Главная » Книги

Аверченко Аркадий Тимофеевич - Сорные травы

Аверченко Аркадий Тимофеевич - Сорные травы


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

  

А. Т. Аверченко

  

Сорные травы (1914)

  
   Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 4: Сорные травы
   М.: ТЕРРА-Книжный клуб. 2007.
  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Предисловие Аркадия Аверченко
   Часть I. Чертополох и крапива
   Былое (Русские в 1962 году)
   Редактор "Собакиной жизни"
   Под сводом законов
   Корибу
   Проверочные испытания (схема)
   Сон в зимнюю ночь
   Мудрый судья
   Грозное местоимение
   Виктор Поликарпович
   Простой счет
   Кустарный и машинный промысел
   Тихий океан
   Отцы и дети
   Человек-зверь (Материалы для нижегородской истории)
   Новое о Чехове
   Жвачка
   Последний экипаж
   Душевная драма Феди Зубрякина
   Занзивеев
   Кавказская история
   Новые правила
   Первый весенний выход Меньшикова
   Записки трупа
   Дешевая жизнь
   Глупые и умные
   Конец журналиста. Сказочка
   Кремень
   Случай с ревизором
   Хлопотливая нация
   Тяжелое занятие
   Каторга
   Национализм
   Болезнь
   "Колокол"
   Случай с Симеоном Плюмажевым
   Шиворот-навыворот
   Страшное издание (Святочный рассказ)
   Клевета
   На разных языках
   Граждане
   Часть II. Бурьян
   Страшное преступление в кабаке дяди Стамати
   Изумительный случай (Из жизни художников)
   Гордиев узел
   На "Французской выставке за 100 лет"
   Золотые часы
   Часть III. Цветики в траве
   Начальство (Провинциальные типы)
   Поздравитель (Гримасы быта российского)
   Удивительная газета
   Теоретики
   Цепи (Диалог)
   Стиль - человек
   Совесть
   Ценитель искусства
   Энтузиаст
   Московское гостеприимство
   Законный брак (Стихотворение в прозе)
  
  

Фома Опискин

  

СОРНЫЕ ТРАВЫ
(1914)

  

ПРЕДИСЛОВИЕ

Аркадия Аверченко

  
   Прежде чем сказать что-нибудь об этой книге, я считаю необходимым сказать несколько слов об ее авторе.
   Кто такой Фома Опискин?
   Многие из читателей считали и до сих пор считают "Фому Опискина" псевдонимом какого-нибудь скромного, скрывающего свое настоящее имя писателя; читателей сбило с толку сходство имени и фамилии этого юмориста с именем и фамилией популярного персонажа из повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели".
   Это совершенно случайное совпадение.
   Фома Степаныч {И опять совпадение - в отчестве Ф. С. и в названии села у Достоевского (Степаныч - Степанчиково).} Опискин - это настоящее имя и фамилия сатирического писателя и постоянного сотрудника журнала "Новый Сатирикон".
   Фома Степаныч происходит из мелкопоместных бедных дворян Екатеринославской губернии Славяносербского уезда. Отец его Степан Селиваныч {И опять уже третье по счету, удивительное совпадение: "Селиваныч - село Степанчиково" - один и тот же корень "сел".} служил в должности воинского начальника в г. Славяносербске и в 1890 году вышел в отставку, занявшись воспитанием своего сына.
   Молодой Фома рос, окруженный самой нежной заботливостью, самыми нежными попечениями. Он сам рассказывает, что не помнит ни одного случая, чтобы отец когда-нибудь ударил его палкой или каким-нибудь другим предметом. Наоборот, если родительская рука и поднималась или и опускалась на маленького Фому, то только для того, чтобы приласкать его...
   Ясно, что в этой атмосфере и создалась душа нежная, чуткая, сердце доброе и возвышенное...
   Кроме этих свойств я должен указать еще на одно - пожалуй, на самое главное: Фома Степаныч отличается исключительной, пожалуй даже болезненной, скромностью и застенчивостью. В этом всякий читатель может сразу убедиться, едва только раскрыв "Сорные травы". В начале книги помещен портрет Фомы Степаныча - и что же! Фома Степаныч снят там в совершенно оригинальном виде - с лицом, закрытым руками. Даже в таком виде нам стоило громадного труда уговорить его стать перед фотографическим аппаратом. Тщетно мы указывали ему на то, что читателям будет приятно увидеть лицо человека, с которым они духовно сжились и которого они так любят за независимость и ядовитость его сатиры.
   - Нет, нет, - кротко упираясь, возражал Фома Степаныч. - Зачем же... кому это интересно?..
   - Уверяю тебя, Фома, это нужно, - уговаривал его Ре-Ми. - Ты такой красивый, и всем будет приятно полюбоваться на твое лицо.
   - Пусть любуются моим духовным лицом, а не физическим. Физическая красота преходяща, а духовное лицо остается.
   - Фома, Фома! Вот поэтому-то и нужно запечатлеть то, что преходяще, то, что исчезнет. А вдруг ты скоро умрешь? Неужели после тебя не останется ни одного следа, ни одного портрета, который бы напоминал твоим читателям и нам, твоим друзьям, о тебе...
   - Нет, нет...
   Упирающегося писателя подтащили к аппарату, поставили в позу, но одного предусмотреть не могли: в момент, когда фотограф сказал "готово" - Фома целомудренным жестом закрыл лицо руками. В конце концов, как ни бились, пришлось поместить вышеуказанное неполное и малоудовлетворительное изображение писателя.
   Эта скромность, это стремление стушеваться, сесть куда-нибудь в уголок, спрятаться - проходит красной нитью через все поступки, через всю жизнь симпатичного писателя.
   Фома Опискин почти безвыездно живет в Петербурге, а может ли кто-либо из праздной столичной публики похвастать, что видел его в лицо? Нет! Только три места могут быть названы теми тремя китами, на которых держится непритязательная тихая жизнь Фомы Опискина: квартирка на Кронверкском, редакция "Нового Сатирикона" и кресло в амфитеатре Мариинского театра - вот и все.
   И однако, - что самое удивительное - при такой кротости, скромности и незлобивости Фома Опискин носит в сердце своем ненависть - самую беспощадную, неутолимую, свирепую ненависть - к октябризму и к октябристам!
   Я часто думаю: сколько нужно было глупости, пошлости, лжи, низкопоклонства, предательства и недомыслия, чтобы раздуть в сердце этого почти святого человека такое страшное пламя...
   И если бы этому человеку, который даже упавшую к нему в стакан с вином муху старается осторожно вынуть из вина и, вытрезвив, выпустить на свободу, если бы этому человеку попался в руки живой октябрист, - я содрогаюсь, представляя себе - что сделал бы с ним "кроткий Фомушка", как прозвали его у нас в редакции. Он выколол бы ему глаза, оборвал уши и кусал бы долго и бил бы его ногами по самым чувствительным частям тела (однажды в минуту откровенности он сам признался мне, что сделал бы так).
   Вот почему все его фельетоны об октябристах полны самого тонкого беспощадного яда и злости.
   Почти все, что он написал (писал он только у нас, в "Сатириконе"), прошло через мои руки, и я могу с гордостью назвать себя крестным отцом этого удивительного писателя и человека. Начал он писать по моей просьбе, по моему настоянию, и до сих пор у него сохранилось ласковое обращение ко мне - "дорогой папаша". В тон ему и я называю его сынком и очень бываю доволен, когда какой-нибудь фельетон или рассказ "сынка" вызывает восхищение у читателей и товарищей по редакции...
   Иногда по условиям редакционной спешности нам случалось писать с ним вместе - и эта работа бывала для меня истинным удовольствием. Быстрота соображения, какая-то молниеносность в понимании моего замысла - всегда поражала меня.
   И я всегда удивлялся его точному, ясному языку, ясности его определений и неожиданности сравнений.
   После того как нами заканчивалась какая-нибудь вещь, мы поднимали длинные споры - чьим именем подписать ее.
   И всегда почти его удивительная скромность выступала на сцену:
   - Нет, Аркадий, по праву эта вещь твоя, ты дал и сюжет и внес в исполнение нотку скорбной иронии, которая так украсила фельетон. Нет, папаша, фельетон этот по праву твой!
   - Но, сынок, - возражал я. - Пойми же, что фельетон весь целиком написан тобой. Ты его писал, а я сделал всего два-три замечания.
   - Нет, папаша, и т. д.
   И с упрямым видом, поблескивая кроткими, ласковыми глазами, он долго теребил свою рыжеватую маленькую бородку...
   Не знаю, может быть, меня упрекнут в пристрастии к Фоме Опискину, но я говорю, что думаю; я считаю эту книгу замечательной. Блеск, сила, темперамент, сжатость выкованного мастерской рукой слога, ошеломляющий своей неожиданностью юмор - все это должно поставить эту книгу в ряд интереснейших книг последних лет.
   Такие вещи, как "Грозное местоимение", "Виктор Поликарпович", "Новые правила" и несколько других, помещенных в этой книге, должны занять почетное место в любой хрестоматии нашей общественной и политической жизни - если бы такая хрестоматия была кем-нибудь когда-нибудь выпущена в свет.

Аркадий Аверченко

  

Часть I
ЧЕРТОПОЛОХ И КРАПИВА

  

БЫЛОЕ
(Русские в 1962 году)

  
   Зима этого года была особенно суровая...
   Крестьяне сидели дома - никому не хотелось высовывать носа на улицу. Дети перестали ходить в училище, а бабы совершали самые краткие рейсы: через улицу - в гастрономический магазин или на электрическую станцию с претензией и жалобой на вечную неисправность электрических проводов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Дед Пантелей разлегся на теплой лежанке и, щуря старые глаза от электрической лампочки, поглядывал на сбившихся в кучу у его ног малышей.
   - Ну что ж вам рассказать, мезанфанчики? Что хотите слушать, пострелята?
   - Старое что-нибудь, - попросила бойкая Аксюшка.
   - Да что старое-то?
   - Про губернаторов.
   - Про гу-бер-на-то-ров? - протянул добродушно-иронически старик. - И чивой-то вы их так полюбили: и вчера про губернаторов и сегодня про губернаторов...
   - Чудно больно, - сказал Ванька, шмыгая носом.
   - Ваня! - заметила мать, сидевшая на лавке с какой-то книгой в руках. - Это еще что за безобразие? Носового платка нет, что ли? Твой нос действует мне на нервы.
   - Так про губернаторов? - прищурился дед Пантелей. - Правду рассказывать?
   - Не тяни, дед, - сказала бойкая Аксюшка. - Ты уже впадаешь в старческую болтливость, в маразм и испытываешь наше терпение!
   - И штой-то за культурная девчоночка, - захохотал дед. - Ну слушайте, леди и джентльменты... "Это было давно... Я не помню, когда это было - может быть, никогда", как сказал поэт. Итак, начнем с вятского губернатора Камышанского. Представьте себе, детки, вдруг однажды он издает обязательное постановление такого рода: "Виновные в печатании, хранении и распространении сочинений тенденциозного содержания подвергаются штрафу с заменой тюремным заключением до трех месяцев!"
   Ванькина мать Агафья подняла от книги голову и прислушалась.
   - Позволь, отец, - заметила она, - но ведь тенденциозное содержание еще не есть преступное? И Толстой был тенденциозен, и Достоевский в своем "Дневнике писателя"... Неужели же...
   - Вот поди ж ты, - засмеялся дед, - и другие ему то же самое говорили, да что поделаешь: чрезвычайное положение! А ведь законник был, кандидат в министры! Ум имел государственный.
   Дед помолчал, пожевывая провалившимися губами.
   - А то херсонский был губернатор. Уж я и фамилию его забыл... Бантыш, што ли... Так тот однажды оштрафовал газету за телеграмму Петербургского Телеграфного Агентства из Англии с речью какого-то английского деятеля. Что смеху было!
   - Путаешь ты что-то, старый, - сказал Ванька, - Петербургское Агентство ведь официальное?! Заврался наш дед.
   - Ваня, - укоризненно заметила Агафья.
   Дед снисходительно усмехнулся.
   - Ничего... То ли еще бывало! Как вспомнишь - и смех и грех. Владивостокский губернатор закрыл корейскую газету за статью о Японии, симферопольский вице-губернатор Масальский оштрафовал "Тавричанина" за перепечатки из "Нового времени"... Такой был славный, тактичный. Он же гимназистов на улице ловил, которые фуражек ему не снимали, и арестовывал. Те, бывало, клопики маленькие, плачутся: "за что, дяденька?" "За то, что начальство не почитаете, меня на улице не узнаете!" - "Да мы с вами не знакомы!" - "А-а, не знакомы? Посидите в каталажке - будете знакомы!" Веселый был человек.
   Дед опустил голову и задумался. И лицо его осветилось тихой задушевной улыбкой...
   - Муратова тамбовского тоже помню... Приглашали его однажды на официальный деловой обед. "Приеду, - говорит, - только если евреев за столом не будет". "Один будет, - говорят. - Директор банка". - "Значит, я не буду!" Такой был жизнерадостный...
   Телефонный звонок перебил его рассказ.
   Аксюшка подскочила к телефону и затараторила:
   - Алло! Кто говорит? Дядя Миняй! Отца нет. Он на собрании общества деятелей садовой культуры. Что? Какую книжку? Мопассана? "Бель-Ами"? Хорошо, спрошу у мамы. Если есть - она пришлет.
   Аксюшка вернулась от телефона и припала к дедову
   - Еще, дедушка, что-нибудь о губернаторах.
   - Да что ж еще?..
   Дед рассмеялся.
   - Нравится? Как это говорится: "Недаром многих лет свидетелем Господь меня поставил"... Хе-хе... Толмачева одесского тоже хорошо помню. Благороднейший человек был, порывистый! Научнейшая натура. Когда изобрели препарат "606", он и им заинтересовался. Кто, спрашивает, изобрел? Эрлих? Жид? Да не допущу же я, говорит, делать у себя в Одессе опыты с жидовским препаратом. Да не бывать же этому! Да не опозорю же я родного мне города этим шарлатанством!! Очень отзывчивый был человек, крепкий.
   Дед оживился.
   - Думбадзе тоже помню! Тот был задумчивый.
   - Как, дед, задумчивый?
   - Задумается, задумается, а потом скажет: "Есть у нас среди солдат евреи?" - "Есть". - "Выслать их". Купальщиц высылал, которые без костюмов купались, купальщиков, которые подглядывали. И всех - по этапу, по этапу. Вкус большой к этапам имел... А раз, помню, ушел он из Ялты. Оделся в английский костюм и поехал по России... А журналу "Сатирикон" стало жаль его, что вот, мол, был человек старый при деле, а теперь без дела. Написали статью, пожалели. А он возьми и вернись в Ялту, когда журнал там получился. И что ж вы думаете, детки: стали городовые по его приказу за газетчиками бегать, "Сатириконы" отнимать, в клочья рвать. Распорядительный был человек! Стойкий. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   И долго еще раздавался монотонный добродушный дедов голос. И долго слушали его притихшие изумленные дети.
   А за окном выла упорная сельская метель, слышались звуки автомобильных сирен и однотонное гудение дуговых фонарей на большой занесенной снегом дороге...
   Ежилась, мерзла и отогревалась святая Русь.
  
  

РЕДАКТОР "СОБАКИНОЙ ЖИЗНИ"

  
   По пустынной улице города Собакина тихо брел человек. Когда он завернул за угол - ему навстречу попались двое прохожих.
   Один из них взглянул на него и сказал товарищу:
   - Какое симпатичное лицо. Не знаешь - кто это?
   - Это редактор нашей "Собакиной жизни".
   - А, это вон кто! Препротивная физиономия. Поколотить его разве, благо никого нет поблизости.
   - За что?
   - Он вчера в своей газетишке выругал моего тестя, базарного старосту. Эх... только рук марать не хочется!..
   Зять базарного старосты обернулся назад и крикнул редактору "Собакиной жизни":
   - Эй, ты, морда! Попадешься ты мне когда-нибудь в темном уголке! Спущу я тебе шкуру.
   Редактор, приостановившись, выслушал это обещание и сейчас же забыл о нем. Ему было не до того - нужно было спешить в редакцию.
   В редакционной комнате сидел секретарь редакции и высчитывал что-то по пальцам. Увидев редактора, холодно протянул ему руку и ядовито усмехнулся:
   - Спасибо-с, дорогой! Удружили-с.
   - Что еще?
   - Кто вас просил выбрасывать из моей статьи о шоссейных дорогах вторую половину?
   - Опасно, милый. Вы там чуть ли не исправника касаетесь.
   Секретарь встал, неторопливым движением впутал сухие пальцы в свои длинные волосы, закрыл глаза и тихо сказал:
   - Будьте вы все прокляты отныне и до века с вашей трусостью, расчетливостью, тактичностью, недомыслием, вашими исправниками, шоссейными дорогами, со всем вашим гнусным тоскливым арсеналом лжи и угодничества! Умный человек никогда не выкинул бы второй половины "о шоссейных дорогах"!..
   - Однако на прошлой неделе нас за меньшее оштрафовали на триста.
   Закрыв уши и повалившись на диван, секретарь кричал нервно и громко:
   - Прокляты! Будьте прокляты!
  

* * *

  
   В три часа пришел неизвестный посетитель. Он спросил редактора, ввалился к нему в комнату, бросил на стол какой-то большой тюк и прохрипел:
   - Нате, получайте. Отдавайте мои деньги назад!
   - Что это такое?
   - Это ваша глупейшая "Собакина жизнь". С начала года. Берите вашу газету, отдайте мне мои деньги.
   - У нас не принято возвращать подписчикам деньги.
   - Да-а-а? - заревел посетитель. - Деньги возвращать не принято, а чепухой кормить подписчика принято? Давать хорошие свежие новости не принято, а "еще об уме слонов" - принято? Освещать жизнь и неустройство провинции не принято, преследовать и обнаруживать злоупотребления мерзавцев не принято, а "простейший способ приготовления замазки для склеивания фарфора" - это принято? И "сколько помещается бацилл в капле воды" - тоже принято? И "материалы к истории завоевания хивинского ханства" - тоже принято? Получайте вашу паршивую газету, отдавайте мои денежки! Тут двух номеров не хватает - жена варенье завязывала - черт с вами, вычтите гривенник... А остальные давайте! Слышите? Начхать мне на то, сколько слонов помещается в капле воды - слышите?.. Пожалуйте денежки-с!
  

* * *

  
   Выйдя из редакции, редактор "Собакиной жизни" пошел домой обедать.
   - Пришел? - встретила его жена. - Явился? Кушать хочешь - лопай вареный картофель! Больше ничего нет!!
   - Неужели деньги уже вышли? - опустив голову, пробормотал редактор.
   - Ах, дитя прелестное! Институточка в передничке! "Неужели вышли?" На прошлой неделе триста заплатили за "околоточного в нетрезвом виде", да 14-го двести за "что нам нужно, чтобы укрепиться на Желтом море"... Укрепился?.. Забыл? Тебе не жену иметь, а в тюрьме баланду хлебать!.. Тоже! Робеспьер выискался... Буланже! "Аллон занфан". Туда же...
  

* * *

  
   Редактор съел картофель, взял из комода чистый платочек и ушел из дому.
   - Что вам угодно? - спросили его в передней губернаторского дома.
   - Его превосходительство господина губернатора можно видеть? Вызывали меня.
   Пошли. Справились. Оказалось - видеть можно.
   - А, это вы! - сказал губернатор. - Я вызвал вас затем, чтобы сказать, что вы играете в плохую игру. Вы знаете, о чем я говорю? То-то же... Я понимаю, что означает фраза: "культурные начинания мыслимы лишь в атмосфере настоящего успокоения"! Понимаю-с. Знаете ли вы о существовании статьи 173 параграфа 17-в?
   - Какой? Виноват...
   - Я говорю: статьи 292 параграфа 9-б?
   - Я... не знал...
   - Он не знал о существовании 423 статьи параграфа 3-д!! Что же вы тогда знаете? Статья 92 параграфа 7 гласит: виновный - и так далее, подвергается - и так далее.
   Редактор вынул чистый носовой платок, сел на пол и заплакал...
   - Ваше превосходительство! Где-то в Италии, во Франции, в Германии ходят по улицам люди и улыбаются, и им тепло... и они смеются... и у них есть счастье... и у них есть личная жизнь... деточки радостные бегают... Ваше превосходительство! Чем же я виноват, что я не немец?
   - Что за вздор?!
   Редактор махнул рукой.
   - Ох, не то я хотел сказать... Ну, да все равно... Позвольте мне, пожалуйста, поплакать! Я паркета не испорчу - я в платочек. Эх, родненький!.. Поговорим, как брат с братом. Все равно уж. Ну что я вам сделал? Зачем параграф 7-д? Смотрите: ну разве я не человек? У меня есть и сердце, и легкие, и кости, как у других людей... зачем же легкие у меня гниют, сердце сжимается, а кости ноют?.. Ваше превосходительство! Возьмите мою голову, обнимите ее одной рукой, прижмите к груди и погладьте мои волосы: "бедный ты, мол, бедный... Нету тебя ни одного луча светлого, ни одной минуточки теплой, тихой"... Смешались бы наши слезы, и выросло бы вам от этих слез на том свете райское дерево со сладчайшими яблочками!.. Или хотите так: я положу голову на паркетик, а вы каблуком по ней хряснете - и конец... Го-о-осподи! Ах, да и устал же я!..
   - Зачем же мне вас каблуком, - нахмурился генерал. - Я люблю литературу и уважаю ее представителей. Но все нужно в пределах закономерности, на основании тех законоположений, кои... на срок действия охраны... размером не выше трех месяцев... возбуждение одной части населения против другой... сенатское разъяснение... с заменой в случае несостоятельности.
   Генерал долго говорил мягким сочувственным голосом, плавно качая в такт рукой.
   А притихший редактор сидел согнувшись у его ног и глядел под письменный стол полузакрытыми спокойными глазами.
   Был мертв.
  
  

ПОД СВОДОМ ЗАКОНОВ

  
   Во-первых, этот рассказ не заключает в себе ничего такого, что принято называть "внутренней политикой". Первое его несомненное достоинство.
   Во-вторых, хотя главное действующее лицо в рассказе и партийный человек - кадет, тем не менее его убеждения не имеют никакого отношения к тому, что с ним случилось. Рассказанное ниже могло произойти со всяким другим человеком. С адвокатом, профессором, живописцем - мало ли с кем. А раз подвернулся кадет - все произошло с кадетом. Таким образом, рассказ не тенденциозен. Второе его ясное, бесспорное достоинство.
   В-третьих, я слишком ленив для того, чтобы самому сочинить такой прекрасный интересный рассказ. Передаю его со слов одного веселого человека, который куда-то вчера уехал. Не знаю - куда. Поэтому, если бы даже кто-нибудь и пришел в восторг от рассказа, пусть он не разыскивает автора, не шлет ему благодарственных телеграмм - это совершенно лишнее. Автора нет. Случай такой был. Это третье его несомненное, ясное даже для лиц, обделенных мозгами, достоинство.
   Так-то-с.
  

---

  
   Кадет жил на даче. Пошел он раз в лес собирать грибы и заблудился. Такая досада.
   Начало уже темнеть, когда он усталый, разочарованный в жизни набрел на какое-то дерево, под которым спал человек.
   Кадет деликатно дернул его за пиджак и сказал:
   - Вот удача! Не можете ли, милостивый государь, указать мне дорогу из этой проклятой трущобы?
   Спавший человек проснулся.
   - Доро-огу? А который час?
   - Да семь.
   - Дай-ка мне свои часы...
   - Извольте. Вы, вероятно, хотите собственными глазами убедиться в том, о чем я сейчас вам сообщаю на словах? Извольте видеть - семь часов.
   Незнакомец взял часы и дернул их к себе так сильно, что цепочка лопнула.
   - Осторожнее, - мягко заметил кадет. - Вы, вероятно, насколько я догадываюсь, не рассчитали движения, которое хотели сделать с целью приблизить часы к своим глазам?
   - Эк тебя разворачивает... Просто взял у тебя часы - вот и все.
   Кадет задумался.
   - Виноват... Я не могу себе точно уяснить, каким юридическим термином можно охарактеризовать акт перехода моего имущества (в данном случае - часов) в ваше пользование? Это не есть акт дарения, потому что для такого акта требуется прежде всего наличность воли и согласие дарителя. Нельзя назвать также это и куплей-продажей, ибо в таком случае кроме согласия владельца последний имеет также право на получение эквивалента, иными словами - стоимости запроданной вещи, выраженной в конкретных денежных знаках.
   - Держи карман шире, - пробормотал незнакомец. Кадет отвернул борт сюртука, оттопырил двумя пальцами карман и доверчиво сказал:
   - Держу.
   - Те-те-те... Что это у тебя там? Бумажник? А позвольте...
   - Мне непонятно, - после некоторого раздумья сказал кадет, - зачем вы взяли мой бумажник с деньгами? Как и в первом случае, я не усматриваю здесь признаков дарения, а тем более купли-продажи, ибо денежные знаки, как имеющие абсолютную ценность, не могут служить продажным товаром. Если же рассматривать происшедший казус как обыкновенное взятие ценностей на хранение...
   - Надоел ты мне хуже горькой редьки, - нетерпеливо сказал неизвестный. - Просто я у тебя отнял бумажник и часы! Вот и все.
   Кадет изумился.
   - От-ня-ли? Но... позвольте... Ведь это незакономерный насильственный акт! Таким образом выходит, что вы присвоили себе чужую собственность. Это несправедливо. Это было бы все равно, если бы я отнял вашу шапку Вы имели бы полное право тогда заметить мне: "Во-первых, шапка эта не твоя. Я тебе ее не дарил и сам ощущал в ней нужду, как в обычной защите от зноя и непогоды". Видите, что бы вы имели право сказать, если бы я отнял у вас шапку.
   - Попробуй! Я тебе дам такого леща, что на карачках полезешь.
   - Леща? Простого леща? Но разве он, по своей стоимости, как скоропортящийся пищевой продукт, может служить компенсацией того материального ущерба, который терплю я, лишившись часов и бумажника.
   - Какая там рыба, - усмехнулся незнакомец. - Просто, если ты не перестанешь ныть, я тебя трахну по затылку.
   - Как?! Вы стоите на почве насилия, физической расправы - этого печального пережитка и наследия варварских времен? Закон ясно говорит, что отдельные личности не могут присваивать себе функций расправы и возмездия. Это дело суда, избира... кик!
   Кадет упал на траву и внушительно сказал:
   - Что вы делаете? Драться противозаконно.
   - Скидавай сюртук. Суконце, кажется, добротное. Скидавай с лап сапоги.
   - Я не могу дать вам своего согласия на переход упомянутых вами вещей в ваше пользование без моего на то согласия. Станьте на мое место, станьте на точку зрения простой элементарной справедливости и - вы меня поймете. Я первый согласился бы с вами, если бы вы указали мне статью Т. X. части I, по которой...
   - Запонки золотые?
   - Золотые.
   - Дай-ка.
   Кадет с обиженным лицом в одной рубашке сидел на траве и угрюмо говорил:
   - Уверяю вас - вы неправы. Скажу больше - я усматриваю здесь наличность злой воли, выразившейся в нанесении мне побоев... И я - как это вам ни неприятно - оглашу ваш поступок в печати, чтобы мыслящая часть общества могла дать должную оценку моральной стороне ваших шагов в отношении моей личности и имущества. А юридически, уверяю вас, я не сомневаюсь, что закон будет на моей стороне.
   Незнакомец, насвистывая марш, собирал и связывал в узел брюки, ботинки и сюртук.
   Темнело.
   - Даже и с этической стороны, - говорил кадет, зевая, - и то вы не имели права.... если вдуматься...
   Темнело.
  
  

КОРИБУ

  
   В мой редакторский кабинет вошел, озираючись, бледный молодой человек. Он остановился у дверей и, дрожа всем телом, стал всматриваться в меня.
   - Вы редактор?
   - Редактор.
   - Ей-Богу?
   - Честное слово!
   Он замолчал, пугливо посматривая на меня.
   - Что вам угодно?
   - Кроме шуток - вы редактор?
   - Уверяю вас! Вы хотели что-нибудь сообщить мне? Или принесли рукопись?
   - Не губите меня, - сказал молодой человек. - Если вы сболтнете - я пропал!
   Он порылся в кармане, достал какую-то бумажку, бросил ее на мой стол и сделал быстрое движение к дверям с явной целью - бежать.
   Я схватил его за руку, оттолкнул от дверей, оттащил к углу, повернул в дверях ключ и сурово сказал:
   - Э, нет, голубчик! Не уйдешь... Мало ли какую бумажку мог ты бросить на мой стол!..
   Молодой человек упал на диван и залился горючими слезами.
   Я развернул брошенную на стол бумажку.
   Вот какое странное произведение было на ней написано:
  

"Африканские неурядицы

   Указания благомыслящих людей на то, что на западном берегу Конго не все спокойно и что туземные князьки позволяют себе злоупотребления властью и насилие над своими подданными, - все это имеет под собой реальную почву. Недавно в округе Дилибом (селение Хухры-Мухры) имел место следующий случай, показывающий, как далеки опаленные солнцем сыновья далекого Конго от понятий европейской закономерности и порядка...
   Вождь племени бери-бери Корибу, заседая в совете государственных деятелей, получил известие, что его приближенный воин Музаки не был допущен в корраль, где веселились подданные Корибу. Не разобрав дела, князек Корибу разлетелся в корраль, разнес всех присутствующих в коррале, а корраль закрыл, заклеив его двери липким соком алоэ. После оказалось, что виноват был его приближенный воин, но, в сущности, дело не в этом! А дело в том, что до каких же пор несчастные, сожженные солнцем туземцы будут терпеть безграничное самовластие и безудержную вакханалию произвола какого-то князька Корибу?! Вот на что следовало бы обратить Норвегии серьезное внимание!"
   Прочтя эту заметку, я пожал плечами и строго обратился к обессилевшему от слез молодому человеку, который все еще лежал на моем диване:
   - Вы хотите, чтобы мы это напечатали?
   - Да... - робко кивнул он головой.
   - Никогда мы не напечатаем подобного вздора! Кому из читателей нашего журнала интересны какие-то обитатели Конго, коррали, сок алоэ и князьки Корибу. Подумаешь, как это важно для нас, русских!
   Он встал с дивана, взял меня за руки, приблизил свое лицо к моему и пронзительным шепотом сказал:
   - Так я вам признаюсь! Это написано об одесском Толмачеве и о закрытии им благородного собрания.
   - Какой вздор и какая нелепость, - возмутился я. - К чему вы тогда ломались, переносили дело в какое-то Конго, мазали двери глупейшим соком алоэ, когда так было просто - описать одесский случай и прямо рассказать о поведении Толмачева! И потом вы тут нагородили того, чего и не было... Откуда вы взяли, что Толмачев был в каком-то "совете государственных деятелей"? Просто он приехал в три часа ночи из кафешантана и закрыл благородное собрание, продержав под арестом полковника, которого по закону арестовывать не имел права. При чем здесь "совет государственных деятелей"?
   - Я думал, так безопаснее...
   - А что такое за дикая, дурного тона выдумка: заклеил двери липким соком алоэ? Почему не просто - наложил печати?
   - А вдруг бы догадались, что это о Толмачеве? - прищурился молодой человек.
   - Вы меня извините, - сказал я. - Но тут у вас есть еще одно место - самое чудовищное по ненужности и вздорности... Вот это: "Следовало бы Норвегии обратить на это серьезное внимание"? Положа руку на сердце: при чем тут Норвегия?
   Молодой человек положил руку на сердце и простодушно сказал:
   - А вдруг бы все-таки догадались, что это о Толмачеве? Влетело бы тогда нам по первое число. А так - ну-ка, пусть догадаются! Ха-ха!
   На мои глаза навернулись слезы.
   - Бедные мы с вами... - прошептал я и заплакал, нежно обняв хитрого молодого человека. И он обнял меня.
   И так долго мы с ним плакали. И вошли наши сотрудники и, узнав в чем дело, сказали:
   - Бедный редактор! Бедный автор! Бедные мы!
   И тоже плакали над своей горькой участью.
   И артельщик пришел, и кассир, и мальчик, обязанности которого заключались в зализывании конвертов для заклейки, - и даже этот мальчик не мог вынести вида нашей обнявшейся группы и, открыв слипшийся рот, раздирательно заплакал...
   И так плакали мы все.
  

* * *

  
   Эй, депутаты, чтоб вас!.. Да когда же вы сжалитесь над нами? Над теми, которые плачут...
  
  

ПРОВЕРОЧНЫЕ ИСПЫТАНИЯ
(схема)

  
   Все уселись за экзаменационный стол. Ждали. Удивлялись:
   - Почему это нет мальчиков? Кажется, уже пора, а никто не показывается!.. Эй, сторож! Не знаешь ли, братец, почему это не идут мальчики экзаменоваться?
   - Оны боятся, - заявлял старый сторож. - Оны запрятались. Кто где.
   - Чего же им бояться? Вот чудаки. Эй, сторож! Пойди, пошарь по углам - нет ли где мальчиков? Вытащи и давай сюда.
   Сторож, ворча под нос, вышел и через пять минут привел пятерых мальчиков.
   - А, голубчики! - обрадовались экзаменаторы. - Вас-то нам и надо. А подойдите-ка сюда, подойдите. Хе-хе... А где же остальные? Почему нет, например, Артамонова Семена?
   Один из учеников выступил вперед и заявил:
   - Он побежал.
   - По-бе-жа-ал?!
   - Да-с. Побежал. В Центральную Африку.
   - Как же он побежал?
   - Как обыкновенно путешественники. Захватил шестьдесят копеек, ножницы, ручку от граммофона и побежал.
   - Что же он говорил вообще?
   - Да ничего. Прощайте, говорит, товарищи. Вы себе тут экзаменуйтесь, а я поеду. Пришлю вам по бизону.
   - Вот чудак. А Малявкин Иван? Он почему не пришел?
   - Его никак не могут вытащить.
   - Как не могут? Экий лентяй! Родители на что же?
   - Родители тоже ищут.
   - Как ищут? Ты, милый, говоришь вздор. То говоришь, что его не могут вытащить, то, что его ищут? Где ищут?!
   - Да в воде же. Второй день. Никак не могут найти и вытащить.
   - Купался?
   - Нет, так.
   - Хорошо-с. Ну, а Синицин, Илья?
   - Тоже не пришел. Он не может.
   - Почему?
   - Лежит. Выпимши.
   - Нельзя сказать - "выпимши". Это неправильная форма. Что ж он, пьян?
   - Нет, не пьян. А так. Вообще.
   - Недоумеваю. Чего ж он "выпимши"?
   - Эссенции. Взял еще у меня взаймы гривенник. Пропал теперь мой гривенничек!

Категория: Книги | Добавил: Ash (12.11.2012)
Просмотров: 906 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа