Подъячев Семен Павлович - Среди рабочих

, покойница, меня и изгадила, избаловала... Бывало: такой-сякой, миленький, хорошенький... Что захочу - давай! Тятенька-то в садовниках жили у генерала Ковригина... ну, жалованье получали, известно. И все у нас было: корова там, свинью держали... Одним словом, как люди, хорошо жили, говорить нечего...

   - Меня в ученье отдавали тоже,- опять, помолчав, продолжал он: - в портные к немцу Фирару, Богдан Богданычу... Ну, коли жив, подох бы скорее, а коли помер - дери его черти на том свете... Эдакого пса не видывал я, да, похоже, и не увижу... В те поры не то, что теперь в мастерских-то, просто было!.. Теперь хозяин не моги крикнуть, а в те поры разговор был короткий! Уж и били же меня! Эх-ма!..

   - Жуть! - воскликнул Тереха.

   - Жуть, брат, - повторил Культяпка, - такого бою ни одна лошадь не видывала: печка одна на мне не была... Убег я. Тятенька было опять меня к немцу хотели, а я говорю: "Удавлюсь!" Маменька вступилась: "Не отдам дите"... А напрасно! Теперь вот подумаю: "Напрасно! Потерпеть бы мне... Ну, били, зато выучили бы, человека бы сделали"... Все родители виноваты: потворство это, баловство... Так ничему и не выучили... Всю жизнь теперь и треплюсь, как подол бабий... ей-богу! То за то схвачусь, то за это... Набалованный я человек... У меня и места хорошие были и жить бы, ан нет!.. водочка! Рот-то у меня дрянной. Да и ленив я... Работа эта проклятая для меня все одно, что нож вострый... смерть! Лежать бы мне вот эдак постоянно... аль идтить куда... чтобы, значит, ни конца, ни краю не было... Н-да!.. Эх-ма!.. Ну, что ж они, черти, не идут долго... Неужели их все бьют?

   Он замолчал... Молчали и мы... За речкой, в поле, радуясь теплу и солнцу, не смолкая, тирликали жаворонки. В лесу трещали дрозды, где-то свистал скворец. Множество птичьих голосов неслось отовсюду... Где-то далеко куковала кукушка...

   - Хорошо, братцы, - воскликнул вдруг Культяпка, - тепло... гоже! Вот бы так-то завсе полеживать, а? Хорошо богачам! Вот бы...

   И, не договорив того, что хотел сказать, он прислушался и воскликнул:

   - Стойте-ка!.. Идут! Во кузнец орет, его голос... Идут, верно.

  

  

   Мы ждали, глядя на дорогу... Крупный разговор, ругательства с каждой минутой слышались все ближе, и вот, наконец, из лесу показались три фигуры без картузов. Впереди шел, махая руками, длинный Сопля; за ним, ругаясь и рассказывая что-то, кузнец, а сзади, понуря голову, плелся дядя Юфим.

   Они шли, не видя нас, и уже миновали то место, где мы лежали.

   Тогда Культяпка, все время с улыбкой следивший за ними, крикнул:

   - Эй, земляки! Аль загордели? Знаться уже не хотите, а?

   "Земляки" остановились и оглянулись. Увидя нас, они сильно обрадовались и свернули с дороги. Пока они шли к нам, Культяпка схватил четвертную и, подняв над головой, держал ее, весело улыбаясь.

   - Есть? - вымолвил кузнец, любовно окидывая глазами бутыль, в которой плескалась водка.

   - Хватит! - воскликнул Культяпка. - Ну, а вы как?

   - Чай, сам видишь! - угрюмо ответил кузнец и еще угрюмее добавил, обернувшись к нам: - Вы что же это, дьяволы, убежали?..

   - Отделали нас в отделку! - произнес дядя Юфим и плюнул. - Будь они прокляты! Провалиться бы им там сквозь землю и с селом-то вместе... Слава богу, хучь водку-то не отняли... Смерть бы теперича без нее..

   - На-а-а-а-ливай, штолича, - сказал Сопля, трясясь всем телом, - па-а-а-гуляли! - злобно добавил он и вдруг закашлялся долгим, мучительным кашлем...

   - Чашка-то там осталась, - сказал Культяпка, наливая в "фунтик" водки, - жалко до смерти... Скотницына чашка-то, заест!..

   - Чорт с ней! - сказал кузнец, жадно выпивая водку. - Ловко отделали! - продолжал он: - Во как, гляди: жилетку на клочки, рубашка - во!..

   Он распахнул разорванную с ворота до подола красную рубашку, под которой было голое, покрытое синяками тело.

   - Ловко, а?... Да погоди! - закричал он вдруг, сверкая глазчми. - Не уйдешь!.. Нет, брат, не уйдешь!..

   Дядю Юфима и Соплю тоже, очевидно, сильно били; на них тоже все было изорвано и болталось клочьями...

   - Озорной народ, - сказал Юфим, - разбойники! Попало мне за дело, видно: не ходи, старый чорт!

   - А тебе, Мишук, спасибо, - говорил Юфим после второго "фунтика". - Уберег! Во-время-то она дороже каменного моста...

   - Эх, и утекал я с ней, голова! - воскликнул Культяпка. - Ног под собой не чуял... Не знал, что подо мной: земля, аль нет!..

   Все смеялись... Дядя Юфим и кузнец стали припоминать отдельные эпизоды боя, воодушевляясь все больше и больше...

   Длинный Сопля сначала было тоже принимал участие в этих разговорах, но потом как-то сразу насупился, замолчал и, очевидно, стал думать о другом.

   - А она-то таматка... чай, с ним, с чортом, финтит, - вдруг совершенно неожиданно воскликнул он, вращая страшными побелевшими глазами и, собственно, не оборачиваясь ни к кому из нас. - И так, чай, и эдак повернет... тьфу!.. будь ты проклята!..

   - Да ты про кого это? - спросил Юфим.

   - Про жену, вот про кого! - закричал Сопля.

   - Кто про что, а ты все про это, - засмеялся Культяпка. - Мы думали, - свеже, а это все те же... Подумаешь, забота какая! Да наплевать!

   - Что мне делать-то с ней! - закричал опять Сопля, обводя всех нас мутными глазами. - А?.. Убить шкуру..

   - Плох, брат, ты, коли с бабой не совладаешь, - сказал, усмехаясь, Культяпка, видимо, стараясь раздразнить Соплю,- где баба начало, там голова мочало...

   - Братцы мои! Друзья неоцененные! - захлюпал сторож пьяными слезами. - Ведь я с ней сколько живу-то, а? Десять годов прожил... десять, а? Вникните! А на старости лет нехорош стал!

   - Она баба молодая, гладкая, - опять сказал Культяпка, - в ней кровь играет, а ты - ишь какой шкилет... тебя вон соплей перешибешь пополам...

   - Перешибешь... - как эхо повторил Сопля и, помолчав, завопил: - Убью!.. Не дам над собой мытариться... Погоди ужо!.. Я те, я те!..

   - А и взаправду, - угрюмо произнес кузнец, - надо бы этому чорту, нарядчику нашему, бока намять!.. Выискался какой: кто я?!

   - Народ-то больно у нас недружный, - ответил Культяпка, - где уж! Один так, а десятеро эдак... И сейчас с язычком к самому... Ты еще рта не раскрыл, а уж там все известно.

   - Братцы мои, - между тем ныл сторож, - десять годов, а? Десять! А теперича, а?.. нехорош стал, другого захотела... Я, вишь ли, нехорош: красивого надо, здоро-о-о-вого... А я нешто не здоров... Я здоров, худ только!.. Нешто я не справляю закон.

   - У тебя, брат, чахотка! - сказал Культяпка.

   - Кака така чахотка?

   - Кака, кака! - передразнил его Культяпка и, безжалостно глумясь над ним, продолжал: - Болесь така, неизлечимая: сохнет человек, сохнет, сделается аки вот эта былинка сухая... страсть глядеть! Ну, и того, крышка!.. Много народу она жрет, и ничем ты ее не возьмешь: нет супротив нее силы! Вот у тебя она самая... Где уж тебе с женой... тебе помирать скоро...

   - Типун тебе на язык! - закричал сторож и сделался еще страшнее. - Чорт паршивый! Издыхай сам! Может, ты наперед издохнешь... Сволочь... пра, сволочь... вор!..

   - А ты не очень, брат! На меня еще собака не лаяла... Вор! Что я у тебя украл, а?..

   - Бросьте! - крикнул кузнец. - Какого чорта схватились?..

   - А что ж он мне смерть-то прочит? - закричал сторож. - Надсмехается?! Аль я дешевле его стою?.. Нищий, абармот!..

   - Чего уж! - усмехаясь, сказал Культяпка. - Баба, что хочет, то и делает... Погоди, она скоро на тебе верхом ездить станет, и будешь возить...

   - На мне?.. Верхом?!

   - А что ж ты думаешь? Вот приди-ка ужо, каких она тебе надает, за милую душу!.. На кой ты ей!.. Она, чай, там за это время с нарядчиком: и чаек и бараночки... Пожалте, чего угодно! Ты думаешь, ребеночек-то в люльке твой качается? Нака-ся, выкуси... твой!.. Был твой, да свиньи съели... А он-то сдуру качает... Качай, брат, качай!..

   Он говорил эти язвительные слова, а сторож сидел и слушал... На него страшно и жалко было смотреть. Широко открытые глаза остановились на одной точке, точно застыли, посиневшие губы тряслись, на щеках выступали красные пятна... Все его тощее тело дрожало, пальцами правой руки он царапал землю, точно стараясь схватить что-то.

   Нам всем было неловко, совестно, гадко...

   - Полно тебе, - сказал, наконец, дядя Юфим, - пожалеть человека надо!.. Вишь, он и так от господа убит... Эх, ты! Какое тебе дело, до чужого тела?.. А ты плюнь на него,- обратился он к Сопле, - не слушай: собака лает - ветер носит...

   Но сторож не слушал его слов. Он вдруг вскочил с места и, как бешеный, вращая огромными глазами и тряся кулаками, закричал:

   - Убью!.. Я... погоди.... вот увидишь... со мной...

   Он не договорил и, махнув рукой, повернулся и быстро зашагал от нас по дороге в имение.

   - Ну, вот, наделал, брат, ты делов, - сказал дядя Юфим, обращаясь к Культяпке, - пойдет тепереча скандал, драка. Эх, нехорошо!..

   Культяпка засмеялся.

   - Все одно, - сказал он, - и без меня было бы. Не первый снег на голову... Ну, что ж, - переменил он речь, - допивать, что ли, а?.. - и, видя, что никто не отвечает, молча стал наливать в "фунтик" водку...

  

  

   В имение мы пришли к вечеру и прямо направились в кухню ужинать.

   Здесь по случаю праздника уже отужинали, не дожидаясь нас, предполагая, что мы придем пьяные.

   Сторож, связанный по рукам и ногам, с разбитым лицом и мокрыми, лоснящимися и слипшимися на лбу волосами, лежал навзничь на своей кровати и, широко открыв рот, спал тяжелым, пьяным сном, мыча и выкрикивая что-то...

   Злая, заплаканная, с подбитым глазом стряпка, бормоча себе что-то под нос, вероятно, ругаясь, швырнула нам на стол хлеба, ложек, плеснула в чашку щей, кинула наши "пайки" солонины и, буркнув: "Жрите!" - ушла в свой угол...

   - Жрут-то, чай, свиньи, да ты с ними, - сказал кузнец, - а мы кушаем... Что, аль влетело?..

   - А тебе какое дело? - огрызнулась кухарка. - Ты знай себя... Оглянися, сват, на свой зад...

   - За дело, - продолжал кузнец, - так и надо! Кабы на мои зубы, я бы вам обоим с хахалем-то головы сорвал... и греха не было бы..

   - С каким таким хахалем? - завизжала кухарка, выскакивая на середину кухни. - Сказывай, а?.. Ты видел, что ль? Сказывай!..

   - А ты, смотри, не ударь! - злобно улыбнувшись, с презрением сказал кузнец, и вдруг громко крикнул: - Отвяжись от меня...

   И он обругал ее позорным словом. Кухарка громко завопила, обращаясь к нам:

   - Будьте свидетели!

   В это время дверь отворилась, и в избу вошел нарядчик.

   - Хлеб да соль! - сказал он, садясь на лавку, словно не замечая плачущую кухарку.

   Мы молчали. Нарядчик окинул нас своими острыми из-под нависших бровей глазами и прибавил:

   - Ну, как погуляли?..

   Но, видя, что мы опять молчим, он обратился к стряпке и, сурово хмуря брови, как-то особенно грубо и зло крикнул:

   - Ты чаво это, а?..

   - Да как же, - завизжала стряпка, - всякой, прости бог, жулик придет, лает, страмит... Аль я взаправду какая-нибудь. За что он меня таким словом обозвал?.. Какой такой у меня хахаль, а? Сказывай! Ну, ну!.. А-а-а! Небось, пришил, пристегал язык-то... Испугался?..

   - Как не испугаться, - произнес кузнец, - кабы эта страсть да к ночи... гм?.. Какой хахаль-то? - продолжал он, улыбаясь. - А вон сидит! - Он указал пальцем на нарядчика. - Аль не узнала?.. Шкура! - продолжал он. - Тоже: кто я?.. Мужа-то извела, подлая... у-у-у...

   - Что же это такоеча? - закричала кухарка, ударяя себя руками по бедрам. - Люди добрые, а?... Егор, что ж ты молчишь-то, а? Уйми его!

   - Собака лает - ветер носит, - стараясь быть спокойным, ответил нарядчик. - Над тобой, дурой, смеются, а ты думаешь взаправду... Вон даве, - продолжал он и кивнул головой на кровать, где спал пьяный сторож, - этот чорт прибил... белены объелся... На меня тоже к рылу с кулачьями лезет... Пожалуй, сердись... Коли на всякую сволочь сердиться, сердца нехватит!

   - Сам-то ты сволочь, - сказал кузнец и швырнул ложку по столу. - Взлупку вот тебе дать! - добавил он, вылезая из-за стола...

   - Что же... за чем дело стало? - сказал нарядчик, поднимаясь с места. - Дай...

   - И дождешься когда-нибудь...

   - Эх, ты, пьянчуга... тьфу! - с презрением глядя на кузнеца, плюнул нарядчик и пошел к двери. - Говорить-то с тобой тошно, - добавил он, обернувшись. - Злая рота!..

   Он вышел и так хлопнул дверью, что задрожали стены и проснулся пьяный сторож.

  

  

   Он заворочался, задрыгал ногами, точно их сводила судорога, замычал и, повернувшись на бок в нашу сторону, обвел нас всех мутными, страшными, с кровяными жилками на белках глазами.

   - А мы вот отужинали, - сказал дядя Юфим, подходя к нему. - Вставал бы и ты, а?.. Дакось я тебя распутаю... ишь, связали!

   - Не хочу ужинать, испить дай! - промычал сторож, глядя на жену.

   - На, жри, подавись! - сказала кухарка, подавая в ковше воду. - Проснулся, пьяница, разбойник!..

   Сторож припал сухими губами к ковшу и жадно пил, глядя на жену поверх ковша.

   - Что говоришь? - переспросил он, напившись и облизывая кончики усов.

   - Ничаво! - огрызнулась кухарка и пошла было от него прочь.

   - Подавись, а?.. Подавись? - дико как-то захлебываясь, вдруг закричал сторож и со всего размаха швырнул в нее ковшом. Ковш ударил ее в спину и покатился по полу...

   - Ты драться! - завизжала кухарка, обернувшись к нему. - Ты драться?.. Ка-а-а-раул!.. - вдруг неистово закричала она, видя, что муж слез с постели и идет к ней. - Ка-а-а-раул!..

   Она выставила руки вперед и пятилась к печке...

   - Свово зовешь? - рычал сторож, задыхаясь от злобы и стараясь схватить ее за волосы. - Свово зовешь, а?

   Наконец, ему удалось схватить ее левой рукой за шиворот...

   - А-а-а, - зарычал он, - подавись? Муж законный подавись, а?.. Вре-е-ешь, стерва, не выскочишь!.. врешь!..

   Захлебываясь и совершенно озверев от злобы, с пеной в углах рта, он ударил ее кулаком по лицу и при этом как-то ухнул, точно филин ночью где-нибудь в лесной трущобе, страшно и глухо...

   Баба дико закричала и вцепилась ему зубами в руку. Сторож поволок ее за волосы и вдруг, споткнувшись обо что-то, упал вместе с нею на пол.

   - Ка-а-а-ра-ул! - взвыла опять баба. - Православные, помогите... На ком крест есть... а-а-ай, убьет!.. Ка-а-а-а-ра-ул!..

   Муж сидел на ней верхом и страшно бил ее обеими руками, стараясь попадать по лицу, которое она все время прятала.

   - Разнять надыть! - сказал Юфим. - Как бы чего не вышло: в свидетели еще притянут... Ишь, сцепились, ах, дуй вас горой! Чисто, сичас умереть, псы... Разнять надыть!

   - Не надо! - закричал кузнец, видимо, с удовольствием наблюдавший за ходом драки. - Не наше дело... Поделом...

   - Свои собаки дерутся - чужая не приставай, - в тон ему поддакнул Культяпка и закричал: - В торец-то ее полыхни!.. О-го-го! Бей, не робей!..

   Между тем озверевший мужик перестал бить ее кулаками, а, нагнувшись и вцепившись ей руками в волосы, принялся кусать ее и грызть сзади за шею, похожий на старого, чахлого, злобного волка.

   - Заткни ей глотку-то! - крикнул кузнец. - Ишь, дьявол, орет! Диви - режут...

   - Пойдем, ребята, отседа, - сказал Юфим, - дело-то складнее будет... Кузнец, пойдем! Не наше дело, дери их чорт!

   Он встал и торопливо пошел к двери. Мы с Терехой бросились за ним... Кузнец вышел последним и, плотно прихлопнув дверь, сказал:

   - Будет помнить!

   - Не убил бы грешным делом, - сказал Юфим.

   - Чорт с ней... Собаке собачья и смерть...

   Я посмотрел на Тереху: на нем лица не было. Он поймал мой взгляд и, вздрогнув, произнес:

   - Жуть!..

   - Во как, брат, жен-то учат, - хлопнув его по плечу, весело воскликнул Культяпка, - учись, брат Тереха-Воха!.. Учись, родной... го-го-го!..

  

  

   Из кухни между тем доносились дикие крики: "Караул"... "Батюшки"... "Православные"...

   Около кухни, кроме нас, никого не было. Все остальные рабочие, как оказалось, вместе с нарядчиком ушли под гору, за имение, ловить бреднем в так называемом "скотном" пруду карасей, и прекратить эту сцену было некому...

   Мы все отошли в сторонку, подальше от избы, и сели на бревнах.

  

   Покурил бы табачку,

   Нет белой бумажки... -

  

   тоненьким голоском запел Культяпка. - Гармошку бы теперь.

  

   Ты, гармошка-фреичка.

   Поиграй маненичко...

   Поиграл, потешился,

   Погулял, понежился...

  

   - Брось! - сказал кузнец. - Ни складу, ни ладу! - и, помолчав, тихо произнес: - Все бьет...

   - В азарт взошел! - сказал Культяпка.

   В это время двеоь из кухни вдруг распахнулась настежь, и на крыльцо, а потом на землю кубарем, сильно ударившись об стену, скатилась растрепанная, простоволосая и избитая кухарка, а за ней с поленом в руках Сопля.

   С криками "караул", "убил" кухарка пустилась бежать... Сопля побежал было за ней, но, пробежав несколько шагов, остановился и изо всей силы швырнул поленом ей вдогонку.

   Оглянувшись на бегу, баба присела и полено пролетело над ней.. Вероятно, она не раз проделывала так и раньше и такие сцены были ей не в диковинку... Муж крикнул вдогонку скверное ругательство, жена ответила тем же и, сделав гадкую непристойность, от которой Культяпка покатился со смеху, побежала дальше и скрылась где-то за амбарами...

   - Иди к нам! - закричал Культяпка. - Эй, воин! Иди сюда... Побаловал да и за щеку...

   Сопля подошел... Мы все с каким-то особенным любопытством уставились на него...

   На нем лица не было, и смотреть на него было страшно...

   Белый, как бумага, худой, с пеной по углам рта, трясущийся от неостывшей злобы, в изорванной рубашке, из-под которой выглядывала тощая, поросшая волосами грудь, он был противен, жалок и ужасен...

   - Устал, родной, а?- сочувственно произнес дядя Юфим.

   Он ничего не ответил и молча сел, низко опустив голову.

   - Ну, жисть, - глухо произнес он, помолчав, - да... Сибирь... - Он поднял голову, обвел нас страшными глазами и опять нагнулся. - Хучь давись... да и не миновать!..

   - Эх, ты! - воскликнул Культяпка. - Из-за бабы-то? Го! Плюнь ты на нее да ногой разотри.

   - Плюнь! - передразнил его сторож. - Хорошо тебе говорить-то!.. Да... А ты встань на мое место... попробуй... Мне уж что, - продолжал он, и голос его задрожал слезами, - мне нешто любовь ее теперича нужна? Мне хучь бы ува-уваженье, мне... - вдруг он заплакал и затявкал, как щенок. - О-о-о-бидно мне...

   И вдруг он заревел так, что нам стало жутко...

   Мы долго сидели молча, слушая его тявканье... Солнце садилось... Огромный яркий диск его прятался вдали за буграми и, наконец, пропал. Стало смеркаться. С поля погнали скотину. Бабы-скотницы начали доить коров, крича на них и стуча ведрами... Из-под горы, громко разговаривая и смеясь, возвращались с рыбной ловли рабочие. Недалеко от нас на березе сидел около скворешника скворец и пел... Он то свистал, то, обернувшись к заходившему солнцу, трепетал крылышками и что-то часто-часто тирликал, то принимался кричать, как галчонок, то подражал визгу поросенка... В лугах кричали чибисы, крякали где-то утки, несмолкаемая торопливо-радостная болтовня жаворонков доносилась с поля...

   - Н-да! - произнес, наконец, молчавший, как и все мы, кузнец, - дела, подумаешь, а?.. Из-за какого дерьма, из-за бабы... тьфу!..

   - Думай, не думай, а жить надыть! - стараясь казаться веселым, крикнул Культяпка. - Ничего не поделаешь... - И, помолчав, добавил: - Знать, и нарядчик с ними рыбу ловил...

   - А что? - спросил кузнец.

   - Да вишь, вон Волчок бежит... завсе с ним - выкормок... И хитрая же голова собачонка!.. - Он вдруг свистнул и громко крикнул: - Волчок, Волчок! Сукин сын, подь сюда! Иси, иси... "Иси" - это значит "поди сюда", по-господски,- пояснил он.

   Бежавшая в стороне, из-под горы, небольшая собачонка остановилась, послушала и побежала в нашу сторону. Как-то изгибаясь, махая пушистым хвостом и недоверчиво-робкими глазами оглядывая нас, она подползла на брюхе, тихонько взвизгивая, к Культяпке и вдруг около его ног перевернулась на спину.

   - Ах ты, подлец! - перекатывая ее с боку на бок ногой, заговорил Культяпка. - Сукин ты сын!.. мм-а-ашенник! Жрать, видно, захотел, а?.. Злая шельма... Ишь хвостом-то сучит, что, а?.. что, зла-я-я рожа?..

   - Тереха-Воха, - вскочил вдруг с места и, как-то сразу оживившись, торопливо вполголоса заговорил кузнец, - сбегай, друг, скореича на кухню, принеси топор. Там он где-нибудь, у порога. Скореича беги!

   Тереха, не интересуясь, зачем вдруг понадобился топор, встал и торопливо пошел к избе.

   - Ты что это? - спросил Юфим.

   - Погоди, увидишь! - скверно как-то посмеиваясь, произнес кузнец. - Давай скорей! - крикнул он возвращающемуся с топором Терехе.

   Тереха подошел и отдал топор. Кузнец взял его, пощупал большим пальцем правой руки лезвие и сказал Культяпке:

   - Ну-ка, Миш, подлож-ка хвост на бревно, а его подержи чуток за шиворот... Я в момент!.. Злее будет... Вон у пастухов, у зубовских, все собаки... хвосты рублены... Клади!.

   - Бросьте, ребята, неладно это, не дело... жалко, - сказал Юфим.

   - Мы люди, да и то нас не больно жалеют, - пробурчал кузнец.

   - Ну, как знаете, ваше дело! - сказал дядя Юфим и, махнув рукой, отвернулся в сторону. - А только, - добавил он, - блажен человек, иже и скоты милует...

   Между тем Культяпка взял Волчка за голову и, зажав ее между ног, цесело крикнул:

   - Сопля, бери-ка его, сукина сына, за хвост... за конец за самый... клади на шестерину-то, тяни к себе, а я к себе, а ты руби... Сразу отскочит...

   Сопля охотно согласился и, ругаясь скверными словами, злой и страшный, схватил Волчка за хвост и сделал так, как учил Культяпка...

   Волчок потихоньку повизгивал, точно ребенок, начинающий плакать, и моргал небольшими, умными глазками, не делая никаких усилий вырваться.

   - Вмазывай! - крикнул Культяпка.

   Кузнец взмахнул топором, как-то особенно крякнул, перекосил рот в сторону и ударил...

   Отрубленный по самую "репицу" хвост остался в руках у Сопли.

   Культяпка разжал ноги и пустил Волчка.

   Сначала, вероятно, не сразу почуя боль, Волчок молчал, потом как-то неожиданно сразу раздался пронзительный не визг, а какой-то необыкновенно жалобный вопль, и собачонка, катаясь по земле, обливаясь кровью, делая усилия поймать остаток хвоста, побежала прочь...

   - Эх, ребята!- произнес дядя Юфим и встал с места.- За что? Нешто тварь виновата... бессловесная она... Эх! - он опять махнул рукой и пошел прочь по направлению к сараю, где мы спали...

   - Брось хвост-то под бревна! - торопливо и ни на кого не глядя, сказал кузнец. - Да расходись кто куда... Коли сам спросит: "не знаем", мол... Ишь орет чорт, за версту слыхать.. Терешка, брось-ка топор на место... оботри кровь-то об траву.

   Тереха понес топор... Я пошел за ним... Он отворил дверь, швырнул топор и, сойдя с крыльца, сказал:

   - Ну, и народ, Павлыч, а?.. Жуть!..

  

  

   Наутро нарядчик "нарядил" меня работать на кузницу за молотобойца... Дело в том, что постоянный молотобоец недавно взял расчет и ушел, а нового не было, и обязанность эту исполняли рабочие поочередно.

   Злой, хмурый с похмелья кузнец, в грязном фартуке, с засученными по локоть мускулистыми, здоровенными руками, заставил меня прежде всего развести горно. Мне отроду, как говорится, не приходилось работать в кузне, и все у меня выходило неловко, нескладно, нехорошо...

   Кузнец злился и орал на меня так, что за версту было слышно. Я боялся, как бы в азарте он не стукнул меня молотком (он несколько раз им размахивался), и дело шло у меня еще хуже... Я чувствовал, что изнемогаю... От усталости, а главное, от волнения, я стал весь мокрый и в душе проклинал и кузнеца, и себя, и всю эту постылую, подневольную работу...

   Работа была трудная: надо было разрубить вдоль молотком и зубилом квадратный, очень толстый конец железа.

   Раскалив железо добела, кузнец выхватывал его из горнушки, обсыпая всю кузню блестящими до боли в глазах искрами, клал на наковальню, наставлял зубило и орал что есть мочи:

   - Бей... Я бил...

   - Бей!.. - опять орал он. - На нос бей!.. Бей, дери тебя чорт! Не так: на нос бей, русским языком говорят, дьявол! Тьфу!.. На нос!..

   И, видя, что я не понимаю, что значит бить "на нос", он с ругательством швырял зубило на землю и с ругательством же совал снова в горно успевшее за это время остыть железо...

   - Дуй! Дьявол тебя задави... Вот дурака-то бог дал. Простого дела, и то не смыслит... Тьфу! Черти... бить вас надо...

   Когда конец снова накалялся добела, кузнец давал мне зубило, а сам брал "кувалду" и, показав место, где наставить зубило, бил...

   Бил он страшно сильно, вразмашку, через голову, и при этом как-то особенно при каждом ударе крякал...

   - На себя подай! - орал он, глядя на зубило. - Еще! Ах! Ах! Ах! - крякал он вместе с ударами кувалдой. - Не верти... Держи, держи крепче, баба рязанская, чо-о-о-орт!.. Чорт! Ах! Ах! Ах!

   В конце концов я привык к этим окрикам кузнеца, и они уже не действовали на меня одуряюще, как вначале.

   Подошел завтрак, позвонили... Надо было итти в кухню, но кузнец не пошел... Он обтер обратной стороной фартука лицо, сняв фуражку, поскреб в голове и, как-то боком, исподлобья глядя на меня, сказал:

   - Сходи, брат, за половиночкой, а?.. Будь друг!.. Аль жрать хошь? Да что там жрать-то? Кандер, чай, опять... Хлеба-то опосля и сюда взять можно, здесь и подождем... А?.. Сыпь к Лизке... Чай, знаешь, вон, деревня-то... Пески, отсель видно... Сыпь!..

   - А даст?.. - спросил я, не зная, что сказать, и мысленно посылая его к чорту, - понапрасну проходишь, пожалуй!

   - Даст, даст... эва! Ты скажи - мне... На посуду-то, фартук на... Понесешь коли, не видать под фартуком-то...

   Он достал откуда-то из темного угла, где лежал разный хлам, бутылку и подал мне...

   - На деньги. - Он дал мне полтинник и, как будто конфузясь, произнес: - Уж бери цельную, коли даст, а?.. Чего тут, где наше не пропадало!.. Занял даве... Вмазывай.. А я, буде грешным делом, закусить припасу... Эх, не догадались даве картошки испечь!..

   Лизка, маленькая, рябая и горбатая старая девка "вековушка", подозрительно окинула меня глазами и на мой вопрос ответила:

   - Нету! Иди в казенку!

   - Да уж полно! - сказал я, зная, что она врет и боится меня, как человека, пришедшего в первый раз. - Давай!..

   Поговорив со мной и, очевидно, убедившись, что я не вру, она вышла куда-то из избы и сейчас же возвратилась с бутылкой.

   - На вот... Да смотри, парень, поаккуратней... Знаешь, ноне народ-то какой: выдь за ворота, скажут, на улице была. А ты сам-то что ж?.. Выпил бы стаканчик... Выпьешь? Что ж, поднесу для первого знакомства. Посиди, куда же спешить-то?.. Не бойся... никто не придет... Дверь-то я, коли, запру, а?..

   Я молча взял фуражку и вышел на улицу.

   - Заходи! - крикнула мне вдогонку Лизка. - Не будь гордый-то... У меня все шито, крыто!..

   Кузнец сидел на пороге кузни и ждал. Увидя, что я иду, он не вытерпел и пошел навстречу...

   - Ну, что? - издали закричал он.

   - Есть! - ответил я.

   - О-о-о! - радостно воскликнул он, и лицо его как-то сразу оживилось. - Гоже... А я хлеба принес, - продолжал он, идя обратно в кузню, - на кухню ходил... Нарядчик-то на меня зверем смотрит: гляди, как бы расчет не дал. Чай, уж и самому известно про вчерашнее-то... Ну, да чорт с ними! Расчет, так расчет, наплевать! Была бы шея,- хомут найдется... Наше дело - выпьем вот, закусим... А ноне, - добавил он, входя в кузню, - князя ждут... Как бы завтра сюда не пришел. Ну, да наплевать... Дело не ваше, сказала мамаша... Так ведь, а?.. Как тебя звать-то?.. Что ты какой невеселый, а? Ну-ка... эх, водочка, водочка, матушка родимая! Согреет, развеселит... эх-ма!.. Дернем, земляк, а?.. Да и закаемся!..

  

  

   - Князя ждут, - говорил он через несколько минут, сидя на наковальне, - а мне что?.. Мне наплевать! Им он князь, а мне тьфу! Плюнуть да ногой растереть... Ты не видал князя-то?.. Гм! Такой-то чортушка: все сам, до всего сам доходит... А горяч - страсть: так к рылу с кулаками и лезет, ударить норовит.. Да нет, брат, шалишь, меня не ударишь... Ш-а-а-а-лишь! Вот погоди ужо, как приедет, всех к парадному выгонит навстречу... И нас, рабочих. Сам, гляди, встречать уедет. Выходит, брат, ноне вроде как бы праздник... Ну ее к чорту, работу-то: не медведь, в лес не уйдет...

   Он выпил, откусил хлеба, пожевал, выплюнул, морщась; посидел молча и хмуро, о чем-то думая, и вдруг спросил:

   - Издохнет, а?..

   - Кто?..

   - Кто, кто? - рассердившись, передразнил он меня. - Кого вечером-то трахнули? Забыл? Волчок, - вот кто!

   - А что? - перепросил я.

   - Да ничего, так я... Ты думаешь, пожалуй, мне его жалко, а? Чего глядищь-то?.. Думаешь, я не знаю, что ты думаешь?..

   - Издохнет, - сказал я, - кровью изойдет...

   - Вре-е-е-шь!? Ах ты! Что станешь делать... Да, горяч я, братец ты мой, страсть... сам с собой совладать не могу... Чего уж, - продолжал он, торопливо свертывая курить, - мальчонку своего зашиб, сынишку... навек теперь не человек... Опосля-то и жалко... близок локоть, да не укусишь...

   - Как же это ты? - спросил я.

   - Да так... Пришел однова домой, выпимши чуток, да с собой принес половиночку. А дома у меня ребятишки, - двое... Ну, они это сичас ко мне: "тятенька пришел, тятенька!... пьяненький, румяненький"... Чудаки, пра, ей-богу!.. Скачут около меня, - рады, глупые. Поставил я половиночку на стол, сам думаю: "эх, чеколдыкну перед обедом!.." Хвать, мальчишка, помене который, Степкой звать, как-то нечаянно, аль так как задел эту самую мою половинку. Брык она со стола, да об пол! Готово, только черепки зазвенели... Ну, что ж ты думаешь, братец ты мой! - воскликнул он, тяжело переводя дух. - Свету я не взвидел... Подвернись, кажись, о ту пору молоток, так бы и раздробил!.. Затрясся весь, бац его со всего размаху по уху!.. Так и отнесло его, ровно ветром. Жена завыла: "Убил, убил!.." А по мне, понимаешь, так все ходуном и ходит, трясется... Скажи кто слово - убью!.. Не поверишь, заплакал!..

   Он замолчал и уставился глазами в одну точку в угол, думая что-то... Я тоже молча глядел на него и потом спросил:

   - Ну, что ж мальчишка-то?..

   Он махнул рукой и крикнул:

   - Урод стал, дураком на всю жизнь сделал... Оглох... Припадки с ним: забьется, забьется этак, изо рту пена, кричит благушей... А тот, другой, постарше-то который, Ванькой звать, тот боится меня, словно тигры... Так весь и задрожит, как береста, коли я приду, побелеет... Не любит меня... Вырастет, будет меня, сукин сын, клочить... Да, правда, - добавил он, кривя рот, - так и надо: почитать-то нас тоже не за что... Вот разве что не дожить мне, где уж... Эх-ма!..

   - Где же они у тебя теперь? - спросил я.

   - В городе, на фатере... Я ведь не хрестьянин, мещанин я... В городе живут...

   - Подаешь им?..

   Он усмехнулся.

   - Подаю?.. Эх, друг, как тебя... Павлыч, кажись?.. Не видишь, нешто, кому подаю... Вот кому! - он взял и потряс бутылку...

   - Так кто же их кормит-то?.. Жена, что ли?

   - Не знаю... она, чай... Я давно, признаться, не был... Поди, извелась вся... Ох, хо, хо!.. да... Чеколдыкнуть?.. Как она там, господь-батюшка знает... Известно, чай, бьются...

   - Да ты там-то бы работал в городе, - сказал я, - там ведь кузниц много...

   - Было дело. Ужли я дурней тебя, не знаю... Стало быть, так надо... Толкуешь!.. Не знаешь ты, брат... ничего... Да нешто меня там возьмет кто?..

   - А что?..

   - Да то... Хорош очень мальчик, вот что... Ты еще, брат, меня не знаешь... Ты не гляди, что я с тобой по душам говорю... Може, я тебе скоро в рыло шаркну... Это у меня, брат, не долго. Со мной тоже умеючи надо говорить-то, н-да! Не люблю я, коли насупротив. На сердце не наводи меня, а то в рыло!..

   - Дули тебя, небось, за это? - спросил я.

   - Было... Раз купцы на площади били. Да так били: душу только оставили...

   - За что?

   - За дело: руки длинны...

   - Воровал?

   - А тебе что?.. Ну, воровал, наплевать! Пропьешься, брат, до креста, да взять негде, - украдешь. Кто как, а я украду... Мне, чтобы не опохмелиться, невозможно... У меня, брат, в жилах не кровь, а водка, пропитался я весь ею насквозь... Родитель-покойник пил, говорят, мертвой чашей... Мать-потаскушка, - не в осуждение будь сказано, - пила тоже. На вине меня и зародили, как блины на дрожжах... Н-да... Как не пить?.. Плачешь, а пьешь!.. Ты говоришь, воровал ли? Эх, было!.. Со мной, братец ты мой, раз кака оказия случилась... Вот я тебе расскажу...

   - Работать надо! - перебивая его, сказал я.

   - Кака работа? Ну ее к чорту!.. И не твое это дело... Не перебивай ты меня, коли ежели я говорю... Сиди, не дыши... Пей, вот, на, пей!..

   - Не хочу.

   - Врешь... боишься! Трусы вы все, дери вас чорт! Куды ты, гляжу я на тебя, годен-то?.. Трубы тобой затыкать только... Молчи... Молчи, говорю, - заорал он вдруг, - а то в рыло! Работать надо! - передразнил он меня. - Работник тоже! Га! Молчи, не дыши!.. Не ты отвечать станешь... Не хочу работать, да и все... Не хочу! Расчет давай! На кой чорт! - Он вскочил вдруг с места и начал швырять "струмент" куда попало. - Не хочу! К чорту!.. Переломаю. все, перебью... убью... зарежу...

   Он до того обозлился и сделался так страшен, что на него жутко стало смотреть.

   Я сидел молча, боясь, как бы он не пристукнул меня, и думал только по-добру, по-здорову уйти на кухню. Но уйти мне было нельзя, потому что сидел я за наковальней в углу...

   - Растревожил ты меня, анафема, - орал между тем кузнец, - работой своей... Тянули тебя за язык-то... Тянули, говори?.. У-у-у!.. Стукну, вот, по макушке-то... убью до разу. Проси прощенья у меня, - вдруг заорал он и подскочил ко мне, - становись на коленки! Проси прощенья! - И, видя, что я молчу и сижу не двигаясь, он захохотал вдруг:- А-а-а, испугался!.. Что, брат, а?.. Не бойся, так я это, так: дурака ломаю... А ты, небось, думаешь: очумел и взаправду убьет... Не бойся!.. Не бойся меня... Где уж... Эх-ма!..

   Он опять выпил и опять сел на наковальню.

   - Вот эдак-то, - начал он снова, совсем по-другому, с какой-то затаенной грустью в голосе, - придешь домой, давай ломаться... Дети тутатка... соседи... А штука, братец ты мой: чем боле ломаешься, тем тебя боле разбирает... Пристаешь, пристаешь к жене-то, а она молчит... Нет, врешь, стерва! Говори, отчего молчишь?.. Сичас за волосья... Ну, а уж раз ударил, - и пошло! До тех пор бьешь, покедова не отнимут... Да... А ребятишки-то воют в голос: "мамка! мамка!.. мамка, мамка!" Эх, друг!.. Эх, друг Павлыч!.. Н-да!.. Все, брат, я понимаю...

   Он замолчал и долго сидел молча... Мне казалось, что он тихо про себя плакал...

   - Ты хотел рассказать что-то, - сказал я.

   - Гы, ха! - усмехнулся он. - Это как воровал-то я? Изволь! Мне самому, друг, чудно, как вспомню... Чудно и есть... Обобрал я раз мужика. Вишь ты, какой случай вышел... Как бы это тебе поскладней сказать, не соврать? Бывал ты в городе-то когда в здешнем уезде? Ну, известно, чай, как не бывать... Знаешь конную, насупротив Курлышкина трактира? Место людное... Ладно... Было это дело о празднике: в Николу самую, в вешнюю... Ба-а-альшой праздник в этот день в городе... ярмарка, крестный ход, балаганы, гулянье. Народу - страсть! Лошадей наведут - сила! А я, друг, по лошадиной части мастак: как и что, пользовать могу, ей-богу, право!... Кабы я не пил, мне бы в золоте ходить... Н-да... Ладно... И был я, братец ты мой, о ту пору в загуле, и все уж я, понимаешь, пропил, и с себя все спустил: рубашонка одна осталась, порчонки худые да фартук. Ну, фартук, известно, присяга наша... На работу меня не берут нигде. К жене? Той самой жрать нечего... Чуть жива, - заколотил до смерти... Как быть? Что делать?.. Куда деться?.. Думал, думал, думал, думал... ничего не выдумал... А тоска-то... мать ты моя, - смерть. Хожу, как тень... Пришел на конну. Народу - туча!.. Лошадей навели... Цыгане тут... торговля... крик, божба, ругань... И пьяных уж много... В те поры винополек еще не было... Ладно... А я, как услышу от кого водкой пахнет, так бы и зарезал: завидки берут, ей-богу, право!.. Ну, хорошо... Брожу это я, как неприкаянный, среди народа, думаю: не наткнусь ли на кого... не угостит ли?.. Ходил, ходил... Вижу в одном месте лошадь у мужика сторговали цыгане... Подошел от нечего делать. Вижу: уж дело у них слажено... Лошаденка - меринок карий, важный, за сорок за пять бумажек, слышу, дело сошлось... Жалко мужику, вижу, мерина