Аверченко Аркадий Тимофеевич - О хороших, в сущности, людях

23;жала.

   - Экая фартовая дѣвчонка, - умилился Саматоха. Все-то она знаетъ. Ну, давай свои лапки!

   Онъ повернулъ ключъ въ дверяхъ ванной и, надѣвъ въ передней чье-то лѣтнее пальто, неторопливо вышелъ.

   По улицѣ шагалъ съ самымъ разсѣяннымъ видомъ.

  

  

   Прошло нѣсколько дней.

   Мишка Саматоха, какъ волкъ, пробирался по лужайкѣ парка между нянекъ, колясочекъ младенцевъ, летящихъ откуда-то резиновыхъ мячей и цѣлой кучи дѣтворы, копошившейся на травѣ.

   Его волч³й взглядъ прыгалъ отъ одной няньки къ другой, отъ одного ребенка къ другому...

   Подъ громаднымъ деревомъ сидѣла бонна, углубившаяся въ книгу, а въ двухъ шагахъ маленькая трехлѣтняя дѣвочка разставляла как³е-то кубики. Тутъ же на травѣ раскинулась ея кукла размѣромъ больше хозяйки,- длинноволосое, розовощекое создан³е парижской мастерской, одѣтое въ голубое платье съ кружевами.

   Увидѣвъ куклу, Саматоха нацѣлился, сдѣлалъ стойку и вдругъ, какъ молн³я, прыгнулъ, схватилъ куклу и унесся въ глубь парка, на глазахъ изумленныхъ дѣтей и нянекъ.

   Потомъ послышались крики и вообще началась невѣроятная суматоха.

   Минуть двадцать безъ передышки бѣжалъ Мишка, стараясь запутать свой слѣдъ.

   Добѣжалъ до какого-то досчатаго забора, отдышался и, скрытый деревьями, довольно разсмѣялся.

   - Ловко, - сказалъ онъ. - Подико-сь догони.

   Потомъ вынулъ замусленный огрызокъ карандаша и сталь шарить по карманамъ обрывокъ какой-нибудь бумажки.

   - Эко, чортъ! Когда нужно, такъ и нѣтъ, - озабоченно проворчалъ онъ.

   Взглядъ его упалъ на обрывокъ старой афиши на заборѣ. Вѣтеръ шевелилъ отклеившимся кускомъ розовой бумаги.

   Саматоха оторвалъ его, крякнулъ и, прислонившись къ забору, принялся писать что-то. Потомъ усѣлся на землю и сталъ затыкать записку куклѣ за поясъ.

   На клочкѣ бумаги были причудливо перемѣшаны печатныя фразы афиши съ рукописнымъ творчествомъ Саматохи.

   Читать можно было такъ:

   "Многоуважаемая Вѣра! Съ дозволен³я начальства. Очень прошу не обижаться, что я ушелъ тогда. Было нельзя. Если бы кто-нибудь вернулся - засыпался бы я. А ты дѣвчонка знатная, понимаешь, что къ чему. И прошу тебя получить... бинокли у капельдинеровъ... сыю куклу, мною для тебя найденную на улицѣ... Можешь не благодарить... Артисты среди акта на аплодисменты не выходятъ... Уважаемаго тобой Мишу С. А ложку то я забылъ тогда вернуть! Прощ.".

   - Вотъ онъ гдѣ, ребята! Держи его! Вотъ ты увидишь, какъ куколъ воровать, паршивецъ!.. Стой... не уйдешь!.. Собачье мясо!..

   Саматоха вскочилъ съ земли, съ досадой бросилъ куклу подъ ноги окружавшихъ его дворниковъ и мальчишекъ и проворчалъ съ досадой:

   - Свяжись только съ бабой, - вѣчно въ какую-нибудь истор³ю втяпаешься...

  

  

   Одиннадцать часовъ. Утро морозное, но въ комнатѣ тепло. Печь весело гудитъ и шумитъ, изрѣдка потрескивая и выбрасывая на желѣзный листъ, прибитый къ полу на этотъ случай, цѣлый снопъ искръ. Нервный отблескъ огня уютно бѣгаетъ по голубымъ обоямъ.

   Всѣ четверо дѣтей Киндяковыхъ находятся въ праздничномъ, сосредоточенно-торжественномъ настроен³и. Всѣхъ четверыхъ праздникъ будто накрахмалилъ, и они тихонько сидѣть, боясь пошевелиться, стѣсненныя въ новыхъ платьицахъ и костюмчикахъ, начисто вымытыя и причесанныя.

   Восьмилѣтн³й Егорка усѣлся на скамеечкѣ у раскрытой печной дверки и, не мигая, вотъ уже полчаса смотритъ на огонь.

   На душу его сошло тихое умилен³е: въ комнатѣ тепло, новые башмаки скрипятъ такъ, что лучше всякой музыки, и къ обѣду пирогъ съ мясомъ, поросенокъ и желе.

   Хорошо жить. Только бы Володька не билъ и, вообще, не задѣвалъ его. Этотъ Володька - прямо какое-то мрачное пятно на безпечальномъ существован³и Егорки.

   Но Володькѣ - двѣнадцатилѣтнему ученику городского училища - не до своего кроткаго меланхоличнаго брата. Володя тоже всей душой чувствуетъ праздникъ и на душѣ его свѣтло.

   Онъ давно уже сидитъ у окна, стекла котораго морозъ украсилъ затѣйливыми узорами, - и читаетъ.

   Книга - въ старомъ, потрепанномъ, видавшемъ виды переплетѣ, и называется она: "Дѣти капитана Гранта". Перелистывая страницы, углубленный въ чтен³е Володя, нѣтъ-нѣтъ, да и посмотритъ со стѣсненнымъ сердцемъ: много ли осталось до конца? Такъ горьк³й пьяница съ сожалѣн³емъ разсматриваетъ на свѣтъ остатки живительной влаги въ графинчикѣ.

   Проглотивъ одну главу, Володя обязательно сдѣлаетъ маленьк³й перерывъ: потрогаетъ новый лакированный поясъ, которымъ подпоясана свѣженькая ученическая блузка, полюбуется на свѣж³й изломъ въ брюкахъ и въ сотый разъ рѣшитъ, что нѣтъ красивѣе и изящнѣе человѣка на земномъ шарѣ, чѣмъ онъ.

   А въ углу, за печкой, тамъ, гдѣ виситъ платье мамы, примостились самые младш³е Киндяковы... Ихъ двое: Милочка (Людмила) и Карасикъ (Костя). Они, какъ тараканы, выглядываютъ изъ своего угла и все о чемъ-то шепчутся.

   Оба еще со вчерашняго дня уже рѣшили эмансипироваться и зажить своимъ домкомъ. Именно - накрыли ящичекъ изъ-подъ макаронъ носовымъ платкомъ и разставили на этомъ столѣ крохотныя тарелочки, на которыхъ аккуратно разложены: два кусочка колбасы, кусочекъ сыру, одна сардинка и нѣсколько карамелекъ. Даже двѣ бутылочки изъ-подъ одеколона украсили этотъ торжественный столъ: въ одной - "церковное" вино, въ другой цвѣточекъ, - все, какъ въ первыхъ домахъ.

   Оба сидятъ у своего стола, поджавши ноги и не сводятъ восторженныхъ глазъ съ этого произведен³я уюта и роскоши.

   И только одна ужасная мысль грызетъ ихъ сердца: что, если Володька обратить вниман³е на устроенный ими столъ? Для этого прожорливаго дикаря нѣтъ ничего святого: сразу налетитъ, однимъ движен³емъ опрокинетъ себѣ въ ротъ колбасу, сыръ, сардинку и улетить, какъ ураганъ, оставивъ позади себя мракъ и разрушен³е.

   - Онъ читаетъ, - шепчетъ Карасикъ.

   - Пойди, поцѣлуй ему руку... Можетъ, тогда не тронетъ. Пойдешь?

   - Сама пойди, - сипитъ Карасикъ. - Ты дѣвочта.

   Буквы "к" Карасикъ не можетъ выговорить. Это для него закрытая дверь. Онъ даже имя свое произносить такъ:

   - Тараситъ.

   Милочка со вздохомъ встаетъ и идетъ съ видомъ хлопотливой хозяйки къ грозному брату. Одна изъ его рукъ лежитъ на краю подоконника; Милочка тянется къ ней, къ этой загрубѣвшей отъ возни со снѣжками, покрытой рубцами и царапинами отъ жестокихъ битвъ, страшной рукѣ.... Цѣлуетъ свѣжими розовыми губками.

   И робко глядитъ на ужаснаго человѣка.

   Эта умилостивительная жертва смягчаетъ Володино сердце. Онъ отрывается отъ книги:

   - Ты что, красавица? Весело тебѣ?

   - Весело.

   - То-то. А ты вотъ так³е пояса видала?

   Сестра равнодушна къ эффектному виду брата, но что бы подмазаться къ нему, хвалить:

   - Ахъ, какой поясъ! Прямо прелесть!..

   - То-то и оно. А ты понюхай, чѣмъ пахнетъ.

   - Ахъ, какъ пахнетъ!!! Прямо - кожей.

   - То-то и оно.

   Милочка отходитъ въ свой уголокъ и снова погружается въ нѣмое созерцан³е стола. Вздыхаетъ... Обращается къ Карасику:

   - Поцѣловала.

   - Не дерется?

   - Нѣтъ. А тамъ окно такое замерзнутое.

   - А Егорта стола не тронетъ? Пойди, и ему поцѣлуй руту.

   - Ну, вотъ еще! Всякому цѣловать. Чего недоставало!

   - А если онъ на столъ наплюнетъ?

   - Пускай, а мы вытиремъ.

   - А если на толбасу наплюнетъ?

   - А мы вытиремъ. Не бойся, я сама съѣмъ. Мнѣ не противно.

   Въ дверь просовывается голова матери.

   - Володенька! Къ тебѣ гость пришелъ, товарищъ.

   Боже, какое волшебное измѣнен³е тона! Въ будн³е дни разговоръ такой: "Ты что же это, дрянь паршивая, съ курями клевалъ, что ли? Гдѣ въ чернила убрался? Вотъ придетъ отецъ, скажу ему - онъ тебѣ пропишетъ ижицу. Сынъ, а хуже босявки!"

   А сегодня маминъ голосъ - какъ флейта. Вотъ это праздничекъ!

   Пришелъ Коля Чебурахинъ.

   Оба товарища чувствуютъ себя немного неловко въ этой атмосферѣ праздничнаго благочин³я и торжественности.

   Странно видѣть Володѣ, какъ Чебурахинъ шаркнулъ ножкой, здороваясь съ матерью и какъ представился созерцателю - Егоркѣ:

   - Позвольте представиться, Чебурахинъ. Очень пр³ятно.

   Какъ все это необычно! Володя привыкъ видѣть Чебурахина въ другой обстановкѣ, и манеры Чебурахина, обыкновенно, были иныя.

   Чебурахинъ, обыкновенно, ловилъ на улицѣ зазѣвавшагося гимназистика, грубо толкалъ его въ спину и сурово спрашивалъ:

   - Ты чего задаешься?

   - А что? - въ предсмертной тоскѣ шепталъ робк³й "карандашъ". - Я ничего.

   - Вотъ тебѣ и ничего! По мордѣ хочешь схватить?

   - Я вѣдь васъ не трогалъ, я васъ даже не знаю.

   - Говори: гдѣ я учусь? - мрачно и величественно спрашивалъ Чебурахинъ, указывая на потускнѣвш³й, полуоборванный гербъ на фуражкѣ.

   - Въ городскомъ.

   - Ага! Въ городскомъ! Такъ почему же ты, мразь несчастная, не снимаешь передо мной шапку? Учить нужно?

   Ловко сбитая Чебурахинымъ гимназическая фуражка летитъ въ грязь. Оскорбленный, униженный гимназистъ горько рыдаетъ, а Чебурахинъ, удовлетворенный, "какъ тигръ (его собственное сравнен³е) крадется" дальше.

   И вотъ теперь этотъ страшный мальчикъ, еще болѣе страшный, чѣмъ Володя,- вѣжливо здоровается съ мелкотой, а когда Володина мать спрашиваетъ его фамил³ю и чѣмъ занимаются его родители, яркая горячая краска заливаетъ нѣжный, смуглыя, какъ персикъ, Чебурахинск³я щеки.

   Взрослая женщина бесѣдуетъ съ нимъ, какъ съ равнымъ, она приглашаетъ садиться! Поистинѣ, это Рождество дѣлаетъ съ людьми чудеса!

   Мальчики садятся у окна и, сбитые съ толку необычностью обстановки, улыбаясь, поглядываютъ другъ на друга.

   - Ну, вотъ хорошо, что ты пришелъ. Какъ поживаешь?

   - Ничего себѣ, спасибо. Ты что читаешь?

   - "Дѣти капитана Гранта". Интересная!

   - Дашь почитать?

   - Дамъ. А у тебя не порвутъ?

   - Нѣтъ что ты! (Пауза.) А я вчера одному мальчику по мордѣ далъ.

   - Ну?

   - Ей-Богу. Накажи меня Богъ, далъ. Понимаешь, иду я по Слободкѣ, ничего себѣ не думаю, а онъ ка-акъ мнѣ кирпичиной въ ногу двинетъ! Я ужъ тутъ не стерпѣлъ. Кэ-экъ ахну!

   - Послѣ Рождества надо пойти на Слободку бить мальчишекъ. Вѣрно?

   - Обязательно пойдемъ. Я резину для рогатки купилъ. (Пауза.) Ты бизонье мясо ѣлъ когда-нибудь?

   Володѣ смертельно хочется сказать: "ѣлъ". Но ни какъ невозможно... Вся жизнь Володи прошла на глазахъ Чебурахина, и такое событ³е, какъ потреблен³е въ пищу бизоньяго мяса, никакъ не могло бы пройти незамѣченнымъ въ ихъ маленькомъ городкѣ.

   - Нѣтъ, не ѣлъ. А, навѣрное, вкусное. (Пауза.) Ты бы хотѣлъ быть пиратомъ?

   - Хотѣлъ. Мнѣ не стыдно. Все равно, пропащ³й человѣкъ...

   - Да и мнѣ не стыдно. Что жъ, пиратъ такой же человѣкъ, какъ друг³е. Только что грабитъ.

   - Понятно! Зато приключен³я. (Пауза.) А позавчера я одному мальчику тоже по зубамъ далъ. Что это, въ самомъ дѣлѣ, такое?! Наябедничалъ на меня теткѣ что курю. (Пауза.) А австрал³йск³е дикари мнѣ не симпатичны, знаешь! Африканск³е негры лучше.

   - Бушмены. Они привязываются къ бѣлымъ.

   А въ углу бушменъ Егорка уже, дѣйствительно, привязался къ бѣлымъ:

   - Дай конфету, Милка, а то на столъ плюну.

   - Пошелъ, пошелъ! Я мамѣ скажу.

   - Дай конфету, а то плюну.

   - Ну, и плюй. Не дамъ.

   Егорка исполняетъ свою угрозу и равнодушно отходить къ печкѣ. Милочка стираетъ передничкомъ съ колбасы плевокъ и снова аккуратно укладываетъ ее на тарелку. Въ глазахъ ея долготерпѣн³е и кротость.

   Боже, сколько въ домѣ враждебныхъ элементовъ... Такъ и приходится жить - при помощи ласки, подкупа и унижен³я.

   - Этотъ Егорка меня смѣшить, - шепчетъ она Карасику, чувствуя нѣкоторое смущен³е.

   - Онъ дуратъ. Татъ будто это его тонфеты.

   А къ обѣду приходятъ гости: служащ³й въ пароходствѣ Чилибѣевъ съ женой и дядя Акимъ Семенычъ. Всѣ сидятъ, тихо перебрасываясь односложными словами, до тѣхъ поръ, пока не усѣлись за столъ. За столомъ шумно.

   - Ну, кума, и пирогъ! - кричитъ Чилибѣевъ. - Всѣмъ пирогамъ пирогъ.

   - Гдѣ ужъ тамъ! Я думала, что совсѣмъ не выйдетъ. Так³я паршивыя печи въ этомъ городѣ, что хоть на трубкѣ пеки.

   - А поросенокъ! - восторженно кричитъ Акимъ, котораго всѣ немного презираютъ за его бѣдность и восторженность. - Это жъ не поросенокъ, а чортъ знаетъ что такое.

   - Да, и подумайте; такой поросенокъ, что тутъ и смотрѣть нечего - два рубли!! Съ ума они посходили тамъ на базарѣ! Кура - рубль, а къ индюшкамъ приступу нѣтъ! И что оно такое будетъ дальше, прямо не извѣстно.

   Въ концѣ обѣда произошелъ инцидентъ: жена Чилибѣева опрокинула стаканъ съ краснымъ виномъ и залила новую блузку Володи, сидѣвшаго подлѣ.

   Киндяковъ-отецъ сталъ успокаивать гостью, а Киндякова-мать ничего не сказала... Но по лицу ея было видно, что если бы это было не у нея въ домѣ, и быль бы не праздникъ, - она бы взорвалась отъ гнѣва и обиды за испорченное добро - какъ пороховая мина.

   Какъ воспитанная женщина, какъ хозяйка, понимающая, что такое хорош³й тонъ, - Киндякова-мать предпочла накинуться на Володю:

   - Ты чего тутъ подъ рукой разсѣлся! И что это за паршивыя так³я дѣти, они готовы мать въ могилу заколотить. Поѣлъ, кажется, - и ступай. Разсѣлся, какъ городская голова! До неба скоро вырастешь, а все дуракомъ будешь. Только въ книжки свои носъ совать мастеръ!

   И сразу потускнѣлъ въ глазахъ Володи весь торжественный праздникъ, все созерцательно-восторженное настроен³е... Блуза украсилась зловѣщимъ темнымъ пятномъ, душа оскорблена, втоптана въ грязь въ присутств³и постороннихъ лицъ, и главное - товарища Чебурахина, который тоже сразу потерялъ весь свой блескъ и очарован³е необычности.

   Хотѣлось встать, уйти, убѣжать куда-нибудь. Встали, ушли, убѣжали. Оба. На Слободку. И странная вещь: не будь темнаго пятна на блузкѣ - все кончилось бы мирной прогулкой по тихимъ рождественскимъ улицамъ.

   Но теперь, какъ рѣшилъ Володя, "терять было нечего".

   Дѣйствительно, сейчасъ же встрѣтили трехъ гимназистовъ-второклассниковъ.

   - Ты чего задаешься? - грозно спросилъ Володя одного изъ нихъ.

   - Дай ему, дай, Володька! - шепталъ сбоку Чебурахинъ.

   - Я не задаюсь, - резонно возразилъ гимназистикъ. - А вотъ ты сейчасъ макаронъ получишь.

   - Я?

   Въ голосѣ Володи сквозило непередаваемое презрѣн³е.

   - Я? Кто васъ отъ меня, несчастныхъ, отнимать будетъ?

   - Самъ, форсила несчастная!

   - Эхъ! - крикнулъ Володя (все равно, блуза уже не новая!), лихимъ движен³емъ сбросилъ съ плечъ пальто и размахнулся .

   А отъ угла переулка уже бѣжали четыре гимназиста на подмогу своимъ.....

   - Что жъ они, сволочи паршивыя, семь человѣкъ на двухъ! - хрипло говорить Володя, еле шевеля распухшей, будто чужой губой и удовлетворенно поглядывая на друга затекшимъ глазомъ.

   - Нѣтъ ты, брать, попробуй два на два... Вѣрно?

   - Понятно.

   И остатки праздничнаго настроен³я сразу исчезли - его смѣнили обычныя будничныя дѣла и заботы.

  

   Мой другъ, моральный воспитатель и наставникъ Борисъ Поповъ, провозивш³йся со мной всѣ мои юношеск³е годы, часто говорилъ своимъ глухимъ, ласковымъ голосомъ;

   - Знаете, какъ бы я нарисовалъ картину "Жизнь"? По необъятному полю, изрытому могилами, тяжело движется громадная стеклянная стѣна... Люди, съ безумно выкатившимися глазами, напряженными мускулами рукъ и спины, хотятъ остановить ея наступательное движен³е, бьются у нижняго края ея, но остановить ее невозможно. Она движется и сваливаетъ людей въ подвернувш³яся ямы - одного за другимъ... Одного за другимъ! Впереди ея - пустыя отверстью могилы; сзади - наполненныя засыпанныя могилы. И кучка живыхъ людей у края видать прошлое: могилы, могилы и могилы. А остановить стѣну не возможно. Всѣ мы свалимся въ ямы. Всѣ.

   Я вспоминаю эту ненаписанную картину и, пока еще стеклянная стѣна не смела меня въ могилу, хочу признаться въ одномъ чудовищномъ поступкѣ, совершенномъ мною въ дни моего дѣтства. Обь этомъ поступкѣ никто не знаетъ, а поступокъ дик³й и для дѣтскаго возраста неслыханный: у основан³я большой желтой скалы, на берегу моря, недалеко отъ Севастополя, въ пустынномъ мѣстѣ - я закопалъ въ пескѣ, похоронилъ одного англичанина и одного француза...

   Миръ праху вашему, - краснобаи и обманщики! Стеклянная стѣна движется на меня, но я прикладываю къ ней лицо и, сплюснувъ носъ, вижу оставшееся позади: моего отца, индѣйца Вапити и негра Башелико. А за ними въ тяжелыхъ прыжкахъ и извивахъ мощныхъ тѣлъ мечутся львы, тигры и г³ены.

   Это все главныя дѣйствующ³я лица той истор³и, которая окончилась таинственными похоронами у основан³я большой скалы, на пустынномъ морскомъ берегу.

   Мои родители жили въ Севастополѣ, чего я никакъ не могъ понять въ то время: какъ можно было жить въ Севастополѣ, когда существуютъ Филиппинск³е острова, южный берегъ Африки, пограничные города Мексики, громадныя прер³и Сѣверной Америки, Мысъ Доброй Надежды, рѣки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези?...

   Меня, десятилѣтняго п³онера въ душѣ мѣстожительство отца не удовлетворяло.

   А занят³е? Отецъ торговалъ чаемъ, мукой, свѣчами, овсомъ и сахаромъ.

   Конечно, я ничего не имѣлъ противъ торговли... но вопросъ: чѣмъ торговать? Я допускалъ торговлю кошенилью, слоновой костью, вымѣненной у туземцевъ на бездѣлушки, золотымъ пескомъ, хинной коркой, драгоцѣннымъ розовымъ деревомъ, сахарнымъ тростникомъ... Я признавалъ даже такое опасное занят³е, какъ торговля чернымъ деревомъ (негроторговцы такъ называютъ негровъ).

   Но мыло! Но свѣчи! Но пиленый сахаръ!

   Проза жизни тяготила меня. Я уходилъ на нѣсколько верстъ отъ города и, пролеживая цѣлыми днями на пустынномъ берегу моря, у поднож³я одинокой скалы, мечталъ...

   Пиратское судно рѣшило пристать къ этому мѣсту, чтобы закопать награбленное сокровище: окованный желѣзомъ сундукъ, полный старинныхъ испанскихъ дублоновъ, гиней, золотыхъ бразильскихъ и мексиканскихъ монетъ и разной золотой, осыпанной драгоцѣнными камнями, утвари...

   Грубые голоса, загорѣлыя лица, хриплый смѣхъ и ромъ, ромъ безъ конца...

   Я, спрятавшись въ одному мнѣ извѣстномъ углублен³и на верхушкѣ скалы, молча слѣжу за всѣмъ происходящимъ: мускулистыя руки энергично роютъ песокъ, опускаютъ въ яму тяжелый сундукъ, засыпаютъ его и, сдѣлавъ на скалѣ таинственную отмѣтку, уѣзжаютъ на новые грабежи и приключен³я. Одну минуту я колеблюсь: не примазаться ли къ нимъ? Хорошо поѣздить вмѣстѣ, погрѣться подъ жаркимъ экватор³альнымъ солнцемъ, пограбить мимо идущихъ "купцовъ", сцѣпиться на абордажъ съ англ³йскимъ бригомъ, дорого продавая свою жизнь, потому что встрѣча съ англичанами - вѣрный галстукъ на шею.

   Съ другой стороны, можно къ пиратамъ и не примазываться. Другая комбинац³я не менѣе заманчива: вырыть сундукъ съ дублонами, притащить къ отцу, а потомъ купить на "вырученныя деньги" фургонъ, въ которыхъ ѣздятъ южноафриканск³е боэры, оруж³я, припасовъ, нанять нѣсколькихъ охотниковъ для компан³и, да и двинуться на африканск³я алмазныя поля.

   Положимъ, отецъ и мать забракуютъ Африку. Но, Боже ты мой! Остается прекрасная Сѣверная Америка съ бизонами, безконечными прер³ями, мексиканскими вакеро и раскрашенными индѣйцами. Ради такой благодати стоило бы рискнуть скальпами - ха-ха!

   Солнце накаливаетъ морской песокъ у моихъ ногъ, тѣни постепенно удлиняются, а я, вытянувшись въ холодкѣ подъ облюбованной мною скалой, книга за книгой поглощаю двухъ своихъ любимцевъ: Луи Буссенара и капитана Майнъ-Рида.

   "... Расположившись подъ тѣнью гигантскаго баобаба, путешественники съ удовольств³емъ вдыхали вкусный ароматъ жарившейся надъ костромъ передней ноги слона. Негръ Геркулесъ сорвалъ нѣсколько плодовъ хлѣбнаго дерева и присоединилъ ихъ къ вкусному жаркому. Основательно позавтракавъ и запивъ жаркое нѣсколькими глотками кристальной воды изъ ручья, разбавленной ромомъ, наши путешественники, и т. д.".

   Я глотаю слюну и шепчу, обуреваемый завистью:

   - Умѣютъ же жить люди! Ну-съ... позавтракаемъ и мы.

   Изъ тайнаго хранилища въ разселинѣ скалы я вынимаю пару холодныхъ котлетъ, тарань, кусокъ пирога съ мясомъ, бутылку бузы и - начинаю насыщаться, изрѣдка поглядывая на чистый морской горизонтъ: не приближается ли пиратское судно?

   А тѣни все длиннѣе и длиннѣе...

   Пора и въ свой блокгаузъ на Ремесленной улицѣ.

   Я думаю, - скала эта на пустынномъ берегу стоитъ и до сихъ поръ, и разселина сохранилась, и на днѣ ея, вѣроятно, еще лежитъ сломанный ножикъ и баночка съ порохомъ - тамъ все попрежнему, а мнѣ уже тридцать два года, и все чаще кто-нибудь изъ добрыхъ друзей восклицаетъ съ радостнымъ смѣхомъ:

   - Гляди-ка! А вѣдь у тебя тоже появился сѣдой волосъ.

  

   Не знаю, кто изъ насъ былъ большимъ ребенкомъ - я или мой отецъ.

   Во всякомъ случаѣ, я, какъ истый краснокож³й, не былъ бы способенъ на такое бурное проявлен³е восторга, какъ отецъ, въ тотъ моментъ, когда онъ сообщилъ мнѣ что къ намъ ѣдетъ настоящ³й звѣринецъ, который пробудетъ всю Святую недѣлю и, можетъ быть (въ этомъ мѣстѣ отецъ подмигнулъ, съ видомъ дипломата, разоблачающаго важную государственную тайну), останется и до мая.

   Внутри у меня все замерло отъ восторга, но наружно я не подалъ виду.

   Подумаешь, звѣринецъ! Как³е тамъ звѣри? Небось, и агути нѣтъ, и гну, и анаконды - матери водъ, не говоря ужъ о жирафахъ, пеккари и муравьѣдахъ.

   - Понимаешь - львы есть! Тигры! Крокодилъ! Удавъ! Укротители и хозяинъ у меня кое-что въ лавкѣ покупаютъ, такъ говорили. Вотъ это, брать, штука! Индѣецъ тамъ есть стрѣлокъ, и негръ.

   - А что негръ дѣлаетъ? - спросилъ я съ поблѣднѣвшимъ отъ восторга лицомъ.

   - Да ужъ что-нибудь дѣлаетъ, - неопредѣленно промямлилъ отецъ. - Даромъ держать не будутъ.

   - Какого племени?

   - Да племени, брать, хорошаго, сразу видно. Весь черный, какъ ни поверни. На первый день Пасхи пойдемъ - увидишь.

   Кто пойметъ мое чувство, съ которымъ я нырнулъ подъ красную кумачовую съ желтыми украшен³ями отдѣлку балагана? Кто оцѣнить симфон³ю звуковъ хриплаго аристона, хлопанья бича и потрясающаго рева льва?

   Гдѣ слова для передачи сложнаго дивнаго сочетан³я трехъ запаховъ: львиной клѣтки, конскаго навоза и пороха?...

   Эхъ, очерствѣли мы!...

   Однако, когда я опомнился, многое въ звѣринцѣ перестало мнѣ нравиться. Во-первыхъ - негръ.

   Негръ долженъ быть голымъ, кромѣ бедеръ, покрытыхъ яркой бумажной матер³ей. А тутъ я увидѣлъ профанац³ю: негра въ красномъ фракъ, съ нелѣпымъ зеленымъ цилиндромъ на головѣ. Во-вторыхъ, негръ долженъ быть грозенъ. А этотъ показывалъ как³е-то фокусы, бѣгалъ по рядамъ публики, вынимая изъ всѣхъ кармановъ замасленныя карты, и, вообще, относился ко всѣмъ очень заискивающе.

   Въ-третьихъ - тяжелое впечатлѣн³е произвелъ на меня Вапити, - индѣецъ стрѣлокъ изъ лука. Правда, онъ былъ въ индѣйскомъ нац³ональномъ костюмѣ, украшенъ какой-то шкурой и утыканъ перьями, какъ пѣтухъ, но... гдѣ же скальпы? Гдѣ ожерелье изъ зубовъ сѣраго медвѣдя-гризли?

   Нѣтъ, все это не то.

   И потомъ: человѣкъ стрѣляетъ изъ лука - во что?- въ черный кружокъ, нарисованный на деревянной доскѣ.

   И это въ то время, когда въ двухъ шагахъ отъ него сидятъ его злѣйш³е враги, блѣднолицые!

   - Стыдись, Вапити, краснокожая собака! - хотѣлъ сказать я ему. - Твое сердце трусливо, и ты уже забылъ, какъ блѣднолицые отняли у тебя пастбище, сожгли вигвамъ и угнали твоего мустанга. Другой порядочный индѣецъ не сталъ бы раздумывать, а влѣпилъ бы сразу парочку стрѣлъ въ физ³оном³ю вонъ тому акцизному чиновнику, сытый видъ котораго доказываетъ, что гибель вигвама и угонъ мустанга не обошлись безъ его содѣйств³я.

   Увы! Вапити забылъ завѣты своихъ предковъ. Ни одного скальпа не содралъ онъ сегодня, а просто раскланялся на апплодисменты и ушелъ. Прощай, трусливая собака!

   Чѣмъ дальше, тѣмъ больше падало мое настроен³е: худосочная дѣвица надѣвала себѣ на шею удава, будто это былъ вязаный шерстяной платокъ.

   Живой удавъ - и онъ стерпѣлъ это, не обвилъ негодницу своими смертоносными кольцами? Не сжалъ ее такъ, чтобы кровь изъ нея брызнула во всѣ стороны?! Червякъ ты несчастный, а не удавъ!

   Левъ! Царь звѣрей, величественный, грозный, однимъ прыжкомъ выносящ³йся изъ густыхъ зарослей и, какъ громъ небесный, обрушивающ³йся на спину антилопы... Левъ, гроза чернокожихъ, бичъ стадъ и зазѣвавшихся охотниковъ, прыгалъ черезъ обручъ! Становился всѣми четырьмя лапами на раскрашенный шарь! Г³ена становилась передними ногами ему на крупъ!..

   Да будь я на мѣстѣ этого льва, я такъ тяпнулъ бы этого укротителя за ногу, что онъ другой разъ и къ клѣткѣ близко бы не подошелъ.

   И г³ена тоже обнаглѣла, какъ самая послѣдняя дрянь...

   Прошу не осуждать меня за кровожадность... Я разсуждалъ, такъ сказать, академически.

   Всяк³й долженъ дѣлать свое дѣло: индѣецъ снимать скальпъ, негръ - ѣсть попавшихъ къ нему въ лапы путешественниковъ, а левъ - терзать безъ разбору того, другого и третьяго, потому что читатель долженъ понять: пить-ѣсть всякому надо.

   Теперь я и самъ недоумѣваю: что я надѣялся увидѣть, явившись въ звѣринецъ? Пару львовъ, вырвавшихся изъ клѣтки и доѣдающихъ въ углу галерки не успѣвшаго удрать матроса? Индѣйца, старательно снимающаго скальпы со всего перваго ряда обезумѣвшихъ отъ ужаса зрителей? Негра, разложившаго костеръ изъ выломанныхъ досокъ слоновой загородки и поджаривающаго на этомъ кострѣ мучного торговца Слуцкина?

   Вѣроятно, это зрѣлище было бы единственное, которое меня бы удовлетворило... А когда мы выходили изъ балагана, отецъ сообщилъ мнѣ ликующимъ тономъ:

   - Представь себѣ, я пригласилъ сегодня вечеромъ къ намъ въ гости хозяина, индѣйца и негра. Повеселимся.

   Эта была та же отцовская черта, которая приводила его къ покупкѣ на базарѣ каракатицъ, которыхъ мы потомъ вдвоемъ съ отцомъ и съѣдали. Я - изъ любви къ приключен³ямъ, онъ - изъ желан³я доказать всѣмъ домашнимъ, что покупка его не носить опредѣленнаго характера безсмысленности.

   - Да-съ. Пригласилъ. Интересные люди.

   Съ такимъ видомъ, вѣроятно, Ротшильдъ теперь приглашаетъ къ себѣ Шаляпина.

   Духъ меценатства свилъ себѣ въ отцѣ прочное гнѣздо.

  

   Ударъ за ударомъ!

   Индѣецъ Вапити и негръ Башелико явились къ намъ въ сѣрыхъ пиджакахъ, которые сидѣли на нихъ, какъ перчатка на карандашѣ.

   Они - по примѣру хозяина звѣринца христосовались съ отцомъ и мамой. Негръ - каннибалъ - Христосовался!

   Краснокожая собака - Вапити, котораго засмѣяли бы индѣйск³я скво (бабы), христосовался!

   Боже, Боже! Они ѣли куличъ. Послѣ жаренаго мисс³онера - куличъ! А грозный индѣецъ Вапити мирно съѣлъ три крашеныхъ яйца, измазавъ себѣ всю кирпичную физ³оном³ю синимъ и зеленымъ цвѣтомъ. Это - вмѣсто раскраски въ цвѣта войны...

   Кончилось тѣмъ, что отецъ, хвативъ к³евской наливки свыше мѣры, затянулъ "В³ютъ в³тры, в³ютъ буйны", а индѣецъ ему подтягивалъ!!

   А негръ танцовалъ съ теткой польку-мазурку... Правда, при этомъ ѣлъ ее, но только глазами...

   И въ это время игралъ не тамъ-тамъ, а торбанъ подъ умѣлой рукой отца.

   А грозный нѣмецъ, хозяинъ звѣринца, просто спалъ, забывъ своихъ львовъ и слоновъ.

   Утромъ, когда еще всѣ спали, я всталъ и, надѣвъ фуражку, тихо побрелъ по берегу бухты.

   Долго брелъ, грустно брелъ.

   Вотъ и моя скала, вотъ и разселина - мое пище- и книгохранилище.

   Я вынулъ Буссенара, Майнъ-Рида и усѣлся у поднож³я скалы. Перелисталъ книги... въ послѣдн³й разъ.

   И со страницъ на меня глядѣли индѣйцы, поющ³е: "В³ютъ в³тры, в³ютъ буйны", глядѣли негры, танцующ³е польку-мазурку подъ звуки хохлацкаго торбана, львы прыгали черезъ обручъ и слоны стрѣляли хоботомъ изъ пистолета...

   Я вздохнулъ.

   Прощай, мое дѣтство, мое сладкое изумительно-интересное дѣтство...

   Я вырылъ въ пескѣ, подъ скалой яму, положилъ въ нее всѣ томики француза Буссенара и англичанина капитана Майнъ-Рида, засыпалъ эту могилу, всталъ и выпрямился, обведя горизонтъ совсѣмъ другимъ взглядомъ... Пиратовъ не было и не могло быть; не должно быть.

   Мальчикъ умеръ.

   Вмѣсто него - родился юноша.

   Въ слоновъ лучше всего стрѣлять разрывными пулями.

  

  

  

   - Поздравьте меня! - сказалъ мнѣ одинъ знакомый - жизнерадостный, улыбающ³йся юноша. - Я уже помощникъ присяжнаго повѣреннаго... Адвокатъ!

   - Да что вы говорите!

   - Вотъ вамъ и да что! Настоящ³й адвокатъ.

   Лицо его приняло серьезное, значительное выражен³е,

   - Не шутите?

   - Милый мой... Люди, стоящ³е на стражѣ законовъ,- не шутятъ. Защитники угнетенныхъ, хранители священныхъ завѣтовъ Александра Второго, судебные дѣятели - не имѣютъ права шутить. Нѣтъ ли дѣльца какого -нибудь?

   - Какъ не быть дѣльцу! У литератора, у редактора журнала дѣла всегда есть. Вотъ, напримѣръ, черезъ недѣлю назначено мое дѣло. Привлекаютъ къ отвѣтственности за то, что я перепечаталъ замѣтку о полицеймейстерѣ, избившемъ еврея.

   - Онъ что же?... Не билъ его, что ли?

   - Онъ-то билъ. А только говорятъ, что этого нельзя было разглашать въ печати. Онъ билъ его, такъ сказать, довѣрительно, не для печати.

   - Хорошо, - сказалъ молодой адвокатъ. - Я беру это дѣло. Дѣло это трудное, запутанное дѣло, но я его беру.

   - Берите. Какое вы хотите вознагражден³е за веден³е дѣла?

   - Господи! Какъ обыкновенно.

   - А какъ обыкновенно?

   - Ребенокъ! (Онъ съ покровительственнымъ видомъ потрепалъ меня по плечу.) Неужели, вы не знаете обычнаго адвокатскаго гонорара? Изъ десяти процентовъ! Понимаете?

   - Понимаю. Значить, если я получу три мѣсяца тюрьмы, то на вашу долю придется девять дней? Знаете, я согласенъ работать съ вами даже на тридцати процентахъ.

   Онъ немного смутился.

   - Гмъ! Тутъ что-то не такъ... Дѣйствительно, изъ чего я долженъ получить десять процентовъ? У васъ какой искъ?

   - Никакого иска нѣтъ.

   - Значить, - воскликнулъ онъ съ отчаяннымъ выражен³емъ лица, - я буду вести дѣло и ничего за это съ васъ не получу?

   - Не знаю, - пожалъ я плечами съ невиннымъ видомъ. - Какъ у васъ тамъ, у адвокатовъ полагается?

   Облачко задумчивости слетѣло съ его лица. Лицо это озарилось солнцемъ.

   - Знаю! - воскликнулъ онъ. - Это дѣло вѣдь - политическое?

   - Позвольте... Разберемся, изъ какихъ элементовъ оно состоять: изъ русскаго еврея, русскаго полицеймейстера и русскаго редактора! Да, дѣло, несомнѣнно, политическое. Ну, вотъ. А какой же уважающ³й себя адвокатъ возьметъ деньги за политическое дѣло?!

   Онъ сдѣлалъ широк³й жесть.

   - Отказываюсь! Кладу эти рубли на алтарь свободы!

   Я горячо пожалъ ему руку.

  

  

   - Систему защиты мы выберемъ такую: вы просто заявите, что вы этой замѣтки не печатали.

   - Какъ такъ? изумился я. - У нихъ вѣдь есть номеръ журнала, въ которомъ эта замѣтка напечатана.

   - Да? Ахъ, какая неосторожность! Такъ вы вотъ что: вы просто заявите, что это не вашъ журналъ.

   - Позвольте... Тамъ стоить моя подпись.

   - Скажите, что поддѣльная. Кто-то, моль, поддѣлалъ. А? Идея?

   - Что вы, милый мой! Да вѣдь весь Петербургъ знаетъ, что я редактирую журналъ.

   - Вы, значить, думаете, что они вызовутъ свидѣтелей?

   - Да, любой человѣкъ скажетъ имъ это!

   - Ну, одинъ человѣкъ, - это еще не бѣда. Можно оспорить. Testis unus testis nullus... Я-то эти заковыки знаю. Вотъ если много свидѣтелей, - тогда плохо. А нельзя сказать, что вы спали, или уѣхали на дачу, а вашъ помощникъ напился пьянъ и выпустилъ номеръ?

   - Дача въ декабрѣ? Сонъ безъ просыпу недѣлю? Пьяный помощникъ? Нѣтъ; это не годится. Замѣтка объ изб³ен³и полицеймейстеромъ еврея помѣщена, а я за нее отвѣчаю, какъ редакторъ.

   - Есть! Знаете, что вы покажете? Что вы видѣли, какъ полицеймейстеръ билъ еврея.

   - Да я не видѣлъ!!

   - Послушайте... Я понимаю, что подсудимый долженъ быть откровененъ со своимъ защитникомъ. Но имъ-то вы можете сказать, чего и на свѣтѣ не было.

   - Да какъ же я это скажу?

   - А такъ: поѣхалъ, молъ, я по своимъ дѣламъ въ городъ Витебскъ (сестру замужъ выдавать или дочку хоронить), ну, ѣду, молъ, по улицѣ, вдругъ смотрю: полицеймейстеръ еврея бьетъ. Какое, думаю, онъ имѣетъ право?! Взялъ да и написалъ.

   - Нельзя такъ. Билъ-то онъ его въ закрытомъ помѣщен³и. Въ гостиницѣ.

   - О, Господи! Да кто-нибудь же видѣлъ, какъ онъ его билъ? Были же свидѣтели?

   - Были. Швейцаръ видѣлъ.

   Юный крючкотворъ задумался.

   - Ну, хорошо, - поднялъ онъ голову очень рѣшительно. - Будьте покойны, - я уже знаю, что дѣлать. Выкрутимся!

  

  

   Когда мы вошли въ залъ суда, мой адвокатъ такъ поблѣднѣлъ, что я взялъ его подъ руку и дружески шепнулъ:

   - Мужайтесь.

   Онъ обвелъ глазами скамьи для публики и, чтобы замаскировать свой ужасъ передъ незнакомымъ ему мѣстомъ, замѣтилъ:

   - Странно, что публики такъ мало. Кажется, дѣло сенсац³онное, громк³й политическ³й процессъ, а любопытныхъ нѣтъ.