Коллонтай Александра Михайловна - Василиса Малыгина

е ясли наладим. Я и то хотела вас спросить: как это вы ясли на "окупаемость" перевели? Растолкуйте, посоветуйте.

   Заговорили о яслях, о субсидиях, о взносах, об оплате профессионалов. Забыла Вася про свою "новость". Только, как прощаться стали, сама Мария Андреевна напомнила:

   - Вы не очень-то на работу налегайте. Помните, что здоровье у вас не крепкое... Боюсь я за вас, голубушка.

   Советы дает; того нельзя, да другое полезно. Слушает Вася, запоминает. Ради ребеночка. Пусть будет ребеночек здоровый... Малый такой, беспомощный...

   Вышла на улицу Вася. А сама идет да улыбается.

   Ребеночек! Это хорошо. Другим бабам пример покажет, как ребенка "по-коммунистически" воспитать. Вовсе нечего там семью, да кухню, да хлам всякий заводить. Ясли наладить... Общежитие "на окупаемости"... На примере нагляднее.

   Думает Вася об "окупаемости" и о ребеночке забыла. А о Владимире так и не вспомнила. Будто и не отец он.

   Укладывается Вася. Шкатулка подвернулась. В ней Володины письма. Портрет его. А на самом верху узенький цветной конверт. Письмо Нины Константиновны.

   Поглядела на него Вася. В руках повертела. Наизусть знает, а снова прочитать хочется. Свою боль бередит, а удержаться не может. Начнет читать, и пойдет тоска грызущая со змеиным жалом по сердцу гулять. За ней - холод придет. Холод - злоба на Владимира. Зачем лгал? Зачем обманывал?

   Взяла Вася письмо. К окошку поближе присела. Вечереет. Развернула знакомый листок.

   Читает внимательно. Слово за слово.

   А тоски грызущей нет. А змейка - ядовитая мучительница - будто жалом ослабела. Сердце Васино в покое оставила.

   Вместо змейки привычной - жалость в сердце Васином нежданно зародилась. Жалость к слезам Нины Константиновны. Жалость к тоске, к боли -обидам другого женского сердца. Вспоминает Нину, как с музыки шла да кончиком пальцев слезинки утирала... За что страдала? За что муку этакую принимала? Ребеночка ждала... Ребеночка выкинула. За что?

   Подошла Вася к столу. Грушины выкройки в сторону сгребла, чернила на стол поставила. И за письмо:

   Не знаю я Вас, какая Вы. Один раз всего видала. В тот раз, откровенно скажу, не понравились Вы мне. А когда заплакали, как с музыки уходить стали, сердцем своим горе Ваше поняла, пожалела.

   Вот, и сейчас опять, прочла я Ваше письмо к Владимиру-Ивановичу. Письмо это Ваше вам возвращаю, взяла его неправильно, тайком от Владимира. Но оно свою службу отслужило. Так что за это Вам на меня сердиться не приходится.

   Много думала я над Вашим письмом. И сейчас опять прочла и вижу - нет у меня на Вас ни злобы, ни обиды. Вижу, что и сами Вы муку большую из-за меня принимали. Как Владимиру, так и Вам скажу, довольно в прятки играть. Надо Вам женой, законной женой Владимира Ивановича заделаться. Вы друг другу больше подходящи. Не жена Я ему, потому что вкусы наши разные - и по разным дорожкам в жизни пошли. Что он думает - я не знаю, он меня не понимает. Кроме муки, ничего наша жизнь надает. И без Вас то же было бы. Не потому расстались мы с Владимиром, что Вы его у меня отняли, а потому и сердце его взять могли, что любви ко мне уж у Владимира не было. Как без Владимира раньше жила., так и теперь проживу. А Вам действительно нет без него жизни. Так всегда бывает, когда друг друга любят.

   Мы с Владимиром Ивановичем и не жили, потому развода не надо.

   Нет у меня к Вам упрека. Если бы раньше знала, как Вы друг друга любите, давно бы так поступила. Владимиру Ивановичу скажите, что и к нему нет у меня злобы никакой, - как другом была, так другом и останусь. И Вам, в случае чего, всегда помощь или услугу какую готова сделать. Раньше у меня к Вам недоброе было в сердце. А теперь, как все поняла, жалость к Вам большая, за все слезы Ваши, за женские страдания да муки. Как сестра желаю Вам быть счастливой. Владимиру кланяйтесь да от меня скажите, чтобы свою молодую жену сердцем берег.

   На случай Вам адрес свой новый записываю. Если когда напишете, и я Вам отвечу. Не враги мы с Вами, Нина Константиновна, хоть друг другу не по воле своей много горя причинили. Да обе не со зла.

   Внизу аккуратно адрес свой подписала, В конверт оба письма вложила. Языком конверт лизнула. Заклеила. И вдруг не умом - душою поняла: теперь конец.

   Шэнец? где же боль? отболи. Где же змейка-мучительница? Нет змейки.

   Где тоска - хмельная, сосущая? Нет и тоски.

   Был Володя Американец - нет Володи. Стал "Владимир Иванович". О Владимире думает - Нину видит. О Нине думает - Владимир рядом рисуется.

   Будто одно они стали для Васи. Неразлучные, нераздельные. Одно, а не больно. Пусть одно! Догорел уголек любви-страсти. Испепелился. На сердце тихо. Покойно. Как в саду после бури.

   Вася у окна. На закат любуется. Закат бурный, в пурпуровых облаках, золотом окаймленных. Вороны кружатся, галдят, ночлега ищут.

   Воздух сухими листьями, грибами, землей осенней пахнет. Душистый, бодрящий, знакомый. Не пряно-томящий, как у Владимира.

   Дышит Вася, жадно воздух пьет.

   Хорошо жить!

   Перегнулась из окна. Во дворике Груша белье стираное с веревки на ночь снимает.

   - Груша, а Груша! Иди скорее сюда. Новость у меня. Хорошая...

   - И то иду.

   Пришла, белье на постель бросила.

   - В чем новость-то? Письмо, что ли, какое получила?

   - Письмо-то письмо, да не я получила, а сама написала. Угадай кому.

   - Не иначе как Владимиру Ивановичу.

   - Вот и ошиблась! Не ему. А сударушке, жене его, Нине Константиновне.

   - С чего же это? - дивится Груша.

   - Видишь, Груша, прочла я это еще раз письмо Нины, жалость большая к ней в сердце у меня зародилась... Тоже ведь муку за меня принимала. Ребеночка ради меня лишилась... Терпела горевала, страдала... А за что? Не соперницы мы с ней, не враги... Кабы не любя, по расчету Владимира у меня отнимала, не простила бы ей, зло на нее бы имела. А теперь, как все про нее поняла, за что? Любит она Владимира. Крепко любит... Любит больше моего... Ее и право... Ей без Владимира жизни нет. Так и пишет: без тебя - пропаду. А мне-то нужен ли Владимир? Подумала я, Груша, подумала, и ясно мне стало, не о нем тоска моя. Кабы Володька Американец вернулся, дело другое бы было... О нем, Груша, тоска, о прежнем Володе. А ведь того-то, Американца, уже нет! И быть не может. Так чего же я Нину мучаю? Чего счастью ихнему на пути стою... Директора стерегу? Разве мне "директор" нужен?

   - На что тебе директор? - соглашается Груша - То-то и плохо: много своих от нас ушло, директорами позаделались. Да ты, Василиса, не тужи... Гляди, еще немало своих ребят осталось. Ты на беспартийных-то погляди! Там больше коммунистов найдешь, настоящих, пролетарских

   - И верно: своих, что ни день, прибавляется... А те?.. Давно пролетарство свое за лампы да стеганые одеяла попроменяли... Не поймем мы друг друга... Вот и думаю я, Груша: чего я Нину-ТО мучу? Чего Владимира держу: не то женат, не то свободен. На что это мне? Конец надо сделать. Без злобы чтобы было... Довольно настрадались. Когда от Владимира уезжала, не так я это понимала. Все чего-то ждала. На что-то надеялась... Думала: уйдет от меня Владимир к другой - с тоски помру. Так, во хмелю-тоске, и сюда приехала. Дороги не видела... А как в партком пришла, за дело взялась, чужие заботы да горе обступили, тоски будто и не было... Поверишь ли, честно тебе скажу, в сердце ни муки, ни>ревнос-ти... Тихо на сердце. Покойно.

   - Слава те, Владычица! - Груша поспешно крестится, на иконку в углу глядит. - Недаром я, Василиса, все эти ночи на коленях Пресвятой молилась... Помоги женскому сердцу! Исцели Василису.,

   Вася улыбается;

   - Ну и Груша! Неисправимая. Все еще в иконки веришь? А вот что верно ты сказала, так верно: исцелилась! Истинно так. Сколько месяцев будто во хмелю ходила. Себя не помнила. Жизни не видела.

   Партию забыла... А сейчас здорова. Все-то меня радует, все-то мне новым кажется. Было вчера, значит, будет и завтра!.. Владимира - нет, партия - есть... Так вот со мной и после тифа было, как выздоравливать стала.

   - Только бы тебя опять хвороба твоя не взяла!.. Как начнет муженек покаянные письма писать...

   - Нет, Груша, этому не бывать, - Вася раздумчиво головой качает. - Будто в сердце что перевернулось.^ Ни тебе горечи, ни тебе упрека. И к той, к Нине, вся ревность ушла. А жалость осталась. Бились мы все трое в заколдованном кругу, выхода искали... Злобу друг на друга имели. Выхода-то и найти не могли. Пока злоба не ушла. А как впустила я Нину в сердце свое, так сама из круга страданий й вышла... Не то что простила я ее, чего прощать-то? А как сестру пожалела, за страдания наши женские, за то, что не меньше моего муку терпела... Не по вине своей, а потому, что жизнь еще такая у нас непутевая... Пожалела я ее, Груша, и самой легче стало. Нет больше боли. Нет тоски. Нет страданий...

   - Что же! Так и быть должно. Разлюбила, значит. Любовь всегда с муками сплетается. Чуть радость дала, глядишь, за радостью и горе тенью плетется. А как страданий нет - значит, и любви конец.

   - Неверно, Груша. Не так ты толкуешь, - качает Вася головою. - Не разлюбила я Владимира... Тут он, в сердце... Только любовь-то другая стала. Обиды нет в ней, злоба к нему ушла... Спасибо за прошлую любовь, за счастье наше прежнее. За что злобиться-то на Владимира? Пока любил - счастье наше было. Разлюбил, чья вина? А за прошлое спасибо... Будто Владимир братом стал, а Нина - сестрою. Подумаю о них - и не то что злоба или ревность, а самой на сердце теплее станет,. Не веришь, Груша? Истинное слово!.. Было счастье наше, теперь их черед настал...

   Каждому свое право. Лишь бы злобы да обмана не было.

   - Про обман-то ты верно сказала, а вот что Нину за сестру почитаешь, невдомек это мне... Мудришь чего-то, Василиса! Смотри, не перемудри, не перекоммунисть. Что простила Владимира да Нину - это, конечно, лучше. Простила - забыла. Из сердца да из памяти вон... А любить-то их не за что! Ты любовь-то свою, сердце свое лучше для рабочего люда сбереги. Туго сейчас ему приходится, веру в себя растерял... Мало ему теперь науки партийной, дай ему душевности, обогрей, обнадежь... Я хоть и беспартийная, а все вижу. Ты, Василиса, у меня спроси, я тебе всегда правду скажу. Коммунизм-то я не хуже тебя понимаю.

   - Ты, Груша, наша. Это все знают. Вот только зачем ты в иконки веришь?.. Ну, ну, не сердись! Не хмурься. Не буду. Не стану дразнить тебя да спорить. Сегодня, Груша, у меня будто праздник на сердце. Светло, легко, свободно... А знаешь, кто меня исцелил? Ну-ка? Угадай!

   - Не придумаю.

   - Федосеевы.

   - Да что ты! Ну и исполать им за это! За этакое дело Федосеихе все ее грехи да мерзости простятся.

   Смеются.

   - А главной-то новости я, Груша, тебе так и не сказала... У докторши была. В положении я... Ребеночка жду.

   - В положении? - Груша руками всплескивает. - Да как же это так? Да как же ты мужу-то волю дала? Как ребенка-то без отца оставила? Или по-модному - аборт сделать собралась?

   - Зачем аборт? Пусть растет ребеночек... А муж что? Одна слава, что "отцы"... Вот у Федосеихи трое, а Федосеев к Доре ушел...

   - Да как же ты одна его растить будешь?

   - Зачем одна? Организация вырастит. Ясли устроим... Тебя думала в ясли сотрудницей пристроить... Ты ребят любишь. Вот и будет ребеночек наш с тобой, общий...

   - Коммунистический?

   - Именно! Забавно обеим.

   - А теперь, Груша, скорей за укладку. Завтра рано поезд идет. Завтра на работу еду. По-своему поставлю. Алексеевич - благословил... На работу опять!.. Радость-то какая, Груша, понимаешь?

   Схватила Грушу за руки. Закружились, будто малолетки, по комнате. Чуть манекен не опрокинули. Хохочут; Во дворе слышно.

   - Жить надо, Груша! Жить! Жить и работать.

   Жить и бороться. Жить и жизнь любить.

   Как пчелки в сиренях!

   Как птицы в гуще сада! Как кузнечики в траве!..

  

   Источник: http://www.fedy-diary.ru/?p=2709