Белых Григорий Георгиевич - Дом веселых нищих

- с фунт.

   Роман не хотел показывать печенку сестре. Но сестра так аппетитно чавкала, что у Романа челюсти заныли от голода. Не вытерпев, он сбегал в прихожую и достал из-за сундука печенку. У Аськи глаза расширились от зависти. Она торопливо доела картошку и следила за Романом. Роман взял нож и разрезал печенку на три равные части.

   Один кусок отдал сестре, другой - матери, третий стал жарить сам.

   - Я тебе завтра воблину куплю, - сказала растроганная сестра.

   Поджаренная на плите печенка имела какой-то странный, не мясной вкус, но все же Роман съел ее с удовольствием.

   Мать поела, убрала посуду, смела со стола сор и, увязав белье, сказала:

   - Я иду в прачечную. Следите за лавкой, не привезут ли хлеба.

   Она уже уходила, когда в дверях столкнулась с управдомом.

   - Окопы рыть, - сказал управдом. - Кто желает, записывайтесь. Идти к Путиловскому заводу, к десяти часам. За работу по фунту хлеба.

   - Фунт хлеба? - мать бросила узел. - Кому-нибудь надо идти.

   - Я пойду! - живо сказала сестра.

   - И я пойду, - сказал Роман.

   Управдом усмехнулся.

   - Маловат, хлеба не поешь столько.

   Сестра быстро оделась и убежала, хлопнув дверью.

   - В лавке не прозевай хлеб, - напомнила еще раз мать и тоже ушла в прачечную.

   Роман остался один.

   В квартире сразу стало тихо и скучно и немножко страшно. За дверью в прихожей что-то шуршало. По плите ползали тараканы и с шумом шлепались на пол. В трубе посвистывал ветер.

   Роман сел на теплую еще плиту и долго прислушивался к разным шорохам да к стрельбе за окном.

   Потом невтерпеж стало. Соскочил. Походил по комнате, посвистал. Остановился у окна.

   Во дворе была темень непроглядная, но то и дело слышались шаги, разговор.

   Роман сорвал с крючка солдатский ватник, накинул на плечи и выскочил во двор, а со двора - на улицу.

   Улицы были пустынны. Только около освещенных дверей потребиловки стояла толпа. Толпа ругалась с заведующим лавкой. Завлавкой, в рваном переднике, надетом поверх зеленой военной тужурки, кричал в толпу, загораживая выход:

   - Не выдаем хлеб сегодня! Завтра все получите! Завтра!

   - Нет, не завтра! Ты сегодня давай! - кричали из толпы. - Может, вас завтра перевешают, а мы ждать не намерены.

   Кричали все - мужчины, женщины, старухи, плакали ребята.

   - Пустят вас завтра в развес!.. Достукались! Из ворот торопливо вышла группа мужчин.

   Среди них был председатель правления и все коммунисты дома. Через плечо у каждого была перекинута винтовка.

   Группа быстро прошла мимо затихшей на мгновенье толпы.

   - Это наши большевики, - прошипел кто-то. - Тоже вояки!

   В этот момент из подворотни выбежал еще один парень с маленькой кавалерийской винтовкой и, шлепая по сырому снегу, побежал вслед за остальными. Роман узнал Иську и догнал его.

   - Ты куда? На фронт?

   Иська пожал протянутую руку и с оттенком гордости сказал:

   - На караул. Завод охранять пока, а если надо будет, то и на фронт.

   Роман потоптался. Было до смерти завидно. Хотелось тоже чем-нибудь похвастаться.

   - А я в клуб хожу тоже, - сказал он, но Иська не слушал, уже бежал.

   - Во Всевобуче занимаюсь! - крикнул Роман ему вслед и грустный пошел к дому.

   На улице сразу стало неинтересно. Да и в квартиру было возвращаться противно. Нет. Он не пойдет домой. В такой день, когда полгорода на фронте и когда гремят совсем рядом орудия, он не может сидеть дома. Роман пойдет к Путиловскому заводу, туда, где копает окопы сестра. Он ее встретит. Они вместе придут домой пить чай с заработанным хлебом.

   В этот вечер черные, без фонарей улицы города походили на кладбищенские дорожки, а дома выглядели склепами - так тихо и безжизненно стояли они. На улицах было пусто.

   На башенке Варшавского вокзала тускло освещенные часы показывали половину первого. В другое время Роман едва ли решился бы уходить из дома так поздно, но сегодня почему-то казалось, что надо ходить всю ночь.

   На Обводном подул резкий ветер. Здесь по сравнению с центром было многолюдно и оживленно. Чем ближе к заставе, тем больше людей. Все они шли в одном направлении. У многих за плечами поблескивали винтовки. Попадались группами женщины с лопатами, кирками и метлами.

   У Нарвских ворот около пролетов стояли две только что установленные бронебашни с орудиями. Огромный корпус напротив был заложен мешками с песком, и везде стояли группы вооруженных рабочих.

   На Петергофском шоссе было оживленно, как в полдень на Невском. Громыхали повозки, быстро проезжали автомобили, шли рабочие и солдаты. Ехали верховые, и изредка гремели броневики.

   Роман шел вперед и глядел во все стороны, жадно схватывая каждую мелочь, боясь пропустить что-нибудь интересное. Все суетилось кругом, двигалось, жило, и каждый чувствовал себя участником этого тревожного бега.

   Роман незаметно дошел до путиловской часовни. Дальше было черное шоссе с полуразрушенными домами по одной стороне. На другой стороне темнели огромные пустыри. На этих пустырях мигали, как светлячки, десятки фонарей. Желтые огненные точки двигались по всем направлениям. Подойдя ближе, Роман увидел, что все поле полно работающими. Женщины рыли окопы, насыпая невысокие валы, мужчины возили тачки с землей. Около каждой группы стоял распорядитель с фонарем в руках.

   Пройдя немного вперед, Роман увидел линии совсем готовых окопов, около которых красноармейцы устанавливали проволочные заграждения. Здесь было тише и пустыннее. Зато громче доносились орудийные выстрелы.

   Роман ходил среди работавших, отыскивая сестру. Ее нигде не было. Рабочие собирали инструменты, и кто-то кричал тихонько:

   - Смена, кончай!

   - Сдать лопаты! - командовали начальники.

   - Хлеб привезли! - вдруг закричал кто-то рядом с Романом. - К часовне, хлеб получать!

   Роман побежал вместе со всеми к часовне. Там, содрогаясь и пыхтя, стоял грузовик, а вокруг него - огромная толпа рабочих. Старосты уже выкликали по спискам рабочих. Получив хлеб, они отходили прочь.

   Роман хотел протискаться вперед, думая увидеть сестру, но его стали толкать.

   -Ты чего тут трешься? - крикнула какая-то тетка в рваной шинели. - Не работал, а за хлебом лезешь...

   - Никуда я не лезу, - сказал Роман и отошел в сторону.

   Стало обидно и завидно и совсем не интересно, потому что был он тут лишним и только мешал.

   Роман тихо поплелся назад.

   Мимо него проходили женщины, пересмеиваясь и громко разговаривая. Навстречу им шли другие, с кирками и лопатами.

   Быстро прошел отряд рабочих. За плечами у них тускло отсвечивали дула винтовок.

   Увидев винтовки, Роман вспомнил клуб, отряд Всевобуча.

   "Сейчас в клубе все, а может, уже и на фронте или у заставы, - подумал он. - Если б не рябенький, была бы у меня винтовка".

   Вдруг Роман остановился.

   "Ах, черт!.. А карабин? Васькин карабин!"

   Роман сорвался с места и помчался как бешеный по Обводному.

   Он бежал, не замечая луж, не чувствуя ветра, смахивая с лица выступающий пот.

   Роман пробежал через двор прямо на пустырь. Там было черно и страшно. Непонятными дикими фигурами торчали разрушенные стены военных сараев. На крыше лязгало железо. Неплотно прикрытые двери поскрипывали и пищали.

   Но Роман переборол страх. Он вбежал в сарай и остановился в полной темноте.

   Припомнив место, он осторожно чиркнул спичкой и пошел в угол сарая. Спичка погасла. Роман нащупал стенку, опустился на колени. Снова чиркнул спичкой и весело свистнул. У стены, небрежно прикрытый кирпичами, поблескивал маленький карабин - наследство Васьки Трифонова.

   Не думал Роман, когда закапывал, что так скоро понадобится Васькин карабин.

   Обжигая руки о холодную сталь, вытащил карабин, стер рукавом грязь, облепившую его, и, спрятав его под ватник, понес домой.

   Дома положил карабин в прихожей под сундук, потом, успокоенный и радостный, пошел в комнату.

   Скоро пришла мать, а потом и сестра.

   Морщась и вздыхая, она стала разбирать постель и раздеваться. Роман все ждал, когда сестра достанет хлеб. Но сестра так долго молчала, что даже мать, не вытерпев, наконец спросила:

   - Ну, а хлеб-то дали?

   - В том-то и дело что нет, - сказала сестра. - Деньгами, сказали, отдадут завтра.

   Роман вздрогнул. С изумлением взглянул на сестру, думая, что она шутит, но сестра раздевалась, сидя на кровати, и не поднимала глаз.

   - Ну, нечего делать, - вздохнула мать. - А мы на тебя надеялись, думали чай пить.

   Уже засыпая, Роман, усмехнувшись, беззлобно подумал: "Зачем давал ей печенку?"

   Всю ночь гудела орудийная канонада. Роман ее слышал даже сквозь сон. Но утром наступила необыкновенная тишина.

   Вскочив, Роман прежде всего побежал на угол, где уже висел серый лист газеты. Около газеты толкалось несколько человек, хмуро и внимательно проглядывая сообщение. Роман еще издали прочел огромные буквы:

   Роман читал, чувствуя, как сильно бьется сердце, а рядом вполголоса говорили:

   - Не отстоять!.. Где там!

   - Пулково взяли, а Пулково - это ж рукой подать...

   "Пулково взяли, - думал Роман. - Здорово прут..." И тут вдруг догадался, почему тихо так в городе: не ходили трамваи.

   Сестра ушла на работу, мать - в город, купить что-нибудь. Оставшись один, Роман достал карабин, сбегал на кухню за наждачной бумагой и, с трудом разобрав затвор, долго скоблил и протирал его, начищал дуло и продувал ствол. Потом отлил из лампады масла и, смочив им обильно части затвора, долго прилаживал все на место.

   Наконец карабин был собран.

   Стало смеркаться. Отгудели гудки.

   Пришла мать, сестра. Обедали. А на дворе уже совсем стемнело и снова гулко грохотали выстрелы.

   - Сегодня спать нельзя, - сказала сестра.

   - Почему?

   - А мало ли что? Вдруг белые... У нас говорили, что сегодня обязательно будет бомбардировка.

   Роман вскочил, накинул ватник, шапку.

   - Сидел бы дома! - крикнула мать, но он уже был в прихожей.

   Вытащил карабин и с карабином в руках выбежал на улицу. Тут оправился, перекинул ружейный ремень через плечо и ровным, широким шагом пошел в клуб.

   В клубе было грязно и дымно. Несколько сонных комсомольцев бродили по комнатам, остальные спали - кто на скамьях, кто прямо на полу, подложив под голову тяжелые ковры. На Романа никто не обратил внимания, и он, пройдя в читальню, снял карабин и, положив его на подоконник, стал рассматривал журналы, валявшиеся где попало, изредка поглядывая на ребят и прислушиваясь к разговорам.

   Тревожное напряженное ожидание всех утомило. Даже разговаривали мало. Те, кто не спал, сидели осоловевшие, с красными, воспаленными глазами. Много курили. Некоторые вяло грызли сухари, полученные на паек.

   Кто-то сел за рояль, тихонько забренчал.

   У кого картошки нет,

   Заявите в комитет,

   В комитете разберут

   И картошку вам дадут...

   - Заткнись! - заорали на него. - Заткнись со своей картошкой!

   А за окном совсем ясно грохотали орудия, и при каждом выстреле ребята, морщась, ругались.

   - Фу, черт!.. Сидишь, как в дыре... Ни поспать покойно...

   - Так и просидим до победы. Видно, без нас расщелкают Юденича...

   Но часов в десять в канцелярии клуба, где сидел товарищ Федотов, пронзительно зазвенел звонок телефона.

   Не успел еще товарищ Федотов принять телефонограмму, все уже знали: вызывают.

   Не дожидаясь команды, отряд быстро выстроился в зале, и, как вчера, Роман снова встал на левом фланге.

   Вышел товарищ Федотов.

   - Ребята, - сказал он озабоченно. - Дошла очередь до нас. Белые у Лигова и продвигаются вперед.

   Все молчали.

   - Во черт... - тихо вздохнул кто-то.

   - Райком снимает заводские дружины на фронт. Наш отряд направляется на охрану, десятками. Первый десяток идет с товарищем Савченко, - он указал на рослого рыжего парня. - К нему назначаются Ивановский, Теркин, Харламов...

   Названные десять отошли. Федотов поговорил с Савченко. Тот весело улыбнулся, кивнул головой и откозырял:

   - Есть, командир. Пошли, ребята!

   Ребята, громыхая прикладами, шумной ватагой потопали за Савченко. Внизу хлопнула дверь, и все стихло.

   - Во втором отряде с товарищем Власовым будут...

   И Федотов снова прочел список десятка, и каждый отвечал: "Есть".

   Через десять минут второй отряд ушел куда-то сменять посты.

   Федотов оглядел оставшуюся кучку, взглянул в список и мотнул головой.

   - Остается девять человек. Я десятый. Вы пока со мной.

   И все бы сошло благополучно, если бы не рябенький парнишка.

   - Десять! - крикнул рябенький, беспокойно перебрав глазами оставшихся. - Десять, товарищ Федотов, вы одиннадцатый...

   - Как так?

   -Да так...

   - Ушло двадцать?

   - Двадцать...

   - Винтовок было тридцать?

   - Тридцать, совершенно верно...

   - Ну?

   - А нас все-таки одиннадцать! - радостно крикнул рябенький и сам удивился.

   - В чем дело? Кто лишний?

   - Я лишний, - сказал Роман тихо.

   - Правильно, совершенно верно! - закричал рябенький. - Он и есть лишний, и винтовка не наша - ишь какой окурок.

   Товарищ Федотов нахмурился, тяжело посмотрел на Романа и сказал:

   - Пойдем в канцелярию...

   В канцелярии Федотов уселся за большим столом и закрыл плотно двери.

   Взял карабин от Романа, долго разглядывал его, потом, подняв голову, спросил:

   - Где взял, шкет? Отвечай!..

   Роману скрывать было нечего, выложил все начистоту: когда, где сперли карабин и за сколько тысяч перекупил его у Васьки.

   Товарищ Федотов выслушал внимательно, записал.

   - А сколько лет тебе?

   - Четырнадцать лет.

   - Комсомолец?

   - Нет

   - А как же ты в отряд норовишь? Больно молод, да еще не комсомолец. Так нельзя.

   Роман растерялся, посмотрел на Федотова робко и сказал:

   - Товарищ Федотов... возьмите... Я уж...

   Но тот не дал докончить, устало махнул рукой.

   - Впрочем, можно... Но карабин отберем в казну.

   Вылетел из канцелярии Роман красный, радостный...

   Хотелось всем сразу рассказать, что товарищ Федотов оставил его в отряде, однако слушателей не нашлось... Ребята снова дремали по углам.

   Наступила ночь. Тягостно бежали минуты.

   За окном на черном небе бледно ползал луч прожектора, глухо ухали пушки.

   Ребята все спали, кто обняв винтовку, кто положив ее под голову. Дружный храп иногда даже заглушал далекий орудийный гул.

   Из канцелярии доносился шорох бумаг. Товарищ Федотов жег какие-то списки.

   На клочке бумаги в углу была нарисована чья-то рожица. Роман взял вставку и подрисовал к рожице туловище, ноги, ружье... Потом задумался. Долго сидел, что-то соображая, наконец решительно перечеркнул человечка и пониже написал:

   "Заявление в комитет молодежи".

   Опять перечеркнул и снова:

   "Заявление в союз молодежи".

   И, уже не отрываясь, быстро написал: "Прошу союз принять меня в комсомол, для того чтобы я мог..."

   В канцелярии зазвенел резко звонок телефона, и в тишине голос Федотова коротко прозвучал:

   - Хорошо... Выступаем...

   Роман сложил начатое заявление и, сунув в карман, стал будить ребят. Все вскакивали сразу и, схватив винтовку, бежали вниз. Только рябенького долго пришлось будить. Он все мычал и не просыпался, а потом быстро открыл глаза, посмотрел на Романа и весело спросил:

   - И ты с нами, окурок?

   - Факт! - улыбнулся Роман и поправил сползающий с плеча карабин.