатель самъ можетъ догадаться, эта дружба не имѣла въ себѣ ровно ничего однообразно сухаго или разсудительно скучнаго. Въ ней было много самыхъ комическихъ сторонъ, потому что Тальгофъ, если и не могъ явиться юродивымъ, то уже конечно былъ чудакомъ оригинальныхъ свойствъ и любезной наружности. Извѣст³е о помолвкѣ Владислава Сергѣича застало Осипа Карловича въ деревнѣ, но онъ поспѣшилъ своимъ пр³ѣздомъ въ столицу, и какъ мы видѣли при началѣ разсказа нашего, долженъ былъ познакомиться съ Marie Озерской за обѣдомъ у ея родителя.

   Послѣ всего здѣсь сказаннаго, легко догадаться, каковы были взгляды Тальгофа на жизнь, бракъ и въ особенности на женщинъ. Въ пятьдесятъ лѣтъ отъ роду, другъ Владислава былъ счастливымъ поэтическимъ юношей не только по душѣ, но отчасти и по наружности. Отъ пѣшеходныхъ ли странствован³й, или отъ безмятежной молодости, Тальгофъ могъ показаться меньшимъ братомъ Мережина. Въ своей конической голубой фуражкѣ и съ своей конусообразной бородкой, онъ совершенно походилъ на одного изъ африканскихъ егерей, изображаемыхъ во французской иллюстрац³и; подъ этой конно-егерской наружностью скрывался истинный Германецъ, но Германецъ временъ Шиллера. Усердно желая быть современнымъ человѣкомъ и даже питая великое сочувств³е къ таланту Жоржа-Санда (къ которому въ Парижѣ не разъ ходилъ свидѣтельствовать свое почтен³е), Осипъ Карловичъ не могъ отрѣшиться отъ идей и мечтан³й своей юности. Марью Александровну Озерскую онъ воображалъ не иначе, какъ Mapгаритой Фауста, изъ которой въ послѣдств³и, обоюдными старан³ями Владислава и его самого, имѣетъ выйти героическ³й перлъ создан³я, въ родѣ Рахили Фарнгагенъ или Шарлотты Штиглицъ, безъ трагическихъ сторонъ характера. Съ мыслью о невѣстѣ Владислава, къ нему приходили воспоминан³я о его собственной первой любви (поэтической и высокой любви, надо признаться), посреди древняго университетскаго города, величавыхъ средневѣковыхъ здан³й и башень полускрытыхъ между столѣтними деревьями. Передъ нимъ рисовалась и крошечная дѣвственная комната давно умершей Вильгельмины, и ея постель съ бѣлыми занавѣсками, и розмаринъ на окнахъ и томикъ Новалиса подъ дѣвственною подушкою. Невинно превращая miss Mary въ Вильгельмину, и Петербургъ въ Лейпцигъ, Тальгофъ боялся, чтобъ молодые люди, въ слѣдств³е сильной любви - не оставили навсегда свѣта. "Практическая сторона жизни" умно разсуждалъ Осипъ Карловичъ "всегда должна быть уважаема, и нѣмцы моего времени отчасти грѣшатъ, уважая ее такъ мало!" Увы! честный чудакъ, если бы онъ зналъ, какою излишней практичност³ю проникнуто все существо идеальной Мери, еслибъ онъ зналъ, что она никогда не читаетъ книгъ за недосугомъ, не слыхала имени Новалиса, и ложится въ свою дѣвственную постель не ранѣе третьяго часу утра, съ лихорадочнымъ волнен³емъ крови, съ звуками бальной музыки въ ушахъ, съ насмѣшливыми мыслями о своемъ женихѣ энтуз³астѣ!

   Въ день, назначенный для обѣда у Марьи Александровны, Осипъ Карлавичъ сидѣлъ въ одной изъ комнатъ квартиры Мережина, брѣясь очень тупыми бритвами, о которыхъ уже много лѣтъ и много тысячь разъ говорилъ своему служителю. "Только что попаду въ Петербургъ, брошу навсегда эти проклятыя бритвы." Равнымъ образомъ и о волосахъ своихъ другъ Владислава выражался очень часто: "иной подумаетъ, что я ношу так³е кудри изъ причуды, а все дѣло въ томъ, что меня нѣкому стричь въ деревнѣ." A между тѣмъ кудри не стриглись и въ столицѣ, а росли свободно, придавая еще болѣе юношеск³й видъ фигурѣ Тальгофа.

   - Удивительное дѣло! вскричалъ Владиславъ Сергѣичъ, входя къ своему наставнику и ставя шляпу подлѣ бритвенныхъ аппаратовъ:- тебѣ несли бриться, когда я ѣхалъ изъ дома, я вернулся, и ты все еще брѣешься.

   - Я еще не перемѣнилъ бритвъ, и жалѣю о томъ, отвѣтилъ Тальгофъ, съ самой свѣтлой улыбкой:- жалѣю тѣмъ болѣе, что сегодня желалъ бы тщательно....

   - Можешь отложить старан³е - обѣда не будетъ.

   - Что ты говоришь? не случилось ли чего съ нею?

   - Капризничаетъ.

   - Не Владиславъ ли капризничаетъ?

   - Мери назвала къ обѣду чужихъ уродовъ, графа Тальгофа, твоего родственника, тупѣйшаго франта и нахала.

   - Я радъ видѣть графа, хотя онъ...

   - Кивнетъ тебѣ головой и я наговорю ему глупостей.

   - Я дивлюсь твоей вспыльчивости, Владиславъ, медленно произнесъ философъ.- Гостей, о которыхъ ты говоришь, могъ позвать отецъ. Можетъ ли бѣдная дѣвушка препятствовать...

   - Эта дѣвушка, если захочетъ, и отца безъ обѣда оставитъ.

   Осипъ Карловичъ сконфузился и покачалъ головою. Однако онъ поспѣшилъ вытереть лицо, спрятать бритвы и отставить зеркало. Потомъ онъ помолчалъ немного и сообщилъ нѣчто очень умное, но крайне непонятное,- о самообладан³и. Потомъ онъ замѣтилъ весьма ловко, что женщина есть дитя я жизнь ея начинается только съ замужества. Всѣ эти мотивы оказались, въ сущности, непримѣнимыми къ дѣлу. Владиславъ Сергѣичъ сидѣлъ нахмурившись и почти не слушалъ своего пр³ятеля.

   - Первая ссора, опять началъ говорить Тальгофъ:- есть обстоятельство важное, пусть она происходятъ изъ мелкихъ причинъ. Первая ссора, первая любовь, первое сражен³е - изо всѣхъ трехъ, во что бы ни стало, мужчина долженъ выходить побѣдителемъ. Этими словами я не хочу сказать, что ты долженъ переспорить свою невѣсту, но ты обязанъ побѣдить собственное свое сердце. Первая ссора...

   - Не первая, а шестая на этой недѣлѣ, перебилъ Владиславъ.

   - И сегодня четвергъ! произнесъ Тальгофъ не безъ ужаса.

   - Пока еще среда, возразилъ Мережинъ.

   Добрый чудакъ закурилъ кончикъ рижской сигары и сѣлъ рядомъ съ молодымъ человѣкомъ. Онъ курилъ рѣдко и чувствовалъ потребность въ курен³и только въ важныхъ случаяхъ жизни. Во всѣхъ важныхъ бесѣдахъ Тальгофъ являлся съ своимъ кончикомъ сигарки, никто и никогда не видалъ его съ сигарой только начатой или докуренной въ половину. Владиславъ улыбнулся, глядя на эти приготовлен³я. Сколько задушевныхъ, важныхъ бесѣдъ, сколько благородныхъ импровизац³й былаго времени напомнилъ ему этотъ ѣдк³й запахъ дрянной сигарки!

   - Другъ мой, спросилъ его Тальгофъ, неужели эта дѣвица зла и порочна по характеру? Говори мнѣ все, довѣрь мнѣ твои наблюден³я. Я жилъ болѣе тебя и много думалъ о характеръ женщины. Есть между нашими женщинами существа, испорченныя жизнью (воспитан³емъ онѣ всѣ испорчены). Есть друг³я, которымъ природа...

   - Къ дѣлу, Осипъ Карловичъ, а не то кончай за обѣдомъ. Мы станемъ обѣдать здѣсь вдвоемъ.

   - Любитъ ли она тебя, Владиславъ?

   - Я думаю, если выходитъ за меня замужъ.

   - Отчего жъ ты не пользуешься своимъ вл³ян³емъ на любящую тебя дѣвушку? Отчего ты не передашь ей своихъ мыслей, не сдружишься съ ней душою въ тѣ минуты, когда дѣвица (чистое созданье) вся живетъ любимымъ мужчиной, мыслитъ его мыслями? Отчего, во время вашихъ одинокихъ разговоровъ, въ минуты, когда она вся проникнута...

   - Да кто тебѣ сказалъ, что у нея бываютъ так³я минуты?

   - Что же она такое? съ новымъ недоумѣн³емъ спросилъ Тальгофъ. Или она холодна душою? Но, другъ мой, въ этой холодности часто скрывается страстность натуры.

   - Ты все не то толкуешь, Осипъ Карловичъ, возразилъ женихъ въ свою очередь. Мери ни холодна, ни зла, ни пуста, ни капризна. Въ сердцѣ этой дѣвушки есть какая-то неизлечимая складка лишней и вредной свѣтскости. Она заражена страстью къ увеселен³ямъ.

   - Фривольностью?

   - Пожалуй хоть фривольностью. Она никогда не бываетъ одна, всѣ ея свѣдѣн³я взяты съ чужихъ словъ или изъ личныхъ наблюден³й, она мало читала и еще меньше думала о томъ, о чемъ женщинамъ слѣдуетъ думать. Изъ всего м³ра видѣла она одинъ городъ и изъ этого города крошечный и тѣсный уголокъ. Невѣден³е откровенное и простодушное - не бѣда, но невѣден³е, замаскированное сухостью и считающее себя всезнан³емъ, всегда возмущало мою душу до самаго дна. Ты не знаешь Петербурга, Тальгофъ, и оттого, чтобъ мои рѣчи были тебѣ понятны, я буду говорить съ тобой какъ съ иностранцемъ. Въ нашемъ городъ много людей хорошихъ, но очень много людей и семействъ тщеславныхъ, самонадѣянныхъ, важно-горделивыхъ, а чѣмъ горделивыхъ, про то одинъ Богъ знаетъ. Всякое семейство; сколько нибудь достаточное и замѣченное, непремѣнно лезетъ въ как³е-то великобританск³е лорды и считаетъ весь родъ человѣ