Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - Страна отцов, Страница 7 - Книги

ждаемое ген³альными еретиками, заразивъ интеллигенц³ю, до мозга костей невѣрующую, грозитъ подъ вл³ян³емъ ея заразить и весь нашъ ^=добрый русск³й православный народъ...

О. Иванъ быстро обернулся.

- Нашъ пострѣлъ вездѣ поспѣлъ... Ишь, распинается!

Ораторствовалъ о. Матвѣй въ толпѣ, образовавшейся у дивана.

На диванѣ, у стола съ чаемъ, недалеко отъ игравшихъ въ карты, сидѣлъ благочинный рядомъ съ депутатомъ.

Благочинный былъ плотный мужчина, смотрѣвш³й старше своихъ лѣтъ, сильно посѣдѣвш³й, съ немного опухшимъ лицомъ, умнымъ, но носившимъ слѣды какихъ-то тайныхъ заботъ и, быть можетъ, давнишнихъ печалей. Все время, когда слушалъ онъ собесѣдника, молчалъ или тихимъ голосомъ вставлялъ замѣчан³е, на лицѣ его играла благосклонная усмѣшка. Но иногда казалось, что эта усмѣшка была застывшей маской,- и среди многочисленной толпы, всегда наполнявшей его комнаты, онъ самъ былъ гостемъ, не имѣвшимъ, возможности уйти, блуждавшимъ мыслью гдѣ-то далеко. Бывали моменты, когда онъ забывался. И тогда усмѣшка медленно сходила съ лица его: оно дѣлалось худымъ, утомленнымъ, строгимъ, а въ глазахъ сквозилъ оттѣнокъ безум³я. Но тотчасъ же онъ слегка вздергивалъ бровями, усмѣшка приходила на свое привычное мѣсто и онъ спѣшилъ сдѣлать какое-нибудь замѣчан³е, чтобы показать, что внимательно слушалъ. Порою въ церкви онъ такъ забывался, что ему приходилось напоминать время возгласа и тогда дьяконъ Сикеровъ на цыпочкахъ шелъ съ клироса въ алтарь и, слегка тронувъ его зарукавъ, шепталъ:

- Владыко... Возглашен³е!

Въ благочин³и его очень любили, особенно низш³й причтъ. Онъ улаживалъ самолично всѣ несоглас³я и какъ наблюдатель, много заботился о церковныхъ школахъ. Но говорили о его семейныхъ несоглас³яхъ, благодушно упоминали о какой-то старой истор³и съ учительницей,- истор³и, дошедшей даже до владыки, послѣ чего учительница была переведена въ отдаленный конецъ уѣзда и тамъ вскорѣ умерла. А онъ съ тѣхъ поръ сталъ выпивать и любилъ, когда его окружала компан³я. Поэтому, время его поѣздокъ по благочин³ю было для духовенства временемъ нескончаемыхъ празднествъ и даже орг³й, въ которыхъ самъ онъ принималъ участ³е только въ качествѣ благосклонно-улыбающейся тѣни, особенно съ тѣхъ поръ, какъ послѣ одного громкаго крестьянскаго процесса застрѣлился его старш³й сынъ, служивш³й въ Старом³рскѣ товарищемъ прокурора.

Въ описываемый вечеръ привычная усмѣшка чаще исчезала съ лица его и всѣ замѣчали, что благочинный неспокоенъ и отчего-то сильно волнуется. Дьяконъ Сикеровъ, съ своей рыжей гривой, подслѣповатыми глазами и длинной козлинной бородой, всегда державш³йся поблизости благочиннаго, какъ его секретарь и сослуживецъ, отмѣтилъ про себя, что ложечка дрожала въ рукѣ благочиннаго, когда онъ мѣшалъ ею остывш³й чай, глаза же съ безпокойствомъ незамѣтно слѣдили за сыномъ: ходилъ ли тотъ по комнатѣ, разговаривалъ ли. А когда сынъ уходилъ изъ комнаты, безпокойство благочиннаго возростало.

Разговоръ шелъ о новости дня и потому мало-по-малу всѣ сгруппировались вокругъ дивана, даже о. Иванъ и унылый духовный подошли сюда, и только одинъ Широкозадовъ одиноко, какъ монументъ, еще возвышался въ полутьмѣ у стола съ закусками.

- Воистину,- воп³ялъ о. Матвѣй:- современный ²ерусалимъ, сирѣчь церковь Христова, до нѣкоей степени какъ бы въ развалинахъ лежитъ. Г³ены и шакалы бродятъ межъ стѣнъ, покрытыхъ мхомъ тысячелѣт³й, скимны, обитающ³е въ тайныхъ, роютъ норы въ бойницахъ и башняхъ, стараясь подкопать основан³я. И плачъ ²ерем³и слышенъ далече... Ибо настали времена, когда врата адовы пытаются одолѣть церковь!.. Борьба между агнцемъ и дракономъ!

О. Матвѣй вскочилъ на любимаго конька и теперь несся на немъ безъ удержу, скакалъ, жестикулируя по пустынямъ безбож³я, среди развалинъ вѣры, но скакалъ самоувѣренно, безъ страха и сомнѣн³й, въ широкораспахнутыя врата, за которыми видѣлись ему строг³я очертан³я "царства ѳеократ³и". Наступило, по его словамъ, время "изженен³я плевелъ", всесожжен³я сорныхъ травъ, куколя и волчца, заглушившихъ "ниву Бож³ю".

- Ибо что видимъ окрестъ и всесторонне?- вопрошалъ онъ, взмахивая тоненькими ручками и строго морща маленькое личико:- интеллигенц³я эта тамъ... такъ называемая... свѣтск³й классъ... Атеизмъ чистой крови вольтеровск³й, а въ лучшемъ случаѣ безформенный пантеизмъ - вотъ ея религ³я! Толстовцы... Соц³алисты, анархисты... отрицатели брака, собственности и государственности! на мѣсто Бога Боговъ, Творца и Зиждителя вселенной, они ставятъ себѣ, какъ истые язычники... кого? Сумасшедшаго философа Ницше или какого-нибудь разрушителя политическихъ устоевъ, вродѣ нѣмецкаго еврея Маркса.

О. Иванъ почувствовалъ на себѣ взглядъ Павлы Григорьевны. Онъ уже не первый разъ за этотъ вечеръ встрѣчалъ ея упорный и пристальный взглядъ, безпокойный и ищущ³й, съ какимъ-то новымъ для него выражен³емъ, которое и пугало и привлекало его и приводило въ недоумѣн³е. И какъ только онъ встрѣчалъ этотъ взглядъ, словно что-то выростало въ его груди, туманомъ обволакивало предметы и онъ смущенно и подозрительно косился на сосѣдей.

Между тѣмъ о. Матвѣй былъ уже далеко и скакалъ на своемъ конькѣ по чужимъ владѣн³ямъ, при напряженномъ вниман³и слушателей.

- Вотъ во Франц³и духовенство гонятъ. Конечно, то - черная католическая рать. А все же сказывается и въ семъ безумная дерзость интеллигентовъ и невѣровъ. Забыты историческ³я заслуги. Служители Бога, носители правды его, изгоняются изъ школъ, крестъ выносится изъ судовъ!

Онъ въ фанатическомъ жестѣ вытянулъ руку.

- И будетъ храмъ ихъ пустъ! Это знамен³е времени, признакъ, что Антихристъ воздвигъ главу свою! Но то въ чужой, полуязыческой державѣ творится! А что же наши суедумцы? Тотчасъ откликаются! Возвышаютъ главы свои, воздвигаютъ гонен³е на церковную школу! Слышали, читали, какъ тверское земство отличилось? Да и оно ли одно! Но... съ Богомъ шутки плохи! И тверское земство испытало это на себѣ... И Франц³я испытаетъ! Ибо, какъ ни силенъ будетъ Антихристъ, но надлежитъ ему быть связану и побѣждену! Силенъ Богъ нашъ!

- Кто Богъ вел³й, яко Богъ нашъ!- задумчиво сказалъ о. Сильвестръ, тихо барабаня по столу пальцами.

Дьяконъ Сикеровъ убѣжденно докончилъ;

- Ты еси Богъ, творяй чудеса.

Но тутъ внезапно и какъ-то испуганно икнулъ о. Ѳаворск³й, точно его смутило такое настойчивое упоминан³е о Божествѣ, котораго въ душѣ онъ очень боялся.

Всѣ засмѣялись.

- Должно-быть, батюшка хотѣлъ сказать "аминь", да не вышло! - пришелъ на помощь къ Ѳаворскому Зигзагинск³й...

- Не ври!- сказалъ Ѳаворск³й:- это въ утробѣ моей ромъ о пирогъ спотыкнулся...

О. Иванъ взглянулъ на водянистую фигуру Ѳаворскаго, и опять встрѣтился со взглядомъ Павлы Григорьевны. Какимъ-то темнымъ взглядомъ она смотрѣла на него, отъ котораго вся кровь прилила ему къ лицу, а сердце точно оторвалось и покатилось. Точно его одного она и въ комнатѣ видѣла. Онъ вздохнулъ и тяжело отвелъ глаза. Безпокойное предчувств³е охватило его, тяжелая, медленная мысль, какъ туманомъ, стала заволакивать сознан³е.

- Да чего она... ровно я... убилъ кого...

О. Матвѣй, поощряемый вниман³емъ слушателей, уже докапывался до самыхъ основан³й взрывалъ фундаменты и скакалъ на головокружительныя высоты, съ фанатическимъ блескомъ глазъ вскидывая руки, точно вызывая на борьбу кого-то ненавистнаго.

- Православ³е! Самодержав³е! Народность! Вотъ три краеугольныхъ камня нашей жизни! И изъ нихъ первый - православ³е! Ибо кто собралъ Русь во едино стадо и создалъ самодержав³е? Оно! Кто совокупилъ разнообразныя племена во едину народность? Оно! Русь всегда была Русью православной церковности, и въ этомъ ея сила, ея слава, ея святость, ея превосходство передъ другими народами³ Непобѣдима и крѣпка была она для враговъ внутреннихъ и внѣшнихъ, пока монастыри были ея свѣтильниками, пока горѣли въ ней солнца вѣры так³я, какъ патр³архи! Всегда заря истиннаго образован³я, источника вѣры и силы, исходила изъ школъ церковныхъ. И вотъ повторяю... привѣтствую я это намѣрен³е высшаго правительства передать намъ школы! Онѣ принадлежатъ намъ по историческому праву! Не только низш³я школы... гимназ³и и университеты слѣдовало бы отдать въ наши руки, подъ нашъ надзоръ...

- Позвольте!- внезапно раздался рѣзк³й, ироническ³й голосъ:- вы отъ лица духовенства говорите или за себя?

О. Матвѣй обернулся.

Прислонясь къ печкѣ, стоялъ студентъ и, слегка раскачиваясь, терся спиною о печку и говорилъ:

- Если отъ лица духовенства, то я увѣренъ, что духовенство въ лучшей части своей само откажется отъ вашихъ словъ; если за себя, то так³я рѣчи возмутительны въ устахъ священника! Вы порочите лучшихъ людей страны, вы пытаетесь отнять у нихъ то, что они добыли потомъ и кровью, что они въ тяжелой борьбѣ создавали, въ то время, какъ вы собирали калачи и кокурки съ тѣхъ бѣдныхъ рабовъ, которыхъ сами же величаете овцами...

Онъ злобно вспыхнулъ отъ собственныхъ словъ:

- Вы самозванцы, вы обманщики!! Для чего вы протягиваете ваши рабск³я руки къ школамъ? Чему вы можете учить народъ? Цѣпи умственнаго рабства вы называете небесной Истиной, вѣчную подлую Ложь жизни - высшей Правдой!

О. Матвѣй взъерошился и визгливо закричалъ:

- Позво-льте!!!

- Митя! Митя! - безпокойно звалъ благочинный: - я тебя просилъ... опять ты...

Онъ привсталъ съ дивана и пролилъ стаканъ, задѣвши его рукою.

- Да не могу же я, папаша!- вскричалъ студентъ, рѣзкимъ жестомъ разведя руками:- на так³я рѣчи молчать позорно!

О. Матвѣй наступалъ на него:

- Позвольте!!

Но тутъ и въ духовенствѣ разыгрались страсти. Точно вихрь ворвался въ толпу духовныхъ, рукава ихъ заболтались и сами они всѣ точно закружились.

- Вѣрно, вѣрно!- кричали молодые:- мы не солидарны съ такими взглядами!

- Это фанатично!

- Мы дѣлаемъ свое дѣло, а свѣтск³е люди свое! Мы сами оттолкнули отъ себя интеллигенц³ю нетерпимостью.

- Но как³е же, однако, мы обманщики?

- Позвольте! Позвольте!

- О. Савел³й! Не горячитесь!

- Правда, о. Матвѣй!

Тутъ всталъ о. Ѳаворск³й и сказалъ:

- То, что отнято, должно быть возвращено! Это истинная правда! А то, что мы обманщики, это... это... это съ вашей стороны, Димитр³й Викторовичъ, нехорошо... и неблаговидно-съ! Ибо и сами вы происходите, такъ сказать, отъ... ³ессеевъ-съ!.. Странно мнѣ слышать ваши словеса въ семъ домѣ, искони благочестивомъ...

О. Иванъ съ интересомъ ждалъ продолжен³я сцены.

"Завелъ Матвѣй кашу!" - думалъ онъ.

Но въ это время кто-то тихо дотронулся до его локтя. Онъ почему-то сильно вздрогнулъ и обернулся.

Павлинька звала его взглядомъ за собою.

Онъ покорно пошелъ за нею.

Прошелъ прихожую, вышелъ въ темныя сѣни, гдѣ черная собака ткнула его мордой, обнюхивая. Павлинька скользнула куда-то за дощатыя дверцы, и онъ проникъ слѣдомъ за ней.

Тутъ былъ чуланъ.

Въ немъ, повидимому, кто-то обиталъ, потому что въ углу на доскахъ примостилась грязная перина, а рядомъ на широкомъ и старомъ красномъ сундукѣ стоялъ неуклюж³й деревянный фонарь, сквозь разбитыя стекла котораго, мигая, свѣтилъ сальный огарокъ. По стѣнамъ на полкахъ лежали рѣшетья съ яйцами, была навалена грудами шерсть и стояли широкобок³е кувшины, точно прыгавш³е въ колеблющемся свѣтѣ огарка. Пахло затхлостью и съѣстнымъ, особенно рѣзокъ былъ запахъ ветчины. Въ оконце подъ крышею сквозь паутину смотрѣла ночь.

- Ты чего секретничать вздумала? - спросилъ о Иванъ.

Павлинька смотрѣла на него снизу вверхъ, близко ставъ къ нему, и молчала. Дрожащ³й свѣтъ огарка обливалъ ее игрой свѣта и тѣней. Взглядъ ея былъ тотъ же темный и ищущ³й, что такъ пугалъ и привлекалъ его. И въ этомъ полусумракѣ онъ точно въ первый разъ увидалъ ее: пышную грудь, блестящ³е глаза, милый и нѣжный овалъ лица,

Легкая, но острая игла коснулась его сердца щемящей отравой.

Онъ слегка отодвинулся.

- Ну?

Она порывисто, но какъ во снѣ, двинулась къ нему.

- Позволь мнѣ...

- Ну?- повторилъ онъ, чувствуя приливъ странной слабости.

- Я такъ... такъ тебя... Такъ уважаю тебя! Позволъ мнѣ... отъ всей души... поцѣловать тебя!

- Чего вздумала!- хотѣлъ онъ сказать. Но сказалъ:

- Что жъ... ну!

Слегка вскрикнувъ, она приподнялась, крѣпко охватила его шею руками и впилась въ губы ему страстнымъ, долгимъ, точно давно жданнымъ, жаднымъ поцѣлуемъ.

- Я не могу... больше не могу!- задыхалась она у него на груди:- я тебя... любить хочу! Я... тебя... люблю тебя! Герой! Ты... герой!

И точно слиться она съ нимъ хотѣла, раствориться въ немъ, взять къ себѣ часть мощи его и стать торжествующей, побѣдоносной, сильной.

И эта живая страсть, недостававшая ему, ударила въ него, какъ электрическ³й токъ, дохнула на него огненнымъ дыханьемъ, опалила, сожгла всѣ его мысли, предчувств³я, сомнѣнья, его прошлое и настоящее: м³ръ ликующей и зовущей необъятности раскрылся передъ нимъ, точно взвивалась съ шумомъ какая-то черная завѣса и свѣтъ ослѣпилъ его. Все тайное, жившее въ немъ безсознательно, все его чувство къ ней ударило ему въ голову, точно шумнымъ пламенемъ опалило его. Онъ вздохнулъ, охватилъ ее, извивающуюся, страстно-плачущую, какъ медвѣдь сжалъ въ объятъяхъ, цѣловалъ ея дрожащ³я губы, пилъ ея слезы.

- Уйдемъ! Уйдемъ!- шептала она.

- Уйдемъ!- повторялъ онъ за нею въ полубезпамятствѣ.

Не было времени, казалось ему, когда бы онъ не любилъ ее.

- Ты сильный... сильный! - страстно повторяла она:- уйдемъ... оставь все! мы здѣсь чуж³е! И ты... и я!!

- И я!- повторялъ онъ, какъ эхо.

- Мы создадимъ лучшую жизнь! Мы сумѣемъ создать! Почему должны мы задыхаться? Почему? Развѣ ты не задыхаешься подъ нею? Развѣ ты не желаешь сбросить ее?

- Кого?!- съ смутнымъ испугомъ спросилъ онъ.

- Рясу!!

Онъ вспомнилъ и очнулся.

Поблѣднѣлъ и оттолкнулъ ее.

Все его прошлое возмутилось въ немъ.

- Пусти! Ты съ ума сошла! Позабыла, кто я и кто ты сама!

И онъ бросилъ ей слово, подсказанное ему въ этотъ мигъ всѣмъ его кастовымъ прошлымъ:

- Вавилонянка!

Какъ сонный, съ трясущимися руками, прошелъ онъ въ залу и быстро сталъ ходить по свободному пространству, не замѣчая, что тутъ разыгрывается скандалъ.

У стола съ картами оставили игру.

Благочинный стоялъ съ протянутыми руками, безсильно убѣждая:

-Митя! Митя!

Сынъ не слушалъ отда.

Нѣтъ, нѣтъ, онъ не можетъ молчать, онъ долженъ, онъ обязанъ сказать имъ въ глаза всю горькую правду.

- Новый общественный строй смететъ васъ съ лица земли,- бѣшено кричалъ онъ, указывая въ упоръ главнымъ образомъ на о. Матвѣя.- Только въ истор³и останется черная страница! Вы не соль... вы грязь земли! Вы говорите о культуркампфѣ во Франц³и, проводите параллель между собою и западнымъ духовенствомъ... Вы не имѣете права на эту параллель! Западное духовенство культурно, просвѣщено, образовано! Оно, въ лицѣ католическаго духовенства, создало науку, искусство, литературу, положило первое основан³е современной гражданственности, цивилцзац³и! Это - величайш³я заслуги! А как³я заслуги у васъ?! Чѣмъ можете гордиться вы? Тѣмъ унизительнымъ положен³емъ, которое занимаете въ течен³е вѣковъ, состоя на службѣ сильнаго противъ слабаго и угнетеннаго, забывъ долгъ и традиц³и апостольск³я, элементарную честь и совѣсть!

- Да это что же такое!- взмахивалъ ручками и почти подпрыгивалъ о. Матвѣй въ необузданномъ гнѣвѣ:- вѣдь это колебан³е самыхъ божественныхъ устоевъ жизни... Это святотатство!

- Митя! Прошу тебя!- взывалъ благочинный.

- Димитр³й Викторычъ! Вы же сами духовный!- сказалъ, шевеля бровями, о. Сильвестръ.

Студентъ гнѣвно и страстно обернулся къ нему.

- А вы думаете, мнѣ не больно говорить все это? Мнѣ больно!.. Во мнѣ ваша кровь течетъ... наслѣдственная, во мнѣ говоритъ голосъ вашихъ же предковъ, вашихъ дальнихъ предковъ, которые выводили народы изъ земли рабства, царямъ въ глаза говорили правду, темницъ не боялись! Но гдѣ, гдѣ у васъ божествепно-гордый духъ вашихъ предковъ?! Гдѣ ваша соль?!

Голосъ его сталъ груднымъ, онъ точно задыхался.

- На ваши умъ и совѣсть надѣты цѣпи! И вы ихъ цѣлуете! Вы гнете ваши безсильныя колѣни передъ тюремщиками!

- Димитр³й Викторычъ! Позвольте...

- Вы - рабы!! И хотите сдѣлать другихъ рабами! Но нельзя, говорю я вамъ, угашать духъ до безконечности! Онъ проснется... Онъ уже проснулся, духъ протеста, свободный, гордый духъ побѣдоноснаго разума... И спадутъ съ него, звеня, ваши ржавыя цѣпи!! Придутъ свободные проповѣдники Правды... А вы уйдете во тьму...

- Нѣтъ! Это ужъ что же такое, о. благочинный!- почти завизжалъ о. Матвѣй при общемъ ропотѣ духовныхъ:- это рѣчи, достойныя такого еретика и врага Св. Церкви, какъ Толстой!

Студентъ порывисто кинулся къ столу и налилъ себѣ вина.

- Предлагаю этотъ тостъ... за Льва Толстого!!

Точно бомбу бросили среди духовныхъ.

Въ залѣ поднялся ропотъ, шумъ, крикъ.

О. Ѳаворск³й бросилъ на столъ карты и заявилъ, что онъ уѣдетъ. Гдѣ такъ поносятъ духовенство, онъ, какъ священникъ и, кромѣ того, духовный слѣдователь, не можетъ находиться! Благочинный то искалъ глазами исчезнувшаго сына, бормоча:- "Митя, Митя! Можно ли такъ!", то упрашивалъ о. Павла остаться и не обращать вниман³я.

- Молодежь! - говорилъ онъ:- намъ, старикамъ, ужъ извинять ихъ приходится!

Но о. Павелъ только взбѣленился отъ этихъ словъ.

- Во-первыхъ, какой же онъ старикъ!

Тутъ ужъ взволнованный шумъ перешелъ въ смѣхъ и хохотъ. Дьяконъ Ивановск³й изгибался отъ хохота и бормоталъ, перебѣгая отъ одного къ другому:

- Онъ не старикъ! Хи-хи! Это вѣрно! На это есть много свидѣтелей! Особенно въ его приходѣ...

- Смолкни!- угрюмо оборвалъ его дьяконъ Сикеровъ.

- Брат³е!- умолялъ благочинпый,- оставимъ распри и раздоры! Прошу отцовъ къ столу!

- Идѣже пребываютъ выпивоны съ закусонами,- пробасилъ Сикеровъ.

А Ѳаворск³й добавилъ при общемъ смѣхѣ:

- За толстаго Павла выпить не возбраняется?

Всѣ потянулись къ столу.

Ночь была душная и сырая.

Что-то черное, зловѣщее, казалось, нависло надъ землею. Тучи все еще брели по небу одинокими фигурами, тяжелыя и усталыя, не давая больше дождя землѣ. Отъ земли влага поднималась къ нимъ душной мглою.

Старый домъ благочиннаго спалъ.

По его биткомъ набитымъ комнатамъ раздавались шумные вздохи, стоны, бормотанье, точно, пользуясь сномъ людей, ожилъ домъ и тосковалъ отъ своихъ воспоминан³й.

О. Иванъ спалъ въ комнатѣ студента, маленькой комнатѣ, съ окномъ во дворъ. Онъ проснулся съ крикомъ, весь въ поту; поднявшись, дико озирался, не понимая, гдѣ онъ. Потянувшись къ окну, онъ облокотился на подоконникъ и выставилъ голову на воздухъ. Кошмаръ еще владѣлъ имъ. Что-то горячее, густое, казалось ему, переливалось въ его жилахъ и, какъ свине³гь, тяготило голову. Съ трудомъ возвращалось къ нему чувство дѣйствительности, и онъ вспомнилъ, что находится у благочиннаго, узнавши бѣлѣвш³е въ темнотѣ каменные сараи. Постепенно ему приходило на память, какъ вчера онъ излишне усердствовалъ у стола и потомъ бродилъ по спящей ярмарочной площади, среди неподвижныхъ телѣгъ и молчаливыхъ балагановъ, точно хотѣлъ куда-то спрятаться самъ отъ себя; измученный, усталый, вернулся уже въ спящ³й домъ и бросился на разостланную по полу кошму, стараясь забыться отъ мыслей и заснуть. Какъ сквозь бредъ помнилъ онъ, что студентъ лежалъ, одѣтый въ свою куртку, въ сапогахъ, будто и не имѣлъ обыкновен³я раздѣваться на ночь; лежалъ неподвижно, не шевелясь, застывш³й, какъ трупъ, но не спалъ, потому что безшумно вставалъ иногда, подходилъ, какъ тѣнь, къ окну и къ чему-то присматривался. И помнилось, или приснилось это о. Ивану, что раза два безшумно отворялась дверь и въ нее осторожно вставлялась голова благочиннаго и его блѣдное лицо осматривало комнату. Онъ даже шепталъ имя сына. Какая-то тоска и ужасъ звучали въ его шопотѣ. Но сынъ не отзывался. Потомъ все исчезло передъ о. Иваномъ.

Всѣ шепчущ³е звуки ночи потонули въ сонной тьмѣ.

Ему снилось, что въ сумракѣ утра онъ идетъ съ крестнымъ ходомъ, ири отдаленномъ звонѣ колоколовъ, къ широкой свѣтлой рѣкѣ, назван³е которой давно позабылъ онъ. Ему жутко и страшно, что онъ забылъ назван³е. Онъ долженъ вспомнить его! Онъ силится вспомнить, а люди ждутъ и ропщутъ. И этотъ ропотъ растетъ и бѣжитъ на него, грозитъ ему. И вдругъ изъ тихихъ водъ рѣки всплываетъ женщина... Она манитъ его къ себѣ, говоритъ что-то, непонятное, точно на чужомъ языкѣ. Внезапно онъ разбираетъ одно только слово:

- Уйдемъ!

Ужасъ и радость охватываютъ его...

Онъ силится крикнуть ей что-то большое, сильное, что сразу разрѣшитъ всѣ сомнѣнья, но языкъ его связанъ, и едва возникшая мысль расплывается, и крикъ его ужасенъ.

Отъ этого крика онъ и проснулся.

И теперь, куда бы ни повелъ онъ воспаленными глазами, передъ нимъ стояла эта бѣлая фигура сна, и онъ хорошо зналъ, кто она такая: у нея было лицо Павлиньки, ея взглядъ, зовущ³й и ищущ³й.

О. Иванъ вздохнулъ шумно, какъ вздыхаютъ ночью лошади на лугу.

- На-вож-ден³е!

Онъ круто мотнулъ головой и сталъ по столу шарить шляпу, стараясь дѣлать это тише, чтобы не потревожить студента. Но споткнувшись объ одѣяло на полу, съ удивлен³емъ замѣтилъ, что на кровати никого нѣтъ. Тогда внезапно вспомнилъ онъ призывный свистъ въ окно, и теперь по-своему истолковалъ его, опять испустивъ тяжелый вздохъ:

- О, Господи... Плоти окаянство... всюду, всюду!

Онъ прошелъ въ сѣни, осторожно ступая черезъ спящ³я фигуры и, выйдя на дворовое крыльцо, тяжело и грузно опустился на ступени.

Въ виски его билась кровь.

Сырая мгла, нѣмая и неподвижная, не приносила облегченья: онъ вдыхалъ вмѣстѣ съ нею что-то разслабляющее, кошмарное, точно весь м³ръ бредилъ вмѣстѣ съ нимъ предразсвѣтнымъ бредомъ. Очертан³я строен³й казались ему странными, пугающими: неоживляемые дневнымъ движеньемъ, эти амбары, бани, каретники казались мертвыми ящиками, особой формы гробами, выросшими изъ земли и мѣшающими жить. Обширный, приземистый домъ, молчаливый, черный, изъ котораго временами выплывали стонущ³е звуки, точно вздохи самоуб³йцы-сына, покончившаго жизнь свою въ одной изъ его комнатъ, былъ точно придавленъ и въ то же время давилъ самъ, какъ темничныя стѣны.

И передъ глазами о. Ивана все двигалась бѣлая фигура сна и все кричала свое:

- Уйдемъ!..

Разстегнувши подрясникъ, снявъ шляпу, о. Иванъ, полураскрывши ротъ, дышалъ, какъ усталый, смотря въ небо.

Звѣзды тускло блестѣли въ одиночку здѣсь и тамъ немигающими очами. Медленно, какъ тяжелыми вѣками, закрывались онѣ тучами, чтобы потомъ опять открыться и неподвижно глядѣть, точно съ неба склонялось надъ землею чье-то печальпое лицо.

Позади скрипнула дверь.

О. Иванъ обернулся.

На него смотрѣло блѣдное лицо благочиннаго.

- Это вы, о. Иванъ?- шепталъ благочинный: - а я сейчасъ былъ у васъ въ комнатѣ. Не видали ли Митю? Мнѣ подумалось, вы вмѣстѣ ушли...

Онъ вышелъ на крыльцо и, казалось, не ждалъ отвѣта.

О. Иванъ чувствовалъ непонятную ему огромную тревогу въ шопотѣ и словахъ благочиннаго. И потому, помолчавъ, сказалъ:

- Молодая кровь!

Благочинный уныло проговорилъ полушопотомъ:

- Не то!

Онъ стоялъ и молчалъ, точно чутко прислушиваясь къ чемуто. Гдѣ-то вздохнула лошадь. Гдѣ-то сонно гагакнуль гусь. Въ воздухѣ безшумно метнулась ночная птица и потонула во тьмѣ.

Благочинный опустился на крыльцо рядомъ съ о. Иваномъ.

- Вотъ хожу... не сплю!- заговорилъ онъ полушопотомъ, точно боясь разбудить таинственные закоулки молчащаго дома:- ахъ, дѣти, дѣти!

- Да о чемъ вы такъ безпокоитесь?- проговорилъ о. Иванъ:- молодой человѣкъ... извѣстно...

- Когда Михаилу застрѣлиться,- отвѣчалъ благочинный болѣе на свои мысли, чѣмъ слова о. Ивана:- у меня было предчувств³е... какъ пр³ѣхалъ онъ, какъ взглянулъ я на его блѣдное лицо, какъ услыхалъ я его первыя слова: "папаша, говоритъ, я къ вамъ отдохнуть... а можетъ быть, и совсѣмъ пр³ѣхалъ"... Такъ я точно черную яму увидалъ передъ собой... И какъ сталъ онъ говорить объ измѣнѣ, и о томъ, что человѣкъ подлъ и слабъ, и что онъ самъ уб³йца! Я ночей не спалъ... и точно все укараулить что-то хотѣлъ... И не укараулилъ!

Онъ помолчалъ

- Вотъ и теперь... Что-то есть, что-то повисло надо мной... ужасное! Я ужъ чувствую... вижу!

- Да что?- удивленно посмотрѣлъ о. Иванъ.

- Кабы зналъ я... Михаилъ былъ сосредоточенный человѣкъ... А Митя горячъ, несдержанъ, упрямъ... Боюсь я! Такое смутное время теперь... Вотъ... куда-то ходитъ... Молчитъ... А говорить начнетъ... все больное, раздраженное! А слухи нынче обо всемъ... так³е непр³ятные слухи... Вотъ и Ивановск³й на что-то намекалъ...

- Нашли кого слушать!- разсмѣялся насмѣшляво о. Иванъ: - стрекоза!

Благочинный поднялся.

- А можетъ онъ въ каретникъ спать ушелъ... Въ дому-то душно! Посмотрю пойду.

Безшумной походкой онъ пошелъ къ темнымъ строеньямъ, точно черное, тоскующее привидѣн³е, шгутающее среди построекъ, похожихъ на гробы.

О. Иванъ вышелъ за ворота.

Мимо бѣлѣющей церкви, черезъ ярмарку, напоминающую гигантск³й таборъ, онъ вышелъ на луговую дорогу и быстро зашагалъ по ней, точно стараясь убѣжать отъ собственныхъ мыслей. Но эти безпокойныя мысли снова захватили его въ свою крѣпкую власть, сильнѣе, чѣмъ вчера, когда блуждалъ онъ во тьмѣ, какъ оглушенный, мучили его тяжелѣе, чѣмъ кошмарный сонъ. Въ головѣ его точно вставали волны прибоя. Снова буря бушевала въ немъ, такая же, какъ вчера на рѣкѣ, когда онъ такъ смѣло бросился въ мутную кипящую бездну и радовался борьбѣ съ нею. Но отъ этой внутренней бури онъ изнемогалъ. Вихрь снесъ и смялъ призрачное спокойств³е жизни его, и душа его открыла свои туманныя очи, чтобы ужаснуться тому, что увидѣла. Его чувства были опредѣленны, но его мысли были лабиринтомъ безъ выхода. Теперь въ немъ боролись человѣкъ и священникъ на туманномъ лугу сознан³я. И борьба ихъ заключалась въ томъ, что человѣкъ съ безумнымъ крикомъ страсти вставалъ во весь ростъ свой и тотчасъ падалъ, а священникъ все время молился о немъ, путая слова молитвы, мѣшая ихъ со слезами, молился о томъ, чтобы побѣдить человѣка,- чтобы человѣкъ навѣкъ замолкъ, идя пробитой для него кѣмъ-то въ жизни тропою, подъ грозящимъ небомъ, по землѣ, ждущей его, чтобы превратить въ ничтожный прахъ то, что и при жизни было мертвымъ прахомъ. Человѣкъ задыхался, захлебывался, какъ подстрѣленный вставалъ и кричалъ:

- Да развѣ я хотѣлъ?! Это ложь! Это неправда! Когда я надѣвалъ на себя рясу, я радовался только тому, чего не понималъ, а отъ того, что понималъ, я плакалъ! Почему же я не могу сбросить ее, когда хочу, почему я долженъ жить, какъ въ могилѣ, когда вся душа моя рвется навстрѣчу свѣту новой, вольной жизни?.. Почему эта новая жизнь грѣшна?! Хотѣлъ бы я знать! Все это ложь!

А священникъ кротко говорилъ, вздыхая:

- Иване! Иване! Вскую мятешися... На тебѣ почиваетъ благодать Духа Святаго... Развѣ ее можно отбросить, какъ тряпку? Это хула на Духа, грѣхъ непрощаемый! Неужели ты измѣнишь обѣту, данному самому Богу?.. И для чего? Какую новую жизнь найдешь ты, клятвопреступникъ! Развѣ совѣсть не замучитъ тебя,- не отравитъ каждую твою преступную радость? Да, да... преступную! Потому что, забывъ жену и дочь, на кого ты любострастно взираешь? Окаянство плоти говоритъ въ тебѣ... Подави... убей ее! Аще око твое смущаетъ тя, изми его...

И на сторонѣ священника была мудрость поколѣн³й, сила устоевъ, крѣпость текстов., На сторонѣ человѣка - только ужасъ жизни и любовь его. И человѣкъ не зналъ, какой новой жизни онъ хочетъ. Онъ представлялъ ее себѣ вольной, какъ степь, свѣтлой, какъ зорю, но безъ опредѣленныхъ очертан³й. А священникъ зналъ опредѣленно свой путь и увлекалъ по нему человѣка.

О. Иванъ обезсилѣлъ отъ этой борьбы.

Онъ шумно вздохнулъ, озираясь, какъ сонный.

- Хоть бы искупаться.

Ужъ занималась заря. Звѣзды погасли.

Точно блѣдная улыбка шла по небу. Тучи ушли безъ остатка, небо стало совершенно чистое. Съ луговъ легкой дымкой поднимался туманъ. Оставляя темные слѣды въ мокрой густой травѣ, о. Иванъ прошелъ къ рѣкѣ и, раздѣвшись, съ шумомъ бросился въ воду, точно упало въ нее столѣтнее дерево.

Рѣчка была тихая, почти вровень съ берегами, заросшая густой зарослью камыша, среди котораго тамъ и сямъ блестѣли омута своею серебристой гладью.

О. Иванъ сидѣлъ въ холодной водѣ, ногою отыскивая, гдѣ бьютъ ледяные родники, погружался съ головою, такъ что на поверхности волосы его плавали какъ водоросли; блаженно отфыркивался, заставляя въ камышахъ испуганно возиться и крякать утокъ. Большая рыба задѣла ему ногу. Онъ хотѣлъ поймать ее и отъ быстраго движенья нырнулъ и глотнулъ воды.

И тотчасъ ему стало весело.

Одѣваясь, онъ чувствовалъ потоки силы, забродившей въ жилахъ.

Ему захотѣлось жить... жить... Идти быстро по росистымъ лугамъ, навстрѣчу зарѣ, пѣть, крича³ь... Набравши въ грудь воздуху, онъ загоготалъ во всѣ легк³я:

- Ого-о-о... Уй-йде-е-емъ!..

И самъ испугался.

- Иване, Иване!- бормоталъ онъ, залѣзая въ бѣлые панталоны и возвышаясь на туманномъ берегу, какъ привидѣн³е:- до чего ты дожилъ, что ты дѣлаешь, о. Иване!

И засмѣялся, поймавъ себя на парод³и извѣстной проповѣди, а также сообразивъ, что ничего преступнаго онъ въ данный моментъ не дѣлаетъ.

А въ лугахъ далеко гдѣ-то, у горнаго ущелья, откликнулось ему эхо зовущимъ крикомъ.

- Уй-де-е-емъ!!.

Онъ быстро зашагалъ по лугу вдоль рѣчки.

Мысли его стали бодрѣе, увѣреннѣе.

Внезапно онъ остановился и прислушался.

Кто-то осторожно пробирался камышами.

Звуки были отчетливоясны: шуршалъ камышъ, слегка бурлила вода у бортовъ, весло тихо, но звонко стучало.

- Охотникъ, что ли, или рыболовъ?- вглядывался о. Иванъ_л

Онъ зналъ, что эта камышистая рѣчка невдалекѣ впадала въ широкую Нобму. "Рыбакъ,- подумалъ онъ,- ѣздилъ въ ночное ставить на рѣкѣ перетяги". Уже вблизи, склоняясь, вздрагивали камыши, и сдержанный разговоръ достигъ его слуха.

- Я съ тобою не согласенъ! - говорилъ молодой голосъ,- не понимаю этой медлительности! Не перевариваю! Когда-то, что-то... Разсудительность такая! Я понимаю натискъ, бурю!

- Буря все можетъ... айда... жарь!- отвѣчалъ другой голосъ: - а потомъ что? Вспыхнетъ пламя, попалитъ, пожжетъ... погаснетъ. Налетитъ вѣтеръ на пепелъ и развѣетъ его! Нѣтъ, я думаю такъ:- вотъ растетъ лѣсъ! Претъ изъ земли сила несмѣтная, медленно... зато вѣрно! Боольшой лѣсъ! Сучками, корнями переплетется... и дотянется онъ до облаковъ... И заглянетъ, что тамъ, за облаками!

- Жизнь шире твоей теор³и. Ты... какъ бы это сказать... догматизируешь ее! И получается что-то стоячее, омертвѣлое!

- За-ачѣмъ! Я тебѣ силищу только представляю, когда она сообща, не зря, а по обдуманности, значитъ, по обоюдной... Поди-ка, постукай по такому лѣсу топорикомъ, когда онъ за облака-то заглянетъ... побѣгай съ плеточкой, съ нагаечкой вокругъ... Не-ебо-ось!

Голоса были очень знакомы о. Ивану, но разговоръ шелъ не громко, и онъ не могъ узнать разговаривавшихъ. Въ лодкѣ опять заговорили.

- Чаль налѣво, къ берегу!

- Тутъ луга!

- Тѣмъ лучше. Укромное мѣсто... И камышъ тутъ густой. Лодку не видать, дорога сюда лознякомъ да шиповникомъ.

- Это что говорить... И луга-то вѣдь у васъ прямо за амбарами начинаются... А тутъ только до Поёмушки матушки добраться... Вотъ кричалъ только кто-то здѣсь...

- Далеко гдѣ-то. По зарѣ-то вѣдь разносится...

- И то правда.

- Причаливай, Алексѣй!

Лодка съ силою врѣзалась въ камыши.

О. Иванъ недоумѣвалъ надъ разговоромъ и съ интересомъ ждалъ, кто покажется изъ лодки. Къ его удивлен³ю, изъ нея выскочилъ студентъ, а за нимъ тотъ мужикъ Алексѣй, который помогалъ о. Ивану на паромѣ. Студентъ былъ въ высокихъ сапогахъ, въ синей блузѣ, перетянутой ремнемъ, поверхъ которой на плечи наброшена была тужурка. Онъ сбилъ фуражку съ полинявшимъ околышемъ на затылокъ и, подпершись руками въ бока, отдувался однѣми губами, смотря на лодку.

- Привяжи ее, Алексѣй, чтобы не видно было, и замѣтку сдѣлай. А на ружье травы набросай.

Алексѣй принялся привязывать лодку и вдругь увидѣлъ о. Ивана.

- Попъ!- выпрямился онъ. И тотчасъ поправился:- гнѣздовск³й батюшка!

Студентъ быстро обернулся къ о. Ивану, посмотрѣлъ на него злымъ и темнымъ взглядомъ.

- Что это вы, отче, спозаранку странствуете.

- Купался.

И, продолжая недоумѣвать, о. Иванъ спрашивалъ:

- А вы что это?

- Да ничего...

- Ужъ не на свиданье ли ѣздили?- добродушно засмѣялся онъ.

Студентъ покраснѣлъ и опять зло посмотрѣлъ на него.

- Я этимъ не занимаюсь!- рѣзко сказалъ онъ.

О. Иванъ смущенно замолчалъ.

Поговоривъ что-то вполголоса съ Алексѣемъ, студентъ сказалъ громко:

- Ну, спасибо, Алексѣй! Можетъ, еще вздумаю прокатиться, такъ не откажись. Заплачу, не безпокойся...

- Благодарствуй...

Студентъ, снявъ фуражку по направлен³ю къ о. Ивану, быстро зашагалъ въ туманѣ и скрылся въ густой заросли дубняка. Но что-то было въ его разговорѣ съ Алексѣемъ иное, чѣмъ послѣдн³я слова, и о. Иванъ недоумѣвалъ, что ему вздумалось кататься ночью? Да и Алексѣй-то мужикъ не здѣшн³й... Или на охоту ѣздили? И чего онъ такъ обидѣлся на мои слова?

Онъ подошелъ къ Алексѣю.

- Здравствуй.

Тотъ возился съ лодкой и хмуро отвѣчалъ, не оборачиваясь:

- Здравствуй.

- Что же это ты... такъ-то! Поздороваться-то какъ слѣдуетъ не хочешь!

- А какъ еще надо?

- Подъ благославенье бы, чай, слѣдовало... эхъ, ты!

Алексѣй выпрямился, посмотрѣлъ на священника, потомъ молча и медленно подошелъ подъ благословенье.

- Куда это вы ѣздили?

- Да такъ тутъ... ѣздили... Нужно было, слышь... въ одно мѣсто...

Алексѣй смотрѣлъ недружелюбно.

- На охоту, что ли?- допытывался батюшка.