Подъячев Семен Павлович - Среди рабочих

м и жрать-то неча... Знаю я вашу сторону... серый народ... Недаром говорится: Рязань косопузая... Косопузая и есть.

   - А ты нешто был в нашей стороне? - воскликнул Тереха.

   - Ты спроси, где я не был, - ответил Юфим и, помолчав, произнес: - Н-да... Всего было... Тереха ты Boxa, ничего-то ты, брат, не смыслишь... Большой ты малый, а дурак дураком и уши холодные... проведет тебя всякий, дурака, да выведет... Прост ты!.. А простота-то хуже воровства... Женить тебя, дурака, надо.

   - Подняться, Дядя Юфим, нечем... Нужда... жуть!.. А жениться - деньги нужны... успею еще...

   - Успеть-то успеешь, а все-таки...

   - А ты, дядя Юфим, женатый? - спросил Тереха-Воха.

   - А тебе что?

   - Так я.

   - Был женат... Э, да что с тобой... спи!

   - Померла, знать, жена-то? - спросил Тереха.

   - Померла... да... - тихо ответил Юфим и вдруг совсем каким-то другим, сердитым голосом почти крикнул: - Убили ее!.. не своей смертью померла... Двое детей было, - продолжал он торопливо и тихо, - ухайдакали, прирезали, как овец...

   - Как же это дело-то было? - с дрожью в голосе, топотом спросил Тереха и жалобно, как ребенок, начал просить: - Расскажи, дядя Юфим... Дяденька, золотой... расскажи...

   - Отстань, - сердито сказал Юфим,- чего пристал... Чисто махонький...

   - Да расскажи... любопытно... Как так... Дяденька Юфим, а?

   - Тебе, дураку, любопытно, - видимо сердясь, заговорил Юфим, - а у меня, може, сердце кровью обливается, как вспомню... Любопытного, брат, мало... Дурак ты... да и я не умен.

   Он завозился впотьмах, что-то шаря, и, немного погодя, вдруг чиркнул по коробке спичкой и стал закуривать трубку. Слабый трепетный свет спички осветил его лицо, нахмуренные седые брови, бороду, Тереху, лежавшего навзничь, подложив под голову руки, наш угол, стену, и вдруг погас... В сарае сразу стало как будто темнее, глуше и тоскливее, чем было прежде.

  

  

   - Я в те поры в лесниках жил, - тихо и каким-то глухим, сдавленным голосом заговорил Юфим, - от Москвы недалече, верстах в сорока, лес стерег. Сторожка в лесу стояла... Место глухое; от деревень далече, от экономии далече, дороги нет... Глухое место! Жалованья получал я десять целковых да два пуда муки... Покос тоже, травы накашивал, корову держал, поросенка выкармливал... Опять, грешным делом, случалось, когда елочку, аль там сушинку как спустишь, по знакомству, по человеку глядя!.. Хорошо жил, одним еловом, нужды не видал. Работа легкая, деньжонки, прямо надо говорить, водились... Накосишь, бывало, за лето сена, на коровенку оставишь, а излишек продашь... Опять на грибах, на белых, копейку хорошую зашибал... Гриба этого сила была! А то вот еще рыжики солил, волнушки, что придется... Москва все жрет... Господишки, случалось, на охоту приезжали,- опять доход. Пойдет это у них гульба, пьянство... самовар за самоваром, только успевай ставить... Здорово на чай попадало! Деньги у них, известно, не мозольные, гулевые... Что им, чертям!.. Управляющий обожал меня... потрафлял я ему всячески... Ну, и все ладно было... Да!.. Ружьишко тоже у меня водилось... Случалось, рябца сшибешь, аль там тетерю, зайца ему снесешь... Сичас тебе за это банку да, окромя того, полтинник в зубы... Так-то вот... да!

   Он замолчал и начал раскуривать трубку, чмокая губами.

   - Ну, известно, - начал он опять, раскурив, - не один жил: с бабой, с женой... двое детей, мальчишки... Одному, старшему, семой год шел, а другому четыре исполнилось, на пятый... Одного Ванюшкой звали, другого Васькой... Утеха, парень, была, а не ребята!.. Бывало, идешь это с обхода, встречают, кричат: "Тятька идет, тятька идет!" А то, бывало, по осени вечера это долгие, на улице тьма, холод, ветер... Лес это шумит... елки скрипят, словно кричит кто-то, а в хате у нас гоже: огонек, печку махонькую затопим, картошки сварим... Теплынь!.. Ребятишки на мне так и виснут... "Тятя, тятя... миленький, хорошенький, поиграй с нами"... Жена тут сидит, шьет, либо еще что делает... Крик это с ребятами подыму, возню... Уж жена, бывало, скажет: "Да полно-ка тебе: диви махонький"... А сама смеется... любо ей... Эх, Тереха-Воха, вспомнишь это!..

   Он опять помолчал.

   - Чем я создателя прогневал, я не знаю, а только наслал он на меня беду лютую, все равно как, скажем, на Иова многострадального... Эх, Терешка, и теперь вот сердце кровью обливается, как вспомню... Ну, а тогда-то что было, и выразить тебе, родной, не могу... Вот оно как дело-то вышло... Слушай-ка да дивись на людей... Бог им судья!.. Осень стояла о ту пору... октябрь месяц... снега еще не было... выпадал он да таял... такая-то скверная погода стояла! Встанешь, бывало, поутру, посмотришь: ах, чтоб те! Смерть итти неохота, а итти надо, потому время такое, зима на носу, самое воровство... А под Москвой народ, знаешь, какой... не Рязань ваша... Он те за монетку отца зарежет, а украсть ему все равно, что плюнуть... Ну, ладно... А обход у меня был агромадный!.. Бывало, выйдешь поутру чем свет, а назад придешь, почитай, к вечеру... Устанешь до смерти... Хлеба с собой брал... Закусишь, бывало, в лесу... Ходишь, глядишь, не украли ли где... Ладно... А о ту осень воровство пошло везде по деревням: то, глядишь, в амбар влезли, то со двора лошадь угнали, то ограбили пьяного на дворе... страсть, голова! А этой самой "злой роты" развелось, - сила! Не успевают подавать православные... А на черед, почитай, каждый день водят...

   Стал я, братец ты мой, опасаться за своих... Уйдешь это, бывало, а сам думаешь: "Как бы греха не случилось. Заберутся, - думаю, - какие-нибудь хахали... меня нет... а ее дело бабье... придушат, вот тебе и весь сказ... Ищи опосля..."

   Стал я и ей говорить: "Ты, - говорю, - баба, запирайся тут без меня покрепче... не пускай никого". - "Авось, - говорит, - сколько годов живем, и слуху нет... Я, - смеется, - коли кто придет грабить, кочергой зашибу"... Веселая была бабочка! Царство небесное... пресветлый рай!..

   Успокоит, бывало, меня этак вот... "Ну, - думаю, - ладно. Кто, в самом деле, к нам в этакую глушину пойдет... Свои не пойдут, а чужие ежели кто, - тем и вовсе дороги нет... Нешто заблудится какой... Хорошо, братец, ты мой... да!.. Эх-хе-хе!

   В саму Казанску это дело случилось... Утро было, как сейчас гляжу, холодное: ветер это... дождь, снег... Встал я рано, напился чаю... пошел в обход и собаку, словно греху так быть, с собой взял... думаю: не столкнет ли где зайчишку... Иду это лесом... Тоска, понимаешь, напала на меня... "Чтой-то, - думаю. Не случилось ли, - думаю, - чего?.. Не воротиться ли?.." Думаю так, а сам иду все... вдруг будто закричал кто... аль показалось мне, что закричал, только еще более на сердце у меня неспокойно стало...

   Ну, хорошо... Иду и думаю: "Не пойду седни круг всего леса, обойду половину... Наплевать, - думаю, - чего уж очень-то радеть... да и праздник ноне!" Ладно... Обошел, значит, что надо, вижу, по-моему, время уже много... За обед перевалило... "Пойду скорей домой", - думаю... И пошел назад... Подхожу к сторожке, вижу издали: дверь настежь! Что такое?! Затряслись, парень, и руки и ноги... Иду... гляжу в окно... не видать ребятишек. Бывало, как иду, они в окне сидят... стучат в раму... смеются... "Царица небесная, - думаю, - матушка!.." Взошел это на порог... заглянул в избу... опустились у меня руки... захолодало у меня сердце... страсть!.. Лежит, вижу, Терешенька, баба моя около печки вниз ничком... ткнулась в пол носом... а кровь-то кругом - лужа! Бросился было я к ней, да и вспомнил вдруг: "А детки-то?" Испугался... свету не взвидел... закричал не своим голосом: "Ванька! Васька! где вы?" Гляжу - нет... Заглянул в каморку за переборку... кровать там у нас стояла... а они, гляжу, оба на полу около кровати, один вниз ничком... другой сидит, головка запрокинулась... зубки ощерены... а крови-то!..

   - Жуть! - воскликнул вдруг Тереха и торопливо, боясь, очевидно, что Юфим перестанет говорить, запросил: - Ну, ну, дядюшка Юфим, ну, ну!..

   - Закричал я тутатка опять не своим голосом, - продолжал Юфим, - решился рассудку... хватаю их, целую... кличу... плачу... сам весь в крови стал... А кровь-то, как клей, так к рукам и липнет... Выскочил из каморки, к жене... гляжу: собака вошла, кровь лижет... Осатанел я вдруг... А, ты, такая сякая!.. Схватил ружье, за ней!.. Очумел, сам не свой... Она от меня... я бац в нее!.. Бросил ружье... побежал... бегу, кричу: караул! караул! Прибежал на барский двор... прямо к самому... в ноги ему... кричу это... плачу... в крови весь... перепугался он до смерти... Рассказал я ему кое-как... изъяснил... Ну, сейчас это народ сбили... Кто верхом, кто как... пошла канитель.

   Он примолк.

   - Ну, ну, дядя Юфим, ну, ну, - опять заторопил его Тереха, - пымали, что ль, кто убивал-то?..

   - Нет, брат, не пымали... Как в тучку канули... В ведомостях в те поры об этом пропечатано было... Пытали искать... да нет: пропал злодей, ушел... Ушел от людского суда... От божьего не уйдет... Так-то вот, Тереха-Воха, поживи с мое!..

   - Как же ты опосля этого, а? Жил-то?

   - Как люди живут, так и я жил... У меня, брат, характер крепкий... вот что... А, одначе, отстань от меня, трепло!.. Спать надо...

   - Жуть! - опять воскликнул Тереха. - И как это руки поднялись на младенцев... Ангельские душеньки... Жуть...

   Юфим ничего не ответил.

   - И как это ты!.. - опять помолчав, воскликнул Тереха. - Я бы, кажись, обмер... Дядя Юфим, спишь? - И видя, что Юфим не отвечает, громко зевнул.

   Через минуту он крепко спал...

   - Чисто ребенок малый!- проворчал потихоньку Юфим.- Господи, помилуй нас, грешных...

   Я встал, подошел к открытым воротам и сел на пороге... Короткая майская ночь проходила... Было еще темно, но уже на востоке занималась узкая, точно из стали, полоска зари... В воздухе стояли какие-то странные, таинственные звуки... Звуки эти то рождались, то таяли, то вновь оживали... В прозрачной синеве далекого бездонного неба дрожали, погасая, редкие звезды... Где-то вдали, за рекой, кричала какая-то птица протяжно и жалобно.

   Заря разгоралась... Делалось с каждой минутой светлее. Над рекой поднялся туман... С криком пролетели утки. Птички проснулись, зачирикали, запели... Где-то в деревне пастух хлопал кнутом, а где-то громко перекликались петухи.

   Я пошел в сарай, лег и вскоре тоже уснул.

  

  

   Проснулся я поздно. Яркие солнечные лучи врывались в открытые настежь ворота и тянулись, играя в пыли, разноцветными узкими полосками сквозь щели сарая. На балках глухо ворковали голуби, бегая друг за дружкой... На земле, под остатками почерневшего клевера, пищали мыши.

   Мне не хотелось вставать!.. Так хорошо, тихо и мирно было в сарае... Я лежал, смотрел, слушал. В открытые ворота видны были березы... Молодые маленькие листочки тихо трепетали и шушукались, точно говоря про что-то хорошее. Сквозь сетку ветвей и листочков виднелось голубое необозримое небо, по которому изредка, как корабли, тихо и величаво проплывали облака...

   Ко мне в сарай доносились с поля торопливые песни жаворонков, из рощи - крики грачей...

   Рядом, за стенкой сарая, в кустах бузины тараторили, дрались, чирикали воробьи... В селе, за рекой, звонили к обедне... "Пора, однако, вставать!" - подумал я и только было хотел сделать это, как в сарай вбежал Тереха и еще от ворот закричал:

   - Вставай скореича! Дело есть! Меня за тобой мужики послали... Иди на кухню.

   - Что такое? - спросил я.

   - Что? Четвертную с тебя... Порядок здесь такой. Я сам тоже ставил... ничего не попишешь... Вставай!

   - Денег нет, - сказал я, идя за ним на кухню.

   - Не горюй об деньгах... Хошь, я дам? У меня есть... А то нарядчик даст... Эва, не пропадут... Из жалованья вычтут...

   На кухне собрались все рабочие. Некоторые из них сидели за столом, лениво и нехотя, точно по обязанности, допивая чай, иные курили; остальные просто сидели или лежали, дожидаясь обеда.

   Кухарка в своем углу, против печки, в грязной лоханке мыла ложки и что-то пела тоненьким голоском...

   - Садись - гость будешь... Вина купишь - хозяин будешь, - сказал мне суровый с виду кузнец и отодвинулся немного на скамье, давая мне место. - Вот что, друг ситный,- продолжал он, - гудуху становь!.. Ребята! - обратился он к рабочим. - Как нам?.. Здесь пить, аль на село пойдем? Таматка ноне престол... праздник...

   - Как хотите, - ответил Юфим, - по мне, хошь в село... Чайку таматка кстати полакали бы в трактире.

   - Тащиться за семь верст киселя хлебать, - проворчал нарядчик, - кто пойдет-то? Много ль пьющих-то?..

   - Кто пойдет, не твое дело... Ты, известно, не пойдешь...

   - Да уж известно; не товарищ я вам, пьяницам.

   - Молчи, сволочь!..

   - Собака, гад! - произнес злобно нарядчик и, встав, вышел за дверь.

   - Не любишь, кобель! - кривя усмешкой тонкие, сухие губы, сказал, сидя на своей койке, чахоточный сторож, муж кухарки. - Не нравится... собака... чорт!.. Известно, в село пойдем, - продолжал он, - ужли здеся: нонче праздник.

   - Куда те идтить, - крикнула от печки кухарка, - сиди, Ерема, дома... По трактирам тоже... издыхать пора! На погосте твое место!

   - У-у-у, дьявол! - закричал сторож. - Убью! у-у-у, чтоб тебя!

   Он начал ругаться скверными словами, злобно сверкая огромными глазами, как-то необыкновенно страшно выделявшимися на худом, желтом, точно заостренном книзу лице.

   - Будет вам. Ну вас к чертям! - закричал кузнец.- Ужо наругаетесь!.. Кто на село пойдет, говори!.. А то мы одни уйдем, дери вас чорт! Рязань косопузая!.. Деньги есть? - обратился он ко мне.

   - Нет.

   - Врешь?.. Смотри, брат, душу вышибу... Эх,- продолжал он, - у чорта этого, - он кивнул на дверь, куда вышел нарядчик,- спрашивать - легче на ножик итти!.. Может, есть у кого, не пропадут ведь: пачпорт-то в конторе, не сбежит.,. Получка прилет, - на, получай деньги... А то, коли что, я отдам...

   - У меня, дяденька, есть, - отозвался Тереха, - я ему давеча сказал: возьми, мол!

   - Молодчина, Тереха-Воха, - похвалил кузнец. - Давай, брат! А ты пойдешь с нами?

   - Пойду! - весело отозвался Тереха. - А то как же, знамо, там чать, весело... девки...

   - Вот что, братцы, - заговорил опять, получив с него деньги, заметно повеселевший кузнец. - Кто пойдет, так, значит, айда сейчас... обеда ждать нечего, - невидаль!.. Опять ноне винополия только до трех торгует, народу, чай, страсть, опять же итти пять верст... Час пройдешь... Айда, значит, неча ждать... А ты пьешь водку-то? - обратился он ко мне.- Пойдешь с нами?

   - Пожалуй, - сказал я.

   - Ну, и ладно... идем! Кто желает?..

   "Желающих" оказалось только пять человек, не считая меня... Остальные, - как я после узнал, все дальние, рязанские, калужские, - остались. Они сидели молча, хмурые, и как будто чего-то боялись.

   Пока желающие итти "сряжались", - то есть кто надевал сапоги, кто сменял рубашку, - в избу вошел нарядчик и, сев, быстро окинул глазами всех нас... Гадкая, злая усмешка кривила его губы.

   - Никак и ты, Сопля, идешь? - обратился он к сторожу. - А ночью-то за тебя кто же стеречь станет, а?

   - Тебя не заставят! - огрызнулся сторож.

   - То-то, мол, - произнес нарядчик и, обратившись к кухарке, сказал: - Как у тебя... упрело?.. Похлебать бы... - и, не глядя ни на кого, заговорил: - Поутру, коли что кто на работу не выйдет, самому доложу...

   - Докладывай, чорт!- крикнул кузнец. - Ну, айда, ребята! Счастливо оставаться! - поклонился он оставшимся в кухне. - Наплевать... Губа толще, брюхо тоньше. Трогай, белоногой.

  

  

   Мы прошли мимо окон квартиры управляющего, спустились под гору к реке, перешли по мосту на ту сторону и вошли в молодой, частый, мелкорослый березняк.

   Узкая дорога, изрезанная колеями, наполненными жидкой грязью, вилась по лесу.

   Мы шли гуськом. Впереди всех шагал высокий, с тонкой шеей, качавшейся на ходу, ночной сторож Сопля; за ним - кузнец, за кузнецом - широкоплечий, чернобородый, без сапог, в одной рубашке, мужик Михайло, по прозвищу Культяпка; за Культяпкой плелся, наклоня голову, дядя Юфим, за ним - Тереха и я.

   Солнце перевалило за полдень, когда мы вышли, наконец, из лесу в поле и увидали вдали, на горе, село с белою церковью и золоченым крестом, который ярко сверкал на солнышке.

   Полем дорога просохла: итти было хорошо и весело. Жаворонки то и дело взвивались с земли кверху, трепеща крылышками, пели свои часто-болтливые песни и, как камушки, вдруг падали на землю... В воздухе стояла та особая, чуткая, майская тишина, в которой каждый звук слышится как-то особенно отчетливо и ясно...

   По мере того как мы приближались к селу, цели нашего путешествия, оттуда навстречу нам доносились крики и песни.

   Наконец, мы пришли туда... Село "гуляло"... На улице толпа девушек в разноцветных платьях водила хоровод, крича дикими голосами что-то непонятное и бесконечно-тягучее... Неподалеку от хоровода стояли две палатки, в которых бойко шла торговля "гостинцами".

   Пьяные мужики и бабы попадались нам навстречу; толпа человек в пятнадцать молодых ребят, с гармошками и бубнами, неистово крича, разгуливала по дороге среди села из одного конца в другой.

   В каждой избе в открытые окна виднелись сидевшие за столами нарядно одетые гости. Они закусывали и пили водку.

   Вслед за шедшим впереди Соплей мы направились к трактиру и "винополии", стоявшим рядышком на краю села, немного поодаль от мужичьей стройки.

   Около трактира, на вывеске которого были намалеваны чайник на подносе, чашки и надпись: "Не ходи туда, здесь лучше", -было особенно шумно...

   Дверь "винополии" не стояла на петлях. Оттуда то и дело выскакивали фигуры с полбутылками, бутылками, сотками в руках и тут же, у крыльца, вышибая пробки ладонью правой руки, пили водку прямо из горлышка или же из заранее приготовленной чайной чашки...

   Несколько человек пьяных уже валялось около колоды, где привязывают и кормят лошадей, уткнувшись головами в навоз.

   Какой-то малый, здоровый, высокий, с красной шеей и налитыми кровью страшными глазами, засучив рукава красной рубашки, ругался скверными словами, вызывая себе "любака", то есть охотника с ним подраться.

   Около этого парня вертелся маленький рыжебородый мужичонко, плача пьяными, обильными слезами, старался ухватить парня за руку и кричал:

   - Василь Егорыч, пере-е-е-е-стань!.. по-о-лно... оставь!.. н-н-н-нехорошо! Василь Егорыч!!! Христо-о-о-м богом прошу...

   Из трактира неслись на улицу дикие крики и песни... Напившиеся около "винополии" шли туда пить чай и вообще проводить время... Трактирщик, злобный, уже не молодой мужик, прежде, до казенной продажи, торговавший водкой, вместе со своим "половым" выпроваживал то и дело чересчур пьяных гостей вон за дверь, смазывая предварительно им для потехи затылки горчицей...

   - Черти! - орал он. - Какой от вас барыш... чашки только воруете... Сидите за пятачок-то целый день... Канителься с вами!..

   Совсем пьяный, оборванный нищий, точно выкупанный в грязи, с подбитыми глазами и содранной переносицей, с мешком за плечами и корзиной в руках, выпихнутый из трактира, споткнулся и упал навзничь, раскинув руки и крепко ударившись затылком об землю... Корзинка полетела, из нее посыпались в стороны кусочки черного и белого хлеба.

   - Во как у нас! - крикнул нищий и стал было подниматься. - Во как! - повторил он и упал снова.

   Какая-то краснощекая, обтрепанная, пьяная "гулящая" бабенка, дико хохоча, подскочила к нищему и села ему на лицо...

   Видевшие это загоготали.

   - Марфушка, что ты, чорт! Задушишь, дьявол!.. Встань!.. Ах, дуй тя горой!..

   Два каких-то парня, повидимому, из фабричных, в пиджаках, жилетках, "при часах", оба испитые, бледные, как смерть, затеяли ссору, которая перешла в драку... Один из них, потрезвее и посильнее, толкнул другого в грудь... Тот, как сноп, повалился на землю навзничь и со всего маху при падении ударился затылком об острый угол крыльца... Брызнувшая кровь сразу смочила ему волосы и потекла по щекам от висков к страшно кривившемуся в одну сторону рту... Он начал ерзать по земле руками, как заяц, у которого перешибли задние ноги, стараясь подняться... Из перекосившегося рта показалась пена... Он что-то бормотал, и в горле у него булькало, как в бутылке... Один глаз залился кровью, другой, побелевший, дико вращался, бессмысленно и страшно.

   Толкнувший его парень нисколько, повидимому, не испугался, наблюдавшие эту сцену хотя и обратили на нее внимание, но, повидимому, только с смешной стороны... Один только трактирщик, которому сказали про это, вышел на крыльцо, посмотрел и произнес:

   - Убрать бы его, ребята, от греха.

   - Кой чорт ему деется... встанет!

   - Отвечай тут за вас! - крикнул трактирщик и продолжал, обращаясь к стоявшим около мужикам: - Самдели, ребята, отволоките его чуть от крыльца-то мого подале... Чорт с ним! Подохнет: не у меня напился... Вон к винопольке-то, будь она проклята, бросьте!.. Сделайте милость, уберите... Иван, будь друг, убери! Безобразие!..

   Ушибленный истекал кровью... Он лежал навзничь, разиня рот, и тяжело сопел носом... Все лицо его было залито кровью. На него противно и жалко было смотреть.

   Обступившие его делали различного рода замечания: "Ишь налакался, дьявол"... "Ни чорта, сойдет"... "Кровью изойдет..." "Небось, не изойдет... запечется"... "А нам-то какое дело!? Наплевать - на то и праздник"...

   - Иван, убери, сделай милость! - опять сказал трактирщик.

   Черноволосый, здоровый мужик нагнулся и нехотя захватил ушибленного подмышки; тот что-то заболтал, как тетерев на току, и задергал ногами.

   - Да ну, дьявол, упирайся! - крикнул мужик и поволок его от трактира в сторону.- Полбутылки с тебя за это!- крикнул он трактирщику.

   - На сотку дам, - ответил трактирщик, - зайди!..

  

  

   Мы взяли четверть водки и, отойдя в сторонку, сели под березками на другой стороне дороги, против казенки.

   - Жуть! - воскликнул Тереха.

   - Что, брат, не по-вашему, видно! - усмехаясь, произнес дядя Юфим, - учись, брат... гляди, помни! Не Рязань, брат, здесь косопузая: есть на что посмотреть!

   Кузнец молча, с необыкновенно серьезным лицом вытащил заранее приготовленным гвоздем пробку и достал из кармана тоже заранее приготовленную чашку с отбитой ручкой или, как он выражался, "аршин".

   - Ну, а как же насчет... закусить-то? - спросил он.

   - Надо бы чего-нибудь взять, - сказал Культяпка, - пальцем не закусишь.

   - А ты языком, - сказал Юфим и, поднявшись с земли, прибавил: - Пойду в трактир... возьму таматка чего-нибудь...

   Он скоро пришел назад, неся в серой бумаге изрезанную на куски селедку и фунта два черного хлеба.

   - Пятиалтынный сгладил за селедку-то, - сказал, кладя ее на землю и усаживаясь сам, - притка его расшиби! Грабители, черти!.. Два фунта хлеба... всего на двадцать монет... Мотри, ребята, расход поровну.

   - Да уж знамо! - ответил кузнец и спросил: - Ну, что ж... дернем аль погодим?

   - Чего ждать! - радостно воскликнул Культяпка, - посуда чистоту любит... давай, давай... душа горит!..

   - У тебя завсегда горит... Пьяницы мы с тобой, Культяпка, горькие!

   - Ладно!.. толкуй, кто откуль... А ты, самдели, не томи, сыпь!

   Кузнец взял "гудуху" в обе руки, налил в "аршин" водки и кивнул Культяпке:

   - Соси!..

   Культяпка, морщась, выпил и начал плеваться.

   - Горько, а пьешь, - сказал он, - бросать надо!

   - Брось, а я подыму! - сказал Юфим, тоже выпивая.

   "Аршин" обошел всех... Стали закусывать... Нечищенная, ржавая селедка затрещала на зубах... Кожу с кусков обрывали и бросали на землю... Грязь текла по рукам... Запах селедки, резкий и противный, ударял в нос. Но на все это не обращали внимания, а ели громко чавкая и изредка вытирая рот или рукой, или грязным культяпкиным картузом, который он любезно предложил на общее пользование, как вещь, которая больше ни на что не годится.

   - Сыпь по другой! - сказал Культяпка, - глядеть на нее, что ли: небось - не девка.

   Кузнец стал "обносить" по другой.

   - Я не стану, - сказал Тереха, - будет!

   - Что так?

   - Много мне... будет...

   - Ну, будет, так будет... твое дело!

   - Ишь, он с одной-то чашки, гляди, запьянел, - сказал Юфим, - ишь рыло-то какое стало.

   "Рыло" у Терехи, деиствительно, покраснело, налилось кровью, а глаза весело сверкали и лоснились, точно их покрыли лаком... Он глядел на нас, скаля белые, как снег, зубы.

   - Будя мне! - опять повторил он. - Угощайтесь! Я так посижу, на народ погляжу... Чудно гуляют больно!.. У нас так не гуляют...

   - А как же у вас... лучше?..

   - У нас, - заговорил он, еще больше оживляясь и сверкая прекрасными глазами, - не так... У нас безобразия этого нету... А чтоб у нас девки, как вот здешние, бесстыжие... спаси бог! Тут вон как... матерно все... на каждом слове! При девках... тьфу! Жуть! На что хуже!

   - Верно, брат! - угрюмо произнес кузнец, на которого выпитая водка, повидимому, нагнала еще большую суровость. - Верно, друг, сволота здесь, болотина, тина... Попал сюда, того и гляди, затянет...

   - А ты наливай, знай! - сказал Культяпка, - затянет!.. толкуй с ним! Нешто он што смыслит: деревня необузданная, косопузая Рязань... Ах, в рот те! - воскликнул он. - А ведь закуска-то вся... Дядя Юфим, есть деньги-то, а?.. Давай!..

   - Да уж, видно, так тому и быть! - сказал захмелевший Юфим и полез в карман. - Накось, родной, как те звать-то, забыл, - обратился он ко мне, подавая деньги, - сходи, возьми за пятиалтынный селедку... Выбирай из кадки-то, котора поболе... Ну, хлеба фунт, да спроси, нет ли, мол, огурца соленого... Поди, нету. Ну, одначе, спроси на счастье... может, есть...

   Я взял деньги, пошел к трактиру и уже хотел было войти на крыльцо, как вдруг парень с красной шеей, искавший себе "любака", подскочил ко мне и закричал:

   - Ты кто такой, а?.. Откеда?.. Куда идешь?

   Не обращая на него внимания, я двинулся дальше.

   - Стой! - неистово заорал опять парень. - Кто ты такой?.. Какую ты имеешь полную праву ходить здесь? Имеешь вид?.. Кажи вид!..

   - Какой вид? - спросил я.

   - Ну, коли не вид, так пачпорт... Кажи, а то в морду!

   - Василь Егорыч!.. Василь Егорыч!.. Полно... брось, говорю, сукин сын, не для праздника будь сказано... оставь!.. - упрашивал его все тот же рыжебородый мужичонка. - Ну, чего тебе? Видишь, чай: человек внове... Ну, пришел на праздник... Престол ведь, великий день... Вникни, стерва ты беспокойная, тьфу!

   - Ступай ты к лешему! - закричал на него парень и опять заорал на меня: - Хошь к уряднику, а? Хошь?.. Ты, може, бродяга, вор!.. Дам вот в хлебово, - будешь помнить!.. Что у тебя в руке? Кажи! Деньги?..

   - Отстань от меня, - крикнул я, - какое тебе дело!

   - Нет, врешь, не пущу!.. Врешь, брат!.. Купи половинку - пущу, а то в морду... Айда в казенку!

   - Нет, брат, в казенку я с тобой не пойду! - сказал я. - Пусти!

   - Врешь! - заорал опять парень. - Пойдешь!.. Почему такое ты со мной не пойдешь, а? Да я тебя ра-а-а-а-зражу на две половины! Кто я... не знаешь?.. В морду хочешь, сволочь!.. Айда за мной!.. Сыпь!

   - Маркелка! - обратился он к рыжебородому.- Айда! Пьем значит...

   - Василь Егорыч, брось! - снова начал упрашивать мужик.- Нехорошо!.. Противу людей стыдно!

   - Ну, пойдем! - сказал я, видя, что от него не отвяжешься.

   - Ты куда же это? - спросил он.

   Я подвел его и его товарища к своим и объяснил, в чем дело.

   - Выпить тебе охота? - спросил кузнец, поднявшись на ноги, и, окинув его своими страшными глазами, повторил: - Выпить? Можно!

   - Мишук, - кивнул он Культяпке, - насыпь... поднесу...

   Культяпка молча, с улыбкой на тонких губах, налил чашку и, подавая ее парню, сказал:

   - На, родной, выкушай на доброе, на здоровье!

   Парень взял от него чашку, подержал немного и сказал:

   - С праздником! Желаю здравствовать!

   - Пей, пей! - сказал кузнец. - Пей, небось...

   Парень поднес чашку ко рту и стал "сосать" водку...

   В это время кузнец, с перекосившимся от злобы лицом наблюдавший за парнем, размахнулся вдруг правой рукой и со всей силы ударил кулаком по донышку чашки...

   Парень вскрикнул и упал навзничь на землю.

   Чашка разбилась... Парень, обливаясь кровью и как-то чмокая, заерзал по земле, стараясь встать.

   - Вот тебе! - крикнул кузнец и ударил его еще сапогом в бок, - на, пей!..

   - Кара-а-а-аул! - закричали вокруг. - Караул!.. Убили!..

   Видя это, Культяпка схватил четвертную и, торопливо обращаясь к нам, сказал:

   - Ну, ребята, утекай скореича от греха, а то пропишут по первое число!.. Хочь бы водку-то не отняли!..

   - Караул! Убили! - взывал между тем мужичонка.- Братцы, наших бьют!

   Несколько человек мужиков и гуляющих парней бросились к нам.

   Видя это, Культяпка подхватил четвертную подмышку и побежал от места происшествия под гору, по вспаханному полю, к видневшимся вдали кустам.

   - Держи его! - закричал кто-то. - Уйдет, дьявол. Уйдет и вино унесет... держи!

   Несколько человек бросились за ним вдогонку, а остальные окружили нас, и началось побоище... Нас били, и мы били...

   Помню, как страшно кричал кузнец и как страшно он бил... Помню, как сшибли с ног длинного Соплю... как волокли по земле дядю Юфима...

   Страшно, свирепо, отвратительно...

  

  

   Сильно избитые, оборванные, мы с Терехой вырвались кое-как, наконец, из этой свалки и, позорно бросив кузнеца, Юфима и Соплю на произвол судьбы, побежали с поля сражения под гору, к кустам, по тому направлению, куда удрал Культяпка.

   Пробежав немного, мы оглянулись и, видя, что никто не гонится, пошли шагом.

   Я посмотрел на Тереху. По лицу у него текла кровь, губа распухла, красная рубаха, надетая для праздника, была растерзана и висела клочьями...

   Он шел и плакал, хлюпая то и дело носом.

   - Что ты? - спросил я.

   - Черти! - ответил он. - Идолы! Меня-то за что били?.. Рубаху-то, вон, гляди... жуть!.. Неужели у вас завей так-то празднуют?.. - задал он вопрос, утирая слезы разорванным рукавом рубашки.

   - Бывает хуже! - сказал я.

   - Что ж теперича-то, а? - воскликнул он, когда мы вошли в кусты и, остановившись, услыхали крики в селе... - Дядю-то Юфима... жуть!.. А здорово кузнец бьется! - через минуту уже весело воскликнул он. - Как полыхнет - так с ног! Как полыхнет - так с ног... Сила, сичас помереть, жуть!.. Авось, вырвутся как-нибудь!..

   Я ничего не ответами шел молча, думая про себя: "Если я брошу это место, то куда же мне итти, и лучше ли будут люди и жизнь в другом месте?.. Вырвусь ли я когда-нибудь из этой страшной тьмы?.."

   За лесом, на опушке, около речки, в виду имения, нас встретил Культяпка.

   - Слава богу, - ухмыляясь и поглаживая левой рукой бороду, радостно заговорил он,- идите... здравы, невредимы... а где ж те-то?

   - Лупцуют их таматка, - сказал Тереха, - а мы убегли...

   - Ах, в рот те шило! - воскликнул Культяпка, - в отделку попали, знать... Ужо, гляди, придут чище хрусталя... А за мной, похоже, тоже гнались, - продолжал он, - да нет, шалишь!.. Главная причина, - не убег бы я, кабы не водка... Себя-то не жалко - наплевать, пущай бьют! Ее-то, матушку, думаю, отнимут да слопают... деньги плочены! Сберег в целости... Чеколдыкните, что ль, с устатку-то, а? Она у меня упрятана в кусточках.

   Мы пошли за ним к месту, где он спрятал четвертную. Водки было еще много.

   - Вы, братцы, не подумайте, что я выпил один, - сказал Культяпка, показывая ее. - Провалиться мне на этом месте, коли вру! Ей-богу! Глаза лопни!.. Ах, в рот те шило! Из чего ж пить-то?.. разбили ведь чашку-то... И чашка-то скотницы Васены: заест теперича!.. Погоди, ребята; правда, не горюй... Голь на выдумки хитра: я из бересты сварганю...

   Он живо вскочил с места и, осмотрев несколько штук берез, выбрал такую, которая, по его приметам, годилась в дело, ухитрился как-то зубами содрать кусок бересты и ловко сделать из нее ковшичек, или "фунтик", по форме похожий на те "фунтики", в которые обыкновенно в мелочных лавчонках завертывают товар.

   - Гоже, - воскликнул Тереха, - молодца ты, Михайло!

   - А закусим кислицей! - засмеялся Культяпка и продолжал: - Ладно... Нам тут не дует. Гляди, скоро и наши подойдут. Не убьют их, чай, до смерти.

   Он налил в "фунтик" водки и стал обносить. Мы выпили, закусили щавелем и, выбрав место, где посуше и откуда было видно дорогу, легли на землю.

   - Погодить надо, - сказал Культяпка, - придут, все вместе в именье пойдем... Вот чорт-то обрадуется - нарядчик-то наш... дери его дером... Вот кого бить-то надо, а не нас.

   Мы немного полежали молча.

   - Ай еще выпить по махонькой?.. Как скажете? - предложил Культяпка. - Скучно!..

   - Надо оставить тем, - сказал я.

   - Знамо... неуж не оставим... есть еще... гляди-кась! - он поднял бутыль кверху и поболтал. - Грызется, матушка! "Бутылочка моя, превкусненькая, - запел он тоненьким голоском, - ты тогда нехороша, когда пустенькая"... Налью я, а?..

   - Как знаешь! - сказал Тереха.

   Культяпка обнес еще по "фунтику" и, крепко заткнув пробку, положил "гудуху" в сторонке под куст.

   - Покурить теперь, - сказал он, доставая засаленный кисет и вертя папироску. - А ты, земляк, куришь? - спросил он, глядя на меня. - Да ты откуда, а?.. Чтой-то словно я тебя где видал, быдто лицо знакомое...

   - Не знаю, - сказал я, - навряд.

   - О!.. ну так, так так... - Он лег навзничь и, плюнув, сказал: - На небушке-то как чисто, ни одного облачка... А что, взаправду, - продолжал он, помолчав, - неужто, ребята, опосля смерти наши души на небо пойдут, а?

   - Дядя Михайло! А что у тебя - жена молодая? - не отвечая на его вопрос, почему-то вдруг спросил Тереха.

   - А что тебе?.. Аль насчет того хошь, а?.. Старая, брат,- продолжал он, помолчав, и не то с грустью, не то с досадой добавил: - Дура, брат, у меня баба.

   - А дети у тебя есть ли? - опять спросил Тереха.

   - Детьми я, брат, закидаю!

   - А много ль?

   - Семеро живы, да никак штук пять, а то и больше примерло...

   - Бедно живете?..

   - Что говорить!.. У меня изба-то вся с рыбий хвост... Полу, и того нет, земляной... Друг на дружке спят ребятишки-то... Повернуться негде... Бедно, брат, да!

   - Кто ж у тебя хозяйствует? - опять спросил Тереха. - Чай, тоже землю держишь? хрестьянствуешь?..

   - Я, друг, не хрестьянин.

   - О-о-о! - удивился Тереха. - Кто же ты?.. Холуй?..

   - Холуй и есть, - засмеялся Культяпка, - мещанин я!- добавил он.

   - Что ж ты в деревне делаешь-то?

   - А ничего, живу! Плачу в мир три бумажки в год за место. Боле ничего...

   - А велико ль место?

   - А как избе встать... вовсе мало... Да что, теснят православные, прижали, как ужа вилами... Курицу держать и ту не моги... Плохо...

   - Ах ты, горюн! - сочувственно произнес Тереха-Воха и покачал головой. - Жалко мне тебя, дядя Михайло, истинный господь. Зачем же ты, чудачина, женился-то, а?..

   - А шут меня знает зачем? Да коли правду баить - по пьяному делу, да с жиру... С жиру-то, друг, и собака бесится... Жил я в те поры в кучерах...

   - В кучерах!.. о-о! - с недоверием воскликнул Тереха, перебивая его.

   - В кучерах, - продолжал Культяпка, - а ты, что ж, не веришь?.. думаешь, вру... Э, друг, да я этих разных должностей-то во сколько на своем веку произошел - у плешивого на голове столько волос нет... ей-богу!.. Кем только не был!- воскликнул он. - Кучером был, за лакея был, водолазом на реке Шексне был, синизатором был, - с бочками ездил... за дворника был, за коновала, и то раз был... ей-богу!..

   - О-о-о?! Как так?..

   - Как да как... все так! Нужда-то, брат, и попа скоблит. Жрать захочешь, - поневоле, что и не умеешь, скажешь умею... Да, друг... так-то!

   - Да ты, дядя Михайло, может врешь?

   - Чего мне врать. Мало ли со мной случаев было... всего! Пожил, брат, посрамил добрых людей... попил винца с хлебцем. Кабы не женат был да не детишки, нешь стал бы я работать! Будь она проклята, работа-то эта!.. Гнись, гнись... тьфу! с утра до ночи, как вол, а все нет ничего! Посмотришь, ей-богу, на нищего, и то завидки берут... Кой ему рожон! Настреляет за день-то кусков копеек на сорок, а то и боле - вечером в трактир... Сичас это в казенке половиночку раздавит, потом в трактир: чайку, бараночек, посидит, закусит, - все по-хорошему. А ночевать к десятскому: "давай фатеру"... А мы что, когда просвет-то видим, а?.. Не женись, брат Терешка, не советую... Жениться, брат, по нынешним временам все одно, что с колокольни прыгнуть... ей-богу!.. Врагу, то-ись, злому не посоветую!.. Будь она проклята, эта самая женитьба...

   - Нам нельзя не жениться, - сказал Тереха. - Наше дело не такое... Наше дело хозяйское... А подаешь жене-то?

   - Ужли нет! Все туда - в эту яму не напасешься хламу... Семь ртов! сам ты посуди: семь! по кусочку ежели, семь кусочков! По другому - четырнадцать... н-да, друг!.. Вериги несу на себе, вроде как угодник какой, ей-богу!.. Вспомнишь, как прежде жил, - продолжал он, помолчав, - сердце мрет... так вот и заноет, истинный господь!.. Жалко... Хорошо жил... Тятенька с маменькой любили меня... маменька особливо.... она-то