Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович - Губернские очерки

рал, который за меня сватался, пьют очень много, однако разве не встречаем мы многие примеры, что жены за пьяными еще счастливее бывают, нежели за трезвыми?

   Едва она успела предложить мне этот вопрос, как принесли самовар, и я должен был оторваться от нее на минуту, чтобы сделать чай.

   - Уж если будет ваше одолжение, милостивый государь, - сказала она, - то позвольте чашечку и мне, но без сахару, потому что я, по моим обстоятельствам, вынуждаюсь пить вприкуску... Я остановилась, кажется, на том, что осталась после папеньки сиротою. Много мне стоило слез, чтобы женскую слабость мою преодолеть, однако я ее не пересилила и, по молодости моей, не устояла против соблазна. Был тут, в этом полку, один поручик; покорыствовался он, сударь, на мое родительское достояние и вовлек меня с собою в любовь. Из себя он был столько хорош, что даже в картинах нынче уж таких мужчин не пишут, обращение имел учтивое и одевался завсегда очень чисто. Следовательно, могла ли я, при моей неопытности, против льстивых его уверений устоять? Уговаривал он меня, за такую ко мне его любовь, заемное письмо ему дать, и хоша могла я из этого самого поступка об его злом намерении заключить, однако ж не заключила, и только в том могла себя воздержать, что без браку исполнить его просьбу не согласилась. Ну, это точно, что он желанию моему сопротивления не сделал, и брачную церемонию всю исполнил как следует, я же, по своей глупости, и заемное письмо ему в семь тысяч рублей ассигнациями в тот же вечер отдала... Только что ж бы думали он со мной, сударь, сделал? Первое дело, что избил меня в то время ужаснейшим образом, за то будто бы, что я не в своем виде замуж за него вышла; да это бы еще ничего, потому что, и при строгости мужниной, часто счастливые браки бывают; а второе дело, просыпаюсь я на другой день, смотрю, Федора Гаврилыча моего нет; спрашиваю у служанки: куда девался, мол, Федор Гаврилыч? отвечает: еще давеча ранехонько на охоту ушли. И вот, милостивый государь, с самого этого времени и до сей минуты Федор Гаврилыч все с охоты не возвращается!

   Она остановилась и устремила взоры свои на меня, как бы выжидая, чтоб я высказался.

   - Что ж, - сказал я, - быть может, это и к лучшему для вас, сударыня, потому что, судя по началу, едва ли вы могли ожидать чего-нибудь хорошего от Федора Гаврилыча.

   - И я, милостивый государь, по началу точно так думала, однако вышло совсем напротив. Вы забыли об заемном-то письме, а Федор Гаврилыч об нем не забыл. На другой день сижу я и, как следует молодой женщине, горюю, как вдруг входит ко мне ихней роты капитан, и самое это заемное письмо в руке держит. И что ж, сударь, я от него узнала? что Федор Гаврилыч этому самому капитану состоял еще прежде того одолженным четыре тысячи рублей, и как заплатить ему было нечем, то и отдал в уплату заемное письмо на меня!.. Ну, конечно, я сразу обидеть себя не дала, а тоже судом с капитаном тягалась, однако ничего против него сделать не могла!.. И таким, сударь, родом, в одну, можно сказать, ночь лишилась я и Федора Гаврилыча и всего моего имущества!

   - Вы, быть может, желаете, чтоб я помог вам, сударыня?

   - Я, милостивый государь, чужого ничего не желаю; я прошу вас только выслушать меня... Осталась я, после этого происшествия, при одной рабе да при трех десятинах земли, которые капитан мне из милости предоставил. Конечно, и с трех десятин я могла бы еще некоторую поддержку для себя получать, но их, сударь, и по настоящее время отыскать нигде не могут, потому что капитан только указал их на плане пальцем, да вскоре после того и скончался, а настоящего ничего не сделал. Пришлось, сударь, идти после этого в люди!

   Марья Петровна пожелала отдохнуть и опять остановилась, и хотя я убежден был, что рассказ ее был заученный, однако не без любопытства следил за ее болтовней, которая для меня была делом совершенно новым. Она, впрочем, не сидела даром и в течение отдыха, а как-то прискорбно и желчно вздрагивала губами и носом, приготовляясь, вероятно, к дальнейшему рассказу своих похождений.

   - Уговорила меня, сударь, к себе тутошняя одна помещица к ней переселиться: "Живите, говорит, при мне, душенька Марья Петровна, во всем вашем спокойствии; кушать, говорит, будете с моего стола; комната вам будет особенная; платьев в год два ситцевых и одно гарнитуровое, а занятия ваши будут самые благородные". Я, однако ж, остереглась и выговорила тут ей, что я, мол, Анфиса Ивановна, роду не простого, так не было бы у вас для меня обиды... Только она, сударь, против этого и забожилась и заклялась. И жила я у ней таким манером лет пять, и точно, грех сказать, кроме хорошего, обиды от нее никакой не видала. Чай ли, бывало, кофий ли пьют, я свою чашку безотменно получала, а занятия только у меня и было, что после обеда в карты Анфисе Ивановне, бывало, погадаешь. Только замешалась тут дочка Анфисы Ивановны, и с нее-то пошло у нас все дело. При поступлении моем в дом моей благодетельницы, было ихнему дитяти всего лет двенадцать, а потом стали оне постепенно подрастать и достигли наконец совершенного возраста. Но, достигши таким манером законных лет, выказали оне при этом чувства совершенно не господские, а скорее, как бы сказать, холопские. Полюбился им, с своей стороны, наш становой Дмитрий Михайлыч: в этом, конечно, оне имели резон, потому что Дмитрий Михайлыч был из себя мужчина очень видный, но для чего ж оне меня тут припутали? Разве я тут в чем-нибудь, сударь, виновата, что Дмитрий Михайлыч не Вере Павловне, а мне предпочтение оказывал? Однако оне этому не вняли, и пошла тут мне от них во всем обида большая. Анфиса Ивановна тоже не желали такую партию для дитяти своего упустить, и начали меня попрекать всем-с: даже куски, которые я в пять лет съела, и те, кажется, пересчитали! Однако как видела я свою правоту, то терпела до последнего, и прожила у них до тех пор, покуда оне сами меня не выгнали... Тогда я, заявивши пред добрыми людьми о моей невинности, хоша, как християнка, в душе и простила Анфисе Ивановне ее обиду, однако, как дворянка, не могла свое звание позабыть и стала искаться на ней судом в личной обиде-с...

   Марья Петровна, сказавши это, посмотрела на меня как-то особенно проницательно.

   "Уж не хочет ли она застращать меня или вызвать на какое-нибудь оскорбление?" - подумал я и потом прибавил вслух:

   - Что ж, выиграли вы ваше дело?

   - Нет-с; выиграть я не могла, потому что не имела средств вести его, однако Анфисе Ивановне большую через это неприятность сделала, так что, после того, не только Дмитрий Михайлыч, но и никто другой к Вере Павловне касательства иметь не захотел, и пребывают оне и до настоящей минуты в девичестве...

   - Ну, а вы-то сами что через это выиграли?

   - Выиграла я или не выиграла, это дело стороннее-с, а должна же я была за оскорбление моей чести вступиться, потому что друга моего Федора Гаврилыча со мной нет, и следственно, защитить меня, сироту, некому... Но я прошу вас сделать мне одолжение, выслушать меня. Расставшись с Анфисой Ивановной, я отправилась к соседке ее по имению, госпоже Говорковой. Госпожа Говоркова были вдова и весьма страдали нервами, а так как я очень искусна в обращении с чувствительными дамами, то оне приняли меня к себе с величайшим удовольствием. Откровенно сознаюсь вам, милостивый государь, много видала я на своем веку нервных дам, и сама даже до сих пор этим очень страдаю, однако столько расстроенной госпожи, сколько была расстроена Дарья Григорьевна, я никогда и не знавала. Бывало, начнут оне страдать, так это именно жалости подобно; только один Иван Карлыч, учитель ихних детей, и имели возможность эти припадки усмирять! Прожила я таким родом и у Дарьи Григорьевны три года с лишком и обиды для себя никакой от них не видала. Да и не случился бы у нас с ними никогда разрыв, если бы не Иван Карлыч. Соскучились, что ли, ими Дарья Григорьевна, или показался им очень приятен ихний новый управляющий Карл Иваныч, только оне во всем мне открылись и просили моего посредничества. Согласитесь, милостивый государь, могла ли я в чем-нибудь благодетельнице моей отказать? а если не могла отказать, то, следственно, в чем же тут моя вина состоит? Однако Иван Карлыч об этом узнали, пришли в восторженность и всячески меня при людях раскостили! И такова была слабость Дарьи Григорьевны, что оне меня же, свою покорную слугу, по настоянию Ивана Карлыча из дому своего выгнали...

   - Что ж, вы, я думаю, и об этом происшествии просьбу в суд подали?

   - Подала, сударь, и хотя опять дело мое проиграла, однако не могла же я не подать просьбы, потому что дворянскую свою честь очень знаю, и защищать ее, по закону, завсегда обязываюсь... После того...

   - Нет, позвольте... для меня этого достаточно. Я желал бы только знать, чем вы в настоящее время занимаетесь и по какому случаю находитесь здесь?

   - Позвольте мне, милостивый государь, попросить вас выслушать меня...

   - Извините, но для меня весьма достаточно сказанного вами, и я желал бы знать, на какой конец вы удостоили меня своею доверенностью?

   - В настоящее время, пришедши в преклонность моих лет, я, милостивый государь, вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей...

   - Что же вам от меня угодно, сударыня?

   Она встала с лавки, призвала на помощь всю сумму чувства собственного достоинства, какая была у нее в распоряжении, и сказала:

   - Милостивый государь! я чужого ничего не желаю, но если бы вам угодно было одолжить мне заимообразно хотя пять рублей, то я весьма была бы вами облагодетельствована!

   Я готовился уже вынуть из бумажника требуемые деньги, как в то же самое время, гремя бубенчиками и колокольцами, к воротам подъехал экипаж, и я услышал в сенях знакомый мне голос Семена Иваныча Призорова, соседа моего по имению, а Марья Петровна, при первых звуках этого голоса, заметно сконфузилась.

   - Милостивый государь! позвольте вас поторопить, потому что я не желала бы, чтоб заклятой мой враг видел мое унижение! - сказала она.

   Но было уже поздно, потому что дверь в эту минуту отворилась, и Призеров вошел в горницу.

   - Ба! да и ты здесь, Скорпиона Аспидовна? - обратился он к Музовкиной, поздоровавшись со мной, - по какому же ты случаю становище свое переменила? верно, в Михайловском уж ремесло-то твое сделалось невыгодно?

   - Я не знаю, что вам угодно сказать, Семен Иваныч, а как я никаким ремеслом не занимаюсь, - стало быть, слова ваши ничего больше, как обида мне...

   - Уж не просила ли она и у вас денег? - продолжал между тем Призеров, - упаси вас боже дать что-нибудь!.. ну-с, Скорпиона Аспидовна, налево кругом, марш!

   - Помилуйте, Семен Иваныч, я чужого ничего не желаю, а прошу только заимообразно...

   Но Семен Иваныч ничего не хотел слышать и, повернув Марью Петровну довольно бесцеремонно, выпроводил ее из комнаты.

   Дня через три, будучи в деревне, я получил от Призорова записку следующего содержания:

   "Любезнейший Николай Иваныч! После того, как мы с вами расстались, известная вам Скорпиона Аспидовна сочла нужным подать на вас прошение, с которого препровождая при сем копию, прошу вас принять уверение, и пр.".

   В прошении было изображено:

   "Такого-то числа, месяца и года, собравшись я, по усердию моему, на поклонение св. мощам в *** монастырь, встречена была на постоялом дворе, в деревне Офониной, здешним помещиком, господином Николаем Иванычем Щедриным, который, увлекши меня в горницу. (следовали обвинительные пункты).

   И потому о таковом насильственном со мною поступке господина помещика Щедрина, доводя до сведения *** уездного суда"...

   "Однако ж это, черт возьми, скверно!" - подумал я, прочитавши прошение, и приказал закладывать лошадей, чтоб ехать немедленно в город.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Князь Лев Михайлович Чебылкин, старец, украшенный сединами, с кротким и благосклонно улыбающимся лицом; походка медленная, голос мягкий, почти младенческий

   Княжна Анна Львовна, дочь его, высокомерная девица, лет тридцати пяти

   Самуил Исакович Шифель, неизвестных лет, медик, обладающий походкой так называемых австрийских камергеров, с перевальцем, с трудом скрывает свое иудейское происхождение. Шифель - доверенное лицо князя.

   Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный, голова плешивая, усы и бакенбарды от старости лезут, напротив того, на местах, где не должно быть волос, как-то на конце носа, оконечностях ушей, - таковые произрастают в изобилии. До появления князя стоит особняком от прочих просителей, по временам шмыгает носом и держит в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.

   Отставной подпоручик Живновский Об этом лице зри рассказ "Обманутый подпоручик"

   Петр Федоров Забиякин, тридцати пяти лет, проситель, в венгерке и широких шароварах, носит усы и говорит тенором. Комплекции плотной Сентиментальный буян

   Александр Петрович Налетов, двадцати пяти лет, помещик Смотрит очень гордо и до появления князя беспокойно ходит взад и вперед по комнате С так называемыми gens de rien [низшими людьми (франц.)] говорит отрывисто, прибавляя букву э и подражая голосом и манерами начальственным лицам

   Фома Белугин, купец 3-й гильдии, в поношенном сюртуке и шелковой жилетке, физиономия замасленная, тучен или, лучше сказать, жирен от спанья; бороды не бреет

   Егор Скопищев - тоже, ходит в русской одежде, страдает одышкой и потому вздыхает

   Петр Долгий; Семен Малявка; Алексей Сыч - пейзане.

   Анна Ивановна Хоробиткина, двадцати лет, жена канцеляриста, разодетая в пух, декольте и тщательно напомаженная.

   Вдова, коллежская секретарша Шумилова, сорока лет; физиономию имеет оскорбленную, до появления князя стоит молча в углу и нередко вытирает слезящиеся глаза и сморкает нос.

   Разбитной, двадцати двух лет, чиновник при его сиятельстве; баловень фортуны, из породы тех, которых губернские дамы любят за comme il faut; [светскость (франц.)] ходит очень прямо и надменно, но, в сущности, добрый малый, хотя и пустой.

   Дежурный чиновник.

   Действие происходит в губернском городе Крутогорске.

  

  

  

  

   Забиякин (Живновскому). И представьте себе, до сих пор не могу добиться никакого удовлетворения. Уж сколько раз обращался я к господину полицеймейстеру; наконец даже говорю ему: "Что ж, говорю, Иван Карлыч, справедливости-то, видно, на небесах искать нужно?" (Вздыхает.) И что же-с? он же меня, за дерзость, едва при полиции не заарестовал! Однако, согласитесь сами, могу ли я оставить это втуне! Еще если бы честь моя не была оскорблена, конечно, по долгу християнина, я мог бы, я даже должен бы был простить...

   Живновский. Да... да... християнский долг прощать повелевает... это, знаете, у русских в обычае...

   Забиякин. Но, сознайтесь сами, ведь я дворянин-с; если я, как человек, могу простить, то, как дворянин, не имею на это ни малейшего права! Потому что я в этом случае, так сказать, не принадлежу себе. И вдруг какой-нибудь высланный из жительства, за мошенничество, иудей проходит мимо тебя и смеет усмехаться!

   Живновский. А позвольте спросить, эту усмешку кто-нибудь видел?

   Забиякин. Как же-с, были благородные свидетели: Павел Иваныч Техоцкий, Дмитрий Николаич Подгоняйчиков - все именно видели, как он с презрительным видом усмехнулся. Так что ж бы вы думали, Иван Карлыч-то? "Да я, говорит, тебя, скотина, в бараний рог согну; да ты, говорит, еще почище будешь, гадина, нежели еврей Гиршель"... Ну, и тут были тоже свидетели-с, как он меня таким манером обзывал! А Иван Карлыч на то намекают, что я здесь нахожусь под надзором по делу об избитии якобы некоего Свербило-Кржемпоржевского, так я на это имел свои резоны-с; да к тому же тут есть еще "якобы", стало быть, еще неизвестно, кто кого раскровенил-с.

   Живновский. Да, да, по-моему, ваше дело правое... то есть все равно что божий день. А только, знаете ли? напрасно вы связываетесь с этими подьячими! Они, я вам доложу, возвышенности чувств понять не в состоянии. На вашем месте, я поступил бы как благородный человек...

  

  

   То есть вы не думайте, чтоб я сомневался в благородстве души вашей - нет! А так, знаете, я взял бы этого жидочка за пейсики, да головенкой-то бы его об косяк стук-стук... Так он, я вам ручаюсь, в другой раз смотрел бы на вас не иначе, как со слезами признательности... Этот народ ученье любит-с!

   Г-жа Хоробиткина (обмахиваясь и обиженным голосом). Их сиятельство, кажется, изволили забыть, что их ожидают просители.

   Живновский (подмигивая Забиякину). Лакомый кусочек! а! посмотрите-ко, телеса какие!

   Белугин (озлобленно). Да-с, часочка поди два уж дожидаемся!

  

  

   Кому делать нече, оно в охотку здесь разговаривать-то... (Смотрит на Живновского и Забиякина.)

   Забиякин (Живновскому). Ведь этакой жестокий, необразованный народ! Даже подождать не может! даже не постигает, что образованные люди могут найти высокое наслаждение в откровенной беседе!.. Это у них, изволите видеть, не дело!

   Белугин (усмехаясь). А неужто ж и дело - слушать, как вы сквернословите?

   Забиякин (не слушая его). А знаете ли, что по-ихнему дело называется? продать связку-другую баранков, надуть при этом на копейку - вот это дело-с!.. Принадлежа к высшему классу общества, знаете, даже как-то совестно за них, совестно за отечество.

   Живновский. А вот, дайте срок, мы их маленько переберем-с... у меня это такая уж манера: до страсти люблю трепать ихние бороды...

   Белугин (язвительно, но с легким оттенком сомнения в справедливости своих собственных слов). Ну, это еще как удастся бороды-то трепать! Эва! не убивши еще медведя, уж шкуру продает!.. только чудо, право!

   Живновский. Ладно, брат, еще так вычешем, что твой стланец! (К Забиякину.) Так вы, собственно, по делу о жиде сюда пожаловали?

   Забиякин. Да-с, вот и просьба в этом смысле написана... тут вот сбоку покрупнее написано вкратце содержание: о медленности крутогорского полицеймейстера Кранихгартена по делу об обиде евреем Гиршелем отставного прапорщика Забиякина - знаете, чтоб его сиятельству сразу было видно, в чем дело.

   Живновский. Так вы тоже военная косточка?.. Очень рад, очень рад быть знакомым.

   Забиякин. Как же-с; служил шесть месяцев в Крапивенском егерском полку; только в атаках быть не удостоился - что делать-с? всякому свое счастье!

   Живновский. Очень приятно. Но знаете ли, я вам, как старый товарищ, правду-матку должен сказать: едва ли вы получите удовлетворение по просьбе...

   Забиякин. Почему же-с?

   Живновский. Потому что тут, знаете, шахер-махер, рука руку моет... (Шепчет Забиякину на ухо и потом продолжает вслух.) После этого, каким же образом? ну, я вас спрашиваю, будьте вы сами на месте князя!

   Забиякин (пожимая плечами и обращая сентиментально глаза к небу). После ваших слов, что ж остается делать, как не склониться перед волею провидения!

   Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то "якобы избитии" - позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею, так мне такие истории... знаете ли, что я вам скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в тебе кипит: такая это отвратительная картина!

   Забиякин (конфузясь). Да вы, поручик, быть может, полагаете, что тут...

   Живновский. И, полноте! уж, верно, тут найдутся всякие милые мордасы, любезные зуботычины... ха-ха!

   Забиякин. Извольте видеть, были мы как-то в трактирном заведении, ну, и Свербило-Кржемпоржевский тут же...

   Живновский. И фамилия-то какая анафемская! Ну, как же таких людей не бить-то!

   Забиякин. Я, знаете, давно этого господина недолюбливал, потому что он хоть и не то чтобы совсем жид, а все-таки жидом припахивает... смесь, знаете, жида с меделянскою собакой...

   Скопищев (вполголоса). Ведь эва что выдумал!

   Забиякин. Только он сидит и прихлебывает себе чай... ну, взорвало, знаете, меня, не могу я этого выдержать! Пей он чай, как люди пьют, я бы ни слова - бог с ним! а то, знаете, помаленьку, точно бог весть каким блаженством наслаждается... Ну, я, конечно, в то время его раскровенил.

   Живновский. Ха-ха! отлично! Знаете, вы напомнили мне мою молодость! (Жмет ему руку.)

   Забиякин (с чувством). Ну, а вы, поручик, вы по какому случаю... здесь?

   Живновский. У меня дело верное. Жил я, знаете, в Воронежской губернии, жил и, можно сказать, бедствовал! Только Сашка Топорков - вот, я вам доложу, душа-то! - "скатай-ко, говорит, в Крутогорск; там, говорит, винцо тенериф есть - так это точно мое почтение скажешь!" - ну, я и приехал!

   Забиякин. Какие же ваши намерения, если позволено будет полюбопытствовать?

   Живновский. А намерения мои - городишко какой-нибудь получить... так, знаете, немудреный - чтоб река была судоходная, ну, или там раскольники, что ли... одним словом, чтобы влачить существование было возможно.

   Забиякин. Да, это статьи хорошие-с; не знаешь даже, которой отдать преферанс (подумав), а всего бы лучше, кабы обе вместе соединить... не правда ли, поручик?

   Живновский. Ишь его разобрало! (Тихо Забиякину.) Верно, совместник-с... раненый...

   Забиякин. Не имею удовольствия знать. А впрочем, осмелюсь вам доложить, поручик, что нынче места подобного рода ужасно как туго даются. Был у меня знакомый... ну, самый, то есть, милый человек... и образованный и с благородными чувствами... так он даже целый год ходил, чтоб только место станового получить, и все, знаете, один ответ (подражая голосу и манере князя Чебылкина): "Нет места, нет, мой милый, нет места! подождите, любезный!" Так он, знаете ли, какую штуку удрал! "Коли, говорит, нет у вашего сиятельства места станового, так, по крайней мере, позвольте хоть в жены станового!"

   Живновский. Ха-ха! а ведь, знаете, он не глупо выдумал, ваш приятель! бывают случаи, что женой станового даже выгоднее быть, нежели самим становым!

   Белугин (вполголоса). Ишь наругатели какие!

   Забиякин. И что ж бы вы думали? Этой, можно сказать, блистательной фразе приятель мой обязан был местом! Его сиятельство улыбнулись: "Ну, уж, говорит, коли так тебя забрало, дать ему место станового!" Оно выходит и справедливо, что с вельможами нужно быть завсегда откровенным, - потому что вельможа, вы понимаете, так воспитан, что благородство чувств ему доступно... Вот был у нас начальник - Бенескриптов (из прискорбных-с), так этот, бывало, и разговаривать не станет. "Давай, говорит, мне прежде наличными". Ну, а сами знаете, где же благородному человеку наличных взять? благородный человек является как есть, с открытою душой... Другое дело впоследствии, когда, знаете, оперится... ну, тогда точно что было бы неблагодарно не уделить начальству.

   Живновский (задумчиво). Ну, нет, от меня уж не отвертится... я, пожалуй, и за горло ухвачу. (Поднимает руки и расставляет пальцы граблями.)

   Забиякин. Конечно-с; такого подчиненного, как вы, иметь приятно.

   Живновский. Еще бы! насчет этой исполнительности я просто не человек, а огонь! Люблю, знаете, распорядиться! Ну просто, я вам вот как доложу: призови меня к себе его сиятельство и скажи: "Живновский, не нравится вот мне эта борода (указывает на Белугина), задуши его, мой милый!" - и задушу! то есть, сам тут замру, а задушу.

  

   Не плюйся, не плюйся, борода! погоди плеваться-то!

  

  

  

  

   Налетов (входит с шумом; в одном глазу у него стеклышко; он останавливается посреди залы и окидывает взглядом просителей. Пафнутьев ему кланяется). Э... скажите, пожалуйста, князь принимает?

  

   Э... это удивительно! в передней никого нет... что за genre! (Ходит по зале.)

   Белугин (вынимает из жилетки серебряную луковицу). Да-с; теперича будет часика три, как дожидаемся... (К Скопищеву.) А что, Егор Иваныч, видно, убраться отселева за добра-ума.

   Скопищев (вздыхая). Дело-то наше такое... нет, уж заодно, видно, подождать, Фома Савич.

   Белугин. А и то ин подождать; дело-то у нас больно уж ровно очень несообразное затеялось... никогда и не слыхивано: такое, братец ты мой, дело!

   Скопищев. А что?

   Белугин. Да такое, братец ты мой, дело, что даже заверить трудно. Задумал я, братец ты мой, строиться, воображение свое то есть соблюсти... (Продолжает рассказывать шепотом.)

   Налетов (очень громко). Э... однако ж я не привык так долго дожидаться... (Обращается к Забиякину.) Сделайте одолжение, доложите хоть вы князю, скажите ему, что помещик Налетов приехал.

   Забиякин (с сладкою улыбкою и жмуря глаза). Извините меня, Александр Петрович, но я не имею права, я не осчастливлен доверенностью князя. (Показывает на дверь, ведущую во внутренние покои, как бы желая сказать, что он не смеет войти туда.)

   Налетов. Какая это, однако ж, досада! Но скажите, пожалуйста, почему ж вы меня знаете?

   Забиякин. Помилуйте-с... вы довольно по губернии известны своим просвещением.

   Налетов. Э... однако ж князь, кажется, этого не знает.

   Забиякин (улыбается, мотает головой и показывает на лоб). Не взыщите-с.

   Налетов. Д-да? ну, это другое дело!

  

  

   Э... скажите, пожалуйста, мой любезный, скоро князь принимать будет?

   Чиновник. Неизвестно-с.

   Налетов. Э... в таком случае доложите, пожалуйста, князю, что помещик Налетов приехал засвидетельствовать им свое почтение... помещик Налетов.

   Чиновник. Я не смею докладывать; их сиятельство завтракать изволят.

   Белугин (вполголоса). Так-то вот все ест! Давеча чай с кренделями кушал, теперича завтракает, ужо, поди, за обед сядет - только чудо, право, как и дела-то делаются!

   Налетов. Э... однако ж это странно! скажите, пожалуйста, где я могу, по крайней мере, найти Леонида Сергеича Разбитного? хоть бы он объяснил князю, что я не кто-нибудь...

   Белугин (тихо Скопищеву). Подождешь, брат; больно высоко крылья подымаешь!

   Чиновник. Леонид Сергеич с князем кушают... прикажете сказать им?

   Налетов. Да, пожалуйста. Чиновник выходит; Налетов продолжает ходить по зале в напевает вполголоса, а по временам и довольно громко, какую-то арию.

   Живновский (вполголоса Забиякину). Это что за птица?

   Забиякин, Налетов, Александр Петрович, здешний помещик... образованнейший.

   Живновский. А, понимаю, фюрлю-мюрлю... В одном кармане пусто, в другом ни алтына, а в голове ветры северные ду...ют, гулять не пойду.

   Забиякин. Нет, поручик, Александр Петрович помещик достаточный. С ними, можно сказать, все здешние власти в духовном свойстве обретаются.

   Живновский. А не знаете вы, зачем он сюда приехал?

   Забиякин. А, право, не могу вам доложить... Должно полагать, что по делу об умертвии черноборской мещанской девки Пучеглазовой.

   Живновский. А что? видно, тово... (Делает движение рукою сверху вниз.)

   Забиякин (улыбаясь). Должно быть, что не без того-с. По человечеству, знаете... А ведь прискорбно будет, поручик, если вы, с вашими познаниями, с вашими способностями, с вашим патриотизмом - потому что порядочный человек не может не быть патриотом - прискорбно будет, если со всем этим вы не получите себе приличного места...

   Живновский. Кто? Я не получу? нет-с, уж это аттанде-с; я уж это в своей голове так решил, и следственно решения этого никто изменить не может! Да помилуйте, черта же ли ему надобно! Вы взгляните на меня! (Протягивает вперед руки, как будто держит вожжи.)

   Забиякин. Да, конструкция настоящая полицейская... однако случаи бывают всякие... Вот третьего года приезжал сюда в полицеймейстеры проситься... мужчина без малого трех аршин был, даже страшно смотреть машинища какая! однако ему отказали, а дали место этому плюгавому Кранихгартену.

   Живновский. Да нет! да вы поймите, ведь этого нельзя! на меня посмотреть так картина! А у этого трехаршинного, верно, изъян какой-нибудь был. (Решительным тоном.) Нельзя этого!

   Забиякин. А что вы думаете? может быть, и в самом деле изъян... это бывает! Я помню, как-то из Пермской губернии проезжали здесь, мещанина показывали, с лишком трех аршин-с. Так вы не поверите... точный ребенок-с! до того уж, знаете, велик, что стоять не в силах. Постоит-постоит для примеру - да и сядет: собственная это, знаете, тяжесть-то его так давит.

   Живновский. Как же вот и не сказать тут, что природа-то все премудро устроила... вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа говорит: "Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!" Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы люди, все человеки!

   Забиякин (крепко сжимая ему руку). Именно так, поручик, именно так! Святую вы истину сказали: все мы люди, все человеки!

   Живновский. Однако ж и в самом деле сиятельный-то князь что-то долго поворачивается! У меня, значит, и в животе уж дрожки проехали - не мешало бы, знаете, выпить и закусить... А вы, чай, с Настоем Ерофеичем тоже знакомы?

   Забиякин. У нас в полку его Настасьей Ерофевной прозывали... как же-с, пью.

   Живновский. Ха-ха! Настасья Ерофевна! А надо правду сказать, что наш брат военный, как уж скажет что, так именно, можно сказать, помелом причешет!

   Налетов (в нетерпении останавливаясь посреди залы). Э... однако это просто, терпенья никакого недостает! быка, что ли, они там едят! Даже Разбитной не идет. (Становится против Хоробиткиной и устремляет на нее свое стеклышко. В сторону.) А недурна! есть над чем позаняться. (Вслух ей.) Э... вы, сударыня, верно, тоже с просьбой к князю?

   Хоробиткина (потупляя глаза и зарумяниваясь). Точно так-с; только их сиятельство чтой-то уж очень долго держут...

   Налетов. Да вы бы сели, сударыня. (Подает стул Хоробиткиной, которая жеманится.)

   Живновский (Забиякину). Это значит, пошел наш сокол по клюкву по ягоду!

   Хоробиткина. Помилуйте-с, вы слишком учтивы, граф!

   Налетов. Это наш долг служить прекрасному полу. (Садится возле нее.) Э... а у вас, верно, какое-нибудь важное дело? Мамаша обидела? (подражая произношению маленьких детей) платьица хорошенького не купила? куколку не подарила? конфетки не дала.

   Хоробиткина (рдея). Ах, какие вы насмешники! разве я маленькая, чтобы мне в куклы играть?

   Налетов. Еще бы! ну, признайтесь, давно ли вы ходить начали? все, чай, "мамаса", "папаса"! Ну признайтесь!

   Хоробиткина (наивничая). Помилуйте-с, как это возможно! Я уж два года замужем!

   Налетов. Э... не может этого быть! вы на себя клевещете! да, впрочем, это известная замашка детей прибавлять себе лета... (Детским произношением.) Ну, пьизнайтесь, больсой оцень хоцется быть?

   Живновский (Забиякину). Ишь, шельма, как тает! молодец он, а все, знаете, не то, что в наше время бывало... орлы! Налетишь, бывало, из-за сизых туч, так все эти курочки словно сожмутся, даже взглянуть не смеют: просто трепет какой-то!

  

  

  

   Налетов (быстро устремляясь навстречу Шифелю). А! Самуил Исакович! спаситель, хоть бы вы нашему князю диету предписали! шутка ли! целых полчаса здесь изнываю, покуда его сиятельство изволит завтракать.

   Шифель. Да, князь любит покушать. Знаете, mens sana in corpore sano [в здоровом теле здоровый дух (лат.)], а у кого тело в добром здоровье да совесть чиста, так желудок ужасно какую массу переваривает... а у нашего князя именно чистая совесть!

   Налетов. А вы к нему?

   Шифель. Нет, я к княжне: она у нас что-то прихварывает. Я и то уж сколько раз ей за это выговаривал: "Дурно, ваше сиятельство, себя ведете!", право, так и выразился, ну и она ничего, даже посмеялась со мною. Впрочем, тут наша наука недостаточна (тихо Налетову): знаете, там хоть княжна, хоть не княжна, а все без мужа скучно; (громко) таков уж закон природы.

   Налетов. Не можете ли вы хоть намекнуть князю, что я его ожидаю?

   Шифель. С удовольствием, отчего же! только я вам скажу, что у князя пищеварение очень, очень трудно всегда совершается!..

   Налетов. Ну, хоть Разбитного. Я уже посылал за ним, да что-то нейдет.

   Шифель. То есть, Леонида Сергеича, хотите вы сказать?

   Налетов. Ну да.

   Шифель. Так он у нас Разбитным уж не называется, а называется Леонидом Сергеичем... отношения, знаете...

   Налетов. А что же такое?

   Шифель (вполголоса). Он нынче доверенное лицо у князя, а особливо у княжны... знаете, после этой истории с Техоцким...

   Налетов. Гм.

   Шифель. То-то. Вы не вздумайте его по-прежнему, Разбитным называть... то есть вы, однако ж, не подумайте, чтоб между ним и княжной... нет! а знаете, невинные этак упражнения: он вздохнет, и она вздохнет; она скажет: "Ах, как сегодня в воздухе весной пахнет!", а он отвечает: "Да, весна обновляет человека", или что-нибудь в этом роде...

  

   Только вы, смотрите, не выдавайте меня!

   Налетов. Помилуйте, как можно! Однако вы проказник, Самуил Исакович! (Хохочет.)

   Шифель. А вы здесь, верно, по тому делу?

   Налетов. Ну да, надоело уж оно мне. Да и ваше-то губернское начальство хорошо! из-за какой-нибудь девки столько embarras [шума (франц.)] подняли, точно сыр-бор загорелся!

   Шифель. Шалун! а зачем же было поступать так неосторожно?.. ну, да бог милостив, как-нибудь дело устроится: князь у нас человек души необыкновенной; это, можно сказать, ангел, а не человек...

   Налетов. Помогите хоть вы мне как-нибудь. Сами согласитесь, за что я тут страдаю? ну, умерла девка, ну, и похоронили ее: стоит ли из-за этого благородного человека целый год беспокоить! Ведь они меня с большого-то ума чуть-чуть под суд не отдали!

   Шифель (грозя пальцем). Шалун! а что по свидетельству-то оказалось?

   Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так говорить, так свидетельств было два: по одному точно что "оказалось", а по другому ровно ничего не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому, что его производил человек благонамеренный, а во-вторых, потому, что и закон велит следователю действовать не в ущерб, а в пользу обвиненного... Обвинить всякого можно!

   Шифель. Ну да, ну да (смеется); а скажите-ка по совести, wieviel haben sie... [сколько вы... (нем.)] за последнее-то свидетельство?

   Налетов (горячась). Ну, нет, Самуил Исакович, ни-ни! Этого вы, пожалуйста, и не подозревайте! Да помогите же вы мне, мой многоуважаемый! Я вот только хотел его сиятельству почтение сделать, и от него к вам...

   Шифель. А! приезжайте! Можно будет направо-налево переметнуть... ну, и поговорим. (Ухолит.)

   Налетов (вслед ему). Так вы, пожалуйста, напомните князю, что я его здесь дожидаюсь. (Возвращается на свое место подле г-жи Хоробиткиной.)

  

  

  

   Живновский (Забиякину). Кажется, нам с вами ночевать здесь придется. Проходимец должен быть этот лекаришка! И как он дал тонко почувствовать: "Ну, и поговорим!" Общиплет он этого молодчика! как вы думаете? ведь тысячкой от этого прощелыги не отделается?

   Забиякин (поднимая глаза к небу). Поручик! хотите вы мне верить?

  

   Так я вас честью заверяю, что если у Александра Петровича не заложено имение, то он вынужден будет заложить его в самом непродолжительном времени... верите мне?

   Живновский. Отчего не верить! вы, батюшка, меня об этом спросите, как благородные люди на эти удовольствия проживаются! Я сам, да, сам, вот как вы видите!.. ну, да что об этом вспоминать... зато пожили, сударь!..

   Забиякин. Оно, коли хотите, меньше и нельзя. Положим, хоть и Шифель: человек он достойный, угнетенный семейством - ну, ему хоть три тысячи; ну, две тысячи... (Продолжает шептаться, причем считает на пальцах; по временам раздаются слова: тысяча... тысяча... тысяча.)

   Белугин. Эва, брат Егор Иваныч, сколь много нынче тысяч-то развелось!

   Скопищев (вздыхая). Нам, брат, с тобою не дадут!

   Белугин. Ин и впрямь торговлю бросать да и в чиновники идти... оказия!

   Налетов (Хоробиткиной). А скажите, пожалуйста: по вашему мнению, какое