Белых Григорий Георгиевич - Дом веселых нищих

   - Последний раз, - сказал Колька. - Завтра купим "Интернационал".

   Стрелки показывали ровно пять, когда возобновилась прерванная ночь.

   Только Александр долго ворочался на своей кровати, и в углу тлела, поминутно вспыхивая, его папироска.

   На другой день Роман и Пеца держали совет

   Надо было показать, что и они не дремлют. Постановили произвести переворот и разгромить клуб социалистов-революционеров.

   Улучив момент, когда социалисты во главе с Женькой пошли кататься на трамваях, Роман и Пеца принялись за работу. Землянка была разрушена в четверть часа. На ее месте образовалась глубокая яма, из которой торчали доски, куски железа, а вокруг были разбросаны плакаты, тряпки и картинки. Выбрав кусок бумаги, Роман долго выводил буквы, слюнявя химический карандаш. Потом прикрепили бумажку к доске, которая высоко торчала над ямой. На бумажке было ясно написано:

  

   ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

   ПРОВОДЫ

   Под ногами чавкала бурая каша снега, смешанного с грязью. На лицо и руки садился тяжелый и липкий туман.

   Идти по дороге было трудно. Ноги скользили и проваливались в грязь. Роман видел, как братья, шедшие впереди, то и дело оступались, а гроб, который они несли, угрожающе колыхался, готовый шлепнуться в грязь посредине дороги. Тогда трусивший сзади замызганный священник, с редкой, слипшейся от дождя бородкой, семенил к ним и ласково говорил:

   - Полегоньку, милые. Тихонько идите...

   Братья не отвечали. У обоих лица были мокры от пота. Они, видно, здорово устали. Гроб был тяжелый, и оба брата, худые и заморенные, в огромных солдатских шинелях, едва переставляли ноги. Носы острые, как клювы, выделялись на их исхудавших лицах.

   За гробом шли бабушка, дед и хозяйка квартиры, в которой жила Настасья Яковлевна - женщина с красным лицом и желтыми волосами цвета соломы.

   - А скрутило ее, родные, в три дня, - говорила, придыхая, женщина. - Пришла она с рынка. Ничего как будто, только дышит тяжело. Ну, легла в кровать, лежит и вроде как заснула. Мы ходим потише, чтобы, думаем, не беспокоить старуху, а она уже померла.

   Бабушка перекрестилась.

   - Славная была старуха, дай ей, господи, царствия небесного.

   На кладбище было тихо и печально. Могила для Настасьи Яковлевны была уже готова. По левую сторону ямы стоял огромный склеп, а справа - большой мраморный ангел, склонившийся на одно колено. У ангела была отбита ступня, а над губой нарисованы синие усы.

   Сторож с пухлым и рыхлым, как опара, носом, что-то бурча, махал кадилом. Священник пел:

   - Упокой, господи, душу рабы твоея... Голос священника перебивало надрывное карканье ворон.

   - Вот и убрал господь доброго человека, - сказал дед, когда возвращались с кладбища.

   Никто ему не ответил.

   Дома мать уже ждала всех. Она приготовила поминальный обед, сварила кутью.

   За столом мало говорили. Только краснолицая женщина, тоже приглашенная на поминки, ела и говорила не переставая.

   Раньше всех вышли из-за стола Александр и Николай. Мать шепотом сказала:

   - На фронт едут сегодня. И, вздохнув, добавила, словно жалуясь: - Сколько уж мытарились - и опять...

   Вечером братья вместе ушли в казармы. А позже Роман пошел на вокзал.

   На платформе около теплушек стояли провожающие. Собралась делегация от завода. Начался митинг. Сперва выступил комиссар полка. Потом представители от рабочих.

   - Вы там бейте генералов, - говорили рабочие, - а мы будем тыл укреплять и поможем вашим семьям. Да здравствует власть советов!

   Оркестр играл "Интернационал". Красноармейцы кричали "ура". Поезд тронулся, а оркестр все играл. Играл до тех пор, пока поезд не скрылся за семафором.

   - Уехали? - спросила мать, когда Роман вернулся домой.

   - Уехали.

   Мать вздохнула. Взбивая подушки, тихо сказала, ни к кому не обращаясь:

   - Вот и опять одни, - и с силой бросила подушки, так что скрипнула кровать и задрожало стекло на лампе.

   Через некоторое время в доме закрылась сеточная мастерская. Щелочная тоже перестала существовать.

   Хозяин мастерской заплатил деду за два месяца вперед, попросил заколотить досками мастерскую, чтобы ничего не растаскали, и изредка поглядывать. Роман вместе с дедом ходили забивать двери и окна.

   Одна кузница работала еще, но Женька сообщил, что мастеровых пришлось всех уволить и отец работает один с сыном.

   Григорий Иванович и два младцщх дворника долго ходили по двору, осматривая зачем-то стены. Потом Степан принес лестницу, он долго прилаживал колокол к крюку, а Григорий Иванович тем временем объяснял стоящим жильцам:

   - Власть теперь общая. Так вот: как колокол зазвонит, так все собирайтесь на собрание. Надо домовый комитет выбирать.

   В тот же вечер колокол загремел, впервые сзывая жильцов на собрание. Весь дом устремился в помещение, где раньше находилась сеточная мастерская. Народу набилось много. Не вместившиеся в мастерскую стояли на дворе и у окон. А в мастерской выступали ораторы и говорили речи о том, что домами надо править самим. Стали выбирать домовый комитет. Но выбирали осторожно и нехотя, все время оглядываясь на темный угол, где стоял бывший хозяин дома.

   Скоро свечная мастерская, где работала бабушка, тоже закрылась, и бабушка осталась без дела. Судя по тому, что она даже ворчать перестала, мысли ее были серьезные. Она копалась в своих сундуках, доставала какие-то узелки и платья, от которых по всей квартире разносился запах сырости и нафталина, перетряхивала их и откладывала в сторону. А покончив с тряпками, решительно объявила:

   - Поеду в деревню к себе. А вы ждите. Буду вам гостинцев присылать, - может, и не помрете с голоду.

   - А ведь это ты верно, мать, надумала, - радостно подхватил дед. - Поезжай, пришли-ка сдобных на коровьем да свининки к рождеству.

   Обычно тяжелая на подъем бабушка собралась в два дня. Дед и Роман отвезли на вокзал бабушкин багаж и проводили ее.

   - Ждите, - говорила бабушка из окна вагона. - Приеду - первым делом вам посылку слажу.

   - Свининки пришли да яичек, ежели будут. К свояченице зайди, к брату наведайся, - говорил дед на прощанье. - Они не оставят, не может того быть, чтобы забыли...

   Бодро говорил дед, а когда поезд скрылся в темноте, мигнув напоследок красным глазом, сразу осунулся старик, посерел.

   Всю дорогу шли молча. Только около самого дома дед вдруг остановился и, обращаясь к Роману, сказал:

   - Напрасно отпустил-то. Время - оно вон какое! Вместе надо бы, а то даст ли бог свидеться?

   В первый раз дед говорил с Романом как со взрослым. Роману было приятно это, и он бодро сказал:

   - Ничего, бабушка хлеба нам привезет.

   - И то верно, - согласился дед.

  

   АМЕРИКАНСКИЙ ЩЕЛОК

  

   Очередь стояла с утра. Она то уменьшалась, то увеличивалась, разрастаясь вширь и вдаль. Ждали хлеба. Ждали упорно, настойчиво, ругаясь и перешептываясь, изнывая от удушливой и смрадной жары нечищеной улицы. Город был грязен, не убран. Около тротуаров дымили кучи мусора, подожженные заботливыми руками домоуправленцев.

   По дороге протопали красноармейцы. Несколько человек шли в кальсонах.

   Из очереди вслед красноармейцам злобно кричали:

   - Вояки! Портки на фронте оставили!

   - Это чтоб пороть лучше было!

   Роман и Женька с раннего утра толкались около потребиловки. Бегали смотреть, не везут ли хлеб. Читали новые приказы, только что расклеенные по стенам.

   "Генерал Деникин, кучка офицеров и бежавшие от революции приверженцы монархического строя ведут за собой отстающую часть казачества, удерживая их посулами..."

   В полдень привезли хлеб. Перед лавкой остановились два воза, доверху нагруженные теплыми штабелями буханок. Хвост пришел в движение.

   Роман и Женька таскали хлеб в лавку, отламывая на ходу маленькие корочки, потом без очереди получили свои четвертки и пошли домой.

   Четвертки оба проглотили мгновенно, а бурчание в животе не прекращалось.

   - Сейчас бы фунтешник завернуть, - вздохнул Женька. - Еще и мало было бы!

   - А на рынке до черта хлеба, - сказал задумчиво Роман. - По триста рублей фунт.

   Походив по двору, ребята отправились на пустырь. Около дверей щелочной Женька на минуту остановился, поднял окурок и, оторвав конец, хотел идти дальше, как вдруг оба замерли. Из-за заколоченных дверей щелочной мастерской доносился голос, беззаботно распевавший:

   Матрос молодой,

   В ногу раненный,

   Торговал на Сенной

   Воблой жареной.

   Потом послышались глухие удары молотка. Эти удары были знакомы ребятам. Так могли только набивать щелок в пачки.

   Ребята переглянулись. Мастерская была давно закрыта. Щелоку там не было, и все-таки кто-то набивал пачки. Роман подкрался к дверям и, внимательно осмотрев их, увидел, что доски едва держались. Со стороны было похоже, что дверь забита, а на самом деле она свободно открывалась. Тогда, не сговариваясь, оба ворвались в мастерскую.

   В пустынном помещении, около стола, где набивали пачки, стоял Васька с деревянным молотом в руках. В станке у него был заложен готовый кулек, в руке он держал совок со щелоком, а на столе ровными рядами стояли десятка два готовых пачек, точь-в-точь таких, какие раньше изготовляли в мастерской.

   Сначала Васька перепугался и бросился было бежать, но, увидев ребят, плюнул и, сгоня с лица испуг, выругался.

   - А я-то думал - Григорий Иванович!

   - Ты что тут делаешь? - спросил Женька, алчно шныряя глазами по мастерской.

   Васька усмехнулся:

   - Не видишь разве?

   Взяв совок, он направился к ящикам, в которых когда-то остужали щелок, и, забравшись в ящик, стал соскребывать ножом со стенок приставший порошок. Набрав полный совок, он рассыпал щелок по пачкам и стал его утрамбовывать молотком, проделывая все это так, как настоящий рабочий.

   - Здорово, - с завистью пробормотал Женька. - И давно это ты?

   - Порядочно, - сказал Васька.

   - А потом продаешь?

   - А ты что думал?

   - И берут?

   - Еще как! Вчера десять пачек продал, а позавчера пошел, так...

   Но Женька уже не слушал. Быстро схватив первый попавшийся под руку совок, он забрался в ящик и стал торопливо соскребывать щелок, словно хотел догнать Ваську. Роман тоже схватил совок.

   - Еще товарищ, - ругался Женька, яростно чихая. - Потихоньку от нас! Думал, не узнаем?

   Так снова заработала законсервированная фабрика и началось производство необходимого в хозяйстве патентованного американского щелока.

   Компания развернула дело и поставила его на широкую ногу. К делу привлекли и Пецу. Сначала думали, что щелоку хватит пачек на сто, но набили сто, и двести, и триста, а щелоку все еще было много. За долгие годы работы мастерская насквозь пропиталась едким порошком. Щелок был в каждой щели и дырке, в каждой скважине. Всех охватила щелочная горячка. Каждему хотелось заработать больше другого. Ребята грызлись из-за каждого ящика. Однажды Роман, чтобы заработать побольше, забрался в мастерскую в шесть часов утра, но, придя на другой день в это же время, увидел Женьку. Женька пришел в пять. Тогда учредили компанию на паях и пригласили Пецу. Двое набивали, двое собирали щелок, а доход делили на всех.

   Щелок охотно раскупали лавочники уцелевших ларьков. Ребята ходили сытые и довольные. Потом выработка стала падать. Ящики выскребли

   так, что, если бы их вымыть, они не стали бы чище. Тогда Женька посоветовал перевернуть ящики. Принялись скрести их с другой стороны. Потом взялись за котел, в котором варился щелок. Потом стали выскребывать щелок из щелей в полу, из углов, со стен. С каждым днем доставать его становилось тяжелее, да и щелок, вначале белый как мел, теперь напоминал золу. Наконец настал день, когда, облизав весь сарай, ребята не набрали и горсти порошка.

   - Все! - сказал Васька сокрушенно. - Как языком вылизали.

   - Языком так не вылизать.

   - А мне вчера торговец говорит: приноси еще, - сказал Женька.

   - А если землю? - сказал Пеца. Ребята удивленно поглядели на него.

   - Что землю?

   - А в пачки набивать.

   - Зачем же?

   - Да так! И сверху чего-нибудь белого - извести или мелу.

   В этот день заготовили двести пачек, наполненных землей.

   Поверх земли в каждую пачку насыпали немного истолченной в порошок извести. Заклеили пачки ярлыками.

   - Как настоящие! - говорил в восторге Васька, любуясь пачками.

   Женька и Пеца понесли щелок в лавку, а Роман и Васька стояли у дверей. Пачки сложили на прилавок. Одну пачку торговец взял в руки. Он всегда открывал одну пачку на пробу. И тут ребята поняли, какую огромную ошибку допустили они, очумев от радости. Пачка была одинакова с обеих сторон. А известь насыпали только с той стороны, с которой заклеивали пачки.

   Лавочник не торопясь стал отдирать ярлык.

   Женька задрожал и, поглядев на Пецу, быстро пошел к выходу. Пеца испугался не меньше Женьки, но решил спасать положение.

   - Стойте! - крикнул он.

   Лавочник вопросительно поглядел на него.

   - Не с того конца открываете, - сказал Пеца.

   - А разве не все равно?

   - Так сыпаться будет.

   - А это не страшно.

   - Дайте, я сам распечатаю! - в отчаянии крикнул Пеца, но торговец уже сорвал ярлык и, выпучив глаза, глядел на комья бурой высохшей земли, плотно утрамбованной в пачке. Ребят в лавке уже не было.

   - Дураки! - ругался Васька. - Не могли догадаться!

   Огорченные неудачей, ребята окончательно разгромили мастерскую. Разломали ящики, выворотили из печей котлы, а на другой день продали на барахолке молотки, совки и деревянные станки.

  

   КАК ВЫСЕЛИЛИ ВАСЬКУ

  

   Жил Васька экономно, но как ни ухитрялся, а скоро все распродал, что осталось после отца. Сначала разбазарил одежду: отцовы рубахи, пиджаки, два пальто, ботинки, потом стал продавать мебель. Скоро имущества осталось немного: табурет сломанный, кровать старая, комод, портрет отца да начатая банка гуталину со щеткой. А работы не было. Васька и сам знал, что взять ее неоткуда, но продолжал надеяться. Григорий Иванович - бывший старший дворник, а ныне управдом - стал наведываться к нему и, качая головой, говорил:

   - Шел бы ты в приют.

   - На кой он мне черт? - хмуро отвечал Васька.

   - А что же ты делать-то будешь? Попрошайничать?

   - Вовсе нет! Работать!

   - Да какая ж теперь работа? Дурень! Хорошие рабочие без дела сидят. Воровать ты будешь, а не работать. Только воровать не позволю. Коли что замечу или люди скажут, сразу отправлю, - грозил управдом.

   Васька огрызался.

   - Не имеешь права ругаться! Что я - украл? Васька прикидывался обиженным, и управдом уходил. Но Васька уже давно промышлял на стороне, отыскивая все новые пути для существования. И чем дальше, тем таинственнее были эти пути.

   Однажды он притащил из казармы маленький кавалерийский карабин.

   Ребята с восхищением разглядывали его. Васька предложил им купить и заломил три косушки.

   Никто не купил.

   - Дерешь больно, - сказал Женька. Карабин Васька куда-то запрятал, а продавал

   ребятам патроны за хлеб и на деньги.

   Но это не спасло Ваську. Скоро пришлось продать комод, последнюю ценную вещь. Продал спекулянту за большую пачку "косух" и за каравай хлеба.

   Ребята, присутствовавшие при продаже, тут же нанялись нести комод на вокзал. На вокзале мужик рассчитался с мальчишками. Ребята пошли домой и по дороге зашли на толкучку - лакомиться лепешками.

   Бродили по толкучке, разглядывая товар, как вдруг Васька стал прицениваться к колоде карт. Парень, продававший карты, расхваливал их без зазрения совести, хотя карты были старые, потрепанные.

   - Да брось ты! Идем! - сказал Женька, но Васька не пошел.

   Он взял карты, пересчитал их и спросил:

   - Сколько заплатить?

   - Пять тысяч.

   Васька отдал карты и задумался.

   - Три дам, - сказал он через некоторое время.

   Женька ужаснулся.

   - Три тысячи!

   - Гони монеты - так и быть, - сказал парень, всовывая карты в руки Ваське.

   На другой день ребята лежали в траве на пустыре. Разговоры все были переговорены. Изнывая от тоски, зевали. Тут Васька достал карты:

   - Давайте играть.

   - А как? - спросил Пеца. - В дурака, что ли?

   - В дурака и мараться нечего, - усмехнулся Васька. - В очко будем играть.

   - Денег нет, - сказал Женька.

   - А и не надо. Будем играть на папиросы.

   Ребята уселись в кружок.

   Васька перемешал карты и стал сдавать.

   - В банке две папиросы

   - На две даешь карту, - весело крикнул Женька.

   Игра началась. Через четверть часа у Женьки и Романа папиросы иссякли. Еще через полчаса Женька проиграл зажигалку, перочинный нож и ремень. Но ремень не отдал, а обещал за него принести завтра фунт соли. Роман проиграл пачку папирос. Пеца выиграл десяток. Васька выиграл больше, хотя и не радовался так, как Пеца.

   Когда расходились домой, Пеца сказал:

   - Приноси и завтра карты. Опять сыграем.

   На другой день снова играли. Женька принес с собой денег, папирос и пять фунтов соли. Соль он стащил у отца.

   - У нас много этого барахла, - хвастался Женька в начале игры. - Батька запас.

   Но ему снова не повезло, и чем больше он проигрывал, тем больше горячился.

   В этот день все проиграли Ваське. Расставаясь, Женька хмуро сказал:

   - Завтра приходи пораньше.

   Ребята втянулись в игру. Играли каждый день и каждый день проигрывали Ваське.

   Это уже не было развлечение от скуки. Ребята собирались мрачные. Как только приходил Васька, начинали играть. Если был дождь, то играть переходили на чердак "Смурыгина дворца". Васька по-прежнему выигрывал. Роман играл, но все чаще задумывался. Пора было прекратить игру, а сил не хватало. Пеца и Женька играли яростно. Больше всех проигрывал Женька и, чем больше проигрывал, тем больше приходил в ярость. Соль он таскал теперь каждый день.

   - Смотри, - предупреждал Роман. - Батька запорет

   - А тебе что? - огрызался Женька

   - Давай еще карту! - хрипит Женька, тараща глаза на колоду.

   Васька молча сдает. Роман и Пеца внимательно смотрят за ним. Женька, взяв карту, сперва кладет ее, не глядя, на землю и считает внимательно очки в трех картах, потом осторожно прикрывает карту, лежащую на земле. Лицо у него в пятнах от волнения, рука дрожит. Но вот карта открыта. Женька бледнеет и чертыхается.

   - Двадцать семь очков, - говорит Пеца и, не сдержавшись, фыркает.

   - Ты что? - вдруг орет Женька и вскакивает, готовый драться. - Ты что?

   - Ничего! Какой же дурак прикупает к казне?

   - А тебе что? На твои играю?

   Женька дрожит от злости и обиды. Но виноват не Пеца. Женька здорово проигрался.

   - Бей!

   - Шишки!

   - Ваши с дыркой!

   Васька-банкомет обходит круг и считает банк. В банке четвертка табаку, две воблы, десять тысяч дензнаков и на рубль царского серебра.

   - Застук, - говорит Васька.

   Все, притаившись, напряженно следят за Васькиными руками, раздающими карты. Тишина полная. Никто не говорит, но у всех одна мысль, одно желание: не дать Ваське сорвать банк.

   Первый играет Пеца.

   - На сколько? - спрашивает Васька, Пеца с несчастным видом смотрит на банк,

   морщит лоб и что-то подсчитывает, беззвучно шевеля губами. Роман видит, как хочется Пеце сыграть "по банку". Наконец Пеца лезет за пазуху и достает со вздохом полфунта хлеба: Пеца только что получил паек за четыре дня. Пеце тяжело. Он смотрит нерешительно на хлеб, но ставить больше нечего, и, вздохнув, он кладет хлеб на кон.

   Хлеб оценен в четвертку табаку.

   Пеца берет карту. Играет осторожно. Прежде чем взять еще, - раздумывает, но все же проигрывает.

   Очередь Роману. И Роману хочется сыграть по всем, но карта плохая. У него мелькает мысль, что если незаметно вытащить из комода матери пять пачек папирос, то это как раз будет полная ставка, но домой бежать некогда. Васька торопит. Тогда Роман вынимает последнюю пачку, оставшуюся в кармане, и кладет.

   У Романа король. Еще карта - шестерка. Еще карта - девятка.

   - Довольно!

   Васька открывает свою. Десятка. Берет карту. Опять десятка. Роман отшвыривает пачку в общую кучу и говори Женьке:

   - Сорви банк!

   Все трое внимательно смотрят на Женьку. Роман искренне желает Женьке удачи. Женька долго не решается играть.

   - Ну, скорее, - торопит Васька.

   Наконец Женька говорит:

   - Иду по всем, - и протягивает руку за картой, но Васька карты не дает. - Это много, брат, - говорит он. - Чем покривать будешь? - А тебе что? Выплачу!

   - Так выставь!

   -Выставлю, не бойся!

   - В долг не играю.

   Женька теряется, бледнеет.

   - Откуда же я тебе возьму? Если проиграю, вечером отдам. Солью отдам.

   Васька неохотно дает карту. Снова у Женьки перебор. Он с ругательством бросает карты и ничком кидается в траву.

   Васька громко подсчитывает, сколько соли должен отдать Женька. Выходит не меньше полпуда. Ребята мрачно слушают и смотрят на Женьку.

   - Слышишь? - спрашивает Васька. - Полпуда соли проставил.

   Женька зашевелился, приподнялся. Смотрит устало на Ваську и, махнув рукой, говорит:

   - Ладно, вечером отдам.

   Женька идет домой. Ребята тоже расходятся. С Васькой никто не разговаривает, но он даже не замечает этого. Насвистывая, он раскладывает добычу по карманам.

   Вечером Женька рассчитывается с Васькой. А ребята караулят на улице, пока в кузнице пересыпают соль.

   - Здорово много соли упер, - безнадежно говорит Женька, прощаясь. - Как увидит батька, сразу запорет.

   Соль понадобилась скоро. Тетя Катя поймала на рынке мужика, который менял муку на соль. Тетя Катя привела мужика на квартиру. Дядя Костя пошел за солью и увидел, что соли не хватает больше пуда. Мужику отдали соль, а когда он ушел, дядя Костя взялся за Женьку.

   Два дня Женька стойко переносил брань и порку, а на третий день сдался и все рассказал. Женькин отец побежал к управдому. Едва управдом узнал, в чем дело, сейчас же вместе с кузнецом двинулся к Ваське.

   - Теперь я его упеку, - ворчал он грозно. Но Васьки дома не оказалось.

   Никто из ребят не видел Васьки с самого утра.

   - Сбежал, наверно! Так пусть и не попадается на глаза, - сказал управдом. - Комнату от него отберем, сегодня же отмечу его, а если сам придет, в приют отправлю.

   На этом порешили, и управдом уже хотел идти домой, как вдруг увидел Ваську. Васька шел из ворот, беззаботно насвистывал, а на плече у него болтался целый пук сушеной воблы.

   - Ага, - многозначительно сказал управдом и направился навстречу Ваське.

   В этот момент за Васькиной спиной показался младший дворник.

   Ребята, перепуганные, ждали, что будет дальше.

   - Влип! - сказал Пеца, когда управдом почти подошел к Ваське. Но Васька вдруг остановился. Васька как будто нюхом почувствовал надвигающуюся опасность.

   - Лови! - заорал управдом дворнику и кинулся к Ваське.

   Васька увернулся и хотел было бежать обратно, но, увидев дворника, попятился, и, когда казалось - все погибло и путь к бегству был отрезан, он вдруг кинулся в сторону, в один миг перебежал площадку и исчез в окошке подвала.

   - Удрал! - захохотал Пеца, видя изумленное и яростное лицо управдома. - Фига найдешь его в подвале!

   Но управдом не хотел сдаваться. Он ругался на весь двор. Вызвали милиционера, председателя домкомбеда и, окружив подвал, долго искали Ваську. Но найти не могли.

   Васька исчез и больше не беспокоил управдома.

   На другой день ребята нашли его на пустыре за работой. Васька укреплял заброшенную землянку большевиков - чинил крышу.

   - Сдали твою комнату, - сказал Женька.

   - Наплевать, - сказал Васька тряхнув головой. - Здесь проживу.

   Ребята помогли Ваське построить заново шалаш и этот вечер вместе провели в гостях у Васьки.

   Быстро промелькнуло куцее северное лето девятнадцатого года. Васька припеваючи жил в землянке. Он покрыл крышу землей, даже печку приладил, только боялся часто топить, чтобы не засыпаться. Устроил кровать из соломы и разного тряпья. Обзавелся хозяйством - приобрел солдатский котелок и чайник.

   Роман и Женька каждый день приходили к Ваське. Больше некуда было ткнуться. Спиридоновы уехали в деревню. Иська совсем перестал показываться, потому что вечно был занят работой, а по вечерам ходил в какой-то клуб, куда и Романа не раз звал. Редко появлялся на дворе и Пеца. Худоногай умер. Улита после смерти мужа стала спекулировать. Ездила по деревням, меняла граммофонные пластинки и нитки на муку и масло. А с нею катался и Пеца на обшарпанных крышах "максимов".

   Но благополучие Васьки длилось недолго.

   Когда начали гвоздить обильные дожди, приуныл Васька. Обложенная землей, крыша его убежища не выдержала. Первый же сильный дождь застыл холодными лужами на полу Васькиной хижины. В землянке стало грязно и холодно. Стены отсырели, и с них комьями валилась глина.

   Васька осунулся, ходил черный от грязи, вечно дрожал от холода и стал покашливать. Однако не сдавался, хотя нужда напирала со всех сторон. Продавать было нечего. Из всего имущества остался у Васьки один краденый карабин, да и тот покупать никто не хотел. Летом по городу прошли обыски, - отбирали оружие. Многие в доме прятали по подвалам сабли да револьверы. Найди в такое время покупателя! Уж Васька за две косушки отдавал Роману карабин. Цена грошовая, но Роман тоже побаивался, не покупал.

   Ребятам было жалко Ваську, но жалеть открыто боялись: Васька сразу бы разругался с ними. А ругаться с Васькой было невыгодно. Васька умел добывать деньги.

   По предложению Васьки ребята занялись торговлей. Торговали папиросной бумагой. В городе не было тонкой бумаги, а Васька нашел. Целые залежи открыл.

   В подвалах остался архив Управления железных дорог, и в толстых делах было подшито много приказов, напечатанных на тонкой рисовой бумаге. Забравшись ночью в подвал, ребята выдирали листы папиросной бумаги, а днем ходили на барахолку и меняли бумагу на что придется.

   Барахолка прижалась к самому вокзалу. Ближе к хлебу.

   Весь город собирался сюда, поджидая прибытия дальних поездов, от которых за тысячу верст пахло печеным хлебом и мясом. Хитрые маклаки, брючники, чухонцы с мешками картофеля и жулики-марафетчики - все были здесь. Прямо на земле в грязи был разложен товар: часы, бинокли, жилетки, сапоги, крючки, замки, медные ручки. Какие-то дамочки в старомодных порванных шляпках предлагали молчаливым финнам граненые бокалы и веера. Брючники, молодые нагловатые парни с перекинутыми через плечо кипами товара, назойливо наседали на покупателя.

   - Эй, браток! Есть брючки касторовые, есть брючки просторные! Есть венчальные, есть разводные...

   - Сколько хочешь?

   - Пять косух.

   - Много.

   - А сколько дашь?

   - Любую половину.

   Хор пьяных босяков, забравшись в самую гущу толпы, распевал каторжную песню:

   Задумал я богу помолиться,

   Взял котомку и пошел,

   А солнце за реку садится,

   А я овраг не перешел.

   Ребята сидели на ступеньках около подъезда и подсчитывали, кто сколько продал. Подошел красноармеец. Шинель в дырках, папаха набекрень, лицо широкое, доброе.

   - Продаете бумагу, огольцы?

   - Продаем.

   - А ну, давай всю! - сказал солдат и взял бумагу у Васьки. Посмотрел, улыбнулся - Мало.

   И у Женьки забрал. И опять ему мало. Отдал и Роман свою. Заплатил солдат за всю бумагу полбуханки хлеба, а уходя, сказал:

   - Коли будет, огольцы, еще бумага, так несите прямо в казармы. Знаете где?

   - Еще бы не знать!

   - Ну вот. Всегда возьмем, хоть сколько.

   На другой день ребята, набрав бумаги, понесли ее в казармы. Не обманул красноармеец, всю бумагу купили в казарме, да еще накормили красноармейцы ребят кислыми щами. Наевшись, ребята не ушли из казармы, а остались слушать, как солдаты поют песню под гармонь. А Васька все с широколицым солдатом сидел, который бумагу в первый раз скупил у ребят, и что-то рассказывал ему.

   Ребята стали ходить в казарму каждый день. Котелки с собой брали. Красноармейцы сливали в них жижку от супа.

   К казарме привыкли быстро. Тепло было в больших комнатах, весело и людно.

   Роман и Женька приносили солдатам папиросы, а Васька помогал дневальному и дежурным убирать казарму, подметал полы, бегал за кипятком. Всегда старался остаться подольше в казармах. Не хотелось возвращаться в землянку, где постоянно скапливались лужи, свистел ветер и была непролазная грязь.

   Однажды пришли ребята по обыкновению к ужину в казармы, но в столовой никого не застали. Побежали в спальни. Там шел митинг. Главный комиссар говорил о наступлении Юденича, о том, что надо наступление отбить.

   В этот вечер супу ребятам не дали. Красноармейцам убавили паек.

   После ужина красноармейцы деловито связывались, чистились, готовились к походу. Из разговоров мальчишки поняли, что ночью полк уходит на Псков.

   Выпал первый снег.

   Проснувшись утром и увидев побелевший двор, Роман первым делом с испугом подумал о Ваське.

   Одевшись, он побежал на пустырь, гадая, найдет там Ваську или нет.

   Васька был там. Он сидел около землянки, почерневший за одну ночь. Сжавшись в комок и не в силах удержать трепавшую его лихорадочную дрожь, Васька звонко щелкал зубами. Глаза его блестели.

   - Здесь спал? - с ужасом вскрикнул Роман. Васька молча кивнул головой и, бессильно,

   по-стариковски пожевав губами, тихо сказал:

   - Больше нельзя.

   - А как же?.. - начал было Роман и замолчал.

   Васька не отвечал.

   Около него лежал небольшой узелок и палка. Землянка была полна грязи, и кровать совсем расползлась.

   - Уходишь? - спросил Роман.

   - Поеду...

   - Куда?

   Васька махнул рукой.

   - Туда, на юг...

   - Он сполз в землянку, покопался в разворошенной соломе и вынес карабин.

   Карабин был грязен, как и Васька, залеплен глиной, ствол его изрядно заржавел...

   Васька поковырял ногтем приставшую глину, потом, не глядя на Романа, тихо сказал:

   - Купи... хороший карабин... за косушку отдам...

   Роман взял карабин, даже покраснел. Полез в карман и все, что было - четыре тысячи керенками разными, - отдал Ваське.

   Васька не взглянул на деньги. Сунул их в карман, поднял узелок, постоял еще немного, глядя на двор, потом протянул Роману черную, покрытую засохшей грязью руку.

   - Прощай, - сказал он.

   Роман молча пожал руку. Потом долго глядел, как Васька тихонько шел через пустырь, шлепая босыми ногами по не успевшим стаять белым пятнам первого снега. За ним оставалась извилистая лента больших черных следов.

   Роман вздохнул и пошел в сарай закапывать Васькин карабин.

  

   КОНЕЦ "СМУРЫГИНА ДВОРЦА

  

   По утрам управдом Григорий Иванович сидел в домовой конторе и отогревал коченеющие пальцы около гудящей буржуйки.

   - Значит, выезжаете?

   - Стало быть, так.

   - Куда же отмечать?

   - На родину. В Новгородскую.

   - А квартира, значит, пустая?

   - Да уж пустая, позаботьтесь.

   - Что ж заботиться, - хмурился управдом. - Заколотим, пусть бог позаботится.

   И он гнал дворника за досками и гвоздями.

  

   Потом оба шли в опустевшую квартиру, производили осмотр и заколачивали двери и окна.

   Каждый день кто-нибудь выезжал.

   Большой, когда-то густо заселенный двор затихал. Пустели квартиры, этажи.

   В "Смурыгином дворце" занятыми остались только две квартиры. Давно перестала существовать артель мостовщиков. Не работала кузница. Изредка сам хозяин, придя в мастерскую, копался там, починяя какую-нибудь тележку, и робко звякал ручником.

   Страшно стало ходить вечерами мимо пустынных корпусов. Жутью веяло от черных дыр дверей. Оставшиеся жители переезжали ближе к воротам, где еще теплилась жизнь. Все жались друг к другу, кое-как коротая скучные серые дни и долгие бессонные ночи. Сторожей не было, поэтому дежурство у ворот приходилось вести самим жильцам. Строго соблюдая очередь, жильцы выходили дежурить, закутываясь в несколько старых рваных пальто. Выходили по двое, по трое. Мужчины, женщины, молодежь.

   С наступлением темноты крепко замыкались квартиры. Двери закрывались на засовы, припирались досками, запирались на французские, английские и обыкновенные замки, закидывались цепочками.

   Иногда среди ночи оглушительно гремел колокол. Члены домкомбеда выскакивали во двор. На дворе начиналась беготня и крики. В окнах зажигались огни. Встревоженные жильцы сторожили у дверей, но никто не высовывался на лестницу, Потом тревога затихала, и все опять успокаивалось. А утром двор гудел, обсуждал какой-нибудь новый налет на потребиловку или кражу в квартире.

   После отъезда бабушки дед совсем затосковал. Целыми днями спал или просто лежал в кровати, разговаривая сам с собой.

   - Лежишь, так вроде как есть меньше хочется. А ходишь - аппетит разгуливаешь, а нонче это не годится. На четвертку не разгуляешься, - бормотал он, по обыкновению не обращая внимания на то, слушают его или нет. - Разве мыслимо жить человеку на четвертку хлеба?

   Иногда дед начинал мечтать, не замечая, что этим раздражает всех.

   - Вот и сейчас бы пшенной каши с маслицем поесть. Чума ж тя возьми! Вот бы Даша догадалась крупки прислать.

   - Не больно шлет, - сердито обрывала мать, и дед с испугом замолкал.

   Бабушка как уехала, так и пропала. Не было ни писем, ни посылки. Но дед ждал. Дед был уверен, что посылка придет, и через некоторое время начинал говорить о том, как придет посылка, как они развернут и найдут там орловские лепешки со сдобой.

   Мать молча слушала его бормотанья и хмурилась.

   - Довольно тебе! Иди-ка чай пить, - обрывала она обычно.

   Дед, кряхтя, слезал с кровати.

   - Чай так чай, - говорил он и, достав из ящика кухонного стола маленькую корочку хлеба, круто посыпал ее солью и пил чай. Пил долго и много, выпивая по нескольку больших кружек.

   Когда пошел снег, дырявая крыша "Смурыгина дворца" совсем провалилась. Потолки в квартире покрылись черными сырыми пятнами. Рожновы переполошились.

   Дед, обрадовавшись делу, проворно полез на крышу и целый день возился