Свирский Алексей Иванович - Рыжик

чик ты мой, Саша, я несчастный... я неудачник...

   Полфунта захныкал и залился слезами. Потом он рукавом вытер глаза и, едва держась на стуле, дрожащей рукой снова взялся за бутылку. Он совершенно ослаб и размяк.

   Рыжик, видя, что его благодетелю становится совсем плохо, победил чувство страха и подошел к фокуснику.

   Обеими руками обхватил он пьяного и, чуть не плача, стал умолять его не пить.

   - Голубчик, миленький Полфунтичек, не надо!.. - взмолился Рыжик.

   Пьяная голова Полфунта упала на плечо Саньки.

   - Ты думаешь, я пьян? - с трудом уже выговаривая слова, забормотал фокусник. - Нет, брат... Я ослаб... это верно... Не следовало натощак... Натощак не годится... Закушу я вот... и еще выпью... Иван Раздольев пить умеет... Он, брат, пить умеет!..

   Положение Рыжика становилось безвыходным. Полфунта допился до бесчувствия, и Санька не знал, что с ним делать. Безобразный вид пьяного, его беспомощность и полнейшее отсутствие здравого смысла произвели на мальчика удручающее впечатление. Он много раз видал пьяных. Он не раз видал, как напивался Тарас Зазуля, как пьянствовал его крестный, Андрей-воин и многие другие. Но на этих людей он всегда смотрел издали, а когда они становились буйными, он убегал от них. И поэтому голодаевские пьяницы его только забавляли. Совсем иначе чувствовал себя Санька с фокусником. Этот маленький и чужой ему человек в данную минуту был для него самым близким существом в мире. От него зависела вся судьба Рыжика, потому что только он один мог его доставить на родину. И вдруг этот благодетель напивается и становится почти неодушевленной вещью. Санька приходил в отчаяние. А тут еще вдобавок их выгнали из трактира. Выгнали за то, что Полфунта ногами опрокинул стол и разбил два стакана и чайник. За посуду вычли, мелочь, оставшуюся от трех рублей, вручили Саньке, а затем обоих попросили удалиться.

   На улице Рыжик совсем растерялся. Через плечо у него висел мешок, а обеими руками он держал пьяного. Полфунта буквально на ногах не стоял и всею тяжестью навалился на мальчика.

   - Ты не бойся!.. - бормотал Полфунта, раскачиваясь из стороны в сторону. - Я, брат, все понимаю... Мы в Житомир пойдем... Пешком пойдем... Мы бродяги, да?.. Ты Рыжик, а я Полфунта... Беспаспортные мы... Ну и ладно... А? Денежки заработаем и...

   Но тут Полфунта шлепнулся на мостовую и умолк, растянувшись на камнях. Санька, растерянный и обессиленный, встал у ног пьяного и, точно покойника, принялся его оплакивать.

   Собралась толпа. Явился городовой. Рыжик, увидав полицейского, до того струсил, что чуть было не бросился бежать.

   Ему почудилось, что городовой знает, что он на рассвете с ворами покушался на кражу, и что он его сейчас арестует. Но в ту же минуту Санька успокоился, так как полицейский даже не взглянул на него, а занялся исключительно пьяным.

   - Ишь, натрескался! - проворчал городовой и сделал было попытку поставить пьяного на ноги, но не тут-то было: Полфунта оказался в бесчувственном состоянии.

   - Рано праздник встретил! - заметил кто-то из толпы.

   - В крылатке, а напился, как в поддевке, - послышался еще чей-то голос.

   - А ты думаешь, крылатки не пьют? Эге, еще как заливают!..

   - Ему бы банки поставить, живо очнется...

   - Чего зубы скалишь? Грех да беда с кем не живет...

   - Братцы, аблакат нашелся... Сейчас могильную речь скажет...

   Восклицания, шутки и острые словечки сыпались со всех сторон.

   - Чего вы тут не видали? Разойдитесь! - крикнул городовой.

   Толпа на мгновение раздалась, но потом опять сомкнулась. Рыжик стоял тут же и употреблял все усилия, чтобы не расплакаться. Городовой наконец заметил его.

   - Ты был с ним, что ли? - спросил он у Рыжика.

   - Да, - едва слышно ответил мальчик и опустил глаза.

   - Где же вы были?

   - Вот там, в трактире.

   - А кто он тебе: отец, брат?

   - Дядя, - неожиданно для самого себя соврал Санька.

   - С какой же это он радости так напился?

   - Не знаю.

   - Где вы живете?

   - Не знаю.

   - Да ты что, на самделе дурак аль прикидываешься? Такой здоровый, а все твердит одно: не знаю да не знаю.

   - А может, они нездешние? - снова послышался чей-то голос из толпы.

   Городовой повернул голову, презрительным и строгим взглядом оглядел того, кто без позволения осмелился вмешаться не в свое дело, а затем, обернувшись к Рыжику, спросил:

   - Вы нездешние?

   - Нет.

   - Кто же вы? Приезжие?

   - Да.

   Полицейский укоризненно покачал головой и снова принялся было за Полфунта, но напрасно: фокусник был мертвецки пьян и не подавал никаких признаков жизни.

   - Его бы на извозчика да в ночлежный дом, - не унимался все тот же голос, - он бы выспался и на человека стал бы похож. А то расспросы да допросы... Будто и впрямь умный аль следователь...

   - Вас не спрашивают и прошу не вмешиваться! - строго провозгласил городовой, после чего снова обратился к Рыжику: - Деньги у твоего дяди есть?

   Рыжик вместо ответа разжал руку: на ладони у него лежало сорок копеек.

   - Сейчас я вас отправлю, - сказал городовой и остановил извозчика, который в это время проезжал мимо.

   Извозчик, увидав на панели пьяного, безнадежно махнул рукой.

   - И не везет же мне сегодня: на второго утопленника наезжаю! - сказал он и энергично плюнул.

   - Не в часть, а в ночлежный отвезешь... И мальчика захватишь... Двугривенный получишь, - проговорил полицейский.

   - Этак-то другое колесо выходит! - повеселел извозчик.

   Затем он слез с козел и обратился к толпе:

   - Православные, помогите багаж на дрожки взвалить.

   В толпе послышался смех.

   На другой день Полфунта проснулся в одном из одесских ночлежных домов с головной болью и мучительными угрызениями совести. Подле него сидел Рыжик. Вид у Саньки был больной, усталый. Вчерашний день надолго остался у него в памяти. Ему много пришлось выстрадать. Дело в том, что Полфунта не один раз, а три раза напивался в продолжение дня. Когда его привезли в ночлежный дом, он был совсем без чувств. Санька даже стал серьезно опасаться за его жизнь. Фокусника бросили на нару, куда забрался и Рыжик. Через два часа он проснулся и потребовал водки; а так как денег не было, то он тут же, в ночлежке, продал за один рубль свою крылатку. Рыжик плакал, умолял его не пить, но тот его не слушал. В третий раз он напился уже вечером. Его угощала трущобная братия за то, что он разные смешные штуки выкидывал. Никогда еще Рыжик не видал его таким скверным, неприличным и гадким. Мальчик нравственно страдал за него.

   - Ты прости меня, голубчик! - охрипшим и виноватым голосом проговорил Полфунта, обращаясь к Саньке.

   Лицо его было измято и казалось опухшим. Он, по-видимому, сильно страдал.

   - Мы сегодня тронемся в путь... - продолжал он. - Пройдемся немного по Бессарабии, а потом уже махнем на Украину...

   - Я бы домой хотел... - вставил Рыжик.

   - Домой мы и пойдем. Только у нас, понимаешь ли, денег нет, так вот я хочу по таким местам пройти, где полегче... Ты, голубчик, не беспокойся: будешь дома... А пить я не стану. Слово даю тебе...

   - Вот это хорошо будет! - подхватил Санька, у которого снова зародилась надежда попасть домой. - А то я страсть как напужался!

   - Не напужался, а напугался, - поправил Полфунта. - Ну, теперь ты можешь быть покоен. Пока до Житомира не дойдем, капли в рот не возьму.

   У Саньки точно гора свалилась с плеч. Ему стало легко и весело.

   Ровно в полдень друзья вышли из Одессы.

  

  

  

   Был холодный осенний день. С утра и в продолжение всего дня моросил дождь, а под вечер в сыром воздухе замелькали большие и мягкие хлопья снега. Голодаевка, с ее жалкими домишками, в этот осенний день казалась какой-то пришибленной, придавленной. Река едва заметной темной полосой вырисовывалась в сумерках наступающего вечера. На улице не видно было ни людей, ни животных: все спрятались от ненастья. Только ветер один, завывая и свистя, разгуливал на просторе.

   В хате Зазулей было темно и тихо, хотя семья была в полном сборе, а в мастерской, на верстаке Тараса, сидел даже гость, кум Иван Чумаченко.

   Зазули сумерничали - вернее, Аксинья не хотела зажигать огня, потому что керосин был на исходе.

   Дети Зазулей, Вера и Катя, лежали на печи. Сестры не спали. Точно птички, нахохлились они и молча напрягали зрение, не выпуская из виду мать, сидевшую у окна. Им все почему-то казалось, что взрослые начнут есть, как только они заснут, и девочки поэтому нарочно гнали сон, широко раскрывая глаза.

   Зазули и кум Иван хранили глубокое молчание. Говорить было не о чем, а дела не веселили. Сапожник думал о том, зачем его нелегкая принесла сюда, и тем не менее продолжал сидеть, так как у него дома было еще скучнее. Тарас думал о том, как бы теперь хорошо было выпить с кумом по поводу первого снега и печальной погоды. А жена Тараса думала о завтрашнем дне и о том, как она без денег проживет этот день и удастся ли ей утром накормить детей. Вообще думы были невеселые. Безотрадные мысли как будто рождались от угрюмого молчания. И неизвестно, до каких пор могло бы протянуться это тоскливое безмолвие, если бы совершенно неожиданно не послышались чьи-то шаги в сенях.

   Услыхав шаги, Аксинья поднялась с места. В ту же минуту дверь отворилась, и в хату вошли два каких-то человека.

   - Здесь живет Тарас Зазуля? - спросил один из вошедших.

   Голос был совершенно незнакомый.

   - Здесь, здесь! - торопливо отвечал Тарас и тут же стал кричать на жену. - Оксана, да засвети огонь! Никого не видно...

   Не успел Зазуля кончить, как Аксинья уже зажгла спичку и направилась к непрошенным гостям. Но едва только она взглянула на них, как крик радости вырвался у нее из груди: у дверей стояли Рыжик и незнакомый ей Полфунта.

   - Санечка!.. Мой милый!.. Мой родимый!.. - вскричала Аксинья и, дрожа от волнения, кинулась зажигать лампу.

   Подошел к дверям и Тарас, а с печи стала слезать Верочка.

   Через минуту хата огласилась радостными восклицаниями, расспросами и шумным говором.

   Когда первые восторги прошли и когда все немного успокоились, выступил вперед Полфунта.

   - Ваш мальчик? - шутя спросил он, положив руку на плечо Рыжика.

   - Наш, наш! - ответили ему хором.

   - В таком случае, получайте его в целости и сохранности.

   - Спасибо, спасибо вам! - заговорил Тарас. - Что же вы не сядете? Садитесь, прошу вас, будьте гостем...

   Последние слова "будьте гостем" Зазуля произнес дрогнувшим голосом, так как вспомнил, что угощать нечем. А он человек был хлебосольный и гостеприимный, как все украинцы.

   Полфунта, точно угадав мысли Тараса, запустил руку в карман, вытащил рубль и подал его Аксинье.

   - А вы, хозяюшка, - сказал он ей, - угостите нас... Мы в дороге озябли... Нам, мужчинам, водочки дайте, а рыжему мальчику вашему чайку дайте, да не крепкого, чтобы цвет волос не испортился...

   - Что вы беспокоитесь? - залепетала Аксинья, принимая рубль.

   - Ничего, ничего, - поспешил утешить ее Полфунта, - деньги эти не мои, а вашего сына... Вместе со мною в цирке заработал их...

   - Вот как! - улыбнулась Аксинья и с лаской посмотрела на своего любимца.

   Аксинья побежала в лавочку, а мужчины уселись за стол. Рыжик увидал Верочку, удивился, как она выросла, поцеловал ее и посадил рядом с Полфунтом. Катя, не умевшая еще сама слезать с печи, все время не переставала хныкать. Но на нее никто не обращал внимания. Тем временем Санька стал постепенно осваиваться и наконец осмелился заговорить.

   - А Мойпес жив? - спросил он у Тараса.

   - Как же, жив! - воскликнул Зазуля. - Он на другой день, когда ты пропал, вечером явился... больной, усталый... Три дня не жрал и выл и все бегал куда-то искать тебя... Думали, подохнет пес, ан нет, выходился. Он на своем месте, в сарае, лежит...

   - Можно к нему?

   - Сходи, ежели охота есть.

   Рыжик выбежал из хаты.

   - Ну-с, может, вы теперь хотите знать, где был ваш мальчик и что он делал? - спросил Полфунта, когда Санька выбежал из хаты.

   - Рассказывайте, будьте добры! - подхватил Тарас.

   - Послушать антиресно! - решил вставить и свое слово Чумаченко.

   - Извольте! Ваш Санька был в большой школе. Называется эта школа - жизнь. Успел он только пройти приготовительный класс, но и то на добрый грош умнее стал.

   Оба кума, громадные и неуклюжие, с напряжением слушали маленького человека, но при всем старании ничего не могли понять. Полфунта заметил это и заговорил более просто. В немногих словах рассказал он им всю историю приключений Саньки. Его рассказ в высшей степени заинтересовал обоих слушателей и даже Верочку, которая все время глаз не спускала с Полфунта.

   Рыжик между тем, выбежав на двор, подошел к низенькому плетню и тихо свистнул. В ту же минуту из сарая вылетело что-то черное, большое и с визгом бросилось к Саньке. Это был Мойпес. Встреча друзей была поистине трогательна.

   - Дорогой мой песик!.. Славненький... - прошептал Рыжик, крепко прижимая к груди голову собаки.

   Пес отвечал на ласку лаской. Он не переставал вилять хвостом, радостно визжать и прыгать. Несколько раз ему удавалось положить свои передние мокрые лапы на плечи Саньки. Рыжик был наверху блаженства. Наконец-то он дома, на родине!.. Заветная мечта его последних дней сбылась, и счастливее Рыжика не было человека. Он только жалел, зачем все это случилось вечером и в такое ненастное время. Будь это днем, он всю Голодаевку обегал бы, со всеми повидался и рассказал бы о своих приключениях. Теперь ничего нельзя было поделать и приходилось ждать до завтрашнего утра.

   Освободившись из объятий Мойпеса, Санька вернулся в хату. Там Полфунта рассказывал о том, как они с Рыжиком после долгих скитаний по Бессарабии и Украине попали в Киев и поступили в цирк: Полфунта в качестве клоуна и фокусника, а Санька - его помощником.

   - Сорок два рубля в один месяц заработали! - добавил в заключение рассказа Полфунта.

   - Ого! - удивился Тарас.

   - Здорово! - подтвердил и Чумаченко.

   - Э, да разве это заработок! - хвастливо заметил Полфунта. - Если бы у нас были свои костюмы да все принадлежности для фокусов, мы бы и сто заработали.

   - Здорово! - повторил сапожник.

   - А то сорок два рубля, - продолжал фокусник, - разве это деньги?.. Купил я себе пальтишко, сапоги, шапку, кое-как одел мальчонку - и вот все деньги.

   - Деньги - вода, известное дело, - сказал Тарас.

   - Вода, истинно вода! - подтвердил Чумаченко.

   В это время в хату вошла Катерина, а вслед за нею явилась Агафья-портниха. Аксинья, идя в лавку, не утерпела и дала знать соседям о появлении Саньки. Агафья, со свойственной ей добротой и нежностью, горячо обняла Рыжика.

   - Ах ты, сердечный мой!.. Где же ты был все время?.. А мы по тебе тут стосковались, - мягким голосом заговорила Агафья.

   От этой материнской ласки Рыжику сделалось хорошо и покойно на душе, а на глазах навернулись слезы умиления и благодарности.

   Катерина ничего не сказала и даже не подошла к Саньке. Она издали глядела на него и как-то странно морщила брови. Катерина была такая же худая и высокая, как всегда.

   Вскоре вернулась Аксинья с закуской и выпивкой. Живо накрыла она стол, все приготовила и пригласила дорогих гостей откушать.

   - Смотри, кума, как вырос мой крестник, - сказала Агафья, обращаясь к Аксинье.

   - Я и то уже гляжу, - отозвалась Зазулиха, - в один год и так вырасти!

   - Уж скоро полтора будет, - вставил Тарас. - За ваше здоровье! Извините, не знаю, как вас величать, - вежливо обернулся он к Полфунту, держа налитую рюмку.

   - Меня зовут Иван Петрович, - ответил Полфунта и также поднял рюмку.

   Мужчины чокнулись и выпили. А женщины занялись Рыжиком.

   Они разглядывали его, расспрашивали о его похождениях и ласкали его. Рыжик выглядел молодцом. Одет он был довольно прилично.

   - А где Дуня? - спросил вдруг Санька.

   - Дуня у директорши живет, - ответила Аксинья. - Ей там очень хорошо. Маленькая барышня Надя полюбила ее, и они живут, как сестры. Ее обувают, одевают... Совсем как паненка. Читать и писать учится...

   - И он умеет читать и писать, - вмешался в разговор Полфунта, указывая на Рыжика.

   - Как это - умеет? - удивился Тарас.

   - Очень просто: я его выучил. Все лето гуляли без дела, а дни были длинные... Дай, думаю, поучу малыша: может, потом и спасибо скажет... И вот я его выучил. Кое-как читает, может и писульку нацарапать... Чего больше!

   - Спасибо вам, добрый человек, что сироту не оставили, - поклонилась ему Аксинья.

   - Это верно, что спасибо, - вставил свое слово Чумаченко и выпил вторую рюмку.

   - Известное дело, спасибо, - сказал Тарас и тоже выпил.

   - Вот я вам каким Рыжика вашего доставил!.. - проговорил Полфунта. - Теперь мое дело - сторона. Завтра отправляюсь в путь, а вам на память оставлю Саньку. Да, кстати, а переночевать у вас мне можно будет?

   - Да что вы спрашиваете! Конечно, можно. Даже рады будем, - сказала Аксинья.

   - Очень рады будем, - вставил Тарас и в третий раз выпил.

   - Да вы поживите у нас денька два. Куда вы в такую погоду пойдете? Поживите, мы рады будем, - совершенно искренне стала упрашивать Аксинья.

   - Очень вам благодарен. Я бы с удовольствием пожил у вас, да времени у меня нет... Я счастье свое должен догнать... Вот я теперь в Житомире, а мне кажется, что мое счастье теперь в Полтаве...

   - Какое же это счастье? - не на шутку заинтересовался Тарас.

   - Обыкновенное. У каждого человека есть счастье, только не каждый человек умеет его беречь. Я потерял свое счастье лет двенадцать тому назад. И вот до сих пор не могу его поймать. Я уверен, что приду в Полтаву, а мое счастье махнет в Ромны. Я и в Ромны пойду, а из Ромны на Амур, в Ташкент, мне это все равно, а уж счастье свое я найду...

   - А не лучше ли посидеть да обождать: может, само счастье на вас наскочит? - проговорил Тарас и налил по четвертой.

   - Сидеть не годится, - уверенно заявил Полфунта. - От сиденья не получишь уменья. И придет счастье, да не сумеешь взять его. Нет, уж я завтра непременно отправлюсь. А ты, - обратился он к Саньке, - живи на Голодаевке и будь сыт. Весной, может, пройду мимо, тогда увидимся. А пока, друзья, за ваше здоровье!

   Полфунта чокнулся и выпил. Аксинья поставила самовар. Чай пили до поздней ночи, так что Санька уснул не раздевшись.

   На другой день Полфунта ушел, оставив Аксинье три рубля. Она было не хотела взять, но он уверил ее, что деньги для него совершенно лишняя роскошь и что они только мешают ему.

   Санька проводил Полфунта до самой рощи. Там они сердечно распростились и расстались. Рыжик, немного грустный, вернулся в город в сопровождении Мойпеса, который по старой памяти не отставал от хозяина ни на шаг.

   Рыжик отправился к Дуне. Был легкий морозец. Река еще не встала, но вдоль берега, точно куски стекла, уже лежали над водою хрупкие и тонкие ледяные слои. Небо было серое и неприветливое. Голодаевские ребятишки, не имея сапог, попрятались по домам, и на улице поэтому не было почти никакого оживления. Рыжику это обстоятельство крайне не нравилось, так как он хотел, чтобы все его видели.

   Панычи встретили Саньку далеко не так радостно, как он почему-то рассчитывал. Он как вошел в кухню, так и оставался там все время, потому что панычи не сочли нужным пригласить его в комнаты. Случись это в другое время, Володя и Сережа наверное бы более горячо встретили Рыжика, но он явился к ним тогда, когда они сами были заняты новым происшествием в их жизни. Дело в том, что оба они поступили в гимназию и только недавно надели на себя мундиры с блестящими пуговицами. И Володя и Сережа были страшно заняты собою и прежде всего желали, чтобы все любовались только ими и их мундирами.

   Несвязный и сбивчивый рассказ Рыжика о его приключениях они выслушали довольно равнодушно, а когда на кухню пришли Надя и Дуня, они немедленно отправились к себе.

   Дуню Рыжик узнал с трудом. Бывшая замарашка и босоножка превратилась в настоящую барышню.

   Увидав Саньку, Дуня вскрикнула от радости и первая бросилась к нему. Искреннее и задушевное приветствие Дуни немного вознаградило Рыжика за разочарование, которое он испытал от холодной встречи с панычами.

   Дуня долго и с большим интересом расспрашивала Рыжика о его жизни и о том, где он был и что с ним случилось.

   Санька был очень доволен, что повидался с Дуней, хотя он ушел домой далеко невеселый. Какая-то непонятная грусть овладела им, и ему с каждой минутой становилось тоскливей. Больше всего Саньку беспокоили хмурые признаки наступающей зимы.

  

  

  

   Долго тянулась зима. Рыжику казалось, что ей конца не будет. За последнее время он совершенно измучился. Голодаевка опротивела ему очень скоро. То, к чему он так горячо стремился, что хотел увидать, далеко не было так заманчиво и интересно, как он воображал. На чужбине родина рисовалась ему прекрасной страной, где он с каждым предметом, с каждой пылинкой сроднился с малых лет. Но вот он увидал эту чудную страну, увидал близких людей, и что же? На другой день ему все наскучило. Жизнь на Голодаевке тянулась серо, однообразно. Все, что он оставил, он нашел таким же, без всяких перемен, без всяких изменений. Та же бедность я вечная нужда приемных родителей, те же интересы, мелочные, жалкие. Здесь люди только и думали, как бы раздобыть на хлеб, а что окажется лишним - пропить.

   Рыжик не нашел себе товарища. Все его бывшие приятели отданы были в ученье и давно уже забыли об играх. Да и сам Санька не захотел бы с ними дружить. Оставалась только Дуня, но с нею он мог видеться лишь изредка, да и то урывками.

   Таким образом, Рыжик оказался совершенно одиноким и как будто даже лишним существом. Первые дни им еще интересовались, приходили спрашивать его, где он был, что видел. А когда всё узнали, бросили им заниматься и как будто даже перестали его замечать.

   Самолюбивый мальчик мучительно страдал от сознания, что он среди голодаевцев является совершенно ненужным и лишним существом. Не раз он вспоминал, как Тарас называл его дармоедом, когда еще он, Санька, был маленьким.

   Чтобы избавиться от упреков в дармоедстве, Рыжик сам отправился к крестному и попросил, чтобы он его принял в ученье. Тот охотно согласился, и мальчик с необычайным рвением принялся за работу. Но скоро и сапожное ремесло ему надоело, и он стал мечтать. Вот с этого-то момента Рыжик и стал жить двойною жизнью. Наружно он жил, как все люди: работал, помогал крестному, беспрекословно исполнял приказания Катерины и был во всех отношениях хорошим и старательным парнем. Но все это было только наружное. На самом же деле Рыжик был занят совсем другим. Он мечтал о весне и ревниво оберегал эту сладкую мечту, боясь намеком или взглядом выдать свою тайну.

   Он мечтал о том, как наступит весна, как придет за ним Полфунта и как снова он, вольный и свободный, пойдет гулять по лесам и полям... Ночью Санька чувствовал себя лучше. Лежа на печи, он мог мечтать, сколько ему хотелось. Чаще всего мечтал он о море.

   Но вот наконец пришла и весна.

   Чутко прислушивался Рыжик к пробуждению природы. Он первый почувствовал теплое дыхание весны, первый увидал, как спадали тяжелые оковы зимы и как постепенно освобождалась земля. Быстро наступали теплые дни. Ярко засияло солнце, на голубом небе появились легкие, полупрозрачные тучки, и зеленым бархатом покрывалась земля. Река сбросила ледяной покров, и прилетели птицы.

   У Рыжика от волнения сердце готово было разорваться. Он сам не понимал, что с ним такое, но его неудержимо потянуло куда-то. Стоило ему только взглянуть на далекий, светлый горизонт, как у него сейчас же являлось желание бросить все и уйти куда глаза глядят. Единственно, что его удерживало, это надежда, что за ним придет Полфунта. Но Полфунта не приходил, и страдания Рыжика становились выше его сил.

   Весенние праздники прошли для Саньки почти незаметно. Он ничем не интересовался, и ничто его не радовало. Короче говоря, ему донельзя опротивела Голодаевка, ее обыватели и их нищенская жизнь.

   Каждый праздник Рыжик уходил за город и там проводил весь день. Чаще всего любил он ходить на мельницу и на ту дорогу, где он когда-то впервые встретился с Полфунтом.

   В одно из воскресений Санька, по обыкновению, отправился гулять. Погода была великолепная. Был полдень. Рыжик долго гулял по роще, потом вышел к реке, выкупался, а затем перешел плотину и стал подниматься по пыльной широкой дороге, по которой он два года тому назад впервые пустился в путь с Мойпесом.

   Избегая пыли, Санька держался ближе к канаве, края которой густо заросли травою. Долго шел Рыжик, мечтая о своих будущих путешествиях, как вдруг он остановился в большом волнении. В одном месте, на дне канавы, он увидел спящего человека. Сердце замерло в груди мальчика. Какое-то внутреннее убеждение подсказало ему, что это Полфунта. И он не ошибся. Едва только Санька поравнялся с неизвестным человеком, как тот, услыхав шаги, поднял голову и расхохотался.

   Это был Полфунта.

   - А ты, брат, легок на помине: сейчас только во сне тебя видел, - сказал Полфунта и приподнялся с места.

   Санька прыгнул прямо на него и стал душить его в своих объятиях.

   - Голубчик, милый!.. Я думал, ты не придешь... - задыхаясь от волнения, говорил Рыжик.

   - Погоди... Ну тебя!.. Задушишь... А на что я тебе?

   - Я с тобой пойду, - решительно заявил Санька. - Мне уже четырнадцатый год пошел... Я не маленький...

   - Что ж из этого?

   - А то, что я могу быть тебе помощником.

   - Землю мерить помогать будешь?

   - Что хочешь, мне все равно...

   - Ах, Рыжик, Рыжик, откуда ты взялся на мою голову? - проговорил Полфунта и улыбнулся. - Ну хорошо, возьму я тебя с собой. Будем вместе бродяжить, разыскивая счастье... А если мы этого счастья не найдем, тогда что? Ведь ты вырастешь никуда не годным человеком. И грех этот на моей душе будет...

   - Никакого греха не будет, - уверенно перебил Рыжик, - мы найдем счастье...

   - Вот как! Ты уверен?

   - Да.

   - Ну и чудак же ты! А впрочем, и на Голодаевке тебя не бог весть какое счастье ожидает. Кстати, ты чем там занимался?

   - У крестного сапоги учился шить.

   - И многому научился?

   - Кожу мочить умею.

   - Только-то! Ну, ежели так, беги домой, попрощайся и, если тебя отпустят, лети сюда, я тебя подожду.

   - Не пойду, - решительно заявил Санька.

   - Почему?

   - Не хочу. Мне там надоело и так... Я сейчас с тобой пойду...

   Полфунта задумался. Наступило молчание.

   - Ладно, - промолвил наконец Полфунта, - идем, если так. Только помни: терпи! Не всегда сладко будет... А теперь - гайда в путь-дороженьку!

   Полфунта встал, встряхнулся и велел Рыжику снять сапоги.

   - Без сапог тебе легче ходить будет, и в город не босяком, а человеком войдешь.

   - А мы сейчас куда пойдем? - спросил Рыжик, снимая с себя сапоги.

   - Куда? За счастьем - вот куда, - полушутя, полусерьезно ответил Полфунта и выскочил из канавы.

   Через час фигуры двух путников едва заметными черными точками виднелись вдали.

  

  

  

  

  

  

   Солнце прощалось с землею. Его последние огни охватывали далекий край неба и расплавленной золотисто-красной массой разливались по горизонту. Казалось, что там, далеко, кто-то вздумал поджечь небо и развел для этого гигантский костер. Но пламя заката постепенно гасло. Теплый майский день тихо умирал, уступая место вечерним сумеркам.

   Полфунта и Рыжик лежали на опушке леса и молча следили за работой природы.

   - Хорошо как! - прошептал Рыжик.

   Он не любил долго молчать.

   - Что хорошо? - спросил Полфунта.

   - Все хорошо. И поле это зеленое, и небо, и... все, все хорошо...

   - Ну и радуйся, коли тебе хорошо, - проговорил хандривший весь день Полфунта.

   Рыжик промолчал. Но через минуту он не выдержал и опять заговорил:

   - Отчего все люди так не живут, как мы? Ушли бы все из городов и ходили бы по земле... И как бы всем весело было!

   - Умолкни, милый: ты глупости мелешь, - проворчал Полфунта.

   - Почему глупости? - не унимался Рыжик. - Ведь нам как хорошо! Мы и поля, и леса, и реки, и разные города видим... Гуляем в свое удовольствие. Ну, и пускай люди так живут. Мне не жалко.

   - Какой ты щедрый! - сказал Полфунта и невольно улыбнулся. - И глуп же ты, Рыжик! Ай-ай, как глуп!.. Ты хочешь, чтобы все люди, как тараканы, расползлись по свету и чтобы ни одного чистого местечка не осталось на земле. Недурно, что и говорить... Эх, Сашка, Сашка, когда ты поумнеешь?

   - Я давно умный, - засмеялся Рыжик.

   - А ежели ты умный, то и придумай, где бы нам сегодня переночевать.

   - А здесь чем плохо? Травка мягкая, дождя нет, тепло... Отлично уснем!

   - Нет, не отлично.

   - Почему не отлично?

   - А потому, что дождь будет.

   - Откуда ты знаешь?

   - Оттуда. Разве не видишь?

   Полфунта рукой указал на юг, где на далеком небосклоне чернела туча.

   - Эка, испугался чего: пятнышка! - возразил Рыжик, вглядываясь в указанную точку. - И завтра эта туча не дойдет до нас.

   - Ты так думаешь? Ну, в таком случае оставайся здесь, а я в деревню отправлюсь ночевать.

   Полфунта встал, поднял вырезанную им в лесу палку и тощую серую котомку, в которой лежали его башмаки, одна смена белья, несколько картонных изделий для фокусов, осьмушка табачных корешков и "Ревизор" Гоголя.

   Котомку он перекинул через плечо, шляпу надвинул по самые брови и один двинулся в путь, ни разу не взглянув на товарища. Зато Санька глаз не спускал с приятеля, а с его широкого курносого лица, усеянного веснушками, не сходила плутовская улыбка.

   "Далеко не уйдешь, голубчик!" - говорили смеющиеся карие глаза Рыжика.

   Полфунта продолжал шагать вперед как ни в чем не бывало. Вскоре его маленькая фигурка едва видным серым пятном вырисовывалась на темно-зеленом фоне яровых полей, между которыми пролегала дорога в деревню.

   - Теперь, брат, берегись, наскочу! - воскликнул про себя Рыжик и быстро вскочил на ноги.

   Он зачем-то закатал парусиновые штанишки до колен, надел на палку связанные сапоги, положил палку с сапогами на плечо, сдернул с головы картуз, немного согнулся, тряхнул красно-золотистыми кудрями и стрелой помчался вперед, едва касаясь босыми ногами мягкой пыльной дороги.

   Не прошло и пяти минут, как Санька поравнялся с Полфунтом.

   - Ты чего же не остался на опушке? - небрежно бросил Полфунта своему спутнику, стараясь не глядеть на него.

   - Ишь ты какой! Мне, чай, одному скучно, - учащенно дыша, проговорил Рыжик, прижимаясь на ходу к Полфунту.

   Вечер наступал быстро. На потемневшем небе появился молодой месяц. Пробежал свежий, влажный ветер.

   - Поздно придем! - тихо, как бы про себя, ворчал Полфунта. - Не надо было валяться так долго на опушке... А теперь, изволь-ка радоваться, стучи под окнами! Да еще не всякий пустит, на ночь-то глядя...

   - А до деревни еще далече? - перебил ворчанье Полфунта Рыжик.

   - Взойдем на горку - видна будет.

   И действительно, как только они поднялись на бугорок, Рыжик увидал деревню. Окруженная со всех сторон хлебными полями, деревня эта издали в сумерках наступающей ночи показалась Саньке большой и богатой. Он уже имел понятие о том, что такое бедная и богатая деревня. Ему чудилось, что крестьянские хатки упали откуда-то с высоты и рассыпались меж полей в красивом беспорядке.

   - Вот это, я понимаю, деревня! - радостно воскликнул Рыжик.

   - А я вот не понимаю, чему ты радуешься... Здесь, того и гляди, без ночлега останешься.

   - Почему?

   - Да потому, что деревня нищенская.

   Рыжик очень скоро убедился в справедливости слов Полфунта.

   Когда они подошли ближе, крохотные хатенки выступили перед путниками во всем своем неприглядном виде. Соломенные крыши до самых окон покрывали убогие домики. Эти домики напоминали собою кавказских нищих, у которых порыжевшие лохматые шапки надвинуты по самые глаза.

   Полфунта с Рыжиком вошли в деревню. Собака, лежавшая на дороге, при их приближении лениво поднялась на ноги, что-то проворчала себе под нос, нехотя отошла в сторону и снова улеглась. Кругом было тихо и безлюдно. Редко-редко в какой хате горел огонек.

   Полфунта глазами выбрал наиболее видный домик и подошел к нему. Рыжик, конечно, последовал за ним. Через оконце они увидали многочисленную семью, сидевшую за ужином. Внутренность комнаты освещала маленькая лампочка, висевшая на стене. Полфунта постучал в окно. В ту же минуту все сидевшие за столом, точно по команде, повернули головы к окошку. Старуха, хлопотавшая возле стола, подошла к оконцу, и почти приложив сморщенное лицо свое к стеклу, спросила скрипучим, старческим голосом:

   - Вам кого надо?

   - Позвольте прохожим переночевать! - просительным тоном прокричал Полфунта и добавил: - Издалека идем... устали очень... От дождя дозвольте укрыться...

   При последних словах Полфунта Рыжик посмотрел на небо. Капля дождя упала ему на нос, и он опустил голову.

   - В самом деле дождь! - пробормотал он про себя.

   - У нас третьего дня прохожие ночевали, - послышался через окно голос старухи. - Не наш сегодня черед. Ступайте к ковалю Ивану!

   - А чтоб вам черт ребра пересчитал! - злобно проворчал Полфунта и отошел прочь.

   Он знал, что в деревнях и селах, лежащих на большой проезжей дороге, существует порядок по очереди пускать запоздавших путников на ночлег, и поэтому он не стал разговаривать со старухой, а отправился отыскивать хату коваля Ивана.

   Подойдя к третьей хате, Полфунта снова постучался в окно.

   - Кто там? - откликнулся на стук молодой женский голос.

   - Пустите, ради христа, переночевать прохожих! - взмолился Полфунта.

   - Сейчас.

   Полфунта и Рыжик подошли к дверям. Прошло добрых десять минут, пока дверь в сени открылась. Путешественники вошли в маленькую, но чистенькую хату. Большая русская печь у дверей, длинная широкая лавка вдоль стены, большой стол, на котором горела свеча в глиняном подсвечнике, темные иконы без риз и киотов в красном углу - вот все, что успел заметить Рыжик, войдя вслед за Полфунтом в хату. Молодая, красивая женщина приветливо встретила ночлежников и спросила, не хотят ли они поужинать. Рыжик утвердительно кивнул головой.

   Молодая хозяйка захлопотала. Она достала с полки завернутый в серое полотенце каравай хлеба, положила на стол две деревянные ложки и отправилась к печке.

   Полфунта следил за каждым ее движением и в то же время глазами выбирал место для спанья.

   "Должно быть, на лавке спать придется", - мысленно решил он про себя.

   Незваным гостям была поставлена миска горячих щей. Приятели поужинали на славу и вполне искренне поблагодарили молодую хозяйку. Как раз в это время в окна и в крышу застучал дождь. Хозяйка, одетая в пеструю ситцевую юбку и с красным очипком на затылке, проворно убрала со стола и стала посередине хаты.

   Она с любопытством разглядывала гостей, желая, по-видимому, вступить с ними в разговор. Если бы не очипок на голове, ее легко можно было принять за девочку: до того было молодо и наивно ее миниатюрное смуглое лицо.

   - Это вы и есть жена Ивана-коваля? - обратился к ней с вопросом Полфунта.

   - Я самая, - отвечала хозяйка.

   - А хороший коваль ваш муж? - продолжал допрашивать Полфунта таким тоном, каким обыкновенно говорят с детьми, когда у них спрашивают, любят ли они папу, маму, тетю...

   - Такого коваля во всей волости нет, - заметно оживившись, ответила ковалиха.

   - Вот как! А давно вы замужем?

   - Давно. Скоро полгода будет.

   - Это верно, что давно, - иронизировал Полфунта. - А где он теперь, ваш муж?

   - В нашем местечке гуляет. Работу вчера повез и не вернулся. Загулял, значит.

   - Он часто гуляет у вас?

   - Нет. В месяц раза два-три...

   - Действительно, что редко... Ну, а во хмелю он буен?

   - Нет. Веселый он дюже тогда и драться любит...

   - Ох-хо! - сокрушенно вздохнул Полфунта и умолк, догадавшись, что имеет дело с красивой дурочкой.

   Легкая тревога закралась в его душу. "А что, если загулявший коваль явится ночью пьяный и вздует нас ради потехи так, что мы век помнить будем?" - думал про себя Полфунта. Тревога эта с каждой минутой усиливалась в нем, и если бы не дождь, Полфунта вряд ли бы ост