Свирский Алексей Иванович - Рыжик

лся всем телом на доски, а затем медленно, помимо воли сползал на пол.

   - Что, Архипушка, не влезть? - смеялись лежавшие на наре. - Подставь стульчик!

   - И без... сту... ульчика... - бормотал дедушка, сползая на пол. Там он и заснул.

   - Тебе больно? - тихо спросил Санька у Вьюна, придя немного в себя.

   - Нет, сейчас не больно... У меня только злость большая, - дрогнувшим голосом проговорил Спирька.

   - И у меня злость... - счел нужным сообщить и Рыжик.

   Они снова улеглись, как прежде.

   - Уйдем лучше отсюда! - сказал Рыжик.

   - Куда?

   - А куда-нибудь. Что тут делать?..

   - Эх, чудак ты какой! - вздохнул Спирька. Да рази же я не ушел бы, ежели б можно было!

   - А почему нельзя?

   - Потому нельзя, что не пускают.

   - Кто?

   - Да вот эти дьяволы.

   Спирька рукой указал на всех ночлежников.

   - Как они не пускают?

   - А так, обнаковенно... Ты думаешь, я не убегал? Как бы не так! Два раза тягу давал...

   - Ну и что?

   - Изловили и поколотили - вот и все... Нет, брат, с ними не скоро развяжешься, потому идти некуда... Понимаешь?.. Ну, скажи, куда бы ты пошел отсюда?.. Пойдешь направо - тебя поймают, пойдешь налево - поймают и поколотят... Вот ежели б заступа у нас была!.. А то у нас кто есть? Никого! У кого мать, у кого отец, а у нас никого. Мы как камни на песке растем. Ничьи мы... Понимаешь?

   Голос у Спирьки дрогнул и осекся. У Саньки показались слезы. Ему было жаль и себя и Спирьку. Теперь, когда Спирька перестал быть похожим на взрослого и когда в его голосе послышались слезы, Рыжик почувствовал особенно сильную любовь к нему.

   - Вот прошлой зимой, - начал снова Спирька, - жил здесь мальчик, Колькой его звали, а по прозвищу Мохнатый. Старше он меня был на год, а может, и на два. Привел его сюда земляк дедушки Архипа, Семен Ширяй. Теперь его нет, с весны пропал. После того случая, как ушел, так и не стало его.

   - После какого случая?

   - А ты слушай! Откуда Семен достал Кольку, никто не знал. Только ведомо было, что Колька не простой, а господский мальчик. Меня к нему не допускали, да и мало я бывал здесь. Ходил я тогда поводырем с дедушкой Архипом. Ну ладно. Вот этот Колька возьми один раз и убеги. Кинулись за ним и поймали. Избили. Хорошо. Вот это зима приходит, морозы, снег... Колька опять удирает. Бросились туда, бросились сюда - нет молодца. Пригорюнился Семен, а за ним и вся братия, потому куда пошел Колька, неизвестно. А может, он до отца, до родных доберется, тогда что?.. Тогда ведь нашим достанется во как!.. Ну ладно. Прошла эта неделя, прошла и другая, а Кольки Мохнатого нет. И вдруг на рождестве он нашелся. Ездили полем мужики и нашли его в снегу мертвенького...

   - Да ну? - воскликнул Рыжик.

   - Верно говорю. Это он, стало быть, убежал, а его застигла вьюга. Заплутался он и замерз. Вот оно какое дело... А ты уйти хочешь!

   Рыжик, окончательно убежденный Спирькой, ничего не возразил. Снова наступило молчание. В спальне становилось тише. Ночлежники засыпали. Только в дальнем углу, где горела в бутылке свеча, бодрствовали игроки. Оттуда время от времени раздавались злобные голоса, крики и брань. Уснувшие ночлежники ворочались во сне, чесались и спросонья ругали клопов. А на дворе мерцала ночь, тихая, спокойная, звездная...

  

  

  

   Прошло около года.

   Лето, осень и зиму Рыжик прожил в Незнамове среди нищих. Много он за это время перевидел, переиспытал и много горя, лишений и невзгод перенес. Свои печали он делил со Спирькой Вьюном, которому жилось ничуть не лучше. Одинокие, заброшенные, без ласки, без участия, прозябали мальчики среди отверженных, несчастных людей, которые сами жили, как паразиты. Случилось так, что дедушка Архип захворал и всю зиму провалялся в ночлежке. Благодаря этому Санька остался в Незнамове, а на промысел, то есть нищенствовать, ходил с безносой Пашкой, которая уплачивала за него деду двадцать копеек в день. "Благодетелям" она выдавала его за сына, а себя - за "вдову убогую". Спирька после описанного скандала в ночлежке, который, к слову сказать, не только не повторялся больше, но и тогда явился случаем исключительным, окончательно расстался с Ванькой Ткачом и на компанейских началах ходил "стрелять" с Тимошкой Дурачком, с тем самым Тимошкой, который когда-то поднес ему зажженную спичку для папиросы.

   Дела Спирьки были неважны. Местные жители отлично знали, что за птицы эти монастырские попрошайки, и редко когда подавали милостыню. Оставалось только дожидаться больших праздников, но и тогда ввиду большой конкуренции мало перепадало на долю Спирьки. Кроме того, он не любил своего дела и тяготился им. В особенности сильно надоело ему нищенство с появления Рыжика. Санька своими рассказами о том, как он с Полфунтом "гулял на просторе", как они ночевали в лесах и как делали все, что им хотелось, разбудил в душе Спирьки чувство любви к свободе, к безневольному житью, и он мучительно затосковал.

   - Нет, брат, как знаешь, а я больше жить здесь не стану. Убегу куда глаза глядят, - сказал однажды Спирька Рыжику. - Вот, хочешь, убежим вместе...

   - Зимою-то?! - удивился Рыжик.

   - Все едино погибнуть... Зима не зверь - не съест...

   - Нет, Спиря, погоди, - урезонивал Санька, - придет весна, станет теплей, тогда маху и дадим.

   - Ну ладно... - согласился наконец и Спирька.

   После этого разговора дружба мальчиков сделалась еще тесней. У них была тайна, и эта тайна связывала приятелей окончательно. Бывало, в долгие зимние ночи усядутся они вдвоем в любимом уголке и заведут нескончаемый разговор. Ночлежники давно уже спят, уныло мерцает закоптелая лампочка, кругом тишина. Только приятели не спят и, что заведенные машинки, говорят без конца.

   - Что на вас сна нет?.. Замолчите вы аль нет? - крикнет на них какой-нибудь ночлежник.

   Мальчишки умолкают. Но не проходит и пяти минут, как они снова принимаются за свое. Впрочем, это были не разговоры, а мечты вслух. Каждый говорил то, что приходило ему в голову, или о том, что рисовало мечтательно настроенное воображение. Сидя в грязной, затхлой ночлежке, наполненной оборванными, пьяными и нечистоплотными людьми, Спирька с Рыжиком мысленно уносились далеко-далеко и чувствовали себя вполне счастливыми.

   - А там, как заработаем, - захлебываясь от восторга, грезил вслух Санька, - вот у нас жизнь пойдет!

   - И оденемся мы, как порядочные, - вторил Спирька, - будем веселиться...

   - А потом, как большие станем, торговлю заведем... Хруктами аль часами торговать будем. Правда ведь?

   - Что ж, можно и торговлей заняться. Дело хорошее, - соглашался Спирька.

   Так мечтали друзья, пока не пришла наконец весна. Она явилась рано и во всей своей прелести. Старушка-зима сейчас же уступила место юной сопернице: в какие-нибудь два-три дня от зимы и следа не осталось. Молодая хозяйка, вступив в свои права, приветствовала всех теплом и лаской. Солнцу приказала она подольше оставаться на небе и не жалеть тепла. И солнце послушно исполняло приказание, и его золотые лучи расплавляли ледяной покров зимы и превращали его в шумные, веселые ручьи. Весна всех разбудила, всем дала жизнь, а природе сказала: нарядись! И покрылись зеленым бархатом поля, и приоделись свежей листвой деревья...

   Очнулись и наши приятели. От сладких мечтаний они должны были перейти к делу. Теперь они уже не разговаривали, а шушукались, причем старались быть незамеченными. Дедушка Архип выздоровел и сказал, что на пасху отправится с Рыжиком в Киев. Это известие окончательно встревожило друзей, и они решили ускорить день побега.

   И вот в одну из чудных весенних ночей они приступили к выполнению смело задуманного плана.

   Была полночь. Луна тихим светом озаряла уснувшую землю и медленно плыла по синей выси, окруженная стаей серебристых тучек. Недалеко от входа в ночлежку прижался к стене Рыжик. Его невзрачная фигурка слилась с серой тенью, падавшей от дома, и его почти не было видно. У Саньки в руках был небольшой мешок. Он поминутно вздрагивал и при малейшем шорохе широко раскрывал глаза. Он поджидал Спирьку, который находился еще в ночлежке. Наконец в одном из окон показалось что-то черное. Это была голова Спирьки. Еще мгновение - и Вьюн осторожно вылез в окно, согнулся и почти на четвереньках подполз к ожидавшему его Рыжику.

   - Идем! - прошептал Спирька и первый пополз дальше к забору.

   Санька, крепко стиснув зубы, чтобы не стучали, последовал за товарищем.

   Никто не видел, как приятели перелезли через высокий забор, как они вышли на дорогу, ведущую к станции, и как, взявшись за руки, пустились бежать. Одна только луна с высоты небес следила за ними и освещала им путь. Пробежав версты три, мальчики пошли шагом. Сердца их от усталости и страха учащенно бились, и они с трудом переводили дыхание. Им сделалось жарко, хотя ночь была свежая, прохладная. Одеты беглецы были в какое-то теплое ватное тряпье, висевшее на них грязными клочьями. Рыжик был обут в рваные сапоги громаднейших размеров. Сапоги терли ему ноги и причиняли невыносимую боль.

   Не менее скверно в отношении обуви чувствовал себя и Спирька: на нем были дамские башмаки на высоких, тоненьких каблуках. Благодаря этим башмакам Спирька не ходил, а прыгал. Но во время побега ни тот, ни другой не обращали внимания на обувь, а всецело были поглощены мыслью о том, как бы им добраться до железнодорожной станции, а оттуда на каком-нибудь поезде укатить в Одессу или в Киев.

   - Как светло! Будто днем, - проговорил Рыжик.

   - Это хорошо, что светло: дорогу видим, а в темноте заплутались бы.

   - Это верно, - согласился Рыжик и остановился, чтобы поправить мешок, болтавшийся у него за спиной.

   Остановился и Спирька. Весенняя ночь благоговейно молчала; не слышно было ни шороха, ни звука. Только по обеим сторонам шоссейной дороги, в прорытых канавах, тихо журчали вешние воды, торопливо убегая в темную даль уснувшей степи.

   - Дай я понесу! - проговорил Спирька и протянул руку за мешком.

   - Ничего, я не устал, - тяжело дыша, пробормотал Рыжик, отдавая Спирьке мешок.

   - Ну, теперь гайда вперед!.. Бояться нечего... - сказал Спирька и первый зашагал, смешно подпрыгивая в высоких башмаках, точно он был на ходулях.

   За ним последовал и Санька, через силу поднимая тяжелые, облепленные грязью сапожищи. Фигуры маленьких путников рельефно вырисовывались на серебристом фоне лунной ночи. Они чувствовали это и часто с беспокойством оглядывались. Но никто за ними, кроме луны, не следил, никто не следовал.

   - А ежели нас не пустят, тогда что? - спросил Рыжик после долгого молчания.

   - Куда не пустят? - не понял Спирька.

   - Да на машину-то?

   - Чудак человек!.. Да рази же мы проситься станем? Мы крадучись войдем. Понял? Залезем в товарный вагон и притаимся. А там куда хочет пусть машина везет. Хочет - в Одессу, хочет - в Киев. Нам не все ли едино?

   - Уж лучше бы в Одессу, - заметил Рыжик. - Мне Полфунта сказывал, что Одесса - важнецкий город...

   - Оно, конешно, город хороший: и море там, и богачи... Да вот как машина... Слышишь? - вдруг прервал разговор Спирька и стал к чему-то прислушиваться.

   Остановился и Рыжик. Откуда-то издалека, где даль, окутанная синевой небес, казалась темной бездной, вырвался резкий, сильный свист. Протяжный, длительный, он прорезал спящую равнину, дерзко нарушил торжественное безмолвие ночи и медленно замер на далеком краю серебристой степи.

   - Слышал? - спросил Спирька и поднял к носу указательный палец. - Это, братец, машина... Идем скорей!

   Спустя немного впереди замелькали станционные огни. Беглецы прибавили шагу.

   - Стой, теперь надо потише! - командовал Спирька.

   Рыжик увидал знакомый ему домик с красной крышей, рельсы и много вагонов на колесах, но без дверей и окон.

   - Глянь-кось, анбары какие стоят! - прошептал Санька.

   - Тише звони!.. Это не анбары, а товарный поезд... Вот нам надо с другой стороны обойти и поискать, нет ли порожнего вагона... Идем, только тихо-тихо.

   Беглецы затаили дыхание, согнулись в три погибели и медленно стали обходить полотно дороги, на котором освещенный луною стоял товарный поезд. Впереди вагонов тяжело дышал черный паровоз, и пар от его дыхания горячими серыми фонтанами вырывался из-под колес и с шипеньем и свистом кружился по обеим сторонам песчаного откоса.

   - Митрий! - раздался в тишине ночи чей-то звонкий, молодой голос.

   - Чего? - отозвался другой.

   - Ведомость захвати! Я ее в служебном оставил.

   - Сейчас.

   Спирька и Рыжик стояли на теневой стороне поезда, у открытого вагона. Когда раздался первый голос, мальчики прижались друг к другу и старались не дышать. Они слышали, как чьи-то ноги, обутые в сапоги, зашуршали по песку. Шаги становились явственней и, по-видимому, приближались.

   "К нам идут", - одновременно промелькнула мысль у обоих беглецов; но никто из них не промолвил ни слова. Они молча праздновали труса. А шаги между тем приближались. Положение приятелей становилось опасным. Им пришлось пережить несколько очень тяжелых минут. Но, на их счастье, человек прошел мимо, по ту сторону поезда, и их не заметил. Беглецы даже слышали, как он ворчал, идя вдоль вагонов.

   - Ведомость подавай... Подумаешь, барин какой... Товарный обер... Невелика шишка... - бормотал себе под нос неизвестный человек, проходя мимо того вагона, за которым стояли беглецы.

   Через две-три минуты человек прошел обратно и опять не заметил прятавшихся оборвышей. Когда шаги его окончательно замерли вдали, приятели вздохнули с облегчением и ожили. Теперь предстояло им решить самую трудную и рискованную задачу: им нужно было влезть в тот самый вагон, перед которым они стояли. Сделать это было нелегко. Вагон стоял на высоких рессорах, и до пола его беглецы едва доставали поднятыми вверх руками. Дверь вагона, или, вернее говоря, ставень был отодвинут в сторону, и ребятам, когда они поднимались на цыпочках и задирали головы, видна была внутренность вагона. Они даже заметили, что пол вагона был грязен и кое-где валялась солома. По всей вероятности, в нем перевозили животных - коров и лошадей.

   - Как же это мы устроимся? - сокрушенно промолвил Спирька, после того как две попытки его взобраться в вагон окончились неудачей.

   - А ты встань на меня, - посоветовал Рыжик, - и влезай первый, а потом ты пальтишко снимешь, подержишь, а я поднимусь.

   - Идет! - согласился Спирька и, недолго думая, приступил к делу.

   Рыжик, как более сильный (Спирька убедился в его силе после борьбы, которую они однажды затеяли в ночлежке), встал на четвереньки, а Вьюн вскочил ему на спину; потом он, ухватившись за железный желоб, по которому двигался ставень, подтянулся на мускулах и таким образом вскарабкался в вагон. Вслед за Спирькой проник в вагон и Рыжик. Некоторое время они стояли в углу вагона без движения, без звука. Вдруг опять послышались шаги. Беглецы замерли. К ним подходили люди. Вот шаги затихли у самого вагона.

   - Митрий, - услышали беглецы прежний голос, - закрывай вагоны.

   - Сейчас, - послышался ответ, и к вагону, в котором находились приятели, подошел кто-то.

   Вслед за тем за стеной вагона запищало, заскрипело что-то, и ставень задвигался вперед, закрывая собою широкое отверстие, через которое приятели только что проникли в вагон. Не успели беглецы оглянуться, собраться с мыслями, как они оказались запертыми и окутанными непроницаемым мраком. Мальчики совсем растерялись и не знали, что делать. Как раз в это время кто-то подал свисток, такой, как обыкновенно подают городовые. В ответ на свисток раздался сильный и пронзительный голос паровоза, закончившийся коротеньким присвистом, и вагон, в котором находились Спирька с Рыжиком, вздрогнул, покачнулся и запрыгал по рельсам. Темнота в вагоне была беспросветная, и это особенно пугало незадачливых пассажиров. Колеса между тем сильнее застучали, и наконец их стук превратился в равномерную дробь.

   Вдруг Рыжик заметил, что на одной из продольных стен вагона образовывается щель. Через эту щель лунный свет упал на пол вагона в виде узенькой серебристой ленточки.

   - Смотри, открывается!.. - прошептал Рыжик, ухватившись за Спирьку.

   Спирька молчал, ожидая, что будет дальше. А дальше случилось то, что ставень вследствие сильного колебания вагона сам собой двинулся назад и вскоре совсем ушел в сторону. В широкое отверстие вагона заглянул месяц, и беглецы почувствовали себя храбрее. Поезд катил на всех парах. Приятели долго следили за тем, как убегали телеграфные столбы, как, плавно кружась, уходила земля, кое-где покрытая кусками талого снега, как за поездом не торопясь следовала луна, и наконец они не выдержали и стали громко выражать свои восторги, убедившись, что опасность миновала.

   - Поехали! - первый закричал Рыжик.

   - Пошла, гнедая! - взвизгнул Спирька.

   И оба захохотали как безумные.

   А поезд, извиваясь и дрожа, будто живое чудовище, мчался по широкой равнине и частыми резкими криками пугал задумчивую тишину весенней ночи.

  

  

  

   В вагоне беглецам было недурно. Они спали на соломе, и спали очень долго. Поезд на каждой станции делал продолжительные остановки. Во время стоянок приятели прекращали всякие разговоры и отодвигались в дальний угол... Благодаря таким предосторожностям их никто ни разу не заметил. Питались они хлебом и огурцами. Мешок, в котором была провизия, постепенно уменьшался в объеме и наконец совсем опустел. Вскоре после того, как друзья покончили с последним куском хлеба, их стала мучить сильная жажда.

   - Ты пить хочешь? - спросил Рыжик у Спирьки.

   - Страсть хочу как! - отвечал Спирька, у которого давно уже пересохло в горле.

   - Эх, когда же мы приедем?.. Вот надоело!.. - заныл Рыжик.

   - Погоди, сейчас я взгляну.

   Спирька встал, подошел к отверстию вагона и, сняв шапку, высунул голову. Поезд быстро мчался вперед, стучал колесами и так вздрагивал, что казалось, вот-вот вагоны слетят с полотна дороги и разобьются вдребезги.

   - Санька, пойди сюда скорей!.. Глянь-кося!.. - радостно воскликнул Спирька, повернув голову к Рыжику. - Город, брат, видать... Провалиться, видать!..

   Рыжик сорвался с места, подскочил к Спирьке и также выглянул из вагона. Вдали, окутанный полупрозрачным сероватым дымом, вырисовывался огромный белый город, окруженный высокими красными трубами. Поезд пошел тише. Город только мелькнул на мгновение и снова исчез из виду. Вместо города приятели увидали множество вагонов. Рельсы здесь были разбросаны на десятки путей, и все пути во всю длину были заняты товарными вагонами да паровозами. Поезд врезался в это царство вагонов и замедлил ход. Залязгали цепи, раздались свистки, и поезд, точно ударившись о что-то, остановился. Поезд прибыл на станцию "Одесса-Товарная". До города оставалось еще добрых три версты.

   - Давай вылезем, а то заприметят - беда будет, - сказал Спирька.

   - А куда мы пойдем? - шепотом спросил Рыжик.

   - Известно куда - в город. Чай, видал ты его?

   - Я не про то... А ежели нас увидят?

   - Когда?

   - А вот когда вылезем.

   - Ну так что ж? Пусть глядят на нас, мы за это денег не возьмем... Эх ты, чудак человек!.. Вылезай вот скорей... - добавил Спирька и прыгнул на полотно дороги.

   Рыжик немедленно последовал за ним. Через несколько минут приятели стояли у водокачки и, жадно припав губами к черным железным трубкам, из которых лилась холодная чистая вода, пили, что называется, до отвала, до изнеможения.

   Неподалеку стояла группа биндюжников* и добродушно посмеивалась, глядя на маленьких оборвышей.

   _______________

  

   * Биндюжники - ломовые извозчики.

  

   - Гляди-ка, какие Родоканаки* экстренной машиной по шпалам прикатили! - проговорил один из биндюжников, указывая на Спирьку и Рыжика.

  

   ______________

   * Родоканаки - известные в то время в Одессе греки-миллионеры. (Примеч. автора.)

  

   - Это не Родоканаки, а жуликанаки, - заметил другой возчик и громко засмеялся.

   Приятели напились и отошли прочь от водокачки. На насмешки возчиков они не обратили никакого внимания. Долго шли они, путаясь между вагонами, рельсами и стрелками, пока наконец не выбрались из этого железнодорожного лабиринта. Вот тут только они увидали Одессу и прибавили шагу.

   Было около пяти часов пополудни. Погода стояла великолепная. Солнце, уходя на запад, прощальными лучами озаряло белевший вдали обширный город. Южный теплый ветер, пробегая мимо, ласкал и манил куда-то маленьких оборванных путешественников.

   - Вот она, Одесса-то, где!.. - воскликнул Рыжик, когда они вышли на ровное место.

   - Да, это Одесса, а не Киев, потому Киев на горе стоит, - заметил Спирька и добавил: - Теперь, брат, не зевай, идем скорей!.. Постреляем, покуда светло, а там и жить начнем.

   - Идет! - весело и добро откликнулся Рыжик, и приятели смело двинулись вперед.

   Громадный город, с его шумом, давкой и оживлением, поразил и ошеломил маленьких бродяг. Широкие ровные улицы, вымощенные каменными плитками, высокие дома с балконами, длинные аллеи вдоль просторных тротуаров, зеркальные окна магазинов, нарядная, богатая толпа, стукотня, говор и грохот экипажей - все это до того заинтересовало ребят, что они совершенно забыли, где они и для чего сюда явились. Им и в голову не приходило, что они, оборванные и грязные, обращают на себя всеобщее внимание и что многие из публики поглядывают на них не то с сожалением, не то с чувством брезгливости.

   В особенности брезгливо отстранялись от них дамы, боясь, чтобы ватные лохмотья оборвышей не прикоснулись к их дорогим весенним нарядам. Приятели, будучи уверены, что они имеют право ходить по улицам, смело шагали вдоль тротуаров, громко делясь своими восторгами и впечатлениями.

   - Глянь-кося, - указывая пальцем на цилиндр одного молодого человека, проходившего мимо, воскликнул Спирька, - шапка-то какая: не то ведро, не то тумба!

   - Гляди, фургон какой! - кричал Санька, указывая на омнибус.

   - Погоди, сейчас подкую вон того барина, - сказал Спирька, и, подскочив к богато одетому мужчине, он сдернул с себя шапку, согнулся в три погибели и, протянув руку, затянул хорошо знакомую ему песню: "Благодетели милостивые! Подайте христа ради сироте круглому... Христьяне православные..."

   Мужчина не дал докончить Спирьке и сунул ему в руку двугривенный. Вьюн, увидав монету, в восторге подскочил к Рыжику и воскликнул:

   - Глянь-кось, сколько отвалил! Вот так почин!..

   - И я стрелять буду! - решительно заявил Рыжик.

   - И отлично сделаешь, - одобрил Спирька. - Идем дальше!

   Они вышли на главную улицу, на Дерибасовскую, и... ахнули от изумления. Такая роскошь, такой блеск, такое богатство никогда и во сне им не снились! На время они даже и нищенствовать забыли. Они шли по тротуару, где сплошной массой двигалась нарядная, праздная публика. Рыжик в своих тяжелых сапогах, огромных и серых от засохшей на них грязи, не раз наступал на платья дам, за что его награждали злобными взглядами и нелестными словечками. Рыжику это шествие, теснота и давка надоели очень скоро.

   - Пойдем на середку, - обратился он к Спирьке, - здесь господа толкаются. Ну их!..

   - Идем, мне все едино, - согласился Вьюн.

   Приятели вышли на середину улицы. Но не успели они сделать несколько шагов, как их увидал стоявший на посту городовой, высокий, полный, с горизонтально лежащими темными усами.

   - Вы чего сюда затесались?.. Вон отсюда!.. - зарычал на них блюститель порядка, надув щеки и сверкая глазами.

   Неожиданно появившийся городовой насмерть перепугал маленьких оборвышей. Охваченные паникой, они быстро повернули назад и со всех ног бросились бежать, держась середины улицы.

   - Бере-гись!.. - вдруг гаркнул на них бородатый кучер, и, как вихрь, промчалась мимо ребят пара рысаков, запряженных в шикарную коляску, в которой сидела дама в огромной шляпе с дрожащим красным пером и крохотная беленькая собачка.

   Крик сытого кучера, точно удар кнута, ожег приятелей, и они, как ошпаренные, отскочили в сторону. Но там на них крикнул другой кучер, мчавшийся с противоположной стороны. Мальчики окончательно растерялись и снова бросились бежать посередине улицы, пока опять не наткнулись на городового.

   - А!! - разинул рот городовой.

   Но оборвыши не дали ему окончить и в ужасе повернули назад.

   Спирька с Рыжиком очутились в положении кур, забредших в чужой огород. Дети гонятся за ними, кричат им: "Киш, киш!..", а обезумевшие от страха куры мечутся по засеянным грядкам, не находя выхода.

   Наконец один городовой сжалился над ними и указал им, куда идти. Долго шли они по улицам Одессы, тщетно отыскивая глазами такое место или такое заведение, куда они могли бы зайти поесть, попить и переночевать. Но, к великому их огорчению, по обеим сторонам улиц, по которым они проходили, гордо возвышались каменные громады, ярко сверкали окна магазинов, а на панелях разгуливали всё богачи, до того нарядные, до того важные, что оборвыши не осмеливались близко подходить даже к тротуарам. У Рыжика впервые шевельнулось неприязненное чувство к нарядной толпе. "Ишь, они какие, - думал он, поглядывая исподлобья на публику, - весь город себе забрали..."

   Спирька думал только об одном: как бы найти подходящий трактир. Во рту у него за щекой лежал двугривенный, который очень бодрил мальчика. Его только смущала роскошь одесских улиц. Он уже готов был подумать, что Одесса - город богачей, как вдруг они повернули на Базарную улицу, и радостная улыбка озарила лица мальчиков. Они увидали бедняков и несказанно обрадовались. Дома и здесь были большие, каменные, но публика была совсем иная. Здесь народ не чванился, а держал себя свободно, громко разговаривал и даже песни пел.

   Местная публика как нельзя лучше пришлась по душе Рыжику и Спирьке. Оба они были рады тому, что в Одессе живут не одни только богачи. В большой восторг пришли они от оборванных и грязных детей, которыми базарная площадь кишмя кишела.

   - Гляди, сколько нашего брата здесь, - указывая на маленьких оборвышей, проговорил Рыжик.

   - И отлично, хорошо: стало быть, и мы тут панами будем, - довольным тоном сказал Спирька.

   - Пироги горячие! Пироги! - раздался вблизи приятелей звонкий бабий голос.

   Спирька с Рыжиком молча перекинулись взглядом, улыбнулись и купили у бабы пару горячих пирогов с печенкой. С волчьей жадностью уничтожали приятели пироги, находя их замечательно вкусными, несмотря на то что от пирогов не совсем-то важно и приятно пахло, а от остывшего во рту сала прилипал язык к нёбу.

   Базарная площадь была со всех сторон окружена трактирами, питейными домами, ресторациями и другими подобными заведениями. Когда открывалась дверь любого из этих заведений, на площадь врывался шум пьяных голосов. Иногда из открытой двери трактира, точно неодушевленный предмет, выволакивали пьяного.

   Спирьку, как более опытного и знающего, потянуло к трактиру.

   - Пойдем, слышь, в трактир, - сказал он Рыжику, - там чайку попьем и о ночлеге разузнаем...

   Рыжик охотно согласился на предложение товарища, и оба приятеля спустя немного времени сидели в трактире "Белый орел" и пили чай. На чистую половину, где столы были покрыты белыми скатертями, их не пустили. Мальчишка-половой в белых штанах, с грязной тряпкой вместо салфетки через плечо, увидав Спирьку и Рыжика, подлетел к ним, усадил их за единственно незанятый столик подле дверей и, назвав их помещиками, спросил, что им угодно.

   - Чаю! - коротко ответил Спирька и заранее отдал последние два пятака, которые остались от двугривенного после пирогов.

   Половой схватил деньги и, как вихрь, умчался куда-то. Спирька успел только разглядеть его затылок, на котором лоснились густо вымазанные маслом русые волосы, подстриженные в скобку.

   Грязная половина трактира, в которой сидели приятели, была битком набита оборванцами. Среди посетителей положительно не было ни одного человека, мало-мальски прилично одетого. На всех здесь висели грязные, бесформенные лохмотья. В трактире пили чай, но больше всего водку. Среди посетителей были женщины и дети. Народ держал себя здесь более чем непринужденно. Шум, крик, давка, звон посуды и площадная брань не прекращались ни на минуту. В трактире было жарко и душно. Табачный дым и пар тяжелыми тучами носился над головами посетителей. Сквозь этот туман огни висящих ламп казались кроваво-красными. Возбужденные потные лица, бороды, женские головы в платочках, кулаки, бутылки и громадная стойка с брюхатым буфетчиком вырисовывались неясно, точно в тумане.

   Рыжик, впервые очутившись в подобной обстановке, растерянно и пугливо озирался по сторонам, не зная, на чем остановить свой блуждающий взор. Спирька же, наоборот, чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Ему с нищими не раз приходилось бывать в таких заведениях.

   Когда половой в двух чайниках принес им кипяток с чаем, Спирька, подражая купцам, выполоскал стаканы, а затем налил чай.

   - Пей и не робей! - сказал он Рыжику и добавил, понизив голос: - Шмыгни-ка глазами направо и погляди, какая компания сидит.

   Санька взглянул на указанное место и увидал за длинным столом группу детей, мальчиков и девочек. На столе, как и у них, стояли чайники, стаканы и блюдечко с сахаром. Всех их было семеро: пятеро мальчиков и две девочки. Все они были одеты немногим лучше Спирьки и Рыжика.

   - Кто они, по-твоему? - шепотом спросил у Рыжика Спирька.

   - Нищие, должно...

   - Нет, хватай выше! - не согласился Спирька.

   - Кто ж они?

   - А я так думаю: воры они, вот кто!

   - Да ну?!

   - Вот тебе и ну!

   - А почем ты знаешь?

   - Знаю, стало быть, коль говорю.

   В ту минуту, когда Спирька говорил, в трактир вбежал оборванный мальчишка с быстрыми косыми глазами. Вбежавший метнул взглядом по сторонам, увидал компанию ребятишек за длинным столом и подскочил к ним.

   - Братцы, - задыхающимся голосом проговорил он, - сейчас Анюта и Петька Чалый засыпались...

   - Где? - в один голос воскликнула компания.

   - Здесь, на Толкучке. Вот как было...

   Тут косоглазый мальчишка заговорил до того тихо, что ни Санька, ни Вьюн не могли ни одного слова расслышать.

   В это время на другом конце трактира вспыхнул скандал. Какой-то босяк, здоровый, с рослой фигурой и пьяной, избитой физиономией, очень похожий на Ваньку Ткача, с силой ударил сидевшую с ним женщину. Та вскрикнула и упала со стула на пол. К буяну подскочили половые и потащили его к выходу. Но буян оказался человеком сильным, и сладить с ним было нелегко. Изрыгая невозможные ругательства, он ногами опрокидывал столы, бил посуду и несколько раз богатырскими взмахами отшвыривал державших его половых.

   Вся эта дикая, безобразная сцена и все ее действующие лица точно в тумане вырисовывались сквозь едкий табачный дым и горячий пар.

   Спирька с Рыжиком во все глаза глядели на скандал, испытывая какое-то нехорошее, жуткое чувство.

   А косоглазый мальчик как ни в чем не бывало продолжал таинственным шепотом что-то рассказывать своим приятелям. Те слушали его, по-видимому, не обращая никакого внимания на скандал, который для них, по всей вероятности, не являлся редкостью.

  

  

  

   После долгой и трудной борьбы половым удалось наконец пьяного буяна вышвырнуть на улицу. Пострадавшую женщину они подняли с пола и куда-то увели. Нарушенный порядок таким образом был восстановлен.

   Из "чистой" половины трактира раздались "медные" звуки машины, а посетители "грязной" половины, оставшись довольны даровым зрелищем, вернулись к своим бутылкам в ожидании нового скандала.

   - Эй вы, помещики, не больно-то засиживайтесь за чаем!.. Вам здесь не квартира и не клоповник!..* - крикнул мальчишка-половой, промчавшись с горячими чайниками мимо стола, за которым сидели Спирька и Санька.

  

   ______________

   * Клоповник - ночлежный приют. (Примеч. автора.)

  

   Окрик полового испугал и смутил приятелей. Они только теперь ясно поняли, что им некуда деваться. Для них, одиноких и бесприютных, огромный, многолюдный и богатый город мог оказаться, в сущности, пустыней Аравийской.

   Рыжик совсем упал духом и даже готов был заплакать, но Спирька, как более закаленный в житейских боях, постарался ободрить и утешить товарища, хотя и у него на душе кошки скребли.

   - Ты погоди, Санька, горевать, - проговорил Вьюн, видя, что товарищ намеревается плакать, - еще не поздно... может, мы что-нибудь успеем раздобыть...

   - Куда мы пойдем, Спиря? - жалобным тоном спросил Рыжик, устремив влажные глаза на товарища.

   - Сейчас... Не горюй! Дай подумать... - рассеянно ответил Спирька.

   У Спирьки в это время действительно стал зарождаться какой-то план. Он все время с большим интересом следил за теми маленькими оборванцами, которые сидели неподалеку, за большим столом. Еще раньше, когда он только взглянул на них, он решил, что они не кто иные, как мазурики, а с момента появления косоглазого мальчика мнение это еще более укрепилось в Спирьке.

   "Что он там нашептывает?" - мысленно спрашивал самого себя Спирька, не спуская глаз с косоглазого оборвыша, который, наклонившись над столом, тихим и таинственным шепотом продолжал что-то рассказывать. Но вот косоглазый кончил и выпрямился.

   - Иду домой, - сказал он и кое-кому из компании подал руку.

   - Посиди, куда тебе? - послышались голоса.

   - Нет уж, я пойду... Надо Косоручке все доложить...

   - Скажи ему, что и мы скоро домой, и еще скажи, что удачи нет нам сегодня...

   - Ладно, скажу... Ох, не любит Косоручка, когда без фарта... - быстро проговорил косоглазый и выбежал из трактира.

   - А наплевать, что не любит, - проворчал один из компании, смуглый чернокудрый мальчик.

   В это время Спирька, ничего не сказав Рыжику, вдруг поднялся с места и решительно подошел к компании оборвышей. Семь пар глаз уставились на него с любопытством и удивлением.

   - Тебе чего? - раньше чем Спирька успел открыть рот, строго спросил его черноголовый кудрявый мальчик.

   Впоследствии Спирька узнал, что мальчик этот - еврей и что его зовут Мошка Каракуль. Прозвище свое получил он за волосы, которые цветом и завитушками очень напоминали каракуль.

   - Нам ночевать надо...

   - Ну? - нетерпеливо перебил Мошка.

   - А не знаем, где... Вот я хочу спросить...

   - Где ночевать? - снова перебил Каракуль.

   - Да постой, Мошка, не горячись! - вмешался в разговор другой мальчик, лет четырнадцати, с добродушным, немного как будто опухшим, мягким лицом и большими серыми глазами. - Дай поговорить... Вы откуда сами? - перевел он глаза на Спирьку.

   - Мы сегодня из Киева приехали, - счел почему-то нужным соврать Спирька.

   - На чем приехали?

   - На товарной машине... В пустом вагоне...

   - Вот как! - удивились некоторые из компании.

   - Мы завсегда так ездим, - продолжал врать Спирька, почувствовав себя смелее.

   На Вьюна стали смотреть совсем иначе. Даже Мошка и тот сделался приветливей.

   - Садись сюда! - предложил он Спирьке, указывая ему на стул, стоявший подле него.

   Спирька весело кивнул головой Рыжику, как бы говоря ему: "Не робей, брат: дело на лад идет", - и сел рядом с Каракулем. А мальчик с добродушным, мягким лицом, которого, как узнал потом Спирька, звали Ванька Немец, продолжал между тем начатый допрос:

   - А тот, рыжий, кто такой?

   - Товарищ мой. Мы вместе разъезжаем.

   - Чем занимаетесь?

   - Мы фартовые ребята, - не моргнув глазом, соврал Спирька, который, кстати сказать, недурно владел воровским жаргоном.

   Заявление Спирьки произвело прямо-таки сенсацию.

   - Так вы вот кто!.. Так бы ты раньше и сказал. А то сидят себе и молчат! - воскликнул Ванька Немец и тут же добавил: - А вы сильные?

   - Я, по правде сказать, - отвечал Спирька, - силен-то силен, но не очень чтобы уж, а так, средственно... Ну, а вон тот, приятель мой, тот действительно...

   - Очень? - заинтересовался Мошка.

   - То есть страсть какой сильный... Ведмедя уложит!..

   - Ну?! - хором воскликнули оборвыши.

   - Ей-богу! Только ловкости во мне больше. Я на кулачки хорошо дерусь, а он бороться мастер.

   - Как его зовут?

   - Санька Рыжик.

   - А тебя?

   - Спирька Вьюн.

   - Ну, вот что, Спирька, - сказал Немец, - позови-ка сюда своего приятеля, и мы потолкуем...

   Спирька не дал договорить Немцу: он сорвался с места и подбежал к Рыжику.

   - Ну, брат, - зашептал он, радостно взволнованный, - дело идет хорошо... Мы на воров наскочили... Они, брат, настоящие... Пойдем к ним!..

   Рыжик нехотя поднялся и последовал за товарищем. Сердце его трепетно забилось, и ему чудилось, будто Спирька тащит его в пропасть, из которой ему никогда не выбраться.

   Воришки между тем внимательно и критически разглядывали Рыжика. Их глаза бегали по его широким плечам, по его крепкой, массивной фигуре и по всклоченным рыжим, давно не стриженным кудрям, благодаря которым голова Саньки казалась вдвое больше. А когда Рыжик подошел к столу, к нему разом протянулось несколько рук для пожатия.

   - Вы, стало быть, ночевать не имеете где? - обратился к приятелям Немец.

   - Нет, - ответил Спирька.

   - В таком разе, идемте с нами, мы живем на Молдаванке, отсюда недалече... Наш хозяин - Федька Косоручка, мошенник первой руки. Он вас возьмет к себе... Не правда ли, ребята, - обернулся он ко всей компании.

   - Конечно, возьмет, - подтвердили и другие.

   - Еще спасибо скажет, - добавила одна из двух девочек, сероглазая за