Белых Григорий Георгиевич - Дом веселых нищих

баба вышла, кур кормит. Я на нее поглядываю, а она на меня.

   "Откуда будешь, паренек?" - спрашивает.

   Стал я врать.

   "Издалека, - говорю, - беженец я. Отца и мать убили, остался один..."

   Баба охает, а я разошелся, про сестру и маленького братца стал рассказывать.

   "И их убили?" - охает баба.

   "И их, - говорю, - сразу обоих..."

   Взяла меня баба в избу, накормила щами с кашей, простокваши поставила. Набил живот - пальцем не тронуть. А вечером приехал хозяин. Я опять давай рассказывать. Второй раз совсем гладко рассказал.

   "Оставайся у меня, - говорит мужик. - Лениться не будешь, - буду кормить..."

   Я так обрадовался, что и про жалованье спросить забыл.

   Месяца три проработал у него. В поле ездили - за лесом для избы. Богатый был мужик и новую избу себе рубил. Работал я у него здорово, но после все-таки стал подумывать, что не мешало бы и денег получить. А он молчит, как будто так и полагается. А тут еще староста пронюхал, что я без документов. Пришел раз и спрашивает, кто да откуда.

   Стал я ему опять историю свою рассказывать. Слушает чертов старикашка, поддакивает, а после говорит:

   "Так-то так, но все-таки должен я тебя в волость направить"

   Испугался я, стал просить, чтоб не отправлял. Сдался.

   "Ну ладно, - говорит, - понимаю горе твое. Так и быть, промолчу, а ты приди-ка завтра ко мне - дров поколоть".

   Обещал я, а сам думаю: "Добры, сволочи, все, да, видно, за доброту содрать шкуру хотят".

   Собрался я ночью, прихватил у хозяина фунта два сала да хлеба и задрал дёру.

   Иду себе дальше, посвистываю. Шамовка была, да и сам я подправился, пока жил у мужика. Кое-как добрался до Смоленска. И опять тут круто пришлось. Стал я понемножку продавать с себя вещи. Рубашку хорошую продал, штаны запасные. Стал ходить на биржу - такое место было около рынка, там работу разную можно было достать. Кое-что зарабатывал. Однажды стою там, смотрю - идет дядька. Бороденка рыженькая, паршивая, нос толстый, прыщеватый. На башке картуз, блуза замасленная, а в руках связка мелких шестеренок.

   "Эй, дядя, давай поднесу", - говорю ему.

   Посмотрел дядька, усмехнулся.

   "Неси, - говорит, - если делать нечего".

   Взял я шестерни, взвалил на плечи и попер. Долго шли. По дороге дядька расспрашивает, кто я, да что делаю, да где живу... Я ему накручиваю: "Безработный и беженец..." И всю историю старую выкладываю...

   Так доходим мы до слесарной мастерской. Взял у меня шестерни дядька, дает гривенник.

   "Ты вот что, - говорит. - Поступай ко мне в мастерскую. Выучишься на слесаря, а пока разную работу будешь делать. Харчи мои, жилье мое и жалованья трешку..."

   Подумал я: где лучше сыщешь? И остался.

   Была мастерская небольшая, на шесть станков. Восемь рабочих, я девятый. Работали по десять часов, а вечером все вместе или в карты играли, или песни пели. Пьяные каждый день напивались. Всё, бывало, денатурат перегоняли на спирт. Это моя обязанность была. Сидишь и трясешь бутыль с денатуратом, а потом через ватку цедишь.

   Напьются вечером работники и начнут ругать все и вся. А больше всего войну костили, и так это у них складно выходило, что никак не переспоришь их. Особенно хорошо ругался один слесарь. Шмель по прозвищу. Как начнет крыть - царя ругает, царицу ругает, министров, войну... Одно за другое цепляет, и получается так, что царь во всем виноват и война никому не нужна, а министры-сволочи только деньги на ней заколачивают...

   Говорили ребята, что Шмель раньше в Москве на заводе работал и за свою ругань даже в тюрьме сидел, а потом без работы мотался с волчьим паспортом, пока наш дядька не подобрал его к себе.

   Хотелось мне с ним поближе познакомиться, да не пришлось. Выгнали меня. N

   И выгнали-то из-за него.

   Принес как-то вечером Шмель книжку, подает мне.

   "Вот прочти-ка мальцам. Больно веселая сказка..."

   Ну, я взял и стал читать. Читаю и вижу, что сказка-то не простая, а про нашего царя, и таким он палачом выведен, что даже читать страшно. Ребята присмирели, слушают. Вдруг появляется наш дядька-хозяин. Сначала и не заметили его. Послушал немножко дядька, потом говорит:

   "Покажи-ка книжку-то".

   Я и дал ему, а он ее в карман и говорит:

   "Завтра я приставу покажу. Узнаю вот, можно ли такие книжки читать".

   И ушел.

   "Ну, - говорит Шмель. - Удирай сегодня же... А то в тюрьму посадят. Политическая это книжка".

   Собрали мне мастеровые пятерку денег, я и ушел.

   Потом работал в Клястицах у бараночника и тоже не усидел долго на месте, потому что начал я ребятам проповедовать про хозяев, что обирают они рабочих. Однажды наш булочник услышал, ввязался:

   "Так, говоришь, хозяева рабочих обирают?"

   "Обирают".

   "Значит, и я обираю?"

   "Обираете", - говорю, потому что никак мне не вывернуться и надо крыть на чистоту".

   Подумал, подумал булочник.

   "Так, так, - говорит. - А я думал, что от голода тебя спас да от смерти. Ну, коли я кровосос, то получай расчет и шагай дальше.

   Долго болтался я после этого. Однажды арестован был - в облаву попал.

   Нагляделся всего, а главное - на что ни взгляну, все слова Шмеля-слесаря вспоминаю: как он говорил о рабочем классе, так все и выходило правдой.

   Потом попал в одну деревню. Батрачил, с хозяином воровать лес по ночам ездил. Потом в драке порезали меня парни. В больнице долго лежал. Тогда и письмо сочинил вам от скуки.

   Колька встал, отряхнул листья, прилипшие к платью.

   - А как же война? - спросил Роман. - Значит, не был на войне?

   - Нет, - усмехнулся Колька. - Там без меня обошлись... Ну вот что, - сказал он. - Иди домой, а завтра опять приходи сюда.

   Колька засмеялся, шлепнул Романа по затылку и, насвистывая, пошел из сада.

   В этот же вечер Роман, не удержавшись, раскрыл матери свою тайну. На другой день она пошла вместе с Романом и на пустыре, плача, обнимала растерявшегося и сконфуженного оборванца. Потом вместе пошли домой.

   Только поздно вечером, когда уже все были в кроватях, улеглось радостное возбуждение.

   - А ты давно с фронта? - спросил Колька брата.

   - Весной приехал. Наша часть сюда нарочно послана.

   - На отдых?

   - Нет.

   - Значит, пополняться?

   - Нет, - сказал Александр. - Мы приехали, чтобы поддерживать Временное правительство и ударить кое-кого как следует. Ты что-нибудь слыхал о большевиках?

   - Слыхал, - сказал Колька, и в его голосе Роману послышалась усмешка.

   - Ну так вот. Понимаешь, какое положение? Мы на фронте кормим вшей, a тут изменники сдавать Россию хотят.

   - Это кто же вшей-то кормил? спросил Колька.

   - Мы кормили, - сказал Шурка холодно.

   - И ты кормил? А еще что делал?

   - Воевал.

   - С корнетом? Немцев маршами пугал?

   Роман с удовольствием следил за разыгравшейся ссорой братьев.

   - Никто не собирается сдавать Россию, - сказал Колька. - А сам народ хочет кончить войну и уходить с фронта.

   - Врешь. С фронта бегут только мерзавцы и сволочи.

   - А ты как же?

   Роман фыркнул. Ловко Колька поддел брата. Александр засопел и некоторое время молчал. Потом вдруг спросил:

   - Ты в большевики, что ли, записался?

   Колька только усмехнулся.

   - Давай спать, - сказал он. - Об этом в другой раз поговорим. Ладно?

  

   БОЛЬШЕВИКИ

  

   Странные вещи творились в доме. Квартиры разделились на враждебные лагери. Везде спорили.

   У Рожновых каждый вечер собирались соседи и знакомые. Приходил дворник, сапожник Худоногай, изредка кузнец, зачастила Настасья Яковлевна.

   Говорили о политике. На политике все помешались. Даже дед и бабушка ввязывались в спор. Они были за царя и за старое. Александр стоял за Временное правительство. Колька ругал всех и называл себя большевиком. Только сестра, мать и

   Роман хранили нейтралитет. Сестру политика не интересовала, мать слушала всех и молчала, а Роман приглядывался и прислушивался к спорам.

   - Свобода! А на кой ляд нужна она? - спрашивала бабушка сердито. - Какая же это свобода, если жрать нечего?

   - Ты ничего не понимаешь, - говорил Александр. - Голод был бы и при царе. Корень в экономических причинах. Голод - неизбежное наследие войны.

   - А коли так, то к чертовой матери войну, -г говорила улыбаясь Настасья Яковлевна.

   - Верно! Долой войну! - поддерживал ее Ко-* лька. - Большевики этого и хотят.

   По вопросу о войне Колька имел солидную1 поддержку со стороны Худоногая.

   - Правильно, - говорил Худоногай. - Очень правильно. Ведь большевики и землю хотят крестьянам отдать?

   - Это в программе, - заявлял Колька. -; Земля - крестьянам, фабрики - рабочим...

   - Вот видите, какая программа. Даже сомневаться нельзя. Это настоящая народная партия. У них и девиз, помнится мне, такой: "Не трудящийся - не ест".

   - Золотые слова, - говорит Настасья Яковлевна. - Я б в макушку поцеловала того, кто сказал это...

   - Стар я, - вздыхал Худоногай, - а то бы прямо в большевики записался. Уж поработал бы для народа. Ну, да и так поработаю.

   Худоногай стал везде говорить, что он большевик, и даже стихотворение написал, в котором говорилось, как большевики, распределив землю между крестьянами и доходы с фабрик между рабочими, стали управлять миром.

   - Большевики хотят опозорить Россию, - кипятился Александр.

   - А мне так думается, - вставлял негромко Худоногай, - мне думается, что хоть разные министры-капиталисты и говорят о войне, но война уже кончилась.

   - Неправда!

   - А как же неправда, если солдаты с фронта уходят?

   - Это не солдаты, а изменники! Их большевики сманивают, но скоро мы и большевиков прижмем. Немцам мир нужен, вот для этого они и подсылают большевиков-шпионов.

   - Это вы напрасно говорите - про шпионов, - вставлял Худоногай. - Меня это удивляет. Образованный человек, а верите разным сплетням, как, извините, баба. Надо разъяснять, кто такие большевики, а не болтать, что говорят другие.

   - Ну и разъясняйте.

   - Я так и делаю. Я теперь нарочно хожу по улицам и всем говорю, кто такие большевики.

   Роман и Пеца сидят в Александровском саду. В деревянном павильоне играет духовой оркестр. Он играет какой-то веселый вальс. Под эту музыку по дорожкам, усыпанным шелухой от подсолнухов, окурками и огрызками яблок, бродят солдаты и матросы. С ними девушки в коротеньких юбочках клеш и в высоких шнурованных ботинках.

   Ребята поглядывают на гуляющих, слушают Музыку и разговаривают между собой.

   - Теперь без партии нельзя, - говорит Роман. - Теперь каждый человек в партии. И нам надо найти свою партию.

   - Мы же социалисты, - говорит Пеца. - Социалисты-революционеры. Это ничего партия.

   - Дурак! Там буржуи! Большевики лучше!

   - А меньшевики?

   - Меньшевики - это маленькая партия, ерундовая...

   - Маленькая, да удаленькая, - язвит Пеца. - Вон Андреяшку видел... Он прапор теперь!

   И верно. Андреяшка, когда-то атаман шайки "Саламандра", появился снова во дворе в форме прапорщика, щеголеватый, с усиками.

   - Так он не меньшевик...

   - А кто?

   - Социалист...

   - Ну, это вопрос...

   Роман и Пеца спорят горячо, но ни один из них не уверен в своей правоте.

   - Все-таки, по-моему, большевики - самая лучшая партия, - говорит Роман. - И Колька большевик, и батька твой большевик.

   Роману хочется склонить Пецу на свою сторону. Но Пеца колеблется, увиливает.

   - Давай закурим, - говорит он, и Роман достает пачку "Зефира".

   - А кто лучше? - спрашивает он.

   - Дай папироску, тогда скажу.

   - Нет, ты сейчас скажи.

   Пеца косится на папиросы и пожимает плечами:

   - Пожалуй, большевики ничего.

   Они закуривают и смотрят на компанию матросов, расположившихся на скамье против них. У матросов гармошка. Гармонист, маленький кривоногий матросик в огромном клеше, неустанно наяривает на двухрядке и подмигивает проходящим мимо девушкам.

   - Веселые ребята, - говорит Роман. - Матросы все большевики.

   Рядом с Романом сидит пара. Пожилой хмурый мужчина с тросточкой и дама. Они другого мнения.

   - Боже мой! Это и есть большевики! - вздыхает громко дама. - Во что они превратили этот чудный сад!

   Пеца смотрит на Романа и хихикает.

   - Пойдем отсюда, - говорит Роман.

   Они поднимаются и идут к выходу, но Пеца уже настроен критически. Он поддает ногами яблочные огрызки и рассуждает:

   -Действительно... Во что сад превратили!

   Они идут по Вознесенскому проспекту. На Вознесенском около булочной Филиппова огромная очередь за хлебом. У дверей, конечно, скандал. Несколько женщин оттаскивают от дверей тощего, заморенного солдата.

   - Не пускайте его! Он без очереди, бесстыжая рожа, - галдят женщины и тянут солдата за рубаху.

   Солдат упирается.

   - Я не рожа, граждане! - кричит он. - Нельзя оскорблять, я командированный!

   - Знаем... С фронта утек... Шкура болыыевицкая!..

   - Ничего себе партия, - ядовито говорит Пеца. - Знаменитая! На всех углах поминают... Шкуры!..

   Роман видит, что Пеца окончательно разуверится в большевиках. Он останавливается.

   - Значит, по-твоему, шкуры?

   - А ты разве не слышал? - смеется Пеца.

   Роман поворачивается и идет прочь.

   - Да ты чего? - кричит Пеца. - Чего злишься?

   Он бежит за Романом.

   - Чего я сказал? Подумаешь, обиделся...

   - Да, обиделся...

   - Да я так, нарочно, потрепался.

   Во дворе они все-таки мирятся и прощаются снова друзьями. Роман идет домой хмурый и задумчивый. Он даже не замечает Иськи, попавшегося навстречу. Только когда Иська окликнул его, Роман поднял голову.

   - Здравствуй, - говорит Иська, улыбаясь. Иська в потрепанной кожанке, высокий, сухой, жилистый. Настоящим рабочим стал.

   Роман смотрит на него и ничего не отвечает.

   - Ты что такой? - спрашивает Иська. - Больной, что ли?

   Но Роман опять молчит некоторое время и вдруг спрашивает:

   - А ты кто?

   - Как кто? - смеется Иська. - Человек, конечно.

   - А к какой партии примыкаешь?

   - Вон что! - Иська перестает смеяться. - Я рабочий, - говорит он, - а все рабочие за большевиков.

   - Значит, большевик, - говорит Роман задумчиво и, не прощаясь, уходит домой.

   Дома он с нетерпением ждет Кольку. Колька теперь занят страшно. Он поступил в полк музыкантом. Там в полку его выбрали в солдатский комитет. Колька усердно занимается комитетскими делами и часто даже ночевать остается в казарме.

   Но в этот вечер Колька пришел домой. Он голоден. Мать греет ему суп, и Колька, сев за стол, жадно ест, а Роман обдумывает, как заговорить с ним. Наконец находит способ. Надо Кольку разозлить.

   Роман ходит некоторое время вокруг стола, потом громко говорит:

   - Смешные эти большевики!

   Колька перестает чавкать и, выпучив глаза, смотрит на Романа.

   - Это почему же смешные? - спрашивает он, хмурясь.

   - Ругают их все...

   Колька усмехается и, принимаясь снова за суп, говорит:

   - Дурак!

   Но Роман не теряется.

   - А кто они такие, большевики?

   - Все рабочие и крестьяне.

   - А солдаты?

   - А солдаты разве не рабочие?

   - Значит, большевики?

   - Большевики.

   - А ты?

   - И я большевик.

   - А почему?

   - Потому что большевики хотят, чтоб вся земля перешла к крестьянам, чтоб солдаты больше не сидели в окопах, а вернулись домой, чтобы рабочие получали все, что они зарабатывают, а не работали на хозяина. Понял?

   - Немного понял, - говорит Роман.

   - Ну и ладно. Остальное потом объясню, а завтра вечером приезжай-ка ко мне в казармы. Там у меня граммофон есть. Домой повезешь.

   На другой день Роман и Пеца поехали в казармы. Устроившись на колбасе, Роман объяснял Пеце программу большевиков.

   - Пожалуй, ничего, - сказал Пеца. - Приемлемая программа.

   Он боялся теперь спорить с Романом.

   На Неве ребята сошли с трамвая. Но к казармам пройти оказалось нелегко. На площади около низенького здания вокзала стояла огромная толпа. Со всех сторон подходили новые и новые колонны, с плакатами, с оркестрами. Колонны пробивались на площадь и там останавливались.

   Было уже темно, но толпа не расходилась.

   - Митинг, наверно, будет, - сказал Пеца. Вдруг с разных сторон вспыхнули прожекторы и осветили площадь, залитую народом.

   Ребята пролезли в самую гущу к прожекторам, около которых стояли солдаты.

   Роман и Пеца никогда не видели близко прожекторов. Они ходили вокруг них, прыгали, зажмурившись, перед светом, заглядывали в огромные светящиеся жерла, не обращая внимания на солдат, отгонявших их. Вдруг толпа заволновалась. Со всех сторон грохнуло оглушительное ура, а прожекторы повернули к подъезду вокзала.

   - Приехал, приехал! Вон он! - говорили со всех сторон.

   - Приехал кто-то! - закричал Пеца. - Идем смотреть!

   Не обращая внимания на толчки, пинки и давку, ребята протиснулись к подъезду и сквозь шеренгу матросов увидели какую-то делегацию, впереди которой шел бородатенький приземистый мужчина. Вокруг гремело бешеное ура. Человек с бородкой шел, немного наклонив лысеющую голову, и чуть улыбался.

   Толпа сомкнулась, смяла ребят, потискала и выбросила куда-то в сторону.

   - Идем в казармы, - крикнул Пеца. - Поздно...

   - Погоди, - сказал Роман. - Надо узнать, кто приехал.

   Он подошел к солдату, который, покуривая, смотрел на толпу.

   - Дяденька...

   - Чего? - спросил солдат.

   - Кто это приехал?

   - Ленин приехал, - сказал солдат.

   - Кто такой Ленин?

   - Ленин? - Солдат посмотрел на Романа и; заплевав папироску, неторопливо сказал:

   - Ленин - это самый главный большевик.

   Ребята сидели в землянке и делили кокос, только что принесенный с Лоцманки. Женька старательно ломал крепкие корки ореха на равные части и раскладывал их на шесть кучек.

   Воровали вместе, всей партией. Пеца, Сергей и Роман таскали кокос. Васька, Шурка и Женька "стремили" за сторожами. Так уже повелось, что всем клубом ходили на промыслы.

   Женька разломал последнюю корку и облегченно вздохнул.

   - Берите!

   - Здорово натаскали, - сказал Женька. - Мы, социалисты-революционеры, не зеваем. Вон малковские ребята, как ни пробовали, а все боялись тащить, а мы...

   - Мы не социалисты-революционеры, W вдруг сказал Роман.

   Женька удивленно уставился на него.

   - А кто же мы?

   - Кто вы, - я не знаю, может, и социалисты, но я теперь больше в этой партии не состою, так как она за буржуазию.

   - Ах ты, сволочь! - загорячился Женька. - Социалисты не за буржуазию, а за свободу и за войну до победного конца.

   - Знаем мы, - усмехнулся Роман. - Вам только бы капиталы спасти, а на рабочих наплевать. Номер не пройдет! Я теперь стал большевиком и вам советую перейти в мою партию.

   - Шпион!

   - Буржуй!

   - Изменник!

   - Дураки. Ничего не понимаете, а ругаетесь, - сказал Роман. - Лучше вступайте в мою партию.

   - Коку-маку!

   - Ну и не надо. А мы тогда свою партию о Пецей устроим

   - А мы вам не дадим, - сказал Васька. - Катитесь колбаской из нашего клуба.

   - Это почему? Мы тоже копали землянку.

   - Фига! А лопаты кто давал? - крикнул Женька. - Большевиков нам не надо, валите вон от нас.

   - Ну и уйдем, - сказал Роман, поднимаясь и забирая кокос. За ним поднялся и Пеца.

   - Кто еще с нами? - спросил Пеца.

   Но на дворе шел дождь, вылезать из землянки, видно, никому не хотелось. Серега и Шурка отказались. Тогда партия большевиков, гордо задрав головы, вышла из клуба.

   - Таким сволочам кокосу не надо было давать! - крикнул вдогонку Женька.

   Забравшись на чердак, большевики устроили совещание.

   - Свой клуб сделаем, - сказал Пеца.

   - Определенно, - поддержал Роман. - И знаешь, где сделаем? Напротив их клуба, в другом углу.

   Выпросив у дворника две лопаты, Роман и Пеца побежали на пустырь и, не обращая внимания на дождь, стали копать землянку. А из клуба социалистов выглядывали насмешливые рожи и кричали:

   - Большевики-дураки!

   - Буржуй, воблу жуй! - отвечали им большевики.

   К вечеру землянка была готова. На кусочке картона Роман нацарапал:

   Партия Романа и Пецы жила самостоятельно и все время боролась с партией Женьки. Чтобы как-нибудь соблазнить ребят, Роман и Пеца стали украшать свой клуб. Они устроили в своей землянке окошки, поставили деревянные скамейки, пол застлали железом, а сверху покрыли соломой, так что в землянке всегда было сухо. Женька, догадавшись, в чем дело, перещеголял Романа, устлав пол в своей землянке старым рваным ковром. Пробовали большевики и устно агитировать. Но из этого ничего не вышло.

   "Не умеем, - думал Роман. - Вот быть бы настоящим большевиком, тогда другое дело!" Он с завистью думал об Иське, который гордо заявлял, что он большевик, и советовал Роману поступить на завод. Роман приставал к матери с просьбой устроить его на завод, но мать только качала головой:

   - Трудно теперь пристроить. Рабочие, которые давно работают, и те без дела ходят. Фабрики закрываются, куда же пойдешь? Вот подожди, - может, будет полегче, куда-нибудь суну.

   Роману иногда становилось до слез обидно, что он родился в такое время, когда и на завод нельзя попасть.

   По-прежнему собирались соседи у Рожновых. Разговоры не умолкали до позднего вечера. Однажды, после обычных споров, когда все, устав говорить, пили чай, кто-то попросил Худоногая прочитать стихи. Худоногай не ломаясь начал читать:

   Герцен много пострадал

   За революцию хватился,

   За границей умер он

   И домой не воротился.

   Поэма о Герцене подходила к концу, когда в сенях загремели тяжелые шаги. В комнату вошел старший дворник, покопался в большой папке и вытащил пачку бумажек:

   - Расписывайтесь в получении избирательных бланков. Голосовать будете. Депутатов в правители выбирать. Который за кого хочет, тот опусти свою партию в конверт, - после мне сдадите.

   Александр расписался за всех. Мать перебрала листки и спросила:

   - За кого же голосовать?

   - За кого хочешь, - сказал Александр. - Для того на всех листочках программы партий и написаны, чтобы могла разобраться.

   - Голосуй за четвертый номер, - сказал Колька, усмехаясь.

   Листочки получили все, кроме Романа. Роман с завистью следил за родными. Александр по очереди читал программы, напечатанные на листках, а все внимательно слушали, изредка вставляя замечания:

   - Вот правильная партия.

   Но все партии сулили так много хорошего, что даже трудно было выбирать.

   - Чума их забери! Я вот возьму, да все и суну в конверт, - сказал дед. - Пусть все правят да жизнь полегче делают.

   Колька вложил свой листочек и запечатал. Потом стал что-то нашептывать сестре, но та, отмахнувшись, громко сказала:

   - Отстань ты со своими большевиками...

   - Большевик-то агитирует! - расхохотался Александр. - Только ничего не выходит.

   - Где надо, - выйдет, - сказал Колька и нахмурился. Видно, ему стало неприятно, что больше никто не голосовал за большевиков. Роману тоже стало жалко Кольку и обидно за партию. Мать, бабушка и дед выбрали листки какой-то церковной партии, а сестра вместе с Александром голосовала за социалистов-революционеров.

   Легли спать, но Роману не спалось. История с голосованием не на шутку встревожила его. Роман потихоньку встал и подошел к комоду, где лежали конверты. Некоторое время разглядывал их. Тусклый свет лампы бледно освещал комнату. Роман видел неясные очертания фигуры брата, спавшего на кровати, видел голову матери. Из-за перегородки доносился ровный, густой храп деда. Все спали.

   Тогда Роман на цыпочках добрался до печки и тихонько открыл дверцу. Стараясь не шуршать бумагой, Роман вытащил брошенные матерью листки, вернулся к комоду, забрал оттуда конверты и юркнул под одеяло.

   - Вот увидим, кто победит, - злорадно шептал он, отогревая дыханием заклеенные конверты.

   Вскрыв и выпотрошив все конверты, за исключением Колькиного, Роман вложил в них большевистские листки и снова заклеил. Потом спокойно завернулся, зевнул и стал засыпать. Победа большевикам была обеспечена!

  

   КОЛЬКА В ПОДПОЛЬЕ

  

   - Ромка, Ромашка-а!..

   Роман выглянул в окно. Внизу топтался Пеца.

   - Выходи скорее!

   Роман схватил шапку и кубарем скатился по лестнице.

   Пеца уже бежал к воротам. Роман пыхтя понесся за ним.

   - Что случилось?

   - Стреляют... Большевиков бьют! - на бегу, задыхаясь, говорил Пеца.

   На улице было все спокойно. Побежали на Садовую. Вскочили в трамвай и поехали к Невскому. У Гостиного трамвай стал. От Невского шли и бежали люди.

   Спрыгнув с площадки, мальчишки помчались вперед.

   На перекрестке толпа милиционеров налаживала движение. Из подъездов и подворотен выходили испуганные прохожие, подбирали кепки, шляпы, тросточки... Кучки любопытных стояли на углах.

   - Шли, шли тихо, мирно, - рассказывал кто-то взволнованно. - Вдруг как начали жарить. Ну, конечно, кто куда...

   - Поделом!.. Нечего с флагами ходить. Не при старом режиме! Сволочи!

   - Опоздали, - разочарованно сказал Роман. Пошли тихонько обратно.

   Около Юсупова сада стояла толпа. Оттуда доносились крики. Ребята замешались в самую гущу.

   - Погляди, чего там?

   Пеца приподнялся на цыпочки и испуганно вскрикнул:

   - Ой, там батька! Лезем в середину! Оба протиснулись в толпу.

   Высокий мужчина с желтыми усами кричал на Худоногая:

   - Вам что здесь надо? Вы зачем вмешиваетесь в разговор? Агитировать пришли?..

   - Я не вмешивался, - отвечал Худоногай. - Но я вижу, что вы тут говорите неправду...

   - Я? Неправду? - взвизгнул мужчина. - Как вы смеете?

   - И смею, да! Большевиков шпионами называете...

   - Называл, - продолжал кричать высокий, - и буду называть!

   В этот момент, растолкав толпу, на середину выбрался солдат в большой рваной шинели до пят. Солдат был пьян. Серые водянистые глаза его скользнули по кругу и остановились на Худоногае.

   -Ты кто ?

   - А вам это зачем? - усмехнулся Худоногай. Солдат побагровел.

   - Ты кто? - заревел он, надвигаясь на сапожника. Высокий с рыжими усами пронзительно засмеялся.

   - Известно кто! Большевик! Шпион немецкий!

   - Товарищи! - крикнул Худоногай. - Не слушайте его!

   - Ты против Керенского? Агитировать пришел? - заорал солдат и, размахнувшись, ударил Худоногая.

   Кузьма Прохорыч упал. Роман видел, как высокий с желтыми усами, засопев, ткнул его тяжелым сапогом в бок. Толпа сомкнулась. Началась свалка. Пеца плача порывался кинуться в середину, но его оттирали.

   - Большевик! Так ему! - хрипел кто-то в толпе.

   - Убьют!.. Караул!

   И уже недалеко свистел милиционер. Толпа разбухала и ширилась. Роман и Пеца видели, как подъехал извозчик, как долго он ругался, отказывался ехать. Потом зачмокал, задергал вожжами, и толпа расступилась. Роман и Пеца стояли неподвижно, не обращая внимания на толчки. Пролетка прокатила мимо них. На минуту оба увидели окровавленное лицо Кузьмы Прохорыча, которого поддерживал милиционер. Пеца морщился. По щекам его катились слезы.

   Вернувшись домой, Роман застал родных в страшной тревоге.Во время его отсутствия на квартиру приходл Андреяшка с юнкерами и требовал, чтобы мать сказала, где находится Колька. Кольки дома не было.

   - Он большевик, и мы должны его арестовать, - заявил Андреяшка и, уходя, пригрозил: - Мы будем следить.

   Скоро домой прибежал Александр.

   - Николай дома?

   - Нет...

   - На улицах расстреливают демонстрацию большевиков, - выпалил он.

   Колька пришел только к вечеру. Мать наспех приготовила ему поужинать, но едва он подсел к столу, как на дворе раздался шум.

   Роман выглянул в окно. К "Смурыгину дворцу", спотыкаясь и громко разговаривая, двигалась компания подвыпивших юнкеров.

   Колька схватил шинель, шапку и побежал в квартиру Гультяевых. Там через окно выскочил на задворки.

   Юнкера долго буянили в квартире.

   - Перестреляю, если спрятали! - грозился Андреяшка. Потом, пригласив Александра выпить с ними, удалились.

   Было уже темно, когда Роман пробрался на задворки.

   Около землянки большевиков кто-то стоял. Роман остановился.

   - Кто там?

   - Это я, Ромашка, не бойся.

   - Иська?

   Роман подбежал к нему.

   Иська стоял, разглядывая небо и засунув руки в карманы кожанки. Потом, опустив голову, поглядел на Романа.

   - Ты что?

   - Ничего, - сказал Роман. - Тут Кольки не видел?

   Иська, помолчав, сказал:

   - Колька ушел... только что. Велел передать, что пока жить будет в другом месте... В подполье...

   Роман потоптался на месте, потом спросил:

   - Разбили большевиков?

   - Ничего, - усмехнулся Иська. - Большевиков разбить нельзя. - И, погрозив кому-то кулаком, сказал: - Мы еще вернемся.

  

   ПОСЛЕДНЯЯ "МАРСЕЛЬЕЗА"

  

   Был вечер, не по-обычному тревожный. Рано закрыли ворота в доме веселых нищих. В подворотне стояли несколько жильцов из портных, Григорий Иванович и управляющий. Молча смотрели на улицу сквозь переплет чугунной решетки.

   Изредка быстро пробегали прохожие. Где-то стреляли. Мимо ворот проехало три грузовика, в которых сидели вооруженные штатские и солдаты.

   - Большевики, должно быть, - опасливым баском прогудел Григорий Иванович.

   Больше никто ничего не сказал. Роман, стоявший тут же, напрасно ждал, надеясь, что жильцы заговорят и тогда будет ясно, что делается там, на улице. А там было что-то интересное. Он попытался пробраться, но дворник не пустил его. Стоять и прислушиваться к далеким выстрелам было скучно. Роман побрел домой.

   Дома все уже спали. Только мать сидела у окна, задумчиво глядя на улицу.

   - Поздно являешься, - сказала она Роману. - Отдельно готовить ужин не буду.

   Роман промолчал. На столе для него лежал кусок крутой каши, вобла, ломтик хлеба. Он быстро поел, но остался голоден. Подобрал все крошки и тогда только встал.

   Мать убрала посуду и опять села к окну. Роман попробовал было подсесть к ней, но мать не позволила.

   - Ложись спать.

   Роман лег. Завернулся в одеяло с головой и сразу заснул.

   Проснулся он от громкого стука и разговора. Открыв глаза, увидел Николая.

   С июля пропадал Колька. Несколько раз Александр говорил, что видел его где-то на митинге, но домой Колька не приходил, верно, боялся. Его появление теперь было как праздник. Колька стоял в шинели, улыбающийся. В руках у него были какие-то кулечки, за плечами висела на ремне большая громоздкая винтовка, которой он все время цеплялся за углы и сундуки. Около Кольки суетилась мать.

   - Да ты сними ружье-то. Перебудишь всех, - говорила она.

   - Ничего, пусть проснутся, - смеялся Колька, - будем чай пить.

   Но все уже и так проснулись. Колька поставил винтовку в угол и снял шинель. Потом, увидев, что Роман не спит, подсел к нему на край сундука.

   - Колюха, а Колюха! - крикнул из-за перегородки дед. - Что там, как? Опять революция?

   - Опять, - откликнулся Колька. - Все хорошо. Большевики победили. Керенского по боку.

   Зимний взяли.

   - И Колька поглядел в угол, где спал брат.

   - Врешь! - раздался оттуда хриплый голос Александра.

   - Посмотри, коли не веришь, - усмехнулся Колька.

   - А зачем же Зимний взяли? - спросил Роман.

   - Потому что в Зимнем Временное правительство засело. Что ж ты, братишка, таких вещей не знаешь, а еще большевиком себя именуешь?..

   Мать поставила самовар.

   - Вставайте, кто есть хочет, - крикнула она и стала развертывать кульки с мукой, сахаром, галетами.

   Это Колька получил паек. Все потянулись к столу. Из-за перегородки, кряхтя, вылез дед, вышла сестра.

   - А по мне - все одно, какая власть, только б кормили, - сказал дед, довольный.

   Закутавшись в одеяло, Роман тоже подсел к столу и слушал, как Колька рассказывал о Зимнем. Было немного обидно, что проспал революцию.

   Потом Колька завел граммофон. Он долго искал подходящую пластинку. Ничего не нашел и поставил старую, заигранную "Марсельезу". <