Коллонтай Александра Михайловна - Василиса Малыгина

в рубищах щеголяй... Да я в Америке и в безработицу лучше жил...

   - Так ведь все сразу же нельзя!.. Сам знаешь -разруха...

   - Убирайся ты со своей разрухой!.. Организаторы нашлись!.. Сами развалили, а как начнешь налаживать, кричат; буржуем заделаться хотите? Подай назад!.. Жить не умеете! Потому и развал идет... Не для того я революцию делал, чтобы этакую жизнь вести!

   - Так разве мы для себя революцию делали?

   - А для кого же?

   - Для всех.

   - И для буржуев?

   - Что глупости говоришь! Ну, конечно, не для буржуев! Для рабочих, для пролетариев...

   - А мы-то, по-твоему, кто? Не рабочие? Не пролетарий?..

   Спорили, спорили, чуть в театр не опоздали.

   Идут по улице, грязь весеннюю месят, Владимир впереди, шагает крупно, молчит; Вася еле за ним поспевает.

   - Да не шагай ты так, Володька!.. Запыхалась вся.

   Остановился сердито. Дождался Васи. Тише пошел, а молчит.

   В театре Владимир знакомых встретил?*: ними все антракты провел. Вася одна сидит.

   Не было радости ей в театре. Зачем вечер потеряла? Завтра вдвое работы...

   Незадолго до отъезда Владимира съезд открылся. Хоть Владимир и не делегат, а на съезде присутствует. Споры шли, группировки образовались. Владимир с Васей идет; с душой в группировку ушел. Приятелей забросил. Теперь неразлучны Вася и Владимир. Вместе на съезд, вместе со съезда. Дома обмозговывают выступления. У Васи в комнате теперь народ толчется, из группировки. Резолюции пишут. Машинку притащили. Владимир за машинистку. Бодро так работают. Дружно. Сплочены все. Волнуются, спорят... А то и хохочут. По-молодому, без причины. Сама борьба нравится, увлекает.

   И Степан Алексеевич с ними. Сидит, бороду свою седую, купецкую поглаживает да ласковыми, живыми глазами на молодежь поглядывает. Василиса все с ним шушукается. А он ее ценит. "Черепок, - говорит он, - у ней недюжинный". А к Владимиру будто охладел. Вася это подметила. Больно ей. За что? И Владимир его невзлюбил этот раз.

   - Очень уж елейный твой Степан Алексеевич... Ладаном от него несет. Не боевой коммунист. Подпольник, и больше ничего.

   Группировка Васи провалилась. Но голосов собрала больше, чем ждали. И то победа!..

   К концу съезда Владимиру срок отъезда настал. Опять разрывается Вася: тут мужа в путь-дорогу снаряжай, а тут еще съезд не закончен...

   А все-таки на душе у Васи светло. Опять чувствует она: муж - не просто муж, а товарищ. И гордится им - много он группировке помог. Товарищи отпускать его не хотели.

   - Ну, Васюк, прощай!.. Остается мой воробей под крышей один-одинешенек... Некому ему теперь поскулить на свои неудачи. Зато никто мешать тебе в работе не будет]...

   - Да разве ты мне мешал? - обняла его Вася за шею, ласкается.

   - Сама говорила, что муж время твое берет... На хозяйство жаловалась...

   - Не поминай про то!.. Без тебя хуже. И голову к нему на грудь запрятала.

   - Ты не муж мне только, ты - товарищ. За то так и люблю тебя.

   Нежно распрощались. По-хорошему.

   Но как проводила Вася Владимира да на съезд поспешила, вдруг почувствовала: а все-таки как ни хорошо вместе, одной - свободнее. Пока милый тут, все мысли двоятся, дело-то промеж рук идет. А сейчас она опять вся тут, в работе. Работа да отдых. С мужем и сна-то нет настоящего.

   . - Проводили мужа? - спросил ее на съезде Степан Алексеевич.

   - Уехал Владимир.

   - Оно и лучше. Замотались вы с ним. Удивилась Вася: откуда Степан Алексеевич знает?

   * Смолчала. Признаться тоже не хочет, будто мужу обида.

   Чуть светает, а Василиса уже на ногах. Поезд утром придет. Надо успеть прибраться, приодеться, чтобы Володе, мужу милому, понравиться. Шутка ли, семь месяцев в разлуке!

   Хорошо на сердце у Василисы, по-весеннему светло, радостно.

   Нэпманша еще в постели потягивается да, лежа на спине, в ручное зеркальце лицо свое рассматривает. А Вася уже умыта, тщательно кудряшки расчесаны, и новый костюм на ней, тот, что Груша сшила. Смотрит на себя Василиса в зеркало вагонное и видит одни свои глаза, а глаза так сияют, что и все лицо хорошеет.

   Как будто все в порядке. Этот раз Володя не будет попрекать, что в "рванье ходит".

   Полустанок. Выглянула в окошко Василиса. Утро раннее, а солнце печет. На севере еще весна только-только намечалась, а здесь все в цвету. И деревья. Какие-то непривычные, особенные. Листья вроде как у рябины, только цветом понежней, а целиком белыми гроздьями засыпаны. На сирень похоже, а все же не сирень. И запах прямо в окно ударяет, сладкий, приторный.

   - Что это за деревья? - спрашивает Вася проводника. - У нас таких нет.

   - Белые акации.

   Белые акации? Красивые какие. Проводник сорвал несколько веток и Васе дал. Пахнут-то как! И так радостно у Васи на душе, что заплакать хочется.

   Уж очень все кругом интересно, красиво. А главное... Главное, "через час Володю увижу, желанного, милого".

   - Скоро ли приедем? - пристает Вася к проводнику. Кажется ей, что поезд ни с места. Застрял еще на разъезде. Пыхтит, пыхтит, а не двигается. Пошел наконец.

   Вот и город виден. Собор. Казармы. Пригород. Платформа вокзала. Где же Володя? Где?

   Ждет его Вася у раскрытого окна. А Володя с другого конца вагона вскочил да и обнял ее.

   - Володька! Ишь ты... Напугал. Поцеловались.

   - Давай скорее твои вещички. Вот познакомься: секретарь наш. Иван Иванович, заберите-ка вещи, а мы к автомобилю пойдем. У меня, Вася, теперь пара лошадей, своя корова, автомобиль... Хочу еще поросят развести. Места у нас много, целая усадьба. Поглядишь сама. Помещицей жить будешь. Дело налаживается. Недавно свое отделение в Москве опять открыли. - Рассказывает Владимир, спешит поделиться всем, чем живет сейчас, чем мысли полны. Вася, усек-гнись в автомобиль, слушает. И хоть и интересно ей про Володино узнать, а хотелось бы раньше про свое рассказать, да и от него услышать: как без нее жил? Скучал ли? Очень ли ждал ее, Васю?

   Подъехали к дому. Особняк, с садом. Подросток рассыльный в шапке с галуном у дверей сторожил. Помог из автомобиля сойти.

   - Поглядим, Вася, понравится ли тебе в нашем доме. Лучше ли, чем в твоей клетушке под крышей?

   Лестница с ковром. Зеркало. Передняя. Шляпку сняла Вася, пальтишко сбросила. Вошли в "парадные комнаты". Диваны, ковры... Столовая с большими часами. Картины в раззолоченных рамах, на них фрукты, дичь на гвозде висит.

   - Ну что? Нравится? - Владимир горд, сияет.

   - Нравится, - неуверенно отвечает Вася, а сама озирается кругом. Еще сама не знает: нравится ли? Такое все чужое, незнакомое. - А тут уж наша спальня. - И Владимир широко распахивает дверь. Спальня выходит двумя окна- в сад. И это сразу нравится Васе. - Деревья! - говорит она радостно. - Белые акации. - И спешит к окну. - Да ты раньше на комнату-то посмотри, в саду не успеешь набегаться... Плохо, что ли, устроил для тебя? Все сам подбирал да расставлял. Как дом занял, все тебя ждал.

   - Спасибо, милый... - Вася тянется, чтобы поцеловать Володю, но он, точно не заметив, за плечи поворачивает её к большому зеркалу в шкафу.

   - Видишь, как удобно, перед этим зеркалом всю себя видеть можешь, как одеваться будешь. Внутри полки... Для бельишка там дамского, шляпок да тряпок...

   - Да какие же такие у меня шляпки да тряпки! Нашел даму! - смеется Вася.

   А Володя свое:

   - Погляди, кровать-то какая! Одеяло шелковое, стеганое. С трудом достал. Это уж свое, не по инвентарю принял. На ночь - фонарь розовый зажечь можно...

   Водит Васю Владимир, каждую мелочь Васе показывает, как дитя сам радуется. Разве не уютное гнездо жене устроил? А Вася слушает, улыбается на его радость, а самой как-то на душе нехорошо... Что и говорить, красивая комната, барская! Ковры, занавеси, зеркала... А чужая какая-то. Точно не в свою квартиру попала. Нет того, что Васе нужно. Даже и столика не видать, куда книжечки свои, бумажки разложить... Только и нравятся Васе, по-настоящему нравятся два окна, что в сад выходят, на белые акации глядят.

   - Приберись теперь, помойся, да и завтракать пойдем, - говорит Владимир и идет к окну, чтобы штору спустить.

   - Зачем ты это делаешь? - останавливает < Вася. - Так красиво на сад глядеть.

   - Нельзя. Днем надо шторы спускать. Обивка вылиняет.

   Спустились серые занавеси, как тяжелые веки закрыли садовую зелень, что в окно гляделась. И стала комната серая, скучная и еще больше чужая... Моет руки Вася, перед зеркалом кудри свои расчесывает...

   - Это что же ты? Из той материи, что я тебе прислал, костюм себе сшила?

   - Ну да, из той самой... - Ждет Вася похвалы, глядит на Володю, вопрошает.

   - Покажись хорошенько, - поворачивает Васю туда, сюда. По лицу видит Вася - не понравилось!.. - Что это тебе вздумалось бока себе наворотить? У тебя фигура-то узкая, как раз для модных платьев. Чего ты себе уродство этакое устроила?

   Стоит Вася растерянная, покрасневшая, виновато мигает.

   - Как уродство?.. Груша сказала, что такая мода.

   - Что твоя Груша понимает!.. Только материю испортила. На попадью ты в нем похожа. Уж лучше скинь костюм да в свои обычные юбчонки оденься, больше на себя похожа будешь... А то ни пава, ни ворона.

   И, не замечая разогорченного лица Васи, Володя уходит в столовую, завтрак торопить.

   С сердцем скидывает Вася Грушино произведение, спешит облачиться в привычную юбку и блузку с ремешком.

   На сердце у Васи нехорошо. Две скупые слезы скатываются на ново-старинную блузку. И сразу высыхают. В глазах Васи злой холодок.

   За завтраком подает "прислуга директора", Марья Семеновна. Женщина плотная, средних лет, степенная. Вася здоровается с ней за руку.

   - Это лишнее, - бросает Владимир, когда Марья Семеновна уходит из столовой. - Ты держись с ней хозяйкой, а то хлопот и претензий не оберешься.

   Вася удивленно смотрит на мужа:

   - Этого уж я совсем не понимаю!.. Владимир угощает Васю. Но Васе есть неохота.

   Нехорошо так на сердце.

   - Ты полюбуйся на скатерти - морозовское полотно. И салфетки такие же. - Но подавать не велел, стирка дорога.

   - Откуда все это у тебя? Неужели все закупил? - Вася глядит на Владимира строго, вопрошает.

   - Вот надумала!.. Да ты знаешь ли, сколько такая обстановка теперь стоит? Миллиарды! Что же, ты думаешь, у меня в самом деле такое директорское жалованье, что этакие богатства закупить могу? Все это я получил по инвентарю, как директор. Хорошо, что приехал, когда обстановку еще через разные там учреждения да по знакомству раздобыть можно было. Теперь-то уж - шабаш! Никто тебе обстановку не выдает. Пожалуйте за наличные. Кое-что, конечно, за зиму за свой счет купил. Вот шкаф тот с зеркалом, что в спальне, стеганое шелковое одеяло. Лампу в гостиной... - Владимир перечисляет не спеша, с удовольствием.

   А у Васи в глазах холодок растет и растет. Огоньки злые зажигаются. И кажутся глаза Васи не карими, а зелеными, как у кошки.

   - Сколько же тебе эти прелести стоили? - У Васи голос чуть дрожит, злоба в нем кипит. А Владимир не слышит. Он ест котлету с соусом, пивом запивает.

   - Да если все круглым счетом взять, да еще прибавить, что в кредит за расплату забрал... Выйдет, пожалуй...

   Владимир с расстановкой, чтобы Васю поразить, называет внушительную сумму. Сказал и улыбающиеся глаза на Васю поднял. Что, каков муж-то?

   - Вася, что с тобою?

   Вскочила Вася из-за стола, вся к нему перегнулась. Глаза злые, зеленые.

   - Откуда у тебя эти деньги? Сейчас скажи, откуда?

   - Что это, Вася? Успокойся же! Неужели ты подумать могла, что я бесчестно достал? Или ты цену деньгам не знаешь? Жалованье мое подсчитай, сама увидишь. - Назвал месячный оклад. Премиальные.

   - Ты получаешь такое жалованье? В месяц?.. Да как же ты, коммунист, смеешь его тратить на всю эту дрянь, на пустяковины всякие? Нужда-то растет! Нужда-то кругом!.. Голод... А безработные?.. Ты что же, о них забыл? Ты что же, впрямь директором стал?

   Наступает Вася на Владимира, злыми, зелеными глазами вопрошает. А ну-ка, господин директор, держите-ка ответ! Владимир не сдается. Урезонивает Васю, мягко убеждает, даже подсмеивается. Жила как воробей под крышей, цену деньгам-то и не знает... Другие еще больше зарабатывают и не так еще, как он, Владимир, живут. Действительно "шикуют".

   Но Вася "не таковская". Словами ее не проймешь. Закусила удила. Требует отчета, почему живет "не как коммунист". Почему на ерунду всякую деньга тратит, когда голод да нужда кругом?

   Видит Владимир: так с Васей не сговоришься. По-иному надо. "С политической стороны" объяснить. Такова служба директора. Есть инструкции "центра". Главное, все сделать, чтобы предприятие их процветало, чтобы фирма заработала полным ходом. А уж тут Владимир - крепок. Пусть-ка Вася раньше поглядит, что Владимир за год сделал. На пустом месте дело сколотил, доходность поднял, теперь всему тресту по его району равняться приходится. Пусть-ка убедится: если он сам по-человечески живет, так у него зато забота о каждом служащем, о последнем грузчике. Пусть сначала в дело вникнет, а там уж хаять начнет. Не ждал он, Владимир, что друг его Вася, жена-товарищ, приедет да в одну дудку с врагами его дудит начнет... И так-то работать трудно. И так-то ради дела из сил выбиваешься, а тут извольте-ка! Жена и та против него идет, его же суду предает.

   Обижен Владимир. Кипятится. Теперь уж у него глаза, как у волка обозленного, горят, на Васю искры мечут, будто своим гневом да обидой обжечь Васю хотят... За недоверие к нему, за ссуду.

   Слушает Вася. Сдаваться начинает. Может, и прав он? Теперь все по-иному. Главное, чтобы все по отчетности правильно было да чтобы дело делалось. Народное богатство чтобы росло. В этом она с Володей не спорит.

   - А что я вещи себе приобретаю, хозяйством своим обзавожусь, так ведь не век же по домам-коммунам жить! Да и чем мы хуже американских рабочих? А ты бы посмотрела, как многие живут! Пианино, "форд" свой, мотоцикл...

   Уже несколько раз заглядывала степенная Мария Семеновна в столовую. Хочет блинчики подать. Да видит: не успели съехаться, а уж и в перебранку вдались. Так и раньше бывало у настоящих господ, у тех; у кого Мария Семеновна до революции служила. Что те, что коммунисты - все одно. Досадно только за блинчики - перестоятся.

   Водит Владимир Васю по предприятию, конторы, склады, жилые помещения показывает. В бухгалтерскую привел. - Книги наши погляди, такой отчетности ни у кого не найдешь... Погляди, как я дело поставил, а там уж за мотовство осуждай.

   Попросил бухгалтера Васе принципы их счетоводства объяснить. Упрощенные, а точные. В центре их особо за бухгалтерию похвалили.

   Слушает Вася. Не все понимает, но видно, что стараются, дело свое любят. И Володя весь тут, с душою в деле. В квартиры служащих повел. Нарочно жен сотрудников расспрашивает: довольны ли?

   Победоносно поглядывает на Васю, когда всюду ответ один: "Довольны ли?" - "По теперешнему времени лучше нельзя. Вашей заботой живем, Владимир Иванович!"

   - Видишь, а ты говоришь, что я "мотом" стал) Поверь, раньше служащих устроил; что мог - все для них выхлопотал. Потом уж о себе... Ты теперь видишь, как они живут? У рабочих, что у конторских, не хуже. Для них-то я особенно постарался. Сделал все, что смог.

   - Ну, хорошо, ты сделал! Ну, а они-то? Что они-то для тебя сделали?

   - Как ты странно рассуждаешь, Вася. Мы с ними заодно. Что я, что они... Это прежде директор одно, а рабочие другое. У нас не так. Ты, Вася, в своем болоте совсем мехом обросла.

   Сказано будто шутливо, а Вася чувствует, что недоволен ею Владимир. Будто на нее обижен. Целый день водил ее по зданиям "фирмы". Устала Вася. В виске зудит, в боку колоть стало, спина разболелась. Прилечь бы, как домой придут, уснуть бы С дороги-то голова будто стуком вагонных колес наполнена. Но Володя сказал, что сейчас гости приедут к обеду. Принять их Вася должна.

   Вернулись домой. В переднюю вошли. Мальчик-рассыльный дверь отпер и стоит, будто приказаний ждет.

   Владимир поглядел на него, вынул маленькую книжечку, написал несколько слов и дает рассыльному:

   - Ну, бегом, Вася. Чтоб без задержек! Ответ мне лично передашь. Понял?

   А сам к Васе обернулся и как-то странно на нее поглядел. Не то виновато, не то вопрошающе.

   - Ты что, Васюк, глазушки-то свои на меня таращишь? - И голос такой неуверенный, будто заискивает.

   - Ничего. А рассыльного, значит, тоже Васей зовут?

   - Тоже. А тебе обидно, что два Васи у меня в доме? Ишь ты какая! Ревнивая... Успокойся. Другого такого Васи на всем свете больше нет. И люблю я только тебя.

   Обнял Васю, ласково так. В глаза поглядел. Поцеловал. В первый раз за весь день приласкал. Так, обнявшись, до спальни дошли.

   К обеду приехали гости: Савельев и Иван Иванович, секретарь правления. Савельев высокий, тучный мужчина, в светло-серой пиджачной паре. Редкие волосы тщательно расчесаны, на указательном пальце перстень. Глаза умные, с хитрецой. И усмешка на бритом лице недобрая, будто все подмечает и на все ему наплевать, лишь бы самому хорошо жилось. Так Васе кажется.

   Когда с Васей здоровается, руку к губам подносит. Вася вырывает: Нет - Я не привыкла.

   - Как желаете. А я всегда знаете, не прочь молодой женщине ручку поцеловать... И приятно, и муж не заревнует. А вы, Владимир Иванович, должно быть, здорово ревнивый? А? Признайтесь!

   И так это бесцеремонно Володю по плечу треплет. А Владимир смеется.

   Вася у меня примерная жена, ее ревновать не приходится.

   - Значит, с муженька примера не берет? - подмигивает Савельев Владимиру, а у Владимира глаза становятся вдруг большими да испуганными.

   Я, кажется, тоже повода не давал... Но Савельев его перебивает:

   - Да уж ладно там! Знаем мы вас, мужей. Сам в мужьях состоял. Теперь только холостяком живу.

   Не нравится Савельев Васе, определенно не нравится. А Володя с ним как с приятелем беседу ведет. И о делах, и о политике. Вася не стала бы с таким "спекулянтом" о политике говорить, над председателем исполкома подсмеиваться. Непременно Володю урезонить надо, чтобы дружбе этой конец положил.

   За обедом пили вино; секретарь, Иван Иванович, в плетеной корзиночке привез. Заботила задержка больших кладей, не прибыли еще, как бы к сроку на ярмарку не опоздали.

   Вася слушает, старается уловить суть дела. Но кажется ей, что все это совсем не важно, что говорят-то не о "главном". Да и висок мешает. Дергает, ломит. Даже глазам больно. Скорее бы уж отобедали.

   Только из-за стола встали, Владимир велит автомобиль подать, на заседание важное ехать должен, по части транспорта.

   - Неужели вы и сегодня на заседание поедете? В первый-то день приезда жены? С ней бы побыли. Нехорошо, Владимир Иванович, - говорит Савельев, а сам этак косо с усмешечкой на Владимира поглядывает.

   - Нельзя, - режет Владимир и старательно папироску раскуривает. - И рад бы, да дела.

   - Дело делу рознь, - не унимается Савельев, и опять кажется Васе, что он Владимиру подмигивает, будто над Васей потешается, спекулянт противный. - Я бы на вашем месте на сегодня все дела отложил, хоть первый вечер с супругой своей посидел. Дела не убегут.

   Но Владимир не отвечает и как-то досадливо за шапку берется.

   - Что же, едем, Никанор Платонович? Уехали.

   Ушел и Иван Иванович.

   Одна осталась Вася. В большой, пустой квартире. Такой непривычной, чужой. Прошлась по комнатам. Уныло. Одиноко. Холодно. У окна постояла. Прилегла на кровать со стеганым шелковым одеялом. И тотчас заснула.

   Проснулась Вася как от толчка. Темно. Зажгла лампочку, поглядела на часы. Двенадцать с четвертью. Неужто так долго проспала? За полночь. А Владимира все нет.

   Встала Вася, водой лицо освежила. В столовую прошла.

   Стол к ужину накрыт, лампа горит. Пусто и тихо. В других комнатах темно. Зашла в кухню. Мария Семеновна прибирается.

   - Владимира Ивановича еще нет?

   - Нет еще.

   - Что же, он всегда так поздно с заседаний домой приходит?

   - Разно бывает.

   Не словоохотлива Мария Семеновна. Угрюмая.

   - А вы что же, его дожидаетесь? Не спите?

   - Чередуемся с Васей, один день я дежурю, другой он.

   Еще Владимир еще ужинать будет?

   - Если гостей с собой привезет - поужинает. А то прямо к себе пройдет.

   Постояла Вася; видит, Мария Семеновна своим занята, на Васю даже не взглянет.

   Ушла Вася в спальню. Окошко распахнула. Ночь тихая, весенняя, прохладная. Остро пахнет акациями. Громко, непривычно квакают лягушки. Вася сначала думала, что это ночные птицы.

   Небо темное, и звезд много-много... Смотрит Вася в темноту сада, на небо, на звезды... А на душе делается примиренно и светло. Забыт Савельев-спекулянт, забыты обиды-уколы, что за день нехотя нанес ей Владимир... Сейчас Вася не умом, а сердцем чувствует, что приехала она к нему, к любимому. Приехала, чтобы помочь ему на правильную дорожку встать... Свяжешься с нэпманами - невольно с пути собьешься. Потому и звал ее, Васю, друга-жену.

   Вспоминает Вася, как Владимир дело наладил, и гордится им. Работник хоть куда!.. Сейчас все Васе кажется иначе, чем днем. Яснее, понятнее, радостнее...

   Так задумалась Вася, что даже не слышала, как автомобиль подъехал, как Владимир по коврам и половикам к ней вплотную подошел. Вздрогнула от голоса Владимира'

   - О чем это мы так задумались, мой маленький Васюк? А?

   Нагибается к ней Владимир, а в глазах тревога и нежность.

   - Приехал, милый?.. Заждалась! И руками шею его обняла.

   Подхватил ее Владимир на руки, как бывало в первые месяцы их любви, носит по комнате, будто дитя любимое...

   Обрадовалась Вася: любит Володя! Любит по-прежнему!.. Глупая! Чего же с утра-то на него обижалась?

   Вместе чаю напились. Хорошо, душевно разговор вели. Сказала Вася то, что думала про Савельева. Нечего с ним дружбу водить.

   Владимир с ней не спорит. Признается, что и сам-то его не уважает. Но уж очень он нужный человек. Кабы не он, дело бы не наладилось. Связей у него много старых, купцы ему доверяют, через него в контакт с ними входишь. От него многому чему Володя научился. Человек-то он сам, пожалуй, что и совсем нестоящий, буржуй первосортный, но для дела - не* заменим. Оттого Володя за него и заступился, когда местные власти "от большого ума" Савельева арестовали. Москва его ценит. Здоровую взбучку местным властям за него давали...

   - Да ведь ты же мне писал, что он на руку нечист?

   - Как тебе сказать? Он наш агент. Себя, конечно, не забывает... Но не больше других. И потом - другие тащат и дела не делают, а он зато не за страх, а за совесть работает. И дело знает да любит.

   Все же Владимир обещал Васе поменьше с ним водиться. Служба службой, а дружбу водить незачем.

   Чай отпили и опять, обнявшись, в спальню пошли. Прижимает Владимир Иванович Васину голову к своему сердцу, целует ее кудряшки и говорит нежно, раздумчиво:

   - Родная такая головушка... Разве она может стать мне чужой? Такого друга, как ты, Вася, не может быть другого. И люблю-то я только тебя, только Васю-буяна...

   Встала Вася поздно. Владимир давно на работе. А Васе неможется. В боку колет, лихорадит, кашлять стала. В дороге ли простудилась? Или само нашло? День летний, ласковый. А Вася в платок кутается. Шевелиться неохота. Так бы, кажется, с постели не встала. Пришла Мария Семеновна, руки на животе скрестила, в дверях встала и на Васю глядит. Будто ждет чего-то.

   - Здравствуйте, Мария Семеновна.

   - Здравствуйте, - отвечает сухо,  - Что к обеду прикажете? Владимир Иванович, уходя, наказал, чтобы вы мне обед заказывали. Гости будут.

   Растерялась Вася. Совсем не знает она, что и заказать. У себя в коммуне все на советском обеде сидела.

   Видит Мария Семеновна, что Вася в этом деле никудышная, сама кушанья предлагает. Вася все одобряет. Только про цены справилась: не очень ли дорого будет? Мария Семеновна губы поджимает.

   - Да уж, если хороший обед требовать, надо и денег не жалеть. Без денег теперь ничего не достанешь. Пайки-то коммунисты отменили.

   - А деньги-то у вас есть?

   Малость со вчерашнего дня осталось. На сегодня не хватит. Мясо дорого, да и масла прикупить придется.

   - Денег Владимир вам, значит, не оставил?

   - Ничего не оставил... Сказал: пойдете к Василисе Дементьевне, с ней обо всем столкуетесь.

   Как же быть? Мария Семеновна стоит, денег ждет, не уходит. Есть у Васи немножко своих деньжат в запасе, так ведь при таком хозяйстве быстро уплывут, а у самой ни гроша своего не останется. Неприятно это,

   - Может, у вас свои деньги есть, так вы выдайте мне их на хозяйство, вроде как в кредит, а потом у Владимира Ивановича спросите. Он и вернет вам, - посоветовала Мария Семеновна.

   А и в самом деле! Чего сама не догадалась? Так и порешили.

   Ушла Мария Семеновна. А Вася - в сад. Походила, походила по дорожкам. Устала. Неможется ей. Прилегла на постель, книжку взяла... Да над книжкой и заснула.

   Лежит Вася, разметалась. Щеки пятнами горят. Тяжелые, душные сны мучают... Очнется, оглядится кругом, сама на себя сердится: чего разлеглась? На город бы лучше пошла поглядела. Не хворать же к Владимиру приехала!.. А самой голову поднять неохота. Закроет глаза, и сразу запутаются мысли. Сон не сон, дремота не дремота. А полной памяти тоже нет.

   - Василиса Дементьевна! Скоро Владимир Иванович к обеду приедут". Вы бы приоделись, да и я постель приберу. Не любит он беспорядку в комнатах.

   Это Мария Семеновна над Васей стоит, будто старшая, учит ее.

   Неужели так поздно?

   - Пятый час... Так вы и не позавтракали? Хотела вас разбудить, да, вижу, крепко спите. Это все с дай-роги, утомились шибко.

   - Может, с дороги, а может, простудилась. Знобит что-то.

   - Вы бы платье-то ваше шерстяное надели, все потеплее... А то что платочек-то ваш? От тепла в нем только кутаться.

   - Да неудачный костюм мой, мужу не понравился.

   - Чем неудачный? Ни чуточки не плохой. Разве что сборок много на боках, да и талья не на месте... Теперь вон где тальи-то носят... Я ведь тоже портнихой была. В фасонах смыслю. Давайте переколю юбку... За милую душу платье сами перешьем. Владимир Иванович его и не узнает.

   - К обеду поспеет?

   - Чего захотели! Нет, это мы с вами не торопясь, полегонечку... А сейчас вы наденьте свою черную юбку да сверху жакет от костюма. Совсем шикарно будет.

   Никогда еще Вася столько у зеркала не стояла. Все на ней Мария Семеновна перефасонила, булавками переколола, где стежком прихватила. Кружевной воротник откуда-то достала. Хорошо получилось. Просто, а будто и нарядно. Самой Васе нравится. Что-то Владимир скажет?

   Только одеться успела, приехал Владимир вместе с гостями: сотрудник ЦКК с женой. Усики у него в иголочку, одет щеголем, сапоги желтые, шнурованные, до колен. А еще коммунист!.. Не понравился Васе. Жена его расфуфыренная, словно девица с улицы... Платье воздушное, белые туфельки, мех на плечах наброшен, на пальцах кольца играют... А Владимир ей руку целует. Шутит. О чем говорят? Не понять. Пустяки все. А Володя любезно так к гостье перегибается, "в переглядку" глазами с ней играет...

   Вася с товарищем из ЦКК сидит. Коммунист. А о чем с ним говорить - не знает.

   За обедом опять вино пьют. Владимир чокается, а она ему что-то на ухо шепчет. И оба смеются. Неловко Васе. А муж на жену - никакого внимания. Будто и не жена его. Странно! Нехорошо.

   О постах заговорили, в шутку... Гостья признается, что она в Бога верит и хоть постов не соблюдает, а к исповеди ходит. Как же так? Товарищ из ЦКК, а на верующей женился?..

   Хмурится Вася. Недовольна. И на Владимира сердце берет: что за приятели такие?

   К концу обеда Иван Иванович приехал. Говорит, Савельев ложу в театр взял, всех приглашает.

   - Едем, Вася? - спрашивает Владимир.

   - С Савельевым? - Вася в глаза мужу заглянуть старается.

   А он точно не понимает ее.

   - Ну да, с Никанором Платоновичем. Всей компанией. Сегодня новая оперетка идет. Развлечешься. Смешная, говорят.

   - Нет, я не поеду.

   - Почему?

   - Нездоровится. Должно быть, в дороге простудилась.

   Взглянул на нее Владимир:

   - И в самом деле, Вася, вид у тебя какой... Глаза совсем провалились. Давай-ка руку. V, да у тебя рука горячая... Конечно, ехать нельзя. И я тогда не еду...

   - Нет, зачем же? Поезжай.

   Стали и гости Владимира упрашивать. Уговорили. Поедет в театр.

   В передней Владимир Васю при всех обнял и потихоньку ей шепчет: "Ты, Вася, сегодня совсем хорошенькая!"

   Марью Семеновну просит за Василисой Дементьевной приглядеть.

   - Ложись скорее, Вася. Я рано приеду. До конца не останусь.

   Уехали.

   Побродила Вася по комнатам, и опять тоска нашла.

   Не нравится ей такая жизнь. Что плохого, сама определить не умеет. Только все такое непривычное, чужое... И сама она тут чужая, никому не нужная... Может, Володя и любит ее, а только мало у него дум о ней... Приласкает, поцелует, да и ушел1 Другое дело, когда на заседание или на работу надо. А то в театр!.. Зачем без нее поехал? Не насмотрелся, что ли, театров за зиму?.. Мучает что-то Васю, сосет... Слов не найдет, что именно, а нехорошо на душе.

   "Поживу недельку, - решает Вася, - погляжу, что и как тут у Володи, да и уеду..."

   И тотчас встает вопрос: куда? Назад в дом-коммуну? Там и комнаты-то ее больше не осталось, светелки под крышей. Туда Груша, подруга, швея, переехала. Потом: опять Федосеевы, дрязги, заботы, опять дом отстаивать, опять со всеми воевать. А сил-то нет. И веры-то нет, что спасти дело можешь. Вот что главное.

   Нет, уехать Васе некуда.

   От этой мысли в сердце еще пуще сосет, гвоздит, буравчиком сверлит...

   Холодно Васе. Ежится, руки в рукава прячет. По темным, пустым комнатам взад и вперед ходит. Кажется Васе, что в этом чужом, немилом доме нежданное горе какое сотрясется... Беда караулит.

   Предчувствие?

   Разве могут коммунисты в предчувствие верить? Но тогда что же, что же это такое? Откуда эта тоска? Безымянная, неизбывная, незваная?

   Вернулся Владимир, как обещал, рано. Вася в постели книжку читала.

   Присел к Васе, о здоровье спрашивает. В глаза глядит. И странно Васе, что глаза у Владимира такие серьезные и печальные. Точно горе в них какое.

   - Что с тобою, Володя? Грустный ты какой!.. Зарыл Володя голову в подушку рядом с Васей,

   а сам жалобно так говорит:

   - Трудно жить, Вася... Ты и не знаешь, как мне трудно! Ты только одну сторону моей жизни видишь... А понять меня не хочешь... Если бы в сердце мое заглянула, как измучился я за зиму, не осудила бы меня, а пожалела! У тебя, Вася, ведь сердечко доброе.

   Гладит Вася Володину голову, жалеет его. Успокаивает. И хоть и жаль Володю, а радостно Васе на душе: кажется ей, что одной думой горюют, одной болью болеют... Трудно пролетарию директорствовать. Так и говорит ему.

   А Володя печально головой качает:

   - Не это только, Вася, не это... Еще и другое мучает меня... Покою не дает!

   - Травля против тебя, что ли?

   Молчит Володя, будто сказать что-то хочет, а не решается.

   Обнимает его Вася.

   - Расскажи, милой, что тебя мучает? Голову к его плечу приложила.

   - Что это от тебя как духами пахнет? Когда это ты так надушился? - Подняла голову, на Володю глядит.

   - Духами? - Володя будто смутился, от Васи отстраняется. - Должно быть, когда у парикмахера сегодня брился... Он надушил.

   Встал Владимир. Папироску долго, старательно раскуривает. И уходит от Васи. Говорит, что еще сегодня обязательно должен бумаги разобрать.

   Кашляет Вася. Недомогается ей. Лихорадит. В боку колет. Крепится при Владимире. Но и он замечает. Спать ему кашлем не дает. Пришлось Владимиру постель на диване в гостиной стелить.

   Тянутся дни. Пустые. Без дела. Разве мелкие хозяйские заботы. Владимир на хозяйство скуповат, а требует, чтобы все как следует было. Свои деньжата Вася в хозяйство пускает, неприятно так слышать, когда Володя будто упрекает ее:

   - Неужели у тебя уже все деньги на хозяйство вышли?.. Так на вас всех тут не напасешься.

   Будто Вася гостей называет да обеды в три блюда требует! Но и жаловаться на Владимира Вася не может. В другом - заботлив, очень здоровье Васино его беспокоит. Сам доктора привез. Доктор истощение нашел, в правом легком непорядки. Велел больше на солнце лежать да хорошо питаться. Пристает теперь Владимир к Васе: все ли делает, как доктор сказал? Марии Семеновне наказывает приглядывать за Васей, чтобы вовремя ела. Какао для Васи достал. Сам на автомобиле ездил, чтобы Васе раскидное садовое кресло добыть, пусть на солнышке греется! Заботлив Владимир.

   Придет домой, сейчас Васю ищет. Только мало видятся. Занят Владимир. Горячая пора - ярмарка на носу. Озабоченный Владимир, задумчивый и будто грустный:

   Лежит Вася на раскидном кресле на лужайке, как ящерица греется, нежится... С боку на бок переворачивается. Загорела. Цыганенком стала. Странно так жить: ни дела, ни забот. А и радости нет. Будто сон какой. Все кажется: вот-вот проснешься и дома окажешься. В доме-коммуне. Жилотдел вспоминается, товарищи, Степан Алексеевич, Груша... Даже Федосеиха. Трудно жилось, а радостнее.

   Ждет Вася Владимира. Обещал сегодня раньше вернуться. Все кажется Васе: вот сегодня с Владимиром до всего договоримся... "По душам". Но день за днем уходит, а беседа на выходит. То гости, то дела.

   Савельев больше не показывается. Но и другие гости, правленцы, чужие Васе. Неинтересные. Весь и разговор у них, что о разгрузке да нагрузке, фактурах да упаковке, скидках да надбавках.

   Знает Вася, что это республике сейчас нужно, что без товарообмена не наладишь хозяйства, а слушать скучно. Заговоришь с ними о партийном, о статье Бухарина, о том, что в газетах о германских, коммунистах пишут, послушают и опять за свое... "Фрахтовка" да "нагрузка". "Нетто", "брутто". Владимиру не скучно. С товарищами он всегда оживляется, спорит, совещается." Это только с ней, с Васей, как вдвоем останется, сразу печальный такой делается. Вздыхает. Гладит Васину руку и глядит на нее такими грустными глазами. Не то помощи просит, не то в чем винится... Что его мучает? Будто склока против него приутихла. С тех пор как Вася приехала - не слыхать. О чем же печалится Владимир? Уж не думает ли, что Вася и в самом деле "помирать собралась"? От этой мысли Васе веселей становится. Значит, любит? А что мало с ней бывает, так ведь и она его не баловала, когда он к ней в гости наезжал!.. Тоже весь день в разгоне. Не до мужа, бывало. А разве от этого меньше его любила?

   Лежит Вася на раскидном кресле. На верхушки деревьев любуется, что на голубом небе выступают... Колышет их летний ветер. Неспешно, будто ласкает... Слушает Вася, как в траве кузнечики стрекочут. В гуще сада поют птицы, будто друг перед другом стараются...

   Встала Вася, пошла по заросшей дорожке сада, на кусты цветущей сирени набрела. Пахнет-то как! Начала букет вязать... А мимо з-з-з... пчела прожужжала, на лиловую гроздь уселась, крылья расправляет. "Ишь, храбрая какая, человека не боится!" - засмеялась Вася. И вдруг так хорошо на душе стало, так легко, что и сама удивилась... Оглянулась Вася. Точно по-новому сад увидала... Траву зеленую... Сирень лиловую, пышную, пахучую... Прудок, тиной подернутый, а в нем лягушки квакают, перекликаются...

   Хорошо! Как дивно хорошо! Боится Вася шевельнуться, боится, что уйдет из сердца нежданная радость, легкокрылая, светлая... Будто до этого часа Вася не знала, не чувствовала, не понимала, что значит жить. А вот сейчас поняла. Не печалиться, не спешить, не работать, не радоваться, не добиваться, а просто жить... Жить, как эта пчелка, что кружится над сиренью, как птицы, что в ветвях перекликаются, как кузнечики, что в траве стрекочут... Жить! Жить!.. Жить!.. Почему нельзя остаться совсем, навсегда в кустах сирени? Почему не может человек стать как твари Божий? Подумала "Божий" и на себя рассердилась. С каких это пор Бога поминать стала? Все от безделья... От "буржуйской жизни" на Володиных хлебах. Этак и сама в нэпманшу превратишься.

   Спешит Вася к дому, не хочет больше в саду нежиться.

   А чувство радости не пропадает. Легкость в ней какая-то. Может, просто силы прибавилось, здоровье вернулось?

   Не успела Вася в спальню прийти, сирень в вазу поставить, как и Владимир на автомобиле подкатил. И прямо к Васе.

   - Начали! Давно склочники, интриганы в покое меня оставили?.. Теперь с новыми силами за старое взялись... В Контрольную комиссию только что вызывали... Дело против меня затеяли. Мы еще поглядим... Мы еще посмотрим, кто победит!

   Мечется Владимир по комнате, руку за спину заложил - значит, волнуется.

   И анархизм-то его опять приплели, и недисциплинированность, и черт их знает что!.. Тут из кожи лезешь, чтобы дело на рельсы поставить, а исполкомщики вместо помощи только и думают, как бы палки в колеса вставить.

   - Если еще так травить будут - уйду из партии. Сам уйду! Нечего мне исключением грозить!..

   Видит Вася - дело нешуточное. Защемило в сердце. Уж не эта ли беда караулила? А сама вида не подает. Успокаивает Владимира, урезонивает.

   - И твой любимый Степан Алексеевич тоже хорош!.. Аттестации у него моей запросили... Так он, извольте видеть, ничего лучшего не нашел, как расхвалить меня как работника, а насчет остального, говорит, нахожу, что "самовлюблен" больно, да и "морально неустойчив"! Это еще что за священнослужители, что не за работу, не за дела человека судят, а за мораль?.. Не "по-коммунистически" живу! Что же, в монахи записаться прикажут? А сами лучше, что ли, поступают? Небойсь заведующего агитотделом к суду не тянут, а Он жену с тремя детьми бросил и на уличной девке теперь женился. Это, по-твоему, допустимо? Это, что ли, "по-коммунистически"? Почему только с меня требуют, что я им за схимник дался? Да