Аверченко Аркадий Тимофеевич - О хороших, в сущности, людях

justify">   Дѣйствительно, на мѣстахъ для публики сидѣли только два гимназиста, прочитавш³е, очевидно, въ газетахъ замѣтку о моемъ дѣлѣ и пришедш³е поглазѣть на меня.

   Въ глазахъ ихъ читалось явно выраженное сочувств³е по моему адресу, возмущен³е по адресу тяжелаго русскаго режима, и сверкала въ этихъ открытыхъ чистыхъ глазахъ явная рѣшимость въ случаѣ моего осужден³я отбить меня отъ конвойныхъ (которыхъ, къ сожалѣн³ю, не было), посадить на мустанга и ускакать въ прер³и, гдѣ я долженъ былъ прославиться подъ кличкой кроваваго мстителя Желѣзные Очки...

   Я невнимательно прослушалъ чтен³е обвинительнаго акта, разсѣянно отвѣтилъ на заданные мнѣ вопросы и, вообще, все свое вниман³е сосредоточилъ на бѣдномъ адвокатѣ, который сидѣлъ съ видомъ героя повѣсти Гюго "Послѣдн³й день приговореннаго къ смерти".

   Когда предсѣдатель сказалъ: "Слово принадлежитъ защитнику", - мой защитникъ притворился, что это его не касается. Со всѣмъ возможнымъ вниман³емъ онъ углубился въ разложенныя передъ нимъ бумаги, поглядывая однимъ глазомъ на предсѣдателя.

   - Слово принадлежитъ защитнику!

   Я толкнулъ его въ бокъ.

   - Ну, что же вы... начинайте.

   - А? Да, да... Я скажу...

   Онъ, шатаясь, поднялся.

   - Прошу судъ дѣло отложить до вызова новыхъ свидѣтелей.

   Предсѣдатель удивленно спросилъ:

   - Какихъ свидѣтелей?

   - Которые бы удостовѣрили, что мой обвиняемый..

   - Подзащитный!

   - Да... Что мой этотъ... подзащитный не былъ въ городѣ въ тотъ моментъ, когда вышелъ номеръ журнала.

   - Это лишнее, - сказалъ предсѣдатель. - Обвиняемый - отвѣтственный редакторъ и, все равно, отвѣчаетъ за все, что помѣщено въ журналѣ.

   - Бросьте! - шепнулъ я. - Говорите просто вашу рѣчь.

   - А? Ну-ну. Господа судьи и вы, присяжные засѣдатели!...

   Я снова дернулъ его за руку.

   - Что вы! Гдѣ вы видите присяжныхъ засѣдателей?

   - А эти вотъ, - шепнулъ онъ мнѣ. - Кто так³е?

   - Это вѣдь коронный судъ. Безъ участ³я присяжныхъ.

   - Вотъ оно что! То-то я смотрю, что ихъ такъ мало. Думалъ, заболѣли...

   - Или спятъ, - оказалъ я. - Или на дачѣ, да?

   - Защитникъ, - замѣтить предсѣдатель, - разъ вы начали рѣчь, прошу съ обвиняемымъ не перешептываться.

   - Въ дѣлѣ открылись новыя обстоятельства, - заявилъ мой защитникъ, глядя на предсѣдателя взглядомъ утопающаго.

   - Говорите.

  

  

   - Господа судьи и вы... вотъ эти... коронные... тоже судьи. Мой обвиняемый вовсе даже не виноватъ. Я его знаю, какъ высоконравственнаго человѣка, который на как³я-нибудь подлости не способенъ...

   Онъ жадно проглотилъ стаканъ воды.

   - Ей Богу. Вспомните великаго основателя судебныхъ уставовъ... Мой защищаемый видѣлъ своими глазами, какъ полицеймейстеръ билъ этого жалкаго, безправнаго еврея, положен³е которыхъ въ Росс³и...

   - Опомнитесь! - шепнулъ я. - Ничего я не видѣлъ. Я перепечаталъ изъ газетъ. Тамъ только одинъ швейцаръ и былъ свидѣтелемъ изб³ен³я.

   Адвокатъ - шопотомъ:

   - Тс-с-съ! Не мѣшайте... Я нашелъ лазейку...

   Вслухъ:

   - Господа судьи и вы, коронные представители... Всѣ мы знаемъ, каково живется руководителю русскаго прогрессивнаго издан³я. Штрафы, конфискац³и, аресты сыплются на него, какъ изъ ведра... изобил³я! Свободныхъ средствъ, обыкновенно, нѣтъ, а штрафы плати, а за все отдай! Что остается дѣлать такому прогрессивному неудачнику? Онъ долженъ искать себѣ заработка на сторонѣ, не стѣсняясь его сущностью и формой. Лишь бы честный заработокъ, господа судьи, и вы, присяжн... присяжные повѣренные! Человѣкъ безъ предразсудковъ, мой защищаемый въ свободное отъ редакц³онной работы время снискивалъ себѣ пропитан³е, чѣмъ могъ. Конечно, мизерная должность швейцара второстепенной витебской гостиницы - это мало, слишкомъ мало... Но нужно же жить и питаться, господа присяжные! И вотъ, мой защищаемый, находясь временно въ должности такого швейцара въ витебской гостиницѣ, - самъ, своими глазами, видѣлъ, какъ зарвавш³йся представитель власти избивалъ бѣднаго безправнаго пасынка великой нашей матушки Росс³и, того пасынка, который, по выражен³ю одного популярнаго писателя,

  

   ...создалъ пѣсню, подобную стону,

   И навѣки духовно почилъ.

  

   - Виноватъ,- замѣтилъ потрясенный предсѣдатель.

   - Нѣтъ, ужъ вы позвольте мнѣ кончить. И вотъ я спрашиваю: неужели правдивое, безыскусственное изложен³е видѣннаго есть преступлен³е?! Я долженъ указать на то, что юридическая природа всякаго преступлен³я должна имѣть... исходить... выражать... наличность злой воли. Имѣла ли она мѣсто въ этомъ случаѣ? Нѣтъ! Положа сердце на руку - тысячу разъ нѣтъ. Видѣлъ человѣкъ и написалъ. Но вѣдь и Тургеневъ, и Толстой, и Достоевск³й писали то, что видѣли. Посадите же и ихъ рядомъ съ моимъ подзащищаемымъ! Почему же я не вижу ихъ рядомъ съ нимъ?!! И вотъ, господа судьи, и вы... тоже... друг³е судьи, - я прошу васъ, основываясь на вышесказанномъ, вынести обвинительный приговоръ насильнику-полицеймейстеру, удовлетворивъ гражданск³й искъ моего обвиняемаго и за веден³е дѣлъ издержки, потому что онъ не виноватъ, потому что правда да милость да царствуютъ въ судахъ, потому что онъ продуктъ создавшихся услов³й, потому что онъ надежда молодой русской литературы!!!

   Предсѣдатель, пряча въ густыхъ, нависшихъ усахъ предательское дрожан³е уголковъ рта, шепнулъ что-то своему сосѣду и обратился къ "надеждѣ молодой русской литературы" :

   - Обвиняемому предоставляется послѣднее слово.

   Я всталъ и сказалъ, яснымъ взоромъ глядя передъ собою:

   - Господа судьи! Позвольте мнѣ сказать нѣсколько словъ въ защиту моего адвоката. Вотъ передъ вами сидитъ это молодое существо, только что сошедшее съ университетской скамьи. Что оно видѣло, чему его тамъ учили? Знаетъ оно нѣсколько юридическихъ оборотовъ, пару другую цитатъ, и съ этимъ крохотнымъ микроскопическимъ багажомъ, который помѣстился бы въ узелкѣ, завязанномъ въ углу носового платка, - вышло оно на широк³й жизненный путь. Неужели ни на одну минуту жалость къ несчастному и милосерд³е - этотъ даръ нашего христ³анскаго учен³я - не тронули вашихъ сердецъ?! Не судите его строго, господа судьи, онъ еще молодъ, онъ еще исправится, передъ нимъ вся жизнь. И это даетъ мнѣ право просить не только о снисхожден³и, но и о полномъ его оправдан³и!

   Судьи были, видимо, растроганы. Мой подзащитный адвокатъ плакалъ, тихонько сморкаясь въ платокъ.

   Когда судьи вышли изъ совѣщательной комнаты, предсѣдатель громко возгласилъ:

   - Нѣтъ, не виновенъ!

   Я, какъ человѣкъ обстоятельный, спросилъ:

   - Кто?

   - И вы признаны невиновнымъ и онъ. Можете идти.

   Всѣ окружили моего адвоката, жали ему руки, поздравляли...

   - Боялся я за васъ, - признался одинъ изъ публики, пожимая руку моему адвокату. - Вдругъ, думаю, закатаютъ васъ мѣсяцевъ на шесть.

   Выйдя изъ суда, зашли на телеграфъ, и мой адвокатъ далъ телеграмму:

   "Дорогая мама! Сегодня была моя первая защита. Поздравь - меня оправдали. Твой Ника".

  

   Солнце еще не припекало. Только грѣло. Его лучи еще не ласкали жгучими ласками, подобно жаднымъ рукамъ любовницы; скорѣе, нѣжная материнская ласка чувствовалась въ теплыхъ касан³яхъ нагрѣтаго воздуха.

   На опушкѣ чахлаго лѣса, раскинувшись подъ кустомъ на пригоркѣ, благодушествовали двое: бывш³й телеграфистъ Надькинъ и Неизвѣстный человѣкъ, професс³я котораго заключалась въ продажѣ горожанамъ колоссальныхъ милл³онныхъ лѣсныхъ участковъ въ Ленкорани на границѣ Перс³и. Такъ какъ для реализац³и этого дѣла требовались сразу сотни тысячъ, а у горожанъ были въ карманахъ, банкахъ и чулкахъ лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сдѣлка до сихъ поръ еще не была заключена, кромѣ взятыхъ Неизвѣстнымъ человѣкомъ двугривенныхъ и полтинниковъ заимообразно отъ лицъ, ослѣпленныхъ ленкоранскими милл³онами.

   Поэтому Неизвѣстный человѣкъ всегда ходилъ въ сапогахъ, подметки которыхъ отваливались у носка, какъ челюсти старыхъ развратниковъ, а конецъ пояса, которымъ онъ перетягивалъ свой станъ, облеченный въ фантастическ³й бешметъ, - этотъ конецъ дѣлался все длиннѣе и длиннѣе, хлопая даже по колѣнямъ подвижного Неизвѣстнаго человѣка.

   Въ противовѣсъ своему энергичному пр³ятелю - бывш³й телеграфистъ Надькинъ выказывалъ себя человѣкомъ лѣнивымъ, малоподвижнымъ, съ опредѣленной склонностью къ философскимъ размышлен³ямъ.

   Можетъ быть, если бы онъ учился, изъ него вышелъ бы приличный приватъ-доцентъ.

   А теперь, хотя онъ и любилъ поговорить, но словъ у него, вообще, не хватало, и онъ этотъ недостатокъ восполнялъ такой страшной жестикуляц³ей, что его жилистые, грязные кулаки, кое-какъ прикрѣпленные къ двумъ вялымъ рукамъ-плетямъ, во время движен³я издавали даже свистъ, какъ камни, выпущенные изъ пращи.

   Грязная, форменная тужурка, обтрепанныя, съ громадными вздут³ями на тощихъ колѣняхъ, брюки и фуражка съ полуоторваннымъ козырькомъ - все это, какъ пожаръ - Москвѣ, служило украшен³емъ Надькину.

  

  

   Сегодня, въ ясный пасхальный день, друзья наслаждались въ полномъ объемѣ: солнце грѣло, бока нѣжила свѣтлая весенняя, немного примятая травка, а на разостланной газетѣ были разложены и разставлены, не безъ уклона въ сторону буржуазности, полдюжины крашенныхъ яицъ, жареная курица, съ полъ-аршина свернутой бубликомъ "малоросс³йской" колбасы, покрививш³йся отъ рахита куличъ, увѣнчанный сахарнымъ розаномъ, и бутылка водки.

   Ѣли и пили истово, какъ мастера этого дѣла. Спѣшить было некуда; отдаленный перезвонъ колоколовъ навѣвалъ на душу тихую задумчивость, и, кромѣ того, оба чувствовали себя по-праздничному, такъ какъ голову Неизвѣстнаго человѣка украшала новая барашковая шапка, вымѣненная у ошалѣвшаго горожанина чуть ли не на сто десятинъ ленкоранскаго лѣса, а телеграфистъ Надькинъ украсилъ грудь букетомъ подснѣжниковъ и, кромѣ того, еще съ утра вымылъ руки и лицо.

   Поэтому оба и были такъ умилительно-спокойны и не торопливы.

   Прекрасное должно быть величаво...

   Поѣли...

   Телеграфистъ Надькинъ перевернулся на спину, подставилъ солнечнымъ лучамъ сразу сбѣжавшуюся въ мелк³я складки прищуренную физ³оном³ю и съ нѣгой въ голосъ простоналъ:

   - Хорошо!

   - Это что, - мотнулъ головой Неизвѣстный человѣкъ, шлепая ради забавы отклеившейся подметкой. - Развѣ такъ бываетъ хорошо? Вотъ когда я свои ленкоранск³е лѣса сплавлю, - вотъ жизнь пойдетъ. Оба, братъ, изъ фрака не вылѣземъ... На шампанское чихать будемъ. Впрочемъ, продавать не все нужно: я тебѣ оставлю весь участокъ, который на море, а себѣ возьму на большой дорогѣ, которая на Тавризъ. Ба-альш³я дѣла накрутимъ.

   - Спасибо, братъ, - разнѣжено поблагодарилъ Надькинъ. - Я тебѣ тоже... Гмъ!.. Хочешь папироску?

   - Дѣло. Але! Гопъ!

   Неизвѣстный поймалъ брошенную ему папироску, легъ около Надькина, и син³й дымокъ поплылъ, сливаясь съ синимъ небомъ...

   - Хор-р-рошо! Вѣрно?

   - Да.

   - А я, братъ, такъ вотъ лежу и думаю: что будетъ, если я помру?

   - Что будетъ? - хладнокровно усмѣхнулся Неизвѣстный человѣкъ. - Землетрясен³е будетъ!.. Потопъ! Скандалъ!.. Ничего не будетъ!!

   - Я тоже думаю, что ничего, - подтвердилъ Надькинъ. - Все тоже сейчасъ же должно исчезнуть - солнце, земной шаръ, пароходы разные - ничего не останется!

   Неизвѣстный человѣкъ поднялся на одномъ локтѣ и тревожно спросилъ:

   - То-есть... Какъ же это?

   - Да такъ. Пока я живъ, все это для меня и нужно, а разъ помру, - на кой оно тогда чортъ!

   - Постой, брать, постой... Что это ты за такая важная птица, что разъ помрешь, такъ ничего и не нужно?

   Со всѣмъ простодуш³емъ настоящаго эгоиста Надькинъ повернулъ голову къ другу и спросилъ:

   - А на что же оно тогда?

   - Да вѣдь друг³е-то останутся?!

   - Кто друг³е?

   - Ну, люди разные... Тамъ, скажемъ, чиновники, женщины, министры, лошади... Вѣдь имъ жить надо?

   - А на что?

   - "На что, на что"! Плевать имъ на тебя, что ты умеръ. Будутъ себѣ жить, да и все.

   - Чудакъ! - усмѣхнулся телеграфистъ Надькинъ, нисколько не обидясь. - Да на что же имъ жить, разъ меня уже нѣтъ?

   - Да что жъ они для тебя только и живутъ, что ли? - съ горечью и обидой въ головѣ вскричалъ продавецъ ленкоранскихъ лѣсовъ.

   - А то какъ же? Вотъ чудакъ - больше имъ жить для чего же?

   - Ты это... серьезно?

   Злоба, досада на наглость и развязность Надькина закипѣли въ душѣ Неизвѣстнаго. Онъ даже не могъ подобрать словъ, чтобы выразить свое возмущен³е, кромѣ короткой мрачной фразы:

   - Вотъ сволочь!

   Надькинъ молчалъ.

   Сознан³е своей правоты ясно виднѣлось на лицѣ его.

  

  

   - Вотъ нахалъ! Да что жъ ты, значить, скажешь: что вотъ сейчасъ тамъ въ Петербургѣ или въ Москвѣ, - генералы разные, сенаторы, писатели, театры - все это для тебя?

   - Для меня. Только ихъ тамъ сейчасъ никого нѣтъ. Ни генераловъ, ни театровъ. Не требуется.

   - А гдѣ жъ они?! Гдѣ?!!

   - Гдѣ? Нигдѣ.

   - ?!!! ?!!.

   - А вотъ если я, скажемъ, собрался въ Петербургъ проѣхать, - всѣ бы они сразу и появились на своихъ мѣстахъ. Пр³ѣхалъ, значитъ, Надькинъ, и все сразу оживилось: дома выскочили изъ земли, извозчики забѣгали, дамочки, генералы, театры заиграли... А какъ уѣду - опять ничего не будетъ. Все исчезнетъ.

   - Ахъ, подлецъ!.. Ну, и подлецъ же... Бить тебя за так³е слова - мало. Станутъ ради тебя генераловъ, министровъ затруднять... Что ты за цаца такая?

   Тѣнь задумчивости легла на лицо Надькина.

   - Я уже съ дѣтства объ этомъ думаю: что ни до меня ничего не было, ни послѣ меня ничего не будетъ... Зачѣмъ? Жилъ Надькинъ - все было для Надькина. Нѣтъ Надькина - ничего не надо.

   - Такъ почему же ты, если ты такая важная персона, - не король какой-нибудь или князь.?!

   - А зачѣмъ? Долженъ бытъ порядокъ. И король нуженъ для меня, и князь. Это, брать, все предусмотрѣно.

   Тысяча мыслей терзала немного охмелѣвшую голову Неизвѣстнаго человѣка.

   - Что жъ, по-твоему, - сказалъ онъ срывающимся отъ гнѣва голосомъ, - сейчасъ и города нашего нѣтъ, если ты изъ него вышелъ?

   - Конечно, нѣтъ.

   - А посмотри, вонъ колокольня... Откуда она взялась?

   - Ну, разъ я на нее смотрю, - она, конечно, и появляется. А разъ отвернусь - зачѣмъ ей быть? Для чего?

   - Вотъ свинья! А вотъ ты отвернись, а я буду смотрѣть - посмотримъ, исчезнетъ она или нѣтъ?

   - Незачѣмъ это, - холодно отвѣчалъ Надькинъ. - Развѣ мнѣ не все равно - будетъ тебѣ казаться эта колокольня или нѣтъ?

   Оба замолчали.

  

  

   - Постой, постой, - вдругъ горячо замахалъ руками Неизвѣстный человѣкъ. - А я, что жъ, по-твоему, если умру... Если раньше тебя - тоже все тогда исчезнетъ?

   - Зачѣмъ же ему исчезать, - удивился Надькинъ, - разъ я останусь жить?! Если ты помрешь - значить, померъ просто, чтобы я это чувствовалъ и чтобъ я поплакалъ надъ тобой.

   И, вставь съ земли и стоя на колѣняхъ, спросилъ ленкоранск³й лѣсоторговецъ сурово:

   - Значитъ, выходитъ, что и я только для тебя существую, значитъ, и меня нѣтъ, ежели ты на меня не смотришь?

   - Ты? - нерѣшительно промямлилъ Надькинъ. Въ душѣ его боролись два чувства: нежелан³е обидѣть друга и стремлен³е продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы. Философская сторона побѣдила:

   - Да! - твердо сказалъ Надькинъ. - Ты тоже. Можетъ, ты и появился на свѣтъ для того, чтобы для меня достать куличъ, курицу и водку и составить мнѣ компан³ю.

   Вскочилъ на ноги ленкоранск³й продавецъ... Глаза его метали молн³и. Хрипло вскричалъ:

   - Подлецъ ты, подлецъ, Надькинъ! Знать я тебя больше не хочу!! Извольте видѣть - мать меня на что рожала, мучилась, грудью кормила, а потомъ безпокоилась и страдала за меня?! Зачѣмъ? Для чего? Съ какой радости?.. Да для того, видите ли, чтобы я компан³ю составилъ безработному телеграфистишкѣ Надькину? А?! Для него я росъ, учился, съ ленкоранскими лѣсами дѣло придумалъ, у Гигикина курицу и водку на счетъ лѣсовъ скомбинировалъ. Для тебя? Провались ты! Не товарищъ я тебѣ больше, чтобъ тебѣ лопнуть!

   Нахлобучивъ шапку на самыя брови и цѣпляясь полуоторванной подметкой о кочки, сталь спускаться Неизвѣстный человѣкъ съ пригорка, направляясь къ городу.

   А Надькинъ печально глядѣлъ ему вслѣдъ и, сдвинувъ упрямо брови, думалъ по-прежнему, какъ всегда онъ думалъ:

   - Спустится съ пригорка, зайдетъ за перелѣсокъ и исчезнетъ... Потому, разъ онъ отъ меня ушелъ - зачѣмъ ему существовать? Какая цѣль? Хо!

   И сатанинская гордость расширила болѣзненное, хилое сердце Надькина и освѣщала лицо его адскимъ свѣтомъ...