Главная » Книги

Тепляков Виктор Григорьевич - С. Тхоржевский. Странник, Страница 3

Тепляков Виктор Григорьевич - С. Тхоржевский. Странник


1 2 3 4 5 6 7

стем столь же несносным, как и всякий другой, и признаться ли Вам, что перед ярким бивачным огнем, под занавескою открытого неба, или даже один в своих огромных, с загнутою спинкою креслах (разумеется, не здесь, а в Одессе), я чувствую себя тысячу и один раз умнее и довольнее целым светом, нежели в толпе блистательных ягу (Вы, конечно, помните последнее гулливерово странствие), представителей его и моих глупостей. Что, в самом деле, мне, страннику из племени простосердечных, подобно гурону фернейского краснобая [то есть Вольтера, написавшего повесть "Простосердечный"], - что мне, говорю я, до ваших князей A. Б. В., до графов Г. Д. Е., до генералов Ж. 3. И.!"
   Однако именно от них, власть имущих, зависело, как сложится его судьба.
   Это самое письмо свое включил он в книгу "Писем из Болгарии" не в том виде, в каком написалось оно "перед ярким бивачным огнем". Так, "один, в своих огромных, с загнутою спинкою креслах (разумеется, не здесь, а в Одессе)" - вставлено позднее: до отплытия в Варну не было у него в Одессе ни своего угла, ни, тем паче, никаких кресел. А презрительное перечисление по буквам алфавита князей, графов и генералов, возможно, пришлось автору как-то выправить, дабы, например, не оказалось в перечислении графа B. (Воронцов такого упоминания не простил бы!).
   Книга "Письма из Болгарии", благодаря попечениям брата, вышла из печати к осени 1833 года в Москве. Вероятно, был это, по замыслу, лишь первый из двух томов, так как вошли в него письма из Варны, Гебеджи, Девно и Правод и не вошли более поздние письма из Сизополя и Анхиало. Второй же том мог вызвать возражения цензуры: тяжелые картины чумы в военном лагере под Сизополем могли быть сочтены неуместными и нежелательными на печатных страницах.
   Мы не знаем, то ли эта книга, то ли стихи Виктора Теплякова обратили на него благосклонное внимание жены графа Воронцова, Елизаветы Ксаверьевны (той самой, в которую прежде был влюблен Пушкин). В октябре она дважды присылала Теплякову приглашения в генерал-губернаторский дворец: один раз - на обед, другой раз - на прием в честь турецкого посла. Конечно, Тепляков оказывался там лишь одним из многочисленных гостей, но все же внимание графини Воронцовой было благодетельным (и впоследствии он с признательностью вспоминал о ней).
   Воронцов переслал экземпляр "Писем из Болгарии" в Петербург, военному министру - для преподнесения императору от имени автора. Можно предположить, что это было идеей Елизаветы Ксаверьевны: она понимала, что, если книга обратит на себя высочайшее внимание, это может оказать автору лучшую протекцию.
   Он же мечтал, что его снова пошлют в какое-нибудь путешествие, может быть в Константинополь... Черт возьми, без протекции никак было не обойтись.
   И еще одна знатная одесская дама отнеслась к Теплякову с особенным сочувствием - графиня Роксандра Скарлатовна Эдлинг.
  
   Ей было сорок семь лет. В молодости она была фрейлиной жены императора Александра I, замуж вышла поздно, детей у нее не было. Отец ее был молдаванин, мать - гречанка, муж - то ли немец, то ли голландец, родиной своей она считала Грецию, большую часть жизни провела в России, родным же языком ее был французский. Она была умна, интересна, устраивала у себя дома званые вечера по четвергам.
   Возможно, она уже тогда рассказывала друзьям о том, о чем писала в воспоминаниях. По ее словам, Александр I, которого она хорошо знала лично, понимал необходимость отмены или хотя бы ограничения крепостного права в России: "Александр был проникнут этой великой задачей, но его ужасала мысль об опасностях, которые могли постигнуть его родину от преобразования столь необходимого". Думается, графиня Эдлинг не совсем верно оценивала императора Александра (был он, говоря словами Пушкина, "властитель слабый и лукавый", - графиня Эдлинг знала, что он слаб, и не предполагала, что он лукав). Но она сознавала необходимость преобразований в России - значит, должна была сочувствовать замыслам декабристов. Так же, как сочувствовал им Виктор Тепляков. При близком знакомстве он угадал в этой женщине родственную душу.
   Она очень скоро стала ему верным другом и всячески старалась ему помочь.
   Ее одесский дом находился на углу Театрального переулка и Екатерининской. На той же улице жил ее брат, человек весьма консервативный, бывший чиновник министерства иностранных дел и давний друг управляющего Азиатским департаментом того же министерства, старого грека Родофиникина. Через брата графиня Эдлинг намерена была достать Теплякову рекомендательные письма...
   В начале апреля 1834 года, с наступлением теплых дней, она уехала в свое имение Манзырь в Бессарабии. Оттуда в конце месяца прислала Виктору Теплякову письмо (по-французски, конечно, так что привожу его в переводе): "К Вам, кажется, можно применить поговорку об отсутствующих: с глаз долой - из сердца вон: Вы не только не приехали ко мне, как я надеялась, но даже не писали, как обещали. Все же, я думаю, в один прекрасный день Вы вспомните меня, теперь же посылаю рекомендательное письмо для Константинополя... Но уедете ли Вы? Я в этом совсем не уверена, зная, как несчастлива ваша звезда".
   Он тоже не был уверен. И отчаянно досадовал, что время проходит в пустых ожиданиях. Завел себе палку с надписью: "memento mori" - "помни о смерти": Для него эта надпись, конечно, означала: "надо спешить жить!"
  
   В Одессе жила тогда племянница всеми почитаемого поэта Василия Андреевича Жуковского, Анна Петровна Зонтаг, ее муж был начальником одесского порта. Она переслала дядюшке в Петербург два экземпляра книги Теплякова - с просьбой преподнести их императрице и ее сыну, наследнику. Выполнить эту просьбу Жуковскому было нетрудно, ведь он занимал высокую должность воспитателя царских сыновей.
   Но не мог ли автор книги показаться навязчивым? Один экземпляр "Писем из Болгарии" - императору, другой - императрице, третий - наследнику... Нет, как видно, неудобным это не считалось. Жуковский передал два полученных им экземпляра по назначению (императрице - через ее личного секретаря).
   Но прежде, чем отдать книгу, Жуковский прочел ее сам и послал племяннице Анне Петровне - для Теплякова - такое письмо: "Позвольте принести Вам искреннюю благодарность и за себя: я позавидовал сердечно Вашему подарку, ибо давно уже уважаю Вас как поэта с дарованием необыкновенным и как приятного прозаика, умеющего давать слогом своим прелесть учености. Желаю, чтобы Вы продолжали трудиться с пером в руках и чаще появлялись на сцене литературной. Желаю этого как эгоист, для собственного удовольствия, и как русский, для чести нашей отечественной литературы".
   Анна Петровна переслала это письмо Теплякову вместе с запиской: "Посылаю Вам ответ от Жуковского, приходите ко мне на минутку, мне хочется показать Вам то, что он ко мне пишет на Ваш счет". Тепляков, конечно, поспешил зайти в Анне Петровне и прочел в письме Жуковского к ней: "Письмо Ваше и экземпляры книги Теплякова получил: я давно многие отрывки его читал и всегда особенным удовольствием. Он поэт и в то же время ученый человек".
   Чуть ли не в тот же самый день стало известно, что граф Воронцов получил от императора - для автора книги "Письма из Болгарии" - всемилостивейший подарок: золотые часы с цепочкой.
  
   Более трех лет граф не находил для Теплякова решительно никаких занятий, но теперь сразу нашел. Царская милость немедленно повлияла на его отношение к поэту!
   Последовал приказ в канцелярию, и там было составлено, от имени Воронцова, письменное предписание:
   "Состоящему в штате моем отставному поручику Теплякову.
   Частые кораблекрушения, коим подвергаются купеческие суда, идущие в константинопольский пролив, подали мысль о составлении проекта насчет улучшения воздвигнутых турецким правительством у самого входа в Босфор со стороны Черного моря двух маяков, кои, как отзываются шкипера, не всегда освещаются исправно. Полагают также полезным поставить маяк против мыса ложного Босфора (Карабурну), где разбиваются многие суда.
   Желая иметь верные сведения: освещаются ли постоянно маяки у входа в Босфор, со стороны Черного моря находящиеся, а также, каким образом производится сие освещение, - я поручаю вашему благородию отправиться в Константинополь и, по собрании частным образом подробнейших по означенному предмету справок, представить мне оные с вашими замечаниями.
   Если представится вам удобный случай посетить Смирну, то вы можете туда поехать для собрания сведений о производящихся там торговых оборотах с Россиею и, удостоверившись, в чем именно оные ныне заключаются, представить мне таковые сведения по возвращении вашем в Одессу. Паспорт для свободного проезда в Константинополь, Смирну и обратно в Одессу у сего прилагается".
  
   В ближайшие дни Воронцов намерен был уехать в Крым, в свое алупкинское имение. Предполагал вернуться в Одессу к середине июля и затем направиться в Петербург. Поэтому Тепляков видел для себя необходимость исполнить поручение и возвратиться из Константинополя до середины июля, чтобы застать Воронцова в Одессе. Надо успеть.
   Директор одесской Публичной библиотеки Антонио Спада был добрым знакомым Теплякова и перед его отъездом согласился взять на хранение остающиеся вещи. 30 мая прислал записку: "Только что получил два сундука, запертые и запечатанные; равным образом и скрипку; все это будет тщательно сохранено в святилище Публичной библиотеки..."
   Приятели поэта устроили прощальный вечер, это было 1 июня. Растроганные "неизбежными кипучими возлияниями" (по его собственному выражению), проводили его от дома до берега моря. На рейде стоял на якоре австрийский бриг. Завтра он должен был отплыть в Константинополь.
   Ночью, в душной и тесной каюте, возбужденный выпитым вином. Тепляков не мог уснуть. Задремал только на рассвете. Когда проснулся и выскочил на палубу, солнце сияло уже высоко над синевой моря, с ослепительным блеском пенились волны и свежий ветер надувал паруса.
  

Глава четвертая

Весь мир, вся жизнь загадка для меня.

Которой нет обещанного слова.

Все мнится мне: я накануне дня,

Который жизнь покажет без покрова;

Но настает обетованный день-

И предо мной все та же, та же тень.

П. А. Вяземский

   На европейском берегу Босфора, между Константинополем и выходом пролива в Черное море, угнездилось тихое селение Буюк-Дере. Рядом, на пологом склоне, великолепный сад спускался к набережной и окружал красивое двухэтажное здание - русское посольство.
   Из окон посольства открывался вид на синий пролив и на высокий противоположный берег, розовый на закате, сизый - в тени - по утрам.
   Повседневная жизнь в посольстве текла размеренно и ровно. С утра не спеша брались за текущие дела. О времени обеда напоминал колокольчик. Под вечер - прогулки по набережной. Позднее, когда стемнеет, - музицирование в гостиной.
   Посланник Аполлинарий Петрович Бутенев - худой, со впалыми щеками и почти бесцветными глазами - был человеком чрезвычайно выдержанным, со всеми любезным, осмотрительным, как и следует дипломату. Он любил нерушимый порядок, любил пирамиды бенгальских роз в саду. В делах дипломатических следовал тактике своего начальника, вице-канцлера и министра иностранных дел графа Нессельроде - избегал поспешности, предпочитал выжидание.
   Выдержку, неторопливость, безупречную любезность Бутенев ценил и в своих подчиненных.
   Его вполне устраивал в должности первого секретаря посольства Владимир Павлович Титов - светский молодой человек, тонкогубый, слегка лысеющий со лба. Титов питал слабость к азиатскому кейфу - блаженству созерцания и покоя. Был он одаренным литератором, иногда печатался в журналах, но только под псевдонимом, не иначе. Самым заметным его сочинением был "Уединенный домик на Васильевском" - записанный Титовым в Петербурге устный рассказ Пушкина. Так что, собственно, сочинил сию таинственную историю Пушкин, Титов лишь изложил ее письменно и опубликовал, получив на то великодушное согласие поэта.
   Летом 1832 года Титов, проездом из Москвы в Константинополь, бывал в Одессе и рассказал об этом в письме, посланном уже из Буюк-Дере, московскому другу своему Шевыреву, известному итератору. Написал, что в Одессе "видел А. П. Зонтаг, Розберга и пансионского Виктора Теплякова. Известный в Одессе под названием Виктора Гюго, он, как ты знаешь, пишет посредственные стихи и твердит остроты, не всегда удачные". "Пансионским" Титов именовал Теплякова потому, что знал его еще в Московском университетском пансионе (Титов и Шевырев были двумя годами младше поступили в пансион, должно быть, позднее; друзьями Теплякову не были ни в пансионе, ни после; как поэта не принимали его всерьез).
   В том же письме Шевыреву Титов рассказывал о жизни своей в Буюк-Дере: "Я, грешный, как улитка свернулся снова в самого себя. Вечером из канцеляриста превращаюсь в философа и веду жизнь созерцательную. Отворю настежь окна на пролив, закуриваю трубку сирийского табаку и смотрю на волны Босфора; как нарочно, теперь отражается в них с одной стороны полный месяц, а с другой - зарево пожара. Верный старой привычке, Стамбул горит ежегодно и никогда весь не сгорает".
   А в июне 1834 года встретился Владимир Титов с Виктором Тепляковым здесь, в Буюк-Дере.
  
   Как и большинство путешествующих, в первый раз Тепляков увидел Константинополь с борта корабля. Бухта Золотой Рог разделяла город надвое: влево - "дивная мозаика Стамбула" (по выражению Теплякова) с монументальным старым дворцом султана Сарай-Бурну, с величественной мечетью Айя-София; вправо - сгрудившиеся в дикой тесноте домики Галаты. Далее, выше в гору, самая благоустроенная часть города - Пера.
   Сойдя на берег у входа в бухту Золотой Рог, он должен был миновать Галату и выехать на главную улицу Перы, где ему рекомендовали гостиницу.
   На этой главной улице толкотня была невообразимая, встречные экипажи цеплялись колесами - не проехать, верховые криками заставляли толпу уступать дорогу, погонщики вели навьюченных ослов. Дома здесь были в два и в три этажа, и верхние этажи выступали над нижними, образуя как бы навес над улицей. В пестрой разноязыкой толпе все были одеты по-разному, по-своему - турки, греки, армяне. Из открытых настежь дверей кофеен веяло ароматом кофе, а рядом несло зловонием - давал о себе знать рыбный рынок, балык-базар. Еще дальше, в новых богатых кварталах, главная улица, становилась шире. За последними городскими строениями, мимо армянского кладбища, издали похожего на кипарисовую рощу, дорога вела в Буюк-Дере. А вправо другая дорога спускалась к берегу Босфора и новому дворцу султана Долма-Бахче.
   Незнакомый шумный город, где все было для него так ново, заинтересовал необычайно, и Тепляков сразу пожалел, что приехал сюда с кратковременной миссией. Вот если бы его определили здесь на службу в русское посольство...
   Посланника он не застал на месте: Бутенев уехал в отпуск, в Россию. В посольстве отнеслись к Теплякову равнодушно, ему даже не предложили остановиться в одном из флигелей дома в Буюк-Дере, где жили посольские служащие. Титов прислал записку: "Согласно желанию Вашему, я посылал расспросить о квартире. Удобнее всего будет для Вас, я думаю, поселиться в здешней локанде под фирмой A. I ?ami. Оттуда Вы будете иметь приятный вид на пролив, притом можете иметь там же готовый стол. Если Вы найдете для себя достаточною одну комнату, то будете платить в сутки 5 пиастров, а если две, то 10; по здешним ценам это весьма дешево".
   Тепляков тогда же послал письма к Антонио Спада и графине Эдлинг. Ответное письмо Спада пришло примерно через месяц: "Все Ваши подробные описания Константинополя, милостивый государь, чрезвычайно заинтересовали меня... Продолжайте Ваши прелестные рассказы об остатках древней Византии; рисуйте османлисов с той энергией, которая Вам так свойственна". Спада уверял, что спешить с возвращением в Одессу нет смысла: "ваше скорое возвращение может показаться поступком несвоевременным" - если собранные сведения окажутся недостаточными...
   Да, с возвращением можно было не спешить.
   Собрать нужные сведения о маяках при входе в Босфор, вероятно, было не так-то просто. Но он их собрал и написал необходимый отчет.
   Кроме того, в прогулках по огромному городу, таившему для него загадки, подобно нескончаемым сказкам тысячи и одной ночи, он с увлечением изучал памятники старины, искал следы древней Византии. Начинал овладевать турецким языком.
   Еще в своих "Письмах из Болгарии" Тепляков признавался: "Мой ум был всегда, подобно Стернову, каким-то странствующим рыцарем, которому плоть моя служила только смиренным оруженосцем". И подобно Стерну, замечательному писателю XVIII столетия, автору книги "Сентиментальное путешествие", Виктор Тепляков был тогда еще тоже путешественником сентиментальным...
   В Константинополе он застрял на два месяца. Поселился было в Буюк-Дере (должно быть, по адресу, подсказанному Титовым), но скоро предпочел перебраться обратно, в шумную Перу, ибо все его интересы, все увлечения были там, в кипучей турецкой столице, а не здесь, в чинном дипломатическом уединении Буюк-Дере.
   В адрес посольства пришло для него письмо от графини Эдлинг. "Я получила Ваше письмо из Константинополя, - писала она, - за которое тысячу раз благодарю. Оно пробудило во мне тоску по родине. Я очень рада, что Вы не ошиблись в своем ожидании и наслаждаетесь одной из тех хороших минут в жизни, которые есть отдых божественный, а он помогает нам легче сносить горести, неизбежные в нашем существовании". Сообщив о предстоящем в конце лета отъезде Воронцова в Петербург, она далее написала: "Я убеждена, что его сношения с графом Нессельроде легко доставят ему случай помочь Вашему определению в константинопольскую миссию, и, зная его любезность, не сомневаюсь, что, если Вы к нему обратитесь, он для Вас это сделает. Тогда под шум волн Босфора Ваша фантазия доставит Вам наслаждение, достойное Вашего таланта... Будьте уверены в преданности, которую я питаю именно к Вам, потому что рассчитываю, что найду в Вас то, что так редко можно встретить в людях, а именно: прямоту, доброту, таланты и правдивость".
  
   Теплякову предстояло еще путешествие в Смирну. Он загорелся желанием пропутешествовать дальше - через Эгейское море в Афины... Оказалось, это можно устроить без особых затруднений, и в русском посольстве в Буюк-Дере пошли ему навстречу - выписали паспорт для поездки в Грецию.
   В письме к брату Алексею Виктор Тепляков рассказывал с воодушевлением: "...французская бомбарда Адель приняла меня на свою палубу, и около полудня невообразимая Византия утонула уже передо мною со всей роскошью своих домов, куполов, минаретов в голубых волнах Пропонтиды" (то есть Мраморного моря).
   Вечером, уже в Дарданеллах, как вспоминал он впоследствии, горы по обеим сторонам пролива "потянулись полосатыми склонами к обагренному вечерним огнем мысу, на котором пестреют дома, сады и мечети Галлиполи; не забыть ни широких пенистых волн, ни трепетавших между снастей звезд...".
   Путь по морю вдоль гористых берегов Малой Азии, при постоянной зависимости от попутного ветра, оказался долгим, и лишь через двенадцать дней плавания Тепляков смог выйти на берег в Смирне. Здесь он должен был, по его словам, "преобразиться из небрежного скитальца в чопорного, притязательного европейца, извлечь из чемодана свою парадную амуницию, делать и принимать посещения".
   В Смирне существовало русское консульство, там, вероятно, могли сообщить ему сведения о торговле - те, что затребовал Воронцов. В окрестностях Смирны благоухали в садах лимонные и апельсиновые деревья, по дорогам верблюды позвякивали колокольцами...
   Как раз в те жаркие августовские дни, когда Виктор Тепляков был в Смирне, ему исполнилось тридцать лет. Молодость осталась за плечами. Но его надежды, казалось, только начали исполняться.
   Впереди была Греция, вдохновлявшая Байрона, страна древней культуры, уцелевшей в развалинах, но тем не менее прекрасной.
  
   Всего несколько лет назад, в освободительной войне, Греция добилась независимости от султана. Однако по настоянию европейских монархов, с которыми Греция вынуждена была считаться, королем ее был поставлен молодой баварский принц.
   Столица молодого государства, Афины, едва начинала возрождаться к жизни. У подножья холмов теснились домики с плоскими крышами, стены их обмазывали глиной и белили известью. Весной на немощеных улочках, у плетней, паслись козы, летом скудная зелень выгорала на солнце, под ногами клубилась пыль.
   Временно король обосновался в Навплии, еще меньшем городке близ Афин. Королевским дворцом именовали здесь темно-серый, внешне ничем не примечательный дом, в пять окон по фасаду. Русское посольство занимало дом напротив.
   Когда Тепляков прибыл в Навплию, русский посланник в Греции Катакази устроил ему высочайшую аудиенцию. В посольстве дали Теплякову дипломатический мундир, и, переодевшись, он вместе с посланником направился во дворец. Здесь посланник представил королю Теплякова как русского дипломата. Разговор получился несущественным: король расспрашивал Теплякова о Константинополе, об Одессе и об одесских греках, посланника - о его семействе. Запомнился тронный зал, обтянутый по стенам малиновым сукном, и ярко одетый король - в светло-синем мундире с красным, шитым серебром воротником и серебряными эполетами.
   Тепляков хотел совершить хотя бы небольшое путешествие по Греции, от Афин до Коринфа, и легко получил разрешение и паспорт.
   Путь до Коринфа верхом на лошади занимал более суток, так что на полдороге приходилось останавливаться на ночлег.
   Стоял октябрь, но было еще совсем тепло, зеленели оливковые рощи, на склонах гор паслись овцы, и только редкие пашни чернели по-осеннему - хлеб уже был убран.
   Коринф, оказалось, особенно пострадал во время минувшей войны. "Это развалины на развалинах, - записал в дневнике Тепляков. - ...Коринф представляет деревню, лишенную жителей, неживую, опустошенную, словно после разбойничьего нашествия или гибельного землетрясения. Сердцу больно".
   К вечеру над горами и морем сгустился туман, начал накрапывать дождь. Ночевал Тепляков в полуразрушенной гостинице, где в окнах не было стекол и заменяла стекла бумага (как тут было не вспомнить дом, в котором он жил в Варне).
   Наутро проводник повел его на гору Акрокоринф. Сквозь туман пробилось солнце, после дождя свежо пахло листвой, щебетали птицы...
   В Афины Тепляков вернулся через два дня. Он принялся с жаром осматривать и изучать афинские древности. "Я был ослеплен этими чудесами", - записал он в дневнике после того, как в первый раз поднялся на холм Акрополис и увидел древние руины: Пропилеи, Парфенон, Эрехтейон. Красота мраморных развалин казалась особенно поразительной в лучах заката и в лунном сиянии.
   Наступил ноябрь. Пора было думать о возвращении в Константинополь и в Одессу. Тепляков съездил верхом на лошади в близкую к Афинам гавань Пирей - узнать, когда можно ожидать попутный корабль. Толком ничего не узнал. На море дул сильный ветер, тусклое солнце едва просвечивало сквозь тучи. Но еще можно было искупаться около прибрежных камней, вода была не холодной.
   Через день в Афинах его познакомили с капитаном судна, которое вот-вот должно было отойти из Пирея прямо в Константинополь. За двенадцать испанских талеров капитан согласился взять Теплякова на борт и предоставил ему каюту.
   Под проливным дождем Тепляков покидал Афины и, пока добрался до Пирея, промок и продрог.
   Ночью, при сильном ветре и дожде, корабль снялся с якоря и поплыл прямо на восток, к берегам Малой Азии. Понадобилось четверо суток, чтобы пересечь Эгейское море и подойти к острову Хиос. Отсюда надо было поворачивать к северу, но лишь один раз ветер подул с юга и проглянуло солнце, затем погода окончательно испортилась. Ветер дул с севера, в лоб; штормило, волны перекатывались через палубу. Только 15 ноября корабль вошел в Дарданеллы. В густом тумане и при встречном ветре корабль трое суток почти не продвигался вперед. Наконец капитан решил бросить якорь в Галлиполи и объявил Теплякову, что далее, в Константинополь, не поплывет. Ни уговоры, ни угрозы не помогли.
   Узнал Тепляков, что скоро, по пути в Константинополь, должен остановиться здесь, в Галлиполи, австрийский пароход "Мария-Доротея". Придется его подождать. Забрал свои вещи и сошел на берег.
   Ему предоставил комнату агент австрийского парохода. Комната оказалась холодной, печки в ней, разумеется, не было. Обогреваться можно было только в харчевне, перед мангалом - жаровней с горячими углями, где жарилась рыба. Тут Тепляков сидел с утра до вечера в томительном бездействии и тоске. Когда угли остывали и подергивались пеплом, уходил в свою комнату.
   Но вот утром 26-го - наконец-то! - показался пароход. Ожидающие подхватили свои вещи, сели в лодки и поплыли к пароходу.
   Вечером в удобной каюте Тепляков блаженно уснул. Среди ночи его разбудила загремевшая якорная цепь. Выйдя на палубу, он увидел перед собой Галату в ночном тумане.
   Утром высадился на берег. По знакомым улицам - к дому, где его знали, - не шел, летел. Вот уже и Пера. "Наконец я на улице Четырех Углов, вижу гауптвахту, повертываю влево, и вот наконец дверь моей квартиры растворилась..." - это запись в его дневнике. В квартире жили три женщины и "дети отвержениц мира" (по выражению Теплякова), так что, вероятно, эти женщины и были "отверженицами". Но он относился к ним с нежностью и признательностью. День возвращения сюда отметил в дневнике как "один из счастливейших дней" в своей жизни.
   Только 2 декабря он собрался посетить посольство в Буюк-Дере. Направился туда на борту какого-то суденышка и кратко записывал в дневнике: "Опять божественный Босфор. Перекрашенный Долма-Бахче (теперь белый). Деревья без листьев, одни зеленые кипарисы. Буюк-Дере, моя прежняя квартира. Визит посланнику".
   Тепляков видел посланника в первый раз - только в августе Бутенев вернулся из отпуска. Вернулся он с новой женой. Шесть лет вдовел, а нынешним летом женился, и весьма обдуманно - по возрасту она годилась, ему в дочери, зато была сестрой графа Хрептовича, зятя графа Нессельроде. Породнившись таким образом с вице-канцлером, Бутенев несомненно упрочил свое положение.
   Он встретил Теплякова любезно - впрочем, любезным он был всегда. Выслушал рассказ о путешествии в Грецию. Тепляков заметил, что хотел бы, до того как вернется в Одессу, представить ему свои труды - описания древностей Константинополя и Смирны. Просил при случае объяснить Воронцову, что он, Тепляков, задержался в путешествии не ради праздного любопытства, а ради изучения древностей, что отразится в его трудах. Бутенев отвечал уклончиво, ничего не обещал.
   Скверная погода заставила Теплякова вернуться в Перу не по волнам Босфора, а сухим путем. Наконец 8 декабря, в дождь и густой туман, он простился с Константинополем - сел на борт парохода "Николай I", который отправлялся в Одессу.
   Ожидалось - пароход остановится в Буюк-Дере, но, когда проплывали мимо, разыгралась такая буря, что капитан отказался бросить якорь. Шквальный ветер нес не то дождь, не то снег... Пароход вышел в Черное море.
  
   Одесский берег был по-зимнему гол, море отливало металлическим блеском. Всех прибывших ожидал двухнедельный карантин.
   Карантином же назывался ряд унылых одноэтажных зданий за оградой, у самого моря. Над оградой был поднят желтый флаг - он означал отсутствие чумных в карантине (при обнаружении чумы был бы вывешен красный, как сигнал об опасности). Волны разбивались о длинный карантинный мол.
   Пароход стал на якорь. Вот уже поднялись на палубу карантинный чиновник и доктор, чиновник принялся проверять паспорта. Проверял - не касаясь их, не беря в руки. Желающим отправить в город письма предложил положить их на палубу. Он брал, каждое длинными щипцами и бросал в особый железный ящик (письма подлежали окуриванию - прежде чем передадут их на почту)... Каждый прибывший должен был также предстать перед доктором. Доктор приказывал расстегнуть воротник и показать шею, сильно хлопнуть себя под мышками и ударить себя кулаком в пах. Потому что было известно: что чумные пятна появляются в первую очередь на шее, под мышками и в паху - эти места становятся особенно чувствительными...
   Наконец прибывшие получили разрешение сойти на берег. Лодки доставили их на мол, по молу побрели они в карантин.
   Карантинные здания оказались поделены на отдельные помещения, каждое - с выходом в отдельный дворик. Перед окнами зябко шуршали безлиственные в эту пору акации.
   В общей ограде можно было увидеть особую крытую галерею: две стенки из деревянных решеток и между ними коридор - он разделял тех, кто подходил к карантину со стороны города, и тех, кто пребывал в карантине. Галерея называлась итальянским словом parlatorio ("говорильня", точнее - место для разговоров). Возле ограды стоял часовой.
   В день прибытия Тепляков послал записку графине Эдлинг. И в тот же день получил ответ: "Наконец-то Вы вернулись, приветствую Вас... Я буду очень рада узнать, что Вы свободны от карантина; когда же наступит счастливый день?.. Если смогу, приду повидать Вас в карантине, то есть если не будет холодно".
   Первым делом ему надо было обдумать, написать и, не откладывая в долгий ящик, отправить письмо в Буюк-Дере Бутеневу. "Я в отчаянии, - написал ему Тепляков, - что буря, продолжавшаяся во время моего пребывания на пароходе у Буюк-Дере, помешала мне лично поднести Вашему превосходительству две работы, которые теперь осмеливаюсь послать Вам..." К письму Тепляков эти работы приложил. Он писал далее: "Если я не ошибаюсь, можно было бы оказать действительную услугу не только своей стране, но и всей просвещенной Европе, посвятив себя наблюдениям, которые опять стали новы в ту минуту, когда в Турции все идет к полному преобразованию. Поглощенный этими идеями, я сперва решился было провести зиму в Константинополе, чтобы весною снова начать свои экскурсии, но, будучи зависим, во-первых, от обстоятельств, призывающих меня сюда, с другой стороны - сознавая трудности, которые испытывал бы частный человек, пускаясь на такое предприятие без дозволения и помощи свыше, я решился сам поехать в Петербург и представить свой план на одобрение правительства".
   Он, возможно, еще не сознавал, что его план Бутенев поддерживать не станет, потому что ему вообще не может нравиться человек, стремящийся действовать по собственной инициативе, независимо от указаний высокого начальства.
   Тепляков же надеялся, что им заинтересуется министерство иностранных дел...
   Наконец он был выпущен из карантина. В тот же день, вечером, он попал на бал во дворец генерал-губернатора. Ожидал расспросов и был поражен тем, что Воронцов ни словом не обмолвился с ним о делах, ни о чем не спросил!
   Вероятно, Воронцов уже получил письмо Бутенева, написанное в тот самый день, когда пароход "Николай I" проплывал по Босфору мимо Буюк-Дере. В постскриптуме к письму Бутенев небрежно замечал: "Полагаю, что в числе пассажиров на борту "Николая I" находится поэт и археолог Тепляков, вернувшийся из Греции, который, боясь, что он просрочил время своего отпуска, просил меня быть его адвокатом перед Вашим превосходительством". Не добавив к этому ни слова, Бутенев давал понять, что адвокатом поэта и археолога он быть не намерен.
   Но Воронцова нисколько не беспокоило то, что Тепляков задержался в путешествии. И с отчетом о путешествии Воронцов не торопил. Потому что задание, данное Теплякову, было, вообще, не очень существенным, сведения о маяках и о торговле можно было, вероятно, получить через посольство в Константинополе и консульство в Смирне, никого для этого не посылая из Одессы. Просто - когда Тепляков удостоился за книгу "Писем из Болгарии" царской милости (золотых часов), Воронцов счел своевременным оказать ему благоволение со своей стороны.
  
  

Глава пятая

...Насмешливая природа, вместе с творческим

даром, дала ему и все причуды поэта: и эту

врожденную страсть к независимости, и это

непреоборимое отвращение от всякого меха-

нического занятия, и эту привычку дожидаться

минуты вдохновения, и эту беззаботную

неспособность рассчитывать время.

В. Ф. Одоевский. "Русские ночи"

   Теперь он с нетерпением ждал ответа Бутенева на его письмо, отправленное сразу же по возвращении в Одессу. Наступил новый, 1835 год, прошел еще месяц, два, три - ответа не было. Тепляков не выдержал, написал Бутеневу снова. Выразил беспокойство, не затерялось ли предыдущее письмо? Не затерялся ли пакет, в котором было два его труда о Востоке? Написал, что ожидание ответа задерживает его отъезд в Петербург.
   Собственно, отъезд в Петербург он откладывал главным образом из-за неопределенности обещаний Воронцова: то ли поддержит его просьбу о назначении в Константинополь и отпустит из Одессы, то ли нет. Графиня Эдлинг в один из мартовских дней прислала Теплякову записку: "Я опять думала о Вашем деле, а во время завтрака у меня был один господин, с которым произошел такой случай, как с Вами, то есть просьба принята была очень благосклонно, были обещания, надежды, а потом такая галиматья, что он покинул Одессу, потеряв всякую надежду на успех... Думаю, Вы можете добиться того, что желаете, даже не прибегая к помощи дипломатии, но для этого надо развязать связывающий Вас тут Гордиев узел, не разрубая его". Она советовала попросить Воронцова, чтобы тот послал письмо в Петербург шефу жандармов графу Бенкендорфу и объяснил бы в письме, что назначение в Константинополь - единственная милость, о которой Тепляков просит. Графиня Эдлинг предполагала, что вряд ли можно обойтись без согласия шефа жандармов, поскольку над Тепляковым все еще тяготеет его провинность, за которую он был сослан на юг России.
   Нет, Воронцов письма к Бенкендорфу не послал, но 5 апреля наконец-то подписал Теплякову отпуск. Можно было отправляться в Петербург.
   По дороге он провел несколько дней в Москве, потом заехал в Дорошиху. Оказалось, отец лежит больной, и Виктор Тепляков задержался в родительской усадьбе на две недели. Только 18 мая выехал он в дилижансе из Твери и 21-го прибыл в Петербург.
   Снова увидел он северную столицу - после восьми с лишним лет вынужденного расставания...
  
   Ему надо было явиться в министерство иностранных дел, на Дворцовую площадь.
   За последние годы площадь преобразилась: в ее центре была воздвигнута грандиозная колонна, и с вышины ее бронзовый ангел с крестом смотрел вниз, на императорский Зимний дворец.
   В министерстве принял Теплякова управляющий Азиатским департаментом - седовласый "папа Родофиникин", как фамильярно именовали его между собой петербургские чиновники (в том же Азиатском департаменте служил его сын, так что добавление "папа" оказывалось необходимым в разговоре, дабы ясно было, о ком речь).
   Тепляков подал прошение - просил причислить его к русской миссии в Константинополе. В прошении отмечал: "С тех пор, как по поручению начальства Новороссийского края изучал я во время войны 1829 года классическую страну, занятую в это время нашими войсками, я почти полностью посвятил себя изучению Востока..."
   Но если б он ограничился подачей прошения, вряд ли мог бы рассчитывать на благоприятный ответ. По совету графини Эллинг и с ее рекомендательным письмом он явился с визитом к управляющему почтовым департаментом князю Александру Николаевичу Голицыну.
   В то время князю уже перевалило за шестьдесят. Одет он был в неизменный светло-серый фрак и белый жилет с голубой лентой через плечо. Прежде, при Александре Первом, Голицын занимал более высокие посты, был обер-прокурором Синода, но столпы церкви добились его отставки, ибо, с их точки зрения, князь никак не соответствовал этой суровой должности: слабо разбирался в вопросах веры, снисходительно относился к масонам. Было также известно, что в молодые годы он набожностью не отличался и образ жизни вел далеко не монашеский. Ныне, в кругу приятелей, Голицын признавался, что "самой лютой" из его страстей была любовь к женщинам, и охотно рассказывал старые закулисные анекдоты Зимнего дворца.
   С графиней Эдлинг он познакомился еще в те годы, когда она была незамужней молодой фрейлиной. С той поры Голицын считал своим долгом выполнять ее просьбы. В июне 1835 года, после визита Теплякова, он написал ей с неизменной галантностью:
   "Ваш протеже, графиня, господин Тепляков, представился мне с Вашим письмом; сначала я обрадовался получению письма от Вас, по этой причине он был очень хорошо мною принят. Мы с ним затем побеседовали, это человек интересный и может быть полезен для той цели, для которой он себя предлагает; к сожалению, он прибыл накануне отъезда вице-канцлера на воды, в тот же день граф Нессельроде посетил меня, чтобы раскланяться, и я ему сразу же передал все, о чем просил г-н Тепляков. Граф очень хорошо принял мои ходатайства и обещал заняться этим по возвращении, поскольку он уже откланялся императору и не может причислять к нашей константинопольской миссии, не испросив приказа его величества..." Нессельроде собирался вернуться в Петербург не раньше октября. Так что Тепляков должен был набраться терпения.
   Князю Голицыну и его секретарю Попову он вынужден был рассказать о себе довольно подробно. Решил все же не признаваться в том, что в 1826 году отказывался от присяги царю. Такое признание могло отпугнуть Голицына, и все хлопоты пошли бы насмарку... Сказал, что в те дни, когда жандармы хватали участников разгромленного восстания 14 декабря, он, Тепляков, на исповеди сказал священнику: "Теперь всех берут, я боюсь, что и до меня доберутся", и вот священник пригрозил донести - будто бы только об этих его словах... О дальнейшем Тепляков не стал умалчивать в разговоре с Голицыным.
  
   Родофиникин, замещавший министра в его отсутствие, распорядился составить бумагу, в коей испрашивалось согласие Воронцова на продолжение пребывания Теплякова в столице - "для занятий по Азиатскому департаменту". Можно было догадаться - не послал бы Родофиникин этой бумаги, если бы не ходатайство влиятельного лица...
   Из Одессы переслали Теплякову долгожданный ответ Бутенева, отправленный из Буюк-Дере 27 мая (посланник с ответом не спешил). "Я чрезвычайно тронут, - писал щедрый на любезности Бутенев, - доверием, которое Вы в такой степени выражаете мне своими письмами - последним, от 21 марта, и предыдущим - о похвальном намерении посвятить Ваш талант и досуг путешествиям и литературному труду, предметом которого был бы Константинополь и соседние страны. Убежденный в пользе подобного проекта и в успехе, с которым Вы осуществили бы его, я не считаю себя однако вправе предложить его от своего имени императорскому правительству. Мне кажется, что графу Воронцову, Вашему просвещенному и расположенному к Вам начальнику, в ведении которого Вы имеете честь находиться, принадлежит инициатива подобного предложения. Если оно будет принято императорским двором, я в свою очередь буду очень счастлив предложить Вам все возможное содействие и услуги, от меня зависящие".
   Короче говоря, Бутенев ничего не желал предпринимать, несмотря на то что был якобы "чрезвычайно тронут" доверием Теплякова и был бы "очень счастлив" ему помочь.
   До возвращения в Петербург вице-канцлера оставалось одно: ждать ответа Воронцова на запрос Родофиникина. А так как на лето Воронцов, конечно, уплыл в Крым, отстранясь тем самым от мелких повседневных дел, ответ его можно было ожидать только осенью.
  
   Единственно отрадными были для Виктора Теплякова петербургские встречи с собратьями по перу.
   Посетил он Жуковского - конечно, поблагодарил еще раз за лестный отзыв о книге "Письма из Болгарии". Встретился с князем Владимиром Одоевским, которого помнил по Московскому университетскому пансиону, - Одоевский был на год старше, учились вместе. Новой встрече посодействовал приехавший в отпуск из Константинополя Титов.
   Однажды в июне прислал он Теплякову записку: "Одоевский весьма желает возобновить с Вами знакомство и поручил мне звать Вас к себе на нынешний вечер. Итак, не можете ли Вы приехать - к нему часу в 9-м. Я непременно буду уже там к этому времени. Одоевский живет за Черной речкой, у самой Выборгской заставы, на даче Ланской".
   Неподалеку от Одоевского, на даче у Черной речки жил этим летом с семьей Александр Сергеевич Пушкин. Можно предположить, что здесь его Тепляков и встретил в первый раз. В одной из тетрадей Теплякова, среди беглых, предельно кратких записей под заголовком 1835 год, осталась такая же, к сожалению, краткая запись: "Встреча с Пушкиным". И ниже: "Посещение Пушкина. - Пушкин у меня".
   Уже 4 июля Тепляков уехал в Дорошиху - навестить больного отца в его усадьбе. Затем еще месяц провел в Москве.
   Графиня Эдлинг писала ему из Одессы: "Ваше письмо из Петербурга доставило бы мне большое удовольствие, если б я не чувствовала в нем Вашего обычного нетерпения... Князь Голицын писал мне и уверяет, что вице-канцлер решительно обещал ему, что Вы будете причислены к константинопольской миссии и что он даст своей канцелярии распоряжение приготовить все необходимые бумаги. Доказательством того, что он сдержал слово, служит обращение Родофиникина к графу Воронцову с просьбой уступить Вас их департаменту".
   "К сожалению, граф вернется в Одессу не ранее 15-го или 20 сентября, - сообщала она в следующем письме. - Если уж Вы получите его ответ, держитесь Родофиникина и не адресуйтесь к другим чиновникам, это могло бы оттолкнуть его, а он - личность очень влиятельная при вице-канцлере".
   В ответном письме Тепляков благодарил графиню Эдлинг за ее хлопоты и соглашался с ее советом держаться Родофиникина, так как выясняется, что именно он - "главная волна всего этого моря".
   В Петербург Тепляков вернулся 15 октября. Вскоре получил из Одессы свидетельство о продлении отпуска. И тогда папа Родофиникин подписал другое свидетельство - об оставлении Теплякова при Азиатском департаменте по делам службы. Но это была лишь первая преодоленная ступенька в министерстве иностранных дел.
  
   По вечерам он часто бывал у князя Одоевского, который жил в Мошковом переулке, рядом с набережной Невы, занимая двухэтажный флигель в доме своего тестя Ланского. Тут собирался круг избранных - то есть людей даровитых, не пустых. В этом кругу Тепляков мог забывать о своих невзгодах. Мог чувствовать себя равноправным собеседником, чье служебное положение и чин здесь не значили, слава богу, ничего.
   &nbs

Другие авторы
  • Надеждин Николай Иванович
  • Тугендхольд Яков Александрович
  • Киреев Николай Петрович
  • Шаховской Яков Петрович
  • Муравьев Никита Михайлович
  • Бекетова Елизавета Григорьевна
  • Ю.В.Манн
  • Беньян Джон
  • Иванчина-Писарева Софья Абрамовна
  • Галахов Алексей Дмитриевич
  • Другие произведения
  • Толстой Лев Николаевич - Записка: [аннотация на принесенную средневековую арабскую монету]
  • Анненский Иннокентий Федорович - Неизвестный Анненский (по материалам архива И.Ф. Анненского в Ргали)
  • Ауслендер Сергей Абрамович - Петербургские театры
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Современник. Том десятый
  • Силлов Владимир Александрович - Стихотворения
  • Лукин Владимир Игнатьевич - Лукин В .И.: Биографическая справка
  • Гайдар Аркадий Петрович - Тайна горы
  • Трубецкой Евгений Николаевич - К вопросу о мировоззрении В. С. Соловьева
  • Федоров Борис Михайлович - Ник. Смирнов-Сокольский. "Кабинет Аспазии"
  • Дружинин Александр Васильевич - Обрученные
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 424 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа