Аверченко Аркадий Тимофеевич - Черным по белому

юртукъ, надушусь одеколономъ и какъ будто вскользь приглашу всѣхъ къ закусочкѣ. "Закусить, чѣмъ Богъ послалъ". Когда я скажу, что получилъ семь рублей прибавки y Шумахеровъ и Зайдъ - всѣ, навѣрно, будутъ удивлены. Послѣ первой рюмки скажу: "по одной не закусываютъ" и спрошу y крестнаго, какъ поживаетъ его супруга. Жаль, что краска на полахъ повыщербилась и покоробилась. Хорошо-бы, если-бы полы блестѣли. Потомъ гитару покажу. Будутъ просить играть... Сыграю что-нибудь.

   И Бердягу вдругъ неожиданно и со страшной силой потянуло къ красивой праздничной жизни - хоть на одинъ день, именно тотъ день, когда люди дѣлаются лучше, добрѣе, воздухъ нѣжнѣе и солнце ярче. Бердяга, погруженный въ свои мысли, всталъ съ кровати, зажегъ свѣчку и сталъ записывать:

  

   Бутылка вина. - 70 к.

                     "         водки. - 40 "

   Пива 3 бутылки - 42 "

   Ветчина.   -  1 р. - "

   Сардины - 35 "

   Колбаса, хлѣбъ и проч. - 1" - "

   Куличъ и 2 г³ацинта въ горшкахъ - 2 " - "

   Выходило шесть рублей.

   Старые ботинки можно смазать чернилами, но галстукъ придется купить новый. Темнозеленый.

   Въ ту же ночь - это была ночь подъ Страстную субботу - Бердяга написалъ десять писемъ - полупоздравительныхъ, полупригласительныхъ.

   Выражая удовольств³е по поводу наступлен³я такого праздника, Бердяга имѣлъ почтительнѣйшую честь принести поздравлен³я и былъ бы радъ, если-бы адресатъ вспомнилъ его, скромнаго человѣка, и осчастливилъ посѣщен³емъ, не брезгуя "закусить чѣмъ Богъ послалъ."

  

  

   Пасхальное солнце добросердечно грѣло пасхальную землю и даже заглянуло въ окошечко Бердягиной комнаты. Но, памятуя о разности человѣческихъ положен³й и о пропасти, отдѣлявшей Бердягу отъ Остроголовченко, оно не заиграло на бутылкахъ съ виномъ и пивомъ, не блеснуло рубинами и изумрудами на красныхъ и зеленыхъ яйцахъ, a ограничилось тѣмъ, что небрежно мазнуло золотой кистью по гитарѣ на стѣнѣ, поморщилось, наткнувшись на облупленный, покоробив³йся полъ, и уползло - съ визитомъ къ купцу милл³онеру Смушкину, квартиранту перваго этажа.

   Бердяга - этотъ горемычный выскочка - с³ялъ въ ожидан³и гостей. Показная роскошь губила людей и побогаче его, a всѣ эти зеленые галстуки, да одеколонъ, да пара г³ацинтов по бокамъ кулича - все это за версту попахивало громадной трещиной въ Бердягиномъ бюджетѣ

   Съ улыбкой на лицѣ и полузакрытыми глазами, Бердяга въ сотый разъ оглядывалъ закуски, крашенныя яйца, свѣже вымытый полъ, крахмальную занавѣску на окнѣ, и думалъ:

   - Какая громадная суматоха подымется около стола... "Рюмочку водки!" - "Ахъ, что вы: не пью!" - Ну, одну - ради праздника!" - "Развѣ что, ради праздника. За ваше здоровье,,. - "Служить изволите?,, - "Да, въ конторѣ. Техническая контора Шумахеръ и Зайдъ, земледѣльческ³я ору... Отчего же вы ветчины не берете? Пожалуйста, господа, не стѣсняйтесь".

   Подходя къ зеркалу, Бердяга дѣлалъ лицо стараго хлѣбосола, умѣющаго принять и угостить, душа-на-распашку, потомъ подходилъ къ окну, къ дверямъ и прислушивался.

   Прошелъ назначенный въ письмѣ часъ... Прошелъ другой и трет³й.

   Ни одна душа не явилась къ Бердягѣ.

   Но раззоренный, голодный Бердяга еще крѣпился... Онъ ожидалъ гостей и, поэтому, боялся нарушить гармон³ю разложенной звѣздочками колбасы, плотно-слежавшихся сардинокъ и ветчины, замѣчательно искусно украшенной пучечками салата...

   И-игромдубтотраз-разилъ...

   Бердяга легъ на кровать и долго, съ оскорбленнымъ лицомъ, наблюдалъ за тѣмъ, какъ постепенно умирало навозившееся за долг³й день солнце...

  

   Въ двери постучались.

   - Кто тамъ? Прошу!- вскричалъ Бердяга, вскакивая.

   - Это я, Владим³ръ Астафьичъ. Имѣю честь поздравить съ наступившимъ и, какъ говорится, на долголѣт³е и успѣхи въ занят³яхъ житейской сущности человѣческаго произрастан³я.

   Передъ Бердягой стоялъ высок³й, краснощек³й дѣтина, въ сѣромъ пальто и въ фуражкѣ съ золотымъ галуномъ - швейцаръ технической конторы Шумахеръ и Зайдъ земледѣльческ³я оруд³я.

   Бердяга разочарованно осмотрѣлъ его и на мгновен³е опустилъ голову.

   Было y него два исхода - аристократически и демократическ³й.

   Аристократическ³й заключался въ томъ, чтобы сказать небрежно: "ага! Спасибо, братецъ, спасибо", дать сиротливо лежавш³й въ жилетномъ карманѣ двугривенный, потрепать поздравителя снисходительно по плечу и отпустить съ миромъ. Можно было сюда же внести еще кое-что отъ хлѣбосольнаго барина, души-на-распашку: дать поздравителю стаканъ водки и кусокъ кулича съ ветчиной.

   Другой исходъ былъ демократически махнуть рукой на всѣ эти условности, на всѣ эти "пропасти отдѣляющ³я"... на всѣ эти фигли-мигли,- a просто обнять краснощекаго дѣтину въ швейцарской фуражкѣ, похристосоваться съ нимъ, и, усадивъ за столъ, натѣшить желудокъ яствами, a душу - интересной бесѣдой о разныхъ вещахъ, приковывающихъ вниман³е такихъ вдумчивыхъ людей, какъ эти два одинокихъ холостяка.

   Выборъ Бердяги палъ на аристократическ³е поступки.

   - Ага,- сказалъ онъ, вынимая двугривенный и всовывая его въ руку швейцара.- Спасибо, спасибо. Вотъ вамъ, братецъ. Хе-хе! Дѣло праздничное.

   За аристократомъ потянулся и старый хлѣбосолъ.

   - Стаканчикъ водки не выпьете-ли? Кулича нашего попробуйте. Ветчинки...

   Но, вѣроятно, всяк³й баринъ-хлѣбосолъ - въ душѣ отчаянный демократъ, потому что Бердяга, наливъ гостю рюмку водки, неожиданно сказалъ:

   - Стойте! И я съ вами тоже выпью.

   Но педантичный аристократъ не хотѣлъ сдаваться такъ легко: налить-то себѣ онъ налилъ, но чокаться съ человѣкомъ, стоявшимъ на самой низкой ступени человѣческаго общества, почелъ неудобнымъ.

   Однако, человѣкъ на низкой ступени, не замѣчая борьбы въ душѣ аристократически настроеннаго хозяина, взялъ въ руку свою рюмку и простодушно потянулся къ ней:

   - Ну-съ, Владим³ръ Астафьичъ... Дай вамъ Боже, съ праздничкомъ! Удовлетворен³я вамъ всѣхъ естественныхъ потребностей!

   Было такъ: швейцаръ технической конторы стоялъ y стола по одну сторону, a конторщикъ Бердяга но другую; когда они чокнулись и выпили, Бердяга обратилъ вниман³е на то, что, стоя, имъ неудобно разрѣзывать ветчину и намазывать ее горчицей.

   - Можетъ, присядете? Э, да чего тамъ, как³я церемон³и! Садитесь, Яковъ. Еще одну рюмочку, а?

   - Ахъ, да я, въ сущности, не пью. Развѣ только ради праздника?.. Ну, съ наступающимъ!

   - Ваше здоровье! Служите?

   Яковъ недоумѣвающе посмотрѣлъ на Бердягу.

   - Да какъ же! У насъ въ технической конторѣ.

   - Знаю, знаю,- покровительственно сказалъ Бердяга.- Въ технической конторѣ братьевъ Шумахеръ и Зайдъ, земледѣльческ³я оруд³я и машины, представители Альфреда Барраса...

   - Да... - привычной скороговоркой подтвердилъ Яковъ.- Анонимной компан³и Ун³онъ и Джеффри Уатсона...

   - Въ Шеффильдѣ! И давно служите?

   - Да вотъ ужъ второй годъ. Сейчасъ же послѣ васъ опредѣлился.

   - Кушайте, пожалуйста, Яковъ... какъ по отчеству?

   - Семенычъ.

   - Вотъ, я вамъ, Яковъ Семенычъ, выберу красненькое съ синей полоской. Матушка здорова?

   - Ничего. Нынче только съ утра что-то...

   - Можетъ быть, винца еще можно?

   - Много будетъ, Владим³ръ Астафьичъ.

   - Ну, ужъ и много. A вотъ сардинки. Давно служите?

   - Второй годъ. Прямо-таки скоро послѣ васъ опредѣлился, когда Альфредъ Густав...

   - Ага! Это хорошо. A вотъ эта колбаса съ чеснокомъ, a эта безъ. Прошу, господа! Прошу закусить, чѣмъ Богъ послалъ. Матушка ваша какъ поживаетъ?

   - Такъ, вообще, ничего. Да сегодня старуха что-то, отъ обѣдни вертаясь...

   - Ну, слава Богу. Это пр³ятно! Надѣюсь, пивца-то, вы выпьете? Ну, что ничего вамъ служится въ конторѣ братьевъ Шумахеръ и Зайдъ...

   - Представители Альфреда Барраса,- машинально продолжилъ швейцаръ.- Да пожаловаться нельзя. Иногда только передъ праздникомъ, когда...

   - Ну, слава Богу, дай Богъ! Мамаша дома сидитъ, или въ гостяхъ?

   - Дома. Она, Владим³ръ Астафьичъ...

   - Такъ, такъ... A вотъ это моя гитара... Потомъ я вамъ сыграю.

   Ушелъ швейцаръ технической конторы Братьевъ Шумахеръ и Зайдъ отъ конторщика той же фирмы, довольно поздно - въ 11 часовъ.

   Бердяга долго жалъ руку этому непрезентабельному гостю и просилъ "не забывать".

   A когда гость ушелъ, Бердяга, вернувшись въ комнату и прибирая на столѣ, долженъ былъ оцѣнить деликатность этого краснощекаго, дубоватаго на видъ парня: на скатерти среди крошекъ хлѣба и кулича лежалъ Бердягинъ двугривенный,- отвергнутая дань аристократизма во имя чумазой демократ³и...

  

   Я еще съ прошлаго года стала замѣчать, что мой мальчикъ ходитъ блѣдный, задумчивый. A когда еврейск³й мальчикъ начинаетъ задумываться - это уже плохо. Что вы думаете, мнѣ обыскъ нуженъ, что-ли или что?

   - Мотя,- говорю я ему,- Мотя, мальчикъ мой! Чего тебѣ такъ каламитно?

   Такъ онъ подниметъ на меня свои глазки и скажетъ:

   - Что значить - каламитно! Ничего мнѣ не каламитно.

   - Мотя! Чего ты крутишь? Вѣдь я же вижу...

   - Ой,- говоритъ,- отстань ты отъ меня, мама! У меня скоро экзаменъ на аттестатъ зрѣлости, a потомъ y меня есть запросы.

   Обрадовалъ! Когда y еврейскаго мальчика появляются запросы, такъ господинъ околодочный цѣлую ночь не спитъ.

   - Мотя! Зачѣмъ тебѣ запросы? Что ты ихъ на ноги надѣнешь, когда башмаковъ нѣтъ, или на хлѣбъ намажешь, вмѣсто масла? Запросы, запросы. Отцу твоему сорокъ шестой годъ - онъ даже этихъ запросовъ и не нюхалъ. И плохо, ты думаешь, вышло? Пойди, поищи другой такой галантерейный магазинъ, какъ y Якова Функельмана! Нужны ему твои запросы! Онъ даже картоночки маленьк³я по всему магазину развѣсилъ! "Цѣны безъ запроса".

   - Мама, не мѣшай мнѣ! Я читаю.

   Онъ читаетъ! Когда онъ читаетъ, такъ уже мать родную слушать не можетъ. Я черезъ тебя можетъ сорокъ двѣ болячки въ жизни имѣла, a ты носъ въ книжку всунулъ и думаешь, что умный, какъ раввинъ. Ген³альный ребенокъ.

   Вижу - мой Мотя все крутитъ и крутитъ.

   - Что ты крутишь?

   - Ничего я не кручу. Не мѣшай читать. Что это онъ тамъ такое читаетъ? Ой! Развѣ сердце матери это камень, или что? Я же такъ и знала! "Записки Крапоткина"! Тебѣ очень нужно знать записки Крапоткина, да? Ты будешь больной, если ты ихъ не прочтешь? Брось сейчасъ же!

   - Мама, оставь, не трогай. Я же тебя не трогаю.

   Еще бы онъ родную мать тронулъ, шейгецъ паршивый!

   И такъ мнѣ въ сердце ударило, будто съ камнемъ. Куда вы думаете я сейчасъ же побѣжала? Конечно, до отца.

   - Яковъ! Что ты тутъ перекладываешь сорочки? Убѣжатъ они что ли отъ тебя, или что? Онъ долженъ обязательно сорочки перекладывать...

   - A что?

   - Ты бы лучше на Мотю посмотрѣлъ.

   - A что?

   - Ему надо читать "Записки Крапоткина", да?

   - A что?

   - Яковъ! ты мнѣ не крути. Что ты мнѣ крутишь! Скандала захотѣлъ, обыска y тебя не было, да?

   - A что?

   Это не человѣкъ, a дуракъ какой-то. Еще онъ мнѣ долженъ голову крутить!

   - Тебѣ что нужно, чтобы твой сынъ въ тюрьмѣ сидѣлъ? Тебѣ для него другого мѣста нѣтъ? Надѣвайся, пойдемъ домой!

   Вы думаете, что онъ дѣлалъ, этотъ Мотя, когда мы пришли? Онъ читалъ себѣ "Записки Крапоткина".

   - Мотька,- кричитъ Яковъ.- Брось книгу.

   - A вы,- говоритъ,- ее подымете?

   - Брось, или я тебя с³ю минуту по мордѣ ударю.

   И какъ вы думаете, что отвѣтилъ этотъ Мотя?

   - Попробуй! A я отравлюсь.

   Это запросы называется!

   - А, чтобъ ты пропалъ! Тебѣ для матери книжку жалко. Тебя кто рожалъ - мать или Крапоткинъ?

   - A что вы,- говоритъ Мотя,- думаете? Можетъ я, благодаря ему, второй разъ на свѣтъ родился.

   Ой, мое горе! Я заплакала, Яша заплакалъ и Мотя тоже заплакалъ. Прямо маскарадъ!

   Вышли мы съ Яшей въ спальню, смотримъ другъ на друга.

   - Хорош³й мальчикъ, а? Ему еще въ носѣ нужно ковырять, a онъ уже Крапоткина читаетъ.

   - Ну, что же?

   - Яша! Ты знаешь, что? Нашего мальчика нужно спасти. Это же невозможно.

   Такъ Яша мнѣ говоритъ:

   - Что я его спасу? Какъ я его спасу? По мордѣ ему дамъ? Такъ онъ отравится.

   - Тебѣ сейчасъ - морда. Интеллигентный человѣкъ, a разсуждаетъ какъ разбойникъ. Для своего ребенка головой пошевелить трудно. Думай!

   Яковъ сѣлъ, сталъ думать. Я сѣла, стала думать. Умъ хорошо, a два еще лучше. Думаемъ, думаемъ, хоть святыхъ вонъ выноси.

   - Яша!

   - A что?

   - Знаешь, что? Нашего ребенка нужно отвлечь.

   - Ой, какая ты умная - отвлечь! Чѣмъ я его отвлеку? По мордѣ ему дамъ?

   - Ты же другого не можешь! Для тебя Мотькина морда это идеалъ!.. Онъ ребенокъ живой - его чѣмъ-нибудь другимъ заинтересовать нужно... Нехай онъ влюбится, или что?

   - Какая ты, подумаешь, ген³альная женщина! A въ кого?

   - Ну, пусть онъ побываетъ въ свѣтѣ! Поведи его въ кинематографъ или еще куда! Что, ты не можешь повести его въ ресторанъ? !

   - Нашла учителя! Что, я бывалъ когда-нибудь въ ресторанѣ? Даже не знаю, какъ тамъ отворять дверей.

   - Что ты крутишь! Что ты минѣ крутишь? Тебѣ это чужой ребенокъ? Это Крапоткинское дитѣ, a не твое? Такой большой дуракъ, и не можетъ мальчика развлекать.

   Такъ пошелъ онъ къ Мотѣ, сталъ крутить:

   - Ну, Мотечка, не сердись на насъ. Пойди съ отцомъ немного пройдись. Я вѣдь же тебя люблю - ты такой блѣдненьк³й.

   Ну, Мотька туда-сюда - сталъ крутить: то дайте ему главу дочитать, то y него ноги болятъ.

   - Хорош³й ребенокъ! Книжку читать - ноги не болятъ, a съ отцомъ пройтись - откуда ноги взялись. Надѣвай, картузикъ, Мотенька, ну же!

   Похныкалъ мой Мотечка, покапризничалъ - пошелъ съ папой.

   Они только за двери - я сейчасъ же къ нему въ ящикъ... Боже ты мой! И какъ это y насъ до сихъ поръ обыска не было - не понимаю! За что только, извините, полиц³я деньги получаетъ?.. И Крапоткины y него, и Бебели, и Мебели, и Малинины, и Буренины - прямо пороховой складъ. Эрфуртскихъ программъ - такъ цѣлыхъ три штуки! Какъ y ребенка голова не лопнула отъ всего этого?!

   Ой, какъ оно y меня въ печкѣ горѣло, если бы вы знали! Быка можно было зажарить.

   Въ одиннадцать часовъ вечера вернулись Яша съ Мотей, a на другое утро такой визгъ по дому пошелъ, какъ будто его рѣзали.

   - Гдѣ мои книги?! Кто имѣлъ право брать чужую собственность! Это насил³е! Я протестуюсь!!

   Функельманы, это вѣрно, любятъ молчать, но когда они уже начинаютъ кричать - такъ скандалъ выходитъ на всю улицу.

   - Что ты кричишь, какъ дуракъ,- говоритъ Яковъ.- Отъ этого книжка не появится обратно. Пойдемъ лучше контру сыграемъ.

   - Не желаю я вашу контру, отдайте мнѣ моего Энгельса и Каутскаго!

   - Мотя, ты совсѣмъ сумасшедш³й! Я же тебѣ дамъ фору - будемъ играть на три рубля. Если выиграешь, покупай себѣ хоть десять новыхъ книгъ!

   - Потому только,- говоритъ Мотя,- и пойду съ тобой, чтобы свои книги вернуть.

   Ушли они. Пришли вечеромъ въ половинѣ двѣнадцатаго.

   - Ну, что, Мотя - спрашиваю.- Какъ твои дѣла?

   - Хорош³я дѣла, когда папаша играетъ, какъ маркеръ. Развѣ можно при такой форѣ кончать въ послѣднемъ шарѣ? Конечно же, онъ выиграетъ. Я не успѣю подойти къ билл³арду, какъ y него парт³я сдѣлана.

   Ну, утромъ встали они, Мотя и говоритъ:

   - Папаша, хочешь контру?

   - A почему нѣтъ?

   Ушли. Слава Богу! Богъ всегда слушаетъ еврейск³я молитвы. Уже Мотя о книжкахъ и не вспоминаетъ. Раньше y него только и слышишь:

   - Классовыя перегородки, добавочная стоимость, кооперативныя начала...

   A теперь так³я хорош³я русск³я слова:

   - Красный по борту въ лузу, фора, очко, алагеръ. Прямо сердце радовалось.

   Ну, пришли они въ двѣнадцать часовъ ночи - оба веселые, легли спать.

   Пиджаки въ мѣлу, взяла я почистить - что-то торчитъ изъ кармана. Э, программа кинематографа: Хе-хе! Послѣ эрфутской программы, это, знаете, недурно. Богъ-таки поворачиваетъ ухо къ еврейскимъ молитвамъ!

   Ну, такъ y нихъ такъ и пошло: сегодня билл³ардъ, завтра билл³ардъ, и послѣ завтра тоже билл³ардъ.

   - Ну,- говорю я какъ-то,- слава Богу, Яша... Отвлекъ ты мальчика. Уже пусть онъ немного позанимается. И ты свой магазинъ забросилъ.

   - Рано,- говоритъ Яша.- Еще онъ еще вчера хотѣлъ открытку съ видомъ на Маркса купить... Ну, рано, такъ рано.

   Уже они кинематографъ забросили,- уже программки цирка y нихъ въ карманѣ. Еще проходить недѣля - кажется, довольно мальчикъ отвлекся.

   - Мотя, что же; съ экзаменомъ? Яша, что же съ магазиномъ?

   - Еще не совсѣмъ хорошо,- говоритъ Яша,- подождемъ недѣльку. Ты думаешь запросы такъ легко изъ человѣка выходятъ? !

   Недѣльку, такъ недѣльку. Уже y нихъ по карманамъ не цирковая программа, a отъ кафешантана - ужасно бойк³й этотъ Яша оказался...

   - Ну, довольно, Яша, хватитъ! Гораздо бы лучше, чтобы Мотя за свои книги засѣлъ.

   - Сегодня,- говоритъ Яша,- нельзя еще, мы одному человѣчку въ одномъ мѣстѣ быть обѣщали.

   Сегодня одному человѣчку, завтра одному человѣчку... Вижу я, Яковъ мой крутить начинаетъ. A одинъ разъ оба этихъ дурака въ десять часовъ утра явились.

   - Гдѣ вы были, шарлатаны?

   - У товарища ночевали. Уже было поздно, и дождикъ шелъ, такъ мы остались.

   Странный этотъ дождикъ, который на ихъ улицѣ шелъ, a на нашей улицѣ не шелъ.

   - Я,- говоритъ Яша,- спать лягу, y меня голова болитъ. И y Моти тоже голова болитъ; пусть и онъ ложится.

   Такъ вы знаете что? Взяла я ихъ костюмы, и тамъ лежало въ карманахъ такое, что ужасъ: y Мотьки черепаховая шпилька, a y Яши черный ажурный чулокъ.

   Это тоже дождикъ? !

   То эрфуртская программа, потомъ кинематографическая, потомъ отъ цирка, потомъ отъ шантана, a теперь такая программа, что плюнуть хочется.

   - Яша! Это что значитъ?

   - Что? Чулокъ! Что ты, чулковъ не видала?

   - Гдѣ же ты его взялъ?

   - У коммивояжера для образца.

   - A зачѣмъ же онъ надѣванный? A зачѣмъ ты пьяный? A зачѣмъ y Мотьки женская шпилька?

   - Это тоже для образца.

   - Что ты крутишь? Что ты минѣ крутишь? A отчего Мотька спать хочетъ? A отчего въ твоей чековой книжкѣ одни корешки? Ты съ корешковъ жить будешь? Чтобъ васъ громомъ убило, паршивцевъ!

   И теперь вотъ такъ оно и пошло: Мотька днемъ за билл³ардомъ, a ночью его по шантанамъ черти таскаютъ; Яшка днемъ за билл³ардомъ, a ночью съ Мотькой по шантанамъ бѣгаетъ. Такая дружба,- будто чортъ съ веревкой ихъ связалъ. Отецъ хоть изрѣдка въ магазинъ за деньгами пр³ѣдетъ, a Мотька совсѣмъ исчезъ! Пр³ѣдетъ, перемѣнитъ воротничекъ, и опять назадъ.

   Нашъ еврейск³й Богъ услышалъ еврейскую молитву, но только слишкомъ; онъ сдѣлалъ больше, чѣмъ надо. Такъ Мотька отвлекся, что я день и ночь плачу.

   Уже Мотька отца на билл³ардѣ обыгрываетъ и фору ему даетъ, a этотъ старый оселъ на него не надыхается.

   И такъ они оба отвлекаются, что плакать хочется. Уже и экзаменовъ нѣтъ, и магазина нѣтъ. Все они изъ дому тащутъ, a въ домъ ничего. Развѣ что иногда принесутъ въ карманѣ кусокъ раздавленнаго ананаса, или половинку шелковаго корсета. И ужъ они крутятъ, ужъ они крутятъ...

   Вы извините меня, что я отнимаю время разговорами, но я y васъ хотѣла одну вещь спросить... Тутъ никого нѣтъ поблизости? Слушайте! Нѣтъ-ли y васъ свободной эрфуртской программы или Крапоткина? Что вы знаете, утопающ³й за соломинку хватается, такъ я бы, можетъ быть, попробовала бы... Вы знаете что? Положу Мотѣ подъ подушку, можетъ, онъ найдетъ и отвлечется немного... A тому старому ослу - сплошное ему горе - даже отвлекаться нечѣмъ! Онъ уже будетъ крутить и крутить и крутить до самой смерти...

  

  

  

   Бываютъ так³е случаи изъ жизни, въ которыхъ очень трудно признаться.

  

  

   Сегодня утромъ я, развернувъ газету и пробѣгая отъ нечего дѣлать отдѣлъ объявлен³й, наткнулся на такую публикац³ю:

   "Натурщица - прекрасно сложена, великолѣпное тѣло, предлагаетъ художникамъ услуги по позирован³ю".

   - Хи-хи,- засмѣялся я внутренне.- Знаемъ мы, какая ты натурщица. Такая же, какъ я художникъ...

   Потомъ я призадумался.

   - Поѣхать, что-ли? Вообще, я человѣкъ такой серьезный, что мнѣ не мѣшало бы повести образъ жизни немного полегкомысленнѣй. Живутъ же друг³е люди, какъ бабочки, перепархивая съ цвѣтка на цвѣтокъ. Самые умные, талантливые люди проводили время въ томъ, что напропалую волочились за женщинами. Любовныя истор³и Бенвенуто Челлини, фривольныя похожден³я ген³альнаго Байрона, автора глубокихъ, незабываемыхъ шедевровъ, которые останутся жить въ вѣкахъ... Извозчикъ!!

   Въ глубинѣ большого мрачнаго двора я отыскалъ квартиру номеръ седьмой и позвонилъ съ нѣкоторымъ замиран³емъ сердца.

   Дверь открыла угрюмая горничная - замкнутое въ себѣ существо.

   - Что угодно?

   - Голубушка... Что, натурщица, вообще... здѣсь?

   - Здѣсь. Вы художникъ? Рисовать?

   - Да... я, вообще, иногда занимаюсь живописью. Вы скажите тамъ... Что, вообще, молъ, все будетъ, какъ слѣдуетъ.

   - Пожалуйте въ гостиную.

   Черезъ минуту ко мнѣ вышла прекрасно-сложенная красивая молодая женщина въ голубомъ пеньюарѣ, который самымъ честнымъ образомъ обрисовывалъ ея формы. Она протянула мнѣ руку и привѣтливо сказала:

   - Вы на счетъ позироваван³я? Да? Художникъ?

   "Пора переходить на фривольный тонъ",- подумалъ я.

   - Художникъ? Ну, что вы! Хе-хе! Откуда вы могли догадаться, что я художникъ?

   Она засмѣялась.

   - Вотъ тебѣ разъ! A зачѣмъ бы вы тогда пришли, если не художникъ. Въ академ³и?

   - Нѣтъ, не въ академ³и,- вздохнулъ я.- Не попалъ.

   - Значить, въ частной мастерской. У кого?

   Я общительно погладилъ ея руку.

   - Какая вы милая! A вотъ догадайтесь!

   - Да какъ же можно догадаться... Мастерскихъ много. Вы можете быть и y Сивачева, и y Гольдбергера, и y Цыгановича. Положимъ, y Цыгановича скульптура... Ну, еще кто есть?... Перепалкинъ, Демидовск³й, Стремоуховъ... У Стремоухова, да? Вижу по вашимъ глазамъ, что угадала.

   - Именно, y Стремоухова,- подтвердилъ я.- Конечно, y него.

   Она оживилась.

   - А! У Василья Эрастыча! Ну, какъ онъ поживаетъ?

   - Да ничего. Пить началъ, говорятъ.

   - Началъ? Да онъ, кажется, лѣтъ двадцать, какъ пьетъ.

   - Ну? Эхъ, Стремоуховъ, Стремоуховъ! A я и не зналъ. Думалъ сначала: вотъ скромникъ.

   - Вы ему отъ меня кланяйтесь. Я его давно не видала... Съ тѣхъ поръ, какъ онъ съ меня "дѣвушку со змѣей" писалъ. Я вѣдь давно позирую.

   - Да вы серьезно позируете?- печально спросилъ я

   - То есть, какъ серьезно? A какже можно иначе позировать?

   - Я хотѣлъ сказать: не устаете?

   - О, нѣтъ. Привычка.

   - И, неужели, совсѣмъ раздѣваетесь?

   - Позвольте... А то какже?

   - Какже? Я вотъ и говорю: не холодно?

   - О, я позирую только дома, a y меня всегда 16 градусовъ. Если хотите, мы сейчасъ можемъ поработать. Вамъ лицо, бюстъ, или тѣло?

   - Да, да! Конечно!! Съ удовольств³емъ. Я думаю - тѣло. Безъ сомнѣн³я, тѣло.

   - У васъ ящикъ въ передней?

   Какой... ящикъ?

   - Или вы съ папкой пришли? Карандашъ?

   - Ахъ, какая жалость! Вѣдь я забылъ папку-то. И карандашъ забылъ.

   Я помедлилъ немного и сказалъ, обращая мысленно взоры къ своимъ патронамъ: Байрону и Бенвенуто Челлини:

   - Ну, да это ничего, что съ пустыми руками... Я..

   - Конечно, ничего,- засмѣялась молодая женщина.- Мы это сейчасъ устроимъ. Александръ!! Саша!

   Дверь, ведущая въ сосѣднюю комнату, скрипнула... Показалось добродушное лицо молодого блондина; въ рукѣ онъ держалъ палитру.

   - Вотъ, познакомтесь: мой мужъ. Онъ тоже художникъ. Саша! твой разсѣяный коллега пришелъ меня писать и забылъ дома не только краски и холстъ, но и карандашъ и бумагу. Охъ, ужъ эта богема! Предложи ему, что нибудь...

   Я испугался:

   - Да что вы! Мнѣ неловко... Очень пр³ятно познакомиться... Я ужъ лучше домой сбѣгаю. Я тутъ... въ трехъ шагахъ. Я... какъ это называется...

   - Да зачѣмъ же? Доска есть, карандаши, кнопки бумага. Впрочемъ, вы, можетъ быть, масломъ хотѣли?

   - Масломъ. Конечно, масломъ.

   - Такъ пожалуйста! У меня много холстовъ на подрамникахъ. По своей цѣнѣ уступлю. Катя, принеси!

   Эта проклятая Катя успѣла уже раздѣться, безъ всякаго стѣснен³я, будто она одна была въ комнатѣ. Сложена она была, дѣйствительно, прекрасно, но я почти не смотрѣлъ на нее. Шагала она по комнатѣ, какъ ни въ чемъ не бывало. Ни стыда y людей, ни совѣсти.

   Тяжесть легла мнѣ на сердце и придавила его.

   - Поколотитъ онъ меня, этотъ художественный назойливый болванъ,- подумалъ я печально.- Подумаешь, жрецы искусства!

   Катя притащила ящикъ съ красками, холстъ и еще всякую утварь, въ которой я совершенно не могъ разобраться.

   Мужъ ея развалился на диванѣ и, глядя въ потолокъ,. закурилъ папироску, a она отошла къ окну.

   - Поставьте меня,- сказала эта безстыдница.

   - Сами становитесь,- досадливо проворчалъ я.

   Она засмѣялась.

   - Я же не знаю, какая вамъ нужна поза.

   - Ну, станьте такъ.

   Я показалъ ей такую позу, принявъ которую, она черезъ минуту должна была замертво свалиться отъ усталости.

   Но эта Катя была выкована изъ стали. Она стала въ позу и замерла...

  

  

   - Что вы дѣлаете?- удивленно сказалъ мужъ Саша.- Вы не изъ того конца тюбика выдавливаете краску.

   - Вы увѣрены?- нагло засмѣялся я. - Покойный профессоръ Якоби совѣтовалъ выдавливать краску именно отсюда. Тутъ она свѣжѣе.

   - Да вѣдь краска будетъ сохнуть!

   - Ничего. Водой послѣ размочимъ.

   - Водой?... Масляную краску?!

   - Я говорю "водой" въ широкомъ смыслѣ этого слова. Вообще - жидкостью... Вотъ странная вещь,- перебилъ я самъ себя.- Всѣ краски y васъ есть, a тѣлеснаго цвѣта нѣтъ.

   - Да зачѣмъ вамъ тѣлесный цвѣтъ? Такого и не бываетъ.

   - Вы такъ думаете!? Въ... Художественныхъ письмахъ Александра Бенуа прямо указывается, что тѣло лучше всего писать тѣлеснымъ цвѣтомъ.

   - Позвольте... Да вы писали когда-нибудь масляными красками?

   - Сколько разъ! Разъ десять, если не больше.

   - И вы не знаете смѣшен³я красокъ?

   - Я-то знаю, но вы, я вижу, не читали многотомнаго труда члена дрезденской академ³и искусствъ, барона Фокса, "Искусство не смѣшивать краски".

   - Нѣтъ, этого я не читалъ.

   - То-то и оно. A что же тутъ нѣтъ кисточки на концѣ? Одна ручка осталась и шишечка...

   - Это муштабель. Неужели, вы не знаете, что это такое?

   - Я-то знаю, но вы, навѣрное, не читали "Записокъ живописца" Шиндлера-Барнай, въ которыхъ... Впрочемъ не будемъ отрываться отъ работы.

   - Подвигается?- спросилъ Саша.

   - Да... понемногу. Тише ѣдешь, дальше будешь, какъ говорится. Саша всталъ и взглянулъ изъ-за моего плеча на холстъ.

   - Гм!

   - Что? Нравится?

   - Это... очень... оригинально. Я бы сказалъ - даже не похоже.

   - Бываютъ разныя толкован³я,- успокоилъ я. - Золя сказалъ: "Жизнь должна преломляться сквозь призму м³ровоззрѣн³я художника".

   - Такъ-то оно такъ... Но вы замѣчаете, что y нея грудь - на плечѣ?

   - Такъ на своемъ же,- резонно возразилъ я.

   - Странный раккурсъ.

   - Вы думаете? Этотъ? Я его сдѣлаю пожелтѣе.

   - Причемъ тутъ "желтѣе". Раккурсъ отъ цвѣта не зависитъ.

   - Не скажите. Покойный Куинджи утверждалъ противное.

   - Гм!.. Можетъ быть, можетъ быть... Вы не находите, что на лѣвой ногѣ одинъ палецъ немного... лишн³й?..

   - Гдѣ? Ну, что вы! Разъ, два, три, четыре, пять... шесть... А! Это тѣнь. Это я тѣнь такъ сдѣлалъ... Впрочемъ, можно ее и стереть.

   - Конечно, можно. Только вы напрасно все тѣло пишете индѣйской желтой.

   - "Вотъ оселъ-то" подумалъ я.- "Тѣлесной краски, говоритъ, нѣтъ, a потомъ самъ-же къ цвѣту придирается".

   - Я вижу,- саркастически замѣтилъ я,- что вамъ просто моя работа не нравится.

   - Помилуйте,- деликатно возразилъ Саша.- Я этого не говорю. Чувствуется искан³е... новыхъ формъ. Рисунокъ, правда, сбитъ, лин³я хромаетъ, но... Теперь, вообще, вѣдь, всюду рисунокъ упалъ.

   И онъ, съ неожиданной откровенностью, закончилъ:

   - Сказать вамъ откровенно: сколько я ни наблюдаю - живопись теперь падаетъ. Мою жену часто приходятъ писать художники. Вотъ такъ же, какъ вы. И что же! У меня осталось нѣсколько ихъ карандашныхъ рисунковъ, по которымъ вы смѣло можете сказать, что живописи въ Росс³и нѣтъ. Мнѣ это больно говорить, но это такъ! Поглядите-ка сюда!

   Онъ вытащилъ изъ угла огромную папку и сталъ показывать мнѣ листъ за листомъ.

   - Извольте видѣть. Съ самаго перваго дня, какъ жена помѣстила объявлен³е о своемъ позирован³и - къ намъ стали являться художники, но что это все за убожество, бездарность и безпомощность въ рисункѣ! О колоритѣ я уже не говорю! Полюбуйтесь! И эти люди - адепты русскаго искусства, призванные насаждать его, развивать художественный вкусъ толпы. Одинъ молодецъ - вы видите - рисуетъ лѣвую руку на полъ-аршина длиннѣе правой. И какъ рисуетъ! Ни чувства формы, ни понят³я о раккурсѣ! Такъ, ей Богу, рисуютъ гимназисты перваго класса! У этого голова сидитъ не на шеѣ, a на плечѣ, животъ спустился на ноги, a ноги - найдите-ка вы, гдѣ здѣсь колѣно? Вы его днемъ съ огнемъ не сыщете. И вѣдь пишутъ не то что зеленые юноши! Большею частью люди на возрастѣ или даже старики, убѣленные сѣдинами. Какъ они учились? Каковъ ихъ художественный багажъ? Вы не повѣрите, какъ все это тяжело мнѣ. Мы съ женой искренно любимъ искусство, но развѣ это - искусство? !

   Дѣйствительно, никогда мнѣ не приходилось видѣть большаго количества уродовъ, нарисованныхъ безпомощной рукой пьянаго или ребенка: искривленныя ноги, вздутые животы, глаза, вылѣзш³е на лобъ, и губы, тянущ³яся наискось отъ уха къ подбородку.

   Бѣдная Катя!

   Я бросилъ косой взглядъ на свой этюдъ, вздрогнулъ и сказалъ съ тайнымъ ужасомъ:

   - Ну, я пойду... Докончимъ это когда-нибудь... послѣ...

   Саша ушелъ въ свою комнату. Катя закуталась въ халатикъ, подошла къ моему этюду, и вдругъ - залилась слезами.

   - Что съ вами, милая? ! Что такое?

   - Я не понимаю: зачѣмъ онъ меня успокаиваетъ, зачѣмъ деликатничаетъ! Кто?

   - Саша. Я сама вижу, я все время, на всѣхъ рисункахъ вижу, какая я отвратительная, безобразная. A онъ говорить: "нѣтъ, нѣтъ - ты красива, a только тебя не умѣютъ рисовать". Ну, предположимъ, одинъ не умѣетъ, другой, трет³й, но почему же - всѣ?!!

  

   Настоящ³й купальный сезонъ еще не начинался, но, несмотря на это, весь пляжъ, окруженный съ трехъ сторонъ кабинками, былъ усѣянъ лѣнивыми, полузасыпанными пескомъ, фигурами, которыя, какъ ящерицы на солнцѣ, замерли въ каменной неподвижности.

   Курортъ былъ итальянск³й и, поэтому, купальщики лѣниво перекликались между собою на нѣмецкомъ, англ³йскомъ, польскомъ и французскомъ языкѣ - на всѣхъ языкахъ, кромѣ итальянскаго.

   Гдѣ купаются итальянцы, и купаются-ли они, вообще совершенно неизвѣстно.

   Эта мысль занимала меня не менѣе часу, потому что голова, припекаемая солнцемъ, работаетъ вяло, медленно, и, вообще, отвратительно.

   Думаю, что я дремалъ...

   Неожиданно уха моего коснулась чистѣйшая русская рѣчь.

   Разговаривали двѣ фигуры, закутанныя съ головой въ купальные халаты и простыни - два безформенныхъ безголовыхъ тѣла.

   - Славный мальчишка!- прогудѣлъ голосъ изъ-подъ желтой простыни.

   - Это вы о которомъ говорите? О томъ, что сей часъ возится съ няней на пескѣ? Въ синемъ полосатомъ костюмчикѣ?

   - Да, да. Превосходный мальчишка.

   - Тотъ, кто сейчасъ посыпаетъ себѣ голову пескомъ изъ ведерка?- переспросила точная бѣлая простыня.

   - Ну, да! Этотъ самый.

   - Да, знаете-ли,- удовлетворенно согласилась бѣлая простыня.- Я долженъ имъ гордиться. Ха-ха!

   - Почему вы... должны гордиться?

   - Потому что этотъ мальчишка - дѣло рукъ моихъ.

   - Чортъ подери! Не хотите-ли вы сказать, что это вашъ сынъ?