Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Страна отцов

  

  

  

  

  

   Сборникъ No 4 товарищества "Знан³е" за 1904 годъ. С-Пб, 1905.

  

  

  

   Четверть вѣка назадъ Житницк³й уѣздъ считался богатѣйшимъ уѣздомъ Старом³рской губерн³и. Уѣздный городъ Житница, окруженный кольцомъ хлѣбныхъ амбаровъ, гдѣ денно и нощно ссыпался и выгружался хлѣбъ, напоминалъ вѣчную ярмарку: гулъ и гамъ нескончаемаго базара стоялъ надъ грязью улицъ, надъ сутолкой пристани, надъ взбаломученной гладью затона, кишѣвшаго барками, буксирами, расшивами и баржами. Грязь улицъ казалась золотою грязью, такъ густо было въ ней замѣшано зерно. Поэтому городъ напоминалъ обширный птичникъ: стаи голубей носились въ воздухѣ прожорливой саранчей, дѣля богатую добычу съ курами, воробьями и галками. Мужики изъ ближнихъ и дальнихъ деревень придавали городу оживленный видъ непрекращающагося праздника. Обыватель издалека узнавалъ мужиковъ по одежѣ, по говору,- по упряжкѣ ихъ коней, по манерѣ держать себя.

   - Вотъ завидовцы ѣдутъ! - говорилъ онъ, выходя къ воротамъ, увѣнчаннымъ пучкомъ сѣна:- ишь, какъ громко гуторятъ... Богатый народъ! Хуторокъ-то у нихъ махоньк³й, а пузатый!

   И, снявъ шапку, выходилъ онъ на средину улицы и кланялся:

   - Къ намъ милости просимъ! У насъ дворикъ просторный!

   Утромъ, на зарѣ, заслышавъ тягучую музыку телѣгъ и лепетъ бубенчиковъ, обыватель торопливо распахивалъ ворота постоялаго двора своего, или спѣшилъ растворить окна и двери "бакалейной торговли".

   - Поёмщина ползетъ! - бормоталъ онъ: - богомиловцы съ васильевцами!

   Этихъ узнавалъ онъ по солидности ихъ вида и нѣкоторой угрюмости характера. Около возовъ своихъ они шли важно, на коней никогда не кричали, выпивали въ мѣру и терпѣть не могли зряшныхъ разговоровъ; когда же заставалъ ихъ въ городѣ праздникъ, чинно шли въ церковь, солидные и нарядные, становились поближе къ иконостасу, истово крестились и подавали рубли на поминаньяхъ. И если дьяконъ Кряковъ выносилъ просфору, то непремѣнно кому-нибудь изъ васильевцевъ или богомиловцевъ. Обыватель любилъ съ ними совѣтоваться о дѣлахъ своихъ и говорилъ:

   - Поёмщина намъ первые друзья!

   Если же слышалась гармоника или балалайка и гдѣ-нибудь влажнымъ вечеромъ усердно выстукивали кованныя подошвы, обыватель ухмылялся:

   - Гнѣздовцы гуляютъ... У нихъ нони урожай!

   Съ яркоцвѣтными покупками подъ мышкой, то горланя пѣсни, то наполняя воздухъ звуками спорнаго говора, хохота и брани, мужики,- эти желанные житницк³е гости,- походили на трудовую арм³ю, мирно завоевавшую городъ, купившую его милл³онами золотистыхъ зеренъ.

   Редакторъ-издатель "Старом³рскаго листка",- газеты, издававшейся въ губернскомъ городѣ,- г. Веселуха-Миропольск³й не безъ гордости отмѣчалъ въ передовицахъ, говоря о Житницкомъ уѣздѣ:

   - Мы - кормимъ Росс³ю!

   И если подъ словомъ "мы" г. Веселуха-Миропольск³й разумѣлъ отчасти и себя, это было простительное заблужден³е. Народолюбецъ шестидесятыхъ годовъ, хотя и въ рамкахъ статскаго совѣтника, онъ растворялся въ этомъ туманномъ, мистическомъ "мы", гордился его успѣхами.

   - Мы - народъ землепашцевъ,- говорилъ онъ на одномъ съѣздѣ,- мы - пахари! Мы вспашемъ ниву м³ра подъ посѣвъ "разумнаго, добраго, вѣчнаго"...

   Г. Веселуха-Миропольск³й ничего не вспахалъ.

   Съ течен³емъ времени все неувѣреннѣе звучалъ его голосъ, пока однажды "Старом³рск³й листокъ" не купилъ съ аукц³она купецъ Чугунниковъ.

   Съ этихъ поръ мѣстоимен³е "мы" мало-по-малу уходило со сцены, возвращаясь въ ту мглу, изъ которой не на долго вышло, благодаря общественному движен³ю. Его смѣнило мѣстоимен³е "наше". Оно звучало властно и самоувѣренно. "Наша политика", "наше хозяйство", "наша торговля", "наша молодая промышленность"... "Мы" и "наше" вступили въ глухую, но неравную борьбу, это слабое "мы", едва вставшее на ноги и уже отданное подъ государственно-полицейскую опеку,- это гордое _янаше",- чертополохомъ расцвѣтшее подъ сѣнью бюрократическаго режима. Въ глубинахъ и безднахъ жизни шла ихъ смертельная борьба, а на поверхности сложный процессъ ея выражался въ схваткѣ словъ, кричащихъ и плачущихъ, то робкихъ, то нахальныхъ,- иностранныхъ большею частью, потому что творилось то новое, для чего не было соотвѣтствующихъ въ языкѣ понят³й, и творилось такъ быстро, что не было времени вырабатывать ихъ отъ корней собственнаго языка. Этими словами, пугающими и влекущими, озаглавливались корреспонденц³и изъ Житницы. "Экспропр³ац³я земельной собственности"... "Деревенск³й пролетар³атъ"... "Произволъ администрац³и"... "Ростъ крупной земельной буржуаз³и"... Корреспонденц³и, какъ бомбы, бились въ стѣны редакц³и.

   Онѣ предупреждали объ огромной опасности, о растущей грозной бѣдѣ. Точно изъ обширнаго молчаливаго подполья кричалъ голосъ корреспондента:

   - Мы идемъ къ гибели!

   Часть корреспонденц³й поглощала редакц³онная корзина, потому что онѣ касались знакомыхъ Чугунникова. Часть - поѣдалъ красный цеизурный зм³й. Но и то, что оставалось, вызывало негодован³е. Какъ-то, на парадномъ обѣдѣ, цензоръ,- мѣстный вице губернаторъ,- сѣденьк³й старичокъ съ свѣтящейся лысиной, строг³й и съ круглыми глазами, сказалъ Чугунникову:

   - Кто вамъ корреспондируетъ изъ Житницы? Его превосходительство недоволенъ! У насъ свобода печати, у насъ гласность, у насъ все можно обсуждать, но...

   Онъ поднялъ брови, вращая глазами и сдѣлалъ гнѣвный жестъ рукой.

   - Предупреждаю,- вольнодумства не потерпимъ!

   Чугунниковъ взмокъ и едва могъ пролепетать:

   - Слушаюсъ... ваше... превосходительство!

   Черезъ недѣлю въ редакц³и получилось письмо отъ цензора:

   "Въ послѣдней корреспонденц³и изъ Житницы въ скрытомъ видѣ заключалась злостная выходка противъ г. начальника губерн³и. Хотя корреспонденц³я мною не пропущена, требую немедленнаго сообщен³я мнѣ фамил³и автора"...

   По поводу этого письма происходило бурное совѣщан³е въ редакц³и. Чугунниковъ, вѣчно боявш³йся апоплектическаго удара, тѣмъ не менѣе вышелъ изъ себя до красноты лица и хрипоты голоса, заявилъ что-то о своихъ хозяйскихъ правахъ и позволилъ себѣ оскорбительную выходку по адресу редактора. Въ тотъ же день три сотрудника вышли изъ состава редакц³и и заявили о томъ письмомъ въ газету.

   Корреспонденц³и сразу замолкли.

   Только черезъ полгода редакц³я получила просьбу о высылкѣ гонорара - откуда-то изъ Сольвычегодска.

   Но газета не осталась безъ корреспондентовъ. Писать сталъ обыватель, и писалъ онъ обо всемъ:- "о немощеныхъ улицахъ", о "бродячихъ собакахъ", о "массѣ невѣдомо откуда нахлынувшаго пришлаго люда, ищущаго заработковъ", о "растущемъ числѣ нищихъ и бродягъ и, параллельно,- о "бездѣятельности полиц³и", о "прогрессѣ преступлен³й противъ собственности", о "небываломъ ростѣ проституц³и", о "благодѣтельномъ вл³ян³и на населен³е попечительскихъ чайныхъ", о торжественномъ молебств³и съ присутств³емъ уѣзднаго начальства, при открыт³и завода бр. Кандауровыхъ, по совершен³и котораго о. ²она Монастырск³й произнесъ прочувствованное слово о правахъ хозяевъ и обязанностяхъ слугъ...

   Городъ Житница измѣнился за послѣдн³я двадцать пять лѣтъ.

   Въ немъ гордо выросъ элеваторъ, сооруженный по системѣ инженеръ-механика Березина. Отъ главной лин³и къ городу протянулась вѣтка. Онъ украсился постройками, мостовыми, электричествомъ и новой колокольней при женскомъ монастырѣ по образцу К³евопечерской. Позади амбаровъ выросли слободки и пригороды, правда темные, грязные, уже при возникновен³и своемъ имѣвш³е выморочный и опустошенный видъ, но увеличивш³е населен³е города съ пятнадцати до тридцати тысячъ. Попрежнему денно и нощно скрипятъ въ Житницѣ хлѣбные возы, кричатъ буксиры, конкурируя съ басовымъ гудкомъ завода братьевъ Кандауровыхъ. Но уже нѣтъ прежняго количества голубей и мужики не придаютъ городу видъ безконечнаго праздника. У возовъ идутъ истощенные, грязные люди въ рваныхъ армякахъ, унылые и голодные. И обыватель ужъ забылъ свою къ нимъ прежнюю дружбу. Стоя у воротъ съ надвинутымъ на носъ картузомъ и думою о плохихъ временахъ, онъ провожаетъ ихъ угрюмымъ взглядомъ, нерѣдко крича негодующе:

   - Куды ты, с-сволочь!!

   А они все тянутся, безконечно тянутся около разбитыхъ на колеса телѣжонокъ своихъ, гнѣвно и раздраженно кричатъ на тощихъ клячъ, смиренно стаскиваютъ съ головъ картузы и лохматыя шапки при видѣ почтенныхъ людей въ синихъ кафтанахъ, въ сапогахъ бутылками.

   - Ваше степенство... Куды хлѣбушко ссыпать?

   Хлѣбъ "мужицк³й" смѣнился хлѣбомъ "купецкимъ" и "арендательскимъ". Городъ, какъ въ зеркалѣ, отразилъ хозяйственную эволюц³ю уѣзда.

   Новые завоеватели покорили городъ.

   Житницк³й обыватель, непостоянный въ своихъ симпат³яхъ, съ чувствомъ самоудовлетворенной гордости показываетъ заѣзжему человѣку новыя достопримѣчательности города: захвативш³е цѣлые кварталы неуклюж³е и угрюмые, но вычурные дома,- создан³е тупой и тяжелой архитекторской фантаз³и, состоящей на купеческой службѣ.

   - А наша-то большая деревенька совсѣмъ городомъ стала!- говоритъ онъ, сладостно хихикая:- ужъ поговариваютъ объ образован³и Житницкой губерн³и... губернск³е будемъ-съ! Извольтека полюбопытствовать, как³я сооружен³я повсюду произрасли-съ! Поистину, можно сказать... дома-а!

   Но это даже не дома!

   Это цитадели росс³йскаго капитализма, какъ паукъ жаднаго, но лишеннаго широты и фантаз³и: они напоминаютъ крѣпости, въ которыхъ твердо засѣла новоявленная аристократ³я, полчища новыхъ аргонавтовъ, смѣнившихъ прежнихъ рыцарей узаконеннаго разбоя и жадно цѣпкими руками рвущихъ на части все то же старое золотое руно.

   Вотъ домъ купца Шаповалова. Тридцать оконъ по переднему фасаду,- въ четыре этажа, оконъ то большихъ, то маленькихъ, то круглыхъ. Внизу рядъ складовъ съ желѣзными дверями, гдѣ хранятся десятки тысячъ пудовъ хлѣба. Крестьянск³я телѣжонки запружаютъ улицу передъ этими дверями; вѣтеръ крутитъ вокругъ дома сѣно и солому,- кормъ тощихъ клячъ.

   Вотъ домъ купца Стрижикозина.

   Онъ еще только строится, но огромные лѣса уже заставляютъ обывателя говорить почтительно, съ мучительною завистью:

   - Стрижикозинъ-то! Давно ли спичками торговалъ... Семиэтажное воздвигаетъ!

   Вотъ еще "достопримѣчательность" - широкозадовск³й домъ: нелѣпая смѣсь мавританскаго и русскаго стилей. Колонки, стрѣльчатыя окна, рѣзные карнизы, башенки по угламъ, поддерживающ³е балконъ центавры, похож³е на утопленниковъ, и въ то же время во всей наружности дома что-то распухшее, какъ отъ водянки, что-то придавленное, какъ тяжелая, во мракѣ бродящая мысль.

   И что ни улица - новый такой домъ! Владѣльцевъ ихъ знаетъ наперечетъ каждый босоног³й мальчишка; истор³и обогащен³я этихъ "завоевателей земли" составляютъ устную лѣтопись не только города, но всего уѣзда, всей губерн³и.

   Русск³я б³ограф³и складываются подъ особымъ угломъ.

   Шаповаловъ началъ свою карьеру въ житницкой ночлежкѣ. Это было давно. Никто не знаетъ, откуда появился онъ на житницкомъ горизонтѣ. Никто имъ тогда не интересовался. И, быть можетъ, въ предчувств³и его, грядущаго изъ тьмы истор³и съ горящими глазами, обыватель спускалъ на ночь съ цѣпи волкодавовъ на защиту крестьянскихъ возовъ. Только впослѣдств³и, когда Шаповаловъ завелъ свору собственныхъ собакъ, яростно лающихъ у его амбаровъ,- вспоминали смутную истор³ю приказчика, прокутившаго "по молодому дѣлу" хозяйск³я деньги. Безъ дѣла, безъ средствъ, безъ знакомства, въ чужомъ городѣ, побитый, потрепанный, въ брюкахъ, украшенныхъ бахромой, въ развалившихся ботинкахъ,- служилъ онъ даже одно время при полиц³и, исполняя должность часового на углахъ улицъ, гдѣ съ неудачнымъ видомъ фланера разсматривалъ проходящихъ, а порою принималъ на себя обязанности дипломата по внутренней политикѣ. Но эта служба ему претила. По натурѣ онъ былъ дѣлецъ. Мало-по-малу,- маклачествомъ, мелкой торговлей, потомъ биржевымъ маклерствомъ,- онъ успѣлъ сколотить небольш³я деньги. Такъ жилъ онъ до голоднаго года. Въ голодный годъ,- вмѣстѣ со стаей другихъ хищниковъ, какъ коршунъ, ринулся въ уѣздъ. Тамъ у распухшей отъ голода деревни скупилъ землю по одному мѣшку муки за десятину. Какъ на походномъ бивуакѣ въ завоеванной мѣстности, онъ жилъ все лѣто въ холщевой палаткѣ, зорко сторожа добычу, пока вся земля не очутилась въ его рукахъ. На другое лѣто онъ переѣхалъ въ другую часть уѣзда, но уже поселился въ старой господской дачѣ. Теперь у него пятнадцать тысячъ собственной и арендованной земли, свои хутора, "свои" мужики и "цитадель" въ городѣ.

   Стрижикозинъ - вчерашн³й крестьянинъ.

   Онъ еще сохранилъ мужич³й типъ свой и деревенское добродуш³е, хотя дѣти его ходятъ уже въ котелкахъ и яркихъ галстукахъ. Онъ еще любитъ вспоминатъ тѣ годы, когда онъ, босой, ходилъ въ школу, гдѣ попъ поучалъ его терпѣн³ю, смирен³ю и упован³ю на помощь Бож³ю. Эти уроки дали своеобразные плоды, какъ все фарисейское.

   - И съ помощью Бож³ею все я претерпѣлъ-съ!- мягко смѣялся Стрижикозинъ воспоминан³ю, играя массивной золотой цѣпью на жилетѣ:- бывало о. ²она... Уповай, говоритъ, токмо на единаго Творца въ дѣлахъ своихъ, а во всемъ прочемъ подчиняйся начальству, Богомъ надъ тобою поставленному... Во вѣки не постыдиться. И подчинялся! И уповалъ-съ! И если есть у меня землишки малая толика, никогда не забываю, кѣмъ я не по заслугамъ награжденъ-съ...

   Онъ поднималъ къ носу бѣлый палецъ, унизанный перстнями, говоря съ выражен³емъ благочестиваго смирен³я:

   - Богомъ-съ!

   И вчерашн³й босоног³й мальчишка, волею сильной натуры очутивш³йся въ городѣ,- начавъ съ торговли спичками, Стрижикозинъ дѣлилъ съ Шаповаловымъ уѣздъ, разрывая въ клочки богатую добычу. Точно пятна проказы пестрѣютъ ихъ владѣн³я по картѣ уѣзда.

   А за ними тянутся еще сотни.

   Эти черныя сотни вышли на широкую арену безсознательнаго творчества истор³и и общими силами взялись за ея гигантское колесо, не подозрѣвая, что колесо это вертится только въ одну сторону: къ ихъ фатальной гибели. Экономическая драма, въ которой они играли свою жестокую роль, разросталась въ драму соц³альную, въ великую драму пробуждающагося среди крови и слезъ сознан³я вѣками угнетаемой личности.

   Но среди этихъ новоявленныхъ лэндлордовъ и королей земли первое мѣсто въ истор³и Житницкаго уѣзда принадлежитъ Широкозадову. Съ тяжелой поступью, съ мутнымъ взглядомъ, угрожающимъ призракомъ всталъ онъ надъ уѣздомъ, далеко бросая зловѣщую тѣнь.

   Сынъ разорившагося старом³рскаго купца, Порфир³й Власычъ Широкозадовъ выросъ и воспитался въ суровой обстановкѣ деспотизма семьи, въ развращающей сферѣ традиц³онно-рабскаго м³росозерцан³я среды, въ удушливомъ, спертомъ воздухѣ болота, кошмарный, полный образовъ бреда, сонъ котораго такъ долго, такъ успѣшно охранялся. Унаслѣдовавъ отъ отца широкую, сильную натуру, онъ прошелъ школу толстовскаго режима въ гимназ³и, гдѣ до четвертаго класса въ немъ сумѣли убить всѣ добрые порывы ума и сердца; деспотизмъ отца заставилъ его уединиться въ себя; базаръ далъ содержан³е его уму и направлен³е его волѣ. Онъ докончилъ воспитан³е на степныхъ ярмаркахъ, гдѣ хищническая торговля съ киргизами дала ему богатую практику обманныхъ пр³емовъ стяжан³я и намѣтила программу жизни. Женившись, послѣ ряда безпутныхъ лѣтъ, по приказу отца, разлучившаго его въ свое время съ любимой дѣвушкой,- на большихъ капиталахъ,- онъ, послѣ бурной ссоры съ отцомъ, оставилъ его и началъ самостоятельное дѣло. Поселившись въ Житницѣ съ молодою женой и дочерью Александрой, Широкозадовъ мутнымъ взглядомъ оглядѣлъ м³ръ и тяжелымъ, грузно хлюпающимъ шагомъ направился на его завоеван³е.

   Онъ нутромъ понялъ тактику земельнаго хищен³я,- умѣлъ использовать каждый недочетъ мужичьяго хозяйства, умѣлъ выбрать моментъ, чтобы придти и закабалить.

   Наступали у мужиковъ сроки платежей въ земельный банкъ,- онъ умѣлъ дать деньги на такихъ услов³яхъ, что земли въ концѣ концовъ переходили къ нему. Была нехватка у мужиковъ въ посѣвномъ хлѣбѣ,- онъ гостепр³имно раскрывалъ амбары, урожай же переходилъ къ нему. А неурожай отдавалъ мужиковъ въ его полную власть и, разоренные, часто они, совсѣмъ безъ борьбы, уступали ему земли, чтобы потомъ голоднымъ потокомъ наполнить житницк³е пригороды и слободки.

   Позади него, гдѣ онъ прошелъ, слышались стоны и проклят³я закабаленныхъ, а онъ шелъ дальше и дальше по уѣзду съ своимъ загадочно-тупымъ мутнымъ взглядомъ, тая планы захвата, пугавш³е даже крупныхъ землевладѣльцевъ своей тонкопродуманной неожиданностью. Точно сытый, но жадный коршунъ медленно кружилъ онъ по уѣзду, и участокъ за участкомъ оставались въ его рукахъ. При этомъ онъ не останавливался даже передъ мошенничествомъ, если оно было легально обставлено, дѣлая этимъ только шагъ впередъ по скользкой, развращающей почвѣ изжившаго закона. Однимъ ударомъ онъ раздавилъ Завидовку. Арендовавъ у завидовскихъ крестьянъ землю на двѣнадцать лѣтъ, по контракту съ огромной неустойкой, онъ убѣдилъ ихъ продать ему землю навѣчно. Но купчая крѣпость составлена была на чужое имя. И Широкозадовъ взыскалъ съ крестьянъ неустойку, совершенно ихъ разорившую. Потомъ, присоединивъ къ землѣ поле сосѣднихъ хуторянъ, сжалъ Завидовку желѣзнымъ кольцомъ. И теперь прежняя милая Завидовка офиц³ально превращена въ Широкозадово, со станц³ей того же имени, вѣчно заваленной широкозадовскимъ хлѣбомъ.

   И мужики стали - мужики широкозадовск³е.

   Широкозадовца сразу узнаешь: онъ оборванъ, грязенъ, лохматъ, приниженъ или буенъ, смотря по тому - трезвъ или пьянъ,- а пьянъ онъ какъ только представится случай. Если вы увидите на станц³и сцену: пьяный мужикъ въ разорванной рубахѣ безобразно ругаетъ кого-то, потрясая одною рукой въ воздухѣ по направлен³ю къ вагонамъ, какъ трагическ³й актеръ, а друтою тщетно придерживая полуспавш³е штаны, наивно открывающ³е наготу Адама, не спрашивайте браваго жандарма, кого онъ "препроводилъ" съ перрона... Это широкозадовецъ! Не спрашивайте и самого широкозадовца, какъ изъ крестьянина онъ сталъ пропойцей, бродягой, травимымъ собаками воромъ, котораго веселые лавочники колотятъ на потѣху базара? Тусклымъ взглядомъ посмотритъ онъ на васъ, не пойметъ васъ... Хорошо, если не обругаетъ! Никто такъ не умѣетъ ругаться, какъ широкозадовецъ. Онъ ругаетъ на особицу мать, на особицу отца, и тетокъ, и дядей, и братьевъ, и сестеръ... Онъ умѣетъ только проклинать! И проклинаетъ все: жену, дѣтей, безплодную землю, бездождное небо, утро и вечеръ, и ночь и день! Онъ уже начинаетъ налитымъ кровью глазомъ угрожающе смотрѣть въ самое небо и, быть можетъ, завтра проклянетъ самого Бога. Вѣдь услали же одного широкозадовца въ Сибирь за то, что онъ рубилъ иконы, изступленно крича:

   - Ступайте мою скотину кормить!

   Собственныя дѣти покидаютъ широкозадовца, оставляя его на свободѣ бушевать среди чужихъ полей, валяться пьянымъ въ чужихъ канавахъ, умирать истощеннымъ на чужой межѣ: они уже прониклись уважен³емъ къ побѣдителю. Сыновья поступаютъ въ приказчики къ Широкозадову, грозно покрикиваютъ на мужиковъ, обмѣриваютъ и обсчитываютъ ихъ. А дочери... мѣняютъ красный деревенск³й платокъ на городскую шляпку, румянецъ полей, залитыхъ солнцемъ, на парфюмерныя румяна, которыя ньянымъ и властнымъ поцѣлуемъ разслюнявитъ Широкозадовъ.

   Въ описываемый моментъ владѣн³я Широкозадова уже мертвою петлей сдавили и Поёмщину.

   Богатые когда-то богомиловцы сдались. Только васильевцы были на сторожѣ. Васильевцы мѣшали Широкозадову. Владѣн³я ихъ прорѣзывала Поёма. По ту сторону Поёмы у нихъ была обширная полоса земли, сжатая владѣн³ями богомиловцевъ, давно уже перешедшими въ аренду къ Широкозадову. Полоса эта клиномъ врѣзывалась въ земли Широкозадова, была одною изъ лучшихъ земель по округѣ, кромѣ того, она прилегала къ берегу Поёмы, гдѣ было очень удобно поставить паровую мельницу.

   Долго и упорно ходилъ Широкозадовъ около этой земли.

   Но упорны были и васильевцы.

   - У насъ эта полоса, какъ приданое у невѣсты!- говорили они:- лучшая земля... Какъ можно сдать ее! развѣ мы себѣ враги? Что у насъ останется?!

   Не разъ съ гикомъ налеталъ на село становой, требуя не въ обычное время недоимки. Не разъ староста убѣждалъ сходъ отдать землю, чтобы покрыть общественные долги, а писарь читалъ сходу уже составленный приговоръ съ соблазнительными услов³ями, который надо было только подписать.

   - Смерть свою подписать?- говорили васильевцы:- у Широкозадова назадъ не возьмешь!

   На сходѣ происходили бурныя сцены.

   Временами, послѣ долгихъ споровъ, сторонники Широкозадова начинали брать верхъ, рисуя соблазнительныя перспективы. Но это было торжество временное, пока не появлялся Назаровъ. Молодой, красивый мужикъ, котораго учитель звалъ "Садко-купецъ", а становой "висѣльникъ", Назаровъ былъ человѣкъ страсти и пламеннаго краснорѣч³я, одинъ изъ тѣхъ "идейныхъ" крестьянъ и народныхъ ораторовъ, которые будутъ увлекать массы съ трибунъ будущаго. Онъ кончилъ земскую школу, глубоко любилъ книгу, хорошую, умную бесѣду, много разъ подвергался штрафамъ и арестамъ со стороны земскаго, отсидѣлъ за устройство на дому чтен³я для крестьянъ... Являясь на сходъ, онъ разбивалъ всѣ хитросплетен³я широкозадовскихъ союзниковъ.

   Широкозадовъ рѣшился на отчаянное средство.

   При посредствѣ писаря, старосты и ихъ единомышленниковъ, купленныхъ милостями Широкозадова, была составлена бумага объ уступкѣ Широкозадову зарѣчной земли на 12 лѣтъ, а такъ какъ въ этотъ годъ бродившая по селу эпидем³я унесла много мужиковъ,- всѣ умерш³е были внесены въ приговоръ,- ихъ подписи крестами красовались на сѣромъ листѣ и были скрѣплены удостовѣрен³ями грамотныхъ, подписью писаря и печатью старосты.

   Васильевцы ахнули.

   Поднялось судебное дѣло, но процессъ былъ проигранъ: вся формальная правда оказалась на сторонѣ Широкозадова.

   Тогда въ обществѣ поднялось броженье, безпримѣрное въ истор³и Васильевки. Васильевцы ходили какъ пьяные отъ гнѣвнаго возбужден³я при видѣ такого наглаго торжества неправды! Передъ ними рушились самые устои жизни, все, во что они привыкли вѣрить и отъ чего чаяли защиты. Сначала растерянные, они уже стали говорить:

   - Намъ не на кого надѣяться! Надо самимъ за себя стоять!

   Это были слова Назарова.

   Ихъ стали всѣ повторять, даже женщины.

   Село раздѣлилось на парт³и: парт³я старосты и парт³я Назарова. Къ первой примыкали "тузы". Ко второй - все бѣдное, все молодое, все возмущенное неправдой. Здѣсь и тамъ у мужиковъ собирались сходки, на которыхъ часто ораторствовали женщины. И въ то время, какъ мужики еще искали легальныхъ выходовъ, женщины предлагали радикальныя мѣры. Передъ окнами богачей молодежь проходила съ пѣснями и не разъ въ стекла летѣлъ камень при крикахъ:

   - Предатели!!

   Всю зиму продолжалось возмущен³е, а къ веснѣ водворилось упорное, но зловѣщее молчанье.

   Мужики дали Широкозадову вспахать землю и засѣять.

   Но когда пришла пора уборки, шумной и многочисленной толпой двинулись они подъ предводительствомъ Назарова, съ серпами и косами, на спорную землю и въ одну ночь сжали, выкосили и вывезли хлѣбъ. Налетѣло начальство, началось разслѣдован³е, пошли описи, обыски, аресты, возбудилось "дѣло о самовольной потравѣ". Мужики молчали, никого не выдавали. Но ихъ возбужден³е выразилось въ погромѣ. За зиму сожгли избу у старосты, попалили скирды у двухъ богатѣевъ, которыхъ молва всего болѣе обвиняла въ предательствѣ. Становой все чаще и чаще шнырялъ по стану, собирая всяк³е слухи.

   Нарочито по его просьбѣ пр³ѣзжалъ въ Васильевку крестовск³й священникъ, о. Матвѣй, и собравши сходъ у часовни, говорилъ:

   - Всяка душа властямъ предержащимъ да повинуется! Брат³е! Почто возстаете, яко Сатана на Господа, противу благопопечительнаго начальства своего!

   Дальше привлекался къ дѣлу злополучный, всю жизнь пересылавш³йся подъ конвоемъ солдатъ изъ тюрьмы въ тюрьму апостолъ-идеологъ, и шли тексты о происхожден³и властей.

   Кто-то засмѣялся.

   Проч³е упорно молчали.

   Опять мужики дали Широкозадову вспахать и засѣять землю. Опять передъ уборкой шумной толпой, съ пѣснями, привалили на спорную землю.

   Но тутъ они нашли солдатъ.

   Молчаливо и сумрачно стояли солдаты подъ ружьемъ.

   Передъ ними остановились крестьяне.

   Налетѣлъ изъ вечерняго сумрака становой, стоя въ тарантасѣ.

   - Зачѣмъ вы пришли сюда? Уходите съ миромъ! Добромъ!

   Выступилъ Назаровъ.

   - Это наша земля. И мы пришли убирать свой хлѣбъ!

   - Это широкозадовская земля!- закричалъ становой.

   - Наша земля!- тоже крикнулъ Назаровъ:- у насъ обманомъ ее взяли! Не отдадимъ ея!

   Тогда всѣ возбужденно закричали:

   - Наша земля! Широкозадовъ обокралъ насъ! Это нашъ хлѣбъ! Уходите отсюда сами! Или мы прогонимъ васъ!

   - Молчать! - налеталъ становой: - Эй! десятск³е! Взять Назарова! Я тебѣ поккажу, мерзавецъ... бунтовщикъ!

   Вокругъ Назарова сгрудились.

   Мужики до хрипоты кричали что-то возбужденное, бабы тянули къ становому крѣпко сжатые кулаки, обзывали его "широкозадовской собакой". Старуха Повалихина, раскольница, бросила въ него серпомъ и поранила руку.

   Становой поднялъ окровавленную руку.

   - Прикажите стрѣлять!- кричалъ онъ, обращаясь къ офицеру:- разгоните эту сволочь!

   Раздалась команда, солдаты двинулись со штыками на перевѣсъ.

   - Солдаты!- кричалъ Назаровъ:- вы так³е же мужики, какъ мы! Вы вернетесь завтра на свои нищ³я пашни, а на мѣсто ваше встанемъ мы подъ ружье и придемъ стрѣлять въ васъ, когда вы встанете за правое дѣло! Солдаты! Братья! Подумайте, кому служите, на кого идете!

   - Молчать, негодяй, молчать! Острожникъ!- хрипло кричалъ становой.

   Онъ махалъ офицеру руками:

   - Стрѣляйте... По инструкц³и! Бунтовщики! Я отвѣчаю!

   Молодой офицеръ взволнованно говорилъ:

   - Господа! Господа! Уходите, ради Бога! Мы стрѣлять будемъ! Мы должны стрѣлять.

   - Стрѣляйте!- кричалъ Назаровъ:- стрѣляйте, коли вы свои души богачамъ продали! Стрѣляйте! Мы стоимъ за правое дѣло! Умремъ, а съ мѣста не двинемся!

   - Ну, ну! Стрѣляйте!- кричали женщины, пробиваясь впередъ.

   При свѣтѣ фонарей блестѣли серпы и косы; навстрѣчу имъ неумолимо надвигались штыки.

   - Вася! Внучекъ!- закричалъ вдругъ старикъ Повалихинъ:- и ты противъ насъ!

   Толпа въ ужасѣ зашумѣла.

   - Васил³й! Повалихинъ! На насъ идетъ!

   Молодой солдатъ бросилъ ружье, оставшись на мѣстѣ, нарушивъ строй.

   Строй сомкнулся.

   Штыки почти коснулись толпы, неподвижной и мрачной...

   Молодой офицеръ взволнованно закричалъ:

   - Стой!!

   Солдаты мгновенно встали.

   - Командуйте стрѣлять!- кричалъ становой.

   - Не могу же я разстрѣливать безоружныхъ! - нервно сказалъ офицеръ и скомандовалъ: - ружья составь! Взять всѣхъ! Связать всѣхъ!

   Солдаты бросились на крестьянъ. Въ нихъ полетѣли косы, серпы, котелки, мѣшки съ припасами. Мужичьи и бабьи кулаки отчаянно работали.

   Къ утру восемь человѣкъ, и въ ихъ числѣ Назаровъ, сидѣли въ темной каталажкѣ при правлен³и въ селѣ Крестахъ.

  

  

   На полпути между Житницей и губернскимъ городомъ Старом³рскомъ разбросалось въ лощинѣ село Гнѣздовка. Священникомъ тамъ былъ о. Иванъ Гонибѣсовъ.

   Однажды утромъ вскорѣ послѣ происшеств³я въ Васильевкѣ, на широкомъ поповскомъ дворѣ стоялъ возъ сѣна, и о. Иванъ самолично металъ его на повѣть. Стоя на возу, онъ покрикивалъ работнику:

   - Не зѣвай!

   Голосъ его былъ трескучъ и раскатистъ.

   Въ каждомъ движен³и его сквозила сила Гол³аѳа. Поднявъ вилы, увѣренно воизалъ онъ ихъ въ сѣно и, напрягая мускулы, слегка багровѣя, легко отдѣлялъ огромный пластъ. Поднимая пластъ надъ головою, какъ гигантск³й зонтъ, онъ кричалъ, веселясь отъ чувства собственной мощи:

   - Ого-го-о!! Ну-ко, Парамонушко!

   Пластъ обрушивался на повѣть и съ шелестомъ разсыпался. Вѣтеръ раздувалъ свѣтлую пушистую бороду батюшки, играя перекидывалъ ее съ плеча на плечо и заворачивалъ полы подрясника какъ женскую юбку, показывая стоявшему внизу у воза мужику полинялые клѣтчатые батюшкины шаровары, отчего мужикъ слегка конфузился. Мужикъ былъ старый, сѣдой, слегка выпивш³й, въ сѣромъ армякѣ, теплой шапкѣ, сдвинутой отъ жары на затылокъ и тяжелыхъ сапогахъ, густо смазанныхъ. Подъ мышкой съ одной стороны онъ держалъ громадный калачъ въ ситцевомъ платкѣ, съ другой - оранжевую курицу со связанными лапами, хвостомъ впередъ. Изъ-за пазухи глядѣло горлышко бутылки.

   - Оно, теперича сказать,- хрипло говорилъ мужикъ,- къ примѣру, ежели... вся наша мужичья безтолковщина отъ бариновъ пошла.

   Работая вилами, о. Иванъ спрашивалъ:

   - Какихъ бариновъ?

   - А энтихъ самыхъ, которые ежели... барины! Мужичье дѣло, батюшка, святое. Мужикъ тебѣ изъ чего хочешь,- изъ навоза, изъ грязи, изъ камня, изъ песку- деньги сдѣлаетъ. Посѣялъ ленку,- штаны съ рубашкой. Побросалъ пшенички въ землю,- кормись весь годъ. Взялъ топоръ, поплевалъ на руки, ухнулъ - рупь! А тутъ тебѣ приходитъ человѣкъ въ кургузкѣ, говоритъ:- "Мы - барины. Подавай, мужикъ, на казенную надобность полтину". Сегодня полтину, завтра полтину. Послѣзавтра - рупь! Да вѣдь такъ, батюшка, ни навозу, ни грязи не хватитъ! Ну, и везетъ мужикъ штаны-то съ рубашкой на базаръ, а самъ въ дерюгѣ ходитъ! И пшеничку на базаръ, и ежели топоромъ постукалъ,- на базаръ! А барины говорятъ:- "Мало! Подавай шшо!" Подавай да подавай... ну, мужикъ-то и растерялся, не знатъ, въ котору ему сторону кинуться, вездѣ барины сторожатъ. Земск³й штрафы теребитъ, становой - казенное, старшина - недоимки. Съ крикомъ, съ гикомъ, скачутъ на тебя. Аль мужикъ-то кисетъ волшебный съ неразмѣннымъ рублемъ?! Мужикъ то теперешн³й - одно зван³е мужикъ, а нутро у него выклевано, потому - земли съ каждымъ годомъ менѣ, всю онъ ее либо въ аренду роздалъ, либо продалъ, а рублей тащутъ все болѣ! Теперича и земск³е,- и купцы и арендатели,- всѣ надъ мужикомъ - барины! И становой, и урядникъ, и всяк³й проѣзжающ³й, ежели онъ въ кукардѣ,- всякъ можетъ мужику слово сказать, и говоритъ все больше бранное... А мужику про свои нужды и поговорить негдѣ, потому и на сходѣ нонѣ... тоже все барины верховодятъ! Вся бѣда отъ нихъ! Голый человѣкъ мужикъ сталъ и ничего ему больше не остается, какъ бунтовать... Слыхалъ, мотри, батюшка, какъ Широкозадовъ васильевцевъ съ мертвецами обошолъ?

   - Слыхалъ, Васил³й Петровичъ!

   - Дошлый!.. А теперь васильевцевъ же и судить будутъ! Вотъ она, господская-то, правда на свѣтѣ какая!..

   Васил³й Петровичъ задумался, вздыхая и слегка покачиваясь, отчего у курицы раздувался хвостъ.

   - А слыхалъ, батюшка, новость?- вдругъ вспомнилъ онъ:- у крестовскаго батюшки матушка сбѣжала.

   - Что-о?!

   О. Иванъ такъ неловко бросилъ пластъ, что тотъ разсыпался по двору, уносимый вѣтромъ въ разныя стороны. Опершись на вилы, онъ широко открытыми глазами смотрѣлъ на мужика, и сквозь загаръ и румянецъ его лица замѣтно проступила блѣдность.

   - Чего ты врешь тамъ!- строго сказалъ онъ.

   - Зачѣмъ врать!- отвѣчалъ мужикъ, слегка обидѣвшись:- сынъ Миколай подводу гонялъ въ Богомиловку,- тамъ всѣ говорятъ! Прошлую ночь на ямскихъ проскакала съ псаломщикомъ... У Кирюхи лошадей смѣняла. Все, говоритъ Кирюха-то, на улицу скокъ-скокъ... головой вертитъ, не гонются ли.

   - Путаетъ твой Кирюха что-нибудь!

   - Кирюха не напутатъ!- убѣжденно сказалъ мужикъ:- Кирюха - цыганъ! Сквозь стѣну видитъ.

   О. Иванъ отбросилъ вилы. Лицо его выражало безпокойство и волнен³е. Приказавъ Парамону добросать сѣно, онъ соскочилъ съ воза.

   - Пойдемъ-ка въ комнаты, Васил³й Петровичъ, да разскажи толкомъ. Что за чушь! Не вѣрится! Хорошо вѣдь я знаю отца-то Матвѣя! И Павлиньку, матушку-то его знаю! Съ дѣтства знаю! Друзья! Такая славная, такая милая женщина... Повѣрить не могу! Вздоръ, вздоръ.

   О. Иванъ провелъ мужика по широкому двору, заставленному телѣгами и рыдванками, среди сохъ, еще покрытыхъ невысохшей землей, и боронъ зубьями кверху.

   - Матушка!- закричалъ онъ, входя въ комнату:- слышь-ка, каки новости!

   Поподья вышла вся въ мукѣ, съ засученными рукавами, сухая, высокая, съ озабоченнымъ лицомъ. На ней было простое темное платье, безъ намека на украшен³е, по-монастырски повязанный бѣлый нлатокъ, да и вся она, серьезная, строгая, когда-то красивая, но съ сухимъ, холоднымъ выражен³емъ глазъ, напоминала раньше срока постарѣвшую послушницу.

   - Как³я новости?- коротко и сухо спросила она. И, выслушавъ, холодно сказала:

   - Давно этого ждать надо было. Что тутъ удивительнаго? Отъ такой вертушки чего и ждать больше? По виду-то распутная!

   Она подошла къ зеркалу, поправляя платокъ и смотря на себя, какъ на чужую.

   - Какъ тебѣ не стыдно, Лина!- вскипѣлъ отецъ Иванъ. - Такъ порочить женщину! Такую хорошую женщину, какъ Павлинька! Знакомую!

   - Твоя знакомая-то... И цѣлуйся съ ней!

   - Безсовѣстная ты! Я тебѣ вотъ что скажу: со всею своей божественностью ты мизинца ея не стоишь!

   Онъ взволнованно шагалъ по столовой.

   - Не смѣй, не смѣй ее такъ называть! Я тебѣ это запрещаю разъ навсегда! Все это вздоръ, что говорятъ, ничему я не вѣрю! Сплетни, выдумки! Недоразумѣн³е одно! И тебѣ стыдно было говорить такъ!

   - Не прыгай!- холодно сказала попадья:- и руками не махай! Пугать меня нечего... не изъ трусливыхъ. Глазокъ голубыхъ закатывать не умѣю, какъ эта твоя... Па-авлинька! Да и не хочу! Ужъ я давно, голубчикъ мой, насквозь тебя вижу.

   - Въ чемъ?- удивленно обернулся къ ней о. Иванъ, неувѣренно смотря на нее.

   Ояа смотрѣла на него съ злою насмѣшкою.

   - И не смѣй сравнивать меня ни съ кѣмъ!- внезапно въ свою очередь взволновалась она:- Не смѣй сравнивать... слышишь?! Кабы не Лизынька, ушла бы я въ монастырь отъ тебя... схоронилась за бѣлыя стѣны!

   - Подъ малиновые звоны!- насмѣшливо сказалъ о. Иванъ, отвернувшись и барабаня по стекламъ пальцами.- Ступай, сдѣлай милость... радъ буду! Я бы и самъ давно ушелъ. Думаешь, сласть мнѣ въ попахъ-то. Да некуда намъ идти съ тобой, дорогая! Да и ты изъ одной злобы не уйдешь никуда: мучить да грызтъ некого будетъ! Отъ ревности, отъ злости ты свѣта не видишь! Моя жизнь не была бы такимъ поганымъ болотомъ, кабы была у тебя ко мнѣ хоть капля любви.

   - Любви!!

   Лицо попадьи исказилось словно острою болью, и точно черную и мрачную волну она вылила изъ потемнѣвшихъ глазъ на о. Ивана.

   Васил³й Петровичъ, терпѣливо вздыхавш³й у порога и дѣлавш³й видъ, что изучаетъ трещины на потолкѣ, такъ жадно, однако же, заслушался семейной сцены, что совсѣмъ забылъ про курицу и та, выйдя изъ состоян³я долговременной апат³и, внезапно рванулась, забила крыльями, крича, полетѣла и растянулась у ногъ матушки, безсильно вытянувъ шею. Васил³й Петровичъ, желая поймать курицу, выронилъ и калачъ, который шумя покатился и, сдѣлавъ полукругъ, легъ рядомъ съ курицей.

   Батюшка засмѣялся и сразу отошелъ.

   - Ишь... дары-то! Летятъ и катятся! - говорилъ онъ: - утости-ка вотъ лучше, мать, насъ чаемъ съ Васил³й Петровичемъ. Сынка женитъ, гостинцевъ принесъ.

   Пападья молча развернула калачъ, спрятала платокъ въ комодъ, а курицу отнесла въ кухню. Вернувшись, стала разливать чай и, подвигая гостю стаканъ, сказала:

   - Что же это ты, Васил³й Петровичъ, курицу принесъ?

   - А какъ же!- не понялъ Васил³й Петровичъ:- развѣ не полагается?

   - Не разорился бы и отъ гуся.

   - Гуся! Ишь ты... Господи! Гуся! Какое дѣло... а! Да Господи... Матушка! Ништо мы...

   Онъ смущенно и сконфуженно крутилъ густо намасленой головой.

   - Предоставимъ и гуся!

   - Гусь - дѣло хорошее!- говорилъ въ октаву отецъ Иванъ:- особливо... жирный! Птица важная. Есть въ немъ что-то такое...

   Онъ щелкнулъ пальцами.

   - Солидное, понимаешь ты... основательное! Именно, какъ это сказать... понимаешь ты... гусиное! Отъ него и запахъ не то, что отъ другой птицы... въ носъ бьетъ!

   Водворилось молчан³е.

   Гдѣ-то мычала корова. Гдѣ-то лошадь звонко ржала и стукала скованными ногами. Какое-то неожиданное событ³е всполошило курятникъ. Пролетѣла мимо оконъ бѣлая стая гусей, шумя крыльями, и спустилась въ затхлую зеленую лужу, потревоживъ свинью. Со всѣхъ сторонъ лились въ окна звуки деревенскаго дня, вступая въ родственную ассоц³ац³ю съ мыслями, какъ частоколъ закрывавшими темную и бездонную глубину души.

   - А у насъ вотъ,- сказала попадья,- овечка что-то захромала, Васил³й Петровичъ!

   - Это бываетъ. Съ человѣкомъ случается, а овца что же... Знамо, она овца!

   - Такая ярочка славна... а вотъ охромѣла! Исхудала вся! Однѣ кости! Обмѣнилъ бы ты намъ ее! Все равно, къ свадьбѣ будешь рѣзать... Хроминьку-то и не такъ жалко!

   Васил³й Петровичъ безпомощно улыбнулся, взглянулъ для чего-то на потолокъ и развелъ руками.

   - Обмѣнимъ!

   - Ну,- сказалъ о. Иванъ:- ты уже и обобрать готова... Оставь хоть на племя!

 &nbs