Аверченко Аркадий Тимофеевич - Черным по белому

а съ правой стороны. Тутъ же и живетъ. Агн³я Васильевна Чупруненко.

   - Да? Не подозрѣвалъ, не подозрѣвалъ. Впрочемъ, будьте покойны, если даже познакомлюсь - не выдамъ васъ.

   - Пожалуйста!

   Онъ сѣлъ на кончикъ стула,- хилый, болѣзненный, вертя маленькой головой на длинной шеѣ, какъ встревоженная змѣя.

   Посидѣвъ молча, онъ, очевидно, вспомнилъ, что неприлично занимать ближняго своими дѣлами, не выказавъ въ то же время интереса къ его дѣламъ.

   Поэтому, осмотрѣлъ меня и замѣтилъ:

   - A вы немножко ниже меня ростомъ.

   - Безъ сомнѣн³я.

   - Женщины любятъ высокихъ.

   - Да...

   - Чего-съ?

   - Я говорю: это вѣрно. Правильно.

   - Вотъ, вотъ. И спрашивается: что она нашла во мнѣ - не понимаю. Ни красотой, ни умомъ я не отличаюсь, особыхъ талантовъ не имѣю, a вотъ подите-жъ. Я ужъ, признаться, и самъ не радъ.

   - Агнесса Чупруненко?

   - То-то и оно. Любовь хорошая вещь, но она связываетъ по рукамъ и по ногамъ.

   Онъ задумчиво улыбнулся блѣднымъ, широкимъ ртомъ и сказалъ:

   - A еще говорятъ - женщина вѣнецъ природы.

   Его длинное истомленное лицо и страдальческ³е глаза дали мнѣ поводъ закончить эту сентенц³ю:

   - Женщина - терновый вѣнецъ природы.

   - И вѣрно! Чудно, чудно сказано.

   Потомъ, сдѣлавъ еще нѣсколько характерныхъ замѣчан³й о женщинахъ, онъ ушелъ.

  

  

   Съ Агнессой Чупруненко я познакомился въ корридорѣ около телефоннаго аппарата, который былъ ею захваченъ минутъ на сорокъ.

   Въ ожидан³и своей очереди, я нервно прохаживался по корридору, какъ вдругъ около меня послышался стонъ.

   Это стонала Агнесса.

   - Вы... тутъ?! значитъ вы слышали, что я говорила?..

   - Съ чего вы это взяли?

   - Милый, хорош³й! У васъ такое симпатичное лицо! Я васъ умоляю - ни слова Бакалягину! Я знаю - вы знакомы, онъ мнѣ такъ много говорилъ о васъ... Вы должны быть джентльменомъ.

   Агнесса была рыжеватая дѣвица небольшого роста и безотрадной наружности. Ея мольба, высказанная очень пронзительнымъ голосомъ, ошеломила меня. Я, не спѣша, представился, пожалъ ей руку и спросилъ:

   - Съ чего вы взяли, что я буду доносить Бакалягину о вашихъ разговорахъ по телефону?

   - Ахъ, но я уже всего боюсь. Этотъ человѣкъ способенъ придать яростный оттѣнокъ самымъ простымъ вещамъ. Сейчасъ-же начнетъ рвать и метать.

   - Кого это,- спросилъ я, думая о другомъ.

   - Что попадется. Мужчина, вообще - наказан³е, a мужчина, влюбленный и ревнивый - наказан³е тройное. Зайдите ко мнѣ - чаю стаканъ выпить. Мнѣ нужно съ вами серьезно поговорить.

   Агнесса втащила меня въ свою комнату, толкнула на какой-то пуфъ и, схватившись въ отчаян³и за голову,заявила:

   - Такъ дальше жить нельзя.

   - Успокойтесь. Что-нибудь случилось?

   - Этакъ съ ума сойти можно!! Эти горящ³е глаза, сцены изъ-за всякаго прикосновен³я ко мнѣ мужчины - кто можетъ перенести подобную муку?

   - Онъ васъ такъ любитъ?

   - Любитъ? Это слово какъ-то даже странно говорить... Онъ сходитъ съ ума. Ради Бога, скройте какъ-нибудь, что вы были y меня - онъ подниметъ изъ за этого Богъ знаетъ что...

   - Ну, я думаю, это все для васъ довольно-таки стѣснительно. Отчего бы вамъ не переѣхать на другую квартиру?

   Она улыбнулась гнетущей душу улыбкой.

   - Зачѣмъ?... Чтобы онъ завтра же поселился напротивъ, еще болѣе ожесточенный, еще болѣе подозрѣвающ³й? Уже уходите? Ну, до свиданья. Такъ ради же Бога - ни слова о визитѣ!

  

  

   Вечеромъ ко мнѣ зашелъ Бакалягинъ. Усы его были опущены внизъ, въ уголкахъ губъ притаилась скорбь, и опять онъ, длинный, съ крошечной головкой на безпокойной шеѣ напомнилъ мнѣ безпокойно озирающуюся змѣю.

   - Ушла?- прошепталъ онъ, показывая пальцемъ на правую стѣну.

   - Ушла. A что?

   Онъ обрушился на диванъ, какъ скошенный бурей телеграфный столбъ.

   - Я такъ больше жить не могу! Поймите, она меня въ могилу сводитъ!

   - Кто?

   - Агнесска. Сегодня закатила истерику за то, что я вчера былъ на семейномъ обѣдѣ y одной дамы. Подумаешь, какое преступлен³е. И я вотъ теперь сижу и думаю: что я за такой за человѣкъ, что она такъ втюрилась?! Красотой особенной я не отличаюсь, талан...

   - A вы бы уѣхали, отсюда, что ли.

   - Уѣхать?!! Вы ребенокъ. Въ Одессѣ, въ Гельсингфорсѣ, на днѣ моря и подъ облаками я буду отысканъ... И тогда еще худш³я времена настанутъ.

   - Да позвольте... Значитъ, вы ее не любите?

   - Да что вы, батенька,- вскричалъ Бакалягинъ, вздернувъ плечами такъ энергично, что они чуть не на лѣзли ему на уши.- Любить можно нормальную женщину, a не эту сумасбродную бабу, способную за одинъ взглядъ на постороннюю женщину перегрызть глотку.

   - A вы ее тоже, вѣдь, ревнуете?

   - Я? Вы смѣшной человѣкъ.

   - Ну, знаете,- сказалъ я, раздраженно.- Въ такомъ случаѣ, я признаюсь вамъ: она сегодня затащила меня къ себѣ и жаловалась на васъ, что вы ее изводите ревностью.

   - Ха! ха! ха! ха!- отрывисто захохоталъ этотъ хилый любовникъ.- Я - ее... ревную... ну, знаете, я думалъ, что вы считаете меня умнѣе!

   - Она умоляла меня не говорить вамъ, что я былъ y нея. "Онъ", говоритъ она, "можетъ вообразить Богъ знаетъ что!"

   - Я могу вообразить только одно,- покачалъ головой Бакалягинъ,- что она дура.

   - Значитъ, вы ее совсѣмъ не любите?

   - Подите вы! Сами ее любите.

   - Но почему же вамъ не разстаться?

   - Разстаться? A ходить съ выжженными глазами и изуродованной физ³оном³ей - это вамъ пр³ятно? Это вамъ тоже разстаться? Нѣтъ, ужъ на кого Господь положилъ проклят³е, тотъ долженъ всюду влачить его.

   - Не поговорить-ли мнѣ съ ней, какъ третьему лицу? А?

   - Не совѣтую. Истерики не оберешься. Сегодня, когда мы чай y нея пили, она такъ на меня зыкнула за какое-то замѣчан³е о ея подругѣ, что я стаканъ на полъ уронилъ. Э, да ужъ что тамъ говорить... несчастный я. Прощайте!

  

  

   Жизнь въ меблированныхъ комнатахъ развиваетъ либеральные поступки.

   Поэтому, я не удивился, когда на слѣдующее утро ко мнѣ безъ доклада вошла Агнесса Чупруненко.

   Поздоровавшись, она спросила:

   - Ушла уже?!

   - Кто?

   - Эта верста коломенская. Вотъ уже сотворилъ Господь и самъ удивляется.

   Я пожалъ плечами. Она сидѣла, понурившись, наполненная до краевъ безысходной скорбью. Потомъ прошептала:

   - Больной человѣкъ. Вчера посуду сталъ бить. Стаканъ съ чаемъ разбилъ. Нашелъ y меня карточку моего отца - устроилъ сцену... Это, говорить, вашъ любовникъ, навѣрное? Господи! Грѣшный я человѣкъ - иногда думаю - хоть бы его трамваемъ переѣхало или въ тюрьму бы посадили!

   - A онъ говоритъ, что вы его любите.

   - Я?! Люблю?! Кого?

   - Бакалягина.

   - Нацѣпите его себѣ на носъ, вашего Бакалягина.

   - Я не привыкъ дѣлать безцѣльныхъ поступковъ,- отвѣтилъ я.

   - На мѣсяцъ бы! На одну недѣльку! На одинъ день бы хоть - оставилъ онъ меня въ покоѣ. Нѣтъ! какъ утро - сейчасъ же въ дверь своей кривой лапой стучитъ: ,Агнесса, вы дома?" Если бы вы знали, какъ мнѣ иногда хочется ему сказать! "Убирайся къ чорту, жердь проклятая! У меня другой мужчина!"

   - A вы бы сказали когда-нибудь. Попробуйте.

   Она пожала плечами.

   - Въ свидѣтели попасть хотите?

   - A что?

   - Убьетъ. Выломаетъ дверь и убьетъ меня.

   Я сжалъ губы и жестко сказалъ:

   - А, знаете, онъ говорилъ мнѣ, что не любитъ васъ.

   Она усмѣхнулась.

   - Еще бы! Онъ это можетъ сказать. Къ сожалѣн³ю, это только разговоръ для постороннихъ.

   - Онъ говорилъ, что терпѣть васъ не можетъ. Она говоритъ, мнѣ на шею повисла, и никакъ я не могу отъ нея отдѣлаться

   - Ну, конечно! Ему стыдно признаться, что онъ влюбленъ, какъ дуракъ, что изъ-за пустяка на стѣну лѣзетъ - вотъ онъ и старается всѣхъ увѣрить. Ничтожная личность

  

  

   Это была серьезная, тяжелая застарѣлая болѣзнь. Я знаю, нѣкоторыя серьезныя болѣзни требуютъ серьезной, иногда мучительной, операц³и. Операц³ю можно было-бы сдѣлать такую:

   Пригласить къ себѣ длиннаго квартиранта Бакалягина и безотрадную квартирантку Агнессу Чупруненко... Усадить ихъ, сѣсть самому и, не торопясь, не волнуясь, сказать:

   - Господа! Однимъ ударомъ ножа я могу облегчить ваши страдан³я. Позвольте мнѣ передать со стенографической точностью тѣ слова и выражен³я, которыя каждый употреблялъ по отношен³ю къ другому. Агнесса утверждаетъ, что Бакалягинъ надоѣлъ ей до омерзѣн³я, a Бакалягинъ утверждаетъ - что Агнесса - пошлая дура, присосавшаяся къ нему, какъ п³явка. На мой совѣтъ уѣхать - Агнесса отвѣтила такъ: "я бы уѣхала, но онъ сейчасъ же потащится за мной, разыщетъ меня и еще больше начнетъ отравлять мнѣ жизнь". На мой совѣтъ - уѣхать - Бакалягинъ, въ свою очередь, заявилъ, что онъ бы это сдѣлалъ съ наслажден³емъ, но "эта глупая баба, какъ собаченка побѣжитъ за нимъ и отыщетъ его въ Гельсингфорсѣ, въ Одессѣ, и даже на днѣ морскомъ" Господа! Теперь вы все знаете другъ о другѣ. Договоритесь при мнѣ, объяснитесь,- и пусть каждый ѣдетъ, куда хочетъ. Зачѣмъ же вамъ, жалк³е вы люди, тянуть постыдную глупую лямку, бродить въ темнотѣ и отравлять жизнь себѣ, a главное мнѣ, мнѣ, которому вы смертельно надоѣли. Ну... эйнъ, цвей, дрей - и готово.

   Вотъ та - единственная операц³я, которая напрашивалась сама собой.

   И, однако, я не рѣшился сдѣлать эту операц³ю.

   Почему?

   Я думаю такъ: лучше жить нѣсколько лѣтъ съ самой отвратительной, мучительной болѣзнью, чѣмъ съ облегчен³емъ сразу умереть подъ ножомъ хирурга.

  

  

  

   Мышьякъ при нѣкоторыхъ болѣзняхъ очень полезное средство; но если человѣка заставить проглотить столовую ложку мышьяку - оба безцѣльно погибнутъ. И человѣкъ, и мышьякъ.

   Трость очень полезная вещь, когда на нее опираются; но въ ту минуту, когда тростью начинаютъ молотить человѣка по спинѣ - трость сразу теряетъ свои полезныя свойства.

   Что можетъ быть прекраснѣе и умилительнѣе ребенка; природа, кажется, пустила въ ходъ все свое напряжен³е, что-бы создать чудеснаго, цвѣтущаго голубоглазаго ребенка. Кто изъ насъ не любовался ребенкомъ, не восхищался ребенкомъ; но если кто-нибудь начнетъ швыряться изъ окна четвертаго этажа ребятами въ прохожихъ - прохож³е отнесутся къ этому съ чувствомъ омерзен³я и гадливости.

   Я не могу себѣ представить ничего болѣе полезнаго, чѣмъ иголка. A попробуйте ее проглотить?

   Этимъ я хочу только сказать, что хотя шиломъ не брѣются и ручкой зонтика не извлекаютъ попавшихъ въ глазъ соринокъ, но разговаривать по телефону безо всякой нужды больше получаса - на это находятся охотники.

   И они не видятъ въ этомъ ничего дурного.

   Иногда ко мнѣ по телефону звонитъ барышня.

   Я умышленно не называю ее имени потому, что y всякаго человѣка есть своя барышня, которая ему звонитъ.

   Характеръ такой барышни трудно описать. Она не обуреваема ни сильными страстями, не заражена большими пороками; она не глупа, кое-что читала. Если нѣсколько сотъ такихъ барышень, подмѣшавъ къ нимъ кавалеровъ, пустить въ театръ - онѣ образуютъ собою довольно сносную театральную толпу.

   На улицѣ онѣ же образуютъ уличную толпу; въ случаѣ какой-нибудь эпидем³и участвуютъ въ смертности законнымъ процентомъ, ропща на судьбу въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, но составляя, въ то же время, въ общемъ итогѣ, "общественное мнѣн³е по поводу постигшаго нашу дорогую родину бѣдств³я".

   Никто изъ нихъ никогда не напишетъ "Евген³я Онѣгина", не построитъ Исаак³евскаго собора, но удалять ихъ за это изъ жизни нельзя - жизнь тогда бы совсѣмъ оскудѣла. Въ книгѣ истор³и онѣ вмѣстѣ со своими кавалерами занимаютъ очень видное мѣсто; онѣ - та бѣлая бумага, на которой такъ хорошо выдѣляются черныя буквы историческихъ строкъ.

   Если бы не онѣ со своими кавалерами - театры бы пустовали, издатели модныхъ книгъ раззорялись бы, a телефонистки на центральной станц³и ожирѣли бы отъ бездѣйств³я и тишины.

   Барышни не даютъ спать телефонисткамъ. Въ количествѣ нѣсколькихъ десятковъ тысячъ, онѣ ежечасно настоятельно требуютъ соединить ихъ съ номеромъ такимъ-то.

   Къ сожалѣн³ю, никто не можетъ втолковать барышнямъ, что личный разговоръ лицомъ-къ-лицу - это письмо, которое можно растягивать на десятки страницъ; a разговоръ по телефону - телеграмма, которую посылаютъ въ случаѣ крайней необходимости, экономя каждое слово.

   Пусть кто-нибудь изъ читателей попробуетъ втолковать это барышнѣ,- она въ тотъ же день позвонить ко мнѣ по телефону и спросить: правда-ли, что я на писалъ это? Какъ я вообще, поживаю? И правда-ли, что на прошлой недѣлѣ меня видѣли съ одной блондинкой?

   - Васъ просятъ къ телефону!

   - Кто проситъ?

   - Онѣ не говорятъ.

   - Я, кажется, тысячу разъ говорилъ, чтобы обязательно узнавали, кто звонитъ?

   - Я и спрашивалъ. Онѣ не говорятъ. Смѣются. Ты, говорятъ, ничего не понимаешь.

   - Ахъ ты, Господи! Алло! Кто y телефона?!

   Говоритъ барышня. Отвѣчаетъ:

   - О, Боже, какой сердитый голосъ. Мы сегодня не въ духѣ?

   - Да нѣтъ, ничего. Это просто телефонъ хрипитъ,- говорю я съ наружной вѣжливостью.- Что скажете хорошенькаго?

   - Что? Кто хорошенькая? Съ какихъ это поръ вы стали говорить комплименты?

   - Это не комплиментъ.

   - Да, да,- знаемъ мы. Всяк³й мужчина, преподнося комплиментъ, говоритъ, что это не комплиментъ.

   Чрезвычайно, чрезвычайно жаль, что она не видитъ моего лица. Я молчу, a она спрашиваетъ:

   - Что вы говорите?

   Что ей сказать? Бросаю единственную кость со своего скуднаго неприхотливаго стола:

   - Вы изъ дому говорите?

   - Какой вы смѣшной! А то откуда же?

   Что бы такое ей еще сказать?

   - A я думалъ, отъ Киндякиныхъ.

   - Отъ Киндякиныхъ? Гм! Вы только, кажется, и думаете, что о Киндякиныхъ. Вамъ, вѣроятно, нравится madame Киндякина? Я что-то о васъ слышала!.. Ага...

   Это она называетъ "интриговать".

   Потомъ будетъ говорить какому-нибудь изъ своихъ кавалеровъ:

   - Я его вчера ужасно заинтриговала.

   Понурившись, я стою съ телефонной трубкой y уха, гляжу на ворону, примостившуюся y края водосточной трубы, и впервые жалѣю, оскорбляя тѣмъ память своего покойнаго отца: "зачѣмъ я не созданъ вороной?"

   Надъ ухомъ голосъ:

   - Что вы тамъ - заснули?

   - Нѣтъ, не заснулъ.

   Какой ужасъ, когда что-нибудь нужно сказать, a сказать нечего. И чѣмъ больше убѣждаешься въ этомъ, тѣмъ болѣе тупѣешь...

   - Алло! Ну, что-жъ вы молчите? Съ вами ужасно трудно разговаривать по телефону. Разскажите, что вы подѣлываете?

   Помедливъ немного, я разражаюсь такимъ каламбуромъ, услышавъ который всяк³й другой человѣкъ повѣсилъ бы трубку и убѣжалъ безъ оглядки:

   - Что я поддѣлываю? Преимущественно кредитныя бумажки.

   - Алло? Я васъ не слышу!

   - Кредитныя бумажки!!!!

   - Что - кредитныя бумажки?

   - Я. Поддѣлываю

   - Къ чему вы это говорите?

   - A вы спрашиваете, что я подѣлываю? Я не разобралъ - два "д" y васъ, или одно. Вотъ и отвѣтилъ.

   Этотъ каламбуръ приводить ее въ восхищен³е.

   - Ахъ, вѣчно живой, вѣчно остроумный! И откуда y васъ только это берется? Серьезно, что y васъ новенькаго?

   Зубами прикусываю нижнюю губу; лишн³й разъ убѣждаюсь, что кровь y меня солоноватая, съ металлическимъ вкусомъ.

   - Какъ вампиры могутъ пить такую гадость?

   - Что-о?

   - Я говорю, что не понимаю: какой вкусъ находятъ вампиры въ человѣческой крови.

   Она нисколько не удивляется обороту разговора:

   - A вы вѣрите въ вампировъ?

   Надо бы, конечно, сказать, что не вѣрю, но, такъ какъ мнѣ все это совершенно безразлично, я вяло отвѣчаю:

   - Вѣрю.

   - Ну, какъ вамъ не стыдно! Вы культурный человѣкъ, a вѣрите въ вампировъ. Ну, скажите: как³я основан³я для этого вы имѣете? Алло!

   - Что?

   - Я спрашиваю: как³я y васъ основан³я?

   - На кого?- безсмысленно спрашиваю я, читая плакатъ сбоку телефона: "Сто рублей" тому кто докажетъ, что y Нарановича готовое платье не дешевле, чѣмъ y другихъ".

   - "На кого" не говорятъ. Говорятъ: для чего.

   - Что "для чего"?

   - Основан³я.

   - Жизнь не ждетъ,- возражаю я, какъ мнѣ кажется, довольно основательно,

   - Нѣтъ, вы мнѣ скажите, почему вы вѣрите въ вампировъ? Что за косность?

   - Интуиц³я.

   Вѣроятно, она не знаетъ этого слова, потому что говорить "а-а-а" и, какъ вспугнутая птица, перепархиваетъ на другой сукъ:

   - Что y васъ, вообще слышно?

   - Сто рублей тому, кто докажетъ, что y Нарановича готовое платье не дешевле, чѣмъ y другихъ.

   - У какого Нарановича?

   - Портной. Вѣроятно, дамск³й.

   - Не говорите пошлостей. Вы забываете, что разговариваете съ барышней. Вообще, вы за послѣднее время ужасно испортились.

   И вотъ мы стоимъ на разстоян³и двухъ или трехъ верстъ другъ отъ друга, приложивъ къ уху по куску чернаго выдолбленнаго внутри каучука. Отъ меня къ ней тянется тонкая-претонкая проволока - единственное связующее насъ звено.

   Почему проволока такъ рѣдко рвется? Хорошо, если бы какая-нибудь большая птица усѣлась на самое слабое мѣсто проволоки и... A вѣдь въ самомъ дѣлѣ - можетъ же это случиться? если положить потихоньку трубку на подоконникъ и уйти? A потомъ свалить все на "этотъ проклятый телефонъ" (Вѣчная истор³я съ этими проводами! Поговорить даже не дадутъ какъ слѣдуетъ!).

   Но нужно прервать бесѣду на моихъ словахъ. Пусть барышня думаетъ, что я внѣ себя отъ досады, не успѣвъ разсказать начатое.

   Я кричу:

   - Алло! Вы слушаете? Я вамъ сейчасъ что-то разскажу - только между нами. Ладно? Даете слово?

   - О, конечно, даю! Я умираю отъ любопытства! !

   - Ну, смотрите. Вчера только что подхожу я къ квартирѣ Бакалѣевыхъ, вдругъ выходить оттуда Шмагинъ - блѣдный, какъ смерть! Я...

   Я кладу трубку на подоконникъ (если повѣсить ее, барышня можетъ черезъ минуту опять позвонить), - кладу трубку, облегченно вздыхаю и удаляюсь на цыпочкахъ (громк³е шаги слышны въ трубку).

   Воображаю, какъ она тамъ бѣснуется y своего конца проволоки:

   - Алло! Я васъ слушаю! Почему вы молчите?! Ахъ, ты, Господи! Барышня! Это центральная? Почему вы насъ разъединили? ! Дайте номеръ 54-27.

   A телефонистка, навѣрное, отвѣчаетъ деревяннымъ тономъ:

   - Или трубка снята, или поврежден³е на лин³и.

   Милая телефонистка. Однажды барышня позвонила ко мнѣ рано утромъ; было холодно, но я согрѣлся подъ одѣяломъ и думалъ, что никак³я силы не сбросятъ меня съ кровати.

   Однако, когда зазвенѣлъ телефонный звонокъ, я, пролежавъ минуты три подъ оглушительный звонъ, наконецъ, дрожа отъ холода, вскочилъ и подбѣжалъ къ телефону, перепрыгивая съ одной ноги на другую - полъ холоденъ какъ ледъ.

   - Алло! Кто?

   - Здравствуйте. Вы уже не спите? Однако, рано вы поднимаетесь; я тоже уже проснулась. Ну, что y васъ слышно?

   Перепрыгивая съ ноги-на-ногу, я давалъ вялыя реплики, и послѣ десятиминутнаго разговора услышалъ успокаивающая душу слова:

   - A я очень хорошо устроилась: лежу на оттоманкѣ, около горящаго камина - тепленько-претепленько. Педикюрша дѣлаетъ мнѣ педикюръ, a я пью кофе, разсматриваю журналы и говорю по телефону; телефонъ-то y меня тутъ же на столѣ. Я кстати и позвонила вамъ... Алло! Почему не отвѣчаете? Центральная!! Что это такое? Опять порча? Господи!

   Вотъ я написалъ разсказъ.

   Десятки тысячъ барышень, навѣрное, прочтутъ его. И если хотя бы десять барышень призадумаются надъ написаннымъ и поймутъ, что я хотѣлъ сказать - на свѣтѣ станетъ жить немного легче.

   Прошу друг³я газеты перепечатать.

  

  

  

   Въ этомъ не было ничего чудеснаго.

   Это все равно, какъ если бы человѣкъ, переходя каждый день, въ течен³е десяти лѣтъ, черезъ шумную улицу, твердилъ бы ежедневно:

   - Вотъ сегодня меня непремѣнно раздавитъ автомобиль! Сегодня ужъ навѣрное.

   И если бы автомобиль когда-нибудь, дѣйствительно, раздавилъ его - въ этомъ не было-бы ничего удивительнаго. Не было бы чудеснаго пророчества, предчувств³я.

   То же самое можно было сказать и объ Акимѣ Васильевичѣ Цыркуновѣ - конторщикѣ большого дровяного склада братьевъ Перетягиныхь (доски, дрова, уголь, каменный и деревянный; оптовый отпускъ).

   Если, когда нибудь Акимъ Цыркуновъ, переписывая корешки накладныхъ, поднималъ отъ книги сморщивщ³йся носъ, открывалъ ротъ и, глядя въ потолокъ искаженнымъ отъ сладкаго ожидан³я взглядомъ, наконецъ, аппетитно и оглушительно чихалъ - его товарищъ и сподвижникъ по службѣ Ваничка Сырыхъ неизмѣнно подсказывалъ ему:

   - Двѣсти тысячъ на мелк³е расходы.

   - Спасибо, - неизмѣнно отвѣчалъ Акимъ Цыркуновъ и сейчасъ же неизмѣнно впадалъ въ мечтательное настроен³е.

   - О, дѣйствительно,- говорилъ онъ, подперевъ кулакомъ щеку.- Если бы мнѣ двѣсти тысячъ... Ужъ я бы зналъ, какъ распорядиться ими.

   - A что бы вы сдѣлали?

   - Да ужъ будьте покойны - зналъ бы что сдѣлать. Я бы показалъ настоящую жизнь-то.

   - Ну, если бы и мнѣ такую цифру,- говорилъ и худосочный Сырыхъ,- я бы тоже...

   - Ну, a вы бы что сдѣлали?

   - Я купилъ бы пароходъ и отправился бы по разнымъ странамъ. Пилъ бы ромъ, сражался съ индѣйцами и подалъ бы на Высочайшее имя прошен³е о перемѣнѣ фамил³и. Ходатайствовалъ бы о назначен³и мнѣ фамил³и Джекъ Смитъ.

   Цыркуновъ пожималъ плечами.

   - И это все?

   - Конечно, не все. Купилъ бы себѣ еще звѣринецъ - я очень звѣрей люблю, дикихъ. И сталъ бы упражняться гирями. По маскарадамъ ходилъ бы...

   - Зачѣмъ?

   - Чтобы всѣхъ интриговать. Ну, a чтобы вы сдѣлали, все-таки, если бы вдругъ на вашъ билетъ палъ выигрышъ двѣсти тысячъ?

   - Да, ужъ зналъ бы что - будьте покойны! Слава Богу, тоже понимаемъ, какъ жить по настоящему... хе-хе! Безъ денегъ не знаешь, какъ быть, a съ деньгами... ап...ап...чхи!!!

   - Вотъ! Значитъ - ваша правда. Ап... чхи!

   - Двѣсти тысячъ на мелк³е расходы!

   - Спасибо вамъ!

   Эти разговоры повторялись почти каждый день - въ зависимости отъ силы хроническаго насморка Акима Цыркунова.

   - Апчхи!!

   - Двѣсти тысячъ на мелк³е расходы!

   Въ одинъ изъ первыхъ весеннихъ дней Акимъ Цыркуновъ выигралъ на свой билетъ двѣсти тысячъ.

   Выигралъ такъ, какъ это обыкновенно дѣлается - не прилагая къ этому никакихъ усил³й и даже ни разу не чихнувъ въ этотъ знаменательный день, что, конечно, вызвало бы традиц³онную бесѣду о "двухстахъ тысячахъ на мелк³е расходы" и придало бы факту выигрыша особый привкусъ чудеснаго.

  

  

   Можетъ ли человѣкъ за свою долгую жизнь забыть тотъ день, когда онъ, не имѣя наканунѣ ничего - сегодня вышелъ изъ банкирской конторы, ощущая въ карманѣ около ста девяносто тысячъ новенькими плотными пятисотрублевками?

   Нѣтъ! трудно забыть такой день.

   По выходѣ изъ банкирской конторы планъ ближайшихъ мѣропр³ят³й былъ уже составленъ богачемъ Цыркуновымъ.

   Именно, онъ зашелъ въ гастрономическ³й магазинъ и, робѣя съ непривычки, попросилъ:

   - Фунтъ зернистой икры, самой лучшей. И потомъ ананасъ.

   - Слушаю-съ. Изъ напитковъ ничего не прикажете?

   - Да, конечно.. Гм!.. Дайте шампанскаго. Шампанское есть y васъ?

   - Помилуйте! Какой марки прикажете?

   - Что-о?

   - Какой сортъ позволите?

   - A как³е сорта вы имѣете? - осторожно освѣдомился Цыркуновъ.

   - Кордонъ-съ ружъ, кордонъ-съ веръ, вайтъ-старъ, монополь-секъ, муммъ-экстра-дри-съ.

   - Ага... У васъ монополь-секъ хорош³й?

   - Будьте покойны - французская фирма.

   - Я думаю! Стану я пить русскую дрянь. Вообще ты, братецъ, тово... Скажи мальчику вашему, чтобы онъ вызвалъ мнѣ автомобиль.

   Выйдя изъ магазина, Цыркуновъ замѣтилъ нищаго, который, прислонившись къ выступу стѣны, смотрѣлъ въ другую сторону, не обращая никакого вниман³я на Цыркунова.

   У бывшаго конторщика былъ уже составленъ обширный, хорошо разработанный планъ "оглушен³я", и онъ началъ немедленно его осуществлен³е съ нищаго.

   - Эй, нищ³й,- сказалъ онъ, дергая его за рукавъ.- Ты милостыню просишь, да?

   - Подайте баринъ,- очнулся задумавш³йся оборванецъ.- Хучь пятачекъ... ночевать негдѣ... хлѣба... три дня... больница... хучь двѣ копѣйки...

   - Ладно, ладно,- сановито остановилъ его Цыркуновъ.- Вотъ тебѣ десять рублей. Помни - хе-хе!- Акима Цыркунова!

   И онъ умчался на автомобилѣ.

   Пр³ѣхавъ домой на свою холостую квартиру, онъ сразу же окунулся въ роскошную привольную жизнь: выложилъ свѣжую икру на большую тарелку, досталъ столовую ложку, хлѣбъ и, вытеревъ чайный стаканъ, сталъ открывать шампанское.

   Это дѣло было потруднѣе: штопоръ не ввинчивался въ пробку, потому что на верхушкѣ ея торчала какая то металлическая нашлепка; кромѣ того, горлышко было опутано цѣлой сѣтью проволоки совершенно ненужной по мнѣн³ю хозяина. Пришлось горлышко отбить кочергой и пить вино осторожно, чтобы не подавиться осколкомъ стекла.

   Все было чрезвычайно вкусно: и икра, и вино, и ананасъ. Завтракъ - хоть куда.

   - Надо,- рѣшилъ настроивш³йся гастрономически Цыркуновъ,- попробовать еще омаръ и выпить рому. A на сладкое куплю ужъ тортъ. Эхъ, хорошо жить на свѣтѣ!

   Послѣ завтрака Цыркуновъ рѣшилъ ѣхать въ магазины. Онъ осмотрѣлъ въ зеркало свой потертый засаленный галстукъ и прошепталъ, подмигивая самому себѣ:

   - Я знаю, что мнѣ надо дѣлать.

  

  

   Въ галстучномъ магазинѣ передъ нимъ выставили: цѣлую гору коробокъ.

   - Да вы, собственно, как³е хотѣли?

   - Самые лучш³е.

   - Вотъ извольте - эти самые настоящее англ³йск³е.. Одинъ адвокатъ y насъ по полдюжины сразу ихъ беретъ.

   Цыркуновъ ухмыльнулся въ усы съ хитрымъ видомъ.

   - Полдюжины? Ну, a мнѣ, знаете, заверните-ка... полсотенки!

   Ожидаемый эффектъ разразился. Хозяинъ магазина былъ оглушенъ.

   Онъ истерически заметался, запрыгалъ, какъ обезьяна, по полкамъ и выставилъ передъ Цыркуновымъ другую гору.

   - Бѣлыхъ не прикажете ли, фрачныхъ? Черныхъ атласныхъ для смокинга...

   - Да, да... мнѣ, конечно, нужно,- благосклонно кивнулъ головой Цыркуновъ.- Все нужно. Заверните вотъ этихъ и этихъ... и этихъ.

   Выйдя изъ магазина, Цыркуновъ сѣлъ въ тотъ же автомобиль (съ шофферомъ y него уже установились хорош³я отношен³я) и сталъ размышлять такъ:

   - Смокингъ... оказывается, что галстуки не подъ каждый костюмъ одѣнешь. Смокингъ... гм! Шоферъ! Везите меня къ портному, какой получше.

   У портного Цыркунову открылся новый м³ръ.

   - Вотъ-съ это покосматѣй будетъ - для жакетовъ... Бирмингамск³е сорта. Это трико-съ - для смокинговъ.

   - Черное?

   - Да.

   - А... другихъ цвѣтовъ нѣтъ?

   - Помилуйте... смокинги только черные шьются.

   - Ну, что вы мнѣ говорите! Я думаю коричневатый будетъ гораздо наряднѣе.

   - Извольте,- сказалъ портной.- Сдѣлаемъ коричневый. На отвороты поставимъ коричневый атласъ. Брюки внизу сдѣлаемъ не особо широк³е, потому слегка на туфлю падаетъ, не на ботинокъ.

   - Вы полагаете, на туфлю?- задумчиво переспросилъ Цыркуновъ. - Значитъ, придется къ смокингу туфли покупать.

   - Да ужъ... Мода - ничего не подѣлаешь.

   И оба склонили голову передъ суровыми требован³ями капризной богини - моды.

   - И такъ оно и пошло:

   Галстучникъ силой вещей толкнулъ его къ портному, портной перекинулъ его въ объят³я обувнаго торговца, a тотъ ловкимъ ударомъ перенесъ сразу бывшаго конторщика въ цѣпк³я лапы француза, который снискивалъ себѣ солидное пропитан³е продажей мужского бѣлья "все лучш³й сортъ, сюпер³оръ...

   Тароватому Цыркунову удалось "оглушить" даже видавшаго виды француза; количество носковъ, купленное имъ, хватило бы даже самой капризной сороконожкѣ на цѣлый годъ.

   Но, главное "оглушен³е" было впереди.

  

  

   Пр³ѣхавъ въ свою дровяную контору, Цыркуновъ скромно вошелъ въ первую комнату, поздоровался и сказалъ:

   - Извините, что такъ опоздалъ. У меня дома случай тамъ одинъ вышелъ.

   Бухгалтеръ обернулся, кивнулъ ему головой и сталъ продолжать разговоръ по телефону.

   - Алло! Что? господинъ Миркинъ! Какъ не можете прислать? Да вѣдь мы на эти восемь тысячъ нынче разсчитывали! У насъ срочные платежи!! Вы не имѣете права насъ подводить... Что? Конечно! Да позвольте!..

   Цыркуновъ приблизился къ бухгалтеру и деликатно вынулъ y него изъ рукъ телефонную трубку.

   - Оставьте, Николай Иванычъ... Стоитъ ли волноваться вамъ, портить кровь изъ-за такихъ пустяковъ.... Если сейчасъ такъ нужны деньги - вотъ! Нате. Отдадите, когда Миркинъ пришлетъ.

   "Оглушен³е" было страшное, чудовищное, ни съ чѣмъ не сравнимое. Только тогда нашелъ Цыркуновъ, что бываютъ минуты, когда сердце можетъ разорваться отъ восторга.

   Бухгалтеръ остолбенѣлъ, конторщикъ Сырыхъ опрокинулъ чернильницу, a сторожъ Мокренко бросился чистить Цыркунову метелочкой пиджакъ.

   Разслабленный Цыркуновъ опустился на стулъ и заговорилъ томно и ласково:

   - О, господа, как³е пустяки. Тутъ нѣтъ ничего такого... Господинъ Сырыхъ! я знаю, вы нуждаетесь въ нѣкоторыхъ суммахъ для того, чтобы жизнь ваша могла быть урегулирована съ достаточной полнотой. Будьте добры принять отъ меня на память эту тысячу рублей. Мокренко! A ты, братецъ, тоже тово... Какъ говориться, а? Вотъ тебѣ пятьдесятъ рублей - будь себѣ здоровъ.

   Оглушен³е было невѣроятное, потрясающее, не убившее никого только потому, что отъ удивлен³я не умираютъ.

  

  

   - A что, братецъ,- обратился, ѣдучи обратно, Цыркуновъ къ своему пр³ятелю шофферу.- Могъ бы ты пойти ко мнѣ служить?

   - A y васъ есть моторъ?- спросилъ шофферъ.

   - Нѣтъ, но я думаю, что можно купить. Ты купишь?

   - Отчего же-съ! Купимъ лимузинъ обыкновенный, изъ мерседесовъ можно что-нибудь подобрать, или можетъ, нравится электрическ³й безъ запаху, только что онъ подороже.

   - Ну, и прекрасно. Заѣзжай ко мнѣ завтра утромъ , и поѣдемъ.

   По пути Цыркуновъ заѣхалъ въ магазинъ и купилъ припасовъ на обѣдъ: цѣлаго омара, балыкъ, страсбургск³й паштетъ, рому и шампанскаго. Взялъ, кстати, и два десятка устрицъ, но, пр³ѣхавъ домой, не ѣлъ ихъ.

   A такъ какъ поручить ихъ прислугѣ выбросить было какъ-то стыдно и странно, Цыркуновъ завернулъ устрицы въ старую газету и поздно вечеромъ, выйдя изъ дому, забросилъ на дворѣ въ дрова.

   Утромъ купили съ щофферомъ автомобиль. Шофферъ такъ понравился Цыркунову своимъ чутьемъ, вкусомъ и здравымъ смысломъ, что въ компан³и съ нимъ была отыскана большая въ девять комнатъ квартира, куплена меблировка, ковры, картины и скульптура.

   Цѣлый день, проведенный вмѣстѣ, очень сблизилъ скромнаго богача Цыркунова съ умнымъ, веселымъ шофферомъ. Поэтому, не было ничего удивительнаго въ томъ, что вечеромъ всѣ покупки были спрыснуты въ отдѣльномъ кабинетѣ второразряднаго ресторана, метр-д-отеля котораго Цыркуновъ не преминулъ "ошеломить" заказомъ громадной стерляди и полдюжины шампанскаго. Изъ дичи же было заказано: руанская утка - Цыркунову (12 руб.) и сѣдло барашка - шофферу (6 руб.). Деликатный шофферъ этимъ очень тонко подчеркнулъ ³ерархическую разницу между собой и своимъ патрономъ.

  

  

   Жизнь протекала такъ: просыпался Цыркуновъ въ своей монументальной спальнѣ довольно поздно - часовъ въ двѣнадцать; проснувшись, читалъ около часу какой-нибудь романъ изъ французской или англ³йской жизни; потомъ вставалъ, надѣвалъ смокингъ, атласный галстукъ, лаковые туфли и дол