Белых Григорий Георгиевич - Дом веселых нищих

ронт? Чума их возьми! И зачем же мне следить? Что же я, сыщик, какой, что ли? Мое дело двор - порядок чтоб был, а чего же я за людьми буду смотреть?

   - Молчи, дурак, - говорила бабушка. - А про жалованье забыл?

   Но дед только отмахивался.

   - Пес с ним и с жалованьем. Вот возьму и уйду. Не могу я с людьми лаяться и на слезы их смотреть.

   Наркиса энергично искали. Несколько дней спустя после побега к матери Наркиса внезапно ночью пришли городовые. Обыскали всю квартиру, допрашивали мать, но та сама не знала, куда скрылся сын. И то, что дело приходилось иметь с полицией, еще больше разжигало мальчишек и заставляло еще больше быть настороже. Они берегли Наркиса и были уверены, что уберегут.

   В субботу, когда кончилась учебная неделя, на последнем уроке Гликерия Петровна раздала дневники с отметками за неделю. Получил и Роман свой дневник. В нем было две пятерки, три четверки и одна тройка. С хорошими отметками весело идти домой, потому что не надо прятать от матери дневник. Роман весело бежал домой и по дороге обдумывал, что можно отнести сегодня Наркису.

   На площадке "курорта" стояла толпа жильцов. В кучу сбились кухарки, портные, рабочие из щелочной. Около лестницы бегали городовые и суетился перепуганный и растерянный дед. Он разводил руками и, оправдываясь, что-то говорил приставу. Тот, хмурясь, коротко рычал:

   - Ворона ты, а не дворник! Именно ворона!

   - Виноват, не знал, ваше высокородие.

   - Не знал? А зачем ты приставлен, а? Зачем именно? У собак блох считать?

   Роман нырнул в толпу и протолкался вперед.

   - Прятался! - кричала женщина в дырявом шерстяном платке, наспех накинутом на плечи. - Целый месяц прятался! Ах ты, боженька мой!..

   - Врешь! Две недели!

   - Ах ты, боженька мой! Цельный месяц! - Роман уже догадывался, но еще не хотел верить. Вдруг на него наскочил Женька.

   Женька был бледен и трясся.

   - Наркиса нашли, - сказал он, щелкая зубами.

   - А где он?

   - Еще в подвале. Городовые ищут.

   - Ну, так еще не нашли. Может, он удрал давно, - сказал Роман, но в этот момент в подвале зашумели.

   Все, жадно вытягивая головы, впились глазами туда, откуда доносились крики. С лестницы выскочил городовой и весело сказал приставу:

   - Волокут. Сильный, бестия, едва справились!

   Городовые медленно, с усилием тащили Наркиса. Он сопротивлялся, отчаянно отбиваясь руками и ногами. Рубаха на нем была разорвана, все лицо расцарапано, в крови.

   Толпа невольно отшатнулась. Наркис на мгновение встретился глазами с десятками устремленных на него глаз и вдруг закричал:

   - Помогите!

   - Эх, сволочи! Как ломают! - вздохнул кто-то в толпе.

   Вдруг Наркис, дернувшись, освободил руку и ударил городового в грудь.

   - Держи! - крикнул пристав на деда. - Что стоишь?

   Дед ошалело оглянулся и, подскочив к Наркису, хватил его за руку.

   - Будет тебе! Брось скандалить, - забормотал он испуганно.

   Но Наркис, увидев деда, еще больше озверел.

   - Убью! - зарычал он. - Уйди, холуй господский! Христопродавец! Иуда, доносчик!

   И сразу дед, словно побитый, отпустил Наркиса и отошел в сторону.

   Больше Наркису говорить не дали. Городовые поволокли его через двор, а за воротами уже дожидался извозчик.

   - Как барина, повезли, - сказал булочник, вышедший из пекарни. - Забьют теперь в гроб...

   Как увезли Наркиса, дед пошел прямо домой и контору закрыл раньше времени. Расстроился, видно, сильно. Ходил по комнате взад-вперед, присаживался в разных углах. Бороду разглаживал, морщился чего-то, словно большую задачу решить не мог. Потом, крякнув, молча накинул на плечи полушубок, забрал выписки и ключи и вышел.

   Вернулся дед к ужину. Молча разделся и, сев за стол, сурово сказал, ни к кому не обращаясь:

   - Так что я больше не старшой.

   - Это почему? - спросила бабушка.

   - Потому что расчет взял.

   Бабушка окаменела. Ложку выронила из рук.

   - Батюшки! Да ты сдурел, окаянный!

   Но дед, обычно кроткий, вдруг бросил есть и так поглядел на бабушку, что она замолчала.

   - Служил через силу. Не моя работа, - сказал дед мрачно. - Буду тележку возить, камни ворочать, да никто не посмеет холуем обозвать.

   - Откажут мне теперь, - сказала мать тихо.

   - Пускай, - буркнул Роман, а про себя подумал: "Ни котлеток, ни лапок ихних не надо".

  

   КОНЕЦ ФАРАОНОВ

  

   ПРОИСШЕСТВИЕ У КИНЕМАТОГРАФА

  

   Падал мягкий ленивый снежок. Было тепло. На узкой, как щель, Садовой улице толкались извозчики, автомобили и трамваи, бежали торопливо прохожие. Был шумный вечерний час, когда город начинал развлекаться.

   Роман, Женька и Пеца прошли площадь Сенного рынка. Вдали замелькали два круглых фонаря кинематографа. Прибавили шагу.

   И вот, когда кинематограф был уже почти рядом, на улице что-то случилось. Прохожие вдруг замедлили свой бег, кто-то остановился, с тревогой поглядывая в сторону рынка и указывая туда рукой. Бешено мчавшийся лихач на всем скаку осадил лошадь. Сидевший в пролетке господин в шляпе поднялся и через голову извозчика стал смотреть вперед. Ехавший трамвай захлебнулся звоном и, рыча тормозами, встал. За ним немедленно остановился другой. Кто-то испуганно спросил:

   - Что случилось?

   - Раздавили, наверное, кого.

   Но, заглушая слова, совсем близко зазвенело разбитое стекло.

   Городовой, стоявший на углу Гороховой, заметался, кинулся, было на шум, потом остановился и вдруг, отчаянно засвистав, бросился в противоположную сторону по Гороховой улице.

   А по тротуару и мостовой, громко и невнятно галдя, побежали люди. Опять где-то рядом треснуло и зазвенело стекло. На тротуаре около больших витрин кафе-ресторана быстро выросла толпа. Она сперва покрыла всю панель, потом сползла на мостовую, растянулась на всю улицу, останавливая на пути извозчиков, автомобили, трамваи. Все что-то кричали. Рядом с Романом скуластый мужчина в рваном зимнем пальто надрывался:

   - Бе-ей! Бе-ей!

   Роман видел, как над толпой, освещенный ярким светом витрин вырос человек. Человек замахал руками и, что-то хрипло прокричав, исчез. Большое зеркальное стекло, за которым виднелись столики и люди, сидевшие за ними, вдруг треснуло, сверкнуло, как молния, тысячью ослепительных зигзагов и грузно, со звоном осело на мостовую. Из образовавшейся дыры густо пошел пар, и в пару заметались сидевшие за столиками люди.

   - Бьют! - взвизгнул Пеца. Толпа залила уже всю улицу. Вдали над головами взметнулся флаг, и несколько голосов сперва тихо, потом все громче запели:

   Отречемся от старого мира,

   Отряхнем его прах с наших ног

   Толпа заколыхалась и тихо двинулась вперед по улице, увлекая за собой и ребят. И уже на всю улицу гремело подхваченное всеми:

   Вставай, поднимайся, рабочий народ!

   Иди на врага, люд голодный!

   Раздайся клич мести народной...

   Ребят понесло мимо кафе с разбитыми стеклами, в котором испуганные официанты гасили свет и поспешно закрывали ставнями окна.

   Толпа стремительно двигалась вперед. Роман, забыв про все, шел вместе с толпой.

   Роман вспомнил рассказы Кольки о девятьсот пятом годе, о забастовках рабочих, вспомнил картинку из какого-то журнала, на которой точно так же, как сейчас, шли люди с флагами.

   Женька испуганно глядел по сторонам и все пытался выскочить из толпы. Он трусил.

   - В кинематограф опоздаем. Вылезайте! - закричал он наконец.

   Тогда ребята кинулись наперерез толпе, стараясь выбраться на панель. Но толпа вдруг останов вилась. Минуту все толкались в нерешительности на месте, потом сперва медленно, а затем быстрее и быстрее все попятились назад. Впереди тревожно закричали:

   - Спасайся! Фараоны!

   Люди шарахнулись в разные стороны. Улица сразу опустела. Ребята растерянно остановились посреди дороги, поглядывая на редкие фигуры демонстрантов, бежавших мимо. Мужчина в тяжелом ватном пальто, увидев мальчишек, грубо толкнул их на панель.

   - В подворотню, пащенки! - закричал он, толкая их в калитку. - Марш в подворотню!

   В подворотне было много народу. Все стояли, молча прислушиваясь.

   Вот вдали послышался дробный стрекот. Топот быстро разрастался и скоро перешел в оглушительный треск. А через минуту мимо ворот, выбивая из камней голубые искры, с грохотом промчался отряд конных городовых.

   - Господи! Господи! - прошептал кто-то из стоявших рядом с Романом. - Всех бы передавили!

   Роман взглянул на своего спасителя. Мужчина стоял, вытирая лицо платком, и, злорадно улыбаясь, бормотал:

   - Проехали, проклятые!

   Снова на улице стало тихо и покойно, как будто ничего не случилось. Поползли трамваи, побежали люди. Только в кинематограф ребята не попали - было уже поздно.

   На другое утро дед в праздничной рубахе ходил по квартире.

   - Ведь это разве мыслимое дело, чтоб царя сразу скинуть. С ума спятили, с флагами ходят, чума их забери.

   Сестры не было, она ушла в город глядеть, гулять. Мать пошла было на рынок, но скоро вернулась, ругаясь. Все магазины и рынки были закрыты.

   - А как же в школу? - спросил Роман.

   - Нет сегодня школы. Распустили вас.

   Быстро одевшись, Роман выскочил на двор. День был морозный, солнечный. Во дворе было не по-обычному тихо и пустынно. Кузница была заперта большим висячим замком, закрыты были и мастерские. Двор словно вымер. Зато с улицы доносился непонятный, тревожный гул.

   Почти у самых ворот Романа догнал Иська.

   Старый знакомый проспект с желтыми зданиями казарм и пустынным церковным садом, где только голодные вороны перекликались между собой, проспект, где знакома каждая тумба, сегодня был неузнаваем. Люди, веселые и праздные, толкались на тротуарах, густо, как сельди, шли по мостовой, стояли на трамвайных путях. Трамваи не ходили, не видно было и извозчиков. Только изредка, расхлестывая по сторонам толпу, урча, проносились грузовики, наполненные солдатами с развевающимися красными флагами.

   Солдаты кричали "ура". Им отвечала улица, и рев катился вслед за автомобилями, то обгоняя их, то отставая.

   - На Невский идем! - крикнул Иська. - Там митинги.

   Ребята выскочили на Садовую и пошли посередине дороги. Все тоже направлялись к Невскому. Иногда люди останавливались кучками у расклеенных на стенах плакатов и читали громко вслух:

   Всю дорогу Иська непрерывно говорил о революции и о том, что теперь без царя будет лучше жить и свободнее.

   - Вот теперь будут правительство выбирать, которое от народа будет, - говорил Иська. - Скоро по фабрикам и везде будут выборы.

   - А здорово это, как царя сразу скувырнули, - вставил Роман, но Иська только улыбнулся.

   - Сразу, говоришь? Нет, брат, не сразу. А сколько сидит по тюрьмам и в Сибирь сослано! Революцию давно хотели устроить, да все не выходило. А теперь скоро и войне конец. У нас на фабрике только об этом и говорят. Война всем надоела, да она и не нужна никому, кроме буржуев.

   Иська так уверенно рассуждал обо всем, что Роману стало обидно, почему он не на фабрике. Иська словно угадал его мысль.

   - Жалко, что ты не на фабрике, - сказал он, - а то тоже был бы пролетарием. Ну, да еще будешь.

   Ребята подошли к Невскому и остановились. Дальше не пускали. Во всю ширину Садовой улицы стояли цепью солдаты, заграждая дорогу. Перед цепью бегал молоденький офицер и то кричал на толпу грозным баском, то упрашивал:

   - Граждане, прошу! Подайтесь назад, прошу вас...

   В толпе смеялись. Солдаты добродушно улыбались. На штыках их винтовок были привязаны алые бантики.

   Чтобы попасть на Невский, ребята пробежали по Банковскому переулку. На набережной канала группа солдат и штатских окружила двух офицеров.

   - Не смеете! - визжал усатый офицер и крепко держался за шашку. Шашку тянул солдат в папахе набекрень и в распахнутой шинели.

   - Сымай, ваше благородие, сымай, - говорил солдат, ухмыляясь. - Все одно отберут.

   Мимо ребят прошла толпа демонстрантов с флагом и пением. Впереди толпы шел мужчина в котелке - худой, с длинной жилистой шеей - и особенно отчаянно пел:

   Царь-вампир из тебя тянет жилы,

   Царь-вампир пьет народную кровь.

   Невольно Роману показалось, что именно из этого человека больше всего жил и крови вытянул царь-вампир.

   Нахлынувшая толпа завертела Романа. Когда он оглянулся, Иськи уже не было. Иська потерялся.

   Роман наугад пошел по улице, жадно следя за всем происходящим. У Владимирской услышал звуки марша. Невский пересекала стройная колонна солдат. Перед оркестром несли знамена. Оглушающее "ура" не смолкало все время, пока шли солдаты. И опять Роман заметил, что штыки винтовок были украшены алыми бантиками. Как будто капельки крови застыли на них.

   На Знаменской площади, у памятника Александру Третьему, шел митинг. А мимо сновали грузовики, и у солдат на штыках были бантики, а на груди поблескивали пулеметные ленты патронов.

   Солдаты улыбались, штатские кричали "ура"; и Роману казалось, что сегодня праздник, а завтра начнется новая, счастливая жизнь.

   Долго бродил Роман по городу. О доме вспомнил, когда уже сгущались сумерки, а люди, час назад кричавшие "ура", торопливо бежали домой, Город быстро и незаметно затих. Улицы опустели. Только грузовики с солдатами чаще проносились по улицам, но солдаты больше не пели.

   Неуловимая тревога расползалась по темнеющим улицам, и последние пешеходы торопливо исчезали в воротах. Роман быстро шагал по Загородному, пугливо оглядываясь и прислушиваясь к тишине.

   Вдалеке что-то треснуло и раскатилось, словно камень по плитам пустынного и большого зала. Стреляли далеко, но гул выстрела разнесся по всей улице. Где-то хлопнула калитка. В окнах стал гаснуть свет. Выстрел повторился, потом еще и еще.

   Роман прибавил шагу. Что означали эти выстрелы, он не знал, но догадывался, что революция еще не победила и где-то идет бой. А выстрелы не прекращались. Они гремели то где-то далеко, то совсем рядом, хотя людей было не видно.

   Роман выскочил на Забалканский и побежал к Первой роте. Пустынные улицы как-то странно оживились. Везде в подворотнях и по стенам двигались серые тени с винтовками, среди которых изредка попадались черные пальто. Роман не оглядываясь несся по улице. Теперь грохотало со всех сторон. Кто-то кричал:

   - К офицерскому собранию!

   Вдруг Роман споткнулся обо что-то большое и мягкое. Остановившись, он увидел старуху, которая, раскорячившись, ползла по земле.

   - Ляг, ляг, недужная сила! Ай смерти захотел? - зашипела она на Романа.

   Роман, не слушая, помчался дальше. У Тарасова переулка солдат стало еще больше. Согнувшись, они перебегали по проспекту.

   Стрельба усилилась. Солдат, обогнавший Романа, опустился на колено, щелкнул затвором, приложился и выстрелил. Из дула выскочил голубоватый огонек, и Роману показалось, что земля дрогнула.

   - В темные окна пали! - крикнул солдат и побежал вперед.

   Кто-то схватил Романа и толкнул в Тарасов переулок.

   - Стоять здесь и не высовываться! - скомандовал молодой парень в кожаной тужурке.

   Роман, оглядевшись, увидел, что он не один. У стены уже стояло несколько человек в штатском. Все они внимательно глядели на стену противоположного дома.

   - Во! Во! Еще! - возбужденно вскрикивал седенький старичок в шубе и указывал на стену, с которой, не переставая, кусками отваливалась штукатурка. Это работали пули.

   - Из собрания палят, - сказал кто-то тихо.

   - Из собора, с купола, - перебил старичок. - Городовые там с утра засели.

   Несколько человек, устав ждать, пригнулись и побежали через улицу. Побежал и Роман. Было жутко и интересно бежать, чувствуя, что это не игра, а настоящая опасность.

  

   КАК ВАСЬКА ОСИРОТЕЛ

  

   Каждый день во двор приходили из городской милиции и искали городовых. Но городовых в доме не было. Единственный проживавший - отец Васьки - и тот исчез. Говорили, что он скрывается в доме на чердаке, но точно никто ничего не мог сказать. Васька ходил грустный, и не похоже было, что ему известно, где отец.

   Двор теперь не подметали, и грязь сразу расползлась по всему дому. Дворники перестали работать. По вечерам весь дом собирался на площадке курорта. Здесь происходили горячие митинги. Спорили о судьбах России. Спорили горячо, чуть не ссорясь, словно каждый стал министром. И непременным оратором на этих митингах был Кузьма Прохорыч Худоногай.

   Через несколько дней после переворота закрылся кинотеатр "Аврора", а в его помещении открылся солдатский клуб. В клубе ежедневно происходили митинги, спектакли, танцы.

   И Серега Спиридонов вдруг предложил:

   - Давайте свой клуб устроим.

   - Хорошо бы. Только где?

   - А на пустыре. Землянку выроем - и готово.

   Женька стащил из кузницы отца две лопаты. Ребята долго ходили по пустырю, выбирая место для землянки. Наконец единогласно решили, что самое удобное - рыть у забора.

   Так как лопат было всего две, то копали по очереди. Серега и Пеца, вызвавшиеся копать в первую очередь, разделись, поплевали на руки и стали разгребать рыхлый талый снег. Земля, уже нагретая и мягкая от солнца, поддавалась легко.

   Пока двое работали, остальные собирали нужный для постройки материал. Притащили несколько кусков ржавого листового железа, доски. Женька сколотил две скамеечки и стол. Пеца принес из дома кусок красной материи, а Роман достал портрет Керенского, который принесла из типографии сестра.

   К вечеру землянка была готова. Правда, в ней было темновато, но зато это был свой клуб, а от сырости помогал костер, который развели ребята посреди землянки.

   Роман занялся украшением стен клуба. Повесил портрет Керенского, а под ним кинжал, когда-то сделанный Наркисом.

   - Если клуб устроили, - сказал Серега, - то мы должны примкнуть к какой-нибудь партии.

   Стали выбирать партию. Серега предложил вступить в анархисты. Роман - в партию социалистов-революционеров. Спорили только об этих двух партиях, так как у остальных были скучные названия.

   Большинство склонилось к социалистам-революционерам. Тогда Роман известкой нацарапал на куске материи два слова:

   Социалисты-революционеры.

   Тряпку как флаг повесили на стене против портрета Керенского.

   Когда ребята уже хотели расходиться по домам, в землянку пришел Васька.

   - Вона вы где, - сказал он.

   Ребята окружили его, ожидая, что Васька будет хвалить их работу, но Васька молчал.

   - Ну как? - спросил Женька, не вытерпев. - Хорошая землянка?

   - Хорошая, - сказал тихо Васька.

   -А хочешь к нам в партию записаться?

   -Хочу.

   - Пойдешь завтра с нами в цейхгауз?

   - Пойду, - нехотя ответил Васька и опять замолчал.

   Беседа не ладилась. Тут ребята вспомнили, что у Васьки все еще не отыскался отец.

   - Так и не приходит? - спросил Женька.

   - Нет, - сказал Васька, - не приходит. Убили его, верно. - И голос у Васьки дрогнул.

   Ребятам стало неловко.

   - Не может быть, - сказал Серега. - Он прячется где-нибудь, а после придет. Ты не горюй, ей-богу, придет, - добавил он, чтобы утешить товарища.

   На другой день вся компания ходила в цейхгауз за инвентарем для клуба. Темное низенькое здание казармы, стоявшее против дома веселых нищих, было заброшено. Часовые, как маятники, болтавшиеся перед воротами, внезапно исчезли. Вход в казарму стал свободным для всех. В казарменном дворе царил хаос. Посредине на площадке стояли вывезенные и неубранные двуколки. Тут же находились два снаряженных орудия. Лошади бродили без привязи по двору и толкались около раскрытых дверей сеновала - огромного деревянного корпуса. Двор был пустынен и тих. Корпуса складов, окружавшие его со всех сторон, стояли с разбитыми и взломанными дверями.

   Ребята завернули в узенький проулок и остановились около длинного деревянного здания.

   На дверях висел огромный тяжелый замок. Но ребят не смущало это обстоятельство.

   Между дверью и землей была большая щель. Женька первый лег на землю и, как червяк, прополз под дверь. За ним по очереди полезли и остальные.

   В сарае было темно. Узенькие запыленные оконца едва освещали помещение, заваленное ящиками и кипами гимнастерок.

   Ребята принялись за дело. Вскрывали ящики тесаками, распарывали тюки, копались в них. Срезали медные пуговицы с мундиров. Примеряли кивера, сдирали с них блестящую клеенку. Женька обрывал с парадных мундиров малиновые нагрудники. Роман запихивал за пазуху противогазы. Васька ничего не брал. Он искал патроны. Серега помогал ему.

   Наконец Серега выволок на середину два плоских тяжелых ящика. Ребята сбили крышки. В ящиках лежали аккуратно уложенными рядами патроны. Ребята совали их за пазуху, в карманы, в каждую дыру, куда можно было пихнуть.

   Потом тем же путем выбрались из сарая и пошли домой.

   В клубе разбирали добычу. Часть имущества развесили по стенам, часть решили унести домой. Васька сосредоточенно выдергивал зубами головки патронов и высыпал в мешок порох. Он ничего не принес, кроме патронов, зато их у него было больше двух сотен.

   - Зачем тебе столько пороху? - спросил Женька.

   - Высыплю и продам, - сказал Васька, - а то жрать скоро нечего будет.

   Васька, словно предчувствуя что-то и не надеясь больше на помощь отца, решил заняться хозяйством.

   Ребята еще сидели в землянке, когда невдалеке раздались грузные шаги.

   - Старший дворник, - прошипел Пеца, срывая кивер и швыряя его под лавку.

   Все вскочили, собираясь бежать, но вход уже загородила грузная фигура Григория Ивановича.

   - Это что же вы тут делаете? - спросил он.

   - Ничего, - сказал Роман. - Сказки рассказываем.

   - А землянку-то сами вырыли? - опять спросил дворник.

   Ребята приободрились. По-видимому, дворник пришел не для того, чтобы разогнать их.

   - Сами. Мы клуб устроили здесь.

   - Клуб? Ишь ты! Ну играйте, играйте. Только не бедокурить, а то всех прогоню и землянку разрушу.

   Григорий Иванович уже собирался уходить, как вдруг, словно вспомнив что-то, остановился.

   - А что, Васька тут, у вас?

   Ребята насторожились, а Васька, побледнев, молчал.

   - Тут он, - сказал Роман, выталкивая вперед Ваську.

   - Иди завтра в Обуховскую больницу, - сказал дворник. - Батька нашелся, а после, как сходишь, приходи ко мне. Слышишь, поговорим.

   - Слышу, - отозвался Васька, и дворник, крякнув, ушел.

   На другой день ребята вместе с Васькой ходили в больницу. Васькиного отца нашли в покойницкой. Он лежал среди других трупов, голый, посиневший и скрюченный, словно ему было холодно. Голова его была разбита и залита запекшейся кровью. Рот оскален. У ног лежали изорванная в клочья шинель и сапоги, а на желтой щиколотке на тонкой бечевке болтался номерок.

   Васька не плакал. Он так же, как другие мальчишки, с ужасом и любопытством смотрел на отца и только был бледен, да губы у него дергались.

   Потом в конторе Ваську спрашивали о похоронах. Васька отказался хоронить. Ему отдали какие-то письма, бывшие у отца, и кошелек с тринадцатью рублями. Да еще сапоги прихватил Васька. Сапоги, возвращаясь домой, продал за пять рублей маклакам на рынке.

  

   ГЕРОИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

  

   Революция, перевернувшая весь город, совсем не коснулась училища.

   Там по-прежнему было чинно, скучно, и даже портреты царей Александра Второго и Николая Первого по-прежнему висели в классе, и только последний царь был затянут черным коленкором. Собственно, Роману было все равно, висят цари или нет, но иначе на это смотрел Пуговочкин, худенький, маленький парнишка, новый товарищ Романа. И когда он, покачав головой, показал многозначительно на портреты, Роман вдруг тоже покачал головой:

   - Царизм разводит Гликеша... - И, нахмурив брови, заявил: - Надо принять меры...

   Собрали экстренное собрание. Роман держал речь:

   - Мы, как революционеры, не можем учиться в классе, где висят портреты царей-вампиров...

   - Врешь! - кричали ему. - Сам вампир! Хулиганы! Портреты не мешают!

   - Нет, мешают! Долой царей!

   - Не позволим снимать! - выкрикивал Зелинский. - Знаем вашу шатию!

   Но тут вмешались другие ребята и закричали на Зелинского. Большинство оказалось за Романа.

   - Снимай портреты! Долой! - вопили ребята" Сбегали на кухню, притащили стремянку, и Роман с Пуговочкиным полезли за портретами.

   Под бешеное "ура" стащили бородатого Александра и уже принялись за Николая. Но тут на шум прибежала Гликерия Петровна.

   Класс позорно струсил. Мгновенно все очутились на своих местах, и только Роман с Пуговочкиным застыли у стремянки.

   Гликерия Петровна оглядела класс, потом подошла к стремянке.

   - Вы сняли?

   - Мы, - сказал хмуро Пуговочкин.

   - Зачем? Они вам мешали?

   - Цари, - опять буркнул Пуговочкин.

   - Дурак, - захихикали на партах, где сидела компания Зелинского.

   Гликерия Петровна долго молчала, потом, отвернувшись, не глядя сказала:

   - Повесь на место.

   - На место, - захихикали на партах. - Вешай!..

   Но Пуговочкин не двинулся с места. Гликерия Петровна обернулась.

   - На место! - резко крикнула она.

   Роман дернулся к портрету, а Пуговочкин стоял, хмуро поглядывая на учительницу, потом повернулся и, дойдя до своей парты, сел.

   - Вон! - крикнула Гликерия Петровна. Пуговочкин встал и вышел.

   В марте начались экзамены. Роман окончил начальную школу с хорошими отметками.

   Теперь он целыми днями пропадал на улице. Все было ново и интересно. Каждый день ходили демонстрации. Появилось много солдат и матросов. Они гуляли по городу с девушками. Высыпали на панели тысячи торговок и торговцев. Они продавали семечки, яблоки, мармелад и книжки про Распутина.

   В садах играла музыка и все дорожки были забиты гуляющими.

   Было везде весело и празднично. Даже не верилось, что война еще не окончена. Все как будто забыли о ней.

   С фронта самовольно стали возвращаться солдаты. Это еще больше усиливало впечатление, что война окончена.

   Однажды вечером, когда Рожновы всей семьей пили чай с ржаными лепешками, испеченными бабушкой, в дверь тихонько стукнули, потом загремели тяжелые шаги, и в комнату вошел солдат. Солдат был в потрепанной грязной шинели, в папахе и с большим вещевым мешком за плечами. Из-под поднятого воротника видна была светлая курчавая бородка.

   - Вам кого? - спросила несмело мать, выходя ему навстречу.

   Солдат, медля с ответом, оглядел комнату, потом улыбнулся и спросил:

   - Любовь Никифоровна здесь живет?

   - Здесь, - сказала мать и вдруг, тихо вскрикнув, кинулась обнимать солдата.

   - Александр!

   - Шуратка! Внучек, дорогой ты мой! - запричитала бабушка.

   Теперь и все узнали солдата. Бросились к нему, тормошили, наперебой обнимали.

   Александр по очереди перецеловался со всеми, потом сбросил на пол мешок, разделся и пошел умываться. Мать, бабушка и Роман побежав ли за ним. Они толкались вокруг рукомойника, помогая ему, но больше мешали.

   Опять все уселись за стол. Опять пили чай, хотя была глубокая ночь. Александр до рассвета рассказывал о фронте, о войне, о страшных "чемоданах", о революции в окопах. Рассказывал про большевиков, как они с фронта бегут. Называл их изменниками.

   - А ты-то совсем приехал?

   - Нет, - сказал Александр. - Мы, фронтовики, приехали тыл чистить. Много тут паразитов развелось, а на фронте воевать некому и незачем.

   - Квасу! Клюквенного, лимонного! - кричали мальчишки.

   Роман забрался за пушки памятника. Лег в тень на траву и стал смотреть на улицу, на извозчика, который напрасно понукал остановившуюся лошадь.

   Недалеко от Романа на камне сидел парень. Лицо парня, давно не бритое и заросшее грязью, было весело. На парне едва держались рваная рубаха и синие крестьянские шаровары. Рядом с ним лежали толстая суковатая палка и мешок. Парень часто поглядывал на Романа. Он тоже следил за извозчиком, а когда тот бросил кнут, подошел и ударил лошадь кулаком по морде, парень не выдержал и выругался.

   - Вот сволочь! - сказал он, оборачиваясь к Роману. - Думает, лучше будет. Самого бы так съездить по рылу.

   - Не понравилось бы, - сказал Роман. Наконец лошадь пошла. Говорить было не о

   чем. Парень достал из мешка хлеб и стал есть.

   - Недалеко, верно, живешь-то? - спросил парень неожиданно.

   - А вон в том доме, - ответил Роман.

   - Большой дом!

   - Порядочный.

   -А как тебя звать?

   - Роман. А тебе зачем?

   - Да так, - парень вдруг засмеялся и замолчал, пристально разглядывая Романа.

   Роман перестал обращать на него внимание. Задумался. Глядя на пыльную траву сада, он вспоминал, как когда-то здесь гуляли кантонисты и собиралась шайка "Саламандра". Теперь все исчезло. Около памятника по вечерам собирались солдаты, пели песни, тирликали на гармошке.

   "Когда-то здесь и Колька гулял с ребятами", - подумал Роман. Где-то он теперь? Писем от него совсем не приходило. Если на фронте еще, то почему не едет домой? Ведь Шурка приехал же.

   - Паренек, а нет ли у тебя закурить? - спросил оборванец неожиданно.

   Роман вздрогнул. Минуту соображал, потом, кивнув головой, полез в карман. Оборванец взял папироску и чиркнул спичкой. Роман тоже закурил.

   - Давно куришь-то?

   - А тебе что за дело?

   - Значит, есть дело, если спрашиваю, - и парень снова улыбнулся.

   "Чего он скалится?" - подумал Роман, внимательно и осторожно приглядываясь к парню.

   Оборванец затянулся, пустил струйкой дым и сказал:

   - А ведь я тебя знаю.

   - Соври лучше, - сплюнув, спокойно ответил Роман.

   - И врать не буду, - ухмыльнулся парень. - Не только тебя, а всех родных твоих знаю и, где живешь, знаю. Вон там, на заднем дворе живете.

   -Верно?

   - Верно.

   - А что, брат-то старший вернулся с войны?

   - Вернулся, - сказал Роман и разинул от изумления рот. - Ты его знаешь?

   - Шурку-то? Еще бы не знать. Вместе росли. Парень словно давился от смеха.

   - В кантонистах вместе были? - расспрашивал Роман.

   - Зачем в кантонистах? В одном доме, вместе росли.

   - Ну, это ты врешь! Я что-то тебя не помню.

   Парень захохотал.

   - Не помнишь?

   - Нет, - твердо сказал Роман.

   Тогда оборванец, перестав смеяться, вдруг спросил:

   - А Пинкертонов кто тебе давал читать? Не помнишь? А про Наполеона кто рассказывал?

   Роман вздрогнул. Приподнявшись, пристально стал разглядывать парня. Парень, чуть улыбаясь, смотрел на Романа. И по этой манере улыбаться, чуть скосив губы, Роман вдруг признал оборванца.

   - Колька! - испуганно прошептал он, все еще не веря.

   Парень кивнул головой.

   - Наконец-то! - сказал он, улыбаясь. - А я уж думал, ты совсем забыл, что у тебя есть брат. Давно слежу за тобой, а ты все узнать не мог. Ну, да и тебя не легко узнать. Вырос тоже здорово.

   - Как же ты попал сюда? - спросил Роман.

   - Очень просто - где пехом, где на поезде, так и добрался.

   - И давно здесь?

   - Порядочно.

   Роман перевел дух,

   - Что же ты домой не идешь?

   Колька сидел опустив голову, молчал. Роман решительно вскочил,

   - Идем домой, - сказал он. - Мать будет рада как!

   - Рада? - недоверчиво спросил Колька.

   - Ей-богу, рада. Она ж тебя каждый день вспоминает.

   Колька задумался.

   - Вот что, - сказал он наконец. - Пока не говори. Скажешь, когда я велю тебе, а пока сбегай домой да принеси чего-нибудь, жрать здорово хочется.

   Спустя полчаса Роман лежал на траве и смотрел, как брат жадно ест селедку. Никогда не думал он, что брат вернется с фронта не в новенькой шинели с медалями или нашивками, а исхудавший, обросший бородой, в драных холщовых штанах и в замызганной рубахе.

   Колька, словно угадав его мысли, усмехнулся.

   - Что, не ждал такого?

   - Нет, - сказал Роман.

   - Еще бы!

   Колька бросил селедку, вытер губы ладонью и, закурив, развалился на траве.

   - Я и сам думал, что вернусь домой на худой конец поручиком. Да чего поручиком! Когда удирал, так, честно скажу, думал - генералом буду...

   - Генерал, - фыркнул Роман.

   - Чего смеешься? На войну-то я зачем подрал добровольцем? Герой нашелся какой!

   Колька говорил, словно подсмеивался над собой.

   - План был у меня наполеоновский. Доехать до Пскова, а оттуда, думал, прямо в окопы попаду и начну немцев лупить. Пошел на Варшавский вокзал. Денег-то было мало. Решил ехать зайцем в товарном вагоне. Смотрю, стоит состав - вагоны с сеном. Двери закрыты. Я забрался в один вагон через окно, закопался в сено. Заснул. Просыпаюсь - поезд жарит вовсю. Обрадовался. Ехал так трое суток. Вылезти боялся - вдруг останусь? Потом приехали. Выглянул в окно - вокзал большой. Псков, наверно. Дождался вечера, вылез, читаю на вокзале: "Станция Клин". Э, думаю, не доехал. А тут пассажирский подошел. Сел в него - и дальше. А Клин-то недалеко от Москвы был. Ну, и приехал в Москву. Что будешь делать. Ехал к фронту, а уехал, наоборот, от фронта.

   Колька потянулся, зевнул и, замолчав, уставился в небо. Роман тоже поглядел на небо. Там, летели клочковатые, как комья ваты, облачка, освещенные заходящим солнцем.

   - А дальше?.. - не вытерпел Роман.

   - Что дальше?

   - Ну, как поехал на фронт?

   - Не поехал, а пехом пошел... Два дня шел по тракту, был в Бородинском поле, в Малоярославце был. В Малоярославце деньги кончились. Есть нечего стало. Пошел тогда на базар. Выменял сапоги и опорки, купил булку и в чайную двинулся. Напился чаю. Вышел на дорогу и зашагал.

   - На фронт?

   Колька как-то странно усмехнулся.

   - Да, на фронт... Дней пять болтался по дорогам. Ночевал в стогах или в сараях. Покупал у крестьян молоко, хлеб. Потом деньги опять вышли. Сутки голодал - совсем ни крошки во рту не было. Брел вперед потихоньку. Добрался до деревни. Идти дальше - сил нет, а попросить боюсь.

   Остановился у одной избы, смотрю -