Аверченко Аркадий Тимофеевич - О хороших, в сущности, людях

ими въ актеровъ и совсѣмъ позабылъ, что ему нужно ревѣть.

   - Ахъ, не наказывайте этого милаго мальчика, - сказала Марья Николаевна. - Онъ такой хорошеньк³й. Какъ тебя зовутъ.

   - Епишкой, - отвѣтилъ мальчикъ, воткнувъ въ ротъ палецъ не первой свѣжести.

   - На тебѣ, Епиша, гривенничекъ. Купи себѣ леденцовъ!

   - Очень милый мальчуганъ.

   По своей привычкѣ отражать всѣ чувства и переживан³я Марьи Николаевны въ чудовищно-преувеличенномъ видѣ, ея поклонникъ выдвинулся и тутъ.

   - Очаровательный мальчикъ! Прямо-таки, замѣчательный, - въ экстазѣ вскричалъ поклонникъ. - Никогда я не встрѣчалъ такихъ интересныхъ дѣтей. На тебѣ, дорогое дитя, три рубля! Купи себѣ леденчиковъ.

   Марья Николаевна отошла отъ всѣхъ и остановилась въ сладкой задумчивости передъ кирпичнымъ одноэтажнымъ домикомъ съ красными покосившимися воротами и крохотной калиточкой.

   - Вотъ онъ, - прошептала она подоспѣвшему къ ней юркому поклоннику, опираясь на его плечо. - Вотъ мѣсто моихъ дѣтскихъ игръ и забавъ... Вотъ на этой калиткѣ я любила кататься, схватившись за щеколду. Калитка скрипѣла, а мнѣ казалось, что это какая-то рыжая птица, я срывалась и бросалась къ этой кузницѣ, которая была излюбленнымъ мѣстомъ нашихъ сборищъ. Мы любили сидѣть тутъ, вотъ на этихъ палкахъ... Какъ онѣ называются? Къ которымъ еще лошадей привязываютъ...

   - Коновязь?

   - Не знаю, право... Такъ вотъ... И кузнецъ былъ черный, грубый и всегда кричать намъ: "Эхъ, поджарю я васъ, чертенятъ!" Но только мы его не боялись, потому что онъ былъ добрый.

   - Гмъ!- сказалъ поклонникъ, - прямо-таки это поразительно.

   - А вотъ это колодецъ, видите? Я чуть въ него не свалилась однажды. Хотѣла плюнуть въ него, перевѣсилась и... Ахъ! А вотъ это - смотрите-ка! Въ этомъ домикъ жила моя подруга Таша Тягина. Боже мой! Ахъ, мнѣ плакать хочется.... Все, все тутъ, какъ было... И эта будочка, гдѣ квасъ продаютъ - въ стѣнѣ, и эта деревья. Смотрите-ка, я лазила иногда къ Ташѣ черезъ этотъ заборъ, когда ее наказывали. Видите, въ саду тамъ бѣлая постройка - это баня. Ее въ баню запирали, а я къ ней лазила. Ее родители строго держали.

   - Ахъ, как³е мерзавцы! - ахнулъ старательный, готовый на все, поклонникъ. - Повѣсить ихъ мало! Колесовать такихъ изувѣровъ.

   - Что вы! Они были хорош³е люди. И крыльцо такимъ же осталось!.. Я помню, мы однажды свалились съ него вмѣстѣ съ Ташей, и я ударилась вискомъ о такую металлическую штуку, которой съ подошвъ грязь счищаютъ. Видите - вотъ эта штука до сихъ поръ... И даже грязь на ней засохшая... Милая грязь! А вонъ - то домикъ околоточнаго. Мы его очень боялись, потому что онъ пьяныхъ билъ. А въ комнатахъ у него масса птицъ.

   - А что, если эта милая, эта очаровательная ваша подруга Таша - еще здѣсь? - спросилъ поклонникъ. - Нельзя ли узнать? Я бы крѣпко поблагодарилъ ее за дружбу, которую она питала къ вамъ.

   - А это хорошо, знаете! - загорѣлась Марья Николаевна. - Господи! это было бы такое счастье.

   Въ это время сгорбленный сѣдой старикъ показался на крыльцѣ домика, передъ которымъ столпились актеры.

   - Вотъ онъ, - зашептала Марья Николаевна, хватая поклонника за руку. - Какъ онъ постарѣлъ. А вотъ изъ воротъ вышелъ ихъ работникъ Веденей. Вотъ я сейчасъ его спрошу. Эй, Веденей, милый! Узнаешь ты меня?

   Чернобородый Веденей подошелъ ближе и сказалъ:

   - Чего извольте? А я не Веденей даже.

   - Что ты говоришь! Не могла же я забыть твоего имени. Еще ты насъ съ Ташей на лошади каталъ.

   - Никакъ нѣтъ.

   Сгорбленный старикъ, ковыляя, уже спустился съ крыльца и подошелъ къ компан³и.

   - Что имъ угодно? Чего вы, господа, спрашиваете?

   - Николай Егорычъ! Вы меня узнаете?

   - Простите, вы ошиблись! Я не Николай Егорычъ. Извините-съ. Я Матвѣевъ-съ. Парамонъ Ильичъ. Извините!

   - Да позвольте! Гмъ... Странно. Вы, значить, этотъ домъ перекупили у Тягиныхъ?..

   - Ничего я не перекупалъ... Самъ-съ, простите, по строилъ.

   - Гмъ! Давно?

   - Сорокъ пять лѣтъ-съ уже тому.

   - Ничего не понимаю! А вы Козяхиныхъ помните? Вашихъ сосѣдей!.. А? Это моя настоящая фамил³я.

   - Никакихъ Козяхиныхъ не знаю,- сказалъ старикъ съ нѣкоторой даже обидой въ голосъ. - Даромъ изволите говорить. Занапрасно.

   - Ахъ, ты. Господи! Вѣдь моего отца вся Мельничная улица знала. Вотъ, въ этомъ красномъ домикѣ... Господи. Вѣдь это все мое дѣтство!..

   - Можетъ-съ быть, можетъ-съ быть. А только это не Мельничная улица, а Малая Слободская.

   - Не понимаю, - растерялась Марья Николаевна... - Неужели? И вы все время жили въ Калитинѣ?

   - Никогда-съ, сударыня, тамъ не былъ. Оно хотя Калитинъ отъ нашего Сосногорска и въ семидесяти верстахъ - а не случалось бывать.

   - Такъ этотъ городъ - не Калитинъ? - спросилъ комикъ.

   - Сосногорскъ, извините.. Такъ ужъ онъ у насъ и обозначать: Сосногорскъ. Рановато, сударыня, съ поѣзда слѣзли. Еще часа два до Калитина.

   Всѣ постояли съ минуту и потомъ, повернувшись, пошли къ вокзалу. Молчали.

  

  

   Былъ вечеръ кануна Рождества.

   Холодъ все усиливался, и вѣтеръ дулъ грубыми безсистемными порывами, морозя носъ, щеки и все, что беззаботный прохож³й беззаботно выставлялъ наружу...

   А наверху, надъ крышами многоэтажныхъ домовъ, вѣтеръ совсѣмъ сбѣсился: онъ вылъ, прыгалъ съ крыши на крышу, забирался въ дымовыя трубы и съ новой силой обрушивался внизъ.

   Беллетристъ Вздоховъ и художникъ Полторакинъ бодро шагали по покрытому снѣгомъ тротуару, закутанные въ теплыя шубы.

   Оба спѣшили на елку, устроенную издателемъ газеты, Сидяевымъ, оба предвкушали теплую гостиную, сверкающую елку, щебетан³е дѣтей и тих³й смѣхъ дѣвушекъ.

   А морозъ крѣпчалъ.

   - Ужасно трудно писать рождественск³е разсказы, - пробормоталъ, отвѣчая самъ на как³я-то свои мысли, Вздоховъ. - Пишешь, пишешь - и обязательно или въ банальщину ударишься, или такихъ ужасовъ накрутишь, что и самому стыдно...

   Онъ пр³остановился и обернулся къ впадинѣ неосвѣшеннаго, полузанесеннаго липкимъ снѣгомъ, подъѣзда.

   - Гляди-ка! Что это тамъ?

   Пр³ятели приблизились къ подъѣзду и разглядѣли у дверей чью-то маленькую скорчившуюся фигурку.

   - Что это онъ тамъ?

   - Эй, мальчикъ, какъ тебя! Что ты тутъ дѣлаешь?

   Тих³й плачъ былъ имъ отвѣтомъ.

   Потомъ лохмотья зашевелились, показалась скрючившаяся отъ холода красная ручонка, и заплаканное худое лицо мальчика лѣтъ девяти обернулось къ нимъ.

   - Ход... ло... дддно, - стуча зубами, сказалъ малютка.

   - Эк³е у него лохмотья, - сочувственно прошепталъ Полторакинъ. Вздоховъ съ задумчивымъ выражен³емъ лица склонился надъ мальчикомъ. Внимательно осмотрѣлъ его...

   - Полторакинъ! У насъ сегодня какой день-то?

   - Сочельникъ.

   - Та-акъ. Значить, вечеръ передъ Рождествомъ?

   - Очевидно.

   - Такъ, знаешь, что это такое?

   Онъ носкомъ своего мѣхового ботика указалъ на скорчившуюся фигурку.

   - Ну?

   - Это, - торжественно сказалъ Вздоховъ, - замерзающ³й мальчикъ!

   - Я думаю! Обь этомъ не можетъ быть двухъ мнѣн³й.

   - Это, - торжественнѣе повторилъ Вздоховъ, - знаменитый замерзающ³й въ Рождественскую ночь мальчикъ!! Наконецъ-то, я увидѣлъ тебя вооч³ю, замерзающ³й мальчикъ!!...

   Оба, наклонившись надъ ребенкомъ, внимательно его осматривали.

   - Да, да! Не можетъ быть сомнѣн³й: самый настоящ³й замерзающ³й мальчикъ... И по календарю - нѣтъ никакой ошибки. Календарь показываетъ Рождество.

   - Постой, Полторакинъ... Взгляни-ка на окна фасада. Нѣтъ ли здѣсь гдѣ-нибудь зажженной елки?

   - Есть! Второй этажъ, четвертое, пятое и шестое окна.

   Полторакинъ бросилъ взглядъ на освѣщенныя окна.

   - Такъ. Значить, все въ порядкѣ!

   - А что въ порядкѣ

   - Замерзаетъ у оконъ съ елкой. По шаблону. Странно, - прошепталъ Вздоховъ, не слушая его. - Сколько разъ читалъ объ этихъ мальчикахъ, писалъ, потомъ даже сочинялъ ироническ³й фельетонъ насчетъ злоупотреблен³я рождественскими мальчиками. А вижу его въ первый разъ.

   - Охъ, эти ужъ рождественск³е мальчики, - поморщился Полторакинъ. - Дѣйствительно, стоить только развернуть номеръ рождественскаго издан³я, чтобы непремѣнно наткнуться на этого мальчика въ той или другой формѣ.

   - А теперь, въ послѣднее время, стало даже еще хуже, - возразилъ Вздоховъ компетентнымъ тономъ. - Теперь стали писать юморески и сатиры на увлечен³е рождественскими мальчиками, и смѣялись эти шутники такъ усердно, что и этотъ сюжетъ затаскали.

   - Дѣйствительно! - улыбнулся Полторакинъ. - Скажи мы, что намъ сегодня, въ вечеръ подъ Рождество, встрѣтился замерзающ³й у неосвѣщеннаго подъѣзда мальчикъ - да вѣдь намъ въ глаза разсмѣются.

   - Вышутятъ.

   - Замахаютъ на насъ руками!

   - Пожмутъ плечами!!

   - Назовутъ пошляками.

   - А, дѣйствительно, какой ужасъ - банальщина! Вѣдь вотъ передъ нами настоящ³й живой..

   - Вѣрнѣе, полуживой!

   - Полуживой рождественск³й мальчикъ. "Замерзающ³й мальчикъ"! Какая въ этомъ образѣ для литературно изысканнаго вкуса пошлость! Даже во рту кисло.

   - И вотъ ты возьми: можетъ быть, если бы мы были простыми мужиками или рабочими, которые даже не слыхали о рождественскихъ разсказахъ, - мы бы подобрали его, обогрѣли, накормили и, пожалуй, елочку ему соорудили. На тебѣ, милъ человѣкъ! Получай удовольств³е! А завтра бы проснулся онъ чистеньк³й, въ теплой постелькѣ, и надъ нимъ бы склонилось добродушное скуластое лицо бородача-рабочего, который неуклюже пощекоталъ бы его грубымъ мозолистымъ пальцемъ.

   Полторакинъ насмѣшливо взглянулъ на говорившаго Вздохова.

   - Ого! Импровизац³я. На тему о замерзавшемъ и спасенномъ мальчикѣ?!

   - Фу, ты! Дѣйствительно, - смущенно разсмѣялся Вздоховъ. - "Сюжетецъ"! А ты знаешь - я все могу простить человѣку, но не трив³альность! Но не пошлость! Но не шаблонъ! Пойдемъ.

   - Постой, - несмѣло остановилъ его Полторакинъ, поглядывая на забившагося въ уголъ мальчика. - Не ужели оставить его такъ? А, можетъ, отвести его куда-нибудь?.. Обогрѣть, что ли?.. Покормить?.. Переодѣть, что ли?...

   - Такъ, такъ, - поморщился Вздоховъ, будто кто-нибудь скрипнулъ гвоздемъ по тарелкѣ. - Такъ, такъ... А завтра малютка проснется въ теплой постелькѣ, и надъ нимъ склонится твое бородатое лицо, и указательный палецъ неуклюже потянется къ подбородку рождественскаго мальчика, съ цѣлью пощекотать оный... "Сюжетецъ"!..

   - Эк³й ты ядъ, - пожалъ сконфуженно плечами художникъ. - Ну, въ такомъ случаѣ, пойдемъ.

   - То-то. Да! Такъ о чемъ я тебѣ говорилъ?

   - О сюжетахъ же.

   - Ну, вотъ. И имѣй въ виду, что сюжетъ разсказа такая вещь, которую...

   Голоса разговаривающихъ замолкли въ отдален³и. Мальчикъ въ углу подъѣзда тоже замолкъ. Постепенно его темную фигуру совершенно занесло бѣлымъ снѣгомъ.

   И замерзъ онъ такъ, совсѣмъ замерзъ, не подозрѣвая даже, что это - затасканный сюжетъ.

  

  

   Два господина приближались другъ къ другу съ разныхъ концовъ улицы... Когда они сошлись - одинъ изъ нихъ бросилъ на другого разсѣянный, равнодушный взглядъ и хотѣлъ идти дальше, но тотъ, на кого былъ брошенъ этотъ взглядъ, - растопырилъ руки, радостно улыбнулся и вскричалъ:

   - Господинъ Топорковъ! Сколько лѣтъ!.. Безумно радъ васъ видѣть.

   Топорковъ посмотрѣлъ восторженному господину въ лицо. Оно было полное, старое, покрытое сѣтью лучистыхъ ласковыхъ морщинокъ и до мучительности знакомое Топоркову.

   Остановившись, Топорковъ задумался на мгновен³е. Знакомыя лица, образы, рой фактовъ съ сумасшедшей быстротой завертѣлись въ его мозгу, направленные къ одной цѣли: вспомнить, кто этотъ человѣкъ, лицо котораго, будучи такимъ знакомымъ, ускользало изъ ряда другихъ, вызванныхъ торопливой, скачущей мыслью Топоркова.

   Какъ будто бы этотъ человѣкъ давался въ руки: вотъ вотъ Топорковъ вспомнить его имя, ихъ отношен³я, встрѣчи... но сейчасъ же эта мысль обрывалась, и физ³оном³я неизвѣстнаго господина снова оставалась загадочной въ своей радостной улыбкѣ и восторженномъ добродуш³и.

   - Здрав... ствуйте, - нерѣшительно сказалъ Топорковъ.

   - Что это вы такой мрачный? Слушайте, Топорковъ! Я отъ вашей послѣдней статьи прямо въ восторгѣ. Читалъ и наслаждался! Какъ она, бишь, называется? "Итоги реакц³и!" Если мнѣ придется давать ея характеристику и подробный разборъ, - сдѣлаю это съ особымъ наслажден³емъ...

   - Критикъ, - подумалъ Топорковъ и, польщенный похвалой пожилого господина, пожалъ ему руку крѣпче, чѣмъ обыкновенно. - Такъ вамъ эта вещица нравится?

   - Помилуйте! Какъ же она можетъ не нравиться? Я еще ваше кое-что прочелъ. Читаю запоемъ. Люблю, грѣшный человѣкъ, литературу. Хотя, по роду своей дѣятельности, могъ бы къ ней относиться... какъ бы это выразиться?.. болѣе меркантильно.

   - Издатель, что ли? - подумалъ Топорковъ. Боже мой! Гдѣ я его видѣлъ?..

   - Скажите, а какъ поживаетъ Блюменфельдъ? Что его журналъ? - спросилъ старикъ.

   - Блюменфельдъ уже вышелъ изъ крѣпости. Вѣдь вы знаете, - сказалъ Топорковъ, - что онъ былъ приговоренъ къ двумъ годамъ крѣпости?

   - Какъ же, какъ же, - закивалъ головой пожилой господинъ. - Помню! За статью "Кровавые шаги". Неужели уже вышелъ? Боже, какъ быстро время идетъ.

   - Вы развѣ хорошо знаете Блюменфельда?

   - Боже ты мой! - усмѣхнулся старикъ. - Мой, такъ сказать, крестникъ. Вѣдь эта вся марксисткая молодежь, и народники, и неохрист³ане, и, отчасти, мистики, прошли черезъ мои руки: Синицк³й, Яковлевъ, Гершбаумъ, Пыпинъ, Рукавицынъ... немного я, признаться, не согласенъ съ рукавицынскимъ разрѣшен³емъ вопроса о крестьянскомъ пролетар³атѣ, но зато Гершбаумъ, Гершбаумъ! Вотъ прелесть! Я каждую его вещь, самую пустяковую, изъ газетъ вырѣзываю и въ особую тетрадь наклеиваю... А книги его - это лучшее украшен³е моей библ³отеки... Кстати, вы не видѣли моей библ³отеки? Заходите - обрадуете старика.

   - Библ³офилъ онъ, что ли? - мучительно думалъ Топорковъ. - Вотъ дьявольщина!

   - А вы знаете - кассац³онная жалоба Гершбаума не уважена, - сообщилъ старикъ. - По-прежнему шесть мѣсяцевъ тюрьмы, съ зачетомъ предварительнаго заключен³я.

   - Неужели, адвокатъ? - внутренно удивился Топорковь.

   - Адвокатъ его, - сказалъ старикъ, - нашелъ еще какой-то тамъ поводъ для кассац³и. Ну, да ужъ, что подѣлаешь. Кстати, читали послѣдн³й альманахъ "Вихри"? Ахъ, какая тамъ вещь есть! "По этапамъ" Кудинова... Мы съ женой читали - плакали старички! Растрогалъ Кудиновъ старичковъ

   - Кудиновъ тоже привлекался. Слышали? - спросилъ Топорковъ. - По 129-й.

   - Какъ же. Второй пунктъ. Они вмѣстѣ - съ редакторомъ Лесевицкимъ. Лесеницкому еще по другому дѣлу лѣтъ шесть каторги выпасть можетъ. Кстати, дорогой Топорковъ, не знаете ли вы, гдѣ бы можно достать портретъ Кудинова? Мнѣ бы хоть открытку.

   - Для чего вамъ? - удивился Топорковъ.

   Старикъ съ милымъ смущен³емъ въ лицѣ улыбнулся.

   - Я - какъ институтка... Хе-хе! Увеличу его и повѣшу въ кабинетѣ. Вы заходите - цѣлую галлерею увидите: Пыпина, Ковалевскаго, Рубинсона... Писатели, такъ сказать, земли русской. А Ихметьева даже на выставки купилъ. Помните? Работы Кульжицкаго. Хорошо написанъ портретикъ. А люблю я, старичокъ, Ихметьева... Вотъ поэтъ Божьей милостью! Сядешь это, иногда, декламируешь вслухъ его "Красныя зори", а самъ нѣтъ нѣтъ, да и взглянешь на портретъ.

   - Вы слышали, конечно, - сказалъ Топорковъ печально, - что Ихметьеву тоже грозить два года тюрьмы. За эти самыя "Красныя зори".

   - Какъ же! Ему эти строки инкриминируются:

  

   Кто хочетъ побѣды -

   Пусть сомкнутымъ строемъ...

  

   и такъ далѣе. Прелестное стихотворен³е! Теперь ужъ, за послѣдн³й годъ, никто такъ не пишетъ... Загасили святое пламя, да на извращен³я разныя полѣзли. Не одобряю!

   Желая сказать старику что-нибудь пр³ятное, Топорковъ успокоительно подмигнулъ бровью.

   - Ихметьевъ, можетъ, еще и выкарабкается.

   - Какъ же! - сказалъ старикъ. - Дожидайтесь... "Выкарабкается"... Вчера же ему быль и приговоръ вынесенъ. Не читали? Одинъ годъ тюрьмы. Такая жалость!

   - Неужели же только одинъ годъ? - удивился Топорковъ. - А я думалъ, больше закатаютъ.

   - То-то я и говорю, - покачалъ головой старикъ. - Такая жалость! Я ему просилъ два года крѣпости, а ему - годъ тюрьмы дали. Адвокатъ попался ему - дока!

   - Какъ... вы просили? - сбитый съ толку, воскликнулъ Топорковъ. - У кого просили?

   - У суда же. Но это мы еще посмотримъ. У меня есть тьма поводовъ для кассац³и. Возможно, что два года крѣпости ему и останутся.

   - Да вы кто такой? - сердито уже вскричалъ Топорковъ, нервы котораго напряглись предыдущей безтолковой бесѣдой до крайней степени.

   - Господи, Боже ты мой! улыбнулся старикъ, и лучистыя морщинки зашевелились на его кроткомъ лицѣ. - Неужели не признали? Да прокуроръ же! Прокуроръ окружнаго суда. Вѣдь вы меня должны помнить, господинъ Топорковъ: я васъ, помните, обвинялъ три года тому назадъ по литературному дѣлу... вы годъ тогда получили.

   - Такъ это вы! - сказалъ Топорковъ. - Теперь припоминаю. Вы, кажется, требовали трехъ лѣтъ крѣпости и, когда меня присудили на годъ, то кассировали приговоръ.

   - Ну да! - обрадовался прокуроръ. - Вспомнили? За эту статью... какъ ее? "Кровавый судъ". Прекрасная статья! Сильно написана. Теперь ужъ такъ не пишутъ... А вы такъ и не признали меня сначала? Бываетъ... Хе-хе! А вы все же ко мнѣ заглянули бы. Я адресокъ дамъ. По стакану вина выпьемъ, о литературѣ разговаривать будемъ... Мою портретную галлерею посмотрите... Всѣ висятъ: Гершбаумъ, Ихметьевъ, Николай Владим³рычъ Кудиновъ... Встрѣтите Блюменфельда - тащите съ собой. Какъ же! мы старые знакомые... И съ Лесевицкимъ, и Пыпинымъ, и Гершбаумомъ...

   Прокуроръ вынулъ свою карточку съ адресомъ, сунулъ ее въ руку Топоркову и зашагалъ дальше, щуря на тротуарныя плиты добрые близорук³е глаза.

  

   - Господа!

   Предыдущ³й застольный ораторъ высказалъ такое пожелан³е: "Поздравляю, молъ, васъ съ Новымъ Годомъ и желаю, чтобы въ Новомъ Году было все новое!" Такъ сказалъ предыдущ³й ораторъ.

   Мысль, конечно, не новая... (Саня, налей мнѣ, я хочу говорить). Не новая. Скажу болѣе: мысль, высказанная предыдущимъ ораторомъ, стара, истаскана, какъ стоптанный башмакъ, - да проститъ мнѣ предыдущ³й ораторъ это трив³альное выражен³е. Что? (Саня, налей мнѣ еще - я буду говорить. Я хочу говорить). И, вмѣстѣ съ тѣмъ, скажу я: почему намъ не привѣтствовать старой, даже, можетъ быть, пошлой, - да проститъ мнѣ предыдущ³й ораторъ, - мысли, если эта мысль вѣрна?!! Что? Очень просто. (Саня, чего заснулъ? Налить бы надо, а ты спишь.) То-то и оно.

   Я и говорю: пусть же въ Новомъ Году будетъ все новое, все молодое, все свѣжее. (Саня! Ну?). Конечно, всего не омолодишь... Вонъ у Сергѣя Христофорыча лысина во всю голову - что съ ней сдѣлаешь? Не сѣять же на ней, извините, горохъ или какое-нибудь пшено. Что? Извините, я не настаиваю. Я только хочу сказать, что въ природѣ чудесъ не бываетъ.

   Но я настаиваю, что все больное, хилое, должно отмереть. Вѣрно? (Спасибо, Саня. Осторожнѣе... На скатерть!) Вонъ у Петра Васильевича вата въ ушахъ, у Мелет³и Семеновны за пазухой, а у предыдущаго оратора вата, можетъ быть, въ головѣ - борись-ка съ этимъ! Не толкайся, Саня! Я долженъ нынче высказать все.

   Господа!

   Да здравствуетъ новое! Вотъ, напримѣръ, у меня на салфеткѣ дыра... Къ чему она? Куда она? Я прошу у хозяйки извинен³я, но такъ же нельзя! Я хочу утереть губы салфеткой, беру ее въ руку - и что же? Рука попадаетъ въ эту дыру, и я вытираю губы незащищенной рукой. Къ чему же тогда салфетка? Фикц³я! Оптическ³й обм... (Саня, Саня! Ты совсѣмъ не занимаешься физическимъ трудомъ - налей!). Мнѣ вспомнился, господа, презабавный случай съ однимъ англ³йскимъ пуделемъ... Нѣтъ, впрочемъ, это не то... Гмъ!..

   Предыдущ³й ораторъ - глупъ, но какой-то нервъ уловилъ. Ты мнѣ начинаешь нравиться, предыдущ³й ораторъ!

   "Все, говорить, въ Новомъ Году должно быть новое..." И вѣрно!

   У васъ, напримѣръ, - какъ васъ тамъ, Агн³я Львовна, что ли?.. есть дѣти. Такъ? Что же это за дѣти? Это старыя дѣти... Вѣрно я говорю? Къ чорту же ихъ! Въ воду надо, въ мѣшокъ, какъ котятъ. Надо новыхъ. (Саня, не надо смѣяться; надо плакать. Слезы очищаютъ. Эхъ, господа!)

   Я вамъ разскажу такую истор³ю. У одного англичанина былъ пудель; и вотъ этотъ пудель.. Впрочемъ, пардонъ - тутъ дамы... Я лучше продолжу свою мысль о новомъ. Все, все, все, все, должно быть новое. Предыдущ³й ораторъ, можетъ быть, не вылѣзалъ изъ пр³юта для безнадежныхъ ид³отовъ, но, господа! Вѣдь и устами паралитиковъ иногда глаголетъ истина (Саша, Саша!)... Все новое!

   Марья Кондратьевна! Я уже давно замѣчаю, что у васъ, не при мужѣ будь сказано, - одинъ и тотъ же возлюбленный. Второй годъ... Боже, Боже! Перемѣнить! Пардонъ, пардонъ... Я вѣдь себя не предлагаю! я говорю лишь ака... академически. Представьте себѣ: у одного англичанина была собака, пудель... Впрочемъ, къ чорту собаку... Чего она тутъ путается? (Саша, прогони). Господа, не надо собакъ... Я вѣдь и противъ предыдущаго оратора ничего не имѣю. Онъ жалк³й, несчастненьк³й человѣкъ - его пожалѣть надо. Саша, передай ему! отъ меня копеечку.

   Но сказано этимъ мозглякомъ хорошо! Вѣрно! Все новое! Все. Простите, сударыня. Я, кажется, облилъ вамъ платье? Ничего. Новое купите. По этому поводу одинъ англичанинъ, у котораго былъ пудель, собака такая... Опять этотъ пудель? Да, прогоните же, господа, ради Бога, собаку! Ну чего она тутъ подъ ногами путается? Даже обидно!

   Прекратимъ же все это по случаю Новаго Года. Пусть все будетъ по-новому. (Спасибо, спасибо, Саня... Тамъ уже край стакана - больше не войдетъ). Все новое! Между нами, господа, есть взяточники, шулера - бросимъ это! Какъ сказалъ тотъ англичанинъ, у котораго былъ пудель. У этого пуделя... Какой пудель?! Опять эта проклятая собака тутъ?! Да прогоните же, чортъ побери!! Предыдущ³й ораторъ свинья - сдѣлайся же ты, наконецъ, ораторъ, человѣкомъ! Начнемъ, наконецъ! Вотъ, глядите на меня: у меня въ рукахъ бутылка стараго вина, напротивъ меня виситъ старинная картина... Что же я дѣлаю! Р-р-разъ! Вотъ теперь послѣ этого и должно быть: новое вино, новая картина!.. Что-о? Саня, Саня! Не допускай! Не допускай, Саня!

   Я еще про пуделя хочу. У одного англича... Эхъ! Вывели... Вывели, какъ какое-нибудь ничтожное пятно на скатерти!

   Грустно... чрезвычайно грустно! Ну, что жъ... Пророковъ всегда гнали...

  

  

   Я сидѣлъ у Красавиныхъ. Горничная пришла и сказала:

   - Васъ къ телефону просятъ.

   Я удивился.

   - Меня? Это ошибка. Кто меня можетъ просить, если я никому не говорилъ, что буду здѣсь!

   - Не знаю-съ.

   Я вышелъ въ переднюю, снялъ телефонную трубку и съ любопытствомъ приложилъ ее къ уху.

   - Алло! Кто говорить?

   - Это я, Чебаковъ. Послушай, мы сейчасъ въ "Альгамбрѣ" и ждемъ тебя. Пр³ѣзжай.

   Я отвѣчалъ:

   - Во-первыхъ, пр³ѣхать я не могу, такъ какъ долженъ возвратиться домой; дома никого нѣтъ, и даже прислуга отпущена въ больницу; а, во-вторыхъ - кто тебѣ могъ сказать, что я сейчасъ у Красавиныхъ?

   - Врешь, врешь! Какъ же такъ у тебя дома никого нѣтъ, когда изъ дому мнѣ и отвѣтили по телефону, что ты здѣсь.

   - Не знаю! Можетъ быть, я сошелъ съ ума, или ты меня мистифицируешь... Квартира заперта на ключъ, и ключъ у меня въ карманѣ. Кто съ тобой говорилъ?

   - Понят³я не имѣю. Какой-то незнакомый мужской голосъ. Прямо сказалъ: "онъ сейчасъ у Красавиныхъ"... И сейчасъ же повѣсилъ трубку. Я думалъ - твой родственникъ...

   - Непостижимо!! Сейчасъ же лечу домой. Черезъ двадцать минуть все узнаю.

   - Пока ты еще доберешься домой, - возразилъ заинтересованный Чебаковъ. - Ты лучше сейчасъ позвони къ себѣ. Тогда сейчасъ же узнаешь.

   Съ лихорадочной поспѣшностью я далъ отбой, вызвалъ центральную и попросить номеръ своей квартиры.

   Черезъ полминуты послѣ звонка кто-то снялъ въ моемъ кабинетѣ трубку, и мужской голосъ нетерпѣливо сказалъ:

   - Ну?!.. Кто тамъ еще?

   - Это номеръ 233-20?

   - Да, да, да!! Что нужно?

   - Кто вы такой? - спросилъ я.

   Около полуминуты тамъ царило молчан³е. Потомъ тотъ же голосъ неувѣренно заявилъ:

   - Хозяина нѣтъ дома.

   - Еще бы! - сердито вскричалъ я. - Конечно, нѣтъ дома, когда я и есть хозяинъ!! Кто вы такой и что вы тамъ дѣлаете?

   - Насъ двое. Постойте, я сейчасъ позову товарища. Гриша, пойди-ка къ телефону.

   Другой голосъ донесся до меня:

   - Ну, что тамъ еще? Все время звонятъ, то одинъ, то другой. Работать не даютъ!! Что нужно?

   - Что вы дѣлаете въ моей квартирѣ?!! - взревѣлъ я.

   - Ахъ, это вы... Хозяинъ? Послушайте, хозяинъ... Гдѣ у васъ ключи отъ письменнаго стола?!! Искали, искали - голову сломать можно.

   - Как³е ключи?! Зачѣмъ?

   - Да вѣдь не ломать же намъ всѣхъ одиннадцати ящиковъ! - отвѣтилъ разсудительный голосъ. - Конечно, если не найдемъ ключей, придется взломать замки, до это много возни. Да и вы должны бы пожалѣть столъ. Столикъ-то, небось, недешевый. Рублей, поди, двѣсти? Коверкать его - что толку ?..

   - Ахъ, вы мерзавцы, мерзавцы, - вскричалъ я съ горечью. - Это вы, значить, забрались обокрасть меня !.. Хорошо же!.. Не успѣете убѣжать, какъ я подниму на ноги весь домъ.

   - Ну, улита ѣдетъ, когда-то будетъ, - произнесъ разсудительный голосъ. - Мы десять разъ, какъ уйти успѣемъ. Такъ, какъ же, баринъ, а? Ключи-то отъ стола - дома или гдѣ?

   - Жулики вы проклятые, собачье отродье! - бросалъ я въ трубку жесток³я слова, стараясь вложить въ нихъ какъ можно больше яду и обиднаго смысла. - Сгн³ете вы въ тюрьмѣ, какъ черви. Чтобъ у васъ руки поотсыхали, разбойники вы анаѳемск³е! Давно, вѣроятно, по васъ веревка плачетъ.

   - Дуракъ ты, дуракъ, баринъ, - произнесъ тотъ же голосъ, убивавш³й меня своей разсудительностью. Мы къ тебѣ по-человѣчески... Просто, жалко зря добро портить - мы и спросили... Что жъ, тебѣ трудно сказать, гдѣ ключи? Долженъ бы понимать...

   - Не желаю я съ такими жуликами въ разговоры пускаться, - съ сердцемъ крикнулъ я.

   - Эхъ, баринъ... Что жъ ты думаешь, за так³я твои слова такъ тебѣ ничего и не будетъ? Да вотъ сей часъ возьму, выну перочинный ножикъ и всю мягкую мебель въ одинъ моментъ изрѣжу. И столъ изрѣжу, и шкафъ. Къ чорту будетъ годиться твой кабинетъ... Ну, хочешь?

   - Странный вы человѣкъ, ей-Богу, сказалъ я примирительно. Должны бы, кажется, войти въ мое положен³е. Забираетесь ко мнѣ въ домъ, раззоряете меня, да еще хотите, чтобы я съ вами, какъ съ маркизами, разговаривалъ.

   - Милый человѣкъ! Кто тебя раззоряетъ? Подумаешь, большая важность, если чего-нибудь не досчитаешься. Намъ-то вѣдь тоже жить нужно.

   - Я это прекрасно понимаю. Очень даже прекрасно, - согласился я, перекладывая трубку въ лѣвую руку и прижимая правую, для большей убѣдительности, къ сердцу. - Очень хорошо я все это понимаю. Но одного не могу понять: для чего вамъ безцѣльно портить мои вещи? Какая вамъ отъ этого прибыль?

   - А ты не ругайся!

   - Я и не ругаюсь. Я вижу - вы умные, разсудительные люди. Согласенъ также съ тѣмъ, что вы должны что-нибудь получить за свои хлопоты. Вѣдь, небось, нѣсколько дней слѣдили за мной, а?

   - А еще бы!.. Ты думаешь, что все такъ сразу дѣлается?

   - Понимаю! Милые! Прекрасно понимаю! Только одного не могу постичь: для чего вамъ ключи отъ письменнаго стола?

   - Да деньги-то... Развѣ не въ столѣ?

   - Ничего подобнаго! Напрасный трудъ! Завѣряю васъ честнымъ словомъ.

   - А гдѣ же?

   - Да, признаться, деньги у меня припрятаны довольно прочно, только денегъ немного. Вы, собственно, на что разсчитываете, скажите мнѣ, пожалуйста?

   - То-есть, какъ?

   - Ну... что вы хотите взять?

   - Да что жъ!.. Много вѣдь не унесешь, - сказалъ голосъ съ искреннимъ сожалѣн³емъ. - Сами знаете, дворникъ всегда съ узломъ зацѣпить можетъ. Взяли мы, значить, кое-что изъ столоваго серебра, пальто, шапку, часы-будильникъ, прессъ-папье серебряное...

   - Оно не серебряное, - дружески предостерегъ я.

   - Ну, тогда шкатулочку возьмемъ. Она, поди, не дешевая. А?

   - Послушайте... братцы! - воскликнулъ я, вкладывая въ эти слова всю силу убѣжден³я. - Я вхожу въ ваше положен³е и становлюсь на вашу точку зрѣн³я... Ну, повезло вамъ, выслѣдили, забрались... Ваше счастье! Предположимъ, заберете вы эти вещи и даже пронесете ихъ мимо дворника. Что же дальше?! Понесете вы ихъ, конечно, къ скупщику краденаго и, конечно, получите за это гроши. Вѣдь я же знаю этихъ вампировъ. На вашу долю приходится рискъ, опасность, побои, даже тюрьма, а они сидятъ сложа руки и забираютъ себѣ львиную долю.

   - Это вѣрно, - сочувственно поддакнулъ голосъ.

   - А еще бы же не вѣрно! вскричалъ я въ экстазѣ. - Конечно, вѣрно. Это проклятый капиталистическ³й принципъ - жить на счетъ труда... Поймите: развѣ вы грабите? Васъ грабятъ! Вы развѣ наносите вредъ? Нѣтъ, эти вампиры въ тысячу разъ вреднѣе!! Товарищъ! Дорогой другъ! Я вамъ сейчасъ говорю отъ чистаго сердца: мнѣ эти вещи дороги, по разнымъ причинамъ, а безъ будильника я даже завтра просплю. А что вы выручите за нихъ? Гроши!! Вздоръ. Вѣдь вамъ и полсотни не дадутъ за нихъ.

   - Гдѣ тамъ! - послышался сокрушенный вздохъ. - Дай Богъ четвертную выцарапать.

   - Дорог³е друзья !! Я вижу, что мы уже понимаемъ другъ друга. У меня дома лежать деньги - это вѣрно - сто пятнадцать рублей. Безъ меня вы ихъ, все равно, не найдете. А я вамъ скажу, гдѣ они. Забирайте себѣ сто рублей (пятнадцать мнѣ завтра на расходы нужно) и уходите. Ни заявлен³й въ полиц³ю, ни розысковъ не будетъ. Это просто наше частное товарищеское дѣло, которое ни кого не касается. Хотите?

   - Странно это какъ-то, - нерѣшительно сказалъ воръ (если бы я его видѣлъ, то добавилъ бы: "почесывая затылокъ", потому что у него былъ тонъ человѣка, почесывающаго затылокъ). - Вѣдь мы уже все серебро увязали.

   - Ну, что жъ дѣлать... Оставьте его такъ, какъ есть... Я потомъ разберу.

   - Эхъ, баринъ, - странно колеблясь, промолвилъ воръ. - А ежели мы и деньги ваши заберемъ, и вещи унесемъ, а?

   - Милые мои! Да что вы, звѣри, что ли? Тигры? Я увѣренъ, что вы оба въ глубинѣ души очень порядочные люди... Вѣдь такъ, а?

   - Да вѣдь знаете... Жизнь наша такая собачья.

   - А развѣ жъ я не понимаю?! Господи! Истинно сказали: собачья. Но я вамъ вѣрю, понимаете - вѣрю. Вотъ, если вы мнѣ дадите честное слово, что вещей не тронете - я вамъ прямо и скажу: деньги тамъ-то. Только вы же мнѣ оставьте пятнадцать рублей. Мнѣ завтра нужно. Оставите, а?

   Воръ сконфуженно засмѣялся и сказалъ:

   - Да ладно. Оставимъ.

   - И вещей не возьмете?

   - Да ужъ ладно. Пусть себѣ лежать. Это вѣрно, что съ ними наплачешься.

   - Ну, вотъ и спасибо. На письменномъ столѣ стоить коробка для конвертовъ, голубая. Сверху тамъ конверты и бумага, а внизу деньги. Четыре двадцатипятирублевки и три по пяти. Согласитесь, что вамъ бы и въ голову не пришло заглянуть въ эту коробку. Ну, вотъ. Не забудьте погасить электричество, когда уйдете. Вы черезъ черный ходъ прошли?

   - Такъ точно.

   - Ну, вотъ. Такъ вы, уходя, заприте, все-таки, дверь на ключъ, чтобы кто-нибудь не забрался. Ежели дворникъ наткнется на лѣстницъ - скажите: "корректуру приносили". Ко мнѣ часто носятъ. Ну, теперь, кажется, все. Прощайте, всего вамъ хорошаго.

   - А ключъ куда положить отъ дверей?

   - Въ лѣвый уголъ, подъ вторую ступеньку. Будильникъ не испортили?

   - Нѣтъ, въ исправности.

   - Ну, и слава Богу. Спокойной ночи вамъ.

   Когда я вернулся домой, въ столовой на столѣ лежалъ узелъ съ вещами, возлѣ него - три пятирублевыхъ бумажки и записка:

   "Будильникъ поставили въ спальню. На пальто воротникъ моль съѣла. Взбутетеньте прислугу. Смотрите же - обѣщали не заявлять! Гриша и Сергѣй".

   Всѣ друзья мои въ одинъ голосъ говорятъ, что я умѣю прекрасно устраиваться въ своей обычной жизни. Не знаю. Можетъ быть. Можетъ быть.

  

   Неприспособленныхъ къ жизни людей на свѣтъ гораздо больше, чѣмъ думаютъ. Это все происходить отъ того, что жизнь усложнилась: завоеван³я техники, усложнен³е быта, совершенствован³е свѣтскаго этикета, замысловатость существующихъ законовъ - отъ всего этого можно растеряться человѣку, даже не страдающему привычнымъ тупоум³емъ.

   Раньше-то хорошо было: хочется тебѣ ѣсть - подстерегъ медвѣдя или мамонта, треснулъ камнемъ по черепу - и сытъ; обидѣлъ тебя сосѣдъ - подстерегъ сосѣда, треснулъ камнемъ по черепу - и возстановленъ въ юридическихъ правахъ; захотѣлъ жениться - схватилъ суженую за волосы, треснулъ кулакомъ по черепу - и въ лѣсъ! Ни свидѣтельства на право охоты, ни брачнаго свидѣтельства, ни залога въ обезпечен³е иска къ сосѣду - ничего не требовалось.

   Вотъ почему молодые супруги Ландышевы, брошенные въ Петербургѣ поженившими ихъ провинц³альными родителями, смотрѣли на Бож³й м³ръ съ тревогой и смятен³емъ щенковъ, увидѣвшихъ и услышавшихъ впервые загадочный граммофонъ.

   Все было сложно, непонятно.

   Вся процедура вѣнчанья была продѣлана тѣми же умудренными опытомъ родителями жениха и невѣсты; о чемъ-то хлопотали, предъявляли как³е-то странные документы, метрическ³я, гдѣ-то расписывались, кому-то платили, кто то держалъ образъ, кто-то лобызалъ молодыхъ, - и что было къ чему - молодожены совсѣмъ не понимали.

   Еще мужъ - тотъ пытался разобраться въ сложной путаницѣ русскаго быта, а жена, прочирикавъ однажды, что она "ничегошеньки ни въ чемъ не понимаетъ", разъ навсегда махнула рукой на всяк³я попытки осмыслить механику жизни...

   Главное затруднен³е для мужа заключалось въ томъ, что въ его мысляхъ сплелись въ одинъ запутанный клубокъ три различныхъ института: церковь, полиц³я и медицина. Отъ рожден³я и до смерти священникъ, докторъ и околоточный царили надъ жизнью и смертью человѣка. Но кого, въ какихъ случаяхъ и въ какихъ комбинац³яхъ надлежало призывать на помощь - бѣдный Ландышевъ не зналъ, хотя уже имѣлъ усы и даже служилъ корреспондентомъ въ цементномъ обществѣ...

   Смятен³е супруговъ увеличилось еще тѣмъ, что черезъ сотню дней ожидался ребенокъ, и судьба этого безпомощнаго младенца была супругамъ совершенно невѣдома. Конечно, нужно пригласить доктора... Ну, а священника... пригласить? А въ полиц³ю заявлять надо? Кто-то дастъ какое-то "свидѣтельство" или "удостовѣрен³е", но кто - церковь, медицина или полиц³я?

   И выражен³е робости и испуга часто появлялось на лицахъ супруговъ, когда они за остывшимъ супомъ обсуждали эти вопросы.

   Ахъ, если бы съ ними были папа и мама! Тѣ знали бы, что приглашен³е Ландышевыми полиц³и при заключен³е съ домохозяиномъ квартирнаго контракта было совершенно излишне; тѣ отговорили бы супруговъ отъ просьбы, обращенной къ священнику - выдать "удостовѣрен³е" въ томъ, что онъ служилъ у Ландышевыхъ молебенъ..