Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Страна отцов

и на него глянуло лицо прокаженнаго. И вдругъ, какъ духъ аукц³она, передъ ними предсталъ широкозадовецъ

   Въ новенькомъ, съ иголочки, широкозадовскомъ трактирѣ, смотрѣвшемъ настежь распахнутыми окнами въ самый центръ базара, послышался шумъ свалки, полетѣли на полъ столы, забренчала разбитая посуда и почти слѣдомъ за тѣмъ съ высокаго трактирнаго крыльца, широко шагая, вылетѣлъ на улицу вытолкнутый мужикъ.

   Онъ былъ дикаго вида.

   Высок³й, страшно худой. Сквозь разорванную на боку грязную рубаху виднѣлись ребра, какъ у скелета. Босой, въ дырявыхъ штанахъ, съ крупной головой, на которой сѣдые волосы перепутались и поднялись, съ глазами, дико горящими, онъ весь походилъ на человѣка, котораго треплетъ внутренн³й вихрь: поднимая худыя, какъ плети, руки, онъ точно хотѣлъ схватить ими кого-то и задушить въ ярости.

   - Ага! А-а-га-а!!- кричалъ онъ пьянымъ крикомъ, дикимъ, какъ вопль испуганнаго:- ага, предатели! Ага-а! Все взяли! Все!! Таперь вонъ гоните! Ага-а!

   Онъ хрипѣлъ, точно задушенный. О. Иванъ узналъ его.

   - Это широкозадовецъ.

   Широкозадовецъ выбрасывалъ руки, точно считалъ ихъ такими длинными, чтобы разворотить эту крышу, и разбросать этотъ домъ...

   - Ага-а! Продажныя души! На васъ суда нѣтъ! Ага! Суда нѣтъ! Прокля-ятыя души! Все взяли! Все!!

   Онъ стоялъ передъ трактиромъ обобранный, въ кровь избитый и кричалъ:

   - Куды я теперь?!

   Надъ нимъ смѣялись.

   Изъ оконъ смотрѣли пьяныя лица лавочниковъ, благодушно расплываясь въ улыбки.

   - Куды... я... пойду?!

   Не твердо стоя на подгибающихся ногахъ, онъ обернулъ къ базару свое распухшее, въ синякахъ, растерянное лицо.

   - Православные! Все взяли! Все! Ага-а! Вотъ они... вотъ они как³е! Сына купили! Сынъ имъ душу продалъ! Вотъ они! Ага-а! Суда нѣтъ! Дочь распутной сдѣлали! Все взяли! Ага-а! Суда нѣтъ! Прокля-я-тые!! Про-кля-тые!! Прокля-я-ятые!!

   Вдругъ, точно кости его вмигъ размякли, онъ какъ мѣшокъ осѣлъ на землю.

   - Умру! Умру здѣсь... куды я пойду! Некуда... все взяли..

   Худая, блѣдная женщина наклонилась къ нему.

   - Степанъ... пойдемъ...

   - Куда?!

   - Пойдемъ... Степанъ...

   Онъ охмѣлѣлъ, сталъ точно сонный.

   Она тащила его за рукавъ рубахи, не замѣчая, что та рвется, и смотрѣла вокругъ безпомощно и робко.

   Возвращаясь съ докторомъ къ дому благочиннаго, о. Иванъ замѣтилъ какое-то смятен³е, распространявшееся по базару. Нѣсколько разъ о. Иванъ различилъ возгласъ:

   - Везутъ!

   И ужъ это слово стало господствующимъ. Толпа ребятишекъ, скача, пробѣжала мимо съ крикомъ:

   - Везутъ! Везутъ!

   Быстрымъ шагомъ прошли мужики и прокричали то же слово кому-то знакомому.

   О. Иванъ почувствовалъ смутную тревогу.

   У благочинническаго крыльца стояла карета. Взмыленныя лошади тяжело дышали.

   - Ну, тутъ земск³й... Дальше я не иду!- сказалъ докторъ, и протянувъ о. Ивану руку, крѣпко сжалъ ее:- бывайте здоровы, а что случится, къ намъ милости просимъ...

   - Постойте-ка!- остановилъ его о. Иванъ.

   Не выпуская руки доктора, онъ отвелъ его за крыльцо къ калиткѣ и спросилъ таинственно:

   - Что это тамъ, Михайла Василичъ... на базарѣто творится?

   - А что?

   - Какъ-будто что-то... не поймешь что... Чего-то ждутъ словно.

   Докторъ поднялъ брови.

   Но на лицѣ его отразилось безпокойство, онъ отвелъ глаза.

   - Ничего не знаю, ничего... А вы что замѣтили?

   И вдругъ, засмѣявшись нѣсколько принужденно, проговорилъ:

   - Скажите-ка мнѣ, отецъ: вы знаете, что такое професс³ональная тайна? По удивленному лику вашему замѣчаю, что не грѣшны. Ну, такъ вотъ, ежели я вижу здороваго на видъ человѣка и замѣчаю у него признаки расширен³я сердца... могу ли я всѣмъ и каждому говорить о томъ? Это и называется професс³ональною тайной... А за симъ... адье!

   Онъ раскланялся и ушелъ.

   Въ домѣ благочиннаго было тихо.

   Сначала о. Иванъ подумалъ, что комнаты пусты, всѣ ушли куда-нибудь, сопровождая земскаго. Онъ вошелъ въ залу съ тяжелымъ вздохомъ уставшаго человѣка и остановился какъ вкопанный.

   Тутъ всѣ были налицо, вся компан³я.

   Даже карточный столъ стоялъ на прежнемъ мѣстѣ, и вокругъ него помѣщались вчерашн³е игроки, хотя теперь они уже стояли, какъ и всѣ, и на опухшихъ лицахъ ихъ отражалась такая почтительность, что о. Иванъ смущенно посмотрѣлъ, въ порядкѣ ли его подрясникъ. Духовенство окружало мужчину средняго роста, военной выправки. Это былъ земск³й Пустоваловъ. Онъ какъ-будто былъ перешибленъ въ спинѣ: стоялъ, разставивъ ноги, и въ то время, какъ нижняя половина его туловища была неподвижна, верхняя колебалась, откидывалась, вращалась влѣво и вправо, хотя все это съ изящно0солидною манерой свѣтски-воспитаннаго человѣка. Былъ онъ совершенно беззубъ, отвислыя губы его, при разговорѣ слегка вздрагивавш³я, слюнявили; длинный носъ съ мясистымъ горбомъ былъ увѣнчанъ постоянно падавшимъ пенснэ, сквозь которое смотрѣли безцвѣтные глаза. Видимо, этотъ человѣкъ достаточно пожилъ среди "крупповскихъ" удовольств³й и пр³обрѣлъ мудрость Соломона въ нѣкоторыхъ вещахъ, чтобы подъ старость сдѣлаться "отцомъ народа", какъ онъ величалъ себя,- этотъ подагрикъ, не брезговавш³й для утѣхъ извращенной чувственности въ подвластныхъ ему владѣн³яхъ даже тѣмъ, что онъ въ дружескомъ кругу шутя называлъ "виньеткой". Какъ-то даже самъ губернаторъ имѣлъ случай выразиться о немъ, прикрывая какое-то "дѣло":- "Кажется, этотъ Пустоваловъ считаетъ Росс³ю за домъ терпимости". Теперь, при почтительномъ вниман³и слушателей, земск³й говорилъ, дымя дорогой сигарой, говорилъ безпрерывно, однообразно, деревянно, не понижая и не повышая тона, съ авторитетностью человѣка, не привыкшаго къ возражен³ямъ, брызгая слюной и не ясно выговаривая слова:

   - Народъ... да... народъ! Я говорю:- что такое народъ, ваше превосходительство? Мы сидѣли: я - такъ, губернаторъ - такъ, остальные члены совѣщан³я вокругъ насъ. Я говорю: народъ, ваше превосходительство, большое туловище, которому необходима голова. А? Что? Я говорю, необходима голова! Дайте намъ голову, ваше превосходительство... голову туда и голову сюда... Проектъ министерства совершенно правъ, желая обособить народъ. Расширьте нашу власть, наши права... нааши права, ваше превосходительство... А? Что? И все будетъ великолѣпно! Мы всегда были отцами народа! Я говорю,- я самъ отецъ народа! У меня полтораста тысячъ десятинъ имѣн³я, ваше превосходительство,- въ здѣшнемъ уѣздѣ, у меня заводъ... Я знаю народъ и народъ меня знаетъ... Говорю: голову туда и голову сюда... Ха-ха! Народъ! А? что? Я вамъ разскажу анекдотъ, господа... Кажется, здѣсь нѣтъ женщинъ? Это не дамск³й анекдотъ, господа...

   Земск³й громко засмѣялся еще неразсказанному анекдоту, брызгая слюной.

   Слишкомъ близко стоявш³й къ нему дьяконъ Ивановск³й смущенно увелъ голову въ плечи, незамѣтно отошелъ въ сторону и тамъ не безъ почтительности отеръ свое лицо, послѣ чего посмотрѣлъ на платокъ съ такимъ видомъ, точно хотѣлъ поцѣловать его.

   - Не угодно ли присѣсть, Аркад³й Михайловичъ,- робко обратился къ земскому благочинный.

   - А гдѣ же ваша матушка?- галантно освѣдомился земск³й.

   Благочинный метнулся къ двери.

   - Матушка! Иди сюда скорѣе. Аркад³й Михайловичъ желаетъ тебя видѣть!

   Изъ дверей немедленно вышла разряженная матушка, точно ее кто выдвинулъ оттуда на пружинѣ. Лицо у нея было почтительно-испуганное.

   - Не желаете ли чайку откушать, Аркад³й Михайловичъ,- говорила она, смущенно краснѣя, точно дѣвочка, подъ взглядомъ земскаго:- ужъ извините, у насъ попросту!

   - Съ удовольств³емъ! Съ удовольств³емъ! А? что?

   - Пожалуйте въ гостиную...

   Земскаго окружили, какъ арх³ерея.

   Онъ направился въ гостиную колеблющейся походкой своей, раскачиваясь и говоря на ходу:

   - Это было необыкновенно остроумно! А? что? Народъ, говорю, ваше превосходительство, это большое туловище...

   Теперь всѣ считали своимъ долгомъ громко удивляться остроум³ю земскаго, сдержанно хохотали, сообщали другъ другу что-то похвальное, и сквозь почтительно-восхищенный говоръ все раздавался деревянный басокъ земскаго:

   - Голову сюда... и голову туда..

   Налетѣвш³й порывъ вѣтра отпахнулъ окно въ гостиной.

   И когда сдержанный смѣхъ и говоръ нѣсколько смолкли, въ окно донесся гулъ людской молвы. Это былъ гулъ базара. Но теперь это былъ уже не тотъ веселый и разноголосый гулъ, что прежде. Новые тоны возникли въ немъ,- тревожные тоны, заставивш³е вмигъ насторожиться и переглянуться находившихся въ гостиной. Постепенно они брали перевѣсъ, мигъ за мигомъ разростаясь въ грозный ураганъ голосовъ.

   Земск³й привсталъ.

   Благочинный страшно поблѣднѣлъ и застылъ на мѣстѣ, точно ждалъ, что вотъ сейчасъ разразится надъ нимъ давно жданное, но непонятное несчастье. Ѳаворск³й и Ивановск³й бросились къ окну, но имъ мѣшали кисейныя занавѣски: они второпяхъ путались въ нихъ.

   Въ тотъ же моментъ по лѣстницѣ и корридору раздались быстробѣгущ³е шаги. Въ комнату влетѣлъ растрепанный, багровый дьяконъ Сикеровъ.

   - Что? Что такое? Что?- шумно всѣ двинулись къ нему.

   Онъ махалъ безпорядочно руками и глаза у него стали бѣлые.

   Раскрывъ ротъ, онъ сначала захлебнулся, потомъ проговорилъ, точно выстрѣлилъ:

   - На базарѣ бунтъ!!

  

  

   Тяжело дыша, спѣшило духовенство къ базару. Что-то разыгрывалось въ самомъ центрѣ его, у широкозадовскаго трактира. Издалёка видно было, какъ среди пыли и содома тамъ суетились, бѣгали, жестикулировали, скакали верхами. Тысячи криковъ сливались въ стонущую бурю, возбуждавшую и пугавшую. Ивановск³й летѣлъ впереди точно гончая по слѣду. О. Иванъ вышагивалъ рядомъ съ благочиннымъ.

   - Не захватить ли крестъ изъ церкви, батюшка?- говорилъ на ходу дьяконъ Сикеровъ.

   - Къ чему это?- удивленно взглянулъ на него благочинный.

   - А можетъ придется усовѣщать... Съ крестомъ-то надежнѣе!

   Недавно шумные переулки балагановъ были пустынны. Кое-гдѣ только у лавокъ остались мальчишки, забравш³еся на крыши, сообщая другъ другу впечатлѣн³я.

   Ревъ толпы все ближе наплывалъ на духовныхъ, пугая предчувств³емъ чего-то необычайнаго и ужаснаго. Удушливая, красная пыль тучами вилась въ воздухѣ, заслоняя свѣтъ солнца. На западѣ выростала черной горой грозовая туча, обѣщая новый ливень. Она угрюмо тянулась къ солнцу, но едва ли кто ее видѣлъ.

   - Что такое? Что такое?- метался по толпѣ Ивановск³й.

   Вострый носикъ его еще болѣе заострился отъ любопытства, глаза жадно впивались въ лица. Никто ему не отвѣчалъ. Всѣ тревожно напирали къ какому-то общему центру, становились на носки, кричали... Огромный рыж³й мужикъ, выше всѣхъ на голову, махалъ руками и оралъ возбужденно:

   - Ло-овють! Вонъ! Вонъ... ло-овють! Ш-шо одного!

   О. Иванъ, пробиваясь впередъ, дернулъ его за рукакъ рубахи.

   - Ѳалалей! Что случилось?

   - Рестантовъ ловють!- обернулся Ѳалалей въ дикомъ возбужден³и:- васильевскихъ, кой изъ-за земли буторились! Стало-быть, везли ихъ... Ихнинск³е отбили! А теперь ловють...

   Онъ вдругъ затрясся весь отъ какого-то утробнаго хохота, похожаго на корчи.

   - Ш-шо! Ш-шо!.. Шистова ловють!

   - Чему ты, чортъ, радуешься!- злобно обернулись къ нему сосѣди.

   - Зачѣмъ бьютъ! Зачѣмъ даютъ бить! - кричали вокругъ возбужденныя лица:- Повалихина крутятъ... Огарикъ вѣдь!

   - Кровь-то такъ и хлыщетъ!

   - Не бѣгай, знамо!- сказалъ черный мужикъ въ черномъ армякѣ.

   - Кому охота въ тюрьму! Тоже, и не по правдѣ ихъ... Заглоталъ Широкозадовъ! Кого онъ не заглоталъ по округѣ-то!

   - Это что говорить, знамо!- внезапно согласился черный мужикъ, нахмурившись:- людоѣдъ онъ!

   На крышѣ трактира стояли мальчишки, бабы, спиртяки, суетливо жестикулируя, крича. Какой-то спиртякъ басомъ кричалъ отъ трубы на крышѣ:

   - Что ты его за бороду-то рвешь, чо-ортъ!! Старецъ вѣдь!

   И, должно-быть, въ отвѣтъ ему кто кричалъ гнѣвно и звонко:

   - Мо-о-три!!

   Въ центрѣ толпы, казалось, клокоталъ водоворотъ и въ немъ трагически погибали чьи-то жизни: оттуда плыли стоны, плачъ, глух³е удары, хриплые и ожесточенные крики, находивш³е свой тысячеголосый откликъ въ толпѣ.

   Солнце жгло.

   По небу бѣжали обрывки облаковъ, опередивш³е медленно растущую тучу. Красная пыль крутилась отъ вѣтра. Жутк³я и острыя ощущен³я носились въ воздухѣ:

   Сикеровъ тщетно взывалъ:

   - Дайте же батюшкѣ дорогу!

   Никто его не слушалъ.

   Дьяконъ упорно разбрасывалъ эту потную, жаркую толпу, гудящую какъ улей, а позади него благочинный. задыхаясь, полный неясныхъ страховъ и предчувств³й, бормоталъ:

   - Брат³е! Брат³е! Пропустите же... брат³е!

   И когда онъ менѣе всего ожидалъ, волнующаяся толпа съ шелестомъ разомкнулась и точно сильной волной выбросила благочиннаго къ центру водоворота. Онъ закружился и упалъ бы, но его подхватилъ подъ руку о. Иванъ, раньше другихъ угодивш³й къ мѣсту происшеств³я.

   - Гдѣ Митя? Гдѣ Митя? Митя тутъ?- растерянно спрашивалъ благочинный, блуждая глазами по лицамъ. И губы у него тряслись, а руки точно не находили мѣста. Спокойная солидность его исчезла. Точно кто непонятный и чуждый стоялъ рядомъ съ о. Иваномъ, кто-то долго, хитро скрывавш³йся и теперь вышедш³й неожиданно на свѣтъ. Маленькимъ, жалкимъ, страинымъ казался онъ теперь, старымъ, безпомощнымъ, полнымъ ужаса въ каждой чертѣ лица, какъ ребенокъ, увидавш³й то, что онъ принималъ за привидѣн³е.

   - Да что съ вами?- отодвинулся даже о. Иванъ:- на васъ лица нѣтъ!

   Благочинный уже не слушалъ его, жадно смотря на происходившее передъ его глазами - ужасное, какъ бредъ тяжело-больного.

   Стражники держали шесть связанныхъ мужиковъ.

   Все это были пожилые люди, избитые въ кровь, съ сумрачными лицами, молчаливо принимавш³е побои. Седьмому, молодому, крутили руки съ тѣмъ пр³емомъ, какъ затягиваютъ супонь на тугомъ хомутѣ. И онъ отчаянно и жалобно кричалъ:

   - Братцы мои... бра-а-тцы!!

   - Молчи, Павелъ! - говорилъ ему связанный старикъ Повалихинъ:- за м³ръ терпишь!

   Суровый раскольникъ, это былъ крупный мужикъ съ клинообразной сѣдой бородой до пояса. Одна сторона лица его была разбита, и борода запачкана кровью.

   Весь въ пыли, растрепанный урядникъ, безъ шапки скакалъ черезъ толпу верхомъ, крича:

   - Прочь! Прочь съ дороги! прочь!

   Шкаликъ чуть не попалъ ему подъ лошадь. Толпа съ гуломъ и ропотомъ шарахнулась, уступая дорогу, со всѣхъ сторонъ кричали:

   - Пошто бьютъ! Псы дались, што ли?! Эй, вы! Широкозадовск³е слуги!

   Кашляя отъ пыли, урядникъ не слушалъ криковъ и спрашивалъ:

   - Всѣхъ словили?

   - Всѣхъ, ваше благород³е!- отвѣчали стражники.

   - Разъ, два...- считалъ урядникъ: - Сидоровъ, Повалихинъ... три - Власовъ... А Назаровъ гдѣ?!

   Стражники растерянно оглядывались и молчали.

   - Что же вы, че-ерти!!- заоралъ урядникъ съ отчаяннымъ жестомъ: - бунтаря-то главнаго!! Меерзавцы!!

   - Толпа, ваше благород³е! - сказалъ одинъ изъ стражниковъ:- какъ усмотришь всѣхъ-то!

   - Подлецы!! Да изъ-за Назарова вся булга поднялась!

   И урядникъ яростно закричалъ на Шкалика:

   - Не вертись подъ лошадью, чертенокъ!

   - Ништо! - сказалъ старикъ Повалихинъ:- пущай смотритъ, это ему наука! Намъ - умирать, а имъ-то жить...

   - Молчать, с-сукинъ сынъ!!

   Урядникъ круто повернулъ лошадь и поскакалъ, крича:

   - Назарова нѣтъ! Ищите Назарова! Осмотрите Манюкинск³й дворъ. Манюкинъ ему сватъ! А вы... Эй, тамъ... скачите на зады, къ лугамъ... У меня чтобы найти Назарова!!

   Стражники крѣпко держали арестантовъ и подозрительно косились на толпу. Всюду, вблизи, вдали виднѣлись возбужденныя лица васильевцевъ. Теперь одинъ за другимъ выдѣлялись они изъ толпы и грудились позади плѣнниковъ, говорили колк³я и ѣдк³я замѣчан³я, возбуждавш³я то смѣхъ, то ропотъ. Молодые голоса кричали насмѣшливо и вызывающе, что сыновья предаютъ отцовъ своихъ, потому что народился антихристъ и слугъ его можно узнать... по значкамъ! Стражники переглядывались, но не рѣшались отвѣчать, замѣчая, что возбужден³е толпы растетъ, словно что-то разсѣянное объединялось, какъ ключи соединяются въ рѣку, бурливую и не знающую преградъ. На крышѣ у трубы спиртякъ кричалъ насмѣшливымъ басомъ:

   - Смотри, смотри, народъ православный! Учись, какъ за правоту свою вступаться!

   - Помолчалъ бы ты, Никифорычъ,- замѣтила ему толстая баба въ фартукѣ:- накличешь на свою голову...

   - Не боюсь я ихъ... сволочей!!

   Стражники зло смотрѣли на него, но молчали...

   Вдругъ они съ ужасомъ замѣтили, что васильевцы вразъ всколыхнулись. Вразъ хриплый крикъ вырвался изъ десятковъ грудей:

   - Вотъ онъ!! Вотъ... смотри! Вотъ онъ!!

   Всѣ головы завращались:

   - Кто? Гдѣ! Кто такой?!

   И сразу поняли.

   Теперь ужъ сотни голосовъ закричали:

   - Вотъ... смотри! Вотъ онъ... пришелъ! Пусть посмотритъ! Пусть полюбуется! Кровоп³йца! Вотъ онъ!

   Возвышаясь позади духовенства, стоялъ Широкозадовъ, озирая толпу мутнымъ взглядомъ, этотъ буржуа съ пухлыми руками, но еще мужицкой неуклюжестью, помѣщикъ и рабовладѣлецъ, представитель новаго класса...

   Двѣ силы стояли одна передъ другой въ разгарѣ борьбы на жизнь и смерть.

   Одна - какъ море, другая - какъ скала.

   Море, безплодно бьющееся въ глух³е и пустынные проклятые Богомъ берега. Скала, выростающая изъ мрачной бездны, породившей много скалъ, покрытыхъ зловоннымъ пометомъ истор³и, но все еще крѣпкихъ, какъ всѣ тѣ скалы, которыя охраняютъ путь къ "свободному творчеству жизни",- скалы, созданныя человѣкомъ-рабомъ, но въ упорной, глухой борьбѣ съ которыми оттачивается мысль, облагораживается чувство и изъ мрака истор³и вырастаетъ свободный человѣкъ...

   Сотни кулаковъ поднялись въ воздухѣ, угрожая.

   Точно большой и страшный звѣрь ощетинился.

   И все гнѣвно-смѣшливое, что еще дрожало въ воздухѣ, вмигъ растаяло. Всѣхъ, близкихъ и далекихъ, понимавшихъ и недоумѣвающихъ, охватило одно чувство, заставлявшее задыхаться и кричать хриплымъ крикомъ... И весь смыслъ происходившаго, и положен³е этихъ связанныхъ, окровавленныхъ людей, все, все уяснилось сразу для тысячи головъ, повернувшихся въ ту сторону, куда изливался гнѣвъ васильевцевъ. Широкозадова всѣ знали, онъ былъ всѣмъ хорошо, даже очень хорошо знакомъ. Каждый бывалъ отъ него въ той или иной зависимости, каждый имѣлъ гнѣвъ на него за собственное угнетен³е, за своихъ родныхъ или знакомыхъ, каждый питалъ хоть каплю затаенной злобы... Теперь эти капли слились въ бурю ненависти! Руки съ угрозой тянулись, возбужденныя лица были страшны³ Даже изъ оконъ и съ крыши его собственнаго трактира кричали:

   - ²уда!!

   О. Иванъ взялъ Широкозадова за плечо.

   - Уходите отъ грѣха!

   Но пораженный внезапностью этой неожиданной бури, увидавш³й эту общую ненависть, до сихъ поръ скрывавшуюся, Широкозадовъ, изсиня блѣдный, оттолкнулъ о. Ивана. Выхвативъ револьверъ, онъ началъ безпорядочно махать имъ въ воздухѣ. Онъ едва умѣлъ держать его въ рукѣ, никогда не стрѣлялъ изъ него, но тѣмъ не менѣе дрожащимъ пальцемъ инстинктивно отыскивалъ собачку... И странно было видѣть до ужаса испуганной эту массивную фигуру человѣка всегда вѣрнаго себѣ: ненависть, которую онъ зналъ лишь по наслышкѣ, онъ теперь увидѣлъ лицомъ къ лицу.

   - Бунтовщики... не смѣть!- кричалъ онъ, не понимая, что выдавалъ голосомъ весь ужасъ свой.

   Мигъ...

   Точно плотина прорвалась.

   Вокругъ него сузилось угрожающее, волнующееся, проклинающее кольцо. Смятые стражники тщетно отбивались ногами и кулаками, невольно выпустивъ арестантовъ. Тѣ сами кричали вмѣстѣ съ прочими. Избитый раскольникъ Повалихинъ энергично дернулъ плечами и, порвавъ путы, поднялъ руки съ обрывками веревокъ:

   - Будь ты проклятъ... отнынѣ и до вѣка!- покрылъ онъ голосъ толпы:- смотри, что ты съ нами сдѣлалъ... смотри!!

   Сѣдой, окровавленный, онъ наноминалъ пророка, побитаго камнями.

   - Взыщетъ Богъ съ тебя за насъ и за дѣтей нашихъ! Не будетъ тебѣ прощенья, ²уда, ни въ здѣшней жизни, ни въ будущей... На тебѣ печать антихриста! Смотри, что ты съ нами сдѣлалъ, смотри! Въ смертный часъ твой мы, какъ гнѣвные судьи, будемъ стоять надъ душою твоею, какъ теперь, въ кровь избитые!

   И въ гнѣвномъ экстазѣ онъ пророчествовалъ:

   - Ты насъ побѣдилъ своей неправдою! Наши дѣти побѣдятъ тебя правдой!! Твои собственныя дѣти отвернутся отъ тебя! И будешь ты, какъ Каинъ... проклятып!!

   Толпа стонала, ахала, надвигалась все ближе. Широкозадовъ безтолково махалъ револьверомъ.

   - Уйди!! Всѣхъ... всѣхъ... перебью!!!

   Онъ ревѣлъ, какъ раненый быкъ, разъяренный и въ то же время до ужаса испуганный. Онъ безумно грозилъ бурѣ, дышавшей на него изъ сотенъ устъ и налитыми кровью глазами точно выискивалъ жертву. Но на него глядѣли сотни. Все вертѣлось и кружилось передъ нимъ, прыгало и скакало, скаля острые зубы... Точно само небо, съ быстро растущей тучей, потемнѣвш³я деревья, избы, люди, все тянуло къ нему тысячи рукъ съ угрозой смерти. О. Иванъ, благочинныи, Ивановск³й старались увести его, уговаривали егр уйти и скрыться въ трактирѣ; но онъ отбивался отъ нихъ, не понимая ихъ намѣрен³й, не слыхалъ, какъ весь красный отъ пыли урядникъ издали кричалъ ему:

   - Уходи! Широкозадовъ... уходи!!

   Сквозь кровавый туманъ онъ видѣлъ сотни лицъ, пылавшихъ ненавистью.

   На ревъ онъ отвѣчалъ ревомъ.

   - Пус-с-с-ти-и-и!!!

   Хотя его никто не держалъ.

   Онъ водилъ передъ собою револьверомъ, дрожащимъ въ трясущейся рукѣ, не замѣчая, что нажимаетъ собачку.

   Внезапно сверкнула молн³я выстрѣла.

   Все ахнуло кругомъ, смолко, шарахнулось, отступило. Передн³е оттѣсняли заднихъ, а тѣ становились на носки и вытягивали шеи. И всѣ смотрѣли съ ужасомъ въ одно и то же мѣсто, куда впилась шальная пуля. Урядникъ осадилъ лошадь и замеръ. Широкозадовъ выронилъ револьверъ и, какъ просыпающ³йся лунатикъ, смотрѣлъ своимъ мутнымъ остановившимся взглядомъ на безцѣльно пролитую имъ кровь: точно отхлынули волны прибоя и на утоптанномъ мѣстѣ въ пыли остался Шкаликъ. Маленькое тѣло его вздрагивало, трепетало, раскинувш³яся ручонки хватали воздухъ, точно онъ манилъ кого-то пальцами.

   Изъ толпы метнулась къ Шкалику Павлинька.

   Наклонилась надъ нимъ, подняла къ Широковадову искаженное лицо.

   - Уб³йца! Подло!!

   Бѣлая косынка ея скатилась съ плеча. На рѣсницахъ дрожали слезы негодован³я. Она вся дрожала и, казалось, подбирала слова и не находила ихъ. Только рука ея, дрожа, тянулась къ Широкозадову.

   И передъ Широкозадовымъ точно вставали тѣни мести.

   Онъ жилъ какъ во снѣ.

   Сквозь багровый туманъ прихлынувшей къ мозгу крови онъ видѣлъ вокругъ искаженныя, полныя злобной ненависти, лица, видѣлъ грозящую женщину надъ жертвой его безцѣльнаго выстрѣла. И, блуждая дикимъ взглядомъ вокругъ, не зная, что сказать, что сдѣлать, внезапно увидѣлъ собственную дочь: въ толпѣ, затертая ею, крѣпко схватившись рукою за голову, она смотрѣла на него расширеннымъ взглядомъ своихъ темныхъ широкозаводскихъ глазъ. И въ этихъ глазахъ, вмѣстѣ съ ужасомъ, Широкозадовъ прочиталъ что-то такое, новое и страшное для него, что сталъ хрипло и тяжело дышать. Онъ не могъ оторвать глазъ отъ этого взгляда, опустивъ голову, какъ быкъ, и повернулся, чтобы уходить, бѣжать невѣдомо куда,- не отъ толпы, . не отъ бури, дышавшей на него, а отъ этихъ глазъ.

   Навстрѣчу ему рвался сынъ благочиннаго.

   Внѣ себя, безъ фуражки, съ всклокоченными волосами, онъ вырывался изъ рукъ Алексѣя и отталкивалъ отца, пытавшихся удержать его.

   - Пустите! Пустите!!

   Онъ кричалъ какимъ-то хрипящимъ шопотомъ:

   - А! Негодяй! Врагъ народа!! Я положу на тебя позорное клеймо.

   Онъ вырвался, наконецъ, и подбѣжалъ къ Широкозадову. Всталъ передъ нимъ, держа сжатые кулаки позади себя, готовясь сказать что-то острое, убивающее насмерть.

   Но тутъ между нимъ и Широкозадовымъ метнулась и встала Александра Порфирьевна.

   - Не надо!- властно сказала она.

   Она пристально смотрѣла на него своимъ темнымъ взглядомъ.

   - Дмитр³й! Не надо... ради... нихъ!

   И передъ лицомъ этой гнѣвной толпы народа, владѣвшаго душой ея, но грозящаго отцу, точно давая какую-то торжественную клятву, она произнесла безъ смущен³я и безъ аффектац³и:

   - Ради... моеи любви къ вамъ... Ради будущаго!

   Онъ вспыхнулъ и отступилъ, удивленно и пристально смотря въ глаза ей.

   Павлинька пыталась поднять раненаго мальчика на руки, пачкая ихъ кровью.

   - Чего ты смотришь!- говорила она о. Ивану:- нести его надо! Скорѣй! Нести...

   Онъ отстранилъ ее и легко поднялъ эту трепетавшую ношу. Что ему стоило, гиганту, поднять эту ношу? Онъ бы могъ поднять ее до облаковъ... но онъ не зналъ о томъ, какъ не зналъ другихъ облаковъ, кромѣ видимыхъ, да еще тѣхъ, о которыхъ говорится въ Апокалипсисѣ. Косматый, какъ левъ, багровый и возбужденный, онъ двинулся - и передъ нимъ разступились. Онъ шелъ какъ по тѣсному переулку. И точно траурныя тѣни бросила на толпу грозовая туча, наконець, одолѣвшая солнце. Какъ глухое негодован³е ворчалъ вдали громъ. Съ шелестомъ все дальше выросталъ впереди о. Ивана переулокъ, а позади него съ шумомъ смыкался, точно рушились тамъ гнилыя постройки. Точно въ себя не могла придти эта тысячная толпа передъ трагизмомъ случившагося, но уже что-то глухо ворчало въ ней, точно въ груди вулкана предъ извержен³емъ.

   Послышались крики:

   - Земск³й! Земск³й! Дорогу земскому!

   Урядникъ скакалъ по толпѣ.

   - Разступись! Разойдись!!

   Отъ завода въ коляскѣ скакалъ земск³й подъ эскортомъ заводскихъ служащихъ верхами.

   И внезапно вся напряженность минуты вылилась въ бурѣ криковъ:

   - Они убиваютъ насъ!!

   Гдѣ-то кричалъ пьяный широкозадовецъ:

   - Ага! Вотъ они... вотъ... Суда нѣтъ! Все взяли... убиваютъ! Суда нѣтъ... Ага! Они обираютъ, они грабятъ насъ!

   Кто-то дико звалъ, точно ударялъ молотомъ:

   - Бей ихъ!

   О. Иванъ невольно остановился.

   Все бѣжало, что могло бѣжать, задыхаясь отъ пыли, какъ вихрь крутившейся у трактира. Земск³й скакалъ обратно. Лошадь урядника металась у избъ, между телѣгъ. Духовенство совалось туда и сюда, точно заплутавшись. Все, что не бѣжало, сцѣпилось въ огромный ревущ³й клубокъ, въ центрѣ котораго что-то кричало жалобно и отчаянно.

   - Павлинька! Павлинька!- звалъ о. Иванъ. Откуда-то она метнулась къ нему...

   - Что творится! Боже мой! Боже мой!

   Изъ трактира неслись крики о помощи.

   Надъ крышей его взметнулся языкъ пламени и задохся въ густомъ дыму, охватившемъ крышу... Изъ оконъ прыгали люди, летѣли столы, скамьи, стулья. Буфетчица съ плачемъ протискивала сундукъ въ окно, но онъ былъ широкъ и не пролѣзалъ. Гдѣ-то все ударялся молотъ:

   - Бей ихъ! Жги ихъ, проклятыхъ!

   Разгорался неистовый и стих³йный бунтъ. Алексѣй стоялъ на крыльцѣ трактира и кричалъ:

   - Братцы! Братцы! Что вы дѣлаете! Остановитесь! Пустите урядника! Вы губите себя! Зря, зря!

   Онъ отчаянно взмахивалъ. руками, его щетинистая голова стала какъ у ежа отъ волнен³я.

   - Братцы мои! Безсмысленно это! Перестаньте!

   Къ нему тянулись сотни рукъ.

   - Отдай намъ Широкозадова!

   Алексѣй жегъ ихъ взглядомъ.

   - Не отдамъ!!

   - Отдай! Ты за одно съ нимъ... предатель!

   - Заткни глотку! Не предатель я. Я васъ отъ васъ самихъ защищаю! Звѣри вы! То гнетесь, какъ рабы, то бушуете, какъ звѣри! Зачѣмъ вамъ Широкозадовъ? Ихъ сотни... онъ одинъ, што ли? Вмѣсто него тысячи придутъ... Онъ васъ нищими сдѣлалъ, а вы хотите еще и въ Сибирь идти! Развѣ такъ надо бороться? Разумно надо бороться, сообща... Онъ умомъ васъ бьетъ... Да у него одинъ умъ, а у васъ тысячи умовъ, милл³оны умовъ... Рѣка умовъ! Пусть въ этой рѣкѣ онъ потонетъ.. И онъ потонетъ навсегда, а вы будете господами жизни! Не кричите же, разсуждайте, какъ разумные люди.

   Голосъ его властно звучалъ надъ притихшей толпой.

  

  

   Въ полутемномъ кабинетѣ благочиннаго, гдѣ ставни были плотно прикрыты, сидѣлъ о. Иванъ надъ раненымъ мальчикомъ, лежавшимъ на обширномъ клеенчатомъ диванѣ. Въ головахъ стояла Павлинька.

   Докторъ забинтовывалъ рану. Въ комнату прокрался о. Матвѣй.

   - Ну, какъ? Въ себя пришелъ?- шепталъ онъ.

   Ему не отвѣтили. О. Иванъ махнулъ на него рукой.

   - Причастить бы надо!- шепталъ о. Матвѣй.

   - Его нельзя тревожить!- тихо сказалъ докторъ.

   - А какъ же! А вдругъ онъ умретъ безъ покаян³я!- ужаснулся о. Матвѣй.

   Докторъ сощурился на него и отвернулся.

   - О. Иванъ! - сказалъ онъ: - попросите постороннихъ выйти изъ комнаты.

   - Уйди, Матвѣй, уйди!

   Онъ положилъ ему руку на спину и тихо поталкивалъ къ двери.

   О. Матвѣй вышелъ съ обиженнымъ лицомъ. Вслѣдъ за нимъ вышла Павлинька.

   - Какъ тебѣ не стыдно, Матвѣй!!

   Она смотрѣла на него негодующими глазами.

   - Я исполняю свой долгъ священника... мнѣ стыдиться нечего!.. Ты съ ума сошла!

   - Ты безсердечный формалистъ... вотъ кто ты! У людей сердце готово разорваться... а ты снуешь съ мертвыми словами!

   - Мертвыя слова... Да ты что такъ смотришь на меня... ровно чужая!

   - Да я тебѣ и есть чужая... тысячу разъ чужая!

   У ней сморщилось лицо точно отъ боли.

   - Ненавижу я тебя!!

   Онъ жалко и смущенно засмѣялся, потомъ вдругъ вспыхнулъ злобой.

   - Ненавидишь!- сказалъ онъ ядовито:- а позволю себѣ спросить тебя, кого же ты изволишь любить?

   Онъ намекалъ на псаломщика. Но онъ не ожидалъ отвѣта.

   - Кого?- быстро обернулась Павлинька:- ты хочешь знать, кого? Хочешь? Я скажу тебѣ!

   Они стояли на крыльцѣ.

   Отъ проливного дождя въ лужахъ вздувались пузыри, шумъ ливня заглушалъ голоса. Дождь стучалъ въ крышу, туманомъ заволакивалъ улицу, брызги его доносились вѣтромъ въ лица супруговъ.

   - Я люблю о. Ивана!- отважно сказала Павлинька.

   О. Матвѣй смотрѣлъ на нее широко-открытыми глазами, какъ бы защищаясь рукой отъ словъ ея, но ничего не сказалъ. Онъ внезапно понялъ, что она сказала правду, ту правду, которую говорятъ, быть-можетъ, только разъ въ жизни такъ открыто, но говорятъ такъ, какъ она сказала... Онъ понялъ, что ушло что-то отъ него навсегда, и отчаянной пустоты между ними не прикрыть никакими словами. И къ удивлен³ю Павлиньки, ожидавшей злобнаго взрыва, онъ только пролепеталъ:

   - А онъ?

   Она почему-то вспыхнула, но не отвела глазъ.

   О. Матвѣй опустилъ голову.

   Всѣ его злобныя, ядовитыя мысли точно покатились куда-то, въ з³яющую пропасть, мосты черезъ которую обрушились. Онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ и несчастнымъ и въ то же время не находилъ въ себѣ чувства возмущен³я. Что-то жалкое расло въ немъ...

   Онъ медленно взглянулъ на нее.

   Да, да, она чужая! Она ушла отъ него на какую-то волю... и говоритъ, и смотритъ иначе... И ему показался темнымъ тотъ м³ръ, въ которомъ онъ остался безъ нея.

   Онъ тихо опустился на крылечную ступеньку, уронивъ голову на руки, не замѣчая, что дождь мочитъ подрясникъ. Опустѣвшая ярмарка рисовалась сквозь туманъ дождя странными силуэтами неуклюжихъ балагановъ, поднятыхъ вверхъ оглобель, какихъ-то шестовъ, походившихъ на висѣлицы. Когда на мигъ разрывался туманъ ливня, точно распахивались полы гигантскаго савана, вдали виднѣлись клубы бѣлаго пара на мѣстѣ потушеннаго пожара. И какъ этотъ паръ, поднимались мысли изъ бездны души о. Матвѣя. Точно помимо его воли они сцѣплялись и расцѣплялись по привычнымъ ассоц³ац³ямъ... "Развратился народъ современный! А! Священникъ.. у священника! Когда бывало такое!.." Но въ этихъ мысляхъ онъ уже не чувствовалъ силы.

   Павлинька удивленно смотрѣла на сжавшуюся и мокнувшую фигуру мужа.

   - Что жъ ты... подъ дождемъ-то сидишь?

   Онъ не отвѣчалъ.

   Ей стало жалко его.

   - Матвѣй!- сказала она тихо:- отпусти меня.

   Онъ долго молчалъ, потомъ сказалъ безъ всякаго выражен³я:

   - Куда?

   - Не знаю... Отпусти! Ты видишь... не могу я! Можетъ-быть я... учиться поѣду.

   И удивленная этою мыслью, не зная, откуда она пришла, она страстно повторила:

   - Вѣдь я неученая... неученая. Не знаю я ничего! Во тьмѣ брожу...

   - А деньги?- глухо сказалъ онъ.

   Она уныло произнесла:

   - Де-е-ньги...

   Онъ медленно всталъ и поп³елъ.

   - Матвѣй!- вскричала она.

   - Ну, что тебѣ? - вдругъ зло обернулся онъ: - не держу... ступай!.. Не держу я! Ступай... куда хочешь. Уходи! Задумала, такъ... зачѣмъ, зачѣмъ спрашиваешь? Зачѣмъ говоришь въ лицо... такое! Развѣ я...

   Онъ пошелъ, но на порогѣ въ сѣни еще разъ обернулся и проговорилъ возбужденно:

   - Развѣ я... подлецъ?!

   На дворѣ темнѣло отъ черныхъ тучъ и ливня. О. Иванъ спрашивалъ доктора:

   - Ну? Какъ?

   - Ничего, ничего!- сказалъ докторъ,- все пойдетъ отлично! Хорошо, хорошо! Ребрышко подгуляло, да это ничего. Адамъ, какъ извѣстно, и безъ ребра отлично прожилъ...

   Онъ, смѣясь, щурился на о. Ивана.

   - Развѣ только... рай потерялъ? Адамъ-то... А? Такъ это не изъ-за ребра, а изъ-за яблока... Ну, ничего, ничего, теперь и этотъ малышъ вкусилъ яблока жизни... будетъ знать, гдѣ добро, гдѣ зло... Можетъ быть, и назадъ къ раю дорогу сыщетъ, когда вырастетъ...

   Онъ хитро скалилъ свои мелк³е, бѣлые зубы... Въ комнату осторожно заглянулъ благочинный.

   - Михаилъ Васильевичъ! Вы еще не свободны? Къ уряднику просятъ...

   - А ну его къ чорту... не хочется!

   - Бокъ у него поврежденъ, говорятъ...

   - Ну, ну, сейчасъ.

   Докторъ попросилъ о. Ивана посидѣть около боль