Коллонтай Александра Михайловна - Василиса Малыгина

тавай.

   Мария Семеновна на Васю глядит. Не одобряет.

   - Все-то вы, Василиса Дементьевна, кукситесь... А с чего теперь-то, позвольте вас спросить? Франтиху, с богом, в Москву отправили. Владимир Иванович теперь с вами, в гости - ни ногой... Чего же хмуритесь-то? Мужья этого не любят. Они жену ценят веселую, чтобы в доме смех стоял, чтобы после забот да работ радость тебя ждала...

   Слушает Вася Марию Семеновну, улыбается; а сама думает: "Может, и права она!.. Может, надо встряхнуть себя и снова стать Васей-буяном!.. Как в восемнадцатом году была. Дело - делом, и смеху хоть отбавляй!..

   Пойти разве сейчас к Володе в правление? Неожиданно, как "гостья"? Рассказать про письмо... И сказать, смеясь, что отказ пошлет. Не может же она с Володей расстаться! Пусть видит, как любит его, милого, желанного! Пусть обрадуется... Пусть на радостях обнимет, Васины карие очи поцелует... Васей-буяном назовет..."

   Выбрала Вася белую блузку, синий галстучек повязала. Шляпку свою перед зеркалом надела, кудряшки поправила... Хочется ей сегодня Володе понравиться. Ведь "подарок" ему несет! И какой "подарок"! Васин отказ Степану Алексеевичу на работу в губернию ехать. С Володей в район отправится - там и работу возьмет.

   Пришла Вася в правление. Прямо в кабинет к директору. А кабинет пуст. Директор на заседании. Кончается, минут через десять будет.

   Ждет Вася, газеты московские просматривает. Сама себе улыбается. Вот и она Володе за все "отплатит".За то, что с "той" расстался, за то, что Васей больше всех дорожит...

   Почту принесли. На стол директору положили. Нет ли писем и для Васи? Перебирает деловые конверты. И вдруг сердце - стук! стук! - да и остановилось на миг. Узенький цветной конверт... Почерк тонкий, бисерный... Не иначе как от "нее"... От Нины Константиновны,

   Значит, не кончено? Значит, по-прежнему обман?

   Кажется Васе, что летит она куда-то долго-долго... Конца нет...

   Должно быть, пошатнулась, потому что пепельницу на столе задела, уронила...

   Глядит Вася на узенький цветной конверт, и кажется, что в конверте судьба ее таится.

   Раз!.. Конверт опущен в Васин карман. Теперь правда от нее не скроется. Теперь обману конец...

   Вошел Владимир, с правленцем.

   - А, Вася, и ты тут? Дело есть или так навестить зашла?

   - Пива нет больше... Заказать на заводе надо.

   - Ишь какая. Хозяйкой становишься!.. Не узнать Васю-буяна, - смеется Владимир, будто доволен.

   Смейся, смейся!.. Разорву постылые сети, чем оплел ты меня... Раскрою обман твой до дна.

   - Ты что же, Вася? Только и всего побыла? Уходишь?

   Вася молча кивает головою. Все внутри дрожит, кипит, вот-вот наружу прорвется.

   Нет у Васи терпенья до дому дойти, письмо читать. В городской сад завернула. На скамейку села. Рвет конверт цветной. Не терпится.

   "Мой Воля-солнечный! Мой властелин, мой мучитель любимый!.. От тебя опять ни слова. Третий день - ни строчки. Неужели забыл, разлюбил свою Пинку-капризницу? Свою обезьянку египетскую? Не верю! Не верю!.. И все-таки мне страшно. Ты с ней, а я ведь одна! Твой руководитель умеет влиять на тебя, она будет убеждать тебя, что любовь наша "грех против коммунизма, что надо по-вашему, по-коммунистическому, "поститься", отрекаться от всего, что дает радость, жить только для "субботников"... Я боюсь ее. Я знаю ее власть над тобою... Боже мой, боже мой! Да ведь я же не отнимаю тебя у нее! Я так мало требую. Она - твоя всеми признанная жена. Ты с ней всегда, всегда... Я же прошу у тебя только немного часов для нашей любви! Только твоей жалости ко мне. Кроме тебя, у меня никого, никого нет на свете!..

   Ночью я просыпаюсь со страхом: а вдруг он разлюбит, он бросит меня? Что тогда будет со мною? Я боюсь думать. Ты же знаешь, Никанор Платонович, как паук, сторожит меня... Пусть он играет в "папашу" - мы же с тобою знаем, чего он выжидает!.. О, как бы ему хотелось, чтобы ты бросил меня!.. Чтобы я осталась одна, совсем одна, беззащитная, беспомощная... Вот когда наступит его праздник!.. Бывают дни, когда я ненавижу его, когда я готова на улицу идти, только бы не чувствовать, что я ему "обязана"...

   Воля, Воля! Любимый мой, безумно милый, неужели это никогда не кончится? Неужели ты не спасешь свою Пинку? Не пожалеешь ее? Не защитишь?..

   Я плачу, Воля... Тебе не жаль "обезьянки"? Ты не думаешь о ней? Ты злой! Ты нехороший!.. Ты сейчас ласкаешь другую... Ты любишь ее! Я знаю, что ты ее любишь! А мне это больно! больно! больно!

   Я хочу тебя... Горячего, ненасытного... Неужели ты не тоскуешь по моим губам?.. По нашим душным объятиям?..

   Мои атласные руки хотят обвиться вокруг тебя... Мои груди - "чаши неги" - томятся по твоей ласке...

   Воля! Я не могу больше страдать! Не могу жить в разлуке. Зачем ты меня отправил в Москву? Для чего?

   Но пусть это будет в последний раз. Когда ты переедешь в новый район, найди мне домик за городом. Чтобы никто не знал, что я там... "Таинственный домик", куда ты будешь приезжать ко мне, когда стемнеет... И где я научу тебя, что любовь - такая, как наша, она лучше, важнее всего, всего в мире!..

   Когда ты приедешь в Москву? Неужели она поедет с тобою и в Москву? Ах, хоть бы одну неделю отдохнуть вдвоем! Одну неделю иметь "нашей"...

   Никанор Платонович говорит, что в новом районе тебе отведут прелестный особняк... Столовая - в готическом стиле. Но не хватает столовой лампы. Я уже присмотрела дивную люстру, немножко дорого, но зато действительно художественно. Тебе понравится, я знаю.

   Ну, довольно, разболталась. Такое большое письмо, что тебе некуда будет его "спрятать"!.. Вот шучу, а самой плакать хочется... Неужели ты не чувствуешь, как мне больно?.. За что, за что жизнь не дает нам счастья?..

   Но не бойся, мой властелин, я не буду больше роптать. После всего, что я перестрадала, - я теперь "ученая". Делай так, как тебе лучше. Я со всем примирюсь. Только одного не отнимай - твоей горячей ласки, твоей любви-жалости к твоей бедной, тоскующей, капризной Пинке.

   Москва, Остоженка, 18, кварт. 7, а не 17, как ты написал в прошлый раз, из-за чего письмо чуть не пропало.

   Твоя от ножек до жарких губешек, только твоя "сладкая девочка" Нина".

   Сбоку приписка:

   "Знаешь, какая радость: я нашла в Москве пудру Л'Ориган-Коти".

   Долго читает Вася письмо Нины. Внимательно. Слово за слово. Не просто глазами, сердцем читает. Кончила.

   Письмо на колени положила. Сама на засохшую, пыльную траву глядит, как в ней пчелка жужжит, будто сердится, деловито среди травинок порыщет и с досадой отскочит, и опять в траву... Весной, когда сирень цвела, тоже были пчелки... Те были другие. Веселые. А эта - злая, будто летом обманута.

   Васе кажется, что она думает о пчелке, не о письме. На сердце - тупо. Будто совсем не больно. Будто все равно. А змейка уже заработала. Рада стараться! "Руки атласные"... "Губешки жаркие"... Хвостом своим проклятым, как кнутом, по сердцу бьет. Больно, больно! Перестань, змея-злодейка, сердце терзать. Разве есть в сердце уголок, что твоим ядом не заполнен?

   Медленно, аккуратно сложила Вася письмо. Опять в конверт всунула. Встала.

   Идет к выходу. Мимо павильона с музыкой. Сегодня здесь тихо, безлюдно. Музыки нет. Теперь Вася знает, кого Владимир любит. Теперь Вася знает, что та "своя", не Вася...

   Вышла Вася на тарахтящую улицу из калитки городского, запыленного сада, и кажется ей, что в саду осталась - могила.

   С похорон идет Вася домой. С похорон умершего счастья.

   Вернулся Владимир домой раньше обычного. Улыбчивый, веселый. Радостную новость привез: долгожданный приказ из центра пришел" назначение в новый район. Надо срочно ехать в Москву.

   - В Москву? Что же... Поезжай. Но и я тоже еду, только не в Москву. К себе в губернию.

   Говорит Вася будто спокойно, а у самой все бурлит, все кипит. В кармане узенький цветной конверт - письмо Нины Константиновны.

   Не замечает Владимир осунувшегося лица Васи, не видит злых искр, что сыплются из карих глаз. Невдомек ему, зачем Вася вещи свои в спальне разбирает, укладывается.

   - Своих навестить собралась? Прекрасно. В Москве встретимся. Или в район прямо поедешь?

   Теплилась надежда в Васином сердце, последняя: запротестует. Не отпустит. Теперь и ее не стало...

   - В район я к тебе не поеду. На работу зовут. Там и останусь. Не на время. Совсем. Довольно в этой клетке задыхаться. Довольно в директоршу играла. Бери себе в жены тех, кто такой жизнью дорожит...

   Будто прорвало Васю. Так и сыпет, торопится, себя перебивает. И обманывать-то себя больше не даст, и рада-то, что любви конец... И томилась-то она без дела, промеж синдикатчиков-буржуев, ради Владимира только терпела, и больно-то ей, что не нужна она больше Владимиру... Нет больше товарищества, нет больше любви между ними... Одна жена в доме за хозяйку, да чтобы прикрышкой служила: живу, мол, браком с коммунисткой, а другая - жена для утех, для любви в "таинственном домике". Ловко придумано! Не рассчитали одного Владимир да Нина: она-то, Вася, согласна ли на этакую постылую жизнь?

   Глаза у Васи злые, зеленые. Говорит, задыхается.

   Владимир досадливо головой на Васю качает.

   - Вася! Ты ли это? Не узнаю тебя... Если я что и скрываю от тебя, так только чтобы тебя же щадить.

   - Спасибо!.. Не нужна мне твоя жалость. Я крепкая. Думаешь, что только любви твоей что света в окошке? Да мне твоя любовь - вот где сидит!.. Од ни муки дает. Уйти бы от тебя поскорее, вырваться... Знать не хочу, что ты делаешь. Милуй, люби кого хочешь... Лги, обманывай. Стань раз директором. - Коммунизм предай, все едино теперь... А у самой сердце от боли рвется.

   - Вася, Вася! А наша дружба? А твое обещание - все понять?

   - Наша дружба? Где она? Где дружба-то? Не верю тебе, Владимир. Веру мою убил ты... Пришел бы, сказал бы: Вася, беда, горе такое приключилось, другую полюбил. Что же, ты думаешь, я бы удерживать стала? Попрекать? Счастью твоему, что ли, поперек пошла бы? Забыл ты, Владимир, что не просто жена я тебе, а друг, товарищ. Вот где обида-то моя! Вот чего не прощу тебе вовек...

   А у самой слезы по худым щекам так и текут. Рукавом обтирает, от Владимира отворачивается.

   - Была вера к тебе как к товарищу". Растоптал ты ее, Владимир, не пожалел... А раз веры друг к дружке нет, как жить-то вместе?.. Жизни нашей, счастью, видно, конец настал...

   Тоскует Васино сердце. Вздрагивают Васины худые плечи. От Владимира отворачивается.

   На кровать присела. Комкают Васины руки стеганое шелковое одеяло. А глаза тоской да слезами полны. Владимир рядом садится, за плечи берет.

   - Говоришь, что чужая мне, что не любишь. Нет, Вася. Если бы разлюбила, разве так бы убивалась? А я? Разве я разлюбил? Пойми же! Ну да, Нину люблю, но совсем не так... Тебя люблю крепче, глубже, Без тебя, Вася, нет мне пути. Что бы ни делал, всегда думаю: а как она посоветует? А что Вася скажет! Ты, как звезда, меня вела... Нужна ты мне, вот что!

   - Ты все только о себе, - тоскует Вася, - а про меня забываешь. Душно мне, Владимир, от этакой жизни... Не потому тяжко мне, что кралю завел... Еще больнее, что не товарищи мы больше.

   - Ты думаешь, я этого не вижу?.. А где причина? Сам не пойму. Врозь тоскливо, вместе тесно... Ты говоришь: раньше так не было? Так много ли раньше вместе жили? По-семейному и не приходилось. Все в работе, все налетами... Давай, Вася, опять так: налетами! Хочешь? Каждый сам по себе. А соскучимся - съедемся. Да? Хочешь так? И Вася тогда опять станет Васей-буяном. Милым, родным... И не будет обмана... Не надо только рвать, Вася. Не надо расставаться... Это же больно... Пожалей меня, Вася.

   Владимир по-привычному прячет голову в Васины колени, зарывает лицо в Васины горячие ладони...

   Тихо. Оба молчат.

   Теплой волной от одного к другому пробегает забытая истома. Засыпанный пеплом обид и недоверия уголек страсти выкидывает свои обжигающие язычки.

   - Вася! Любимая!

   Руки Владимира властно обнимают Васю, притягивают к себе на колени. Жаркими губами томит он Васины губы, лаской обжигает Васино тело.

   Вася не сопротивляется. Вася поддается сладкой, забытой истоме.

   Пусть так! Вот сейчас Владимир любит Васю по-старому. Без раздела. Сейчас Володя - Васин. Сейчас Нина забыта. Сейчас Володя изменяет Нине не телом только, сердцем изменяет, душою.

   Васе непривычно - злорадно. Больно и весело..., Пусть изменяет.

   Странные настали дни. Угарные. Уголек страсти, тлевший под пеплом обид, отчужденности, как в догоравшем костре, *что раздувает порыв осеннего ветра, буйно пылает, раскидывается. Лижет обугленные раны, ищет в сердце не обгоревших местечек.

   Нежным стал Владимир.

   Покорно-ласковой стала Вася.

   Будто заново "любятся". Друг без друга прожить не могут. Ночью, тесно прижавшись, лежат, будто потерять друг друга боятся. Целует Владимир Васины карие очи. Прижимает Вася к сердцу знакомую голову Владимира... Так еще не любились, так еще не ласкались... С тоскою, с горькою радостью. Не то друг друга снова нашли, не то с любовью прощаются... Со счастьем ушедшим, невозвратным.

   Улыбается Вася, шутит. А самой кажется: вот-вот расплачется. Ласкает Владимир Васю, в глаза карие заглядывает, а в Володиных глазах Вася тоску неизбывную читает. Не играет в них лукавый огонек счастья, не отражают они Васиной любви... Будто Васе без слов "прощай" говорят.

   Чтобы не видеть Володиных глаз, чтобы не читать в них слез, чтобы убить тоску неизбывности, обвивает Вася свои худые руки вокруг Володиной шеи... Ищет губ его... Прижимает Володя к сердцу Васю, томит, обжигает ласками, ищет Васино тело... Ненасытно. До сонной усталости...

   Странные дни. Угарные. Душные. Темные. Нет в них счастья. Нет в них легкокрылой радости, что любовью рождается...

   Договорились. Вася "пока" поедет в губернию на работу. Когда Владимир устроится в районе - спишутся. Повидаются. Где? Молчат. И о разрыве - ни слова. Будто все и без того просто, понятно. Ясно. Будто "вся правда". Одного не говорит Вася, что письмо Нины скрала. Спрятала. Бережет письмо. Будто еще на что оно нужно. А сама настояла: пошли да пошли Нине телеграмму в Москву, что едешь один. Зачем это Васе? Больно, а почему-то "надо". Владимир отнекивался, подозрительно на Васю поглядывал. Будто чего боялся. Послал. И еще ласковее с Васей стал. Еще горячее;..

   Пусть! Так тоже надо. Будто последние капли счастья допивают, что на дне общей чаши жизни остались... А в каплях хмель страсти и сладкая горечь прощенья...

   Весела Вася. Бодра. Подвижна. Давно ее такой Володя не видел.

   - Потому шкурку сбросила, что не по мне была... Какая я "директорша"?.. Тебе - другую жену нужно. А я что за жена? При нэпе не гожусь, - шутит, дразнит Володю.

   - Я не знаю, кто ты. Я знаю одно, что ты снова Вася-буян... А буяна я не отдам, не отпущу, хоть пять парткомов тебя вызывают... На время - да. Но совсем -г ни за что...

   Вася смеется. Пусть так. Будут встречаться "налетами", как свободные товарищи. Не как муж и жена. Идет?

   Владимир согласен. Так еще лучше будет... А без умной, кудрявой головки Васиной ему не прожить.

   - Друзей-то в мире мало, Вася... Особенно теперь. Опять все распылились. Каждый только о себе думает... А мы же друзья, Вася, испытанные. Правда?

   Беседуют, будто нет прежней стенки. Пробита.

   Молчит, не шевелится и змейка в сердце Васи. Кажется Васе, что и вся ревность прошла. И вдруг, нежданно, как куснет острым жалом... Владимир теперь нет-нет да и о Нине заговорит сам. Видно, часто о ней думает. Такая-де она "ученая", с французом так и щебечет по-французски, бисером сыплет, с немцем - по-немецки. В институте училась.

   - Если такая "ученая", почему же службу найти не может? Или на даровых хлебах жить привыкла? В крови тунеядство сидит... В полюбовницах, конечно, оно удобнее.

   Знает Вася, что не следует так говорить, а удержаться не может. Куснет змейка, а ей за это Володю уколоть охота. Пусть и ему больно будет.

   А Володя хмурится. С упреком на Васю глядит.

   - Зачем ты это; Вася? Нехорошо. Это не Вася-буян говорит... Это чужая Василиса Дементьевна. Васе больно и стыдно. Но не сдается. Еще и еще уколоть Володю пробует. Пока Володя не рассердится. Пока сама Вася не опомнится.

   - Не сердись, милый... Прости меня, злую. Ведь люблю я тебя. Не любила бы, не мучила...

   В душных поцелуях, в хмеле тела ищут друг друга. Чтобы не думать. Чтобы не страдать. Чтобы забыть, обмануть неизбывную правду...

   Вася с парткомом распрощалась. За уборку дома взялась. Обо всем у ней теперь забота. Ящики*, сундуки. Мочала, рогожа, солома... Совещается Вася с Марией Семеновной, совет держит: как что уложить, чтобы не поломалось, не испортилось? Чтобы все в целости на новую квартиру директора доехало.

   - И что это вы так стараетесь? - недовольна Мария Семеновна. - Коли решили в свою губернию уехать, чего хлопочете-то? Помяните мое слово: вы за порог, а сударушка - скок! И на ваше место. Для нее, выходит, стараетесь, силы свои надрываете.

   Что же! Пусть так. Не как жена ему подсобляет. Как жена бы не стала. Как жена - осудила бы Владимира, зачем "буржуем" заделался? А теперь ей что?.. Он сам по себе, она - сама по себе... Каждый своим путем идет. Были товарищами... Почему не подсобить? Не мужу, не потому, что требует, да ждет, да велит. Добровольно. Как товарищу, другу... И досады нет на него. Коли нравится хлам за собой волочить, народный транспорт ящиками с посудой да сундуками с шелковыми одеялами запруживать - его дело!.. С таким, конечно, не по дороге. И не пойдет она с ним больше в жизнь рука об руку. А подсобить в укладке, почему не подсобить?..

   Володя не наудивляется. Откуда такая хозяйка стала? Ивану Ивановичу, правленцам - хвастается. А сам Васю вопрошает: кто в новом районе в доме порядок ему наведет, если Вася к нему не сразу приедет?

   - Кто? А Нина Константиновна на что? Или она своих белых ручек марать не станет? Барышня-сударышня... Ей чтобы все готовое, чтобы все на подносах подано было... Чужим горбом да на чужих хлебах...

   Кольнула Володю, и самой досадно. Зачем? Владимир глядит на Васю, глазами упрекает. Будто спрашивает: "За что, Вася?"

   - Милый мой! Желанный! Злая я, злая. Сама знаю. Все от любви! Не сердись, милый. Ведь только пошутила...

   А сама лицо свое у Володи на груди прячет, гонит слезы, что к горлу подступают. Любит Володю Вася, хоть ты что! Любит, страдает, а потерять - боится. Лучше и не жить...

   - Сердечко мое бедное... Васюк мой добренький... Знаю тебя. Потому-то и люблю. Потому-то и не могу сердца от тебя оторвать./. Нет другого такого Васи в мире. Не будет у меня такого друга, как ты.

   И снова кружит душно-горький хмель, снова в ласках ищут забвения собственной боли,

   - Оставишь местечко в сердце своем для мятежного своего "анархиста"?

   - Будешь и в счастье помнить Васю-буяна?.. Странные дни. Угарные. Душные. Темные...

   Стук-стук! Стук-стук!

   Стоит Вася у запертой двери своей прежней светелки, где теперь Груша живет. Стучится. Сказали внизу, что Груша с работы вернулась. А дверь заперта. Где же Груша?

   Стук-стук! Стук-стук!

   Не спит же Груша?

   Обернулась. Глянь, по коридору Груша спешит, чайник с кипятком тащит.

   - Груша!

   - Василиса! Родненькая. Когда-то приехала? Вот не ждала-то.

   Поставила Груша чайник "а пол. Обнялись.

   - Милости прошу ко мне... Твоя светелка. Твоей добротой'" ней проживаю... Вот только отпереть дай. Воровство у нас по дому - страсть!.. Ключом теперь запираю, даже как за водой хожу... Намедни у Фуражкина с гвоздя осеннее пальто сняли. Новешенькое... Весь дом на ноги поднял. Милицию вызвал. Ничего не нашли. Ну, вот ты и дома, Василиса. Раздевайся. Умойся с дороги. А я как раз чайничать собралась. Покушать-то хочешь? Яйца есть, хлебец, яблочки...

   Дома? Груша сказала "дома". Разве у таких, как Вася есть "дом"? Оглянулась. Будто знакомая светелка. Но уже не псина. Ножная "швейка", манекен в углу... Куски материи. На полу отрезы, обрывки ниток... Стены стыв. Нет на них Маркса, Ленина, группы "коммунаров", когда годовщину дома праздновали... Вместо них висит полинялый бумажный красный веер, а рядом засиженная мухами открытка с яйцом и золотой надписью: Христос Воскресе... В уголке образ. Груша - не партийная. В Бога верует. Посты соблюдает, хоть стоит за советскую власть и с коммунистами дружит. Жених у ней был. С белыми ушел. Может, погиб... Если погиб - не иначе как красноармейцы убили. Оттого Груша и не хочет коммунисткой стать. Память о женихе бережет.

   - С вами пойду - он с того света меня проклянет...

   Вася раньше Груши не понимала. Как можно белого любить? А сейчас Вася знает - сердцу не прикажешь... По разным тропам разошлись они с Владимиром. А любовь-то еще жива... Покою от нее нет...

   Рада Груша Василисе. Не знает, куда и посадить. Новостями так и сыплет. Удивляется: чего Вася у мужа на хлебах не отъелась? Какая была тощая, такая и назад вернулась. Будто еще худее стала. Вася отмалчивается. Думалось Васе: увидит Грушу, обнимет подружку, все горе свое в слезах порасскажет.

   А увидела, и молчанка нашла. Слов не найти. Как горе такое другому поведаешь?

   Услыхали по дому, что Василиса приехала. Старые жильцы обрадовались. Новые залюбопытничали. Какая такая? Член домкома нахмурился - опять, пожалуй, в администрацию метит? Детишки, Васины друзья: Из детского клуба, первыми к Груше в комнату пробежали.

   Что постарше, сразу к Васе с жалобой: при нэпе клуб детский закрыли. Говорят, не окупается. Помещение, мол, на другое нужно. А где же теперь школьникам уроки готовить? Коллекции все повышвыряли, библиотеку - по рукам роздали, а что и продали...

   Слушает Вася. Как так можно? И сразу закипела: этого дела она не оставит. Сегодня же в партком, в наробраз, в жилотдел. Нэп - нэпом, а что трудом, и каким трудом, наладили сами рабочие - этого трогать не смей...

   - Пойду воевать... Не спущу им этого. Не беспокойтесь, ребятки, я ваши требования отстою. Хоть бы в Москву из-за них ехать пришлось.

   Ребятишки, что постарше, смеются. Верят они Василисе. Эта отстоит. Пойдет теперь "воевать"... Ее и в доме "воякой" зовут. Правильно! Дети Василису одобряют.

   За детьми пришли здороваться прежние жильцы. Не успеют "здрасьте" сказать, и уж каждый спешит с Василисой заботами, горем своим поделиться. У каждого свое, Вася слушает. По привычке вникает. Советы дает. Утешает.

   Набралось народу в светелке - мухе негде пролететь.

   - Да вы, товарищи, погодили бы, - просит Груша, - и поесть-то с дороги не дадите... Человек, небойсь, устал, сколько ночей ехала. А вы тут со всякой своей требухой голову морочите.

   - Нет, Груша, не мешай... Я совсем не устала, Так вы что же это мне, Тимофей Тимофеевич, говорить начали? Да, про налоги, что и вас обложили... Как же так? Вы же не хозяин, не эксплуататор, не директор...

   Сказала "директор" - Володю вспомнила. Полоснула боль и потонула в чужих заботах... Некогда.

   Разошлись понемногу знакомцы старые. Вася в партком собралась. Сразу дела обделывать. И усталость забыла.

   Кофточку застегивает. Грушины новости слушает. Тот - женился. Этот - из партии вышел... Та - в совет попала. И вдруг Федосеихин голос. На весь коридор слышно.

   - Где-то она, золото наше? Заступница драгоценная. Голубушка, Василиса Дементьевна...

   И прямо Васе на шею. Обнимает, мусолит. А сама слезами горькими обливается, Васино лицо все изменила.

   - Уж так-то ждала тебя, родненькую. Так-то по тебе тосковала... Только и свету, что в вас, Василиса Дементьевна Думаю, как приедет она, наша заступница, сразу дело разберет. Не посмеет он при ней, окаянный, жену законную позорить... Постыдится со шлюхой на весь дом срам наводить... Пожалеет меня, что с малыми детьми одной мыкаться приходится... К суду его притянет. Пусть хоть партии послушается. Только на тебя, золото наше, вся и надежда моя.

   Привыкла Вася горе чужое с двух слов смекать. А тут невдомек: о чем плачется Федосеиха? На кого жалобу ведет? Видит Василиса, переменилась Федосеиха, не узнать. Была баба молодая, крепкая, грудастая, а стала желтая да худая... Состарилась.

   Что за горе такое?

   Федосеев с Дорой, с "некрещеной жидовкой", любовь завел. Жену знать не хочет. На весь околоток позорит. Людей не стыдится. Детей родных забросил. Все голубушке своей тащит. На, сударушка, получай! Пусть семья под забором подыхает. Только меня, корявого, не гони...

   - И что Дора-то в нем, дура этакая, нашла? -завывает Федосеиха. - Хоть бы мужчина-то был настоявший... А то, тьфу! Сморчок поганый... Одна я восемь годов его терпела... Корявое рыло его ради детей целовала... Думала, хоть и дурен ты собою, Васильевич, да раз судьба связала да церковь повенчала, приходится тебя терпеть... Уж так-то он мне поган бывал, как с ласками лез! Терпела. На других не глядела. Думала: благодарность заслужу его, молодость свою ему, сморчку поганому, отдала. А оно, вот тебе, что выходит. Как краса-то моя ушла, он за девчонкой гоняется. С жидовкой связался. Всему околотку на срам...

   Плачет Федосеиха, убивается. Вася слушает. А к сердцу будто темная волна подкатила... Будто на Федосеихе свое горе видит. Свою обиду узнает. Нудно. Куда вся бодрость ушла. Теперь и в партком неохота идти. Уткнуться бы в подушку - света не видеть...

   А Федосеиха плачет. Василисины плечи целует. Просит Васю уму-разуму мужа поучить, за малых детей заступиться. Судом партийным пригрозить.

   Из парткома Васю товарищи до дому провожают. Не наговорятся. И Вася веселая такая. Бодрая. Как в партком попала - обо всем на свете забыла. Будто ничем другим не жила. Будто, кроме партии, нет других забот у Васи. Волнуется, спорит. Настаивает. Разузнает, "информируется". Интересно. Радостно. Голова работает, а душа будто на крыльях парит...?

   Взбежала в свою светелку, лестницы не заметила. И только тут поняла, что устала.

   Пока Груша с ужином хлопотала, прилегла Вася на кровать, да так и заснула. Крепко.

   Груша на подругу поглядела. Будить - не будить? Пожалела. Измаялась Вася. Пусть проспится.

   Как ребенка, Васю раздела, сапоги сняла. Одеялом покрыла. Лампочку платочком завесила. Сама за работу села - петли метать.

   Стук-стук!

   Еще кого черт несет? Сердится Груша. Покою нет.

   Открыла.

   В дверях Федосеев-супруг.

   - Вам чего?

   - К Василисе Дементьевне... Дома?

   - Да что вы все, рехнулись? Человек с дороги, измотался не спавши, а они будто голодные собаки на кость накидываются. Спит Василиса Дементьевна.

   Пререкаются Груша с Федосеевым. Федосеев настаивает. Груша не пускает. Уговорились на завтра.

   Перед носом Федосеева Груша дверь затворила. Сморчок поганый! Жена законная, трое ребят, Дора с животом ходит. Поди распутайся.

   Не одобряет Груша Федосеева. Осуждает и Дору. Зачем с женатым сошлась? Мало, что ли, холостых? Груша насчет нравов - строгая. И себя "блюдет". До сих пор жениха не забыла.

   Проснулась Вася. Примиренная. Вся затихшая. А осеннее солнышко в окошке играет, швейку золотит. Груша утюг на керосинке греет, платье "фасонить" собирается.

   - Кому платье-то?

   - Исполкомше. На именины.

   - Как? Разве именины теперь празднуют?

   - И как еще! Ты бы поглядела, лучше прежних господ. Одних закусок целый стол. Вино. Водка...

   Шипит Грушин утюг. Не до бесед. Вася на знакомой постели нежится. Жесткая постель. Узкая. С Володей на ней спала. Как умещались-то? Теперь и на широкой тесно, друг другу мешали.

   То тогда, а то теперь.

   Вот-вот тоска-кручина к сердцу подкрадется, покой Васин нарушит. Но на сердце покойно. Примирение Будто в саду после бури.

   Неужели мукам конец?

   Груша про уговор Федосеева вспомнила. Васе передала!

   - Что ж, пускай его приходит. - А самой неохота с Федосеевым возиться. Будто обидно ей: зачем у Федосеевых, у склочников, такое же горе, что и у ней приключилось?

   Про Дору справляется: какая-такая?

   - Не помнишь? - удивляется Груша. - Черненькая, красивенькая. На комсомольском празднике с бубнами плясала.

   Вспомнила Вася Дору. Хвалит в культкомиссии, у Кожевников работала. Умненькая, ничего, что молодая. Поет хорошо. Где же Федосеихе с ней тягаться!

   Груша с Васей не согласна. Дору осуждает. Надо закон блюсти. Если коммунисты этакому поведению мужей потачку давать будут, все мужья жен с малыми ребятами побросают да девчонок себе заведут. Будто в партии против Доры дело затеяли.

   - Дело затеяли? Не иначе как Федосеиха подстроила. Мерзкая баба, - защищает Вася Дору.-Нет такого закона, чтобы заставил с нелюбимой женой жить... Силком, что ли, прикажешь Федосеиху обнимать? А если жена омерзела? А если жена поганая баба, склочница?

   Волнуется Вася. Зло ее на Федосеиху разбирает. А почему? Сама не знает. О Федосеевых спорит, а о Владимире думает. За Дору заступается, а видит белый кружевной зонтик и красные Нинины губы...

   Удивляется Груша, что Василиса Федосеевых под защиту берет.

   - Будто друзья твои кровные. Сама же мне их хаяла... Сколько тебе неприятностей из-за них было.

   Дело твое, а я бы советовала в канитель эту не путаться. Свои собаки дерутся... Пускай сами и разберутся.

   А Вася упрямится. Если дело против Доры поднимут, Вася заступится. Скажите на милость, законная жена Федосеиха, так думает, что все ей права? Нет. Ошибается. Права-то другие есть. Не людскими законами писанные. Сердцем подсказанные. И нет у человека сил против них идти, нет власти над ними. Хоть умри, а сердце своего требует.

   Гладит Груша подол платья исполкомши, а сама на Васю Поглядывает. Внимательно. Будто у подружки в душе читает.

   Вася хмурится. Чего Груша уставилась? Не права, что ли, Вася? Разве есть законы над сердцем?

   - Кто же говорит! Сердце - оно самое важное. Без сердца что за человек? А только вот как поглядела я теперь на тебя и вижу твое-то сердце, видно, наболело. Обиды много в тебе, Василиса. Оттого за Федосеева и заступаешься. О своем муже, небойсь, думаешь, его перед собою обелить хочешь... Не иначе.

   Молчит Вася, голову опустила.

   Груша дальше не спрашивает. Платье с гладильной доски сняла, встряхнула, нитки обирает. Готово.

   - Кончила? - спрашивает Вася, а сама о другом думает,

   - Готово.

   - Ну, я пойду, Груша, в партком. Ты Федосеева задержи.

   - Ладно.

   Настала для Василисы страдная пора. К отъезду на ткацкие готовится. С Степаном Алексеевичем совещается, инструкции изучает, на заседании ответственных работников вечера просиживает. Часы так и летят. Некогда Васе одуматься. Некогда к сердцу своему прислушаться.

   А тут еще новая забота завелась. Супруги Федосеевы да Дора на придачу. С горем своим носятся, Васе проходу не дают.

   Пришел к Васе Федосеев, как на духу Васе во всем исповедуется.

   Познакомился с Дорой Абрамовной через культ-комиссию. В хоре пел. Очень его бас Доре Абрамовне понравился. К учителям пения водила. Сама ведь "музыкантша". В культкомиссию ввела. С того и пошло... А супруга пронюхала. Ну и случилась канитель.

   Обижается Федосеев на супругу. Сплетничает, товарищей против Доры Абрамовны настраивает. Жалобы разводит, будто Дора Абрамовна от семьи "тянет", на средства Федосеева живет. А на деле - как раз наоборот. Не то что Дора хоть ломаный грош от него, от Федосеева, берет, а еще и сама о семье его заботу имеет, последним делится. Детей не забывает. Младших - в детский сад пристроила, старшему, школьнику, - тетрадочки, учебники достает. Конечно, чтобы супруга не знала. Самому Федосееву галстук и рубашку для концертов справила... А люди, со зла, обратное мелют...

   Болеет душою Федосеев за Дору. Ему что? О ней забота. Как бы чего неприятного ей в партии из-за него не вышло! А все супруга виновата. На дороге стоит.

   Слушает Вася Федосеева, а сама о Владимире да Нине думает. Так вот и они мучились. Выхода искали. На Васю обижались. Зачем на дороге к счастью стоит?.. Федосеихе Вася советовала добровольно с дороги уйти. Все равно чужого счастья не усторожишь. Сколько поперек ни иди, оно мимо тебя над головой пролетит. А сама она что? Не стоит разве и сейчас на дороге? Не сторожит ли еще чужое, ушедшее счастье?..

   Любит Федосеев Дору. Заговорит о ней и сам будто краше от этого станет. Так и с Владимиром было, когда о Нине вспоминал...

   - Золотое сердце у Доры Абрамовны... И в союзе все ее почитают. Беспартийные не верят-, что в партии дело против нее поднять хотят. А многие радуются: "Пусть к нам, беспартийным, переходит. Мы за Дору Абрамовну всегда постоим".

   Не успеет Федосеев уйти, супруга его, Федосеиха, Васю ловит. Плечи целует, заступиться за нее просит...

   Не любит ее Вася. Сердито Федосеиху отстраняет. А та на весь дом голосит: Дору, мужа, Васю - всех заодно проклятью предает.

   В парткоме Вася с Дорой встретились. Укромный уголок нашли, в комнате, где машинистки бумаги на машинке деловито отстукивали. Под стук машинки удобно говорить. Другим не слышно.

   Дора - красивенькая. Глаза - умненькие. Васе понравилась.

   В шарф кутается. Беременность прячет. Сама заговорила Дора. Да не о себе, о Федосееве. О нем забота, ценит его Дора, талантом его дорожит, голос будто у него замечательный. Не хуже Шаляпина, Только учиться надо. Оттого Дора и о браке с ним хлопочет, чтобы от семьи оторвать, заставить его сапожное мастерство бросить и пением как следует заняться.

   Расхваливает Дора Федосеева, но и на нерешительность его жалуется. Пока с Дорой, на все готов. Решено и подписано: с женой разойдется, развод потребует. А как домой вернулся - кончено. Размяк. И начинай сначала. Сколько месяцев бьется Дора - ни с места.

   Слушает Вася Дору, а на сердце неловко, беспокойно, нудно. Неужели и Нина так про Владимира говорила?

   Доре все эти формальности с разводом и браком не нужны, для нее это "ерунда", она за "свободный брак", но пока в комиссариате не зарегистрируется - не отстанет Федосеиха. Вот и пускает в ход Дора свое "интересное положение", чтобы Федосеева "разжалобить" да на развод принудить. А ей материнство - не страшно, за себя и без мужа постоит.

   Чтобы "разжалобить"? Чтобы на развод "принудить"? И Нина так же поступала?

   Хвалит Дора Федосеева, от Васи сочувствия требует.

   А Вася свое думает. Одно хорошее видит Дора в Федосееве. Верно, и Нина так любит Владимира?.. Вася так не умела. Вася и плохое у Владимира знала. Любила, а за дурное страдала, сердцем болела, исправлять хотела... Может, этим Володю обижала?

   - Зачем супруга за него цепляется, - досадует Дора. - Когда-то друг друга любили? Так ведь это когда было!.. А теперь - ничего общего. Разве она его знает? Ценит? Разве она понимает, чего он хочет?

   "Так, так, - думает Вася, - и у нас с Владимиром так было. Он не знает, чего я хочу. Я не знаю, что он думает... Дорожки жизни разбежались, в разные стороны ушли!"

   - Федосеихе - он чужой, во всем они разные... Вкусы другие, стремления другие. Как мужа - она его держит, как человек - он ей не нужен. Для жизни не нужен.

   А ей, Васе, Владимир нужен как человек? Для жизни?

   Спросила себя, а сердце четко ответило: нет, таким, каким заделался, не нужен.

   - Что это за любовь, - не унимается Дора, - когда ни в чем у них ладу нет? Споры да ссоры. Каждый сам по себе. Ни дружбы, ни доверия.

   "Да, да! - думает Вася, - ни дружбы, ни доверия".

   - А мы с товарищем Федосеевым друг друга без слов понимаем, будто одно сердце, одна душа.

   "Так вот как Нина и Владимир друг друга любят!"

   Будто Вася только это теперь поняла. Поняла, призадумалась.

   Много дела у Васи. Партийного. Спешного. К отъезду готовится. А и о Федосеевых не забывает. Хлопочет. Развод ускорить хочет. Старается товарищей с Федосеевым мирить, Дору обеляет.

   Важно это Васе. Очень важно. А почему? Словами сказать не умеет.

   Идет Вася из парткома. Домой спешит. Завтра в дорогу на ткацкие. Голова мыслями полна: как по-новому работу поставить? Чтобы и по инструкции вышло, и к массам беспартийным подошло? Беспартийные теперь что коммунисты... Только еще больше до всего доискиваются, все-то сами разбирают. Ничего на слово, на веру не берут. Дела им подавай, а без дела лучше не суйся.

   Работает Васина голова. Будто и про свое женское горе забыла. Будто сердце мужа-друга не утеряло. Будто не жила "директоршей" целое лето.

   Спешит Вася. С утра не ела. А как об еде подумает, тошнота к сердцу подступает, мутит, кругами в голове идет... Который день. Болезнь ли какая или?.. Шевелится догадка. Третий месяц на исходе, а месячных нет. Повидать бы докторшу, Марию Андреевну. Как раз в переулочке живет. Вместе работали, ясли при домах-коммунах строили. Пусть поглядит. Скажет. Не хворой же "а работу ехать.

   Завернула Вася в переулочек. К белому домику подошла. Позвонила.

   Мария Андреевна, докторша, сама отворила. Обрадовалась Васе.

   - Вы что же ко мне забрели? По делу какому или посоветоваться хотите?

   Мнется Вася, неловко как-то, даже щеки покраснели. Поглядела на нее с минуточку Мария Андреевна. Внимательно. За плечи взяла.

   - Идемте ко мне в кабинет. Давайте вас освидетельствую.

   Расспрашивает Мария Андреевна Васю: про аппетит, про месячные, про головокружения... Будто наперед все знает. Исследует Васю.

   Неловко Васе, неприятно. Еще никогда Вася у женского доктора не бывала. Даже чуть жутко, как на кресло для исследования лечь пришлось.

   Одевается Вася, руки дрожат, никак крючков не застегнет.

   А Мария Андреевна в белом халате у раковины стоит, руки тщательно мылом да щеточкой моет. Молчат обе.

   - Вы голубушка, товарищ Василиса, уже не знаю, порадую я вас или огорчу, а только сомнения никакого. Вы - В положении. Беременность.

   - Беременность?

   Удивилась Вася. И тотчас будто улыбка по душе прошла: "Ребеночек? Это хорошо".

   - Вы что же, теперь к мужу обратно уедете? -утирая руки шитым полотенцем, спрашивает докторша в белом халате.

   - К мужу? Нет, - Вася отрицательно качает головою. - К нему больше не поеду. Мы с ним врозь теперь... Каждый по своей дороге.

   - Разошлись? Как не вовремя! Как же вы-то теперь, голубушка, будете? Может, еще дело поправимое, а? Где же вам одной с ребенком... Хрупкая вы.

   - Я не одна. Завтра на ткацкие еду. Там хорошая ячейка... Все больше женщины, ткачихи. Вмест