Крашевский Иосиф Игнатий - Хата за околицей

ты мне напомнила его...

   - А мать мою знала?

   Аза ничего не отвечала.

   - Давно умерла твоя мать? - отрывисто спросила она после некоторого молчания.

   - О, давно! - печально отвечала Маруся. - Вот и могила ее... видишь, как зеленеет.

   Она указала на насыпь, у которой сидели обе. Аза вздрогнула и отодвинулась подальше.

   - Как же ты жила без отца и матери? Кто о тебе заботился?

   - Один Бог!

   - Так ты жила одна? Кто же кормил тебя?

   - Я сама работала, мне платили за работу...

   - И никто не пожалел тебя? Никто не помог?

   - Я ни на кого не жалуюсь, - возразила Маруся, - я не требовала ничьей помощи и сострадания, я привыкла жить собственными трудами. Ну, нельзя сказать, чтоб благодетелей у меня не было.

   - Кто же эти благодетели? - с любопытством спросила цыганка.

   - Солодуха и муж ее Ратай, они нищие.

   - Ну, воображаю, как тебе было хорошо под их опекой!.. Брось эту гадкую жизнь, ты достойна лучшей участи. Ступай с нами, в широкий свет. Что тут за жизнь? Живешь, как собака, перед глазами все одно да одно: везде труд и горе, а вот у нас совсем другое дело: вся земля в нашем владении, границ никаких не знаем. Худо здесь - идем дальше, в Венгрию, к морю, а там целый город плавает на воде. И просторно нам и привольно, с тоской не знакомы, потому что тосковать некогда: поем песни... каждый день новые предметы... Брось свою землянку, иди за нами, тут тебя не любят, отталкивают: у нас будешь королевой, как я.

   Сердце Маруси перевернулось, в душе проснулись цыганские инстинкты, и онемели уста. Аза, между тем, все более и более одушевлялась, речь ее переливалась в обольстительную песню, бушевала, дичала и готова была превратиться в бесконечный поток, на устах блуждала страшная улыбка, - и горькая, бездомная, нищенская жизнь в описаниях цыганки казалась раем, совмещавшим в себе все удовольствия, к которым стремится душа, жаждущая свободы.

   Она кончила, а Маруся все еще слушала, картина незнакомой родины и бурной, деятельной жизни с неотразимой силой манила к себе невинное дитя, но в то же время священное воспоминание о матери и привычки удерживали мысли при душной могиле у печального кладбища.

   - Нет, добрая женщина, - отвечала Маруся после продолжительного молчания, - нельзя мне идти за вами, не кинуть мне материной могилы, не расстаться с отцовской избой, я умерла бы с тоски, если бы, проснувшись, не увидела черных углов своей хатки и зеленой могилы. Что мне свет? Я не хочу любоваться синим морем, чудесами земли... Куда кого кинула судьба, там и проживет век и умрет с Богом! Не лучше вам от того, что бродите да разбрасываете свои кости в разных концах света.

   - Ну, так сиди да сгнивай тут! - с гневом крикнула цыганка. - Хочешь быть камнем - будь им! Я ошиблась, думала, что у тебя не остыла еще цыганская кровь, а ты...

   Аза встала и готова была разразиться потоком ругательств, но, взглянув на печальное лицо Маруси, вспомнила образ Тумра, замялась и, значительно понизив голос, сказала:

   - Ну, какая твоя доля? Молодость просидишь на могиле, никто над тобой не сжалится, и пойдешь с сумой по миру... Щенки от твоей собаки будут хватать тебя за ноги!

   - Пусть и так! Жизнь, не Бог весть как длинна.

   - Жаль мне тебя, не так бы тебе следовало жить... О, если б я одела тебя по-своему да научила плясать и петь наши песни - не отвязалась бы ты от знатных поклонников: деньги сыпались бы градом... Кто знает! Подчас и цыганки одеваются в золото и горстями рассыпают его.

   Маруся не слушала этих соблазнительных слов: внимание ее было обращено совершенно к другому предмету. На дороге послышался топот, кровь хлынула к лицу девушки, и в голове мелькнула радостная мысль: "Фомка увидал меня с цыганкой и говорить со мной не станет".

   Аза не могла не заметить беспокойства Маруси, оглянулась и, увидев всадника, пожиравшего сироту глазами, отгадала все.

   - А, теперь понимаю, - смеясь, произнесла цыганка, - вот кто тебя здесь держит! Рано, моя милая, слишком рано! Да ты, я думаю, и любить еще не умеешь? И ты думаешь, что этот молодец женится на тебе? Довольно взглянуть на него, чтобы пожалеть о тебе! Вот теперь ездит, а увидит слезу - поминай, как звали. Мужик тебя не возьмет: и тот ведь захочет красного пояса и бутылки с розовой лентой на свадьбе... У нас - другое дело: только мы, цыганки, можем любить кого угодно, мы всегда свободны, не боимся ни пересудов, ни сплетен, за любовь никто не клеймит нас презрением.

   Аза покачала головой и дожидалась только ответа, но Маруся упорно молчала, слезы навертывались на ее глазах.

   - Что ж, не пойдешь с нами? - спросила Аза.

   - Нет, нет! - скороговоркой отвечала сирота. - Чему быть, того не миновать, от судьбы не убежишь!

   - Так пропадай, коли доброго совета не хочешь слушать!

   Аза медленно пошла с кладбища, и собачка со звонким и сердитым лаем далеко проводила незнакомку.

  

  

   Фомка, как и все шляхтичи, не успевшие разориться до последнего, имел высокое мнение о своем происхождении и лучше всего помнил пословицу об огороде и воеводе.

   Первый шаг в отношениях с Марусей он сделал с мыслью обольстить бедную девушку. Мало-помалу он сблизился с нею, познакомился и убедился, что не легко достигнуть цели, но это убеждение составилось в его голове уже слишком поздно, когда возврат был невозможен: он почувствовал, что не сумеет жить без упрямой девочки, из глаз которой вдруг заблистало столько райских надежд.

   Собственно говоря, эти мысли никогда не приходили в голову удалому Фомке, он смеялся над тоской и стремлениями сердца, но в то же время не мог ни рассеять тоски, ни укротить стремлений. Выедет из дому совсем не в ту сторону, где лежат Стависки, дает крюку, загонит саврасого и непременно проедет мимо Марусиной избы, а не удастся увидать Маруси, так чуть не плачет и волосы рвет с досады и тоски.

   Таким-то образом Фомка, сам того не замечая, забрел так далеко, что потом и самому было страшно подумать о возвращении к прежнему образу жизни и о совершенном разрыве с Марусей.

   "Не первый раз мне любить, - думал он, - и никогда еще не приходилось так жутко... Ишь, дьяволенок какой! Голыш, а туда же дуется так, что и приступу нет. Ох, цыганка, цыганка! Что-то недоброе подсунула ты мне с водою! Ну, к чему я пил эту воду? Дурак!.."

   Так думал Фомка и ничем не мог пособить своему горю, уже он решился было подчиниться произволу страсти, как судьба еще раз подшутила над ним: паныч увидел Марусю с цыганкой и так осерчал, что дал себе слово и не глядеть более на девушку.

   Целый день он был вне себя от гнева, немилосердно хлестал своего саврасого и наконец излил весь гнев на цыган, по его распоряжению бродяги принуждены были снять шатер и идти в соседнее село.

   Прогнав цыган, Фомка поклялся также выгнать из своей головы мысль о Марусе и, чтобы легче достигнуть цели, решился ухаживать за Груней, дочерью сотника. Тут он мог рассчитывать на полный успех, но, к несчастью, в двадцать четыре часа план этот рухнул, притом же паныч находил время шажком проехать мимо мазанки и хоть искоса посмотреть на Марусю. А на другой день он почувствовал, что связал себя по рукам и по ногам решимостью, вынужденною обстоятельствами. Нечего было делать, наш паныч к сотнику. Груня девка здоровая, пригожая, молодая, сотник вдов, в избе одна вечно ворчавшая служанка, девушка неравнодушна к панычу, словом, при других обстоятельствах, все шло бы как по маслу, да вот беда: дочь сотника не выдержала сравнения с Марусей. И Фомка воротился домой, сказав, что нужно объезжать лес.

   Фомка грустил, жаловался на скуку, неотступно преследовавшую его. Нужно было рассеяться, поделиться с кем-нибудь горем, тут он вспомнил, что давно уже не видел родителей, и, выхлопотав позволение у своего принципала, он отправился к ним.

   Посад шляхтичей, в котором жили Хоинские, находился на самой границе между землями Стависок и Рудни. Он состоял из десятка хат, разбросанных среди леса, на гористой поляне, которая с каждым годом все более и более расширялась. Беленькие опрятные домики этого посада были залиты зеленью фруктовых садов и пашен. С краю, на возвышении, стояла изба зажиточнейшего в посаде хозяина - Хоинского, который имел до двадцати рабочих лошадей, много рогатого скота, свиней, овец, торговал волами да свиньями и прослыл Крезом между своими. Новенький, довольно высокий домик, с трубой и крыльцом о двух столбах, окруженный множеством пристроек, приветливо улыбался проезжим и ясно говорил о смышлености и деятельности владельца.

   Фомка, единственный сын богатого шляхтича, был, что называется, матушкин сынок, батюшка хоть и любил его, но не позволял сидеть без дела да бить баклуши, старик хлопотал о нем и намеревался со временем пристроить к месту в губернском городе, а пока выхлопотал место лесничего. Сынок жил недалеко и часто виделся с родителями, а если не приезжал в определенное время, то мать немедленно отправлялась навестить любимое детище, узнать, что с ним делается. Итак, Фомка поехал к родителям. Он явился туда именно в то время, когда отец готов был сесть в телегу и ехать куда-то на ярмарку. Но, несмотря на хлопоты и сборы, заботливый родительский взгляд заметил в нем большую перемену. Отец, однако ж, промолчал, но мать не удержалась, чтоб не спросить сына, не болен ли он, отчего так бледен?

   - Да так, - сказал лесничий, - что-то тяжело на сердце.

   - Ну, ну, - отозвался отец, подслушавший и вопрос, и ответ, - не дивно, что побледнел, за девками бегает, потому и бледен. Эх, родимый, выбей дурь из головы: "добра тая бредня... алэ не изгодня..."

   Надо заметить, что Фомка не только уважал, но и боялся отца.

   - Мне некогда, тятенька, подобными глупостями заниматься, - заговорил лесничий, заметно смущенный, - и без того трудно стеречь лес, каждый день приходится отнимать топоры... Пан не шутит, по дорогам сам спрашивает, есть ли у мужиков квитанция, нет времени перевести духу.

   - И хорошо, спасибо пану, что работать заставляет, спасибо.

   - Трудись, голубчик, только и себя береги, не работай через силу, - прибавила мать.

   - Полно, баба, - прервал старик, - труд не повредит здоровью, если только Фомка не врет, так беды тут нет: наестся, выспится и здоров будет.

   Мать посмотрела, вздохнула и замолчала. Когда старик собрался на ярмарку, мать дала волю своим нежным чувствам, накормила сына, приласкала, и мало-помалу завязалась у них беседа. Впрочем, надо сказать, что Фомка всегда платил матери за ласку откровенностью.

   - Вот, матушка, недоброе что-то ко мне привязалось, - начал он, потупив глаза в землю.

   - Ну, уж, верно, снова какая-нибудь проклятая девчонка влезла в голову. Говори же, говори скорее, - торопливо произнесла мать.

   - Ох, влезла, влезла, да так далеко, что выбить нет сил, - отвечал Фомка.

   - Что ж такое? - спросила мать.

   Фомка не заставил повторять вопроса, он начал рассказ о своих последних похождениях, а мать слушала его, стараясь не проронить ни слова.

   - Гм... гм... - сказала она, спустя несколько времени, - отделайся от нее как-нибудь... Цыганка, черт ее знает, может быть, и точно подсунула зелья. Об отце и матери ее такие истории рассказывали, наслушалась я, так что волосы и теперь дыбом становятся. Цыган повесился. Все дрянь такая... и нужно тебе было совать туда нос?

   - Что же делать, такая пригожая и скромная, такая умница.

   - Э, плевать на нее! Откуда ей набраться ума и скромности?.. Дурачит народ и только. Смотри, Фомка, будь осторожнее, не то, Бог весть, что может статься! И не гляди на девку. Много у нас шляхтянок: выбирай, всякая с радостью пойдет за тебя... лучше жениться, чем дурачиться и убиваться так-то.

   Долго еще мать говорила на эту тему, сын молча слушал, но легко можно было заметить, что увещания не трогали его сердца, напрасно мать истощала свое красноречие, сын молчал и уехал, не дав никакого решительного ответа. Тут только нежная родительница поняла, как опасно положение Фомки, и слезы покатились ручьями. Задумавшись над будущностью сына, она и не заметила, как наступил вечер и в избе потемнело. Бог знает, как долго бы она просидела, если б не отворилась дверь и сиплый голос не произнес приветствие:

   - Добрый вечер, сударыня.

   Хозяйка оборотила голову, встрепенулась и спросила:

   - Кто там?

   - Эх, неужто меня не узнаешь, матушка? - произнесла, улыбаясь, Солодуха. - Ратаева я старуха, из Стависок. Была у шляхтянки Мартыновой... ей Бог сына дал... а вот и к твоей милости пришли с "варом".

   Шляхтянка вскочила, кликнула слугу и велела зажечь лучину. Приняв подарок и приказав взамен него подать "крупнику", то есть водки, приправленной медом и пряными кореньями, шляхтянка усадила гостью за стол и сама подсела к ней. Она обрадовалась приходу Солодухи: зная отношения бабы к Маше, хозяйка надеялась разведать всю подноготную. Чтобы развязать язык знахарке, она заставила гостью выпить четыре или пять стаканчиков и достигла наконец цели.

   - Вот, - начала она, вздыхая, - беда! Фомка у вас в Стависках. Парень молодой, а у вас все такие гулливые, срамные девки, изведут молодца.

   - Эх, матушка! Коли на то пойдет, чтобы испортился человек, ничто не поможет... Ну, да я не так дурно думаю о твоем сыне, и девки наши тоже не срамницы какие, теперь уж совсем не то, что было тогда, как пан был молод...

   - Ну, и теперь найдется такая, что как раз обойдет парня... а может быть, и нашлась уже? - с любопытством спросила шляхтянка.

   - Не знаю, не знаю, - отвечала баба, улыбаясь. - Вестимо дело, улыбнется одной, другой, и все тут: на то он молод...

   - Да, там, у вас, - с нетерпением произнесла чадолюбивая мать, - есть какая-то цыганка, все говорят, будто бы уж очень пригожая...

   Язык Солодухи после радушного угощения приобрел удивительную гибкость.

   - Как вижу, ты, сударыня, говоришь, о Марусе, - прервала Солодуха, быстро поднявшись с места, - вот удалась девка! Дай нам, Господи, всем добрым людям таких детей, другой такой не сыщешь, матушка, даром что цыганка. А ты, матушка, разве ничего не слышала о ней?

   - Ничего.

   Солодуха только того и ждала. Красноречивый рассказ о жизни, трудах, красоте, добродетели, твердости цыганки рекою лился из безобразных уст старухи. Шляхтянка по временам вздрагивала, наморщенный лоб ее покрылся крупными каплями пота, сердцем ее овладело беспокойство, она заломила руки и, не в силах будучи долее скрывать тайну, сказала:

   - Нечего таиться. Мой Фомка без ума от нее. Он был тут сейчас... Сам повинился предо мной... Что мне делать, Солодуха?

   - Не знаю.

   - О женитьбе на цыганке, нищей, да еще крепостной вашего пана тут и речи не может быть, - горделиво прибавила шляхтянка, - а парню будто кто чего недоброго, какого-то зелья подсунул.

   - Девушка скромная, дурачить его не станет, - перебила Солодуха. - Фомка скоро ее забудет.

   - А если тут колдовство?

   - Какое колдовство! - отвечала баба, пожимая плечами в знак удивления. - Черные глаза, румяное личико - вот тебе и все колдовство...

   - Э, а Фомка чуть с ума не сошел! Ему ведь этак не впервой приходится...

   Бутылка была уже пуста, а потому баба собиралась уйти, обеспокоенная хозяйка открыла шкаф, вынула монету и, сунув ее старухе, просила принять этот незначительный подарок.

   - Послушай, родимая, - произнесла она тихо, - помоги мне, посматривай за сыном, я тебя в обиде по оставлю...

   - Что ж я могу сделать? - отвечала Солодуха, пятясь к дверям. - Будьте спокойны, сударыня, а я схожу к Марусе, что можно - сделаю. Бог милостив, беды не попустит...

   Сказав это, баба поспешила уйти, чтобы спьяна не разболтать лишнего. Выйдя за ворота, баба с торжествующим видом прибавила шагу и замахала рукой.

   "Вот оно что! - проворчала она. - Я думала, Фомка хочет только одурачить девушку и счастья пробует, а он не на шутку врезался! Ну, славно! Может быть, Господь пошлет счастье".

   Довольная таким предположением, Солодуха пошла к Мартыновой. Здесь ей нужно было просидеть, по крайней мере, дня два, но участь Маруси так беспокоила ее, что на другой же день, не дождавшись телеги, она пешком поплелась в Стависки.

   Приближаясь к кладбищу, Солодуха начала всматриваться, нет ли там Маруси, но несмотря на то, что день был ясный, никого не заметила. Вдали поднялась туча пыли, и через минуту промчался Фомка на своем саврасом.

   "Летай, летай, - подумала баба, - поймаем соколика, но куда девалась она, моя голубка? Где же Маруся?"

   Перейдя дорогу, она приблизилась к дверям мазанки, на шум ее шагов откликнулась собака. Дверь была заперта, старуха постучалась, и через минуту на пороге явилась Маруся. Солодуха подозрительным и вместе проницательным взглядом окинула спокойную и печальную девушку.

   - Отчего ты в избе в такую пору?

   - Да так, - отвечала Маруся, - не хотела, жарко стало на солнце...

   - Вздор мелешь! Говори правду!

   - Да этот паныч все тут таскается, - шепнула девушка, покраснев, - пристает так, что и отбою нет! Я спряталась от него.

   Солодуха мигнула глазом и улыбнулась.

   - Цыганка опять приходила, чудеса такие рассказывает... Боюсь выйти на кладбище.

   - И хорошо делаешь, - отвечала Солодуха, садясь на завалину. - Вот я бежала из Рудни, чтобы посмотреть, что ты делаешь. Парню и кончика носа не показывай! Уж я знаю, что говорю, ты слушай!.. Я знаю...

   - А что же ты знаешь, бабушка? - перебила Маруся.

   - Да он до смерти полюбил тебя, - на ухо шепнула баба. - Будь только умна, женится, непременно женится.

   - Он! Ой, нет!.. - возразила Маруся, покраснев до ушей. - Ты шутишь, бабушка.

   - Нашла чем шутить!.. Я тебе толком говорю, будь умна и носа ему не показывай, поймаешь соколика, твой будет... Ты глупенькая, а я пожила, слава Богу, на свете: знаю, коли поводишь мужчину за нос, так сильней полюбит.

   - Я не понимаю, что ты говоришь, бабушка...

   - То-то же... не понимаешь, не пора еще! Слушай, что говорю... увидишь, будет хорошо: пойдешь за шляхтича на зло всем чертям, дядьям-то... Порадуешь меня, старуху... Эх-ма! Тогда-то Солодуха, взявшись под бока, скажет всему селу: "А что? А что? Вот за кого вышла моя цыганочка, не хотели глядеть на нее, а теперь станете кланяться, а кому спасибо? Солодухе!"

   И баба гордо уперлась в бока, выпрямившись, будто желая сказать: "А что, каково?" и стала перед Марусей, девушка скорее была смущена, чем обрадована таким известием и обратилась к собаке, которая, не узнав Солодухи, заливалась лаем.

   - Ну, и что ж мне прикажешь делать? - сказала девушка, помолчав немного. - Я ровно ничего не понимаю.

   - Вот что делать... сидеть в хате и только! Яблоко само в рот влетит, увидишь!

   Сказав это, старуха опять присела и, отдохнув несколько минут, начала такое объяснение:

   - Я уж вижу, паныч не на шутку вляпался, мать воет, стонет, зашла я к ней, а она меня и ну упрашивать, расскажи, дескать, что за цыганка такая обворожила сына... Я и порассказала, что надо... Теперь все готово - подуешь, загорится! В воскресенье оденься получше, ступай в церковь, а как встретит тебя молодец-то, слово какое скажет, смотри, не отвечай, не гляди даже... Фомка увидит, что ему остается жениться - и женится, беспременно женится, уж я знаю, на то у меня голова сидит на плечах... Ни слова: шуму да крику будет много, да что ж? Отец с матерью покричат, покричат, а после и согласятся. А парень, нечего сказать, пригож, хорош, хата сущий, рай, а денег, что хоть шапкой загребай. Тогда ты, пожалуй, забудешь Солодуху, - прибавила баба, пригорюнившись. Слезы брызнули из глаз девушки, баба от удивления чуть не подавилась последними словами.

   - Что с тобой? Чего ты? - крикнула она.

   - Э, бабушка! Хоть бы и случилось это, так не большое для меня счастье. Мне меж шляхтой житья не было бы. Отец и мать Фомки не согласились бы признать меня своей дочерью. Слова доброго ни от кого не услышала бы.

   - Что ты городишь? - возразила баба. - Старикам не век вековать!

   - Их смерти выжидать я не хочу.

   - Что ж ты думаешь?

   - Думаю, что мне ни Фомки, ни его счастья не надо.

   Баба остолбенела от удивления и перекрестилась.

   - Мне и здесь хорошо, хлеб, вода есть, больше ничего мне не нужно. Я привыкла к своей избенке и век в ней проживу... Выйди я замуж, так после глаза выколют, все скажут: цыганка, отец, скажут, повесился... Нет, здесь мне лучше.

   Солодуха долго стояла молча, разинув рот от удивления. Казалось, она употребляла все усилия, чтобы понять девушку, и не понимала ни слова.

   - Вот-те и разум, - захрипела она наконец, - вот-те и доля! Счастье ей в рот лезет, а она бежит от него. Тьфу!.. Подумаешь, чего подчас захочется человеку!.. Я и слушать ничего не хочу, что знаю, то знаю, а что говорю, то и будет...

   Говоря это, она вскочила с места и ушла в полной уверенности, что Маруся бредит.

   Маруся вошла в избу и села на скамье: глаза ее не высыхали от слез, грудь колебалась от беспокойства. Что тут делать? Как согласить столько противоположных чувств? Заметив печаль на лице хозяйки, собачка тихо подошла к ней и начала лизать ее руки.

  

  

   Между тем Фомка, несмотря на клятвы и решимость не глядеть на Марусю, с каждым днем все более и более поддавался своей страсти и наконец так свыкся с нею, что если б она простыла, почел бы себя несчастным. Он преследовал бедную Марусю своей любовью.

   Мы одарены особенно способностью видеть дурные стороны в своих братьях, эта вековая истина подтверждалась в настоящем случае: скоро все село заговорило о волокитстве лесничего, а пан Адам каждый день ловил крестьян, без квитанций таскавших дрова в лесу. Фомка забыл о своей обязанности: несколько раз выслушивал от пана строжайшие выговоры, упреки и угрозы, но дело от того не выигрывало. Напрасно разгневанный владелец Стависок дал слово отставить Фомку от должности, если поймает еще раз кого-нибудь в лесу без квитанций, на другой же день пойманы были крестьяне соседнего селения, обдиравшие без всякого позволения кору для кожевенного завода. Пан Адам тотчас же исполнил обещание. Потеря места не слишком опечалила Фомку, он только затруднялся тем, как объяснить это печальное событие. Впрочем, до времени счел он нужным ничего не говорить родителям и, чтоб удобней волочиться за Марусей, поселился у сотника.

   Любовь юноши теперь уже глубоко укрепилась и выросла до громадных размеров, а в первые минуты это была игра воображения, инстинктивное влечение к хорошенькому личику. Фомка хотел провести с девушкой несколько приятных минут и бросить ее, на деле вышло иначе: захотелось ему жениться во что бы то ни стало. Знал он, как не по сердцу придется родителям эта женитьба, видел их отчаяние, слышал упорный отказ, но воображение развертывало перед глазами прекрасную картину жизни в скромном уголке, наедине с любимым существом, вдали от шума людской суеты - и страсть пуще прежнего клокотала в груди.

   Правда, находили иногда на него минуты прозаического благоразумия и стоицизма, и он смеялся над собой, над своей любовью к цыганке, над глупостью и нерасчетливостью, над увлечением, но эти минуты были коротки: воображение направляло мысли и расчеты в другую, совсем противоположную сторону. Фомка как-то от ставичан узнал, что Маруся находится под опекой Ратаев, и тотчас же отправился к ним.

   Солодуха этого только и ждала. Завидев издали паныча, она толкнула старика за печь, чтобы гость не стеснялся его присутствием и был откровенен. Дед осерчал было, но баба шепнула, что дело идет о сироте, и зажала ему рот, старина спрятался и захрапел, насторожив уши. Старуха, как ни в чем не бывало, начала суетиться около печи и горшков, даже не заметила, как вошел Фомка.

   - Здравствуй, матушка, - сказал шляхтич, немного смутясь.

   - А, это паныч! Какими судьбами? - с удивлением отвечала старуха. - Уж не заперты ли ворота, вот сию минуту отворю.

   - Нет, нет, не надо! - садясь на скамью, произнес Фомка. - Я пришел к тебе посоветоваться.

   - Господи, уж не шутите ли вы? Э, да так и быть! Говорите, что вам нужно, только наперед скажу, - лукаво прибавила старуxa, - любистику у меня не найдете... Ну, батюшка, извините, проговорилась, на что вам это зелье? И без него вам стоит мигнуть и - девка ваша.

   - Что много говорить? - вставая, сказал Фомка. - Скажи-ка лучше, матушка, родня ли тебе та девушка, что живет за селом?

   - Не то, что родня, а так, все равно, что родня... Вот видите, мать ее перед самой смертью упрашивала меня присматривать за сиротой, и только, а больше ничего!.. А вам на что это знать?

   - На что? - произнес парень, глубоко вздохнув. - Таиться нечего: откровенно тебе скажу, что я с ума схожу от нее.

   Старуха выразила удивление, всплеснула руками, наморщила брови, зачмокала и подсела поближе к нему.

   - К чему это? - сказала она, подпирая дряблое лицо сухой, сморщенной рукою. - Вы думаете, обмануть сироту так же легко, как поднять гриб в лесу? Ну, нет... вы не знаете Маруси.

   - Ох, знаю, знаю! Неприступная такая, что Боже упаси!

   - Ну, так в чем же дело?.. Бросьте ее. Из этого ничего не выйдет: одурачить вы ее не одурачите, а жениться панычу на сироте-цыганке тоже не приходится.

   - Зачем мне и жить без нее? Уж лучше смерть!

   - И, полно! Вам так только думается... Господи, разве она одна! Вам нетрудно найти другую. С этой связываться нечего, хитра - каким-нибудь подарком не заманишь, ничего не сделаешь, паныч, пока не поведешь в церковь.

   - Ну, так я женюсь! - смело и бойко произнес парень. - Что будет, то будет, а я-таки женюсь!

   - Э, что вы? Куда ж вам жениться на цыганке? Будто не знаете своих? Батюшка да матушка прогнали бы вас, и в дом не пустили бы, и сыном не признали бы...

   Фомка повесил голову, а Солодуха продолжала:

   - Вот только кровь даром портите. Девка неприступна... ну, брось! А девка-то в самом деле красотка, жалко кинуть, - продолжала старуха, раздувая огонь, и без того пожиравший отставного лесничего, - такой не то что в селе, а в целом свете не сыскать.

   Лесничий глубоко вздохнул.

   - А тут такая беда, - горько произнес он, - ни подойти, ни поговорить, наглядеться даже вдоволь нельзя.

   - То-то же, она такая опасливая и скромная у меня: чуть только услышит топот или шум какой на дороге, тотчас и спрячется в избу...

   - Неужто ты, матушка, ничего не можешь сделать? Я ведь ничего особенного не хочу: поглядеть бы мне да поговорить и только! Сделай мне такую милость... Вот кладу рубль на стол, пособи только!

   Старуха с ужасом отскочила от паныча.

   - Что? Что ты? Одурел, что ли? Хочешь, чтоб я из-за рубля погубила сироту? Хоть и бедна я, да в Бога верую!

   - Да послушай, матушка, - умоляющим тоном произнес Фомка, - дурного я ничего не требую и не хочу, вот только как будешь там в избе, дай мне знать и впусти в дверь, позволь на своих глазах посидеть да поговорить с нею.

   - Нет, ни за что!

   - Ради Бога, сделай милость.

   - А как твои родители узнают?

   - Не узнают, ты только сделай то, что я прошу, а там что будет, то будет. Мне хоть умирать, не могу жить без нее.

   Все устраивалось по желанию Солодухи, но она прикинулась стесненной, озабоченной, и только начмокавшись вдоволь, шепнула Фомке на ухо что-то, отчего у него засверкали глаза, довольный результатом визита, он выскочил за дверь и исчез за избами.

   А тут из-за печи высунулся слепец, подкрался к столу и ну искать целкового, но так как старуха давно успела припрятать деньги, то дед не нашел ничего.

   Поднялась буря. Солодуха утверждала, что не приняла подарка, а Ратай отчаянно размахивал палкой, к счастью, на столе явилась косушка и усмирила буйство почтенной четы.

   Как только начало смеркаться, старуха отправилась к Марусе.

   Девушка, окруженная стадом домашних птиц, сидела на завалине. Завидев ее, Солодуха остановилась, чтобы приглядеться к картине, открывшейся перед глазами.

   В самом деле, тут было на что посмотреть. Прекрасная девушка в белой рубашке, в красном фартуке щедрой рукой сыпала во все стороны зерна, а голодные питомцы ее на лету хватали пищу. Серые и белые гуси, пестрые голуби, хохлатые куры, собака и кошка окружили хозяйку, даже более смелые воробьи по временам врывались в чужое стадо и, схватив одно-другое зерно, прятались под крышу!

   Завистливая собака, желая узнать, над чем там хлопочут пернатые, тоже пробралась в толпу, понюхала зерна и с таким видом отошла в сторону, как будто хотела сказать: "Фи, какую гадость едят эти твари!" Маруся смеялась над причудами своего любимца, повторявшимися почти каждый вечер.

   При появлении Солодухи, она вскочила с места, и собака залаяла, и птицы, схватив что попало, с шумом и толкотней рассыпались в разные стороны, место их заняли воробьи.

   Последние лучи заходящего солнца освещали эту простую деревенскую картину. Быстро приблизилась Солодуха и, взяв девушку за руку, вошла в избу.

   - Послушай, - сказала она с таинственной важностью, - не будь глупа. Фомка без ума от тебя, значит, непременно женится на тебе. Сейчас он тут будет, пусти его в хату - пусть поговорит немного... при мне ведь не съест тебя.

   Маруся зарделась, как пион.

   - Ах, нет, я не хочу! Что скажут на селе? - отчаянно закричала она.

   - Да что они могут сказать, коли я тут! - сердито сказала баба. - Я тебе зла не желаю, слушай только меня, все уладится. Ну, тише, тише!

   В это время послышался знакомый топот. Маша, растерявшись, бросилась было к двери, но старуха усадила ее на скамью, а Фомка, распахнув дверь, очутился в мазанке. Затем последовала сцена самого романтического характера. Фомка прерывающимся голосом, как мог, старался объясниться в любви, говорил, что всем готов пожертвовать для девушки, что жить без нее не может, что женится на ней непременно.

   Маша краснела, закрывала лицо фартуком и наконец собравшись с духом, сказала:

   - Что ты сказал, Фомка? Ты мне не ровня. Забываешь ты отца и мать свою, они богаты, а я бедная сирота... Нет, пожалей себя и меня. В твоем доме я буду лишняя. Родители еще, пожалуй, проклянут нас, а знаешь, как тяжко жить проклятому. Моя мать, дай Бог ей царствия небесного, была добрая, работящая женщина, а проклял ее дедушка, и житья ей не было...

   - Так ты не любишь меня? - вдруг спросил юноша.

   Девушка поглядела на него со стыдливой улыбкой.

   - Не любить тебя не за что. Ты первый заговорил со мной, ты не бегал от меня, как другие. Если б не твой шляхетский род, я... - Она не кончила.

   Фомка схватил ее руку и с чувством прижал к губам. Старуха вырвала руку Маруси и заставила его успокоиться.

   - Брось, - сказала она, - полно! Вот садись да говори толком.

   Заметив, что старуха собирается уйти, Маруся загородила ей дорогу.

   - Ради Бога, останься, бабушка! - крикнула она. - Пожалей меня! Я ни за что не хочу остаться здесь одна.

   - Садись, матушка, - произнес Фомка, - и позволь мне поглядеть на нее хоть издали.

   Маша оперлась на руку и залилась слезами, сердце Фомки сжалось, он попятился к дверям и стал у порога, словно вкопанный.

   - Эх, дети, дети, - произнесла Солодуха, - глупенькие вы! Вместо того, чтобы поговорить толком, как следует, смотрят друг на друга, словно петухи!.. Ну, что стал? Маша тебе по сердцу, ты ей не противен, хочешь жениться, чего ж мямлишь!.. Пляшите, радуйтесь.

   - Не веселье мне на уме, - отвечала Маша, - мне что-то страшно, бабушка!

   - Да не бойся, Марусенька, - отозвался Фомка, - приказывай, что хочешь, все сделаю, не гони меня только.

   - Э, полно, что говоришь? Вот узнают родители и вышлют тебя куда-нибудь далеко, а на селе срамить меня станут, и без вины виновата буду...

   Трудно было успокоить сиротку, напрасно Фомка и Солодуха говорили, увещевали ее: разговор не клеился, а ночь приближалась. Посидев еще несколько минут, Солодуха сделала знак Фомке, и тот со вздохом вышел вон. За ним последовала старуха. Едва только она переступила порог, как мимо мазанки проехал Мартын, шляхтич из рудинского посада. Фомка, занятый Марусей, ничего не заметил, но баба тот же час сообразила, что от этой встречи дело ее может принять не совсем хороший оборот, и, схватившись за волосы, побежала в село.

   С Мартыном она была коротко знакома, еще недавно ухаживала за его больной женою, теперь хотела знахарка догнать мужа своей пациентки и заставить его молчать, но это оказалось невозможным.

   Мартын исчез в туче пыли, а Солодуха мерным шагом, опираясь на палку, поплелась в корчму.

   Знала она, что Мартын краснобай, каких мало на свете, знала также, что корчмы ему не миновать и рассчитывала там переговорить с шляхтичем, - но ошиблась в расчете. Пока она сошла с горы, пока перешла плотину, пока прибрела к корчме, Мартын успел уже осушить чарку, наговориться вдоволь и ускакать в Рудню.

   Раздосадованная баба вошла в корчму с целью разведать, что говорил шляхтич. Шинкарь Шумко, стоя среди корчмы, шептался с крестьянами: они все так были заняты, что никто не заметил знахарки.

   - Так-то, - говорил шинкарь, вынув из кармана тавлинку и поднося ее по очереди своим собеседникам, - он тут гоняется за девками, а батьки (родители) думают, что службу справляет. Поглядели бы вы, какую рожу скорчил Мартын, как я сказал, что теперь лесничим у нас не Фомка, а Павел!.. А к тому еще вышла такая оказия. Вчера старик Хоинский хвастал, что сыну дал такое место только для того, чтоб к службе привыкал, а там, говорит, в губернию отправит. Вот оно что!

   - А подавиться бы вам, проклятые сплетники! - крикнула остановившаяся за плечами Шумки баба. - Кто просил вас болтать всякий вздор Мартыну.

   - Тьфу! Пропади ты, ведьма! - крикнул испуганный шинкарь. - Ишь как напугала!

   - Болтун, болтун! - кричала Солодуха, задыхаясь от злобы. - Кто тебя просил разбалтывать, сплетник? Пропади, окаянный.

   - Да меня никто не просил молчать, Мартын спросил: что, говорит, ваш лесничий на кладбище вербы сторожит, что ли? Ну, я ему и сказал всю правду, не лгать же мне было.

   - Эх ты, сплетник, сплетник! - гневно кричала Солодуха, размахивая руками. - Ну, скорее давай водки! Чтоб тебе подавиться, проклятому!

   Шумко пошел за штофом, компания замолчала, и Солодуха, опорожнив две рюмки, потащилась домой.

   Мартын, возвращаясь домой, по праву соседства не преминул заехать к Хоинским, у него так и чесался язык сообщить диковинную новость своему приятелю.

   Старик с трубкой в руках сидел на завалинке и не без удовольствия посматривал на свое возвращавшееся с поля стадо.

   - Добрый вечер, кум! - сказал Мартын, воткнув в телегу кнутовище.

   - А, здорово, пан Мартын! Что слышно в местечке? Что, продал рожь? А цена какова?

   - Что цена?.. Низкая, больно низкая, да еще эти поганые скупщики хотят, чтобы мерить мужицкой десятигарнцевой мерой... Я назад везу рожь.

   Старик Хоинский улыбнулся.

   - А я давал христианскую цену, так мне не захотел продать. Вот и пропал день даром, да еще коня измучил...

   - Даром или нет, это для тебя еще дело темное, - лукаво улыбаясь, отвечал Мартын. - Кум, вот что: дай мне шесть злотых за куль, а я в придачу к товару такую тебе новость скажу, что выше избы подскочишь.

   - Пять с половиной и ни полушки больше. Ба, какая новость? А, плут! Вот как он торгует! Новости выдумывает!

   - Не хочешь покупать, твоя воля... Ползлотого жалеешь теперь, а пройдет пора - дашь вдесятеро больше, да будет поздно. - С этими словами Мартын подошел к телеге.

   Старика словно кто-нибудь кольнул, и энергическим жестом он остановил соседа:

   - Послушай, кум, скажи по правде, ты не надуваешь?

   - Сохрани Господи! Вот все бы сказал, да что ж, коли ты жалеешь ползлотого! Пусть будет то, что Бог дает, а я лучше промолчу.

   - А рожь-то у тебя, небось, мокрая, только что собранная? - спросил старик вкрадчиво.

   - Какая мокрая? Прошлогодняя, соседушко, уж так сушилась! Боялся, чтобы не пересохла.

   - А весовая?

   - Тебе не первый раз покупать - и без меня знаешь...

   - Э, да в ней всякой дряни наполовину.

   - Ну, так не покупай, - сказал Мартын, снова подходя к телеге, - тебя никто не неволит.

   - Ну, не сердись, кум: какой горячий! Думаешь, что я барышник какой... Вот пересыпь рожь, я деньги отдам, да скажи, что такое привез?

   - Вот что... - оглядевшись, сказал Мартын. - Как ты думаешь, кум, что твой сынок поделывает в Стависках?

   - А что ж ему делать? - произнес старик, отступив назад с видимым неудовольствием. - Ведь знаешь, что служит там.

   - Так? А знаешь ли, что его отставили от должности?

   - Неправда!

   - Правда, кум, ей-Богу, правда.

   - Я третьего дня сам его спрашивал и он говорил...

   - Врал, врал, не служит, выгнали голубчика, шатается, бедняжка...

   - Фомку выгнали! Что ж это значит? Говори же, кум, да тише, чтобы Агафья не слыхала, говори... Ну, что он сделал?

   - Да ничего особенного, обыкновенная вышла история, - сказал Мартын, наклоняясь к уху Хоинского. - Врезался в какую-то девчонку, цыганку, или не знаю уж в какого черта... совсем растерялся малый, не стал справлять службы, пан осерчал и выгнал молодца. Вот и все тут... Да еще, слышно, у сотника квартиру нанял, чтобы каждый вечер ходить к девке, а тебя, старика, за нос водить. Я сам видел, как молодец выходил из мазанки, где цыганка живет.

   Старик схватился за голову.

   - Наказание Господне! - простонал он. - Цыганка! Что это за дьявол?

   - Да, именно дьявол, а не девка, - сказал Мартын. - В Стависках об ней только и говорят, к тому ж горда и плутовата больно, и далеко заведет она твоего сынка. Она сирота, как есть, круглая, ни отца, ни матери! Сохрани Господи, беда какая случится, тогда Фомка не отвяжется. Говорят даже, что она знает...

   Набавленный ползлотый развязал язык словоохотливому шляхтичу, догадкам его не было конца, но Хоинский больше ничего не слышал - так сильно и неожиданно поразило его известие! Опершись на ворота, он стоял как вкопанный. Голос жены разбудил глубоко огорченного отца.

   - Пересыпь же рожь, Мартын, - сказал Адам, - да гляди, не проболтайся перед женой, а то съест меня, уж и так чуть глаз не выцарапала за то, что приискал сыну место лесничего.

   - Ну, а шесть злотых дашь?

   - Еще и рюмку водки.