Аверченко Аркадий Тимофеевич - Черным по белому

Можно такъ дѣлать? Говорилъ: "люблю, люблю", a теперь вытянулъ все, обобралъ и ушелъ... Оставилъ, въ чемъ мать родила.

   - Кто такой?

   - Приказчикъ отъ "Обонгу". Прямо-таки оставилъ, въ чемъ мать родила.

   - A вы чего же смотрѣли?

   - Такъ если онъ говорилъ, что любитъ. Божился, крестился, землю ѣлъ. A теперь что я?.. Въ чемъ мать родила!

   Это не болѣе, какъ поэтическая метафора, потому что огромная шляпа на головѣ дѣвицы никогда не позволила бы ей появиться въ такомъ видѣ на этотъ горестный свѣтъ.

   - Хорошо,- говоритъ околоточный.- Вы гдѣ въ него влюбились? Въ нашемъ участкѣ? Будьте покойны,- мы примемъ мѣры!

   Пишущ³й эти строки долго сидитъ на потертомъ деревянномъ диванчикѣ и любуется этимъ калейдоскопомъ кухарокъ, квартирантовъ, привидѣн³й, пьяныхъ и обманутыхъ мужей.

   И вотъ, выждавъ свободную минуту, я встаю съ диванчика и подхожу къ обезсиленному, отупѣвшему околоточному.

   - Вамъ что угодно?

   - Темы нѣтъ, г. околоточный.

   - Какой темы?

   - Для разсказа.

   - A вы чего-же смотр... Да я-то тутъ причемъ, скажите пожалуйста!?

   - Какъ, причемъ? Вы - полиц³я. Если привидѣн³я, пьяные и обманутые мужья вамъ "причемъ", то и тема вамъ "причемъ".

   Околоточный третъ голову.

   - Вамъ тему?

   - Тему.

   - Для разсказа?

   - Для разсказа.

   - Гм... Подозрѣн³я ни на к... Ахъ, ты, Господи! Ну, мало-ли темъ... Ну, опишите, напримѣръ, участокъ, посѣтителей. Вотъ вамъ и тема.

   - Ну, вотъ и спасибо. Опишу. Я, вѣдь, зналъ, что, если вы обязаны смотрѣть за всѣмъ, то обязаны смотрѣть и за темами. Прощайте!

   Вотъ - написалъ.

  

  

   Чудеса можно дѣлать изъ-за чего-нибудь: изъ-за голода, честолюб³я, или изъ-за любви къ женщинѣ.

   Всякое чудо такая трудная вещь, что просто такъ себѣ, для развлечен³я этимъ заниматься не стоитъ.

   Однако, я совершилъ однажды чудо, не будучи движимъ ни честолюб³емъ, ни голодомъ, ни страстью къ женщинѣ.

   Для конторщика, служащаго въ учрежден³и, гдѣ бухгалтеръ здоровый, не старый еще мужчина, да при томъ и крѣпко сидящ³й на мѣстѣ - для такого конторщика честолюб³е - крѣпко запертыя ворота.

   Для голоднаго человѣка, совершающаго во имя требован³я организма настоящ³я чудеса - я былъ слишкомъ хорошо обезпеченъ тѣми шестьюдесятью рублями, которые ежемѣсячно вытягивалъ по частямъ впередъ y соннаго нерасторопнаго кассира.

   A что касается женщинъ... Мое искреннее мнѣн³е, что онѣ любятъ насъ и безъ чудесъ. Наоборотъ, на всякое чудо, подвигъ - онѣ смотрятъ совершенно иными глазами, чѣмъ мы. Попробуйте достать любимой женщинѣ, по ея желан³ю, нѣсколько звѣздъ съ неба - она еще на васъ же и напустится за это: она не знала, скажетъ она, что звѣзды вблизи так³я огромныя, безобразныя и занимаютъ мѣста такъ много, что изъ-за нихъ въ комнатѣ негдѣ повернуться: "Удружилъ тоже! Нечего сказать... Заставь Васъ Богу молиться, вы и лобъ разобьете!.."

   Во имя чего-же, во имя какого великаго стимула совершилъ я то чудо, о которомъ хочу разсказать?

   Да во имя лѣни!

   Иногда по ночамъ невыносимая жажда терзаетъ меня, но я не утоляю ее, потому что для этого нужно сбросить одѣяло и подойти къ стоящему на подоконникѣ графину съ водой. Самое ненасытное честолюб³е можно было бы удовлетворить, начавъ работать, какъ слѣдуетъ - я не желаю этого. Я лишался любви самыхъ красивыхъ милыхъ женщинъ только потому, что не отвѣчалъ на письма, или валялся по цѣлымъ вечерамъ на диванъ, вмѣсто того, чтобы плестись на свидан³е.

   Вотъ что такое моя лѣнь. Ненасытная, она поглощаетъ все - голодъ, женщинъ, карьеру.

   Директоръ правлен³я, уполномоченный вести дѣла нашего общества - Мигасовъ - наводилъ на меня холодный, тупой, длительный ужасъ.

   Дѣла, которыя поручались мнѣ, плелись сзади всѣхъ, какъ старыя искалѣченныя лошади, и я оттягивалъ всякую пустяковую работу до самаго послѣдняго момента.

   Нельзя сказать, чтобы я наслаждался покоемъ въ первые, сравнительно безопасные, моменты украденнаго времени. Все время передо мной стоялъ грознымъ видѣн³емъ будущ³й директорск³й выговоръ, но я тянулъ часъ за часомъ, бродилъ тоскующимъ взглядомъ по потолку, читалъ столбцы старой газеты, въ которую были обернуты корешки порученныхъ мнѣ громадныхъ бухгалтерскихъ книгъ, высчитывалъ, сколько буквъ въ словѣ "двадцативосьмимиллиметровый" и, вообще, развлекался какъ могъ, вмѣсто самаго простого - исполнен³я порученной мнѣ работы.

   И все время тупая тоска сжимала мое сердце, тоска ожидан³я, что вотъ-вотъ грянетъ условный звонокъ изъ директорскаго кабинета, звонокъ, отъ котораго сердце мое медленно переворачивалось и ползло внизъ въ холодное море предстоящаго ужаса - и я долженъ буду съ бьющимся взглядомъ предстать предъ спокойные стальные глаза грознаго директора.

   - Готово?

   - Что, Арсен³й Михайловичъ?

   - То, что я просилъ.

   - Н... не совсѣмъ. Я половину только сдѣлалъ.

   - Да? Очень жаль. Ну, что-жъ дѣлать. Дайте ту половину, которую вы сдѣлали.

   - Первую?

   - Да.

   - Я первой еще не сдѣлалъ. Занялся было, второй...

   - Э, чортъ! Ну, давайте вторую половину.

   - Вторая... половина... не совсѣмъ... готова...

   - Наполовину готова?

   - Д... да... Кажется.

   - Дайте четверть! Дайте восьмушку, но что-нибудь дайте-же, чортъ возьми!..

   - Я вамъ... завтра... приготовлю...

   Въ эту минуту я самъ себѣ былъ жалокъ и противенъ. Директоръ съ омерзѣн³емъ смотрѣлъ на мое растерянное, подобострастное лицо и говорилъ:

   - Когда мы, наконецъ, отъ васъ избавимся?

   - Я не могъ найти отчета за прошлый мѣсяцъ... Я искалъ...

   - Потеряли да? Вы бы черезъ газеты публиковали...

   Чтобы заслужить его расположен³е, я дѣлаю видъ, что меня одолѣваетъ припадокъ смѣха, вызваннаго его остротой, но онъ брезгливо машетъ рукой и говоритъ, постукивая согнутымъ пальцемъ о толстый карандашъ:

   - Идите! И если не сдѣлаете черезъ часъ,- можете уходить на всѣ четыре стороны.

   Я вылетаю изъ кабинета... Ффу!

   Мои толстыя, громадныя бухгалтерск³я книги я велъ такъ, что весною въ нихъ записывался только ноябрь, a осенью, на страницахъ съ надписью "дебетъ" и "кредитъ" - расцвѣтали подснѣжники и журчали весенн³е ручейки, извиваясь между красными толстыми линейками.

   И при этомъ, мнѣ иногда приходилось работать ночами, потому что я никогда не работалъ днемъ, причемъ надо мной все время висѣло изгнан³е, скандалъ и насмѣшки.

   И все я приносилъ ей - могущественной Богинѣ Лѣни, на ея жертвенникъ.

   ...Я стоялъ, почтительно изогнувшись передъ директоромъ:

   - Къ сожалѣн³ю, я не успѣлъ васъ выгнать, какъ вы этого заслуживаете,- завтра я уѣзжаю въ Петербургъ въ главное правлен³е и на моемъ мѣстѣ будетъ второй директоръ правлен³я Андрей Андреичъ Грызловъ. Думаю, что вы не удержитесь при немъ и трехъ дней. Вылетите, какъ ав³аторъ.

   Я отдалъ ему послѣднюю дань. Захихикалъ, осчастливленный милостивой директорской шуткой; постоялъ, ожидая, что онъ хоть на прощанье протянетъ мнѣ руку; но встрѣтившись съ нимъ взглядомъ, торопливо поклонился и выбѣжалъ изъ кабинета.

   - Влетѣло?- освѣдомился кассиръ.

   - Ему отъ меня?- пожалъ я плечами.- Богъ съ нимъ, не особенно.

   Эту ночь я не спалъ совсѣмъ. Думалъ. A утромъ пришелъ на службу и, раскрывъ для вида какую-то книгу, погрузился въ ожидан³е новаго директора.

   Мой планъ, который родился въ безсонную ночь, былъ безопасенъ; въ случаѣ, если бы онъ провалился, я "вылетѣлъ"-бы немедленно, a если имъ совсѣмъ не воспользоваться, я вылетѣлъ бы дня черезъ три. Что такое три дня въ нашей длинной монотонной жизни?

   Но я совершилъ чудо.

   Едва этотъ новый таинственный директоръ позвонилъ y подъѣзда и, раздѣвшись, вошелъ въ кабинетъ, я всталъ съ мѣста, захватилъ кое-как³я бумажонки и, сдѣлавъ товарищамъ предостерегающ³й жестъ, бодро пошелъ въ самую пасть льва.

   - Тссс! - сказалъ я. - Прислушайтесь къ нашему разговору.

   Передо мной стоялъ высок³й человѣкъ, съ черной окладистой бородой, орлинымъ носомъ и сдвинутыми черными бровями.

   Я схватилъ его руку, крѣпко пожалъ ее и, не давая новому директору опомниться, заговорилъ со снисходительной улыбкой:

   - Новый коллега? Очень пр³ятно. Кажется, Андрей Андреичъ? Старина Мигасовъ много говорилъ мнѣ о васъ. Частенько толковали мы съ нимъ... Садитесь!.. Ну, что-жъ, послужимъ, послужимъ! Народъ мы мирный, хорош³й, и я, увѣренъ, вы намъ понравитесь. Ну, разскажите же что-нибудь о себѣ? Холосты? Женаты?

   - Холостъ!- сказалъ онъ, ошеломленный потокомъ словъ.

   - Какъ холостъ? Неужели? A дѣти есть?

   Онъ засмѣялся.

   - Дѣти? Откуда-же дѣти?

   - А-а, плутишка,- лукаво погрозилъ я ему пальцемъ.- Покраснѣлъ... Мы васъ тутъ женимъ, хотите?

   - Куда мнѣ! Я старый холостякъ. A вы... женаты?

   - Гм? Какъ вамъ сказать... Курите?

   - Курю.

   - Ну, попробуемъ вашихъ. Знаете, странно: я съ вами только сейчасъ познакомился, a какъ будто десять лѣтъ знакомъ. Да... бываютъ так³е люди.

   - A вы здѣсь въ качествѣ кого служите?- спросилъ директоръ, протягивая мнѣ портсигаръ.

   Я махнулъ рукой,

   - Такъ себѣ! Чепуха на постномъ маслѣ. Мигасовъ все тащилъ меня къ себѣ въ Петербургъ, въ главное правлен³е, да, нѣтъ, не хочется. Кстати, онъ вамъ что-нибудь обо мнѣ говорилъ?

   - О васъ? A кстати, какъ ваша фамил³я? Я не разслышалъ.

   Я назвалъ себя и затаилъ дыхан³е. Онъ сдѣлалъ вѣжливую паузу,

   - Нѣтъ, не говорилъ ничего.

   - Странно. Мы были съ нимъ большими пр³ятелями. Онъ, вообще, ужасно разсѣянный. Я всегда подтрунивалъ надъ нимъ. "Арсен³й Михайловичъ, говорю,- ты ботинокъ одинъ забылъ надѣть!" Одно только мнѣ не нравилось въ немъ..

   Я откинулся на спинку кресла, затянулся папиросой и сталъ разсѣянно разглядывать синеватую струйку дыма.

   - A что такое?- заинтересовался директоръ.

   - Ужъ очень онъ фамильяренъ съ низшими служащими... Курьеровъ по плечу трепалъ, съ артельщиками длиннѣйш³е разговоры велъ. Я, конечно, по убѣжден³ямъ демократъ, но то, что допустимо съ нами, старшими служащими, звучитъ какимъ-то фальшивымъ народничествомъ по отношен³ю къ курьеру.

   - Да,- призадумавшись, сказалъ онъ,- пожалуй, вы и правы.

   - Да, конечно! Мы съ вами, конечно, какъ люди одного уровня, одного положен³я въ обществѣ... Кстати, который часъ?

   Онъ вынулъ прелестные тонк³е золотые часы съ эмалью и взглянулъ на нихъ.

   - Половина перваго. A вы развѣ... куда-нибудь спѣшите?

   - Да,- озабоченно сказалъ я.- Нужно будетъ въ два-три мѣстечка заѣхать. Вамъ тоже, я думаю, сегодня ужъ начинать работать не стоить. Не правда-ли? Вы когда завтракаете?

   - Въ два.

   - Экая жалость! Мы бы могли позавтракать вмѣстѣ, да сегодня, простите, не могу. Когда-нибудь, въ другой разъ. Addios, маэстро!

   Я пожалъ ему руку, сказалъ нѣсколько ободряющихъ словъ по поводу того, чтобы онъ пока не смущался, что привыкнуть не такъ трудно и, пославъ ему въ заключен³е рукой привѣтственный жестъ, выпорхнулъ изъ кабинета.

   У дверей, какъ стадо барановъ, толпились перепуганные служащ³е.

   - Вы чего же не зайдете къ Андрею Андреичу познакомиться? Андрей Андреичъ! Вы ужъ тутъ безъ меня познакомьтесь съ этими ребятками, a я спѣшу, y меня еще два свиданьица!

   Недавно изъ Петербурга пр³ѣхалъ по какимъ-то дѣламъ бывш³й директоръ Мигасовъ. Такъ какъ y него было нѣсколько правленскихъ дѣлъ къ Андрюшѣ Грызлову, онъ пр³ѣхалъ въ правлен³е, вошелъ въ кабинетъ и увидѣлъ слѣдующее: я сидѣлъ на кончикѣ письменнаго стола, постукивая о ножку каблукомъ, a Грызловъ говорилъ мнѣ:

   - Милый мой! Но такъ же нельзя! Ты обѣщалъ мнѣ майск³й отчетъ сдать въ ³юлѣ, a теперь уже начало сентября... Конечно, ты парень симпатичный, но...

   - Ахъ, отчетъ, отчетъ!- сказалъ я, подмигивая.- Надоѣло! Ты мнѣ скажи лучше, гдѣ мы сегодня завтракаемъ?

  

   Я пр³ѣзжаю въ Москву очень рѣдко, но всегда, когда пр³ѣзжаю,- мнѣ попадается на глаза москвичъ Тугоуздовъ.

   Знакомы мы съ нимъ недавно - всего лишь нѣсколько мѣсяцевъ, но, выпивши однажды больше, чѣмъ нужно, перешли на "ты".

   Недавно, узнавъ, что я въ Москвѣ, онъ отыскалъ меня, влетѣлъ въ номеръ гостиницы и съ порога закричалъ:

   - Брось, брось! Къ чорту твой письменный столъ! Нынче y меня хорошее настроен³е, и я хочу глотнуть порц³ю свѣжаго воздуха! Эхъ, чортъ! Живешь-то вѣдь одинъ разъ!

   Меня очень трудно уговорить присѣсть за письменный столъ; но увести отъ письменнаго стола - самое легкое, безпроигрышное дѣло...

   - Глотнемъ воздуху,- радушно согласился я.- Это можно.

   - Эхъ-ма!- кричалъ оживленный Тугоуздовъ, въ то время, какъ мы, усѣвшись на лихача, мчались въ оперетку.- Ходи изба, ходи печь! Гопъ, гопъ! Хорошо жить на свѣтѣ, а?

   - Совершенно безвредно,- улыбнулся я, впадая въ его тонъ.- Такъ мы въ оперетку?

   - Въ оперетку. Тамъ, знаешь, есть так³я разныя женщиночки. Хорр... шо!

   - "Вотъ оно - подумалъ я,- настоящая широкая московская душа".

   Какъ будто догадавшись, Тугоуздовъ подтвердилъ вслухъ:

   - Настоящая, я, братъ, московская душа! Тутъ насъ такихъ много. Валяй, Петя - пятерку на чай дамъ! Гопъ-гопъ!

   Въ опереткѣ, во время антракта, мы встрѣтили двухъ неизвѣстныхъ мнѣ людей: Васю и Мишунчика.

   По крайней мѣрѣ, Тугоуздовъ, столкнувшись съ ними, такъ и крикнулъ:

   - Вася! Мишунчикъ!

   Тутъ-же онъ съ ними расцѣловался.

   - Какъ подрыгиваешь, Мишунчикъ?

   Оказалось, что Мишунчикъ "подрыгивалъ" хорошо, потому что, не задумываясь, отвѣчалъ:

   - Ничего. Подъелдониваемъ.

   У русскаго человѣка считается высшимъ шикомъ пускать въ ходъ так³я слова, которыхъ до него никто не слыхивалъ; да и онъ самъ завтра на тотъ-же вопросъ отвѣтитъ иначе... Что-нибудь вродѣ: "ничего, тилибонимся" или "ничего, тарарыкаемъ".

   A въ переводѣ на русск³й языкъ этотъ кратк³й д³алогъ очень простъ:

   - Какъ поживаешь, Миша?

   - Ничего, помаленьку.

   Тугоуздовъ познакомилъ меня съ Васей, познакомилъ съ Мишунчикомъ, и не успокоился до тѣхъ поръ, пока не взялъ съ нихъ слово ѣхать вмѣстѣ съ нами ужинать къ Яру.

   - Нѣтъ, нѣтъ, ужъ вы не отвертитесь. Поѣдемъ, чепурыхнемъ (или чебурахнемъ - не помню).

   Когда мы вернулись и сѣли на мѣсто, я спросилъ Тугоуздова:

   - Кто это так³е, твои друзья?

   - A чортъ ихъ знаетъ,- беззаботно отвѣчалъ онъ, не отрывая бинокля отъ глазъ.

   - Чѣмъ они занимаются?

   - Такъ просто... Москвичи. Кажется, хорош³е ребята. Впрочемъ, я фамил³ю-то ихнюю забылъ. Не то Кертингъ и Полосухинъ, не то Димитрюковъ и Звѣздичъ. Тотъ, что Звѣздичъ, очень хорошо анекдоты разсказываетъ.

   И закончилъ нѣсколько неожиданно:

   - Дѣляга.

  

  

   Когда пр³ѣхали къ Яру - насъ уже ждалъ накрытый столъ.

   - Все, какъ слѣдуетъ?- жизнерадостно спросилъ Тугоуздовъ склонившагося къ нему метрдотеля.

   - Извольте видѣть!

   - Чего тамъ изволить! Коньячишку дрянь поставили. Ты, братецъ, дай чего-нибудь этакого... старенькаго.

   - Извольте-съ. Есть очень хорош³е коньяки 1820 года - только долженъ предупредить, Николай Савичъ - тово-съ! Семьдесятъ пять монетъ бутылочка.

   - Ты, братецъ, глупъ,- поморщился Тугоуздовъ.- Скажи, Тугоуздовъ когда-нибудь торговался?!

   - Никакъ нѣтъ.

   - То-то и оно. Живешь-то вѣдь одинъ разъ! Вѣрно, ребятки?

   - Вѣрно,- подтвердилъ Мишунчикъ.

   Шумно уселись за столъ.

   - Эхъ-ма! Ходи изба, ходи печь!- кричалъ Тугоуздовъ. Шире дорогу, коньякъ въ горло идетъ! Пейте разумное, доброе, вѣчное!

   ...Мальчишка подошелъ къ намъ, держа въ рукѣ три розы, и заявилъ Тугоуздову:

   - Вотъ вамъ прислали... С ъ того столика. Господа Шинкунѣвы.

   - Ге! Спасибо! Вспомнили стараго Тугоуздова. Стой, паренекъ! Сколько y тебя этого товару есть?

   - Да хоть десятокъ, хоть два.

   - Ну, вотъ, и волоки два! Отнеси имъ съ записочкой, поблагодари! Стой, напишу.

   Цвѣты были отосланы съ игривой запиской Тугоуздова: "Ку-ку! A вотъ и я, здравствуйте, какъ пошевеливаетесь? Пьемъ за ваше, съ криками ура!"

   Подъ запиской онъ заставилъ подписаться насъ всѣхъ, несмотря на мои мольбы и указан³я, что это неудобно.

   - Ничего, ничего! Живемъ-то одинъ разъ... Эхъ-ма!

   Мнѣ сталъ нравиться этотъ стих³йный, широк³й, безудержный человѣкъ:

   - Вотъ онъ, московск³й-то размахъ,- подумалъ я.- Москва кутитъ, дымъ столбомъ!

   - Что тамъ y васъ еще?- спросилъ Тугоуздовъ метрдотеля.

   - Еще горячая закуска заказана, потомъ уха, потомъ котлетки валлеруа...

   - Къ чорту твои закуски. Давай намъ ухи... Эхъ-ма! Настоящей русской стерляжьей ушицы съ растегайчиками. Гопъ-гопъ!.. Настоящее исконные растегайчики!

   - Виноватъ, закуска заказана. Можетъ, подать?

   - Подай-ка, я тебѣ на голову ее выложу. Да ты вотъ что: и закуску къ черту, и валлеруа твое къ черту. Ты намъ дай кабинетикъ и тащи туда уху. Вѣрно, господа? Вѣдь всѣ уже почти сыты.

   - Конечно,- сказалъ я.- Напрасно ты эти котлеты и горячую закуску заказывалъ.

   - Да, милый мой, чортъ съ нимъ! Обѣднѣемъ отъ этого, что-ли? Живешь-то вѣдь одинъ разъ. Ну, дай, я тебя поцѣлую!

   Поцѣловались,

  

  

   Въ кабинетѣ Тугоуздовъ предложилъ:

   - Снимай, ребятки, сюртуки. Опростимся! Садись на полъ, на коврѣ будемъ уху ѣсть. Какъ рыбаки! Вѣрно?

   Ѣли уху на дорогомъ кабинетномъ коврѣ. Совсѣмъ какъ рыбаки.

   - Постой,- забезпокоился Тугоуздовъ.- Ты какое вино-то открылъ?

   - Какъ-же-съ! Клико энгляндъ.

   - И дуракъ. Кто же съ ухой клико пьетъ? Дай посуше. Постой! A это оставь - сами не выпьемъ, фараоны выпьютъ.

   - Как³е фараоны?- полюбопытствовалъ я.

   - Как³е? A вотъ как³е. Эй, Никифоръ! Зови сюда кочующее племя. Пусть споютъ! Эхъ-ма!- вдохновенно крикнулъ онъ.- Живешь-то...

   - ... Вѣдь одинъ разъ,- докончилъ я.

   - Вѣрно! Откуда ты догадался?

   Пришли цыгане. Сразу стало шумно, дымно и неуютно; всюду взоръ наталкивался на незнакомыя, алчныя лица, на открытые рты и ревущ³я глотки.

   - Гопъ, гопъ!- кричалъ Тугоуздовъ, дирижируя хоромъ и приплясывая.- Сыпь, накаливай (или - "наяривай" - точно я не разслышалъ)! Барыни, налегайте на фрукту, пейте желтенькое! Эхъ-эхъ, тра-ла-ла!

   Лицо его с³яло весельемъ.

   - Вотъ оно,- подумалъ я,- московск³й тысячникъ кутитъ! Что за забубенная головушка! Сколько въ этомъ своеобразной, дикой красоты. Знаютъ-ли еще гдѣ нибудь въ Росс³и секретъ такого разудалаго, беззавѣтнаго веселья? !

   - Довольно! - кричалъ Тугоуздовъ. - Вотъ, нате вамъ! Очищайте арену! ѣдемъ ребята!

   - Домой?- спросилъ я.

   - Что-о-о? Съ ума ты сошелъ! Кто-жъ теперь домой ѣдетъ? Въ "Стрѣльну!" Подъ тропики! Кофе съ абрикотинской мазью выпьемъ. Егоръ! Скажи, чтобы Семенъ подавалъ. Да позови Евграфа - пусть онъ звякнетъ Ивану Порфенычу, чтобъ Алексѣй намъ коф³ю сварганилъ. Эхъ-ма! Высыпай, ребятки.

   Въ "Стрѣльнѣ" пили кофе. Опять пѣли цыганѣ, потому что Тугоуздовъ хотѣлъ сравнить: "чья кишка толще?"

   Оказалось, что "ярцамъ не выстоять".

   Въ пятомъ часу утра стали собираться уходить.

   - Ну, я домой,- робко сказалъ я.

   - Ни-ни! Мы еще дернемъ въ "Золотой якорь"- гуляй, душа! Ни за что не пущу. Мы еще должны по бокалу разгоннаго выпить.

   - Да почему должны? Гдѣ такой законъ, что должны?

   - Нѣтъ, нѣтъ, ты ужъ и не говори. Поѣдемъ! Григор³й! Скажи Савел³ю, чтобъ онъ Семена кликнулъ. Да позови Ивана Маркелыча. Тебѣ чего? Цвѣты?! A ну тебя... Впрочемъ - ладно! Братцы, бери этотъ злакъ! Всадимъ въ петлицы съ двухъ сторонъ - то-то въ "Якорѣ" смѣяться будутъ! Хе-хе, почудимъ! Получайте, барышня! Адьюсъ. Егоррррръ!

   Въ "Якорь" насъ не пустили. Мы долго стояли на морозѣ, переминаясь съ ноги на ногу, и униженно просили, приводя разные резоны - "Якорь" былъ непреклоненъ.

   - Нельзя, господа,- солидно говорилъ швейцаръ.- Поздно. Теперь развѣ къ намъ? Теперь къ Жану время ѣхать.

   - А, дѣйствительно, - спохватился Тугоуздовъ.- Что же это мы, братцы, бобы разводимъ, когда уже шесть часовъ.

   - A что?

   - Да уже вѣдь къ Жану можно ѣхать. Блинковъ поѣдимъ, водочки. Все равно, спать-то ужъ гдѣ-же.

   - Какой ужъ сонъ,- резонно подтвердилъ Вася,- седьмой часъ.

   - Люди вотъ уже на рынокъ идутъ, a мы - спать?- подхватилъ и Мишунчикъ. (Кстати, онъ оказался не Кертингомъ и не Димитрюковымъ, a Жбанниковымъ, a Вася - Сычугомъ. Его нац³ональность выяснить не удалось).

  

  

   У Жана лѣниво ѣли блины съ икрой и пили водку. День смотрѣлъ въ окно, и мнѣ было какъ-то стыдно за наше безпутство. Тугоуздовъ заявилъ, что онъ можетъ бутылку шампанскаго открыть ладонью, хлопнувъ ею по донышку бутылки. Разбилъ двѣ бутылки и сталъ плясать съ Васей неприличный танецъ.

   Я, еле ворочая языкомъ, прожевывалъ толстый блинъ и все время силился открыть тяжелыя, будто чуж³я, вѣки.

   И самъ себя упрекалъ я:

   - Нѣтъ, не годишься ты, братъ. Нѣтъ въ тебѣ этакого непосредственнаго веселья... Ко всему относишься ты съ критикой, съ придиркой. Нѣтъ въ тебѣ этакого... русскаго. Вотъ они настоящ³е русск³е люди!

   Настоящ³е русск³е люди выбрались на свѣж³й воздухъ только въ десять часовъ утра; притомъ Вася и Мишунчикъ куда-то исчезли, a мы остались съ Тугоуздовымъ посреди залитой солнцемъ улицы; солнечный свѣтъ слѣпилъ воспаленные глаза.

   - Хорошо погуляли, - хрипло засмѣялся Тугоуздовъ.- Я къ тебѣ въ гостиницу - спать. Можно? Дома, въ гостиницѣ, онъ захотѣлъ чернаго кофе съ коньякомъ и улегся только въ двѣнадцатомъ часу.

   Заснулъ и я.

  

  

   Проснулся я около шести часовъ вечера. Тугоуздовъ сидѣлъ за столомъ и что-то подсчитывалъ карандашемъ.

   - Что ты?- спросилъ я.

   Онъ обернулъ ко мнѣ недовольное лицо.

   - Вотъ, чортъ меня побери! Шестьсотъ рублей, какъ корова языкомъ слизала.

   - Ну, что ты говоришь? Положимъ, я тоже больше двухсотъ истратилъ. Ну, да ничего,- успокоилъ я осунувшагося Тугоуздова.- Живешь-то вѣдь одинъ разъ.

   - Чортъ меня дернулъ этихъ двухъ прощалыгъ потащить... Пили, ѣли, хоть бы цѣлковый кому на смѣхъ бросили...

   - Да вѣдь ты же ихъ самъ тащилъ?

   - Да, ужъ... До старости доживу - все дуракомъ останусь. Эти ид³отск³е цвѣты еще. У Яра тридцать цѣлковыхъ отдалъ, да въ "Стрѣльнѣ" двадцать четыре. Кому это надо? Тѣ тоже ид³оты, Шинкунѣвы - нужно имъ было свои паршивые цвѣты присылать... Они-то мнѣ три розочки, a я - накося! На эти тридцать рублей три дня жить можно... И вотъ я теперь убѣдился: никогда сразу не нужно заказывать закуску и ужинъ. Закуской-то налопаешься, a ужина никто и не ѣстъ. A въ счетъ-то его ставятъ... Не подарятъ!

   - Ну, что-жъ, - вздохнулъ я. - Что съ возу упало, то и пропало. Постарайся забыть и начни новую жизнь.

   - Да, тебѣ легко говорить... Ты цыганъ-то не приглашалъ - я приглашалъ!.. Вѣдь я имъ, подлецамъ, почти триста рублей роздалъ. За что, спрашивается. Поорали, накричали въ уши разныхъ безсмысленностей и пошлостей - a ты за это-же и денежки плати...

   Онъ опустилъ голову и долго смотрѣлъ на какую-то бумажку, лежавшую на столѣ.

   - За коверъ пятьдесятъ рублей поставили. Вотъ безум³е-то! Это мы ухой коверъ залили. И дернула это меня нелегкая - на коверъ лѣзть уху лопать... Тоже - рыбакъ выискался! Такого рыбака высѣчь нужно, какъ слѣдуетъ, что бы онъ зналъ.

   - Ходи изба, ходи печь,- напомнилъ я.

   - Что? Да!..- криво улыбнулся онъ.- Этой-бы печью да по мордасамъ меня. Тоже - широкая душа! Первобытная натура. Кому нужны были эти блины y Жана? Шестьдесятъ рублей заплатили - за что? Лучше-бы домой поѣхали

   - Да, вѣдь, я говорилъ, чтобы домой!

   - Я тебя и не упрекаю. A отъ цвѣтовъ въ "Стрѣльнѣ" могъ бы меня и удержать... На кой чертъ эти цвѣты намъ были. Тоже, подумаешь, натыкали въ петлицы и думаютъ, что остроумно.

   - Ты же самъ предвкушалъ, какъ, дескать, въ "Золотомъ Якорѣ" смѣяться будутъ.

   - Кто? Кто-бы тамъ смѣялся?! Дуракъ швейцаръ, да пара размалеванныхъ бабъ? Удивишь ты ихъ этими розами!

   Онъ потеръ ладонью голову.

   - Я одного только не понимаю: за что я въ "Стрѣльнѣ" заплатилъ сто рублей, не считая цыганъ. За что съ меня они сто рублей взяли?.. Даже, помню сто десять рублей съ копѣйками. Не иначе, какъ эти два жулика попросили метрдотеля приписать ихъ старые счета! Обрадовались!

   - Как³е жулики?

   - Да эти: Симаковичъ и Перепентьевъ.

   - Они вовсе не Симаковичъ и Перепентьевъ. Они: Жбанниковъ и Сычугъ.

   - A чортъ съ ними! Сычугъ,- не Сычугъ. Шофферъ тоже свинья - сорокъ два рубля содралъ - за что, спрашивается? Какой-то Григор³й тоже или Пантелей... Далъ я ему цѣлковый на чай, просилъ пять рублей размѣнять, a онъ возьми, да и исчезни съ золотымъ! Какъ-бы теперь эти пять рублей пригодились... Швейцару тоже y Жана... Три рубля далъ. Тысячу разъ говорилъ себѣ: нужно имѣть всегда мелк³е! Предовольно съ него было-бы и полтинника.

   Вспомнивъ еще что-то, онъ злобно схватилъ себя за голову.

   - Валлеруа! Знаютъ черти, что подсунуть! По три съ полтиной порц³я! Такъ четырнадцать рублей и ухнули. Съ какой радости, спрашивается?

   - Ну, чего тамъ хныкать,- сказалъ я, рѣшительно подымаясь съ дивана.- Поѣдемъ въ Прагу, пообѣдаемъ, придемъ въ себя.

   - Въ Прагу?- охнулъ Тугоуздовъ. - Нѣ-ѣтъ, братецъ... я теперь недѣлю буду сосисками съ пивомъ поддерживаться. Мы хотя не нищ³е, дорогой мой, a намъ тоже соображаться надо... Хочешь, пойдемъ, тутъ такой ресторанчикъ есть "Неаполь", за угломъ. Графинчикъ водки съ закуской 30 копѣекъ, обѣдъ изъ трехъ блюдъ шесть гривенъ...

   - Котлетъ валлеруа не будетъ?

   - Зачѣмъ?- не понялъ онъ.

   - Да, какъ же. Можетъ, цыганъ позовешь, а? Ходи изба, ходи печь...

   - Молчи, чтобъ ты пропалъ!

   Онъ бросился на диванъ и простоналъ:

   - A y Жана почти полкоробки икры осталось... Не доѣли! A вѣдь онъ за нее двѣнадцать рублей поставилъ... Водки графинъ оставили... Семги три куска...

   И эта широкая московская натура, этотъ размашистый гуляка заплакалъ отъ безпросвѣтнаго отчаян³я и скорби..

  

  

   Лежа въ кабинетѣ на диванѣ съ книгой въ рукахъ, я услышалъ голоса, доносивш³еся изъ передней....

   - Ну, что, какъ твой баринъ?

   - A что-съ?

   - Его нѣтъ дома? да?

   - Нѣтъ-съ, помилуйте - дома.

   Долгая пауза послѣдовала за этимъ отвѣтомъ. Потомъ первый голосъ, проникнутый глубокимъ изумлен³емъ, воскликнулъ:

   - Ну, что ты такое говоришь? Неужели?!..

   - Такъ точно. Дома.

   - Вотъ-то штука! Ты увѣренъ въ этомъ?

   - Баринъ въ кабинетѣ на диванѣ читаютъ книжку.

   - И къ нему можно? Можетъ быть, онъ боленъ? Нынче всѣ болѣютъ.

   - Никакъ нѣтъ; не боленъ.

   - Чудеса!.. Ну, проводи меня къ нему.

   Кирпичевъ показался въ дверяхъ. Этого Кирпичева я уже не видѣлъ... не помню сколько.

   Петербургъ странный городъ: кажется, будто позавчера только встрѣчался на Невскомъ со знакомымъ человѣкомъ. A онъ за это время или уже Европу успѣлъ объѣхать и жениться на вдовѣ изъ Иркутска, или полгода, какъ застрѣлился, или уже десятый мѣсяцъ сидитъ въ тюрьмѣ по причинѣ, очень теперь распространенной въ нашей великой, могучей Росс³и: взяли просто и посадили человѣка; тамъ, молъ, видно будетъ за что!

   И, напрягши память, вспомнилъ я, что, дѣйствительно, не видѣлъ этого Кирпичева мѣсяцевъ пять шесть.

   А, можетъ быть, и два года. Странно живутъ нѣкоторые изъ насъ.

   Если не ошибаюсь, послѣдн³й разъ сидѣли мы съ компан³ей за ужиномъ y Кюба. За ужинъ, помню, платили мы съ Кирпичевымъ. То есть, платить хотѣли всѣ, но каждый, кромѣ насъ двухъ, выразилъ такое вялое, малокровное желан³е слазить въ карманъ за бумажникомъ, что мы, какъ болѣе проворные, въ течен³е пяти минутъ, расплатились за всѣхъ. Кто-то, правда, выразилъ даже протестъ по поводу нашего поведен³я, но выразилъ этотъ негодующей протестъ очень лѣниво и, не докончивъ фразы, тотчасъ же задремалъ.

   Съ Кирпичевымъ я никогда не былъ близокъ, но мнѣ всегда нравилось его спокойное джентльментство въ отношен³яхъ съ окружающими и безбрежное простодуш³е, которое привлекало всѣ нетребовательныя сердца къ этому тароватому, благожелательному человѣку.

   Теперь онъ казался похудѣвшимъ, немного потрепаннымъ, но ясная благожелательная улыбка все время освѣщала усталое, потемнѣвшее лицо.

   - А, Кирпичевъ!- привѣтствовалъ я его.- Радъ, что вспомнили. Пять мѣсяцевъ не видѣлись.

   - Полтора года. Послѣдн³й разъ, полтора года тому назадъ, y Кюба ужинали.

   - Ну, какъ ваша техническая контора? Процвѣтаетъ?

   Онъ замахалъ на меня руками и разсмѣялся такъ, что закашлялся.

   - Эко кого вспомнили! Покойницу... Я, вѣдь, батенька, пролетѣлъ съ конторой.

   - Да, что вы!

   - Ей-Богу,- радостно сообщилъ онъ, улыбаясь усталымъ ртомъ.- Чрезвычайно пролетѣлъ. Потомъ устроилъ автомобильный гаражъ и тоже пролетѣлъ, потомъ купилъ магазинъ предметовъ для спорта и уже окончательно пролетѣлъ. Очень, знаете, это не весело.

   Но, говоря эти слова, онъ противорѣчилъ тому выражен³ю, которое было написано на его лицѣ: выражен³е лица его было самое веселое.

   - Да-съ... все, знаете-ли, пошло прахомъ: пролетѣлъ, можно сказать, самымъ циничнымъ образомъ. Предлагали мнѣ тогда одну комбинац³йку, благодаря которой можно было не малую, a большую толику въ карманъ зажать, да какъ-то не могъ я. Хи-хи-хи! Ну, да ничего, знаете-ли, все на свѣтѣ поправимо. Свѣтъ не безъ добрыхъ людей. Сегодня я растерялъ всѣ перья, завтра ближн³е помогутъ обрости. Не правда ли?

   Я помолчалъ.

   - Я говорю: не правда-ли, а? Все, глядишь, и устроится.

   Разглядывая съ суровымъ вниман³емъ свои ногти, я неохотно процѣдилъ:

   - Да.... гм... бываетъ. Бываетъ, что и устраиваются.

   - То-то и оно.

   Я бросилъ на него исподлобья быстрый взглядъ и, увѣрившись, что онъ попрежнему безмятеженъ, перевелъ разговоръ.

   - Лазаренку давно встрѣчали?

   Онъ засмѣялся.

   - Охъ, батенька! Лазаренка этотъ прямо какой-то пренесчастный типъ! Сколько разъ я къ нему ни захожу, ни звоню по телефону - все нѣтъ дома. Все, вѣроятно, романы съ дамами. Конечно, онъ холостой человѣкъ, но, вѣдь, такъ и известись можно. На-дняхъ звоню къ нему - будто его голосъ по телефону: "Кто говоритъ?"- Я отвѣчаю: "Кирпичевъ". И вдругъ тоненьк³й женск³й голосокъ кричитъ: "Его нѣтъ дома! Повѣсьте трубку!". Умора.

   Я для чего-то перелисталъ книгу и спросилъ:

   - A y этого... какъ его! У Тарасовича... Бываете?

   - Тоже онъ занятой человѣкъ. Вотъ вѣдь странный городъ Петербургъ, какъ подумаешь: онъ высасываетъ y человѣка все свободное время и ни на минутку не даетъ пожить для себя. Заѣзжаю къ Тарасенкѣ, разъ - нѣтъ дома! заѣзжаю другой - нѣтъ дома, трет³й разъ - нѣтъ дома!! "Да, гдѣ-же онъ?".- "To въ судѣ, то на какомъ-то засѣдан³и, то на дѣловомъ завтракѣ или обѣдѣ".- "Да когда его можно застать?".- "Не знаемъ."- "Да вы скажите этому чудаку, что Кирпичевъ, его пр³ятель Кирпичевъ, хочетъ, молъ, его видѣть. Пусть онъ самъ мнѣ напишетъ, когда y него свободная минутка выберется"... Оставилъ свой адресъ... Вы думаете, получилъ отвѣтъ? Ни-ни! Впрочемъ, наша петербургская почта... На нее не надѣйся, не правда-ли?

   - Да ужъ... почта,..- пробормоталъ я.

   - То-то и оно. И, главное дѣло, очевидно, что жизнь усложняется съ каждымъ днемъ, Помню я, года два тому назадъ какъ-то свободнѣе жилось и время для всего находилось, a нынче... (Онъ махнулъ рукой). Прямо-таки, я не знаю - куда мы идемъ? И что будетъ съ нашими дѣтьми, если даже мы уже - расшатанные скверные неврастеники, несущ³еся, сломя голову, въ погоню за дѣлами...

   - Да,- разсѣянно вздохнулъ я.

   - Конечно-же, правильно. Да вотъ даже взять Костю Свѣтлякова - милаго лѣнтяя, гуляку и бездѣльника Костю. И тотъ какимъ-то образомъ по уши погрязъ въ дѣлахъ. Захожу какъ-то на-дняхъ къ нему пораньше, чтобы ужъ навѣрное застать. "Доложите, говорю, барину, что Кирпичевъ пришелъ, его пр³ятель. Баринъ-то, конечно, дома?".- "Кажется, дома; сейчасъ посмотрю". Вернулась: "нѣтъ дома".- " Какъ такъ нѣтъ? Въ это-то время?".- "Да, говорить, по дѣлу куда-то уѣхалъ".- "Чудеса! Да, когда-же онъ вернется".- "Неизвѣстно; до вечера, говоритъ, по дѣламъ поѣхалъ". Какой-то поэтъ сказалъ: "Городъ жесток³й Богъ и мы его рабы!"... И вѣрно. Ужъ если Костя Свѣтляковъ изъ господина города въ раба превратился...

   Я искоса взглянулъ на Кирпичева; мнѣ все казалось, что я подмѣчу на лицѣ или ироническую улыбку или горечь во взглядѣ голубыхъ глазъ...