Станюкович Константин Михайлович - Два брата

еством и тою загадочностью, которая именно составляла для него чуть ли не большую прелесть очарования. Невольно при сравнении с этой женщиной Леночка казалась такой мизерной, такой несчастненькой, что Николай даже удивлялся, как Леночка могла хоть на минуту занять его... Нина являлась какой-то загадочной натурой, а в Леночке все было так ясно и просто, как в хорошо знакомой книге...

   И Нина, по-видимому, обращала особенное внимание на Вязникова и заинтересовалась им, но вообще держала себя неровно: то обожжет его одним из тех взглядов, после которых молодой человек вздрагивал и вспыхивал, то, напротив, смотрит с такой нескрываемой насмешкой, что Николаю делалось жутко.

   "Что это за женщина?" - часто думал Николай, любуясь ослепительной красавицей и чувствуя, как она дразнит его, именно дразнит, но в то же время как будто и ласкает своим чарующим взглядом... В ней была независимость, смелость, простота, какое-то отвращение к фразе и ходульности... Она не скрывала своего презрительного отношения к Горлицыну и Присухину, но в то же время вела самую пустую жизнь и как будто даже гордилась тем, что ничего не читает. Из разных намеков, недосказанных слов Николай узнал, что она не особенно была счастлива с мужем, что после его смерти долго жила за границей, веселилась, но затем вела самую тихую жизнь. Все ей надоело, опротивело...

   Да и кроме интереса, возбужденного Ниной, Николаю понравился весь склад жизни в доме Смирновых (хотя в этом он ни за что бы не сознался): все там было так хорошо приспособлено и приурочено, все делалось вовремя, без шума, без суеты, никто никого не стеснял, даже лакеи в доме были какие-то степенные и умелые...

   До завтрака все сидели по своим комнатам и делали что хотели, собирались к завтраку по звонку, и Николай видел всегда чистые, свежие платья, чистое белье, чистых лакеев. После завтрака опять каждый делал что хотел... Барышни обыкновенно читали, а Надежда Петровна снова запиралась в кабинете; затем обед, прогулки и т.п. Очень удобно жилось при такой обстановке, время было точно распределено и проходило незаметно. Невольно эта жизнь втягивала Николая и нравилась ему после сутолоки меблированных квартир и некоторой барской распущенности жизни дома. Эстетическое чувство никогда не оскорблялось, грязь и суета мещанской жизни не били в глаза.

   "По крайней мере умеют люди жить по-европейски".

   Во время пребывания Николая в Васильевке Прокофьев обедал только один раз и, по обыкновению, молча просидел весь обед.

   После обеда он подошел к Николаю и, пожимая ему руку, заметил:

   - Наблюдаете еще здесь?

   Николаю послышалась насмешка в тоне Прокофьева. Он вспыхнул весь. Ему вдруг сделалось совестно перед Прокофьевым за то, что он так долго гостит у этих "культурных каналий", и в то же время досадно, что Прокофьев как будто подсмеивается.

   - Еще наблюдаю! - отвечал он. - Любопытная семейка! - прибавил Николай, как будто оправдываясь и досадуя, что оправдывается.

   - Ничего себе, особенно принцесса. Как насчет амуров? Успеваете, а?

   - Вы все изволите шутить! - сухо проговорил Николай.

   - Какие шутки? Экий вы "обидчистый", как говаривала моя маленькая сестренка, - добродушно рассмеялся Прокофьев. - Ведь в самом же деле кусок лакомый... вдобавок загадочная натура... Когда же ко мне? Заходите как-нибудь - поближе познакомимся, а теперь до свидания... пора к докладу. Скоро едете?

   - Завтра.

   - Смотрите, принцесса не пустит! - пошутил опять Прокофьев.

   - Работать пора, и так уж довольно бью баклуши... надо за дело.

   - По части писания? Насчет курицы в супе?

   - Да! - почти резко ответил Вязников, задетый за живое тоном своего нового знакомого.

   - Бог вам в помочь!

   "Это еще что за сфинкс ?" - несколько раздраженно повторил Николай, поглядывая вслед Прокофьеву и чувствуя невольное уважение к "сфинксу". Какой-то спокойной силой веяло от этой мощной высокой фигуры; энергией и волей дышало его скуластое, мужественное, выразительное лицо. Непременно хотелось узнать поближе этого человека, так ли много даст он, сколько обещает.

   - А мы с вами, Николай Иванович, в сад? Будем болтать? - раздался сбоку веселый голос Нины Сергеевны. - Что это вы как будто не в духе? Или господин Прокофьев нагнал на вас хандру?

   - Нисколько. Вы беседовали когда-нибудь с Прокофьевым?.. Не правда ли, мужественная фигура?

   - А, право, не обращала внимания! - равнодушно проронила Нина. - О чем он будет со мной говорить?

   - Что он здесь делает?

   - Да я почем знаю? Управляет на заводе, а что он делает - мне-то какое дело? Знаю только, что молчит, и это уже большая рекомендация. Так надоели все эти умные разговоры. Ужасно надоели. Ну, пойдемте... Или вы, быть может, хотите остаться с барышнями?

   - Вовсе не хочу! - рассмеялся Николай.

   - И даже вовсе! - засмеялась Нина, вбегая в густую аллею. - Это очень мило с вашей стороны. Если бы сестры услышали, то я бы вас не поздравила.

   - И вы шутить охотница, как я посмотрю, Нина Сергеевна.

   - Что значит: и вы?.. Кто еще шутит?

   - Прокофьев.

   - Будто? Разве он умеет шутить?

   - Еще как ядовито.

   - Вот как!

   - Вы бы с ним поближе познакомились. Право, очень интересный человек.

   - Довольно мне и вас... И вы интересный!

   - Я завтра уезжаю.

   - Так скоро? Надоело?

   - Не то... Пора и честь знать...

   Нина на секунду задумалась, потом внезапно усмехнулась и проговорила:

   - Вы решили непременно завтра бежать?

   - Не бежать, а ехать. Бежать еще рано.

   - И не придется... Куда вы торопитесь?

   - Дела...

   - Дела? - переспросила она, взглянула на Николая и рассмеялась. - Какие у вас дела?

   Николай и сам рассмеялся.

   - Останьтесь! - проговорила она вдруг повелительным тоном, улыбаясь в то же время так нежно и ласково, что Николай на мгновение притих и изумленно взглянул на Нину.

   - Вы хотите? - прошептал он.

   - Хочу.

   - Так я останусь на один день.

   - А на два?

   - Пожалуй, и на два! - улыбнулся Николай.

   - А на три?

   - Вы... вы тешитесь, Нина Сергеевна... видно, вам в самом деле в деревне очень скучно!

   - А то как же!

   Николай любовался молодой женщиной с нескрываемым восторгом. Он взглядывал на ее пышную грудь, на ее сверкавшие ослепительной белизной плечи и вздрагивал пробуждающейся страстью молодости.

   А Нина Сергеевна шла себе спокойно, точно ничего не замечая, шла вперед, в глубь аллеи, медленно обрывая на ходу сорванную ветку.

   - Что же вы молчите, Николай Иванович? Останетесь три дня?

   - Три дня - слишком много. Пора к старикам.

   - Как хотите. Я вас прошу, потому что (она нарочно сделала паузу)... потому что с вами скучать веселей, право. Не то, что с Алексеем Алексеевичем.

   - Умных разговоров не веду?

   - Во-первых, умных разговоров не ведете, а во-вторых...

   - А во-вторых?

   - Юный вы еще... Не совсем изломанный... и то редкость!

   - Благодарю за честь...

   - Не благодарите пока. Поблагодарите после.

   Нина произнесла последние слова как-то особенно, подчеркивая их.

   - Впрочем, вам это полезно! - произнесла она, как бы отвечая на свои мысли.

   - Что полезно?..

   - Наблюдать людей! - рассмеялась она.

   - Вы все говорите нынче загадками, Нина Сергеевна.

   - Такой стих напал.

   - От нечего делать?

   - Пожалуй, что и так! - промолвила она и лениво зевнула...

   - А с Горлицыным пробовали скучать?

   Она улыбнулась.

   - Пробовала, но только он невыносим, хотя, говорят, и ученый человек. Впрочем, для Нюты Штейн он будет превосходным мужем в немецком вкусе. Она будет молиться на него, вязать ему чулки и дарить ему детей, а он будет, в качестве гениального человека, третировать ее. И оба будут счастливы.

   - Вы, как посмотрю, мрачно смотрите на людей.

   - Ах, если б вы только знали, как они мне все надоели, эти ваши петербургские развитые люди. Я их довольно насмотрелась. До тошноты надоели, ей-богу. И все говорят, говорят, говорят, - как им не надоест! Скучно слушать. Вы вот хоть не имеете пагубного намерения развивать меня, и за то с вами не так скучно.

   - Разве другие пробовали?

   - Пробовали, - рассмеялась Нина. - Все, много их там, все пробовали. Горлицын даже химии учил меня.

   - Вас - химии?

   - Меня и... вообразите... химии! Недели две занимался, а потом рассердился и бросил, увидав, что я хохочу и над ним, и над его химией. Присухин все-таки умнее: он химии меня не учил, но больше говорил о назначении женщины и о прелести быть другом и помощницей такого замечательного человека, как он. Разумеется, не прямо, а больше в своих красноречивых речах. Всего было! - протянула Нина. - Но самая скука в том, что обыкновенный финал всех этих попыток...

   - Руку и сердце? - подсказал, смеясь, Николай.

   - Вы угадали! Ужасно глупая у них манера ухаживать. Они воображают, что умные разговоры - самая лучшая увертюра к любви. Да они, впрочем, разве умеют любить? Так только, умные слова о любви говорят. Заранее знаешь, чем все это кончится, и только ждешь, скоро ли признание, или нет. Все это ужасно скучно.

   Говоря, что все это "ужасно скучно", Нина Сергеевна опустила голову и в раздумье подвигалась вперед по аллее.

   - Знаете ли, какой я вам дам совет, Николай Иванович, благо вы еще молоды, а я уж не молода.

   - Вы... не молоды?

   - Мне двадцать восемь лет, молодой человек! - произнесла она как-то степенно. - Никогда не резонерствуйте перед женщиной и не играйте комедии любви. Это может очень дорого стоить.

   - Никогда не буду! - шутливо проговорил Николай.

   - Не смейтесь. Теперь я серьезно говорю.

   - Вас не разгадать: когда вы серьезно, когда нет.

   - Выучитесь... Надеюсь, мы с вами останемся друзьями, и вы не удивите меня признанием. Правда ведь?..

   - А если?.. - улыбнулся он.

   - Тогда с вами будет скучно...

   - И вы рассердитесь?

   - Рассержусь.

   "Так ли?" - подумал Николай, взглядывая на Нину.

   - Так рассердитесь? - повторил он.

   - И даже очень! - прошептала Нина.

   Эти слова кольнули Вязникова.

   - Странная вы, Нина Сергеевна!.. - произнес он.

   - Странная? - переспросила она. - Вы мало еще женщин знаете! А может быть!.. Впрочем, про меня и не то говорят. Вас разве не предостерегали?

   - Нет.

   - Так ли? - спросила она, заглядывая Николаю в лицо.

   - Положим, предостерегали.

   - Я была уверена. К чему вы хотели скрыть это! Мне, право, все равно, что говорят про меня. Я к этому равнодушна.

   В голосе ее звучала презрительная нота.

   - Тем более что я знаю, как пишется история, особенно история хорошенькой женщины... Однако повернемте назад... Мы сегодня зашли с вами далее обыкновенного. Пожалуй, Алексей Алексеевич переменит мнение насчет ваших талантов...

   Они пошли назад. Нина прибавила шагу.

   - И страшные вещи рассказывали? - заговорила молодая женщина.

   - Ведь вам все равно.

   - Вы не верите? Мне, может быть, все равно, но все-таки женское любопытство...

   - Ничего страшного. И может ли быть страшное?..

   - Кто знает! - тихо проронила Нина.

   - Вы хотите запугать меня?

   - Ничего я не хочу! - с досадой проговорила Нина. - Так как же рисовали меня, говорите?!

   - Никак, просто советовали беречься.

   - Пожалуй, что вам нечего было советовать...

   - Отчего мне именно?..

   - Мне кажется... Оттого-то с вами и весело.

   Они подходили к дому. Вся компания шла к ним навстречу.

   - Так вы не боитесь остаться?.. Останетесь? - поддразнивала молодая женщина.

   - Чего бояться, я не из трусливых.

   - Вот это славно. И скоро приедете?

   - Приеду.

   - И признания не сделаете?..

   - Не сделаю! - рассмеялся Николай.

   - Вашу руку! Значит, мы останемся друзьями и приятно проведем лето, - весело сказала она, пожимая Николаю руку, - а потом...

   - Что потом?

   - Да ничего. После будут новые впечатления и у вас и у меня.

   - Вы до них охотница...

   - А вы? Разве нет? - шепнула она, посмеиваясь как-то странно.

  

  

   - Куда это вы, mesdames, собрались? - крикнула она, подбегая к сестрам.

   - На озеро. Хочешь ехать, Нина? Ты, кажется, сегодня в духе и не отравишь прогулки! - засмеялась Евгения.

   - Вот как рекомендуют меня сестры, Николай Иванович!.. Нечего сказать, хорошая рекомендация. Так вы удостоиваете пригласить меня?

   - Приглашаем!

   - Принимаю приглашение и обещаю не отравить прогулки, но, с своей стороны, также предлагаю условие.

   - Какое?

   - Чтобы... Вы не сердитесь, добрейший Игнатий Захарович! Чтобы Игнатий Захарович обещал не вести умных разговоров. Обещаете, Игнатий Захарович?

   Молодой ученый покраснел, прищурил свои красноватые глазки, однако сохранил все тот же серьезный вид и проговорил:

   - Желание Нины Сергеевны будет свято исполнено!

   "И этот мозгляк думал развивать Нину Сергеевну! - невольно пронеслось в голове у Николая. - С ней заниматься химией?! Вот-то дурак!"

   Нюта Штейн, желая вознаградить молодого ученого, подняла свои большие, выпуклые глаза и взглянула на него сочувственным, долгим взглядом, словно бы говоря им: "Не сердись на нее. Она не в состоянии понять тебя!" Но, к крайнему изумлению добродушной барышни, молодой ученый строго взглянул на свою ученицу, так что она покорно опустила глаза и долго не подымала их, как бы чувствуя себя виноватой.

   - Вы тоже, надеюсь, поедете, Николай Иванович?

   - С удовольствием.

   - А Алексей Алексеевич едет? - спросила Нина.

   - И он едет!

   - Да это будет превесело!

   Целая компания, усевшись на долгушу , отправилась к озеру. Нина Сергеевна сдержала свое обещание не отравить прогулки. Она была в духе, весела, разговорчива и оживляла все общество. Она болтала без умолку, шутила с Присухиным, заставила его рассказать несколько анекдотов, - он отлично рассказал их, - добродушно останавливала молодого ученого, когда тот покушался было на серьезный разговор, и, когда приехали на озеро, спела по общей просьбе романс. Она пела превосходно, и у нее был густой, звучный контральто. Все притихли, когда она пела.

   А Николай любовался молодой женщиной, с грустью думая, что он должен ехать домой. Нина не шутя увлекла нашего молодого человека. В ней было что-то раздражающее нервы, возбуждающее любопытство, подымающее горячую молодую страсть. Хотелось заглянуть в эти смеющиеся глаза, заглянуть глубоко и узнать, что такое на душе у этой красавицы. Кто она? Бездушная ли кокетка, ищущая новых впечатлений, или одна из тех натур, которых не удовлетворяет пошлость окружающей жизни и они от тоски забавляются чем попало? Или, наконец, просто чувственная женщина; красивое животное...

   "Нет, нет... Этого не может быть!" - повторял про себя Николай, негодуя, что такая мысль могла даже прийти ему в голову.

   Кто бы ни была она, не все ли равно? Он никогда не встречал таких женщин, вращаясь в дни студенчества совсем в другом обществе. Она такая изящная, выхоленная, ослепительная. Ему даже казалось, что он любит молодую женщину, любит сильно. Одна мысль, что и она могла бы полюбить его, приводила Николая в восторг. Он фантазировал на эту тему в ночной тиши, лежа на кровати с зажмуренными глазами. Страсть рвалась наружу. Любуясь ею днем, он еще сильней любовался ею в мечтах и даже мечтал, как бы они устроились. В эти минуты любовных грез он впадал в идиллически-сладострастное настроение, воображая себя счастливым мужем, а Нину счастливой женой. В образе жены она распаляла его воображение, и он долго не мог уснуть. Просыпаясь утром, он думал, как бы поскорей увидать Нину.

   "Кокетничает от скуки!" - подумал и теперь Николай, испытывая ревнивую досаду, когда увидал, что Нина отошла в сторону с Присухиным и о чем-то с ним говорила, гуляя по берегу, должно быть о чем-нибудь интересном, так как Алексей Алексеевич внимательно слушал, склонив набок голову, и как-то весь сиял, сиял особенным блеском.

   "И с ним она забавляется!.. С кем же она не шутит? Кто такой счастливец?" - спрашивал он себя, и боже мой, чего бы ни дал он в эти минуты, чтобы быть этим счастливцем!..

   Начинало смеркаться; стали собираться домой. После весело проведенного вечера все как-то притихли.

   Случайно или нет, но только Нина села около Вязникова. Было тесно, и он невольно слишком близко сидел от молодой женщины. Когда она поворачивала голову, его обдавало горячим дыханием.

   - Что вы молчите? Говорите о чем-нибудь! - промолвила Нина.

   Николай взглянул на нее в темноте. Она заметила, как сверкнули его глаза.

   - Говорить... О чем говорить? Вы сами не любите, когда говорят, говорят, говорят...

   Он проговорил эти слова как-то странно. Нина отвернулась и заговорила с сестрой. Когда приехали домой, чай уже был готов. Все вошли в столовую, где за пасьянсом ждала хозяйка. Незаметно Николай проскользнул на террасу и полной грудью дышал свежим воздухом, вглядываясь в мрак сада.

   - Мечтаете? - раздался сзади знакомый шепот. - О чем это? Лучше пойдемте-ка пить чай, - проговорила Нина, наклоняясь к нему.

   - Ну, так сердитесь же.

   И с этими словами он припал к ее руке, осыпая ее поцелуями. Она не спеша отдернула руку, пожала плечами, усмехнулась и молча ушла в комнаты. Когда Николай вернулся в столовую, ее не было. Целый вечер она не показывалась, и Николай пришел в свою комнату сердитый, что попал в глупое и смешное положение. Теперь она будет смеяться. Одна мысль о том, что он смешон, приводила его в бешенство.

   "Однако ж я порядочный болван!" - обругал он себя самым искреннейшим образом.

   Весь дом уже спал, а Николай еще не ложился. Он был в каком-то возбужденном состоянии: сердце билось сильней, дрожь пробегала по телу, нервы были натянуты. Он ходил взад и вперед по комнате, напрасно стараясь не думать о Нине, а между тем все мысли его были поглощены образом роскошной красавицы. То казалось ему, что она рассердилась и презирает его за его пошлую - именно пошлую - выходку, достойную разве гимназиста, или - что для нашего молодого человека было еще больнее - она смеется над ним, как смеется над Присухиным, Горлицыным и мало ли над кем еще. То, напротив, представлялось ему, и так живо, что она не сердится, нет... Она заглядывает в его глаза нежным, ласкающим, манящим взором, обвивает его шею ослепительно белыми руками и шепчет: "Я люблю тебя, люблю".

   - Что за чепуха! - повторил он громко и взглянул на часы. - Уже два часа! Пора ложиться спать, но спать не хочется... душно как-то.

   Николай подошел к раскрытому окну и долго стоял, всматриваясь в мрак густого, косматого сада. Хорошо так, тихо. Только ночной шорох дрожал в воздухе. Деревья не шелохнутся. Небо блестело звездами. Ласкающей свежестью дышала прелестная, тихая ночь.

   Николай затушил свечку, присел у окна и задумался. На него нашло мечтательное настроение. Тоска молодой страсти, безотчетная тоска охватила его. В эту минуту ему казалось, что он очень несчастлив. Хотелось с кем-нибудь поделиться своим горем, но непременно с женщиной, с красивой женщиной.

   Снизу раздался тихий скрип, точно отворились двери. Николай невольно вздрогнул и напряженно смотрел вниз. Опять скрипнула половица на террасе, через мгновение белая тень мелькнула перед его глазами и скрылась в глубине сада. Снова все стихло.

   "Это она! - блеснула мысль у Николая, и он тотчас же решил идти вслед за нею. - Это непременно Нина!"

   Он спустился вниз, осторожно через темную залу вышел на террасу и пошел в глубь сада, прислушиваясь напряженным ухом и напрягая взор: не мелькнет ли белая тень? Сдерживая дыхание, подвигался он вперед, но никого не было. "Уж не галлюцинация ли?" Он шел дальше, по направлению к беседке. Вдруг до него долетели тихие голоса. Они показались ему какими-то мягкими, нежными.

   - В беседке... свидание, верно! - шепнул ревниво он и, не думая, что делает, как тень подвигался вперед.

   Он был в нескольких шагах от беседки и притаился за деревом. Мягкий звук поцелуя отчетливо прозвучал в ночной тиши, еще, еще и еще.

   - Так вот она, разгадка!.. Кто ж этот счастливец? Неужели Присухин, неужели Горлицын?

   Едва успел он подумать, как из беседки раздался тихий мужской голос и вслед за тем сдержанный, ласкающий смех. Николай сразу узнал этот смех, но голос? Чей этот знакомый, мужественный, повелительный голос?

   Он жадно вслушивался и в изумлении остолбенел.

   - Прокофьев! - вырвался из груди Николая беззвучный шепот. - Вот кто этот счастливец, а она, она... хитрая!

   Он бросился прочь и долго бродил, как шальной, в темноте сада. Это открытие совсем поразило его.

   - Прокофьев и Нина! Удивительно!

   Невольно тянуло его снова к беседке. Опять долетели звуки поцелуев. Опять шепот, замиравший в ночной тиши. Николай пошел было назад, как до ушей его долетело его имя, вслед за которым раздался смех. Он остановился.

   - Готов и этот нежный юноша? - насмешливо произнес Прокофьев. - Для счета?

   - От нечего делать! - засмеялась Нина.

   - Не надоело еще?

   - Тебе это не нравится? - покорно сказала Нина.

   - С богом! - как-то насмешливо произнес Прокофьев. - Хищная у тебя природа. Только, смотри, не дошутись. Он ничего, юноша красивый и насчет амуров, должно быть, ходок...

   Николаю показалось, что в голосе Прокофьева звучало раздражение.

   - Послушай, ведь ты знаешь... видишь...

   - Вижу и знаю. Нечего нам уверять друг друга, но только... а впрочем, что говорить! Тебя разве убедишь? - усмехнулся Прокофьев. - Когда его отправляешь?

   - Послезавтра.

   - Оставила на денек! Экая ты какая... Ну, однако, пора мне. Завтра еду.

   - Завтра? И до сих пор ничего не сказал? Надолго?

   - Не знаю.

   - Куда... можно спросить? - послышался робкий вопрос Нины.

   - Не все ли тебе равно куда? Дела.

   - Странные у тебя дела! Три месяца пропадал, три месяца не писал. Я и не знаю, что ты делаешь!

   - И к чему знать тебе?

   - Тайны? - усмехнулась Нина.

   - Тайны, моя милая... Могу только заверить тебя, что не любовные... Ну, до свиданья. Поцелуй еще раз... вот так. Да смотри, пожалей Сердечкина. Сердце у него нежное, у этого юбочника. Не смущай его... Может, из него и толк выйдет, если между хорошими людьми будет вертеться... Свежесть есть...

   - Уж не ревнуешь ли ты?

   - Этим не грешен, кажется... а все ж предупреди, если готовишь его в кандидаты на мое место.

   - Ты с ума сошел? Тебя променять на кого-нибудь? Тебя?

   - Отчего ж?

   Голос Прокофьева вздрогнул, когда он сказал эти слова.

   Снова послышался шепот.

   - Полно, полно, Нина... я пошутил.

   - Дай хоть знать о себе! - сквозь слезы говорила Нина. - Долго не видать тебя, не знать о тебе - ведь это мука. Мало ли что может случиться!

   "Они давно знают друг друга!" - пронеслось в голове Николая.

   - Упреки? - резко сказал мужской голос.

   - Что ты, что ты! Я разве жалуюсь?

   В голосе ее звучала тревога и мольба.

   - По крайней мере, если можешь, скажи приблизительно, когда ждать?

   - Через две недели. А если не буду, получишь известие через Лаврентьева.

   - Деньги возьмешь?

   - Нет, пусть остаются у тебя. Да не болтай вообще. Твоя мать...

   Он понизил голос, так что Николай ничего не слыхал.

   - Пора, пора! С тобой и время забудешь. Прощай, рыбка моя... прощай, Нинушка, царевна моя ненаглядная! - с глубокой нежностью проговорил Прокофьев. - Если что, не поминай лихом.

   Послышались рыдания.

   Николай скоро был в комнате. Он разделся, лег в постель, но заснуть не мог. Самолюбие его было ужалено. Его жалели, о нем говорили с небрежностью, над ним издевались. Он вспоминал разговор в беседке, и куда девалось горячее его чувство к Нине! Молодая женщина была права: любовь его как рукой сняло. Он был почти равнодушен к Нине Сергеевне.

   - Но кто этот таинственный Ринальдо ? Почему он смеет так говорить о нем? Сам-то он что за птица? - повторял молодой человек, ворочаясь с боку на бок и завидуя счастливцу. О, как хотелось ему доказать этому Прокофьеву, которого он совсем не знал, всем доказать, что он далеко не мягкосердый юноша, что из него выйдет толк, что он готов на все честное, хорошее, что он пострадать готов за свои убеждения... И он докажет это, непременно докажет...

   Николай под утро наконец заснул, после того как он в мечтах совершил много хороших дел, обнаруживших силу его характера и доблесть, и подосадовал, что Нина так скверно над ним подшутила.

   Когда на следующий день снопы яркого света ворвались в комнату Николая и он проснулся, первою его мыслью было уехать поскорей из Васильевки. В самом деле, он долго здесь бил баклуши... Пора бросить глупости и домой за работу; ему так много надо прочесть еще, а он целую неделю сибаритствовал среди этих "культурных каналий"...

   Он чувствовал в эти минуты особенную бодрость, жажду к работе... В голове его роились планы превосходной статьи... Он напишет ее, о ней все заговорят... Она произведет впечатление... Господин Прокофьев прикусит язык и не скажет, что писать не стоит...

   Странное дело! Николай сердился на Прокофьева и жаждал его одобрения... Ему почему-то хотелось подняться во мнении этого человека, так напоминавшего Мирзоева... Ему было и досадно и обидно, что о нем Прокофьев так небрежно говорил... Он непременно поближе с ним познакомится...

   Но какое ему дело до Прокофьева? - вспомнил Николай и озлился.

   - Наплевать мне на его мнение! - с сердцем проговорил он, но в то же время чувствовал, что это не так, что он только говорит "наплевать", а, в сущности, "наплевать" он не может, и не только на мнение Прокофьева, но и на мнение многих людей, которых он даже считал не особенно хорошими. Он стал припоминать и, к досаде его, припомнились разные подробности, как будто подтверждающие эту сторону его характера... Но он старался объяснить эти подробности иначе и в конце концов решил, что он самостоятельный человек, и еще раз утешил себя тем, что ему "наплевать!"

   Недовольный, мрачный, сошел он к завтраку, хотя и напрягал все усилия, чтобы скрыть дурное расположение духа, но при своем сангвиническом темпераменте он не мог владеть собой, так что все обратили на него внимание и осведомлялись, здоров ли он, хорошо ли спал, и т.п.

   Николай поспешил ответить, что совсем здоров и отлично спал. Он взглянул на Нину. Молодая женщина, по обыкновению свежая и ослепительная, сидела себе как ни в чем не бывало. Только - показалось Николаю - лицо ее сегодня было серьезнее, вот и все.

   Он не обращал более на нее внимания и болтал с Евгенией... Нина Сергеевна равнодушно подняла на него глаза и про себя усмехнулась.

   Когда Николай объявил, что завтра утром едет домой, и, несмотря на общие просьбы, решительно отказался остаться, Нина Сергеевна не без изумления взглянула на Николая. После завтрака она подошла к нему и спросила:

   - Вы в самом деле едете?

   - В самом деле...

   - Что так? Хотели остаться поскучать вместе и вдруг бежать. Испугались?

   - Испугался! - иронически ответил он.

   Она пристально взглянула на Николая, и от нее не укрылась перемена, происшедшая в нем. Он уж смотрел на нее и говорил с ней не так, как вчера. Николаю показалось, что на лице молодой женщины скользнуло выражение испуга, но это было на мгновение... Глаза ее снова светились чарующим взглядом, все лицо ее улыбалось.

   - Нет, без шуток, отчего вы едете? - ласково-заискивающим тоном спрашивала Нина. - Отчего вдруг изменили намерение?

   - Пора ехать, Нина Сергеевна... И так я засиделся здесь и довольно уже наглупил! - прибавил он тише.

   - А! - протянула она и больше не расспрашивала.

   "Успокоилась!" - подумал Николай, когда Нина отошла от него.

   И правда; Нина Сергеевна не заговорила больше в течение дня с молодым человеком и вечером простилась с ним очень холодно, даже не приглашала его приехать. Смирнова и барышни, напротив, любезно упрашивали Николая не забывать их.

   - Вы непременно помогите нам устроить школу! - снова заговорила о школе Надежда Петровна. - Эту неделю я так была занята, что не успела заняться этим делом! С имением теперь столько хлопот, столько дел! - жаловалась Смирнова. - Крестьяне положительно не признают права собственности... рубят лес, портят поля... Счастливый! Вы не хозяйничаете...

   Рано утром на следующий день Николай ехал домой и обрадовался, завидев родное свое гнездо.

   - Работать, работать! - воскликнул он в каком-то одушевлении.

  

  

   - Загостился ты, Коля. Целую неделю просидел там! - встретил Николая отец, горячо обнимая сына. - Разве так весело было?

   - Не весело, а скорей интересно...

   Старик пристально взглянул на Николая и, улыбаясь, повторил:

   - Интересно?..

   - Кто тебе там больше всех понравился?.. Рассказывай-ка! - спрашивала Марья Степановна, радостная, что Николай вернулся.

   Признаться, она-таки очень беспокоилась, что Николай так долго гостит у Смирновых, и хотела было послать за ним лошадей, но Вязников остановил ее:

   - Сам вернется... Пусть развлечется мальчик!

   Николай не без юмора описал все семейство, рассказал о Присухине, о Горлицыне и несколько дольше остановился на Нине Сергеевне.

   - Понравилась она тебе?

   - Сперва - да... Немножко! - краснея, отвечал Николай.

   - А потом? - допытывалась Марья Степановна.

   - Потом - нет!

   - Разгадал ее?

   - Нет, мама... Эту женщину не так легко разгадать. Бог ее знает что она за человек. Во всяком случае, оригинальный...

   - Просто пустая женщина; право, Коля, пустая, и больше ничего! - быстро подхватила Марья Степановна.

   - Да ты что так горячишься? - улыбнулся Николай. - Не бойся, я не влюблен.

   - Долго ли?.. Она большая кокетка.

   - Ты, мама, уж слишком преувеличиваешь. Почему, ты советовала остерегаться ее?

   - Не спрашивай, Коля. Бог с ней. Я не люблю, ты знаешь, повторять слухи, а о ней говорят нехорошие вещи...

   - Мало ли что говорят, мама!

   - И бог с ними. А я не судья чужих поступков! - кротко заметила Марья Степановна.

   - Здорово, Васюк, здорово, братишка! - весело окликнул Николай, входя в комнату к брату. - О чем это ты размечтался?

   Вася лежал на кровати одетый, в длинных своих сапогах и картузе, с закинутыми назад руками.

   Он медленно повернул голову при восклицании Николая. Когда Николай приблизился и взглянул на Васю, то поражен был страдальческим выражением его лица. Видно было, какая-то упорная мысль болезненно работала в нем.

   - Что с тобой, Вася?

   Юноша поднялся с кровати, пожал крепко руку брата, улыбнулся кроткой своей улыбкой и проговорил:

   - Я и не слыхал, как ты приехал. Впрочем, я и сам только что вернулся. В Залесье был.

   - Да что с тобой? Ты какой-то возбужденный.

   - Так нельзя наконец. Нельзя ведь так, Коля! - заговорил он тихим, странным голосом, медленно шагая по комнате. - Рассуди сам, можно ли так? Ведь это жестоко, совсем жестоко!

   Он остановился прямо против Николая и глядел на него, но едва ли видел брата. Взор его голубых глаз убегал куда-то внутрь.

   - Да ты о чем? Я ничего не понимаю.

   - Неужели нигде нет правды, Коля? Неужели? О господи!

   - Что случилось?

   - Ты разве не знаешь? Да, ты у Смирновых был, я и забыл! - прибавил он. - Случилось, Коля, большое несчастье в Залесье. У мужиков там скоро все продадут, нищие будут совсем. Я только что оттуда. Через три недели приедет пристав... Если бы ты видел, какое отчаяние!

   - За что продадут?

   - По иску Кривошейнова. Он дал им в прошлом году деньги под залог построек и хлеба и теперь требует их... У них ничего нет... Я был у Лаврентьева. У него тоже денег нет. Послушай, не знаешь ли ты, как помочь? - в волнении проговорил Вася. - Иначе может быть большое несчастие.

   - Как ты волнуешься! В первый раз, что ли, узнал?

   - Я давно знал, но теперь сам видел. Хочешь - поедем, увидишь, что делается в Залесье. Я папе говорил, и он сказал, что ничего нельзя сделать. Неужели ничего?.. И это совершается на глазах у всех!

   - Что делать, Вася! Успокойся. Если из-за таких вещей волноваться, то тогда и жить нельзя.

   - А разве можно видеть это и... жить? - произнес он глухим голосом.

   Он умолк. Напрасно Николай старался его успокоить.

   Вася, не прерывая, слушал горячие речи брата, недоверчиво покачивая головой.

   - Все то, что ты говоришь, Коля, я слышал уже. Вот и папа почти то же говорит... Оба вы, знаю я, честные, хорошие, добрые, но - прости меня, брат, - от ваших слов не легче, и никак не убедят они меня.

   - Ты просто болен, брат, вот что я тебе скажу...

   - Может быть, и болен... пожалуй, что и болен!.. - подхватил Вася. - Иной раз думаешь, думаешь... просто до боли думаешь, и, что всего ужаснее, то есть больнее, что ничего не придумаешь, и сознаешь себя таким дрянным, ничтожным, себялюбивым подлецом...

   - Что ты, что ты! - улыбнулся брат.

   - Смейся, Коля, а оно так... Ах, когда-нибудь открою я тебе свою душу... Больная она в самом деле... Ты вот говоришь: все так живут... А почему все так живут? Отчего иначе не живут? Разве нельзя иначе жить? Неужто вечно брат должен терзать своего брата?..

   Он остановился, задумчиво взглянул на Николая и продолжал:

   - Отчего Петр готовит нам кушанье, а я не готовлю? Отчего ж я вот и ем каждый день, и сплю на постели, а другие голодны и не призрены? Отчего? Где узнаю я, отчего?.. Кто объяснит это?.. Ты опять скажешь: все так, но мне-то, мне, моей душе разве от этого легче? Пойми ты!

   Он с какой-то болью произнес эти слова, ожидая возражения, но Николай молчал, изумленный исповедью бледнолицего юноши.

   "Откуда все эти мысли? Как он дошел до такого состояния?" - спрашивал себя Николай, вспоминая прежнего Васю. Прежний Вася не такой был, казалось ему.

   - Ты вот говоришь, и папа тоже говорит, что надо быть добрым, честным, но как быть добрым, как быть честным? И разве я честен, разве добр?.. Подлец я, Коля, вот кто я такой... Я все раздумываю, а ведь давно бы следовало делать...

   - Что делать?..

   - Жить иначе... Какое имею я право жить так?.. Ответь мне...

   И, не дожидаясь ответа, Вася продолжал:

   - Ты вот думаешь, что всегда будет так, всегда человек будет делать другому зло, а я верю... глубоко верю, что так не будет и не должно быть... Не может быть... иначе зачем же столько мучеников прежде было?.. Зачем Спаситель был распят, если бы он не верил?.. Нет, Коля, ты вот образованный