Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Страна отцов

мъ мулла сказывалъ: барашка былъ, кумызъ былъ, а дивочка не былъ...

   О. Иванъ смѣялся.

   - Нѣтъ, Абдулка, слушай-ка! Тебѣ непремѣнно креститься надо! Богъ-то у насъ одинъ, только вѣра разная, а наша вѣра ку-уда лучше вашей! Вонъ у васъ въ раю-то, какъ на землѣ, барановъ жрутъ да кумысъ лакаютъ! Развѣ это рай? Какой это рай! У богатаго человѣка и на землѣ рай выходитъ: и бараны, и кумысъ есть, и женъ гаремъ цѣлый... А у насъ, братъ, въ раю-то... благода-ать!

   Абдулка моталъ головой.

   - Богъ одинъ, вира разна. Всяк³й вира хорошъ, который человѣкъ хорошъ. Богъ на морда видитъ, который человѣкъ хорошъ. Который человѣкъ - плохой человѣкъ, татаринъ, русск³й... пся ровна... баръ-биръ... шайтанъ лапамъ гуляйтъ!

   И онъ закричалъ на лошадей гортаннымъ крикомъ, который онѣ такъ хорошо понимали, Онѣ поджались, вытянулись. Пригорокъ все выросталъ. Съ рѣки потянуло прохладой. Лошади захрапѣли, втягивая ноздрями свѣж³й воздухъ.

   Внезапно угрюмая тѣнь упала на дорогу.

   Солнце погрузилось въ тучу.

   Ласточки исчезли, кулики смолкли, только вдали гдѣ-то безпокойно кричала запоздавшая галка. Стога и пригорки будто присѣли и прижались къ землѣ. Туча, поглотивъ солнце, на мигъ пропиталась багровымъ свѣтомъ, но снова потемнѣла и стала черной, только кое-гдѣ на ней клубились сѣрыя пятна, будто отъ застывшихъ пушечныхъ выстрѣловъ. Казалось, голова чудовища разросталась надъ полями, и космы волосъ ея, мѣстами сѣдыхъ, мѣстами черныхъ, разбросались но небу.

   Подъ зонтомъ разговаривали.

   - Я сказалъ и повторяю,- недовольно ворчалъ о. Матвѣй:- лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ послѣднимъ въ городѣ. Тутъ я хозяинъ... лицо! Передо мною мужики шапки ломятъ! Тутъ я чувствую власть свою! Тутъ я и священникъ, и администраторъ, и до нѣкоторой степени суд³я! Единовременно! и вообще...

   - И вообще?- съ оттѣнкомъ презрѣн³я въ голосѣ повторила Павла Григорьевна.

   - И вообще я въ городъ ни въ какомъ случаѣ не пойду!

   - Да развѣ я зову тебя туда?

   - Какъ?- удивленно сказалъ о. Матвѣй:- такъ чего же тебѣ тогда нужно? Чего тебѣ мало? Что у тебя за жадная душа!

   Павла Григорьевна молчала.

   - Я тебя спрашиваю, наконецъ!- раздраженно закричалъ о. Матвѣй:- что молчишь? Надо намъ договориться до конца!

   Не отвѣчая ему, Павла Григорьевна выглянула изъ-подъ зонта.

   - Гроза идетъ!- вскричала она:- какая прелесть!

   Она поспѣшно закрыла зонтъ, говоря возбужденно:

   - Сейчасъ громъ будетъ! Громъ... молн³я! Буря! Какъ я люблю! Мнѣ все хотѣлось на морѣ въ грозу побывать... Въ штормъ! Иванъ Василичъ, посмотри. Туча... черная, черная!!

   Она указывала рукой.

   - Словно крѣпостная стѣна надвигается... А вонъ бойницы!! Сейчасъ пальба будетъ! Бомбы, стрѣлы полетятъ! А снизу... у горизонта... что-то сѣрое дымится! Словно конница скачетъ!

   Она всплескивала руками.

   - Гроза!!

   - Вотъ вспаритъ бока-то!- шутилъ о. Иванъ.

   - Ничего... не сахарная!

   О. Матвѣй вытащилъ изъ-подъ себя большую шаль и сталъ укрывать плечи жены.

   - Холодно стало послѣ жары-то... Прикройся!

   Она, не спуская глазъ съ тучи, отвела его руки.

   - Уйди...

   Кони мчали.

   Ужъ дорога вышла на пригорокъ и вдали показались широк³е и темные изгибы рѣки. Въ воздухѣ разливалась влажность.

   - Когда я была подросткомъ-дѣвочкой,- говорила Павла Григорьевна: - бывало, какъ гроза,- я въ степь... Домъ нашъ стоялъ у самой лѣсной опушки... Иду навстрѣчу тучѣ... Буря налетитъ, треплетъ, рветъ меня всю, а я иду! И весело... И чего-то грустно... Такъ гру-устно, гру-устно! Воть подошелъ бы кто,- взялъ бы за руку, повелъ бы... въ самый ураганъ,- гдѣ громъ, гдѣ молн³и... Бывало, вся мокрая до нитки приду домой... И не спится ночью.. И подушка мокрая отъ слезъ, а о чемъ плачу, не знаю...

   - Всегда были глупости на умѣ:- проворчалъ о. Матвѣй, закутываясь въ шаль, отчего сразу сталъ напоминать цыгана.

   Тарантасъ сдѣлалъ три поворота по песчаной дорогѣ, среди низкорослаго дубняка и выѣхалъ къ парому.

   Отъ парома кричали десятки голосовъ:

   - Ско-р-ѣй!! Гроза и-де-етъ!!

   У парома батюшкиныхъ лошадей вмигъ отпрягли, а тарантасъ вкатили на паромъ, гдѣ нѣсколько крестьянскихь телѣгъ съ разнымъ товаромъ стояло поднявъ вверхъ оглобли, такъ что для тарантаса оставалось еще мѣсто. Батюшка самъ наблюдалъ, какъ вводили на паромъ лошадей.

   - Осторожнѣй, брат³е!- говорилъ онъ:- пугливые у меня кони-то... особливо коренникъ! Зубы вышибетъ.

   - А мы слышимъ,- звоняетъ колоколецъ!- суетился около батюшки, ничего не дѣлая и мѣшая другимъ, низкорослый паромщикъ съ сизымъ носомъ и слезящимися глазами: - безпремѣнно, думаемъ, батюшка! Потому у начальства звонъ стро-ог³й, а у батюшекъ колокольцы поютъ, какъ пѣвч³е на молебнѣ.

   Онъ метнулся къ высокому мужику.

   - Куды возжу-то тянешь... чертоломъ! Бархатна духовная возжа-то! Не веревка!

   - Н-ну... ты!- хмуро скосился мужикъ:- подхалюза!

   Паромъ отчалилъ.

   Онъ бороздилъ еще свѣтлое пространство рѣки, а къ западу, откуда шла туча, казалось, въ рѣку вылились чернила съ кровью. Уже туча утратила всяк³я формы. Это была нароставшая мгла, надвигавш³йся хаосъ,- еще молчащ³й, но уже таящ³й ужасы, отъ которыхъ заранѣе вздрагивала земля.

   Сидя въ тарантасѣ, Павла Григорьевна не спускала съ тучи широко раскрытыхъ блестящихъ глазъ, сложивъ руки будто въ молитвѣ какому-то невѣдомому, но влекущему ее божеству.

   - Митричъ! Тяни крѣпче!- кричали мужики паромщику.

   - Подсоби иди!- хрипѣлъ Митричъ.

   - До грозы бы Богъ далъ! Ишь наползатъ...

   - Ничего, съ нами батюшки!

   Мужики смѣялись.

   - Что это вы за товары везете, брат³е?- спросилъ о. Иванъ, щупая возъ:- на ярманку, что ли?

   - Въ Богдановку, на ярманку. Ярманка завтра. Такъ... всячину веземъ... чашки да ложки, черепки да плошки.

   - Хорош³й торгъ бываетъ?

   - Дрянь!- отозвался отъ тарантаса о Матвѣй.

   - Нѣтъ,- ничего себѣ! - говорили мужики: - въ прежни годы совсѣмъ была добра ярманка... Ну, новѣшны года... извѣстно, вездѣ народъ подорвался. Хлѣба нѣтъ, сѣна нѣтъ... скотъ перевелся...

   - А народъ извелся!- угрюмо вставилъ высок³й мужикъ, сдвинувъ шапку на затылокъ и смотря на тучу:- отъ разныхъ притѣснен³евъ...

   Бабы на возахъ при этихъ словахъ, будто по уговору, вздохнули, а мужики понурились.

   - Земск³й... извѣстно что... его благород³е... строгонекъ... Тоже тѣснитъ... и не къ дѣлу иной разъ!

   - Посамостоятельнѣе надо съ нимъ!- сказалъ чей-то спокойный, немного насмѣшливый голосъ:- кто шапку ломитъ да спину гнетъ,- самъ на всякое притѣснен³е напрашивается.

   О. Иванъ взглянулъ на говорившаго. Это былъ кряжистый, сутулый мужикъ, съ умнымъ спокойнымъ лицомъ, веснущатымъ и бритымъ. Щетинистые усы прикрывали у него тонк³я, рѣшительно-сжатыя губы, а взглядъ у него былъ какой-то хмуро-насмѣшливый.

   - Ты храбрый... какъ тебя звать-то?- сказалъ о. Иванъ.

   - Звать-то меня Алексѣемъ,- отвѣчалъ мужикъ,- а храбрость-то всѣмъ полезна. Горячаго коня не бьютъ, не хлещутъ, зубастую собаку не трогаютъ! Большая птица индюшка, да что въ ней толку,- а гусь зашипитъ да шею вытянетъ,- отъ него сторонятся...

   - Это правильная рѣчь!- сказалъ высок³й крестьянинъ:- мужикъ привыкъ къ окрику,- не огрызается... Вотъ на него всякая сволочь верхомъ и садится... Да ничего!- вдругъ добавилъ онъ хмуро:- отходитъ время!

   - Умное слово хорошо и выслушать! - сказалъ Алексѣй:- кабы всѣ мужики такъ думали... Общей думой!

   - И будутъ!- сказалъ круто крестьянинъ.

   О. Иванъ съ удивлен³емъ слушалъ этотъ разговоръ. Но вдругъ онъ схватился за шляпу и крикнулъ:

   - Э-ге-ге! Ну, теперь держись, брат³е!

   Паромъ достигъ уже середины рѣки. Рѣка нахмурилась.

   Зловѣщая тишина какъ что-то живое, опасливо таящееся, обняла потемнѣвш³е берега. Точно умерли птицы, припали къ песку кулики, застыли въ камышахъ утки; только съ отчаяннымъ крикомъ металась надъ рѣкою чайка,- будто потерявъ дорогу. Лошади храпѣли, пугливо вытягивали шеи въ предчувств³и первыхъ ударовъ, быстро надвигавшихся изъ растущей тьмы. Черною тѣнью опрокинулась туча въ рѣку, и паромъ, казалось, несся въ самую пасть чудовища, готоваго дохнуть ураганомъ, брызгами, пѣной, пылью...

   И оно дохнуло!

   Еще издали увидалъ о. Иванъ, какъ неподвижныя деревья низового берега взлохматились, почернѣли, взмахнули всѣми вѣтвями, вразъ нагнулись къ землѣ. Словно играя въ чехарду, черезъ нихъ запрыгали клубы дорожной и пашенной пыли, всталъ огромный вихрь и, крутясь, обрушился въ воду.

   Мигъ...

   И все смѣшалось: вода, земля, берега, деревья, небо...

   Кто-то огромный дышалъ чернымъ, влажнымъ, пыльнымъ дыханьемъ. Съ свистящимъ воемъ вѣтеръ рвалъ водную поверхность, расшибая ее въ брызги,- раздиралъ вверху въ клочья тучи.

   Кони топали, ржали.

   Полы армяковъ хлрпали, точно ладоши; солома взбызилась на возахъ; бабы припали къ ней, причитая:

   - Царица Небесная! Страсти как³я! Съ нами крестная сила!

   - Митричъ! Тяни! Тяни крѣпче! Ляксѣй... помогай ему! Берись всѣ, братцы!

   У кричащихъ мужиковъ вѣтеръ пытался оторвать бороды и невидимой рукой трепалъ ихъ за волосы.

   Павла Григорьевна замерла въ безмолвномъ восторгѣ.

   Она смотрѣла въ самую глубь бѣгущей бездны, слѣдила напряженнымъ взглядомъ за безумнымъ полетомъ вверху черныхъ, сѣрыхъ обрывковъ разорванныхъ вѣтромъ тучъ и радостно вздрогнула, когда, какъ изъ лопнувшей гранаты, надъ головою ея зигзагами побѣжали молн³и, и трескучей тяжестью упалъ на воду громъ.

   - Спрячься, спрячься!- испуганно бормоталъ ей о. Матвѣй,- иди подъ тарантасъ... сейчасъ ливень будетъ!

   - Уйди!- сказала она нетерпѣливо.

   - Тяни, Ляксѣй, тяни!- орали мужики:- Митричъ!

   - Батюшка! Подсоби!- смѣясь, обернулся Алексѣй къ о. Ивану:- ты, видатъ, сильный...

   - Ничего, ничего!- сказалъ о. Иванъ, засучивая рукава:- за хвостъ лошадь остановлю!

   - На скаку?

   - А то въ стойлѣ, что ли?

   И онъ хотѣлъ взяться за канатъ.

   Но въ это время сверху, изъ тучъ, точно тяжесть упала:- яростный порывъ вѣтра вдавилъ паромъ въ воду, обнялъ его со всѣхъ его смоляныхъ боковъ,- накренилъ и съ отчаянной силой толкнулъ впередъ. Алексѣй, хрипя, пошатнулся и грузно грохнулся на полъ, а черезъ него кубаремъ покатился Митричъ.

   Канатъ, шурша, заскользилъ, безсильно падая.

   Какъ долг³е годы носивш³й цѣпи рабъ, паромъ дрогнулъ, почуявъ свободу. Онъ закачался, остановился на мигъ въ раздумьи и быстро понесся по срединѣ рѣки, тихо вращаясь. Берега поплыли, на нихъ деревья гнулись въ отчаян³и, будто готовясь провалиться въ бездну, вокругъ парома черныя волны прыгали съ угрозой.

   - Канатъ лопнулъ! Канатъ!!

   Людей и животныхъ охватила паника.

   Тучи треснули, молн³и съ грохотомъ впились въ берега.

   Полилъ ливень.

   Лошади бились и визгливо ржали.

   Бабы метались на возахъ, выкрикивая слова молитвъ. Возгласы отчаян³я ихъ сливались съ воемъ вѣтра, шумомъ дождя, съ растеряннымъ говоромъ мужиковъ.

   - Ребята!.. Пропали!

   - Тамъ... ниже... горный берегъ!!

   - Камни! Пороги!!

   Митричъ метался у бортовъ.

   - Господи! Господи! Господи! Смертынька... Господи! Аннушка моя... Аннушка! Доченьки мои... прощайте... доченьки!..

   - О, о, о!- вторили ему бабы.

   И онѣ прыгали съ возовъ къ бортамъ, гдѣ сновалъ Митричъ и повторяли его движенья...

   - Это Богъ! Это Богъ... за тебя!- визгливо кричалъ перепуганный и блѣдный о. Матвѣй женѣ: - кайся, преступница! кайся... какъ ²она...

   - Тутъ китовъ не водится!- презрительно сказала попадья.

   Она съ трепетнымъ восторгомъ дышала воздухомъ грозы и опасности, подставляя голову ливню и только боясь передъ всѣми обнаружить переполпявшую ее радость.

   О. Иванъ стоялъ въ недоумѣн³и, уперши руки въ бока и полураскрывъ ротъ. Онъ соображалъ, что еще верста, другая и паромъ неминуемо разобьется о пороги,

   - Господи благослови! - раздался вдругъ крикъ смертельнаго ужаса.

   И о. Иванъ увидѣлъ, какъ Митричъ, истово перекрестившись, готовился прыгнуть въ воду. А занимъ крестились бабы, мужики, и тоже тѣснились къ борту.

   О. Иванъ поймалъ Митрича за рубаху, въ то время, какъ Алексѣй ухватилъ въ охабку толстую бабу, готовившуюся прыгнуть въ воду.

   - Куда ты, разбойникъ?- кричалъ о. Иванъ,- утонуть хочешь?

   Митричъ стоялъ съ выпученными глазами, ничего не понимая и трясясь отъ ужаса.

   - Ид³отъ!- въ октаву сказалъ о. Иванъ. И, покрывая голосъ бури, онъ закричалъ:

   - Люд³е! Стой!!

   Все смолкло на паромѣ, даже лошади, почуявъ голосъ властной воли,- затихли и скосились налитыми кровью глазами въ сторону человѣка, ставшаго хозяиномъ парома и ихъ судьбы.

   - Вы што? Сбѣсились? - кричалъ онъ: - перетонуть задумали?! Живо!! Веревки сюда! Давай веревки!

   Никто не сталъ спрашивать - зачѣмъ.

   - Веревки! Бабы! Веревки батюшкѣ...

   - Возжи давай! Скручивай! - распоряжался о. Иванъ.- Гнилыхъ не надо! Крѣпк³я давай! Живо!! Абдулъ, вяжи! Всѣ сюда! Связывай! Алексѣй!

   Громъ, не переставая, гремѣлъ.

   Ливень отсѣдалъ туманной мглой, дрожащею и шумной, въ которой вертѣлись берега, точно паромъ стоялъ, а берега бѣжали.

   О. Иванъ сбросилъ подрясникъ.

   - Попадья! Отвернись!- кричалъ онъ.

   Онъ сбросилъ сапоги и широк³е бѣлые панталоны.

   Въ одной рубахѣ, неуклюже двигаясь, отбрасывая рукой съ лица намокш³е волосы, дливные, какъ у русалки, онъ обвязалъ себя подъ грудью веревкой и, перекрестившись, бухнулся въ воду, какъ грузный водолазъ,- отфыркнулся, тряхнулъ гривой, заоралъ:

   - Отпускай веревку... не дремли! Алексѣй! Распоряжайся!

   - Небось,- крикнулъ Алексѣй.

   - Отпускай дюжѣй!! Когда крикну, заарканивай!

   Жилистыя руки его... разъ, два... тяжело какъ лопастья, мѣрно, плавно разсѣкали волны. Онъ фыркалъ, громко и сильно вздыхалъ. Съ напряженнымъ вниман³емъ, съ надеждой и страхомъ, слѣдили мужики и бабы, какъ постепенно онъ скрывался за туманомъ ливня, въ черной пасти воющихъ стих³й, за мглою бури. Казалось, деревья на стемнѣвшемъ берегу грозили ему черными вѣтвями, низко сгибаясь надъ водой, а черныя волны бились вокругъ съ насмѣшливымъ плескомъ. При вспышкахъ молн³й еще раза два мелькнула его косматая голова, будто свѣтящаяся фосфорическимъ свѣтомъ.

   Потомъ она исчезла.

   Только скользящая, вздрагивающая веревка говорила безмолвнымъ языкомъ своимъ, что онъ плыветъ, и всѣ напряженно смотрѣли на нее, слѣдили за ея трепетнымъ движеньемъ.

   Страшная тишина наступила вдругъ въ небѣ и на паромѣ. Вѣтеръ спалъ, громъ стихъ, только дождь шумѣлъ...

   Веревка безпомощно повисла.

   Десятки глазъ смотрѣли на нее, раскрываясь все шире, съ ужасомъ, съ отчаян³емъ, съ мольбою, съ надеждой... Трескуч³й раскатъ грома не вывелъ никого изъ неподвижности, точно тутъ столпились мертвецы, и только вновь налетѣвш³й ураганъ трепалъ одежду, волосы, бороды и шали.

   Внезапно веревка вздрогнула, вышла изъ воды, натянулась,- ослабла, опять натянулась, какъ струна. Алексѣй ловко накинулъ ее на столбъ. Паромъ вздрогнулъ, закачался, будто покорно вздохнулъ и, медленно повернувшись, тихо сталъ приближаться къ берегу!

   ...Когда всѣ съѣхали на берегъ, о. Иванъ, съ трудомъ залѣзш³й въ мокрый подрясникъ, сказалъ слегка въ октаву:

   - Хорошо бы теперь разогрѣться, брат³е! Есть, что ли, водчонка-то, ребята?

   Вмигъ отъ возовъ протянулись бабьи руки съ бутылками. Какъ по волшебству, отогнулись полы, и изъ мужичьихъ кармановъ повылѣзли сотки и двухсотки.

   - Эге! Да вы народъ запасливый!

   - Батюшка! Для тебя-то! Господи!

   - Ро-дно-й!!

   - Ладно, ладно! Закуски-то давайте! Бабы! Нѣтъ-ли сушки какой?

   И онъ покосился на о. Матвѣя, дрожащаго и жалкаго...

   - Хочешь разогрѣться?

   - Никогда я этой дряни не пивалъ!- стоналъ о. Матвѣй:- скорѣе бы до тепла куда, это лучше...

   - А я выпью!- сказала попадья, тряхнувъ головой.

   Она подошла къ о. Ивану, вызывающе и восторженно смотря въ лицо ему.

   - Молодецъ, попадья!- одобрилъ о. Иванъ:- это полезно... кровь полируетъ! Только рюмки нѣтъ, ужъ извини!

   - А я и... изъ горлышка!

   Она взяла двухсотку, подняла ее, какъ рюмку, и сказала неестественно-повышеннымъ голосомъ, поблѣднѣвъ и смотря въ лицо о. Ивана горящими глазами.

   - За героевъ... и за все геройское въ жизни!

   И, отхлебнувъ водки, до слезъ закашлялась.

   Не спѣша, запрокинувъ голову, булькая, о. Иванъ перелилъ въ себя содержимое полбутылки, утеръ бороду, крякнулъ и сказалъ:

   - Ловко! А теперь лѣшаго попугаемъ, чтобы не баловался другой разъ.

   При смѣхѣ мужиковъ онъ обернулся къ бурлящей рѣкѣ и, покрывая голосъ бури, заоралъ:

   - О-го-го-го-го-го-го-о-о...

  

  

   Изъ оконъ благочинническаго дома лились потоки свѣта, тусклыми пятнами играя въ уличной слякоти. Домъ гудѣлъ, какъ пчелиный улей. Но возбужденный и шумный разговоръ въ залѣ тотчасъ смолкъ, какъ только показался о. Иванъ съ компан³ей. Лишь въ сосѣдней комнатѣ еще гремѣлъ кто-то съ басистымъ хохотомъ:

   - Она-а, доложу я вамъ... хо-ххо! Бабенка во-острая!

   Быстрая женская рѣчь врѣзывалась въ этотъ смѣхъ:

   - Ужъ вспомните, вспомните мои слова, что я говорила... Отъ крестовской матушки не ждите добраго, я говорила!

   И точно подъ полъ провалились хохотъ и рѣчь. Старый сѣдой благочинный съ смущенной улыбкой подходилъ къ гостямъ.

   - А! Отче Иване! и отче Матвѣе! И вкупѣ съ матушкой! Радъ васъ видѣть! Радъ, радъ!

   Онъ жалъ имъ руки и лобызался.

   - Милости прошу къ моему шалашу. Дождикъ-то засталъ? Промочило, небось? Пожалуйте просушиться...

   - Околъ зм³я зеленаго?

   - Да ужъ тамъ какой понравится! Всѣхъ цвѣтовъ есть...

   О. Иванъ объяснилъ наскоро благочинному дорожное приключен³е и попросилъ сухой подрясникъ. Немедленно откуда-то прибылъ благочинническ³й подрясникъ, прихожую затворили и при общемъ смѣхѣ переодѣли о. Ивана съ церемон³ями, какъ владыку, причемъ подрясяикъ оказался тѣсенъ, коротокъ и трещалъ при каждомъ движен³и. Потомъ торжественно открыли дверь и повели о. Ивана подъ руки къ столу, смѣясь и крича:

   - Дорогу Моисею, изъ пучины спасшемуся!

   А дьяконъ Сикеровъ пѣлъ:

  

   Мо-оря Чермнаго пу-чи-и-ну...

  

   Смущен³е быстро прошло.

   По комнатамъ возобновлялся шумный говоръ.

   Болѣе всего публики толпилось у стола съ выпивкой. Здѣсь солидно крякали, подмыгивали другъ другу на бутылки, чокались, острили, потомъ, прожевывая закуску и отирая усы обширными платками, проходили въ столовую, къ чайному столу, чтобы вмѣшаться въ бойк³й говоръ матушекъ, или окружали карточный столъ въ одномъ изъ угловъ залы, за которымъ въ облакахъ дыма виднѣлась тучная фигура духовнаго слѣдователя о. Ѳаворскаго, учителя Зигзагинскаго и двухъ батюшекъ незначительнаго вида. Ѳаворск³й, съ круглымъ женскимъ лицомъ, едва поросшимъ растительностью, съ зобомъ и одышкой, былъ такъ рыхло-тученъ, что остряки про него говорили, будто благодать на немъ почиваетъ, какъ водянка. Онъ часто острилъ, выдумывая необыкновенныя назван³я для картъ, хрипло смѣялся собственнымъ остротамъ, отчего ордена на груди его прыгали. И какъ только онъ начиналъ смѣяться, у публики, окружающей столъ, расплывались лица въ широк³я улыбки, и колыхались животы отъ смѣха.

   - Забубню загублю!- говорилъ о. Ѳаворск³й:- а ну-ка, что ты противъ моихъ забубенныхъ выставишь? Како возоп³иши?

   Учитель Зигзагинск³й, молодой человѣкъ съ сѣрымъ лицомъ и утинымъ носомъ, вторилъ ему:

   - А мы, ваше высокоблагословен³е, пришибемъ червоточинкой... Ужъ вы черви, мои черви, черви черные мои!

   Оба незначительныхъ батюшки вразъ сказали:

   - Пасъ!

   И одновременно посмотрѣли на столъ съ закусками. О. Ѳаворск³й топырилъ губы.

   - А ежели... затузую я тебя? Что возглаголеши?

   - Тогда мы подъ васъ дѣвицу-съ... И погибнете-съ!

   - Хе-хе-хе!- разражалась публика.

   - Что онъ сказалъ? Что онъ сказалъ?- суетливо спрашивалъ молоденьк³й дьяконъ, съ острымъ носомъ, точно клевавшимъ воздухъ, и любопытнымъ лицомъ, заранѣе расплывавшимся отъ хохота:- что онъ такое сказалъ, брат³е?

   - Отъ дѣвицы, говоритъ... погибнетъ!

   - А-ха-ха-ха!- визгливо хохоталъ дьяконъ, перегибаясь назадъ отъ удовольств³я съ такимъ видомъ, точно его щекотали подъ мышками.

   И онъ бѣжалъ къ чайному столу, чтобы прошептать остроту на ухо дьяконицѣ, такой же молоденькой и такой же любопытной, какъ самъ дьяконъ.

   Дьяконица всплескивала руками.

   - Врешь?!- захлебывалась она.

   Дьяконъ наскоро крестился:

   - Ей-Богу, право! Вотъ тѣ крестъ!

   Онъ бѣжалъ къ столу съ закусками и видно было, какъ тамъ жестикулировалъ и перегибался отъ смѣха.

   Дьяконица нагнулась къ правой сосѣдкѣ, потомъ къ лѣвой, и острота обошла весь столъ. Матушки и дьяконицы сдержанно смѣялись, утирая лица, разгорѣвш³яся отъ смѣха, чая и вина.

   - Какъ это подходитъ къ отцу-то Павлу!- сказала благочинничиха, сохраняя спокойное и солидное выражен³е на красивомъ лицѣ своемъ.

   - Ужъ Зигзагинск³й и скажетъ! - поджимая въ усмѣшкѣ губы, сказала сухая, какъ скелетъ, матушка, сильно качая головой, будто примѣряя, на которое плечо ее положить.

   - А что правда, то правда... грѣха нечего таить!

   - Вдовье дѣло, что подѣлаешь!

   - Вдовье-то оно, вдовье... кабы поосторожнѣе.

   - Говорятъ, у него на приходѣ, какъ которая дѣвица родитъ младенца мужского пола, Павломъ нарицаетъ...

   - Что же... Павлы Павлычи, значитъ... и къ произношен³ю пр³ятно!

   Матушки благодушно закрякали, а дьяконица Ивановская даже завизжала отъ восторга.

   Благочинничиха разливала чай изъ огромнаго самовара и только слегка улыбалась на смѣхъ собесѣдницъ.

   - Вотъ бы ему... съ...- начала было она.

   Но вдругъ, оглянувшись, замѣтила Павлу Григорьевну, сидѣвшую одиноко у окна, вмигъ поджала губы и закрыла лѣвый глазъ, обводя правымъ собесѣдницъ.

   Тѣ фыркнули и чуть не попадали со стульевъ.

   Павла Григорьевна рѣзко поднялась.

   - Я думала, я въ гостяхъ!- глухо сказала она. Всѣ любопытно притихли.

   - А какъ же? - сдѣлала благочинничиха наивное лицо, хотя въ глазахъ ея играла злая насмѣшка:- на что это вы такъ обидѣлись, Господи Боже? Кажется, мы ничего такого... Конечно, обхожден³е у насъ... простое, не великатесное...

   Она подчеркнула:

   - Мы люди не городск³е... деревенск³е! Да, ужъ извините... мы не городск³е!

   Павла Григорьевна смѣрила ее вызывающимъ взглядомъ.

   На мигъ взгляды ихъ скрестились, какъ острые концы шпагъ передъ началомъ поединка. ~

   - А развѣ батюшка о. Михаилъ не городской?- спросила съ внезапной усмѣшкой Павла Григорьевна:- вѣдь онъ, кажется, членъ консистор³и? Куманекъ-то вашъ?

   Благочинничиха сдѣлала совершенно круглые глаза и раскрыла ротъ, но не выговорила ни слова.

   Павла Григорьевна обратилась къ сухощавой матушкѣ, прожигая ее ядовитымъ взглядомъ.

   - А вы что, матушка, такъ недовѣрчиво улыбаетесь? Вѣдь и вашъ вдовый дьяконъ, если не ошибаюсь, раньше при арх³ерейскомъ домѣ состоялъ?

   - Охъ, что вы, мать... охъ, что вы,- въ ужасѣ замахала руками сухощавая матушка, точно отбиваясь отъ привидѣн³я и готовая спрятать голову подъ столъ отъ нависшаго удара.

   Благочинничиха встала.

   - Что вы хотите, матушка, сказать?!

   - Да ничего особеннаго! Просто одно только, что и вамъ городского-то кое-чего не занимать стать... напрасно вы себя унижаете!

   Презрительное спокойств³е разлилось по лицу Павлы Григорьевны и она вышла въ залъ къ мужчинамъ, не обративъ никакого вниман³я на свистящ³й шопотъ вслѣдъ себѣ:

   - Ехидна!

   За окномъ на улицѣ то и дѣло слышались колокольчики. Въ прихожую, шумно откашливаясь, входили новые гости, кряхтя раздѣвались тамъ, цѣловались, задавали басовитые вопросы:

   - Ну, какъ ярманка?

   - Да ничего себѣ ярманка!

   - Мнѣ вотъ нужны будутъ оглобли... къ телѣгѣ! Стояла на заднемъ дворѣ телѣга,- мужичишки... чтобъ имъ... оглобли поворовали!

   - Ха-ха! Это бываетъ...

   - Съ нынѣшнимъ народомъ бѣда! Хе-хе! А на дворѣ-то сыро...

   - Ничего! Иди къ столу, просушимъ!

   - Просушиловка есть, стало-быть? Хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе...

   - Сѣдый грядетъ, сѣдый!- зашумѣло въ прихожей, а потомъ и въ комнатѣ.

   Дьяконъ Ивановск³й метнулся въ прихожую и возгласилъ:

   - Передъ лицемъ сѣдаго возстани!

   Потомъ въ комнату торжественно ввели подъ руки, Ивановск³й и дьяконъ Сикеровъ, задыхающагося отъ туковъ стараго священника, съ сѣдою гривою, какъ у льва, и бородою длинной, какъ у ²акова. Онъ шелъ, прихрамывая, точно разбитый на ноги, зорко посматривалъ вокругъ черезъ очки, шевеля густыми, еще черными бровями.

   - Брат³е и отцы! Новостей вамъ привезъ,- говорилъ онъ солидною старческой октакой.

   Его окружили, усадили на диванъ.

   - Депутату первое мѣсто!

   - Как³я же новости, о. депутатъ?

   - Первая новость - вельми печальная! Всѣ вы, конечно, знали козловскаго дьякона?

   - Какъ же! какъ же!- хоромъ подтвердили духовные: - что съ нимъ? Не запой ли опять? Или въ монастырь?

   О. депутатъ помолчалъ для эффекта и сказалъ:

   - Помѣшался!

   - Я его вчера на постояломъ видѣла!- метнулась къ столу Павла Григорьевна:- можетъ ли быть...

   - А въ какое время дня вы его изволили видѣть?

   - Часовъ въ пять такъ...

   - Ну, а въ десять онъ пришелъ къ семинар³и и сталъ бросать въ окна камни, которыхъ набралъ гдѣ-то полны карманы. Конечно, схватили... А онъ кричитъ:- Пустите... Я въ мертвый черепъ бросаю! Зачѣмъ онъ глазами ворочаетъ! У него нѣтъ глазъ... однѣ впадины! Онъ, говоритъ, туда угольки вставилъ для обмана! Ложь! Ложь!

   - Это его любимое словечко было,- вздохнулъ Сикеровъ.

   - Мы какъ разъ со съѣзда шли, я да о. Кирикъ изъ Заозёрья. Электричество этакъ свѣтитъ... видимъ по площади за кѣмъ-то гоняются. Фигура высоченная, сухая, какъ столбъ телеграфный, голова - жбанъ, подрясникъ точно на вѣшалкѣ болтается. И отплясываетъ, посмотрѣли бы вы, яко Давидъ передъ ковчегомъ. Видимъ - дьяконъ! И видимъ, скачетъ дьяконъ,- точно звѣзды ловитъ, скачетъ и кричитъ: - "Кости стучатъ! Я тѣло мое сбросилъ... это кости стучатъ..." Вотъ-вотъ его поймаютъ, а онъ скокъ-скокъ! И ужъ въ другомъ концѣ скачетъ, глаза - угли, руками машетъ, какъ крыльями, а самъ все про кости:- "По всему м³ру, кричитъ, пройду и костями стучать буду... Вотъ бьетъ набатъ:- бумъбумъ^а... Надулъ щеки, бьетъ себя по нимъ...

   - Онъ всю жизнь въ стеклянный колоколъ набатъ билъ!- сказалъ отъ стола съ картами Ѳаворск³й.

   Всѣ сдержанно засмѣялись, кромѣ Павлы Григорьевны.

   Вспыхнувъ, она слегка вздернула голову и рѣзко проговорила:

   - Зато не плодилъ дѣтей по бѣлому свѣту, а которыхъ имѣлъ, воспитывалъ!

   Тутъ выползло изъ кармановъ много обширныхъ платковъ, и точно по внезапной простудѣ у всѣхъ появился насморкъ.

   - Что же касается другой новости, брат³е, то с³я характера болѣе отраднаго,- поспѣшно заговорилъ о. депутатъ, изъ-подъ густыхъ бровей своихъ внимательно покосившись на Павлу Григорьевну: - вчера при закрыт³и съѣзда владыка намъ цѣлую рѣчь по этому поводу сказалъ. Есть предположен³е болѣе, чѣмъ вѣроятное, что всѣ школы, волею правительства, отойдутъ въ духовное вѣдомство.

   Самые разнообразные возгласы раздались въ отвѣтъ на это сообщен³е.

   - Можетъ ли быть?

   - Пустое! Откуда это?

   - Вотъ превосходно!

   - Ну, ужъ это, знаете, тоже... не было печали!

   - Давно пора! Давно пора!

   - Привѣтствуемъ мѣру с³ю, отъ души привѣтствуемъ!

   Дьяконъ Ивановск³й застылъ, не понявъ сначала въ чемъ дѣло, но потомъ заметался;

   - Что такое? что такое? Стало-быть, и жалованье?

   Откуда-то изъ-за толпы протиснулся о. Матвѣй. Лицо его с³яло.

   - О. Сильвестръ!- говорилъ онъ:- можетъ ли это быть?!

   - Предположен³е только!

   - Да вѣдь вы поймите: это мечта! Это возвратъ къ великому прошлому! Прошедшее становится будущимъ! Это первый шагъ въ царство ѳеократ³и! Я ждалъ этого... и глубоко вѣрю, что предположен³е превратится въ фактъ!

   Шумъ въ комнатахъ возросъ.

   Всѣхъ взволновала новость и ея значен³е.

   Даже незамѣченнымъ прошелъ пр³ѣздъ Широкозадова. Только благочинный встрѣтилъ его въ прихожей да дьяконъ Ивановск³й съ заискивающей улыбкой помогъ ему освободиться отъ калошъ и предупредительно распахнулъ обѣ половинки двери передъ его тучной фигурой.

   - Давненько не видѣли васъ, давненько!- ласково говорилъ Александрѣ Порфирьевнѣ благочинный:- соскучились по васъ!

   - Въ самомъ дѣлѣ?- улыбнулась Александра Порфирьевна.

   Она съ заалѣвшими щеками протянула руку сыну благочиннаго и крѣпко, по-товарищески, пожала ее.

   Это былъ средняго роста очень худой и нервный юноша, въ поношенной сѣрой студенческой тужуркѣ, съ тонкими губами, часто крѣпко и иронически сжатыми, съ нѣсколько злымъ взглядомъ умныхъ, но близорукихъ глазъ, полускрытыхъ очками.

   Широкозадовъ съ готовност³ю отозвался на предложен³е о. Ивана "подкрѣпить плоть свою".

   - Какъ ваши дѣла съ Васильевкой, Порфир³й Власовичъ? - заискивающе спросилъ его унылый на видъ черный духовный, напоминавш³й переодѣтаго цыгана:- есть слухъ, что ихъ завтра на судилище повезутъ, черезъ ярманку?

   Онъ сокрушенно качалъ головой:

   - Поучительное зрѣлище человѣческихъ страстей, въ узы заключенныхъ...

   Широкозадовъ мутно смотрѣлъ на него.

   - Милл³онъ,- сказалъ онъ, медленно разжевывая слова,- когда въ землю зарытъ, безполезенъ! Сумѣй найти, вырыть и къ рукамъ прибрать его! А мужикъ... что! Лежитъ на сѣнѣ, не жретъ самъ и на другихъ лаетъ!

   - Истинно!- изогнулся духовный.

   Широкозадовъ продолжалъ мутно и внимательно смотрѣть на него, отчего духовный чувствовалъ себя неловко.

   - А откуда вы слыхали,- медленно спросилъ Широкозадовъ:- что повезутъ завтра?

   - Поговариваютъ.

   Они чокнулись.

   О. Иванъ, опрокидывая рюмку, поймалъ на себѣ взглядъ Александры Порфирьевны. И ему стало не ловко.

   - Кажется, я черезчуръ усердствую!- сказалъ онъ и отошелъ отъ стола.

   Онъ всталъ къ окну, такъ что ему слышенъ былъ разговоръ Александры Порфирьевны со студентомъ, пр³ютившихся въ пустомъ углу залы.

   - Къ чему эти споры, эти раздоры,- говорила она:- особенно въ наше тяжелое время, когда всѣ должны соединиться безъ различ³я цвѣтовъ для общей цѣли! И не всѣ ли мы стремимся къ одному и тому же далекому берегу? Только одни хотятъ ѣхать на кораблѣ, друг³е на пароходѣ... Весь споръ къ тому сводится!

   - Нѣтъ, Александра Порфирьевна, мерси! - возражалъ онъ:- во-первыхъ, пароходъ идетъ по курсу, не уклоняясь, съ быстротою! А корабль поддается вѣянью вѣтровъ. Да и съ какой стати я признаю гегемон³ю какого-то корабельнаго экипажа, который хочетъ захватить этотъ далек³й берегъ, чтобы построить на немъ образцовую кухню для изготовлен³я бифштексовъ! Я хочу работать не для гарантированнаго бифштекса, не для экипажа,- для идеала, для человѣчества!

   - Мы всѣ работаемъ для человѣчества!- проговорила она.

   - Да, и должны работать,- твердо сказалъ онъ,- слившись въ общей любви и въ общей ненависти!

   Онъ помолчалъ.

   - Кто знаетъ,- произнесъ онъ задумчиво, точно заглянувъ въ свое будущее:- увидимся ли мы осенъю съ вами...

   Ея рука какъ-то невольно нашла его руку и сжала ее, точно въ тайной клятвѣ, а глаза смотрѣли съ тѣмъ выражен³емъ, словно она провожала его въ невѣдомый и опасный путь... И о. Иванъ, тайкомъ наблюдавш³й, видѣлъ въ глазахъ ея любовь, открытую, ясную, и какую-то острую боль...

   Онъ подошелъ къ нимъ.

   - О чемъ это спорите?

   Студентъ недружелюбно обдалъ его взглядомъ, а Александра Порфирьевна мягко улыбнулась ему.

   - Мы говоримъ о томъ, чего еще не было.

   - О пѣсняхъ будущаго?- улыбнулся онъ ей. Она, смѣясь, кивала ему.

   - Что вы о немъ знаете, вы, такая молоденькая!- говорилъ онъ шутливо:- посмотрю я на васъ, съ виду вы такая спокойная, а въ душѣ... горячка!

   - Развѣ это плохо?

   Онъ улыбнулся, потомъ задумался.

   - Нѣтъ, не плохо!- сказалъ онъ:- горе тому, кто ни тепелъ, ни холоденъ!

   - Въ наше время всеобщаго колебан³я и неустойчивости мысли,- визгливо ораторствовалъ кто-то въ шумѣ говора:- въ нашъ несчастный вѣкъ, когда безбож³е, наса