Главная » Книги

Боткин Василий Петрович - Письма об Испании, Страница 2

Боткин Василий Петрович - Письма об Испании


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

nbsp;   Don Vicente давно уж говорил мне, что в Мадрите будет возмущение. С таинственностию исчислял он мне силы, которыми располагают прогрессисты, число ружей, скрытых во время последнего обезоружения национальной гвардии (ее здесь называют милициею), говорил, что часть мадритского гарнизона на их стороне, что, наконец, если в таком живом вопросе народ не покажет энергии и решимости, то все пропало, и проч. Из всего этого можно было ждать чего-нибудь серьезного. Но дело показало, что силы прогрессистов заключались в одних надеждах. В толпах не показалось ни одного ружья... Утром, когда Мадрит явился с затворенными лавками, действительно, можно было ожидать чего-то важного, но скоро потом оказалось, что во всем этом не было ни порядка, ни твердости, ни обдуманности. Через три дня волнение утихло; лавки понемногу растворились. С тяжким унынием Мадрит покорился новым налогам.
   А вот одна черта из здешних нравов, которая меня поразила: в то время, когда на площади толпы народа и солдаты ежеминутно готовы были броситься в драку, один простолюдин в плаще проходил по площади, свертывая свою папироску. Поравнявшись с полковником, который с обнаженною шпагою командовал постом, он с достоинством кивнул ему головою, прося закурить свою папироску у его сигары, которую тот курил. Полковник тотчас подал ее ему. Поблагодарив легким наклонением головы, простолюдин спокойно продолжал свою дорогу.
   Восстания и возмущения против правительства вообще называются здесь pronunciamientos; прононсируются против министерства, против конституции, или за такого-то человека, за такую-то конституцию. При этом законность нисколько не нарушается, потому что все pronunciamientos делаются при криках: Viva Isabel Segunda! {Да здравствует Изабелла Вторая! (исп.).} Рассказывают, что это делается в городах следующим образом: когда дело слажено между главными зачинщиками, из которых многие всегда принадлежат к муниципалитету или милиции (она с прошлого года обезоружена), несколько десятков человек являются на площадь перед ратушею. Так как всякий испанец заранее в воздухе чует наступающее движение, то скоро вся площадь покрывается народом. Принадлежащие к партии зачинщиков начинают говорить о положении общественных дел. Наконец, когда умы несколько приготовлены, является оратор и говорит к народу речь, беспрестанно повторяя: свобода, деспотизм, героическая нация, измена, отечество и проч. и окончивает криком muera и viva, {смерть... да здравствует (исп.).} то есть viva то, чего желает pronunciamiento, muera - противное ему. Главные зачинщики отправляются потом в ратушу, где уже городовое управление (ayuntamiento) заседает. Оратор возвещает, что народ этого города прононсировался. Присутствующие члены, заранее все знавшие, возносят патриотизм граждан (в Испании за эпитетами дело не стоит) и составляют pronunciamiento в форме прокламации. Тут же учреждается junta de salvacion у gobierno (хунта спасения и управления), отставляются все прежние власти и назначаются новые, забирают городскую казну, вооружают милицию и отправляют отряд в ближний город, с приглашением и ему также сделать свою pronunciamiento. Очень часто случается, что возмутившиеся города бывают так слабы, так неспособны, до того лишены дельных и умных начальников, что ничего лучшего не находят, как снова просить отставленные власти принять управление городом на счет pronunciamiento. Бывает, что городское управление прононсируется само от себя, делая правительству представление против принятых им мер и распоряжений или представляя ему те, которые оно считает лучшими. Правительство обыкновенно отвечает декретом, воспрещающим городовым правлениям мешаться в политику, объявляет хунты и все их распоряжения противозаконными. Тогда хунта и городовое правление объявляют себя бессменными, публикуют с своей стороны декреты против правительства, называя бунтовщиками всех, которые продолжают повиноваться ему. Большею частию pronunciamiento делаются гарнизоном, под предводительством сержантов и офицеров; собственно народ спокойно смотрит. Иногда гарнизон остается сначала зрителем, потом присоединяется к pronunciamiento, при восклицаниях: Viva la reina! Viva la constitution! {Да здравствует королева! Да здравствует конституция! (исп.).} Когда партия, сделавшая его, оказывается малочисленною, или противная получает вспоможение, является новое pronunciamiento и делается точно в тех же формах.
   Политическая Испания есть какое-то царство призраков. Здесь никак не должно принимать вещи по их именам, но всегда искать сущности под кажимостью, лицо под маскою. Сколько уже лет говорят в Европе об испанской конституции, о партиях, о журналистике, разных политических доктринах, о воле народа и т. п.; все это слова, которые в Европе имеют известный, определенный смысл, - приложенные же к Испании, имеют свое особое значение. Прежде всего надо убедиться в том, что массы, народ, здесь совершенно равнодушны к политическим вопросам,59 которых они, к тому же, нисколько не понимают. Кастильцу-простолюдину нужно работать, может быть, только две недели в году, чтоб вспахать свое поле и собрать хлеб, да еще большею частию приходят жать его валенсиянцы; остальное время он спит, курит, ест и нисколько не заботится о всем том, что лично до него не касается. Может быть, в душе он и за дон Карлоса, потому что его приходский священник проповедует ему в этом духе. Не надобно забывать, что, несмотря на все последние события, духовенство имеет еще большое влияние в деревнях. Испанские священники не ведут уединенную и затворническую жизнь: их беспрестанно встречаешь по дорогам, они пьют и курят с крестьянами на постоялых дворах, разговаривая о всяких местных происшествиях. Вероятно, они в глазах народа и не много имеют нравственного достоинства, но тем не менее влияние их несомненно.
   Испания, удушенная тремя веками самой ужасной администрации, подпавшая двум чужестранным династиям, из которых первая начала жестокостию, насилием и кончила решительным идиотизмом, другая - почти беспрерывно занималась одними дворцовыми интригами,60 - бедная Испания силится разбить теперь эту кору невежества, под которою столь долго томилась она. Глубоко ошибаются те, которые судят об Испании по французским идеям, по французскому общественному движению. Кроме множества радикальных различий, не должно забывать, что Франция была приготовлена пятьюдесятью годами философской литературы. В Испании, после писателей ее "золотого века", в продолжение двух веков не было другой литературы, кроме проповедей духовенства, которое, конечно, всеми силами старалось о поддержании старого общественного устройства, в котором само господствовало.61 Посмотрите теперь на испанские журналы всех партий! Меня больше всего поражает в них решительное отсутствие всякой рассудительной теории, даже всякой практической мысли. Идей нет62 - есть одни лица и имена; ни один вопрос государственного устройства не подвергается анализу. Перевороты в Испании не могут выйти из масс, которые даже не имеют о них понятия. Здесь самый бедный, последний мужик всегда вдоволь имеет хлеба, вина и солнца, здесь у самого нищего есть на зиму и шерстяные панталоны и теплый шерстяной плащ, тогда как французский мужик, например, и зиму и лето прикрывается одною тощею холстинного блузой. Кроме того, этот народ одарен удивительным чувством повиновения: лучший пример - все царствование Фердинанда VII.63 Испанцу словно недоступна никакая общая идея, хотя отвлеченное понятие об общем деле.
   Странная участь Испании! Между тем как в средние века каждая европейская нация направляет всю жизненную силу свою на образование своего единства, Испания, развлеченная64 семисотлетней войною с маврами,65 вдруг, без приготовления приводится в единство силою Карла V и Филиппа II. С обычною своею беспечностию предается она этому новому направлению, пока, наконец, в дни страданий и смут начинает припоминать о своей прежней жизни и неожиданно находит, что сохранила глубокие следы ее. Посмотрите на самое восстание 1808 года: не удивительно ли все это бессилие "совета Кастильи", этой центральной хунты, наконец, всего того, что хотело придать этому восстанию характер общности и единства? Жизнь и сила Испании были в ее guerillas; {в герильясах - партизанских отрядах (исп.).} ее герои - всегда начальники летучих отрядов.66 В дни опасности другие соединяются; испанцы, напротив, раздробляются, сила их в отдельности, в одиночестве. Право, единство в Испании мне до сих пор кажется призраком.
   Валенсиянец говорит языком, которого андалузец не понимает; каталонец и кастилец почти имеют надобность в переводчике, интересы разделены; и как только обстоятельства становятся важными, всякий тотчас спешит разорвать связь, которая мешает, не помогая, и замедляет только свободу движений.
   Несмотря на то, что слово "конституция" здесь есть лозунг всего, что, не будучи карлистом, недовольно правительством, ни одна конституция не была приведена здесь в исполнение. Не от того ли это, что здесь у народа нет чувства законности,67 что он с прежнею беспечностию дает себя судить своим пристрастным алькальдам,68 наконец, что попеременно апатический и страстно-стремительный гений этого народа ничего не разумеет в деле политики. И в Испании постоянно делают и переделывают конституции - и никто в них не верит; составляют законы - и никто им не повинуется; издают прокламации - их никто не слушает; наконец, есть две Испании: одна - земля примерная, народ могущественный, героический, народ великих людей, предводимый еще более великими людьми, которые во всем успевают: это Испания журналов, ораторских и министерских речей и прокламаций; но вглядитесь пристальнее, проникните глубже, и вы ощутите тогда Испанию настоящую, Испанию разоренную, распустившуюся, без администрации, без финансов, без общественного духа. Испанию, изнуряемую постоянно внутреннею войною, усталую от всех этих дипломатических интриг, фантастических конституций.
   Едва ли какой народ в Европе одарен этою стойкостию, этою способностию свыкаться с своим бедственным положением, как испанцы. Арабы завоевали Испанию в два года,69 - испанцы употребили почти 800 лет на освобождение страны своей от чуждого ига.70 Читая о беспрерывных смутах арабов, о их внутренних раздорах, дивишься, как испанцы так долго не могли отбросить это африканское племя. Но, знать, и тогда было то же, что теперь. Почти каждое лето испанцы одерживали верх; но вместо того чтоб преследовать свою удачу, они спокойно расходились на зиму по домам проживать приобретенную добычу, в ожидании следующей кампании. Неприятель между тем восстановлял свои силы, и на лето снова начиналось дело. Лишь гораздо позже, когда все арабское царство сосредоточивалось уже в одной Гранаде, испанцам пришло в голову быстро стеснить и покорить его: и это стоило одного легкого похода. Война против неверных вошла в нравы, в нужды Испании; набеги на арабов возобновлялись периодически. В продолжение всех этих веков не встречаешь никакого плана, никакого соображения, преследуемого в течение нескольких лет; грозная близость неприятеля не мешала в лагере испанцев ни распрям, ни ссорам за наследство, ни междоусобным войнам, ни даже тому, чтобы, соединясь с арабами, воевать против своих же. Нечто из этих бродячих нравов, из этой привычки к похождениям сохранилось и теперь; отсюда отсутствие одной постоянной воли, беспечность, которая все оставляет на долю случайности. Во многих отношениях Испания столько же принадлежит к средним векам, сколько к нашему времени; многое в ней странно, но не бессмысленно. Она много назади, но далеко не поражена тою нравственною окаменелостию, которая заставляет отчаиваться за будущность народа. - Скорее должно дивиться, соображая исключительные, роковые обстоятельства, которые так долго сдерживали политическую жизнь Испании, как она еще не более назади, как еще успела она сохранить в себе эти энергические семена жизни!
   Всего более заставляет верить в будущность Испании редкий ум ее народа. Когда имеешь дело с людьми из простого народа, совершенно лишенными всякого образования, невольно изумляешься их здравому смыслу, ясному уму, легкости и свободе, с какими они объясняются. В этом отношении, они, например, далеко выше французских крестьян.71 В них нет их грубости, их умственной тяжеловатости. Умственная сфера испанца не велика, но то, что он понимает, он понимает верно; и если воспитание и здравые идеи разовьют их умственные способности, испанцы внесут тогда и в высшие сферы жизни это прямодушие, эту отчетливость, которые, кажется, врожденные им и которые теперь прилагаются у них только к самым мелким интересам. Среди этих бесчисленных смут, раздирающих Испанию, чувствуешь какую-то необходимость беспрестанно оглядываться назад, хотя бы для того, чтоб сколько-нибудь облегчить настоящее от ошибок и несчастий, завещанных ему прошедшим, для того чтоб сохранить веру в народ, который, несмотря на три несчастных века, умел сберечь в себе свои природные качества, столь прекрасные и драгоценные.
  

---

  
   Вы не можете представить себе, как отрадна здесь прохлада; надо испытать зной здешнего дня, чтоб чувствовать, что такое свежесть утра. Вот уж целый месяц небо здесь постоянно безоблачно. Каждое утро наслаждаюсь я свежестью за своим скромным завтраком. Надобно вам сказать, что испанский завтрак состоит обыкновенно из самой маленькой чашки густого шоколада на воде, к которому подают несколько тонких ломтиков хлеба. Этот неотразимый завтрак вам равно дают и в последней, уединенной венте, так же, как и в первой гостинице Мадрита. Утром кофе испанцы не пьют, и очень редкие пьют его после обеда. На меня особенно приятно действует здесь естественность женщин. Вам, может быть, эти слова покажутся неясными, но чтоб понять их, надобно долго жить в Париже, где женщина искусственна с головы до ног. Правда, что француженки очень грациозны, но правда также и то, что большею частию эта грация - изученная. Разумеется, везде есть натуры, так сказать, счастливые, потому что естественная грация - своего рода талант; ей нельзя выучиться: с нею надобно родиться. Испанки не грациозны в смысле французском, но они естественны, и надо также признаться, что естественность эта сначала жестко поражает глаза, привыкшие к тонкой французской жеманности. Только в этом отношении между итальянками и испанками есть сходство. Испанка не обдумывает ни манер своих, ни походки: они у нее прямо и смело выходят из ее природы, и хоть часто отрывисты, резки, но зато живы, оригинальны, выразительны и пленительно просты. Француженка - кокетка по природе, умеет с удивительным искусством выставить все, что в ней есть красивого; она глубоко изучила все позы, все движения; это воин страшно вооруженный, бдительный и лукавый.72 Испанка как будто не знает о красоте своей; по глубокому чувству стыдливости она скорее скроет, нежели обнаружит красоту своих форм. Женщинам в Испании не оказывают тех в сущности пустых знаков приторной вежливости, какими осыпают женщин во французских обществах. Замечательно, что не так еще далеко то время (лет 15), когда девушек здесь учили только читать, из опасения, чтоб они не писали любовных записок.73 Это я слышал от одной очень умной и пожилой дамы хорошего общества. Политические волнения еще более уединили здесь женщину. В борьбе партий здесь женщина не принимает участия, а семейная жизнь, конечно, всего меньше может развить потребность образования.
   Чтоб вполне оценить прекрасные качества, испанцев, надобно видеть их в домашнем быту, в их частных отношениях: только здесь становятся они сами собою. По какому-то особенному счастию, на испанцах нисколько не заметно следов влияния системы шпионства, введенной инкви-зициею.74 Верно, у испанцев основной закал был так тверд, что их старые, рыцарственные качества остались доселе совершенно чистыми. Случилось одно только, что хорошие и дурные стороны существуют как-то вместе, не касаясь друг с другом, словно разделенные какою-то стеною. Чиновник-взяточник и продажный, торгующий правосудием судья75 здесь в частных отношениях непременно деликатны и верны. Общественный дух, общественные чувства здесь находятся еще под спудом, но загляните с другой стороны, зайдите за стену, и вы будете поражены благородством, простотою, прямодушием. Даже у тех, которые здесь со всех сторон запачканы политическою грязью, верьте, частная сторона, назло всему, осталась прекрасною.
   Иностранцу, приезжающему в Мадрит, больше всего бросается в глаза то особенное внимание, которое обращают испанцы на рекомендательные письма.76 В этом отношении француз, может быть, наговорит больше любезностей, англичанин будет кормить частыми обедами, но у одних только испанцев можно найти эту неутомимую, добродушную приветливость, эту обязательную готовность всячески быть вам полезным. Раз рекомендованные испанцу, вы можете располагать им, его временем, его связями. "La casa esta a la disposicion de usted" (мой дом в вашем распоряжении), - говорит вам прежде всего испанец, и это не одна пустая фраза, вы можете прийти туда, когда хотите, и всегда будете радушно приняты.77 Вообще испанец учтив и приветлив с достоинством, без предупредительности; при обычном спокойствии своем он не расточителен на любезности, но будьте уверены, вы никогда не будете ему в тягость, никогда не обойдется он с вами холодно. В Испании никогда не употребляют слова ты, разве между самыми близкими друзьями. Если генерал обращается к солдату, он говорит ему: usted - ваша милость. То же самое с слугами; дети, играя на улице, говорят друг другу: mire usted - посмотри, ваша милость.
   Летняя жизнь в Мадрите не разнообразна: прогулка на Prado с сигарой, мороженое, поездки в Аранхуес, в Лагранху составляют здесь все удовольствия лета. Вечера в домах редки. Есть два рода вечеров - tertulias: на одних танцуют под фортепиано, играют Герца и Черни, поют итальянские арии; вообще музыкальная сторона тертулий не блестяща. Испанские дамы, к которым так чудесно идет их национальный костюм, в обществах все одеты в костюм французский - и почти всегда неудачно; испанских танцев не танцуют; фанданго и болеро (о качуче уже нечего и говорить) в обществах считаются неприличными, и я никак не мог упросить двух дочерей хозяйки дома, с которым я очень хорошо знаком, решиться протанцевать какой-нибудь испанский танец; они отговариваются от этого, как от вещи совершенно невозможной. Здесь танцуют вальс и контрданс. "Порядочное" общество здесь национальность предоставляет народу. Равным образом в этом обществе более говорят по-французски... Мне кажется, смотря на всех этих "образованных" испанцев, что Испания собственно разделена на две партии: на Испанию старую и неподвижную, и на Испанию, преданную идеям и учреждениям Франции и Англии. Одной недостает народности, национальных корней, другой - чувства будущности и новых государственных интересов. Если здесь народ с такою враждебностию глядит на все цивилизующие начала, это, главное, потому, что они приходят от иностранцев. Трудно представить себе то глубокое презрение, какое оказывает народ к los afrancesados (офранцуженным), но, с другой стороны, и республиканские exaltados нисколько не пользуются народностию... Эта тяжкая борьба, столько лет изнуряющая Испанию, не выходит ли она из бессилия этих двух партий? Одна чужда своей страны, другая - своей эпохи; одна состоит из жителей Франции и Англии, забывших Испанию, другая - из готфов и кантабров XI века,78 не понимающих ни промышленности, ни источников народного богатства, которые на единство смотрят с враждебностию и которые ничего не видят далее своей деревенской колокольни и своих общинных прав. Одни хотели воротиться в средние века, другие - слепить Испанию по образцу Франции и Англии, - партии равно пустые и химерические, равно бессильные, порождающие одни беспрестанные реакции. Не здесь ли причина этим постоянным и бестолковым переворотам, этому смешению слабости и кровожадности?..
   Но возвратимся к нашим вечерам. Я забыл сказать, что они еще замечательны тем, что как бы жарко ни было в комнатах и как бы долго ни продолжался вечер, вам не предложат никакого прохладительного питья. Благодаря простоте привычек своих испанцы, кажется, не чувствуют в этом никакой надобности и одной водой веселятся на своих тертулиях от всей души.79 Эту простую, природную веселость, это ясное расположение можно видеть только в обществе испанском. О простоте здешних мебелей и уборки комнат вы не можете составить себе понятия. Тот комфорт, каким окружает у нас себя всякий чуть-чуть не бедный человек, здесь можно найти разве в доме богатого гранда, да и то afranoesado. Вообще стены комнат выкрашены обыкновенно белой известью, каменный пол устлан ковром из плетеной соломы, стулья самые простые и бог знает каких древних форм; стеариновые свечи здесь роскошь. Я говорил о танцевальных вечерах, но для меня еще интереснее здешние вседневные вечера, составленные из одних общих приятелей дома. Только на таких вечерах можно узнать всю любезность испанского характера. Трудно понять, как при однообразии мадритской жизни семь, восемь человек близких знакомых находят средство беспрестанно оживлять разговор остроумными замечаниями, смешными рассказами, наконец, этим постоянным, неистощимо-веселым расположением духа. Ах, если бы испанцы могли взамен того, что они так неловко заимствуют у Европы, сообщить ей хоть немного своей кроткой, доброй, беззаботной веселости, о какой Европа не имеет понятия! На этих вечерах учтивость чрезвычайная, даже несколько церемонная, осведомления о здоровье всегда продолжительны и повторяются с одинаковою обстоятельностью каждый день; но, кроме некоторых этого рода формальностей, обращение очаровательно-фамильярно. Здесь дамы и девушки называют мужчин просто по именам: don Antonio, don Esteban; мужчины, с своей стороны, также пользуются этим обычаем: dona Dolores, dona Matilde... и этот обычай, по-видимому самый незначительный, придает разговорам и отношениям какой-то дружественный колорит, так что в испанском обществе тотчас чувствуешь себя свободным.
   В Мадрите нет народных балов, и вообще в Мадрите народ танцует мало; может быть, la flema castellana (кастильянская флегма) тому причиною, тем более что из всей Испании Кастилья самая не певучая и не танцевальная провинция.80 Только по воскресеньям, за королевским дворцом, внизу, под тенью каштанов, случаются танцы. Оркестр состоит из двух гитар и тамбурина, к ним танцующие присоединяют свои palillos81 (кастаньеты); один из гитаристов поет, - здесь все танцы суть вместе и песни, - и бал идет с большою живостью. Меня особенно поражает в них ловкость и отличные манеры мужчин, их изящная вежливость с женщинами, это свобода без наглости, увлечение без всякой грубости. Больше всего танцуют bolero и jota aragonesa. Арагонская хота очень проста и более состоит в прыжках, нежели в движениях стана, которыми отличаются почти все испанские танцы, но она очень жива, весела и танцуется в восемь и больше пар. Здесь можно любоваться и на мадритских manolas; это здесь то же, что в Париже гризетки. Но manola... увы! .. вытесняется французским влиянием: это тип уже исчезающий, но в высшей степени оригинальный, исполненный странного соединения прелести и буйной дикости, целомудренной красоты форм и откровенной наглости, происходящей не от разврата, а от стремительно вспыхивающих страстей, не знающих себе никакого предела, и на которые ни религия, ни общественные формы не имели никакого влияния. Это природа, во всей своей целости. Лица их почти все бледно-коричневые, взгляд больших черных глаз смелый и удалой, массивная коса, собранная в один огромный узел, слегка прикрыта мантильею, короткое платье, но вам лучше меня опишет манолу эта народная песня о маноле; жалею, что не могу здесь передать вам ее увлекательной и живой мелодии:
  
   Ancha franja de veludo
   En la terciada mantilla,
   Aire recio, gesto crudo,
   Soberana pantorrilla.
   Alma atroz, sal espanola,
  
  Alza, hola!
   Vale un mundo mi manola!
  
   Que calida, у como cruje,
   Si baila jota о fandango
   Y que brio en cada empuje!
   Y que gloria de remango
   En la mas leve cabriola!
   Alza etc. etc.
  
   Con primor se calza el pie
   Digno de regio tapiz:
   Y que dulce no se que
   En aquella cicatriz,
   Que tiene junto a la gola -
  
  etc. etc.
  
   "Широкая бархатная кайма на перевязанной крестом мантилье, стан сильный, жест резкий, дивная икра, душа хищная, испанская ловкость... стоит целого мира моя манола!
   "Как горит она, как хрустит, когда танцует хоту или фанданго; какая энергия в каждом взмахе, - и что за удивленье, как встряхивается у ней платье, при самом легком прыжке... стоит целого мира моя манола!
   "Деликатно обута ножка, достойная царского ковра, и не знаю, что за прелесть в этом рубце, что на шее у ней... стоит целого мира моя манола!".82
   Испанцы народ гостеприимный по преимуществу; кроме того приветливого внимания, какое обращают они на рекомендательные письма, знакомства в Испании чрезвычайно легки: одного разговора в кофейной достаточно, чтоб иностранец был приглашен в дом, при обычной фразе: mi casa esta a la disposition de usted. {мой дом в распоряжении вашей милости (исп.).} Кроме того, если испанец находится в кофейной в обществе иностранца, он считает для себя непременным долгом не допускать его платить за себя, и они делают это с такою ловкостью, так искусно дают знак прислуге взглядом или жестом, что иностранцу, при всем его желании, никак не удастся заплатить в кофейной, когда он находится в обществе испанцев. Этот обычай поставил меня однажды в загадочное положение. Раз приглашаю я одного моего приятеля с женою, у которого в доме я очень близок, отобедать в ресторацию, предварительно заказав обед. Наш обед был весел, говорлив, словом, прошел как нельзя лучше; но когда спросил я у слуги счет, вдруг слышу, что счет уже заплачен. Меня это рассердило. Мой испанец оправдывался своими обычаями, говоря, что, конечно, я волен сердиться, но что он, со своей стороны, не может изменить долгу испанца, по которому рекомендованный ему иностранец есть всегда гость его. Даже находясь между собою, в кофейной, испанцы как бы пикируются, кому удастся заплатить за других. Эта черта тем более поразительна, что здесь средства у всех ограничены. Но испанец прежде всего caballero. {кавалер, рыцарь (исп.).} Вскоре по приезде моем в Мадрит я отыскивал одну улицу, где мне надобно было сделать визит. Улица была далеко, и я расспрашивал о ней у прохожих. Между прочим, отнесся я к одному бедно одетому человеку. "Если хотите, я провожу вас туда", - отвечал он. Мы пошли. Дорогой вздумал я сделать еще несколько визитов, и, намереваясь заплатить этому человеку за труд его, просил дожидаться меня на улице. Визиты мои продолжались часа три; вожатый мой говорит мне, наконец, что он не может долее оставаться со мною. Я подаю ему дуро (5 руб. асс.), благодаря его за одолжение. "No, sefior, no, muchisima gracia" (нет, сударь, нет, покорнейше благодарю). - "Но почему же вы не хотите получить за ваши труды, я отнял у вас время..." - "No, senor, gracias, soy pobre, pero soy caballero" (нет, сударь, благодарю, - я беден, но я кавалер), - и, раскланявшись, кастильянец ушел от меня, оставив меня в замешательстве и с деньгами в руке. Никогда не случалось мне, давая за труды прислуге, встретить недовольную мину. Если слуга испанский очень доволен, это выражается только тем, что он прибавит к своему обычному "gracias" (благодарю) "gracias, caballero" (благодарю, кавалер). Вообще чувство личного достоинства в этом народе поразительно; недаром существует у него пословица: "Король может делать дворянами, один бог делает кавалерами".83 Мне не придется видеть в Мадрите боя быков - corrida de toros: они уже здесь прекратились до весны;84 но мне обещают, что я еще застану их в Андалузии. Здесь мне случилось видеть только corrida de novillos. Novillos называются здесь молодые быки, и забава состоит в том, что их пускают поиграть с молодыми людьми. Это самая любимая забава молодежи; ни один деревенский праздник, ни одна маленькая ярмарка не обходится без corrida de novillos; они заменяют здесь фокусников и комедиянтов. В Караванчеле, деревне верстах в четырех от Мадрита, случился приходский праздник, и мне сказали, что непременно будет и corrida de novillos.85 Действительно, на скорую руку была сделана арена, окруженная забором из досок, складенных так, чтоб в щели можно было пролезть человеку; вокруг подмостки для зрителей; за вход по два реала (около 50 коп. асc.).86 Каждый заплативший имеет право идти на арену играть с быком.87 Игра эта состоит в том, что молодые люди (ни оружия, ни палки иметь при себе не дозволяется) дразнят быка своими красными кушаками или снятыми с себя куртками; бык беспрестанно бросается на них, они рассыпаются; во всем этом - легкость, увертливость, ловкость поразительны. Смеющаяся, шумливая ватага наблюдает удивительный такт в своих движениях; нет в ней ни замешательства, ни столкновений; она знает все приемы и взгляды быка, - все в ней живо, внимательно; она рассыпается и собирается снова, беспрестанно развлекая внимание быка, наблюдая друг за другом. Глупое животное не знает, в какую сторону броситься, делает прыжки, обороты - молодежь разливается вокруг него, как вода. Вдруг бык заметил одного молодого человека, который больше всех вертелся около него с своим широким, красным распущенным поясом; бык бросился на него, тот увернулся. Бык за ним; молодой человек, заметив решимость раздраженного животного, в один прыжок очутился у забора и уже пролезал в него... но бык тоже в один прыжок подскочил к забору; еще одно мгновение - и молодой человек вне опасности, но бок чуть-чуть оставался еще наруже, и один рог быка уловил его за ребры, с страшною силою вырвал из забора и с бешенством побежал с ним по арене... Это была минута страшная. Смех и крики мгновенно утихли, тяжкая, томительная тишь пробежала по зрителям. На matado, ha matado (убил, убил)! - раздалось со всех сторон. Обежавши два раза арену, бык сбросил с рог молодого человека; между тем, впустили рабочих волов, чтоб в их сообществе вывесть быка из арены.88 Молодой человек лежал без движения, с посинелым лицом... Эта сцена так потрясла мои непривычные нервы, что я не в силах был оставаться ни минуты долее и в страшном волнении тотчас же отправился в Мадрит. Когда я садился в коляску, на арене раздались снова смех и крики; значит, тело убрали, впустили нового быка, и молодежь снова принялась играть с ним. Страшная смерть была уже забыта.
  

* II *

  

Мадрит. Июнь.

   Я все еще в Мадрите, несмотря на его удушающие жары и знойный воздух, несмотря на его беспрестанные смуты. Чем больше всматриваюсь здесь в людей и события, тем больше убеждаюсь, что для суждения об Испании и волнующих ее смутах должно прежде всего отложить в сторону всякое сравнение ее с Европою. Общеевропейская точка зрения, приложенная к Испании, может вести только к ложному о ней понятию. Разве Европа не считала Испанию страною самых прочных монархических учреждений, разве она не считала народ испанский типом самой щекотливой и обидчивой национальности? А этот народ с совершеннейшим хладнокровием смотрел, как Фердинанд, лишив инфанта д<она> Карлоса законного наследственного престола Испании, отказал1 его иностранке,8 Марии Христине, равнодушно смотрел, как испанский инфант бродил скитальцем в горах Наварры! Европа считала Испанию страною самою католическою в мире, а испанский народ резал или по крайней мере дал резать своих монахов, дал светской власти обобрать свои церкви и монастыри и, наконец, с тем же равнодушием смотрел, как уничтожили его монастыри, и нисколько не тревожится тем, что уже лет десять пана прекратил все духовные сношения с Испаниею.3 Право, страна эта - живая загадка, для которой Европа до сих пор никак не может найти разрешения. Брошенная в революцию, она движется в ней как раба высших инстинктов, которые насильно стремят ее к совершению судеб своих. Но какие это судьбы? Испания сама не знает их. Она идет, не зная, куда приведет ее дорога ее, идет без определенной цели, без всякого плана и в совершенном незнании о завтрашнем дне. Никогда Европе не представлялось еще такого зрелища!
   Если насчет Испании так часто ошибаются и если так трудно не ошибиться на счет ее, не оттого ли это, что на Испанию смотрят не из нее самой, не из ее собственной истории, а из общей истории Европы, тогда как при наружности, почти совершенно сходной со всеми неограниченными монархиями, Испания на самом деле имела историческое развитие, совершенно различное от остальной Европы; кроме того, элементы, из которых сложилось испанское общество, и по началу своему, и по направлениям совершенно различны от тех, которые лежат в основе прочих европейских государств. Посмотрите, например, на положение и значение дворянства испанского. Во Франции, стране равенства, народ враждебно смотрит на дворянство и аристократию; в Испании, где чувство равенства гораздо сильнее, аристократия не только не возбуждает против себя ни ненависти, ни зависти, но пользуется в народе уважением. Мне кажется это обстоятельство довольно любопытным, и я, имея теперь под рукою некоторые материалы, хочу воспользоваться ими, чтоб сказать несколько слов о дворянстве в Испании и об отношении его к народу. Мне кажется, что, уяснив себе эти отношения, мы будем лучше понимать современные события Испании и еще более извиним народ ее за его равнодушие к ним.
   После падения Римской империи (простите, что я начинаю так издалека) вся Европа была завоевана и занята варварами;4 племя победившее и племя побежденное поселились на одной и той же земле, одни как властители, другие как вассалы. Ведь история Франции и Англии есть не что другое, как постепенное освобождение племени завоеванного. Казалось бы, что французская революция, провозгласив политическое, гражданское и религиозное равенства, должна была заглушить самое воспоминание о прежней взаимной борьбе и ненависти; но такова глубина этой ненависти, что она пережила даже и самую причину ссоры. До сих пор случается во Франции слышать возгласы на аристократию;5 и как ни бессмысленны, как ни пусты эти возгласы, они еще пробуждают в народе смутное раздражение. Знать, воспоминание веков не изглаживается в один день! Но оставим эту простительную щекотливость молодого общества и обратимся к Испании.
   В Испании не найдете вы ничего подобного; здесь дворянин не горд и не спесив, простолюдин к нему не завистлив; между ними одно только различие - богатство, и нет никакого другого. Здесь между сословиями царствуют совершенное равенство тона и самая деликатная короткость обращения.6 И не только гражданин, но мужик, чернорабочий, водонос обращаются с дворянином совершенно на равной ноге. Если им открыт вход в дом испанского гранда, они пойдут туда, придут, сядут и говорят с своим благородным хозяином в тоне совершеннейшего равенства. Причина таких удивительных для нас отношений должна заключаться в самой истории Испании, и именно в том, что в Испании никогда не было плебейства, простонародья, что испанский мужик не принадлежит к племени завоеванному, а дворяне - к племени завоевательному. Новая Испания началась с изгнания мавров; только с этого времени здесь ведут свое начало права на владение землею. Но самое это изгнание показывает, что в Испании остались одни только победители. Известно, как после завоевания маврами всей-Испании горсть смелых и непреклонных людей, укрепившихся в горах Астурии, сделалась впоследствии спасителем и знаменосцем национальной независимости.7 По мере того как силы их увеличивались, завоевали они постепенно провинции Леон, Кастилью, Арагон, оттесняя мавров далее и далее, и, наконец, взятие Гранады уничтожило политическое значение мавров в Испании. Тогда духовенство принялось истреблять самые следы исламизма. Инквизиция приняла побежденных арабов в свое ведомство, предавала их пыткам, принуждала отказываться от своей одежды, языка, наконец изгнала их всех из Испании. Быть низкого происхождения, по понятиям испанца, значило иметь в своих жилах кровь арабскую, кровь племени, вдвойне презираемого как неверное и как побежденное. По той же самой причине дворянство испанца состоит прежде всего в том, чтоб быть старинным христианином; и это одно достоинство старинного христианина, - если его считает за своим родом самый последний носильщик, он гордится им, и в глазах его оно равняет его с самыми важными лицами в государстве. Между здешними aguadores (водоносцами), которые все почти из Астурии, много дворян; они знают это и величаются своим происхождением. Yo soy mejor que mi amo (я больше дворянин, я благороднее моего хозяина), - говорит aguador, приняв гордый вид и держа свое ведро воды на плече. И действительно, самые старые и благородные фамилии стараются отыскивать начало своих родов преимущественно в Астурии. А так как в прочих провинциях все равно участвовали в изгнании арабов, то всякий гордится на свой манер, и все обращаются между собой на равной ноге, потому что, повторяю, самое великое и главное событие испанской истории есть борьба против исламизма; от нее ведут начало свое и собственность, и дворянство, и только из нее можно объяснить политическое могущество духовенства в Испании8 и огромные владения дворянства.
   Причина того всеобщего уважения, которым всегда пользовалось в народе дворянство, заключалась в том, что предки его были первоначальными освободителями Испании от ига арабов. Тогда как народ занимался земледелием, дворянство билось с неверными и расширяло границы испанского христианства. Отсюда происходит почтение, оказываемое ему народом, но опять в этом почтении не было ничего подданнического, именно потому, что между дворянином и самым последним мужиком здесь не лежала бездна завоевания, как в остальной Европе, а только одна различная степень деятельности и храбрости. Теперь несколько слов о владениях дворянства.
   Короли Кастильи и Арагона обыкновенно награждали за услуги, оказанные им в войнах против арабов, частью завоеванных земель. Иногда эти маленькие владетели, имея деньги, прикупали себе новые участки; случалось также, что иной caballero строил себе крепость вблизи арабской границы и держался в ней с своим гарнизоном; крестьяне приходили селиться под защитою крепости, и когда испанская граница распространялась дальше, владетель крепости естественно становился и владетелем земли, которую он долго покровительствовал и защищал от нападений арабов. Таким образом, владения дворянства в источнике своем, как видите, ничего не имели ненавистного для народа. Духовенство, проповедуя истинную веру, и дворянство, защищая ее мечом, естественно должны были собрать все лучшие плоды победы над неверными, победы, которая была вместе и национальной, и религиозной. Кроме того, майоратство,9 учреждение чисто феодальное, беспрестанно сосредоточивало и без того значительные владения в одних лицах, которые чрез это становились по могуществу своему почти независимыми от короля, - так что теперь, при всем своем жалком состоянии, при всей разоренности своей, дворянство испанское, после уничтожения монастырей и конфискации их имении, составляет в Испании класс самых больших владетелей и имеет в своих руках самые лучшие земли.10
   Но по этой же самой причине, по феодальной значительности своей, дворянство испанское никогда не было в милости у королей. Во многих случаях, когда тяжкие войны истощали денежные средства королей, они принимались поверять дарственные грамоты своих предшественников, по которым дворянство владело землями, и если эти грамоты оказывались неточными (а в этом случае придирались ко всему), их объявляли недействительными и отобранные имения поступали снова в королевскую казну. Но совершенный упадок испанского дворянства начался со вступления на испанский престол Бурбонов.11 Когда, по интригам Людовика XIV, слабоумный Карл II,12 распорядившись Испаниею как своею частного собственностию, завещал ее внуку Людовика XIV, дворянство испанское было против этого завещания и держало сторону австрийского дома. Этого Бурбоны, разумеется, не забывали, и с тех пор прекратилось политическое значение дворянства в Испании. Бурбоны, кроме упомянутых поверок прежних дарственных грамот, постоянно держали дворянство вдали от правительства. С тех пор не встречается уже в истории Испании ни одно из старых дворянских имен, знаменитых при прежней испанской монархии; вместо их являются на сцену иностранцы, дворянство второстепенное или вовсе новое.
   Удаленная от правительства, аристократия испанская, наконец, постепенно утратила и свои предания, и способности. Дети ее, владея, подобно английской аристократии, огромными состояниями, но не имея перед собою никакого поприща для политической деятельности, совершенно пренебрегали всяким основательным образованием и, наконец, даже в Испании отличались своим невежеством; забавы, беспутство и расточительность были их единственными занятиями. Следствием этого сделалось то, что дворянство испанское стало еще беднее. Большая часть знатных фамилий обременена долгами; и, как большие землевладельцы, они чрезвычайно пострадали в войну за независимость, с 1808 по 1814 год, а уничтожение майоратства теперь нанесло последний удар и их значению больших земельных владетелей.13
   Впрочем, и другие причины способствовали к разорению дворянства. Кроме политики королей бурбонского дома, которые постоянно держали его в отдалении от государственных дел, дворянство в Испании обложено было огромными налогами. Каждый дворянин, при получении отцовского наследства, обязан был испрашивать у короля позволения на вступление во владение, если не имением, то титлом, принадлежавшим его отцу, и при прошении должна была прилагаться значительная сумма, в виде приношения королю. Кроме этого, дворянство должно было платить большие пошлины за каждое свое титло, а как некоторые из дворянских домов имеют их до 20 и 30, то легко понять, что пустая почесть именоваться грандом Испании, герцогом, маркизом и графом и оставаться в шляпе в присутствии короля не доставалась даром. В последних событиях почти все дворянство стало на стороне конституционной монархии и признало Изабеллу. И это понятно: в большей части европейских государств дворянство и королевская власть, ведя свое начало из феодальных времен, обыкновенно опирались друг на друга и шли рука об руку. Дворянство казалось необходимым и естественным спутником королевской власти. В Испании, где ни королевская власть, ни дворянство не основаны были на завоевании, где жители деревень никогда не имели надобности освобождаться от угнетения14 и где духовенство, вооруженное инквизициею, вполне достаточно было для искоренения новых идей, которые большею частию ходят в городах, королевская власть, как замечено было, давно отдалила от себя дворянство, как не совсем удобного подданного, обременила его разными поборами и уничтожила его политическое значение. Во всех последних событиях дворянство испанское блистало только своим ничтожеством.
   Я говорил выше о равенстве тона и обращения, которое установила здесь между дворянством и народом одинаковость племени; но если от отношений чисто нравственных перейдем к интересам положительным, материяльным, к отношениям землевладельца и наемщика земли, то еще становится понятнее, как это национальное единство, выработанное в Испании своеобразным историческим развитием, имело влияние не на одну только всеобщую вежливость обращения, но и на собственность, - этот общий источник всех политических ссор, - так что и собственность здесь носит на себе глубокие следы этого урожденного равенства.
   Собственность в Испании - двух родов: собственность земли и собственность десятинного сбора.15 Дворянство исстари чрезвычайно кротко обращалось с наемщиками своих земель; есть крестьянские семейства, которые в продолжение 200 и 300 лет имеют в найме ту же землю, так что давность этих отношений придала им особенный семейный характер. Кроме того, большие земельные собственности владельца, продолжительность и прочность, которую майоратство вводило во взаимные интересы, часто позволяли собственнику отсрочивать плату за наем, что почти невозможно в тех странах, где дробность и беспрестанное движение собственности заставляют всякого скорее самому искать кредита, нежели давать его. Самые законы особенно покровительствовали наемщика. Хотя здесь в каждой провинции свои обычаи и законы и можно их изучать только на местах, но есть из них некоторые, общие всем средним и южным провинциям и которые особенно замечательны. Например, если наемщик дурно платит, то владелец не может принуждать его к исправнейшему платежу; если он вовсе не платит, владелец может отказать ему, но должен предуведомить его об этом за год вперед, в иных провинциях - за два года. Если другой наемщик предлагает владельцу дороже, прежний, давши такую же цену, имеет право остаться даже против воли владельца. В Андалузии и Эстремадуре наемщик может, несмотря на заключенное условие, требовать после жатвы перецепки земли, а так как оценщики всегда берутся из класса земледельцев, то наемщик никогда не остается в накладе от перецепки. Вы видите, что если здесь кто и терпит, то уже вовсе не крестьянин. Кроме этого, здесь еще существует следующего рода наем: землевладелец уступает, свою землю на условии ежегодной и раз навсегда определенной платы, и с сей минуты наемщик, платя исправно условную сумму, пользуется землею как своею полною и неограниченною собственностию;16 он может на ней строить, садить - удесятерять ценность земли: владелец никогда не смеет требовать от него ничего больше условной платы. Упадок ценности в деньгах нисколько не изменяет силу раз навсегда сделанного условия, так что есть много семейств, владеющих значительным количеством земли за самую, по теперешним ценам, ничтожную плату.
   Десятинная подать вовсе не возбуждает в испанском народе той враждебности, с какою смотрели на нее в Германии, во Франции и теперь смотрят в Ирландии.17 Она принадлежит к самым старым обычаям Испании. Начало десятинной подати здесь относят к временам карфагенян.18 Даже римляне не сами ввели его, а только приняли, следуя в своих многочисленных и различных владениях вообще правилу - оставлять завоеванные народы управляться своими законами, с обязанностию платить Риму подать. По крайней мере, здесь полагают, что именно распределение этой подати на каждого гражданина и составляло десятинный сбор. Готфы наследовали его от римлян, арабы, прин

Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
Просмотров: 360 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа